К счастью, папе и Анвару было где остановиться - у доктора Лала, друга папиного отца. Доктор Лал был огромного роста индийцем, дантистом и, как он утверждал, другом Бертрана Рассела23. Во время войны, в Кембридже, одинокий Рассел убедил доктора Лала, что мастурбация - лучшее средство против сексуальных недомоганий. Великое открытие Рассела изменило жизнь доктору Лалу, он клялся, что с тех пор стал счастливым человеком. А может, его освобождение было одним из самых замечательных достижений Рассела? Потому что если бы доктор Лал не вел столь откровенных разговоров с двумя своими юными и сексуально ненасытными постояльцами, мой папа не встретил бы мою маму, а я не влюбился бы в Чарли.
   Анвар был толще папы, и обладал заметным брюшком и круглым лицом. Во всякую фразу он непременно вставлял пару крепких словечек, и питал слабость к проституткам, которые ошивались в Гайд-Парке. Они прозвали его Пупсик. Он был также не слишком вежлив, когда папа, получив ежемесячную материальную помощь из дома, отправлялся на Бонд-стрит покупать галстуки-бабочки, бутылочного цвета жилеты и клетчатые носки, после чего ему приходилось одалживаться у Пупсика. Днем Анвар учился на авиаинженера в Северном Лондоне, а папа пытался сконцентрировать внимание на учебниках по правоведению. Ночевали они в кабинете доктора Лала среди зубопротезного оборудования, Анвар спал прямо в кресле. Однажды ночью, взбешенный бегающими вокруг мышами, а также, вероятно, долгим отсутствием сексуальных отношений и нещадно кусающейся маминой майкой, папа надел бледно-голубой смокинг Анвара, взял самое жуткое на вид сверло и напал на спящего друга детства. Открыв глаза и увидев будущего гуру с зубным сверлом наперевес, Анвар закричал. Эта игривость, эта манера ничего не принимать всерьез сказывалась на папиной учебе. Он просто не умел сосредоточиваться. Он раньше никогда не работал, это и теперь было ему не по душе. Анвар начал поддразнивать папу:
   - Харуна каждый день призывают в Бар24 - в двенадцать утра и в шесть-тридцать вечера.
   Папа защищался:
   - Я хожу в паб предаваться размышлениям.
   - Ты ходишь не размышлениям предаваться, а надираться, - отвечал на это Анвар.
   По пятницам и субботам они посещали танцы и блаженно крутили любовь под Гленна Миллера, Каунта Бейси и Луи Армстронга. Здесь-то папа впервые и положил глаз (и руки) на красивую девушку из рабочей среды, девушку с окраины, девушку по имени Маргарет. Мама говорила, что полюбила его, своего коротышку, с первого взгляда. Он был милым и добрым, и вид у него был потерянный, а это вызывает у женщин желание немедленно придать ему вид найденный.
   У мамы была подруга, с которой гулял Пупсик, и не только гулял, между прочим, но Анвар был уже женат на Джите, принцессе Джите, чьи родственники приехали на свадьбу верхом. Свадьба проходила на старой английской высокогорной станции в Мюррее, на севере Пакистана. У брата Джиты висело на плече ружье, и Анвара сразу потянуло в Англию.
   Вскоре принцесса Джита приехала к Анвару и стала моей тетушкой Джитой. Тетушка Джита была ничуть не похожа на принцессу, и я дразнил её, потому что по-английски она говорила с ошибками. Она была очень стеснительной, и жили они в грязной комнатушке в Брикстоне. Эти далеко не хоромы примыкали задней стеной к железнодорожной станции. Однажды Анвар совершил серьезную ошибку, заключив пари и выиграв кучу денег. И взял в краткосрочную аренду магазин игрушек в Южном Лондоне. Полный крах был бы неминуем, если бы принцесса Джита не превратила магазин в бакалейную лавку. Дело пошло. Народ повалил валом.
