Страница:
Эти слова ударили его, как кулаком под ложечку, вызывая смутные воспоминания о той ночи, когда умер его отец. Они не хотели, чтобы он вспомнил, хотя вместе с Тависом Джавану удалось восстановить какие-то обрывки происшедшего, - достаточно, чтобы понять, что над ним и его братьями совершили некий магический обряд. То была магия его отца.
Магия Дерини.
И если он когда-нибудь станет королем, эта магия будет принадлежать ему. Отчасти это уже случилось, ко всеобщему удивлению... Он вперился горящим взором в Ивейн, ухватившись за поручень.
- Что случилось со мной в ту ночь, когда умер отец? - Он уже столько раз задавал этот вопрос, что уже почти не рассчитывал услышать от нее ответ. Но строгое, торжественное выражение ее лица подсказало, что на сей раз все может быть иначе.
- Я не смею дать вам эти воспоминания в открытую, но я вложу их глубоко в память, чтобы они вышли наружу, когда придет их час. - С этими словами она положила руки ему на плечи. - Боюсь, это не получится сделать мягко - увы, на щадящий подход у нас просто нет времени. Ведь Хьюберт может в любой миг прервать нас.
- Понимаю, - прошептал он, не сводя с нее взгляда. - Сделайте все, что нужно. Во мне нет страха.
- Конечно. - Она улыбнулась. - Вы самый смелый юноша из всех, кого я знаю. Теперь расслабьтесь и откройтесь передо мной. И не забудьте, что обещали за меня молиться.
Безмолвно кивнув, он закрыл глаза, чувствуя, как ее пальцы коснулись висков. Он пытался сделать все, как она сказала, но слезы жгли глаза, и никак не удавалось очистить мысли.
- Не тревожьтесь ни о чем, мой принц - раздался ее голос в сознании. Если нам не суждено больше встретиться в этой жизни - помните, за что мы боролись. Вы и я, и Тавис, и Райс, и все остальные.., и сделайте все от вас зависящее, дабы, восторжествовал Свет.
- Обещаю! - сумел он ответить.
- Да благословит и да хранит вас Бог, ваше высочество. А теперь - идите глубже и обретите знания о своей судьбе.
И она стала передавать ему воспоминания, сознавая, что причиняет юноше боль, но не в силах смягчить посыл, опасаясь не уложиться в срок.., ибо Хьюберт мог вернуться в любой момент. Джаван лишился чувств в самом начале и это было к лучшему, поскольку теперь она могла действовать еще быстрее, не опасаясь больше за него.
Затем она заблокировала все воспоминания, кроме своей просьбы молиться за нее. Но теперь у принца появился шанс - даже если ему придется занять трон без поддержки Дерини. Она оставила его с туманным воспоминанием о своем приходе и в последний раз любовно поцеловала в щеку. Она успела исчезнуть через Портал как раз в тот момент, когда у дверей послышались шаги...
Пусть Джаван молится за нее - это поможет ей выдержать грядущее испытание. И послужит напоминанием о тех, за кого она готова отдать свою жизнь.., независимо от того, будет ли принята эта жертва.
Глава 29
Кто сотворил семизвездие и Орион, и претворяет смертную тень в ясное утро
Амос 5:9
В назначенный день Джаван проснулся с ноющей головной болью, истомленный снами, припомнить которые он не мог, и с сосущим чувством голода, поскольку Хьюберт уже три дня перед церемонией держал его на хлебе и воде. Карлан должен был прийти будить его еще только через час, но спать принцу больше не хотелось. Он попытался вспомнить свои ночные видения.., кажется, там было что-то насчет леди Ивейн, и он ощутил смутную тревогу. На всякий случай, он решил помолиться за нее. Вот так, на коленях, в ночной рубахе, и обнаружил его чуть позднее Карлан, решивший, будто его набожный молодой господин молится перед сегодняшним действом.
- Прошу прощения, ваше высочество, - неуверенно окликнул его паж. - Я не хотел бы вам мешать, но пора собираться к мессе. Должно быть, вы очень тронуты тем, что вам предстоит?
Джаван ничего не ответил и не стал поправлять Карлана. Пусть думает, что хочет, - и донесет архиепископу. Это пойдет принцу только на пользу.
