– Он что, идиот? – скорее самого себя, чем кого-либо спросил вслух Виктор. – Зачем ему моя фотография?
Нина снова пожала плечами.
– А ты что, договорилась с ним встретиться? – Виктор пристально посмотрел в глаза Нине.
– Не договорилась, а сказала, что, может, завтра снова буду в Гидропарке…
– Хорошо. – Проговорил Виктор холодным голосом. – Я тебе дам свою фотографию.
Нина посмотрела на него удивленно.
– Ты чего? – спросила она обиженно. – Что я, должна бегать от твоих знакомых, что ли?!
Ничего не сказав, Виктор вышел из кухни, прошел мимо Сони, возившейся на полу гостинной с пластмассовым домиком Барби. В спальной закрыл за собой двери и, вытащив из тумбочки старый портфель, вытрусил из него на ковер пачку фотографий. Перебрав фото, он отложил в сторону одно, где он был снят с Никой, одной из своих прошлых подружек. Положив остальные фото обратно, он взял ножницы и отрезал от себя Нику. Потом подошел с фотографией к зеркалу и сравнил себя живого со своей фотографией. Что-то изменилось, но это что-то было неуловимым и необъяснимым словами.
Фотография была сделана года четыре назад на Крещатике уличным фотографом.
– Держи! – протянул он Нине обрезанное фото, вернувшись на кухню.
Она посмотрела на Виктора вопросительно.
– Держи-держи! Отдашь ему, раз просит! – сказал он, стараясь придать своему голосу тепло. – Заодно привет передашь от меня!
Нина взяла фотографию, с интересом посмотрела на нее, потом отнесла в коридор, где положила ее в висевшую на вешалке сумочку.
74
75
Нина снова пожала плечами.
– А ты что, договорилась с ним встретиться? – Виктор пристально посмотрел в глаза Нине.
– Не договорилась, а сказала, что, может, завтра снова буду в Гидропарке…
– Хорошо. – Проговорил Виктор холодным голосом. – Я тебе дам свою фотографию.
Нина посмотрела на него удивленно.
– Ты чего? – спросила она обиженно. – Что я, должна бегать от твоих знакомых, что ли?!
Ничего не сказав, Виктор вышел из кухни, прошел мимо Сони, возившейся на полу гостинной с пластмассовым домиком Барби. В спальной закрыл за собой двери и, вытащив из тумбочки старый портфель, вытрусил из него на ковер пачку фотографий. Перебрав фото, он отложил в сторону одно, где он был снят с Никой, одной из своих прошлых подружек. Положив остальные фото обратно, он взял ножницы и отрезал от себя Нику. Потом подошел с фотографией к зеркалу и сравнил себя живого со своей фотографией. Что-то изменилось, но это что-то было неуловимым и необъяснимым словами.
Фотография была сделана года четыре назад на Крещатике уличным фотографом.
– Держи! – протянул он Нине обрезанное фото, вернувшись на кухню.
Она посмотрела на Виктора вопросительно.
– Держи-держи! Отдашь ему, раз просит! – сказал он, стараясь придать своему голосу тепло. – Заодно привет передашь от меня!
Нина взяла фотографию, с интересом посмотрела на нее, потом отнесла в коридор, где положила ее в висевшую на вешалке сумочку.
74
На следующее утро Виктор, подождав пока Нина и Соня уехали, снял со шкафа в спальной черную хозяйственную сумку. Он вытащил из нее все еще завернутый в бумажную подарочную упаковку пистолет. Холодность тяжелого металла словно обожгла кожу ладони. Виктор примерил рифленную рукоятку, поднял пистолет перед собой и направил его в собственное отражение на зеркальной дверце шкафа.
Ему вдруг вспомнилось, как Миша иногда стоял перед этим большим зеркалом и неподвижно смотрел на свое отражение. Почему он это делал? От одиночества? От невозможности найти себе подобного?
Виктор опустил руку. Ладонь неприятно щемила, словно произошла какая-то химическая реакция между двумя несочетающимися компонентами. Он опустил пистолет на ковер и поднес ладонь к лицу. Ладонь была удивительно белой, словно кровь отошла куда-то, вытесненная холодностью и тяжестью металла.
Вздохнув, Виктор поднялся с пола. Нагнулся за пистолетом и сунул его в карман джинсов. Тут же снова посмотрел в большое зеркало и увидел, что из кармана выглядывает черная рукоять, да и сам пистолет заметно выпирал.
Виктор открыл шкаф, нашел старую синюю ветровку с капюшоном. Набросил ее и снова посмотрел в зеркало – теперь все было в порядке. Только солнце, бросавшее лучи на ковер комнаты, словно намекало на неуместность ветровки.
День обещал быть по-летнему жарким.
Застегнув на ветровке молнию, Виктор вышел из квартиры.
Гидропарк снова был полон народа.
– Суббота, – подумал Виктор, присаживаясь за столик «тротуарного» кафе.
Он осмотрелся и к своему успокоению заметил еще несколько человек одетых не по погоде. Обычные чудаки. Не может же быть, чтобы все они так оделись, чтобы спрятать свое оружие! Один мужчина вообще был одет чуть ли не в зимнюю нейлоновую куртку. Правда, он был намного старше Виктора и его возраст вполне мог оказаться частью диагноза.
– Кофе и пятьдесят коньяка, – сказал Виктор замершему перед ним в вопросительной позе официанту.
На площадку возле метро, заполненную столиками и киосками, наползла неожиданная тень. Виктор посмотрел на небо и обрадовался, увидев там облако. Погода подстраивалась под его одежду.
Дождавшись кофе и коньяк, он осмотрелся по сторонам уже внимательнее.
Нины и Сони видно не было, но Виктор знал, что они где-то здесь и поэтому не волновался.
Посидев еще минут пятнадцать за столиком, он прошелся по аллее мимо тенисных кортов до руин ресторана «Охотник» и назад. Потом перешел под мостом на другую сторону гидропарка, прошелся по аллее, вдоль скамеек, на одной из которых вчера видел Нину с этим необъяснимо любопытным Колей.
– Ничего, – подумал, глядя по сторонам Виктор. – Скоро мы узнаем, зачем ему я и моя фотография…
Аллея закончилась, перейдя в тропинку, и Виктор повернул назад. Потом поднялся на мостик над проливом. Остановился посередине и облокотился о перила. Справа от него над проливом немного угрюмо нависал ресторан «Млын». На его широком балконе за столиками сидело несколько человек, но и среди них не было тех, кого он искал. А под рестораном на автостоянке стоял длинный серебристый «Линкольн», кажется такой же, какой был у покойного Миши-непингвина.
