Страница:
— Сигизмунд! Сигизмунд! — наперебой звучали встревоженные голоса.
— Он пропадет, этот благородный юноша! — в отчаянии восклицал синьор Гримальди, который успел всем сердцем оценить как оказанные ему Сигизмундом услуги, так и достоинства его характера. — Он умрет жалкой смертью, лишенный утешения встретить свою судьбу в обществе товарищей по несчастью!
И тут, словно бы слившийся с вихрем, до них донесся крик Сигизмунда.
— Благой Повелитель, велика милость твоя! — возликовал Мельхиор де Вилладинг. — Сигизмунд нашел дорогу!
— И да славится Матерь Божья Мария! — пробормотал итальянец.
В тот же миг раздался лай, из снежной пелены выпрыгнула собака и, повизгивая, принялась обнюхивать замерзших путешественников. Не успели они выразить свое удивление и восторг, как к ним присоединился Сигизмунд в обществе какого-то незнакомца.
— Честь и хвала добрым августинцам! — радостно воскликнул проводник. — Вот уже в третий раз они меня выручают!
— Оно бы хорошо, честный Пьер, — отвечал незнакомец. — В такую бурю Мазо с Неттуно — плохая замена слугам Святого Бернарда и их собакам. Я такой же заблудший путник, как и вы, и не могу дать вам ничего иного, кроме общества товарища по несчастью. Уже во второй раз святые сводят меня с вами, когда наши жизни висят на волоске!
Последнее замечание Мазо сделал, когда, приблизившись к группе, различил при неверном свете, из кого она состоит.
— Если сейчас ты окажешься нам так же полезен, как тогда, — произнес генуэзец, — то эта встреча на руку нам всем, включая и тебя. Вспомни быстро все, что знаешь и умеешь, а я уделю тебе равную долю всего, что даровало мне благое Провидение.
К словам синьора Гримальди Маледетто обычно прислушивался с особой заинтересованностью, на которую, как уже говорилось, не однажды обращал внимание и сам Гримальди, естественным образом приписывая ее тому обстоятельству, что Маледетто, называвший себя уроженцем Генуи, слышал о нем прежде. Даже сейчас, в пору опасности, Маледетто не изменил себе, и дворянин, сочтя это благоприятным знаком, решился вновь предложить ему отвергнутое ранее денежное вознаграждение, поскольку резонно предполагал, что надежда на весомую награду неминуемо удвоит его старательность.
— Светлейший синьор, — отвечал Мазо, — когда бы речь шла о том, чтобы в шторм и ураган, в штиль и среди бурунов стоять у руля или управляться с любыми снастями, — тут мой опыт и умение могли бы пригодиться, но нынче, пусть я не столь хрупок, как эта беззащитная перед морозом лилия, я так же ни на что не способен. От меня не больше толку, чем от вас, синьоры. К горам я, наверно, привычнее, но надеюсь только на милость святых, а иначе придется мне кончить свои дни здесь, среди снегов, а не в волнах прилива, как я всегда надеялся.
— Но как же собака, твой замечательный пес?
— Ах, Eccellenza, какой прок здесь от Неттуно! Бог дал ему одеяние теплее и толще, чем нам, христианам, но даже это преимущество вскоре сделается для моего бедного друга проклятием. Длинная шерсть, которою он зарос, быстро покроется сосульками и будет мешать ему пробираться через сугробы — а они растут и растут. У собак Святого Бернарда глаже шерсть, длиннее ноги и тоньше чутье, а кроме того, они приучены к этой тропе.
Громкий крик Сигизмунда заставил Мазо смолкнуть. Обнаружив, что случайная встреча с моряком, по всей видимости, в ближайшее время не улучшит их положения, юноша, совместно с Пьером и одним из его помощников, возобновил поиски. За призывом Сигизмунда эхом прозвучали голоса проводника и погонщика, а затем остальные путники увидели, как все трое, преодолевая натиск метели, бегут им навстречу, предшествуемые крупным мастиффом. Неттуно, который прежде припадал к земле, поджимая свой пушистый хвост, явно приободрился и залаял, а потом с нескрываемой радостью и дружелюбием кинулся навстречу своему старому недругу Уберто.
Пес Святого Бернарда был один. Но вид и действия животного говорили о том, что его сознание в настоящий момент находится на высшем уровне, доступном бессловесной твари. Он обегал путников, терся об их ноги своими крепкими гладкими боками, вилял хвостом — в общем, делал все, что свойственно собакам, когда они крайне возбуждены. К счастью, нашелся человек, хорошо знакомый с повадками мастиффа и способный истолковать его намерения, если это слово в данном случае уместно. Это был проводник, который, понимая, что ради спасения жизни самых слабых нельзя терять ни минуты, призвал путешественников быстро приготовиться, дабы не упустить открывшуюся им счастливую возможность. Женщины, как и раньше, оперлись на руку своих спутников, мулов привязали друг к другу, Пьер встал во главе процессии и весело окликнул пса, чтобы он показывал дорогу.
— А благоразумно ли это — слепо доверяться животному? — с некоторым сомнением спросил синьор Гримальди, поскольку даже ему, непривычному к горам человеку, было ясно, что в предстоящем путешествии все они могут погибнуть: тьма сгущалась и мороз усиливался.
— Не сомневайтесь в старине Уберто, синьор, — отвечал Пьер на ходу, потому что ни о какой отсрочке не приходилось и думать, — это пес надежный и хорошо выученный. Служители монастыря приучают собак держаться тропы и не терять ее даже в глубоких сугробах. Для того, как мне часто думается, Бог и дал этим тварям крепкое сердце, длинные ноги и короткую шерсть, и как много пользы приносят эти дары! Мне знакомы все их собачьи повадки: ведь как мы, проводники, изучаем свое ремесло? На службе в монастыре. Отец и мать Уберто были моими любимцами, и их сын вряд ли подведет старого друга семьи.
Остальные путешественники последовали за своим водителем более уверенно, хотя едва ли о чем-то догадывались. Уберто выполнял свой долг с видом вдумчивым и решительным, что подобало его летам и как нельзя более соответствовало сложившимся обстоятельствам. Молодая собака на его месте, наверное, ускакала бы вперед и скрылась из глаз, а этот благородный и, можно сказать, разумный пес продвигался неспешно, приноравливаясь к шагам тех, кто поддерживал своих спутниц; временами он останавливался и оглядывался, будто желая убедиться, что никто не отстал.