   Папа, в отличие от друга, карьерой своей не занимался. Родственники перестали слать ему деньги, узнав от своего осведомителя - доктора Лала что их сына "призывают в Бар" только ради нескольких кружек терпкого портера и коричневого эля, и носит он исключительно шелковые галстуки-бабочки и зеленые жилеты.
   Кончилось тем, что папа устроился клерком в государственное учреждение за три доллара в неделю. Жизнь его, некогда бьющая ключом, полная юношеских развлечений, пляжей и крикета, насмешек над англичанами и кресла в кабинете зубного врача, вошла в тесные берега, ограниченная отныне железным расписанием и бесконечными дождями. Ежедневные поездки в метро и грязные пеленки, лопающиеся от январских морозов трубы парового отопления и растапливание угольной печки в семь утра: таковы результаты преобразования любви в семейную жизнь в двухэтажном домике, имеющем общую стену с соседями и расположенном на окраине Южного Лондона. Так судьба наказывала его за то, что порхал по жизни невинным младенцем, которому все давалось без труда. Однажды мама оставила меня с ним на целый день, и когда я обкакался, он пришел в полное замешательство. Поставил меня голого в ванну, принес таз воды и издалека, - как будто у меня чума или моровая язва, - плескал мне на ноги одной рукой, другой зажимая нос.
   Не знаю, как все это началось, но когда мне было лет десять-одиннадцать, он вдруг увлекся Лье Цзы, Лао Цзы и Чуанг Цзы, будто их никто раньше не читал, будто они писали исключительно для него.
   Мы продолжали ходить в гости к Пупсику и принцессе Джите по воскресеньям, - единственный день, когда их магазин не работает. Папина дружба с Анваром держалась, главным образом, на конно-крикетно-боксерскотеннисных интересах. Когда папа вошел к ним в дом с бесплатной газетой под названием "Тайна золотого цветка", Анвар схватил её, поднес к глазам и засмеялся.
   - Это что ещё за чертовщина? Что за игры ты затеял?
   Папа немедленно завел свою бодягу:
   - Анвар, да ты не представляешь, какие великие тайны мне открылись! Я так счастлив, что постигаю суть жизни!
   Анвар прервал папу, ткнув его скатанной в рулон газетой.
   - Чертов китаеза! Читаешь всякую дрянь, а я в это время делаю деньги. Я ведь уже выплатил этот паршивый залог!
   Папе было настолько важно, чтобы Анвар понял, что он прямо-таки затрясся.
   - Плевать мне на деньги! Только и слышу - деньги, деньги! Я должен узнать эти тайны.
   Анвар закатил глаза и взглянул на маму, которая сидела и скучала. Они оба понимали папу, и любили, но из-за этих его причуд к любви примешивалась жалость, словно он совершает некую трагическую ошибку, как, например, если бы он взял да присоединился к свидетелям Иеговы. Чем больше он толковал про инь и янь, космическое сознание, про китайскую философию и Путь, тем растеряннее становилось мамино лицо. Он, казалось, уплывает в открытый космос, оставляя её одну; она была девушкой с окраины, тихой и доброй, жизнь с папой и двумя детьми и без того давалась ей нелегко. Однако, была некая доля гордости в её отношении к папиным восточным открытиям, благодаря которым он сейчас громил Анвара.
   - Круг твоих интересов сводится к туалетной бумаге, сардинам в томате, гигиеническим пакетам и турнепсу, - говорил он Анвару. - Но в небе и на земле существует множество других вещей, не связанных с твоими упоительными мечтами посреди супермаркета.
   - Мне мечтать некогда! - прервал его Анвар. - И тебе бы не следовало. Очнись! Лучше попытайся получить повышение, чтобы Маргарет могла купить себе какую-нибудь обновку. Ты же знаешь женщин.