Снова выглянуло солнце и его внезапное появление словно сделали чернобелую фотографию цветной открыткой. Ожила и заиграла изумрудом вода пролива. Белый цемент перил пожелтел и кроме его шершавости ладони Виктора ощутили вдруг словно поднимающееся из глубины цемента тепло.
Уже возвращаясь к «тротуарным» кафе, Виктор резко остановился, увидев за одним из столиков Нину с Соней. Они сидели вдвоем. Перед Соней стояла вазочка с тремя разноцветными шариками мороженного. Нина пила кофе.
– А где же любопытный толстяк?.. – подумал Виктор.
Он снова оглянулся по сторонам.
Выбрав столик метрах в тридцати от Нины с Соней, он присел и заказал себе кофе.
Нина с Соней о чем-то болтали. Время от времени Нина оборачивалась в сторону выхода из метро.
Прошло, может быть, минут пятнадцать. Кофе был допит и Виктор просто сидел, погрузившись в возникшие ни к месту воспоминания.
Между делом, он еще разок обернулся в сторону Нины и Сони и увидел, что сидели они уже втроем с толстяком и девочка-официантка несла ему кофе.
Прикипев взглядом к их столику, Виктор следил за ними. Соня сидела молча, а Нина с толстяком о чем-то живо говорили. Толстяк то и дело широко улыбался, из-за чего его и так круглое лицо становилось еще круглее. В какой-то момент он вытащил из кармана летнего белого пиджака шоколадку и протянул ее Нине. Нина стала ее разворачивать на столе и Виктор видел, как к развернутой фольге прилип расстаявший шоколад. Нина подняла развернутую шоколадку ко рту и «слизала» часть шоколада. Потом протянула шоколадку толстяку.
Виктору стало противно. Он отвернулся и почувствовал боль в шее, уставшей от его слежки. Он потер рукой затылок. Снова повернулся к их столику.
Толстяк их явно куда-то приглашал. Он поднялся и, стоя над пластмассовым стулом, говорил им что-то, умеренно жестикулируя.
Нина с Соней тоже поднялись и вся троица пошла в сторону Виктора.
Виктор напрягся. Мгновение он не знал, как от них спрятаться.
Пригнувшись к столу, он сидел спиной к свободной части тротуара. Вот-вот они должны были пройти мимо.
Виктор вдруг сдвинул стул назад и наклонился к своим ногам. Дотянулся до туфель и стал делать вид, что завязывает развязавшийся шнурок.
– А ты цирк любишь? – прозвучал за спиной у Виктора слащавый мужской голос.
– Люблю, – ответил голос Сони и Виктор еще ниже наклонился.
– Мы уже два раза были, – удалялся, затихая, голос Нины. – Один раз видели тигров, второй раз…
Подождав еще секунд тридцать, Виктор повернул голову вслед затихшему разговору. Потом сел нормально.
Они шли к мосту через пролив, но перед мостом свернули направо.
Виктор поднялся и направился вслед за ними. Дойдя до моста, он заметил, как они входили в ресторан «Млын».
Он снова поднялся на мост, только теперь остановился на другой стороне, лицом к Владимирской горке. Постояв так минут пять, обернулся и увидел их уже на балконе ресторана. Толстяк разговаривал с официантом, Нина – с Соней.
Виктор так и не увидел момент передачи своей фотографии толстяку, но бутылка шампанского на их столике на балконе ресторана вызвала в нем гораздо больше раздражения, чем даже их совместное поедание расстаявшего шоколада. Нет, вряд ли бы он разозлился больше, увидев, как его фото попадает в руки к толстяку. Это было чем-то уже запланированным, в отличие от их шампанского и шоколада.
Солнце продолжало светить и Виктору становилось жарко в ветровке.
Ощущение неудобства только усиливало его раздражение. Он уже стоял лицом к ресторану, облокотившись о перила мостика. Стоял и смотрел, как Соня снова ела мороженное, и толстяк с Ниной тоже ели мороженное, запивая его шампанским.
А когда, спустя почти час, они вышли из ресторана, Виктор снова пошел за ними на расстоянии метров тридцати – сорока. Они остановились под мостом рядом со входом в метро. Виктор тоже остановился поодаль, следя за ними.
Толстяк попрощался с Ниной и Соней, попрощался довольно скромно, даже не попытавшись поцеловать Нину в щечку. Виктор со злой иронией следил за церемонией прощания. Следил, пока толстяк не зашел в метро, а Нина с Соней направилась дальше, на другую сторону Гидропарка.
Виктор быстрым шагом последовал за толстяком. Увидел его на платформе и остановился за колонной.
Потом они оба сели в поезд, ехавший в сторону центра. Виктор зашел в соседние двери и теперь внимательно рассматривал толстяка, стоявшего к нему боком и читавшего рекламное объявление-липучку, одно из десятков, приклеенных к внутренним стенкам и окнам вагона.
Виктор первый раз видел его так близко. Толстяк был одет в широкие парусиновые брюки мышиного цвета и белый летний пиджак поверх тускло-оранжевой футболки.
Его внешность была нема, он мог быть кем-угодно и никем. Он весь был сплошным отсутствием деталей, способных подсказать что-то о его характере или о его работе.
Толстяк вышел на «Вокзальной». Виктор тоже вышел и, оказавшись вдруг за его спиной, остановился и пропустил толстяка немного вперед, подождал, пока тот станет на ступеньку эскалатора. Потом, когда за толстяком образовалось заполненное другими пассажирами пространство, Виктор тоже ступил на эскалатор и поехал вверх, не выпуская толстяка из виду.
Пройдя через вокзальную платформу, потом через подземный переход, Виктор вышел к началу улицы Урицкого. Вместе с толстяком дождался трамвая, проехал с ним две остановки и вместе с ним же вышел.
В какой-то момент толстяк посмотрел на него, но тут же спокойно отвернулся. Он то ли действительно не знал Виктора в лицо, то ли был крайне невнимателен.
На улице было довольно пустынно и Виктор остался на трамвайной остановке, лишь следя за толстяком, который поднимался по дорожке, ведущей мимо автостоянки к многоэтажному дому, стоявшему чуть поодаль от дороги.
Потом он медленно прошел по той же дорожке, остановившись на мгновение, заметив, как толстяк заходил в единственное парадное многоэтажного дома.