Собак Святого Бернарда отбирают — а точнее сказать, отбирали, поскольку, как известно, ныне эта старинная порода исчезла — за крупные размеры, длинные ноги и короткую шерсть, о чем и говорил Пьер. Физическая крепость им требовалась, чтобы во многих случаях оказывать помощь путникам, а также чтобы легко карабкаться по горам, два же последних из названных выше качеств — чтобы не бояться пурги и сугробов. При подготовке их приучали к человеку, делая преданными его друзьями: заставляли запоминать тропы и никогда от них не удаляться (за исключением особых — требующих наивысшего напряжения сил и способностей — случаев), а также учили отыскивать и извлекать наружу тех, кого погребла под собой лавина. Все эти обязанности Уберто исполнял так давно, что был повсеместно признан самой умной и надежной из собак-спасателей. Пьер, хорошо знавший пса, шел за ним с тем большей уверенностью, всецело полагаясь на его природные качества. Поэтому, когда мастифф круто свернул с курса, взятого вначале, проводник последовал его примеру, для верности отмел в сторону немного снега и затем радостно объявил, что потерянная тропа нашлась. Эта новость была встречена как отсрочка смертного приговора, хотя люди опытные хорошо знали, что впереди еще час с лишним изнурительного пути и что чем дальше, тем труднее будет его преодолевать. Когда при радостном известии у путешественников-мужчин вырвался крик ликования, их хрупкие спутницы, готовые вот-вот поддаться ужасной, предвещающей смерть сонливости, встрепенулись, и кровь в их жилах побежала быстрее.
Группа передвигалась теперь проворнее, чем прежде, хотя это было нелегко из-за неистовства бури и укусов мороза, противостоять которым едва могли даже сильнейшие. При мысли о том, что во власть буре, заставлявшей дрожать даже самых крепких телом и душой мужчин, отданы Адельгейда и его сестра, Сигизмунд испускал еле слышные стоны. Обняв сестру, молодой солдат скорее нес ее, чем вел: ему, достаточно хорошо знакомому с местностью, было известно, что от Седловины их отделяет еще очень большое расстояние, преодолеть которое без посторонней помощи Кристина неспособна.
Время от времени Пьер обращал речь к собакам. Неттуно, боясь потерять Уберто, держался с ним рядом; тропа была теперь едва различима, и требовалось внимание, чтобы ее не потерять: тьма сгустилась, и в двух шагах было уже ничего не видно. Каждый раз, когда кто-нибудь называл имя Уберто, пес останавливался и вилял хвостом или каким-либо иным знаком демонстрировал людям свое понимание и верность. После одной из таких кратких остановок старый Уберто и его компаньон вдруг отказались продолжать путь. Проводник, оба старых дворянина и наконец все прочие собрались вокруг собак, но ни криками, ни уговорами не могли заставить их тронуться с места.
— Значит, мы опять сбились с пути? — произнес барон де Вилладинг, теснее прижимая Адельгейду к своему колотящемуся сердцу. Он был близок к тому, чтобы, отчаявшись, примириться с общей печальной участью. — Неужели Господь все же оставил нас? Дочь моя… любимое мое дитя!
Словно в ответ на этот трогательный призыв, Уберто взвыл и отчаянным прыжком скрылся из глаз. Неттуно с бешеным хриплым лаем помчался вдогонку. Пьер без колебания пустился следом, а за ним по пятам устремились Сигизмунд, который решил, что проводник хочет догнать сбежавших собак, и Мазо — тот догадывался, что происходит.
— Коли Неттуно так разлаялся, значит, он учуял что-то еще, кроме града, снега и ветра, — проговорил сметливый итальянец. — Здесь поблизости либо еще одна группа путешественников — не мы одни, как я знаю, блуждаем нынче в горах…
— Господи спаси! Вы уверены? — воскликнул синьор Гримальди, заметив, что Мазо запнулся.
— Уверен, здесь были и другие, синьор, — медленно, словно взвешивая каждое слово, отвечал моряк. — Ага, вот возвращается наш четвероногий друг, и Пьер, и капитан, и несут нам вести — злые или добрые.
Не успел Мазо договорить, как те, кого он упомянул, присоединились к своим товарищам. Они поспешно заверили продрогших спутников, что долгожданное Прибежище уже близко и лишь темнота и метель мешают его разглядеть.
— Благая это была мысль воздвигнуть здесь приют. Не иначе как сам святой Августин внушил ее праведным отцам! — радостно воскликнул Пьер, не считавший более нужным скрывать от путешественников, какой опасности они подвергались. — Не поручусь, что даже сам я, в такое ненастье, мог бы добраться до монастырской гостиницы. Вы, наверное, принадлежите к Католической Церкви, синьор, раз вы из Италии?
— Я один из ее недостойных детей, — отозвался генуэзец.
— Не иначе как молитвы святому Августину и обет, который я принес Пресвятой Деве анахоретовnote 156, снискали нам эту незаслуженную милость! Никогда прежде не приходилось мне слышать, чтобы собаки Святого Бернарда вели путников сюда, в Прибежище! Их дело — отыскивать замерзших и показывать странникам путь в монастырскую гостиницу. Вы ведь видели: Уберто колебался, но обет — или, быть может, молитвы — нам под конец помогли.
Синьора Гримальди заботило только одно: поскорее поместить под кров Адельгейду и — честно говоря — приютиться самому, поэтому он не захотел вдаваться в дискуссию о том, которое из двух — равно праведных — средств в большей мере содействовало их спасению. Вместе с товарищами он молча одолевал дорогу, следуя за своим набожным проводником. Последний же сам еще не видел Прибежища (именно так принято называть приюты, построенные на альпийских перевалах), но по характеру грунта догадывался о его близости. Теперь, точно зная свое местоположение, Пьер без труда восстановил в памяти все окружающее. С такой же легкостью моряк ориентируется даже темной ночью в запутанной паутине снастей или — если прибегнуть к более обычному сравнению — все мы находим дорогу среди мебели у себя в жилище. Разорванная цепь ассоциаций была восстановлена, картина местности вновь четко вырисовалась у него в мозгу, и в этот раз, сойдя с тропы, старик направился к цели не менее уверенно, чем при ярком солнечном свете. После неровного, но короткого подъема и такого же спуска долгожданный приют возник перед ними.