   - Дождешься от белых повышения, как же, - сказал папа. - Только не для индийца, пока по земле ходит хоть один белый. Им кажется, что у них весь мир в кармане, а там и двух пенни не найдется. Попробуй с ними договориться.
   - Тебя не повышают, потому что ты лентяй, Харун. Как будто тебя кто щипцами за яйца держит. Думаешь о какой-то китайской чепухе, вместо того чтобы думать о королеве!
   - К черту королеву! Слушай, Анвар, неужели ты никогда не чувствовал стремления познать себя? Не чувствовал, что ты для себя полнейшая загадка?
   - Я не интересуюсь другими, так почему я должен интересоваться собой? - вскричал Анвар. - Живи, и все!
   Спор в магазине Анвара и Джиты набирал обороты, пока не накалился до того, что нам с их дочерью Джамилой удалось улизнуть в сад, чтобы поиграть в крикет, оперируя ручкой от метлы и теннисным мячиком.
   Под всей этой китайской дребеденью скрывались папино одиночество и жажда духовного развития. Ему нужен был собеседник, с которым он мог бы говорить о китайских премудростях. По утрам я часто провожал его до пригородной станции, где он садился на поезд восемь тридцать пять до Виктории. Во время этих двадцатиминутных пеших прогулок к нам присоединялись другие люди, обычно женщины, секретарши, продавщицы и уборщицы, тоже работавшие в Центральном Лондоне. Он хотел беседовать о достижении душевного покоя, о том, что нужно быть честным с самим собой, о самопознании. Я слышал, как они рассказывают о своих жизнях, своих любимых, тревогах и о себе, настоящих. Я уверен, что они ни с кем так не говорили. Они не замечали ни меня, ни транзистора, который я с собой таскал, слушая "Шоу Тони Блэкберна на Радио-один". Чем меньше папа пытался их пленить, тем больше пленял, некоторые даже не выходили из дому, ждали, когда он пойдет мимо. Если он выбирал другую дорогу из страха, что мальчишки из средней школы станут кидать в него камнями и пакетами с мочой, они тоже меняли маршрут. В поезде папа читал свои мистические книжки или сосредотачивал взгляд на кончике носа, - поистине объект, достойный внимания. И всегда брал с собой крошечный синий словарик размером со спичечный коробок, чтобы каждый день заучивать хотя бы по одному новому слову. По выходным я проверял его на знание аналептиков, названий кустов, червей, микробов и другой мелкой нечисти. Он смотрел на меня и говорил:
   - Неизвестно, какое может пригодиться умное слово, чтобы произвести впечатление на англичанина.
   И только в Еве нашел он собеседника на китайские темы, удивляясь, что такое совпадение интересов вообще возможно.
   * * *
   А теперь вернемся к тому субботнему вечеру, когда Божок снова собрался встретиться с Евой. Он вручил мне адрес, написанный на клочке бумаги, и мы сели в автобус, на сей раз держа путь за город. Было темно и морозно, когда мы добрались до Чизлхерст. Я повел папу сначала в одну сторону, потом, с не меньшей уверенностью, в другую. Ему так не терпелось добраться до места, что первые двадцать минут он даже не жаловался; но в конце концов ядовито спросил:
   - Где мы, идиот?
   - Не знаю.
   - А ты воспользуйся мозгами, которые ты унаследовал от меня, придурок ты эдакий! - сказал он, лязгая зубами. - Чертовски холодно, и, кроме того, мы опаздываем.
   - Сам виноват, что замерз, пап, - сказал я.
   - Я виноват?
   Он и в самом деле сам был виноват, потому что под полупальто надел нечто вроде просторной пижамы. Верхом её служила шелковая рубашка, расшитая по воротнику драконами. Длиною она была в две мили, не мельше, и заканчивалась ниже колен. Из-под рубашки высовывались мешковатые штаны, а в довершение всего - сандалии. Но гвоздем программы, стыдливо спрятанным под ворсистое полупальто, был малиновый жилет с золотым и серебряным узором, надетый поверх рубахи. Если бы мама застукала его выходящим из дома в таком виде, она вызвала бы полицию. Ведь папа, в конце концов, государственный служащий, у него есть портфель и зонтик, и ему не пристало показываться на людях в образе тореадора-недомерка.