В считанные секунды добежав до парадного, Виктор остановился возле открытой двери, прислушиваясь, и краем глаза заметил перед домом знакомый синий «москвич-комби».
В парадном уже никого не было. Виктор зашел. Жужжание лифта нарушало тишину. Рядом стоял открытый грузовой лифт, а над закрытой дверью пассажирского поочередно зажигавшиеся лампочки высвечивали его неспешное движение вверх. Наконец жужжание замерло и также замерла лампочка, высвечивая цифру «13».
Виктор зашел в грузовой лифт и нажал на кнопку тринадцатого этажа.
Выйдя из лифта, он оказался перед расписанной граффити стеной, под которой лежали пустые картонные коробки.
Дверь с лестничной площадки вела в длинный сумрачный коридор. Пахло псиной.
Виктор, прислушиваясь, прошелся вдоль квартирных дверей. Из-за одной из них пискляво залаяла собачонка. Длинный коридор с одной стороны упирался в окно. Но свет от этого окна едва ли доходил до середины коридора, где был выход к лифту.
Задержавшись в темном конце коридора, Виктор замер, снова прислушиваясь. Возле одной двери стоял детский велосипед, возле двери напротив – к вертикальной, видимо насквозь пронизывающей все этажи то ли водопроводной, то ли газовой трубе, цепью с навесным замком была прикована автомобильная покрышка. Виктор подошел вплотную к этой двери. Неясный шум долетал оттуда до его уха, скрипнула дверь внутри, в туалете спустили воду.
Глаза Виктора, уже привыкшие к полумраку этой части коридора, уперлись в обитую коричневым дерматином дверь. Он уже видел черную кнопку дверного замка. Он уже вытер ноги о смятую тряпку, лежавшую под дверью. Но уже знакомая частично объяснимая нерешительность овладела им и он стоял неподвижно, думая: а стоит ли заходить, стоит ли пытаться узнать причину любопытства этого толстяка? А вдруг он ничего не захочет сказать?
Рука Виктора приподнялась и дотронулась до пистолета, все еще давившего на бедро. Словно удостоверившись, что пистолет на месте, Виктор облегченно вздохнул.
– Каждый человек имеет право утолить свое любопытство, – подумал он.
– Сейчас моя очередь.
Он решительно нажал на черную кнопку.
За дверью послышался мотив «Подмосковных вечеров» в исполнении дверного звонка.
Шаркающие шаги замерли за дверью.
– Кто там? – спросил хриплый мужской голос.
– Сосед, – ответил Виктор.
Щелкнул замок и дверь приоткрылась. Из проема выглянул обрюзгший мужчина лет пятидесяти в пижамных штанах и майке.
Виктор на мгновение замер, всматриваясь в небритое круглое лицо мужчины.
– Вам что? – спросил он.
Подавшись вперед всем телом, Виктор оттолкнул хозяина квартиры и оказался в коридоре. Быстро оглянувшись по сторонам, игнорируя оцепеневшего хозяина, Виктор остановил свой взгляд на толстяке, выглянувшем и тоже застывшем около открытой двери в ванную.
– Вам кого? – снова выдавил из себя мужик в пижамных штанах.
– Его! – Виктор кивнул на толстяка.
Мужик тоже посмотрел в сторону толстяка.
– Коля, это к тебе? – удивленно произнес он.
Коля испуганно пожал плечами.
– Кто вы? – заторможено спросил он через минуту.
Виктор удивленно мотнул головой.
– Ну ты даешь, – сказал он и, подойдя к толстяку, кивнул ему в сторону кухни.
Толстяк прошел туда. Виктор за ним.
– Что вам надо? – снова спросил толстяк, остановившись спиной к окну.
– Я только хотел спросить, зачем тебе моя фотография, да и вообще: с какой стати ты интересуешься моей жизнью?
Лицо толстяка вдруг приняло осмысленное выражение – он задумался, глядя на непрошенного гостя. Его рука медленно полезла во внутренний карман белого летнего пиджака и вытащила оттуда фотографию.
Взглянув на фотографию, он возратил свой взгляд на Виктора. Толстяк выглядел растерянным и это словно придало Виктору силы и наглости.
– Я тебя слушаю! – в голосе Виктора зазвучали угрожающие нотки.
Толстяк молчал.
Виктор медленно растегнул молнию на ветровке, вытащил из кармана джинсов пистолет, но не направил его на толстяка, а только показал ему, напряженно улыбаясь.
Толстяк облизнул губы, будто они пересохли.
– Я не могу… – дрожащим голосом проговорил он.
Виктор услышал за спиной шаркающие шаги. Обернулся и встретился с еще одним испуганным взглядом – перед ним замер мужик в пижамных штанах.
Виктор направил на него пистолет.
– Уйдите! – сказал он и мужик, кивая, вернулся в коридор.
– Ну? – Виктор уставился на толстяка, чувствуя, что его терпению приходит конец.
– Мне… – заговорил толстяк. – Мне пообещали работу… это мое первое задание…
– Какую работу?
– В газете… что-то вроде интервью… – говорил толстяк дрожащим голосом. – Я в другом отделе работал… а тут лучше платят…
– Что-то вроде интервью? – Подумал Виктор. – Это я писал все эти месяцы «что-то вроде интервью»… Неужели «смена пришла»?
Мрачная догадка заставила его ощутить внутри себя холод. Холод и какой-то подавленный старый страх снова поднимали голову, пытаясь овладеть его мыслями и чувствами.
– А фотография зачем? – холодно спросил Виктор, глядя в глаза толстяку.
– Это было необязательно… Просто я так много о вас узнал…
Хотелось увидеть лицо…
– Лицо… – повторил Виктор. – Зачем тебе мое лицо?.. Когда я писал «что-то вроде интервью», меня не интересовали лица… Покажи, что ты там написал!
Толстяк не сдвинулся с места.
– Я не могу, – сказал он. – Если они узнают…
– Никто не узнает! – перебил его Виктор.
Толстяк развернулся и, пройдя по коридору, зашел в спальню, где перед окном стоял письменный стол с печатной машинкой. Слева и справа от машинки аккуратными стопками лежали бумаги, да и сама комната была какой-то излишне чистой. Только воздух в комнате был тяжелым и спертым, словно им уже несколько месяцев до этого дышали, не открывая форточки.
Толстяк остановился перед письменным столом, Виктор – за его спиной.
Руки толстяка дрожали. Он обернулся и посмотрел на Виктора.
– Давай-давай! – поторопил Виктор.