Не стану подробно описывать чувства, овладевшие путниками, когда они увидели место, где их ждала относительная безопасность. Все, даже грубые погонщики мулов, ощутили прежде всего свою смиренную зависимость от воли Провидения, а женщины, силы которых были на исходе, могли только почти беззвучной молитвой выразить пламенную благодарность всемогущему Творцу, чьи посланники столь неожиданно встали между ними и смертью. Прибежище оставалось скрытым от глаз, пока о нем не дал знать Пьер, который коснулся занесенной снегом крыши и громко восславил Господа.
— Входите и восславим Создателя! Еще полчаса пути — и даже самым крепким из нас бы не поздоровилось!
Как все прочие здания в этой местности, Прибежище было возведено целиком из камня, включая сводчатую крышу, по форме похожую на перекрытия подвалов, в каких обычно хранились овощи. Внутри, однако, было совершенно сухо, поскольку чистый воздух и почти полное отсутствие почвы не благоприятствовали скоплению влаги. Тем, кто искал здесь приюта, строение предоставляло в качестве защиты только голые стены и крышу, но именно это и требовалось застигнутым ночью путникам. Помещение, с единственным выходом, не имело внутренних перегородок и чердачного перекрытия, но было достаточно обширным, чтобы вместить и вдвое большую компанию.
Контраст между жгучим морозом и пронизывающим ветром снаружи и уютом, царившим внутри безыскусного строения, был так велик, что всем сразу стало тепло. Не ограничиваясь этим, путешественники, под руководством Пьера, обратились к растираниям и ликеру, который имелся в небольшой фляжке, прикрепленной к ошейнику Уберто. Не прошло и получаса, как Адельгейда и Кристина уже спокойно заснули бок о бок, укутавшись в запасную одежду и подложив под голову седла и попоны. Мулов ввели в помещение, где они тоже обрели награду за нынешние труды и испытания, поскольку группы путешественников, отправляясь на перевал Сен-Бернар, всегда берут с собой запас фуража, отсутствующего в этих бесплодных местах, куда даже топливо приходится везти издалека на спинах вьючных животных. Заполненное живыми телами помещение быстро нагрелось, путешественники уничтожили скудные припасы, предложенные им предусмотрительным проводником, и погрузились в забытье.
ГЛАВА XXIV
Усталость делает сон слаще. Позднее, когда Адельгейда жила во дворце и почивала на пуховой перине за драгоценным пологом из легкой, как принято в теплом климате, ткани, она часто повторяла, что никогда так не наслаждалась сном, как в Прибежище на перевале Сен-Бернар. Столь освежающим и безмятежным был ее сон, который не омрачился видениями пропастей и лавин, часто снившихся ей впоследствии, что наутро она открыла глаза первой, чувствуя себя бодро, как ребенок после здорового ночного отдыха. Ее движения разбудили Кристину. Девушки сбросили плащи и накидки, которыми были укрыты, и сели, растерянно осматриваясь, что было естественно в такой необычной обстановке. Остальные путешественники все еще не просыпались, и Адельгейда с Кристиной, бесшумно поднявшись, проскользнули мимо спящих, обошли мулов, спокойно стоявших у входа, и очутились снаружи.
Вокруг царила зима, но Альпы, как всегда, независимо от времени года, поражали своей величественной красотой. Вверху, на пиках, наступил день, а в долинах по-прежнему покоились ночные тени, и все зрелище напоминало изысканный и поэтичный пейзаж со знаменитой фрески Гвидо, изображающей Авроруnote 157. В ущельях лежал снег, в то время как изрезанные складками склоны были обнажены и, как всегда, отливали ржавчиной. Пригорок, на котором стояло Прибежище, тоже был почти полностью оголен: ветер согнал легкий снеговой покров вниз, на тропу. Высоко в горах утренний воздух пронзительно холоден даже среди лета, и девушки плотнее запахнули накидки, продолжая с удовольствием втягивать в себя упругий живительный эфир. Ненастье окончательно улеглось, и чистое, сапфирового оттенка небо красиво контрастировало с темнотой нижних склонов. Созерцая его безмятежное великолепие, девушки не могли не думать о том, насколько оно соответствует образу обители блаженных, какой мы обычно ее себе мысленно рисуем. Адельгейда коснулась руки Кристины, и девушки, опустив глаза долу, преклонили колена, и слова, обращенные к Богу этими невинными душами, были исполнены всей той чистоты и благочестивого пыла, какие подобает нам, бедным смертным, вкладывать в молитву.
Исполнив свою христианскую обязанность, в данных обстоятельствах особенно необходимую, девушки почувствовали себя уверенней. Теперь, когда важнейший, не допускающий отлагательства долг был отдан, они осмелились пристальней, чем ранее, оглядеть то, что их окружало. Невдалеке от дома, где по-прежнему спали их спутники, на том же пригорке, стояло еще одно здание, тоже каменное и похожее по форме, и именно оно — что и неудивительно — с самого начала привлекло внимание девушек. Вход или, скорее, входное отверстие более напоминало окно, чем дверь. Девушки осторожно приблизились и робко, подобно тому, как это делает заяц, выбирающийся из своего укрытия, заглянули в мрачную, словно пещера, комнату. В глубине виднелись четыре распростертые человеческие фигуры, которые опирались спиной о стены. Эти люди были охвачены глубоким сном; девушки долго разглядывали их с любопытством и изумлением, но спящие не пробудились.
— Оказывается, не мы одни блуждали этой ужасной ночью в горах, — шепнула Адельгейда, мягко увлекая Кристину прочь, — видишь, другие путешественники отдыхают по соседству с нами — наверное, после такой же опасной, изнурительной дороги.
Кристина плотнее прильнула к своей более опытной подруге, подобно тому как голубь-птенец, впервые слетевший с гнезда, держится поблизости от матери, и девушки возвратились в покинутое ими убежище, поскольку холод все еще не ослабевал. В дверях они встретили Пьера: неутомимый старик пробудился с первыми лучами зари.