   Дома в Чизлхерсте имели участки с оранжереями, великолепными дубами и автоматическим поливом лужаек; для ухода за садом здесь нанимали специалистов. Это так впечатляло, что когда наше семейство шествовало по этим улицам во время воскресных визитов к тетушке Джин, мы вели себя как простолюдины в театре. Испускали ахи и охи, представляя, как здорово мы проводили бы время, если бы здесь жили, как украсили бы двор и устроили в саду площадку для крикета, бадминтона и настольного тенниса. Помню, мама однажды посмотрела на папу с упреком, словно говоря: ну что ты за муж! Посмотри, как другие - разные там Аланы, Барри, Питеры и Рои - обеспечили своих жен машинами, домами, отпусками, центральным отоплением и драгоценностями. По крайней мере, они могут повесить полку и починить забор. А ты что можешь? И мама споткнулась тогда о рытвину, вот прямо как мы сейчас, потому что дорога кончилась, и дальше пошли сплошь ямы да колдобины, чтобы отбить у простых людишек желание сюда соваться.
   Пока мы шли к дому по хрустящей гравием дорожке, - сделав перед этим минутную остановку: Божок концентрировался, соединив большие пальцы рук, он рассказал, что дом принадлежит Карлу и Марианне, Евиным друзьям, недавно вернувшимся из путешествия по Индии. Это немедленно бросалось в глаза: Будды из сандалового дерева, латунные пепельницы и полосатые гипсовые слоники украшали все мало-мальски пригодные для этого поверхности. В довершении ко всему, хозяева, Карл и Марианна, встречали гостей босиком, молитвенно сложив ладони и беспрестанно кивая, будто они священнослужители в храме, а не партнеры местной фирмы "Рамболд и Тойдрип. Видео напрокат".
   Едва переступив порог, я заметил Еву, которая тоже вышла нам навстречу. Она была в длинном красном платье до пола и красном тюрбане. Она налетела на меня, и осыпав дюжиной поцелуев, вручила три книжки в мягком переплете.
   - Понюхай! - приказала она.
   Я сунул нос в покрытые бурыми пятнами страницы. Они пахли шоколадом.
   - Сэконд хэнд! Настоящие приключения! А это для твоего папочки, - она показала новенькую книгу "Аналекты" Конфуция в переводе Артура Вейли. Подержи пока, потом ему отдашь. Он как, в порядке?
   - Боится до смерти.
   Она окинула взглядом комнату, где было человек двадцать.
   - Подвержены гипнозу. Довольно тупые. Не думаю, чтобы у него возникли какие-то проблемы. Я мечтаю устроить ему встречу с более тонкими ценителями - в Лондоне. Я намерена всех нас перетащить в Лондон! - сказала она. - А теперь давай я тебя представлю.
   Пожав несколько рук, я удобно устроился на блестящем черном диване, утопив ноги в лохматом белом ковре, спиной к полке с толстыми книгами в целлофановых переплетах - адаптированные издания (с иллюстрациями) "Ярмарки тщеславия" и "Женщины в белом". Передо мной было нечто напоминающее светящегося дикобраза, - какой-то яркий пузырь с сотнями торчащих из него разноцветных перьев, которые покачивались и мерцали, - предмет, наверняка предназначенный для созерцания под действием галлюциногенов.
   Я услышал, как Карл говорит: "В мире существует два сорта людей - те, кто побывал в Индии, и те, кто там не был", - после чего вынужден был встать и переместиться за пределы слышимости.