Толстяк тяжело вздохнул, взял со стола синюю папку. Вытащил оттуда листок.
"Короткой, но упакованной событиями жизни Виктора Золотарева хватило бы на серьезную трилогию и, надо думать, в свое время такая трилогия будет написана. А пока, как грустную аннотацию к будущей трилогии, приходится писать некролог на Виктора Золотарева.
Его смело можно было бы назвать писателем-неудачником, если бы он остановился только на литературной или журналистской деятельности. Но он при очевидном недостатке чисто литературного таланта имел явный избыток таланта другого рода – таланта построения сюжетов и схем. Он не пошел по пути более старших писателей-неудачников, перешедших в «тихую» политику и теперь мирно дремлющих на депутатских креслах. Но, проявляя свой действительный интерес к политике, он нашел довольно неожиданное применение своему вышеупомянутому таланту.
Пока что многое в его судьбе остается загадкой. Загадкой остается и момент его знакомства с сотрудниками «группы А» по обеспечению государственной безопасности. Но именно после знакомства с ними, Виктором Золотаревым овладела мысль о необходимости «санитарной очистки» нашего общества. Сейчас уже можно назвать некоторые результаты его неожиданно закончившейся литературно-политической деятельности – 118 убитых или умерших при подозрительных обстоятельствах людей, которых, пользуясь западными аналогиями, можно было бы причислить к классу «очень важных персон» – от депутатов парламента до директоров заводов и министров. Все это были люди с небезоблачным прошлым. Люди, на которых у «группы А» были заведены досье. Видимо невозможность привлечь этих людей к ответственности то ли ввиду депутатского иммунитета, то ли из-за коррумпированности судебного аппарата в конце концов вывела сотрудников «группы А» на Виктора Золотарева. Его некрологи, написанные на еще живых людей, были своего рода заявками на будущую смерть. В каждом из написанных им некрологов можно было легко найти повод для смерти человека, о котором он писал.
Идеальным прикрытием оказалась для него должность внештатного корреспондента нашей газеты, полученная им при содействии покойного завотделом культуры.
Предстоит еще многое узнать, но уже сейчас можно сказать, что он не только подводил под будущую смерть базис социальной справедливости, но и определял дату и способ смерти – иногда слишком жестокий. Баллистическая экспертиза пистолета Стечкина, из которого он застрелился, позволяет предположить, что он лично принимал участие как минимум в одной из операций по «санитарной очистке общества» – из этого же пистолета был убит депутат Якорницкий и уже мертвый выброшен с шестого этажа.
Личная жизнь Виктора Золотарева также была больше похожа на литературное построение, чем на реальную жизнь. Единственным существом, к которому он питал искреннюю привязанность, был пингвин. Виктор Золотарев настолько дорожил своим пингвином, что когда животное серьезно заболело – организовал ему трансплантацию детского сердца. При этом он буквально купил сердце у родителей смертельно раненного в автокатастрофе мальчика, совершенно не думая о вопросах этики и морали.
Еще одной из загадок остается его связь с лидерами преступного мира, среди которых он был известен под кличкой «Пингвин». Поразительно то, что часто он принимал участие в похоронах убитых с его же помощью людей, таким образом как бы завершая своеобразный цикл – от знакомства с досье будущего покойника и до участия в поминках среди друзей и родственников покойного.
Сейчас, когда придуманная и осуществлявшаяся им операция «по санитарной очистке общества» стала достоянием гласности, можно надеяться, что все ее детали вскоре станут известными. Уже работает депутатская комиссия, расследующая эту операцию. Уже снят с должности руководитель «Группы А» и хотя его фамилия, как и фамилия его преемника сохраняются в тайне, у нас есть все основания верить, что подобное не повториться и что ни одна из групп и организаций, занимающихся государственной безопасностью, не позволит себе в будущем устраивать самосуд над людьми, пусть даже если они и являются преступниками, находящимися вне юрисдикции суда.
Виктор Золотарев не внес вклад в литературу нашей молодой страны, но его «вклад» в политическую историю Украины наверняка станет темой исследования не только депутатской комиссии, но и коллег-писателей. И кто знает, может судьба такого романа окажется длиннее и удачливее судьбы самого Виктора."
Дочитав, Виктор поднял глаза на толстяка. Тот смотрел на Виктора выжидательно, словно надеясь услышать оценку своему труду.
Виктор молча опустил лист с текстом на стол. Внезапная тяжесть ссутулила его плечи.
Он вспомнил слова главного редактора. «Когда ты что-то узнаешь, это будет обозначать, что в твоей работе, как и в твоей дальнейшей жизни больше нет смысла.»
Правая рука показалась ему излишне тяжелой и он вспомнил о пистолете.
Теперь он знал марку этого пистолета. Пистолет Стечкина.
Толстяк наблюдал за Виктором и испуг постепенно покидал его круглое лицо. Губы толстяка шевелились, словно он проговаривал про себя какие-то мысли.
– Ну как? – наконец осторожно спросил он, увидев, что Виктор обмяк и потерял свою агрессивность.
– Что как? – Виктор устало посмотрел на толстяка.
– Ну… текст…
– Сухо, – сказал Виктор. – Очень сухо. И начало паршивое, газетное…
На, на память!
Он протянул ошарашенному толстяку пистолет. Толстяк взял его двумя руками, не сводя с Виктора глаз. Правой руке Виктора вернулась легкость.
Он словно избавился от какой-то болезни – именно физическое облегчение ощутил он, отдав пистолет толстяку. Потом развернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из квартиры.
Ему вдруг вспомнилось, как Миша иногда стоял перед этим большим зеркалом и неподвижно смотрел на свое отражение. Почему он это делал? От одиночества? От невозможности найти себе подобного?
Виктор опустил руку. Ладонь неприятно щемила, словно произошла какая-то химическая реакция между двумя несочетающимися компонентами. Он опустил пистолет на ковер и поднес ладонь к лицу. Ладонь была удивительно белой, словно кровь отошла куда-то, вытесненная холодностью и тяжестью металла.
Вздохнув, Виктор поднялся с пола. Нагнулся за пистолетом и сунул его в карман джинсов. Тут же снова посмотрел в большое зеркало и увидел, что из кармана выглядывает черная рукоять, да и сам пистолет заметно выпирал.
Виктор открыл шкаф, нашел старую синюю ветровку с капюшоном. Набросил ее и снова посмотрел в зеркало – теперь все было в порядке. Только солнце, бросавшее лучи на ковер комнаты, словно намекало на неуместность ветровки.