— А мы здесь не одни, — сказала Адельгейда, указывая на каменную крышу соседнего здания, — там тоже спят путешественники.
— Их сон будет долгим, госпожа, — с торжественным кивком отвечал Пьер. — Двое проспали уже год, а третий находится там, где вы его видели, с последних дней апреля, когда сошла лавина.
Адельгейда невольно отступила на шаг — слова Пьера были слишком ясны, чтобы можно было усомниться в их смысле. Бросив взгляд на оробевшую спутницу, Адельгейда спросила, действительно ли они видели тела погибших в горах путешественников.
— Именно так, госпожа, — отозвался Пьер. — Этот домик для живых — тот для мертвых. Зимней порой в горной глуши жизнь и смерть ходят рука об руку. Я знал путника, который провел короткую, беспокойную ночь здесь, а потом, еще до заката, оказался там, в глубоком сне, который продлится вечно. Один из тех троих был, как и я, проводник; его погребло под снежным обвалом ниже, в том месте, где тропа сворачивает с долины Велана. Второй, паломник, сгинул самой что ни на есть ясной ночью, и все из-за того, что пропустил лишний стаканчик: думал, так веселее будет идти. Третий, бедный виноградарь, отправился из Пьемонта в швейцарские долины, чтобы там заниматься своим ремеслом. На склоне дня он по глупости задремал, во сне его и настигла смерть. Я сам нашел тело на голой скале через день после того, как мы с виноградарем дружно выпивали в Аосте, и собственными руками уложил его среди остальных.
— Так вот какое погребение ждет христианина, умершего в этом негостеприимном краю!
— Для бедных и безвестных, госпожа, это не самый худший выход. Тех, у кого есть друзья, ищут и находят, а с теми, кто умирает незамеченными, поступают так, как вы видели. В скалах могилу не выкопаешь, а кроме того, лучше не прятать тело, чтобы его можно было найти и забрать. Монахов и всех заметных людей относят в долину, где есть земля, и хоронят, как подобает, а бедняки и чужеземцы обретают в этом склепе пристанище, какого, быть может, не имели при жизни. Да, нынче там лежат трое христиан, а не так давно они гуляли по земле живые-здоровые и горя не знали.
— Но их там четверо!
На лице Пьера отразилось удивление; немного поразмыслив, он продолжал:
— Значит, погиб кто-то еще. Придет пора, когда и у меня в жилах остановится кровь. К такой участи должен быть готов каждый проводник — никто не знает, когда пробьет его час!
Адельгейда не стала продолжать этот разговор. Ей припомнились рассказы о том, что в чистом горном воздухе разложение, которое обычно связывают с понятием «смерть», происходит замедленно, и обычай, о котором она только что узнала, перестал казаться ей столь ужасным, как вначале.
Тем временем остальные путешественники проснулись и стали собираться перед Прибежищем. Вывели наружу и оседлали мулов, навьючили багаж, и Пьер уже призвал отправляться, но тут сверху навстречу путникам выбежали бок о бок, как добрые приятели, Уберто с Неттуно. Поведение собак заставило Пьера и погонщиков предположить, что невдалеке находится кто-то из служителей гостиницы при монастыре. Вскоре было получено подтверждение того, что проводник отлично знает свое дело: едва прозвучала его догадка, как из тесного ущелья на вершине горы появилась группа с отцом Ксавье во главе, которая, увязая в снегу, пробиралась к Прибежищу.
Все объяснилось очень просто. Доставив путешественников под кров и проведя с ними большую часть ночи, Уберто, сопровождаемый своим другом Неттуно, вернулся к рассвету в монастырь. Там он дал знать монахам, которые умели истолковывать его повадки, что в горах находятся путешественники. Добрейшему ключнику было известно, что барон де Вилладинг с товарищами собирается пересечь Седловину, и он поспешил домой готовиться к их приему. Подозревая, что группу могла застигнуть буря, разразившаяся накануне, он присоединился к служителям, которые отправились на помощь. Кроме того, монахи убедились, что фляжка с ошейника Уберто исчезла, и им оставалось только предположить, что путешественники, в поисках приюта, направили свои стопы не иначе как в Прибежище.
Почтенный ключник рассказывал все это со слезами на глазах, время от времени прерывая себя благодарственной молитвой. Поочередно он обошел всех путников, не исключив даже погонщиков, и осмотрел их руки и ноги, а в особенности уши, дабы убедиться, что они не отморожены. Самолично уверившись, что пережитая ужасная опасность не оставила дурных последствий, отец Ксавье не мог скрыть своего счастья.
— К подобным происшествиям мы привычны, — с улыбкой сказал он после благополучного завершения осмотра, — и глаз у нас наметанный. Слава Пресвятой Деве Марии и Спасителю Христу, что вы сумели пережить эту ночь! В монастырской кухне ждет горячий завтрак; исполним же сперва одну священную обязанность, а потом отправимся наверх вкушать его. Домик поблизости — последнее земное пристанище тех, кто погиб по эту сторону гор и за кем не явились близкие. Проходя здесь, наши монахи всегда возносят молитву за спасение их душ. Преклоним вместе колени, у вас ведь нынче есть особые основания благодарить Бога, и сольем наши молитвы воедино.
Отец Ксавье опустился на колени, и те из путников, кто принадлежал к Католической Церкви, присоединились к его молитве за усопших. Барон де Вилладинг, его дочь и слуги все это время стояли с непокрытыми головами. Приверженцы протестантизма, который отвергает подобное заступничество как бесполезное, они все же глубоко чувствовали торжественность и благочестие этого действа. Когда ключник поднялся, лицо его сияло, как утреннее солнце, которое как раз взошло над вершинами Альп, лаская своим теплом людей, коричневые строения и склон горы.
— А ты еретичка, — обратился он исполненным доброты голосом к Адельгейде. Ее молодость, красота и перенесенная недавно, совместно с другими путниками, страшная опасность естественным образом вызывали особый к ней интерес. — Ты нераскаявшаяся еретичка, но мы от тебя не отвернемся; пусть ты закоснела в пороке, но, видишь, святые не отказывают в помощи и закоренелым грешникам, иначе бы ты и твои товарищи не уцелели.