   Рядом с двойными французскими окнами, выходящих в большой сад, и аквариумом с золотыми рыбками с пурпурной подсветкой, находился бар. Из пришедших сюда за пищей духовной пили немногие, но я запросто пропустил бы пару стаканчиков. Хотя, выглядеть это будет, прямо скажем, не очень, даже я это понимал. Дочка Марианны и ещё одна девочка, постарше, в обтягивающих шортах подавали холодные и горячие блюда индийской кухни, от которых, я знал по опыту, будешь пердеть, как старикашка от сладких хлопьев "Олл-бран". Я подкатился к девчонке в шортах и выяснил, что она старшеклассница, и её зовут Хелен.
   - Твой папа - настоящий волшебник, - сказала она. Улыбнулась и, сделав два шажка, оказалась совсем рядом со мной. Эта внезапность удивила и взволновала меня. Удивила не слишком сильно, скажем, бала на три с половиной по шкале Рихтера, но тем не менее. В этот момент я посмотрел на Божка. Разве он похож на волшебника, мага?
   Он, конечно, экзотичный, может, даже единственный человек в южной Англии (кроме, разве что, Джорджа Харрисона), кто носит красный с золотом жилет поверх индийской ночной рубашки. Кроме того, он обходителен, и рядом с англичанами в их наглухо застегнутых рубашках из немнущейся ткани, липнущих к животу, и мешковатых, со складками в паху серых брюках а ля Джон Кольер, он смотрится как изящный Нуриев25 рядом с одутловатым Арбаклом26. Возможно, папуля и в самом деле волшебник, раз может при помощи шнурков (по его же выражению) превращаться из индийца, который служит в государственном учреждении и всю жизнь чистит зубы черным зубным порошком "Манки Бренд", произведенным в Бомбее корпорацией "Ноги и компания", в мудрого гуру. Из грязи в князи. Видели бы они его на Уайтхолл27!
   Он беседовал с Евой, и она как бы случайно положила ему руку на плечо. Кричащий жест. Да, кричал он, мы вместе, мы дотрагиваемся друг до друга, не сдерживая чувств перед незнакомыми людьми. В смущении я отвернулся и столкнулся с Хелен.
   - Ну? - мягко сказала она.
   Она меня хотела.
   Я знал это, потому что у меня был свой метод определения, и он срабатывал железно. Метод состоял в простой аксиоме: она меня хочет, потому что я к ней равнодушен. Если мне кто-то нравился, то по закону подлости, который правит миром, этот человек непременно считал меня отвратительным, или, по крайней мере, коротышкой. Тот же закон гарантирует, что если я к кому-то не испытываю влечения (как в случае с Хелен), то этот кто-то почти наверняка будет смотреть на меня вот так, как сейчас Хелен: с порочной усмешкой и готовностью потискать моего петушка. И хотя я хочу этого больше всего на свете, но человек, кто бы он ни был, непременно должен мне хоть мало-мальски нравиться, а Хелен-то мне как раз ни капельки не нравится. Во как.
   Мой отец, великий мудрец, извергающий поучения чаще, чем небеса Сиэтла - дожди, никогда не говорил со мной о сексе. Когда ради проверки на либерализм я потребовал просветить меня насчет некоторых жизненных реалий (о которых школа меня уже проинформировала, хотя я до сих пор путал слова матка, мошонка и вульва), он только пробурчал: "Всегда ясно, когда женщина готова к сексу. О да! У неё уши становятся горячими".
   Я пристально посмотрел на уши Хелен. Даже протянул руку и для пущей уверенности слегка ущипнул. Тепленькие!
   О, Чарли! Сердце мое жаждало ощутить его горячее ухо на моей груди. Но он не звонил с того раза, как мы занимались любовью, и сюда не пришел. Он и в школе не показывался, записывал демонстрационную пленку со своей группой. Боль от разлуки с этим ублюдком стихала только при мысли, что он придет сегодня вкушать папину мудрость. Но пока он не объявился.