День обещал быть по-летнему жарким.
Застегнув на ветровке молнию, Виктор вышел из квартиры.
Гидропарк снова был полон народа.
– Суббота, – подумал Виктор, присаживаясь за столик «тротуарного» кафе.
Он осмотрелся и к своему успокоению заметил еще несколько человек одетых не по погоде. Обычные чудаки. Не может же быть, чтобы все они так оделись, чтобы спрятать свое оружие! Один мужчина вообще был одет чуть ли не в зимнюю нейлоновую куртку. Правда, он был намного старше Виктора и его возраст вполне мог оказаться частью диагноза.
– Кофе и пятьдесят коньяка, – сказал Виктор замершему перед ним в вопросительной позе официанту.
На площадку возле метро, заполненную столиками и киосками, наползла неожиданная тень. Виктор посмотрел на небо и обрадовался, увидев там облако. Погода подстраивалась под его одежду.
Дождавшись кофе и коньяк, он осмотрелся по сторонам уже внимательнее.
Нины и Сони видно не было, но Виктор знал, что они где-то здесь и поэтому не волновался.
Посидев еще минут пятнадцать за столиком, он прошелся по аллее мимо тенисных кортов до руин ресторана «Охотник» и назад. Потом перешел под мостом на другую сторону гидропарка, прошелся по аллее, вдоль скамеек, на одной из которых вчера видел Нину с этим необъяснимо любопытным Колей.
– Ничего, – подумал, глядя по сторонам Виктор. – Скоро мы узнаем, зачем ему я и моя фотография…
Аллея закончилась, перейдя в тропинку, и Виктор повернул назад. Потом поднялся на мостик над проливом. Остановился посередине и облокотился о перила. Справа от него над проливом немного угрюмо нависал ресторан «Млын». На его широком балконе за столиками сидело несколько человек, но и среди них не было тех, кого он искал. А под рестораном на автостоянке стоял длинный серебристый «Линкольн», кажется такой же, какой был у покойного Миши-непингвина.
Снова выглянуло солнце и его внезапное появление словно сделали чернобелую фотографию цветной открыткой. Ожила и заиграла изумрудом вода пролива. Белый цемент перил пожелтел и кроме его шершавости ладони Виктора ощутили вдруг словно поднимающееся из глубины цемента тепло.
Уже возвращаясь к «тротуарным» кафе, Виктор резко остановился, увидев за одним из столиков Нину с Соней. Они сидели вдвоем. Перед Соней стояла вазочка с тремя разноцветными шариками мороженного. Нина пила кофе.
– А где же любопытный толстяк?.. – подумал Виктор.
Он снова оглянулся по сторонам.
Выбрав столик метрах в тридцати от Нины с Соней, он присел и заказал себе кофе.
Нина с Соней о чем-то болтали. Время от времени Нина оборачивалась в сторону выхода из метро.
Прошло, может быть, минут пятнадцать. Кофе был допит и Виктор просто сидел, погрузившись в возникшие ни к месту воспоминания.
Между делом, он еще разок обернулся в сторону Нины и Сони и увидел, что сидели они уже втроем с толстяком и девочка-официантка несла ему кофе.
Прикипев взглядом к их столику, Виктор следил за ними. Соня сидела молча, а Нина с толстяком о чем-то живо говорили. Толстяк то и дело широко улыбался, из-за чего его и так круглое лицо становилось еще круглее. В какой-то момент он вытащил из кармана летнего белого пиджака шоколадку и протянул ее Нине. Нина стала ее разворачивать на столе и Виктор видел, как к развернутой фольге прилип расстаявший шоколад. Нина подняла развернутую шоколадку ко рту и «слизала» часть шоколада. Потом протянула шоколадку толстяку.
Виктору стало противно. Он отвернулся и почувствовал боль в шее, уставшей от его слежки. Он потер рукой затылок. Снова повернулся к их столику.
Толстяк их явно куда-то приглашал. Он поднялся и, стоя над пластмассовым стулом, говорил им что-то, умеренно жестикулируя.
Нина с Соней тоже поднялись и вся троица пошла в сторону Виктора.
Виктор напрягся. Мгновение он не знал, как от них спрятаться.
Пригнувшись к столу, он сидел спиной к свободной части тротуара. Вот-вот они должны были пройти мимо.
Виктор вдруг сдвинул стул назад и наклонился к своим ногам. Дотянулся до туфель и стал делать вид, что завязывает развязавшийся шнурок.
– А ты цирк любишь? – прозвучал за спиной у Виктора слащавый мужской голос.
– Люблю, – ответил голос Сони и Виктор еще ниже наклонился.
– Мы уже два раза были, – удалялся, затихая, голос Нины. – Один раз видели тигров, второй раз…
Подождав еще секунд тридцать, Виктор повернул голову вслед затихшему разговору. Потом сел нормально.
Они шли к мосту через пролив, но перед мостом свернули направо.
Виктор поднялся и направился вслед за ними. Дойдя до моста, он заметил, как они входили в ресторан «Млын».
Он снова поднялся на мост, только теперь остановился на другой стороне, лицом к Владимирской горке. Постояв так минут пять, обернулся и увидел их уже на балконе ресторана. Толстяк разговаривал с официантом, Нина – с Соней.
Виктор так и не увидел момент передачи своей фотографии толстяку, но бутылка шампанского на их столике на балконе ресторана вызвала в нем гораздо больше раздражения, чем даже их совместное поедание расстаявшего шоколада. Нет, вряд ли бы он разозлился больше, увидев, как его фото попадает в руки к толстяку. Это было чем-то уже запланированным, в отличие от их шампанского и шоколада.
Солнце продолжало светить и Виктору становилось жарко в ветровке.
Ощущение неудобства только усиливало его раздражение. Он уже стоял лицом к ресторану, облокотившись о перила мостика. Стоял и смотрел, как Соня снова ела мороженное, и толстяк с Ниной тоже ели мороженное, запивая его шампанским.
А когда, спустя почти час, они вышли из ресторана, Виктор снова пошел за ними на расстоянии метров тридцати – сорока. Они остановились под мостом рядом со входом в метро. Виктор тоже остановился поодаль, следя за ними.
Толстяк попрощался с Ниной и Соней, попрощался довольно скромно, даже не попытавшись поцеловать Нину в щечку. Виктор со злой иронией следил за церемонией прощания. Следил, пока толстяк не зашел в метро, а Нина с Соней направилась дальше, на другую сторону Гидропарка.