— Он пропадет, этот благородный юноша! — в отчаянии восклицал синьор Гримальди, который успел всем сердцем оценить как оказанные ему Сигизмундом услуги, так и достоинства его характера. — Он умрет жалкой смертью, лишенный утешения встретить свою судьбу в обществе товарищей по несчастью!
И тут, словно бы слившийся с вихрем, до них донесся крик Сигизмунда.
— Благой Повелитель, велика милость твоя! — возликовал Мельхиор де Вилладинг. — Сигизмунд нашел дорогу!
— И да славится Матерь Божья Мария! — пробормотал итальянец.
В тот же миг раздался лай, из снежной пелены выпрыгнула собака и, повизгивая, принялась обнюхивать замерзших путешественников. Не успели они выразить свое удивление и восторг, как к ним присоединился Сигизмунд в обществе какого-то незнакомца.
— Честь и хвала добрым августинцам! — радостно воскликнул проводник. — Вот уже в третий раз они меня выручают!
— Оно бы хорошо, честный Пьер, — отвечал незнакомец. — В такую бурю Мазо с Неттуно — плохая замена слугам Святого Бернарда и их собакам. Я такой же заблудший путник, как и вы, и не могу дать вам ничего иного, кроме общества товарища по несчастью. Уже во второй раз святые сводят меня с вами, когда наши жизни висят на волоске!
Последнее замечание Мазо сделал, когда, приблизившись к группе, различил при неверном свете, из кого она состоит.
— Если сейчас ты окажешься нам так же полезен, как тогда, — произнес генуэзец, — то эта встреча на руку нам всем, включая и тебя. Вспомни быстро все, что знаешь и умеешь, а я уделю тебе равную долю всего, что даровало мне благое Провидение.
К словам синьора Гримальди Маледетто обычно прислушивался с особой заинтересованностью, на которую, как уже говорилось, не однажды обращал внимание и сам Гримальди, естественным образом приписывая ее тому обстоятельству, что Маледетто, называвший себя уроженцем Генуи, слышал о нем прежде. Даже сейчас, в пору опасности, Маледетто не изменил себе, и дворянин, сочтя это благоприятным знаком, решился вновь предложить ему отвергнутое ранее денежное вознаграждение, поскольку резонно предполагал, что надежда на весомую награду неминуемо удвоит его старательность.
— Светлейший синьор, — отвечал Мазо, — когда бы речь шла о том, чтобы в шторм и ураган, в штиль и среди бурунов стоять у руля или управляться с любыми снастями, — тут мой опыт и умение могли бы пригодиться, но нынче, пусть я не столь хрупок, как эта беззащитная перед морозом лилия, я так же ни на что не способен. От меня не больше толку, чем от вас, синьоры. К горам я, наверно, привычнее, но надеюсь только на милость святых, а иначе придется мне кончить свои дни здесь, среди снегов, а не в волнах прилива, как я всегда надеялся.
— Но как же собака, твой замечательный пес?
— Ах, Eccellenza, какой прок здесь от Неттуно! Бог дал ему одеяние теплее и толще, чем нам, христианам, но даже это преимущество вскоре сделается для моего бедного друга проклятием. Длинная шерсть, которою он зарос, быстро покроется сосульками и будет мешать ему пробираться через сугробы — а они растут и растут. У собак Святого Бернарда глаже шерсть, длиннее ноги и тоньше чутье, а кроме того, они приучены к этой тропе.
Громкий крик Сигизмунда заставил Мазо смолкнуть. Обнаружив, что случайная встреча с моряком, по всей видимости, в ближайшее время не улучшит их положения, юноша, совместно с Пьером и одним из его помощников, возобновил поиски. За призывом Сигизмунда эхом прозвучали голоса проводника и погонщика, а затем остальные путники увидели, как все трое, преодолевая натиск метели, бегут им навстречу, предшествуемые крупным мастиффом. Неттуно, который прежде припадал к земле, поджимая свой пушистый хвост, явно приободрился и залаял, а потом с нескрываемой радостью и дружелюбием кинулся навстречу своему старому недругу Уберто.
Пес Святого Бернарда был один. Но вид и действия животного говорили о том, что его сознание в настоящий момент находится на высшем уровне, доступном бессловесной твари. Он обегал путников, терся об их ноги своими крепкими гладкими боками, вилял хвостом — в общем, делал все, что свойственно собакам, когда они крайне возбуждены. К счастью, нашелся человек, хорошо знакомый с повадками мастиффа и способный истолковать его намерения, если это слово в данном случае уместно. Это был проводник, который, понимая, что ради спасения жизни самых слабых нельзя терять ни минуты, призвал путешественников быстро приготовиться, дабы не упустить открывшуюся им счастливую возможность. Женщины, как и раньше, оперлись на руку своих спутников, мулов привязали друг к другу, Пьер встал во главе процессии и весело окликнул пса, чтобы он показывал дорогу.
— А благоразумно ли это — слепо доверяться животному? — с некоторым сомнением спросил синьор Гримальди, поскольку даже ему, непривычному к горам человеку, было ясно, что в предстоящем путешествии все они могут погибнуть: тьма сгущалась и мороз усиливался.
— Не сомневайтесь в старине Уберто, синьор, — отвечал Пьер на ходу, потому что ни о какой отсрочке не приходилось и думать, — это пес надежный и хорошо выученный. Служители монастыря приучают собак держаться тропы и не терять ее даже в глубоких сугробах. Для того, как мне часто думается, Бог и дал этим тварям крепкое сердце, длинные ноги и короткую шерсть, и как много пользы приносят эти дары! Мне знакомы все их собачьи повадки: ведь как мы, проводники, изучаем свое ремесло? На службе в монастыре. Отец и мать Уберто были моими любимцами, и их сын вряд ли подведет старого друга семьи.
Остальные путешественники последовали за своим водителем более уверенно, хотя едва ли о чем-то догадывались. Уберто выполнял свой долг с видом вдумчивым и решительным, что подобало его летам и как нельзя более соответствовало сложившимся обстоятельствам. Молодая собака на его месте, наверное, ускакала бы вперед и скрылась из глаз, а этот благородный и, можно сказать, разумный пес продвигался неспешно, приноравливаясь к шагам тех, кто поддерживал своих спутниц; временами он останавливался и оглядывался, будто желая убедиться, что никто не отстал.