   Ева и Марианна готовили комнату. Пошли в ход свечи, опущены венецианские жалюзи, зажжены индийские палочки-вонючки из сандалового дерева, расставленные в цветочных вазах, на полу расстелен небольшой ковер для Будды с окраины, ковер-самолет. Ева отвесила ему поклон и вручила нарцисс. Божок улыбкой отметил людей, знакомых с прошлого раза. Вид у него был уверенный и спокойный, он вел себя проще, чем раньше, не делал лишних движений, ловя на себе почтительные взгляды поклонников, - наверняка, дело рук Евы, расхвалившей папу друзьям.
   А потом вошли дядя Тед и тетушка Джин.
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
   Вот они - два типичных алкоголика-неудачника, - она в розовых туфлях на высоком каблуке, он в двубортном пиджаке, - разодетые как на свадьбу, они заявились на вечеринку с видом наивных простачков. Мамина сестра Джин и её муж, открывший свое дело - центральное паровое отопление, фирма под названием "Обогреватели Питера". И какую же картину они видят? Их зять, известный им под именем Гарри, погружается в йоговский транс прямо на глазах у их соседей. Джин лихорадочно роется в голове в поисках подходящих слов, - возможно, это единственное, ради чего она хоть изредка прибегает к помощи вышеуказанной части тела. Ева поднесла палец к губам. Рот Джин сомкнулся медленно, как мост Тауэр. Тед рыскал глазами по комнате, пытаясь найти какой-нибудь ключ к разгадке происходящего. Он заметил меня, я кивнул. Он был сбит с толку, но не раздражен, в отличие от тетушки Джин.
   - Что Гарри делает? - спросил он беззвучно, одними губами.
   Тед и Джин никогда не называли папу его индийским именем, Харун Эмир. Он всегда был для них Гарри, даже если где-нибудь заходил о нем разговор. Одно то, что он индиец, даже без учета этого нелепого имени, уже было достаточным минусом... Они звали его Гарри с первой минуты знакомства, и папа ничего не мог поделать. Тогда он стал называть их "Джин и Тоник".
   Мы с дядей Тедом были большими друзьями. Иногда он брал меня с собой ставить батареи центрального отопления, и тогда за тяжелую работу я получал деньги. Мы ели бутерброды с солониной и пили чай из термоса. Он платил мне немного сверх заработанного, и мы ходили делать ставки на собачьих бегах в Кэтфорд и Эпсом Даунс. Он рассказывал мне о состязаниях голубей. Я с детства любил дядю Теда: он знал то, что положено знать отцу любого мальчишки, и о чем мой папа, к сожалению, не имел представления - о рыбалке и водяных ружьях, аэропланах, и о том, как есть улиток.
   Я напрягал мозги, стараясь понять, как же так получилось, что Тед и Джин появились в этом доме, как герои фильмов Антониони. Они тоже жили в Чизлхерсте, но в другой его части, далеко от Карла и Марианны. Я упорно думал, пока в голове у меня не прояснилось. Итак, что же произошло? Разум мой работал с предельной четкостью, и я вдруг понял. И то, что я понял, меня не порадовало.
   Должно быть, бедную маму так огорчали папины подвиги на поприще духовного наставника в Бекенгеме, что она поделилась со своей сестрицей. Джин, наверно, чуть удар не хватил от ярости на сестру: как, мол, можно быть такой мягкотелой, и такое позволять. И Джин подбила маму на ответный удар.