Виктор быстрым шагом последовал за толстяком. Увидел его на платформе и остановился за колонной.
Потом они оба сели в поезд, ехавший в сторону центра. Виктор зашел в соседние двери и теперь внимательно рассматривал толстяка, стоявшего к нему боком и читавшего рекламное объявление-липучку, одно из десятков, приклеенных к внутренним стенкам и окнам вагона.
Виктор первый раз видел его так близко. Толстяк был одет в широкие парусиновые брюки мышиного цвета и белый летний пиджак поверх тускло-оранжевой футболки.
Его внешность была нема, он мог быть кем-угодно и никем. Он весь был сплошным отсутствием деталей, способных подсказать что-то о его характере или о его работе.
Толстяк вышел на «Вокзальной». Виктор тоже вышел и, оказавшись вдруг за его спиной, остановился и пропустил толстяка немного вперед, подождал, пока тот станет на ступеньку эскалатора. Потом, когда за толстяком образовалось заполненное другими пассажирами пространство, Виктор тоже ступил на эскалатор и поехал вверх, не выпуская толстяка из виду.
Пройдя через вокзальную платформу, потом через подземный переход, Виктор вышел к началу улицы Урицкого. Вместе с толстяком дождался трамвая, проехал с ним две остановки и вместе с ним же вышел.
В какой-то момент толстяк посмотрел на него, но тут же спокойно отвернулся. Он то ли действительно не знал Виктора в лицо, то ли был крайне невнимателен.
На улице было довольно пустынно и Виктор остался на трамвайной остановке, лишь следя за толстяком, который поднимался по дорожке, ведущей мимо автостоянки к многоэтажному дому, стоявшему чуть поодаль от дороги.
Потом он медленно прошел по той же дорожке, остановившись на мгновение, заметив, как толстяк заходил в единственное парадное многоэтажного дома.
В считанные секунды добежав до парадного, Виктор остановился возле открытой двери, прислушиваясь, и краем глаза заметил перед домом знакомый синий «москвич-комби».
В парадном уже никого не было. Виктор зашел. Жужжание лифта нарушало тишину. Рядом стоял открытый грузовой лифт, а над закрытой дверью пассажирского поочередно зажигавшиеся лампочки высвечивали его неспешное движение вверх. Наконец жужжание замерло и также замерла лампочка, высвечивая цифру «13».
Виктор зашел в грузовой лифт и нажал на кнопку тринадцатого этажа.
Выйдя из лифта, он оказался перед расписанной граффити стеной, под которой лежали пустые картонные коробки.
Дверь с лестничной площадки вела в длинный сумрачный коридор. Пахло псиной.
Виктор, прислушиваясь, прошелся вдоль квартирных дверей. Из-за одной из них пискляво залаяла собачонка. Длинный коридор с одной стороны упирался в окно. Но свет от этого окна едва ли доходил до середины коридора, где был выход к лифту.
Задержавшись в темном конце коридора, Виктор замер, снова прислушиваясь. Возле одной двери стоял детский велосипед, возле двери напротив – к вертикальной, видимо насквозь пронизывающей все этажи то ли водопроводной, то ли газовой трубе, цепью с навесным замком была прикована автомобильная покрышка. Виктор подошел вплотную к этой двери. Неясный шум долетал оттуда до его уха, скрипнула дверь внутри, в туалете спустили воду.
Глаза Виктора, уже привыкшие к полумраку этой части коридора, уперлись в обитую коричневым дерматином дверь. Он уже видел черную кнопку дверного замка. Он уже вытер ноги о смятую тряпку, лежавшую под дверью. Но уже знакомая частично объяснимая нерешительность овладела им и он стоял неподвижно, думая: а стоит ли заходить, стоит ли пытаться узнать причину любопытства этого толстяка? А вдруг он ничего не захочет сказать?
Рука Виктора приподнялась и дотронулась до пистолета, все еще давившего на бедро. Словно удостоверившись, что пистолет на месте, Виктор облегченно вздохнул.
– Каждый человек имеет право утолить свое любопытство, – подумал он.
– Сейчас моя очередь.
Он решительно нажал на черную кнопку.
За дверью послышался мотив «Подмосковных вечеров» в исполнении дверного звонка.
Шаркающие шаги замерли за дверью.
– Кто там? – спросил хриплый мужской голос.
– Сосед, – ответил Виктор.
Щелкнул замок и дверь приоткрылась. Из проема выглянул обрюзгший мужчина лет пятидесяти в пижамных штанах и майке.
Виктор на мгновение замер, всматриваясь в небритое круглое лицо мужчины.
– Вам что? – спросил он.
Подавшись вперед всем телом, Виктор оттолкнул хозяина квартиры и оказался в коридоре. Быстро оглянувшись по сторонам, игнорируя оцепеневшего хозяина, Виктор остановил свой взгляд на толстяке, выглянувшем и тоже застывшем около открытой двери в ванную.
– Вам кого? – снова выдавил из себя мужик в пижамных штанах.
– Его! – Виктор кивнул на толстяка.
Мужик тоже посмотрел в сторону толстяка.
– Коля, это к тебе? – удивленно произнес он.
Коля испуганно пожал плечами.
– Кто вы? – заторможено спросил он через минуту.
Виктор удивленно мотнул головой.
– Ну ты даешь, – сказал он и, подойдя к толстяку, кивнул ему в сторону кухни.
Толстяк прошел туда. Виктор за ним.
– Что вам надо? – снова спросил толстяк, остановившись спиной к окну.
– Я только хотел спросить, зачем тебе моя фотография, да и вообще: с какой стати ты интересуешься моей жизнью?
Лицо толстяка вдруг приняло осмысленное выражение – он задумался, глядя на непрошенного гостя. Его рука медленно полезла во внутренний карман белого летнего пиджака и вытащила оттуда фотографию.
Взглянув на фотографию, он возратил свой взгляд на Виктора. Толстяк выглядел растерянным и это словно придало Виктору силы и наглости.
– Я тебя слушаю! – в голосе Виктора зазвучали угрожающие нотки.
Толстяк молчал.
Виктор медленно растегнул молнию на ветровке, вытащил из кармана джинсов пистолет, но не направил его на толстяка, а только показал ему, напряженно улыбаясь.
Толстяк облизнул губы, будто они пересохли.
– Я не могу… – дрожащим голосом проговорил он.
Виктор услышал за спиной шаркающие шаги. Обернулся и встретился с еще одним испуганным взглядом – перед ним замер мужик в пижамных штанах.