Собак Святого Бернарда отбирают — а точнее сказать, отбирали, поскольку, как известно, ныне эта старинная порода исчезла — за крупные размеры, длинные ноги и короткую шерсть, о чем и говорил Пьер. Физическая крепость им требовалась, чтобы во многих случаях оказывать помощь путникам, а также чтобы легко карабкаться по горам, два же последних из названных выше качеств — чтобы не бояться пурги и сугробов. При подготовке их приучали к человеку, делая преданными его друзьями: заставляли запоминать тропы и никогда от них не удаляться (за исключением особых — требующих наивысшего напряжения сил и способностей — случаев), а также учили отыскивать и извлекать наружу тех, кого погребла под собой лавина. Все эти обязанности Уберто исполнял так давно, что был повсеместно признан самой умной и надежной из собак-спасателей. Пьер, хорошо знавший пса, шел за ним с тем большей уверенностью, всецело полагаясь на его природные качества. Поэтому, когда мастифф круто свернул с курса, взятого вначале, проводник последовал его примеру, для верности отмел в сторону немного снега и затем радостно объявил, что потерянная тропа нашлась. Эта новость была встречена как отсрочка смертного приговора, хотя люди опытные хорошо знали, что впереди еще час с лишним изнурительного пути и что чем дальше, тем труднее будет его преодолевать. Когда при радостном известии у путешественников-мужчин вырвался крик ликования, их хрупкие спутницы, готовые вот-вот поддаться ужасной, предвещающей смерть сонливости, встрепенулись, и кровь в их жилах побежала быстрее.
Группа передвигалась теперь проворнее, чем прежде, хотя это было нелегко из-за неистовства бури и укусов мороза, противостоять которым едва могли даже сильнейшие. При мысли о том, что во власть буре, заставлявшей дрожать даже самых крепких телом и душой мужчин, отданы Адельгейда и его сестра, Сигизмунд испускал еле слышные стоны. Обняв сестру, молодой солдат скорее нес ее, чем вел: ему, достаточно хорошо знакомому с местностью, было известно, что от Седловины их отделяет еще очень большое расстояние, преодолеть которое без посторонней помощи Кристина неспособна.
Время от времени Пьер обращал речь к собакам. Неттуно, боясь потерять Уберто, держался с ним рядом; тропа была теперь едва различима, и требовалось внимание, чтобы ее не потерять: тьма сгустилась, и в двух шагах было уже ничего не видно. Каждый раз, когда кто-нибудь называл имя Уберто, пес останавливался и вилял хвостом или каким-либо иным знаком демонстрировал людям свое понимание и верность. После одной из таких кратких остановок старый Уберто и его компаньон вдруг отказались продолжать путь. Проводник, оба старых дворянина и наконец все прочие собрались вокруг собак, но ни криками, ни уговорами не могли заставить их тронуться с места.
— Значит, мы опять сбились с пути? — произнес барон де Вилладинг, теснее прижимая Адельгейду к своему колотящемуся сердцу. Он был близок к тому, чтобы, отчаявшись, примириться с общей печальной участью. — Неужели Господь все же оставил нас? Дочь моя… любимое мое дитя!
Словно в ответ на этот трогательный призыв, Уберто взвыл и отчаянным прыжком скрылся из глаз. Неттуно с бешеным хриплым лаем помчался вдогонку. Пьер без колебания пустился следом, а за ним по пятам устремились Сигизмунд, который решил, что проводник хочет догнать сбежавших собак, и Мазо — тот догадывался, что происходит.
— Коли Неттуно так разлаялся, значит, он учуял что-то еще, кроме града, снега и ветра, — проговорил сметливый итальянец. — Здесь поблизости либо еще одна группа путешественников — не мы одни, как я знаю, блуждаем нынче в горах…
— Господи спаси! Вы уверены? — воскликнул синьор Гримальди, заметив, что Мазо запнулся.
— Уверен, здесь были и другие, синьор, — медленно, словно взвешивая каждое слово, отвечал моряк. — Ага, вот возвращается наш четвероногий друг, и Пьер, и капитан, и несут нам вести — злые или добрые.
Не успел Мазо договорить, как те, кого он упомянул, присоединились к своим товарищам. Они поспешно заверили продрогших спутников, что долгожданное Прибежище уже близко и лишь темнота и метель мешают его разглядеть.
— Благая это была мысль воздвигнуть здесь приют. Не иначе как сам святой Августин внушил ее праведным отцам! — радостно воскликнул Пьер, не считавший более нужным скрывать от путешественников, какой опасности они подвергались. — Не поручусь, что даже сам я, в такое ненастье, мог бы добраться до монастырской гостиницы. Вы, наверное, принадлежите к Католической Церкви, синьор, раз вы из Италии?
— Я один из ее недостойных детей, — отозвался генуэзец.
— Не иначе как молитвы святому Августину и обет, который я принес Пресвятой Деве анахоретовnote 156, снискали нам эту незаслуженную милость! Никогда прежде не приходилось мне слышать, чтобы собаки Святого Бернарда вели путников сюда, в Прибежище! Их дело — отыскивать замерзших и показывать странникам путь в монастырскую гостиницу. Вы ведь видели: Уберто колебался, но обет — или, быть может, молитвы — нам под конец помогли.
Синьора Гримальди заботило только одно: поскорее поместить под кров Адельгейду и — честно говоря — приютиться самому, поэтому он не захотел вдаваться в дискуссию о том, которое из двух — равно праведных — средств в большей мере содействовало их спасению. Вместе с товарищами он молча одолевал дорогу, следуя за своим набожным проводником. Последний же сам еще не видел Прибежища (именно так принято называть приюты, построенные на альпийских перевалах), но по характеру грунта догадывался о его близости. Теперь, точно зная свое местоположение, Пьер без труда восстановил в памяти все окружающее. С такой же легкостью моряк ориентируется даже темной ночью в запутанной паутине снастей или — если прибегнуть к более обычному сравнению — все мы находим дорогу среди мебели у себя в жилище. Разорванная цепь ассоциаций была восстановлена, картина местности вновь четко вырисовалась у него в мозгу, и в этот раз, сойдя с тропы, старик направился к цели не менее уверенно, чем при ярком солнечном свете. После неровного, но короткого подъема и такого же спуска долгожданный приют возник перед ними.