   Когда папа заявил о возвращении на стезю духовного вождя, - вернее, это я с папиной подачи растрепал об этом всего несколько часов назад, мама, по-видимому, позвонила своей младшей сестренке. Джин взвилась под потолок и взяла на себя функцию карающего меча. И начала действовать. Наверное, она сказала маме, что знакома с Карлом и Марианной. Возможно, фирма "Обогреватели Питера" как раз устанавшивала у них батареи. А Тед и Джин жили в довольно новом доме неподалеку. Только таким путем парочка вроде Карла и Марианны могла познакомиться с Тедом и Джин. В противном случае Карл и Марианна, с их книгами, магнитофонными записями, поездками в Индию, с их "культурой", были бы ненавистны Теду и Джин, которые людей оценивали исключительно по количеству денег и власти. Для Теда и Джин культуру, индустрию развлечений и шоу-бизнес олицетворял Томми Стил, чьи родители жили в доме за углом.
   Между тем, Ева даже не подозревала, кто такие Тед и Джин. Она раздраженно махала рукой на опоздавших и странно разодетых незваных гостей.
   - Да сядьте же, сядьте, - прошипела она.
   Тед и Джин переглянулись с таким видом, будто им предложили проглотить спички.
   - Да, вам, вам говорят, - добавила Ева. Она могла быть резкой, старушка Ева!
   Выбора не было. Тед и Джин медленно осели на пол. Видно, не одно десятилетие кануло с тех пор, когда тетушка Джин оказывалась на полу, за исключением, конечно, тех случаев, когда напивалась. Они явно не ожидали, что это будет вечер идолопоклонства, что все присутствующие сядут в кружок, чтобы с неприкрытым обожанием глядеть на папочку. Кажется, мы влипли.
   Божок собирался начать. Хелен тоже села на пол. Я стоял за баром и наблюдал. Папа с улыбкой оглядывал собравшихся, пока не обнаружил, что улыбается Теду и Джине. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
   Несмотря на то, что папа называл эту парочку "Джин и Тоник", он не испытывал неприязни к Джин, а Тед ему вообще нравился, и тот отвечал ему взаимностью. Тед частенько обсуждал с папой "небольшие личные затруднения": хотя Теда и сбивало с толку отсутствие у нас денег, он чувствовал, что папа понимает жизнь, что папа умный. Поэтому Тед рассказывал папе о запоях Джин, о её романе с молодым членом местного совета, или о том, что жизнь начинает казаться ему бесполезной суетой, что он чувствует себя несчастным.
   Во время подобных доверительных бесед папа не забывал использовать Теда в своих интересах.
   "Можно же разговаривать и одновременно делать что-нибудь полезное, верно?" - говорил он, когда Тед, обливаясь слезами, загонял в кирпичную стену деревянную пробку, вешая папе полку для книг по восточным премудростям, или шлифовал дверь, или выкладывал ванную плиткой, в благодарность за то, что папа, сидя в саду на складном кресле, выслушивал его излияния. "Повремени сводить счеты с жизнью, пока не закончишь потолок, ладно, Тед?" - говорил он.
   Сегодня папа не задержался взглядом на Джине с Тоником. Комната была погружена в тишину. Папа тоже замолчал, глядя прямо перед собой. Сперва казалось, что молчание будет недолгим. Но оно тянулось и тянулось, пока наконец не превратилось в долгое молчание: одна тишина следовала за другой, вскоре их догоняла третья, ещё более глубокая тишина, а папа все сидел с остановившимся, но полным заботы взглядом. Меня аж испарина прошибла, а в горле забулькали пузырьки смеха. Неужели он собирается надуть их и целый час просидеть в молчании (возможно, произнеся под конец единственную фразу типа: "Высохшие экскременты на голове голубя"), а потом как ни в чем не бывало наденет свое куцее пальтишко и побредет домой, к жене, подведя Чизлхерстскую буржуазию к абсолютному пониманию их внутренней пустоты. Неужто решится?
   Наконец он заговорил в стиле рэпа, под аккомпанемент сногсшибательного оркестра присвистываний, пауз и бросаемых на слушателей взоров. Исполнялось все это так тихо, что бедным придуркам приходилось вытягивать шеи, чтобы его расслышать. Но никто и не думал шушукаться; у всех были ушки на макушке.