Виктор направил на него пистолет.
– Уйдите! – сказал он и мужик, кивая, вернулся в коридор.
– Ну? – Виктор уставился на толстяка, чувствуя, что его терпению приходит конец.
– Мне… – заговорил толстяк. – Мне пообещали работу… это мое первое задание…
– Какую работу?
– В газете… что-то вроде интервью… – говорил толстяк дрожащим голосом. – Я в другом отделе работал… а тут лучше платят…
– Что-то вроде интервью? – Подумал Виктор. – Это я писал все эти месяцы «что-то вроде интервью»… Неужели «смена пришла»?
Мрачная догадка заставила его ощутить внутри себя холод. Холод и какой-то подавленный старый страх снова поднимали голову, пытаясь овладеть его мыслями и чувствами.
– А фотография зачем? – холодно спросил Виктор, глядя в глаза толстяку.
– Это было необязательно… Просто я так много о вас узнал…
Хотелось увидеть лицо…
– Лицо… – повторил Виктор. – Зачем тебе мое лицо?.. Когда я писал «что-то вроде интервью», меня не интересовали лица… Покажи, что ты там написал!
Толстяк не сдвинулся с места.
– Я не могу, – сказал он. – Если они узнают…
– Никто не узнает! – перебил его Виктор.
Толстяк развернулся и, пройдя по коридору, зашел в спальню, где перед окном стоял письменный стол с печатной машинкой. Слева и справа от машинки аккуратными стопками лежали бумаги, да и сама комната была какой-то излишне чистой. Только воздух в комнате был тяжелым и спертым, словно им уже несколько месяцев до этого дышали, не открывая форточки.
Толстяк остановился перед письменным столом, Виктор – за его спиной.
Руки толстяка дрожали. Он обернулся и посмотрел на Виктора.
– Давай-давай! – поторопил Виктор.
Толстяк тяжело вздохнул, взял со стола синюю папку. Вытащил оттуда листок.
"Короткой, но упакованной событиями жизни Виктора Золотарева хватило бы на серьезную трилогию и, надо думать, в свое время такая трилогия будет написана. А пока, как грустную аннотацию к будущей трилогии, приходится писать некролог на Виктора Золотарева.
Его смело можно было бы назвать писателем-неудачником, если бы он остановился только на литературной или журналистской деятельности. Но он при очевидном недостатке чисто литературного таланта имел явный избыток таланта другого рода – таланта построения сюжетов и схем. Он не пошел по пути более старших писателей-неудачников, перешедших в «тихую» политику и теперь мирно дремлющих на депутатских креслах. Но, проявляя свой действительный интерес к политике, он нашел довольно неожиданное применение своему вышеупомянутому таланту.
Пока что многое в его судьбе остается загадкой. Загадкой остается и момент его знакомства с сотрудниками «группы А» по обеспечению государственной безопасности. Но именно после знакомства с ними, Виктором Золотаревым овладела мысль о необходимости «санитарной очистки» нашего общества. Сейчас уже можно назвать некоторые результаты его неожиданно закончившейся литературно-политической деятельности – 118 убитых или умерших при подозрительных обстоятельствах людей, которых, пользуясь западными аналогиями, можно было бы причислить к классу «очень важных персон» – от депутатов парламента до директоров заводов и министров. Все это были люди с небезоблачным прошлым. Люди, на которых у «группы А» были заведены досье. Видимо невозможность привлечь этих людей к ответственности то ли ввиду депутатского иммунитета, то ли из-за коррумпированности судебного аппарата в конце концов вывела сотрудников «группы А» на Виктора Золотарева. Его некрологи, написанные на еще живых людей, были своего рода заявками на будущую смерть. В каждом из написанных им некрологов можно было легко найти повод для смерти человека, о котором он писал.
Идеальным прикрытием оказалась для него должность внештатного корреспондента нашей газеты, полученная им при содействии покойного завотделом культуры.
Предстоит еще многое узнать, но уже сейчас можно сказать, что он не только подводил под будущую смерть базис социальной справедливости, но и определял дату и способ смерти – иногда слишком жестокий. Баллистическая экспертиза пистолета Стечкина, из которого он застрелился, позволяет предположить, что он лично принимал участие как минимум в одной из операций по «санитарной очистке общества» – из этого же пистолета был убит депутат Якорницкий и уже мертвый выброшен с шестого этажа.
Личная жизнь Виктора Золотарева также была больше похожа на литературное построение, чем на реальную жизнь. Единственным существом, к которому он питал искреннюю привязанность, был пингвин. Виктор Золотарев настолько дорожил своим пингвином, что когда животное серьезно заболело – организовал ему трансплантацию детского сердца. При этом он буквально купил сердце у родителей смертельно раненного в автокатастрофе мальчика, совершенно не думая о вопросах этики и морали.
Еще одной из загадок остается его связь с лидерами преступного мира, среди которых он был известен под кличкой «Пингвин». Поразительно то, что часто он принимал участие в похоронах убитых с его же помощью людей, таким образом как бы завершая своеобразный цикл – от знакомства с досье будущего покойника и до участия в поминках среди друзей и родственников покойного.
Сейчас, когда придуманная и осуществлявшаяся им операция «по санитарной очистке общества» стала достоянием гласности, можно надеяться, что все ее детали вскоре станут известными. Уже работает депутатская комиссия, расследующая эту операцию. Уже снят с должности руководитель «Группы А» и хотя его фамилия, как и фамилия его преемника сохраняются в тайне, у нас есть все основания верить, что подобное не повториться и что ни одна из групп и организаций, занимающихся государственной безопасностью, не позволит себе в будущем устраивать самосуд над людьми, пусть даже если они и являются преступниками, находящимися вне юрисдикции суда.
Виктор Золотарев не внес вклад в литературу нашей молодой страны, но его «вклад» в политическую историю Украины наверняка станет темой исследования не только депутатской комиссии, но и коллег-писателей. И кто знает, может судьба такого романа окажется длиннее и удачливее судьбы самого Виктора."
Дочитав, Виктор поднял глаза на толстяка. Тот смотрел на Виктора выжидательно, словно надеясь услышать оценку своему труду.
Виктор молча опустил лист с текстом на стол. Внезапная тяжесть ссутулила его плечи.
Он вспомнил слова главного редактора. «Когда ты что-то узнаешь, это будет обозначать, что в твоей работе, как и в твоей дальнейшей жизни больше нет смысла.»
Правая рука показалась ему излишне тяжелой и он вспомнил о пистолете.