Не стану подробно описывать чувства, овладевшие путниками, когда они увидели место, где их ждала относительная безопасность. Все, даже грубые погонщики мулов, ощутили прежде всего свою смиренную зависимость от воли Провидения, а женщины, силы которых были на исходе, могли только почти беззвучной молитвой выразить пламенную благодарность всемогущему Творцу, чьи посланники столь неожиданно встали между ними и смертью. Прибежище оставалось скрытым от глаз, пока о нем не дал знать Пьер, который коснулся занесенной снегом крыши и громко восславил Господа.
— Входите и восславим Создателя! Еще полчаса пути — и даже самым крепким из нас бы не поздоровилось!
Как все прочие здания в этой местности, Прибежище было возведено целиком из камня, включая сводчатую крышу, по форме похожую на перекрытия подвалов, в каких обычно хранились овощи. Внутри, однако, было совершенно сухо, поскольку чистый воздух и почти полное отсутствие почвы не благоприятствовали скоплению влаги. Тем, кто искал здесь приюта, строение предоставляло в качестве защиты только голые стены и крышу, но именно это и требовалось застигнутым ночью путникам. Помещение, с единственным выходом, не имело внутренних перегородок и чердачного перекрытия, но было достаточно обширным, чтобы вместить и вдвое большую компанию.
Контраст между жгучим морозом и пронизывающим ветром снаружи и уютом, царившим внутри безыскусного строения, был так велик, что всем сразу стало тепло. Не ограничиваясь этим, путешественники, под руководством Пьера, обратились к растираниям и ликеру, который имелся в небольшой фляжке, прикрепленной к ошейнику Уберто. Не прошло и получаса, как Адельгейда и Кристина уже спокойно заснули бок о бок, укутавшись в запасную одежду и подложив под голову седла и попоны. Мулов ввели в помещение, где они тоже обрели награду за нынешние труды и испытания, поскольку группы путешественников, отправляясь на перевал Сен-Бернар, всегда берут с собой запас фуража, отсутствующего в этих бесплодных местах, куда даже топливо приходится везти издалека на спинах вьючных животных. Заполненное живыми телами помещение быстро нагрелось, путешественники уничтожили скудные припасы, предложенные им предусмотрительным проводником, и погрузились в забытье.
ГЛАВА XXIV
Бок о бок,
Лежат внутри — печальное собранье.
Роджерс
Усталость делает сон слаще. Позднее, когда Адельгейда жила во дворце и почивала на пуховой перине за драгоценным пологом из легкой, как принято в теплом климате, ткани, она часто повторяла, что никогда так не наслаждалась сном, как в Прибежище на перевале Сен-Бернар. Столь освежающим и безмятежным был ее сон, который не омрачился видениями пропастей и лавин, часто снившихся ей впоследствии, что наутро она открыла глаза первой, чувствуя себя бодро, как ребенок после здорового ночного отдыха. Ее движения разбудили Кристину. Девушки сбросили плащи и накидки, которыми были укрыты, и сели, растерянно осматриваясь, что было естественно в такой необычной обстановке. Остальные путешественники все еще не просыпались, и Адельгейда с Кристиной, бесшумно поднявшись, проскользнули мимо спящих, обошли мулов, спокойно стоявших у входа, и очутились снаружи.
Вокруг царила зима, но Альпы, как всегда, независимо от времени года, поражали своей величественной красотой. Вверху, на пиках, наступил день, а в долинах по-прежнему покоились ночные тени, и все зрелище напоминало изысканный и поэтичный пейзаж со знаменитой фрески Гвидо, изображающей Авроруnote 157. В ущельях лежал снег, в то время как изрезанные складками склоны были обнажены и, как всегда, отливали ржавчиной. Пригорок, на котором стояло Прибежище, тоже был почти полностью оголен: ветер согнал легкий снеговой покров вниз, на тропу. Высоко в горах утренний воздух пронзительно холоден даже среди лета, и девушки плотнее запахнули накидки, продолжая с удовольствием втягивать в себя упругий живительный эфир. Ненастье окончательно улеглось, и чистое, сапфирового оттенка небо красиво контрастировало с темнотой нижних склонов. Созерцая его безмятежное великолепие, девушки не могли не думать о том, насколько оно соответствует образу обители блаженных, какой мы обычно ее себе мысленно рисуем. Адельгейда коснулась руки Кристины, и девушки, опустив глаза долу, преклонили колена, и слова, обращенные к Богу этими невинными душами, были исполнены всей той чистоты и благочестивого пыла, какие подобает нам, бедным смертным, вкладывать в молитву.
Исполнив свою христианскую обязанность, в данных обстоятельствах особенно необходимую, девушки почувствовали себя уверенней. Теперь, когда важнейший, не допускающий отлагательства долг был отдан, они осмелились пристальней, чем ранее, оглядеть то, что их окружало. Невдалеке от дома, где по-прежнему спали их спутники, на том же пригорке, стояло еще одно здание, тоже каменное и похожее по форме, и именно оно — что и неудивительно — с самого начала привлекло внимание девушек. Вход или, скорее, входное отверстие более напоминало окно, чем дверь. Девушки осторожно приблизились и робко, подобно тому, как это делает заяц, выбирающийся из своего укрытия, заглянули в мрачную, словно пещера, комнату. В глубине виднелись четыре распростертые человеческие фигуры, которые опирались спиной о стены. Эти люди были охвачены глубоким сном; девушки долго разглядывали их с любопытством и изумлением, но спящие не пробудились.
— Оказывается, не мы одни блуждали этой ужасной ночью в горах, — шепнула Адельгейда, мягко увлекая Кристину прочь, — видишь, другие путешественники отдыхают по соседству с нами — наверное, после такой же опасной, изнурительной дороги.
Кристина плотнее прильнула к своей более опытной подруге, подобно тому как голубь-птенец, впервые слетевший с гнезда, держится поблизости от матери, и девушки возвратились в покинутое ими убежище, поскольку холод все еще не ослабевал. В дверях они встретили Пьера: неутомимый старик пробудился с первыми лучами зари.
— А мы здесь не одни, — сказала Адельгейда, указывая на каменную крышу соседнего здания, — там тоже спят путешественники.
— Их сон будет долгим, госпожа, — с торжественным кивком отвечал Пьер. — Двое проспали уже год, а третий находится там, где вы его видели, с последних дней апреля, когда сошла лавина.
Адельгейда невольно отступила на шаг — слова Пьера были слишком ясны, чтобы можно было усомниться в их смысле. Бросив взгляд на оробевшую спутницу, Адельгейда спросила, действительно ли они видели тела погибших в горах путешественников.
— Именно так, госпожа, — отозвался Пьер. — Этот домик для живых — тот для мертвых. Зимней порой в горной глуши жизнь и смерть ходят рука об руку. Я знал путника, который провел короткую, беспокойную ночь здесь, а потом, еще до заката, оказался там, в глубоком сне, который продлится вечно. Один из тех троих был, как и я, проводник; его погребло под снежным обвалом ниже, в том месте, где тропа сворачивает с долины Велана. Второй, паломник, сгинул самой что ни на есть ясной ночью, и все из-за того, что пропустил лишний стаканчик: думал, так веселее будет идти. Третий, бедный виноградарь, отправился из Пьемонта в швейцарские долины, чтобы там заниматься своим ремеслом. На склоне дня он по глупости задремал, во сне его и настигла смерть. Я сам нашел тело на голой скале через день после того, как мы с виноградарем дружно выпивали в Аосте, и собственными руками уложил его среди остальных.
— Так вот какое погребение ждет христианина, умершего в этом негостеприимном краю!
— Для бедных и безвестных, госпожа, это не самый худший выход. Тех, у кого есть друзья, ищут и находят, а с теми, кто умирает незамеченными, поступают так, как вы видели. В скалах могилу не выкопаешь, а кроме того, лучше не прятать тело, чтобы его можно было найти и забрать. Монахов и всех заметных людей относят в долину, где есть земля, и хоронят, как подобает, а бедняки и чужеземцы обретают в этом склепе пристанище, какого, быть может, не имели при жизни. Да, нынче там лежат трое христиан, а не так давно они гуляли по земле живые-здоровые и горя не знали.
— Но их там четверо!
На лице Пьера отразилось удивление; немного поразмыслив, он продолжал:
— Значит, погиб кто-то еще. Придет пора, когда и у меня в жилах остановится кровь. К такой участи должен быть готов каждый проводник — никто не знает, когда пробьет его час!
Адельгейда не стала продолжать этот разговор. Ей припомнились рассказы о том, что в чистом горном воздухе разложение, которое обычно связывают с понятием «смерть», происходит замедленно, и обычай, о котором она только что узнала, перестал казаться ей столь ужасным, как вначале.
Тем временем остальные путешественники проснулись и стали собираться перед Прибежищем. Вывели наружу и оседлали мулов, навьючили багаж, и Пьер уже призвал отправляться, но тут сверху навстречу путникам выбежали бок о бок, как добрые приятели, Уберто с Неттуно. Поведение собак заставило Пьера и погонщиков предположить, что невдалеке находится кто-то из служителей гостиницы при монастыре. Вскоре было получено подтверждение того, что проводник отлично знает свое дело: едва прозвучала его догадка, как из тесного ущелья на вершине горы появилась группа с отцом Ксавье во главе, которая, увязая в снегу, пробиралась к Прибежищу.
Все объяснилось очень просто. Доставив путешественников под кров и проведя с ними большую часть ночи, Уберто, сопровождаемый своим другом Неттуно, вернулся к рассвету в монастырь. Там он дал знать монахам, которые умели истолковывать его повадки, что в горах находятся путешественники. Добрейшему ключнику было известно, что барон де Вилладинг с товарищами собирается пересечь Седловину, и он поспешил домой готовиться к их приему. Подозревая, что группу могла застигнуть буря, разразившаяся накануне, он присоединился к служителям, которые отправились на помощь. Кроме того, монахи убедились, что фляжка с ошейника Уберто исчезла, и им оставалось только предположить, что путешественники, в поисках приюта, направили свои стопы не иначе как в Прибежище.
Почтенный ключник рассказывал все это со слезами на глазах, время от времени прерывая себя благодарственной молитвой. Поочередно он обошел всех путников, не исключив даже погонщиков, и осмотрел их руки и ноги, а в особенности уши, дабы убедиться, что они не отморожены. Самолично уверившись, что пережитая ужасная опасность не оставила дурных последствий, отец Ксавье не мог скрыть своего счастья.
— К подобным происшествиям мы привычны, — с улыбкой сказал он после благополучного завершения осмотра, — и глаз у нас наметанный. Слава Пресвятой Деве Марии и Спасителю Христу, что вы сумели пережить эту ночь! В монастырской кухне ждет горячий завтрак; исполним же сперва одну священную обязанность, а потом отправимся наверх вкушать его. Домик поблизости — последнее земное пристанище тех, кто погиб по эту сторону гор и за кем не явились близкие. Проходя здесь, наши монахи всегда возносят молитву за спасение их душ. Преклоним вместе колени, у вас ведь нынче есть особые основания благодарить Бога, и сольем наши молитвы воедино.
Отец Ксавье опустился на колени, и те из путников, кто принадлежал к Католической Церкви, присоединились к его молитве за усопших. Барон де Вилладинг, его дочь и слуги все это время стояли с непокрытыми головами. Приверженцы протестантизма, который отвергает подобное заступничество как бесполезное, они все же глубоко чувствовали торжественность и благочестие этого действа. Когда ключник поднялся, лицо его сияло, как утреннее солнце, которое как раз взошло над вершинами Альп, лаская своим теплом людей, коричневые строения и склон горы.
— А ты еретичка, — обратился он исполненным доброты голосом к Адельгейде. Ее молодость, красота и перенесенная недавно, совместно с другими путниками, страшная опасность естественным образом вызывали особый к ней интерес. — Ты нераскаявшаяся еретичка, но мы от тебя не отвернемся; пусть ты закоснела в пороке, но, видишь, святые не отказывают в помощи и закоренелым грешникам, иначе бы ты и твои товарищи не уцелели.