Теперь он знал марку этого пистолета. Пистолет Стечкина.
Толстяк наблюдал за Виктором и испуг постепенно покидал его круглое лицо. Губы толстяка шевелились, словно он проговаривал про себя какие-то мысли.
– Ну как? – наконец осторожно спросил он, увидев, что Виктор обмяк и потерял свою агрессивность.
– Что как? – Виктор устало посмотрел на толстяка.
– Ну… текст…
– Сухо, – сказал Виктор. – Очень сухо. И начало паршивое, газетное…
На, на память!
Он протянул ошарашенному толстяку пистолет. Толстяк взял его двумя руками, не сводя с Виктора глаз. Правой руке Виктора вернулась легкость.
Он словно избавился от какой-то болезни – именно физическое облегчение ощутил он, отдав пистолет толстяку. Потом развернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из квартиры.
75
До полуночи Виктор сидел в зале ожидания центрального вокзала среди сотен пассажиров, слушая глухие и невнятные объявления о прибывающих и отбывающих поездах.
Сидел и мерз в своей ветровке.
Страха он уже не ощущал. Не потому, что смирился, не потому, что на все махнул рукой. Шум этого людного места немного приводил его в себя, возвращал к жизни после шока, наступившего после прочтения собственного «крестика». И пусть конец его жизни был близок и очевиден – те же люди, которые создали его будущий «героический» образ, определили уже и способ смерти – самоубийство, и дату, когда это должно было произойти. Не зная их, он мог бы бояться каждого, сидевшего или проходившего рядом. Но в этом не было смысла. Бояться можно, когда есть шанс остаться в живых. Виктор, сидя на вокзале, не видел для себя такого шанса. Ему хотелось затянуть свою жизнь, добавить к ней хотя бы еще пару дней.
Одновременно обидно было Виктору, что его «крестик» был написан явно бездарной рукой.
– Я бы про себя лучше написал, – подумал он. И отогнал эту мысль, тут же сочтя ее непристойно глупой.
И почему там не было ни слова про Нину и Соню? Почему только пингвин был упомянут? Кто-то, должно быть, знал Виктора лучше, чем он сам. То, что люди, составлявшие досье знали больше, чем сам Виктор, тоже было очевидно.
Они даже знали, откуда взялось донорское сердце для пингвина. Виктор этого не знал.
– Поезд Львов-Москва прибывает на девятый путь! – объявил глухой трещащий голос и сидевшие рядом с Виктором женщины резво поднялись, стали забрасывать на плечи тяжелые мешки, поднимать с пола огромные хозяйственные сумки.
Виктор почувствовал себя неуютно. Во первых он сидел сейчас на пути у этих женщин, а во-вторых – после того, как они выберутся – весь ряд останется пустым. Виктор тоже встал и пошел к выходу из вокзала.
Домой пришел около часа. Тихонько закрыл за собой дверь, разулся.
Нина и Соня уже спали.
Не включая свет, Виктор уселся на кухне за столом. Посмотрел на окна дома напротив – только одно окно горело на первом этаже первого парадного.
Кажется, там жила дворничиха.
В самом углу подоконника Виктор заметил баночку из-под майонеза со свечой. Эта свеча ему напомнила о чем-то. Он взял с плиты спички и, поставив свечу на стол, зажег ее.
Нервное пламя отбросило дрожащие блики на стены кухни.
Некоторое время Виктор смотрел на огонек, словно завороженный. Потом достал лист бумаги, ручку.
"Милая Нина, – писал он. – На шкафу в сумке – деньги Сони. Позаботься о ней. Мне приходится на время уехать. Когда пыль уляжется – появлюсь. – Эта фраза написалась как бы сама собой и Виктор хотел было ее перечеркнуть, но остановился и только прочитал ее про себя несколько раз.
Сидел и мерз в своей ветровке.
Страха он уже не ощущал. Не потому, что смирился, не потому, что на все махнул рукой. Шум этого людного места немного приводил его в себя, возвращал к жизни после шока, наступившего после прочтения собственного «крестика». И пусть конец его жизни был близок и очевиден – те же люди, которые создали его будущий «героический» образ, определили уже и способ смерти – самоубийство, и дату, когда это должно было произойти. Не зная их, он мог бы бояться каждого, сидевшего или проходившего рядом. Но в этом не было смысла. Бояться можно, когда есть шанс остаться в живых. Виктор, сидя на вокзале, не видел для себя такого шанса. Ему хотелось затянуть свою жизнь, добавить к ней хотя бы еще пару дней.
Одновременно обидно было Виктору, что его «крестик» был написан явно бездарной рукой.
– Я бы про себя лучше написал, – подумал он. И отогнал эту мысль, тут же сочтя ее непристойно глупой.
И почему там не было ни слова про Нину и Соню? Почему только пингвин был упомянут? Кто-то, должно быть, знал Виктора лучше, чем он сам. То, что люди, составлявшие досье знали больше, чем сам Виктор, тоже было очевидно.
Они даже знали, откуда взялось донорское сердце для пингвина. Виктор этого не знал.
– Поезд Львов-Москва прибывает на девятый путь! – объявил глухой трещащий голос и сидевшие рядом с Виктором женщины резво поднялись, стали забрасывать на плечи тяжелые мешки, поднимать с пола огромные хозяйственные сумки.
Виктор почувствовал себя неуютно. Во первых он сидел сейчас на пути у этих женщин, а во-вторых – после того, как они выберутся – весь ряд останется пустым. Виктор тоже встал и пошел к выходу из вокзала.
Домой пришел около часа. Тихонько закрыл за собой дверь, разулся.
Нина и Соня уже спали.
Не включая свет, Виктор уселся на кухне за столом. Посмотрел на окна дома напротив – только одно окно горело на первом этаже первого парадного.
Кажется, там жила дворничиха.
В самом углу подоконника Виктор заметил баночку из-под майонеза со свечой. Эта свеча ему напомнила о чем-то. Он взял с плиты спички и, поставив свечу на стол, зажег ее.
Нервное пламя отбросило дрожащие блики на стены кухни.
Некоторое время Виктор смотрел на огонек, словно завороженный. Потом достал лист бумаги, ручку.
"Милая Нина, – писал он. – На шкафу в сумке – деньги Сони. Позаботься о ней. Мне приходится на время уехать. Когда пыль уляжется – появлюсь. – Эта фраза написалась как бы сама собой и Виктор хотел было ее перечеркнуть, но остановился и только прочитал ее про себя несколько раз.