И все же, несмотря даже на все его смущенное шпионство, Джаван знал, что ему будет недоставать Карлана. Сегодня тот покинет его, ибо даже принц, принося монастырские обеты, терял право иметь прислугу. Они уже простились накануне. Карлану теперь предстояло занять место при короле, - хотя, если повезет, они с Джаваном будут встречаться раз в месяц, чтобы тот рассказывал принцу последние придворные новости. Эту уступку он выторговал у архиепископа, и тот с готовностью согласился, настолько рад был, что Джаван все же решился примериться к религиозной жизни. Впрочем, стоит ему принести обеты, и, возможно, все обещанные привилегии поспешат отменить.
Но сейчас не стоит тратить силы и волноваться понапрасну. У него и без того хватало поводов для тревоги - например, не попытается ли Хьюберт обмануть его, вставив в текст клятвы какую-нибудь совершенно невинную на первый взгляд фразу, но которая затем сделает расторжение обета невозможным. Конечно, это маловероятно, но он не доверял Хьюберту. Хотя он и успел сделать некоторые шаги, чтобы контролировать архиепископа, но его власть над ним была пока еще настолько призрачна, что об этом не стоило и говорить.
Однако нельзя позволить Хьюберту и остальным навсегда превратить его в монаха, будь то силой или хитростью. Его брат Алрой выглядел совсем скверно, когда они виделись в последний раз, и вполне может умереть, не оставив наследника - наследника, который бы с самого рождения сделался игрушкой в руках регентов, на гибель всему Гвиннеду.
Так что лучше уж Алрою умереть без потомства, чем сыграть регентам на руку, подарив им нового короля, - ибо Джаван был уверен, что дни брата будут сочтены, как только новый принц крови явится на свет. Он не знал, подобрали ли уже королю невесту... И, кстати, любопытно, будут ли сегодня здесь Алрой или Райс-Майкл? Он просил, чтобы им позволили приехать, хотя церемония должна быть закрытой, и даже сам послал приглашение, вместе с письмом, где пытался объяснить, что заставило его принести эти обеты.
Но ему было неведомо, дошли ли письма по назначению и как сильно они могли измениться по пути. Регенты подлы и хитроумны. Они пойдут на все, чтобы достичь своих целей.
Звон колоколов вырвал его из задумчивости и заставил себя следить за ходом мессы, как подобает.
Он заметил, когда подняли гостию, а затем и чашу - впервые он увидел это пару недель назад, - как их окутало слабое сияние. Интересно, знают ли об этом Хьюберт и все остальные? Едва ли... Когда-нибудь, если представится возможность, он спросит об этом у отца Джорема. Дерини должны видеть такие вещи - хотя вопрос, почему он сам видит это, даже не пришел ему в голову.
Привычная магия Святых Даров на сей раз не даровала утешения, ибо во время причастия Хьюберт обошел его стороной. Ему не позволят причаститься, пока он не исповедуется и не даст обеты. Поэтому на выходе из часовни внутри Джаван ощущал холод и пустоту, ведь уже много дней он ни разу не начинал день без евхаристии.
Кроме того, архиепископ обошел его своим благословением во время службы и сразу отправился завтракать вместе с братией Custodes Fidei, не приглашая Джавана присоединиться к ним. Не задержался и Карлан - поклонился с блестящими от слез глазами, поцеловал руку принцу, - и удалился. Вместо этого двое монахов, которых Джаван никогда прежде не видел, отвели его в узкую, душную комнату, где монах-цирюльник коротко обрезал ему волосы кружком, как носили большинство клириков. Тонзуру ему выбреют позже, во время церемонии, и Джавана сия перспектива отнюдь не радовала, хотя Хьюберт уверял, что это всего лишь символ и никоим образом не привяжет его навечно к религиозной жизни.
Затем его отправили в другую комнату, без окон, освещенную лишь лучинами на глиняных подставках. За тяжелым шерстяным занавесом серого цвета, чуть темнее каменных стен, клубился пар - Джавана ожидало ритуальное омовение, обязательное для всех послушников перед пострижением. Как символ очищения, в его глазах, это мало чем отличалось от того, что делал Реван, хотя Хьюберт пришел бы в ужас, услышав от принца такое сравнение.
Впрочем, через нечто подобное проходили и будущие рыцари перед посвящением, и Джаван утешил себя этой мыслью. Он и станет рыцарем, разве что служить будет Свету, а не какому-то земному владыке.., хотя придется на словах еще и хранить верность архиепископу, по крайней мере, сейчас.
Как его научили заранее, он с поклоном промолвил: "Deo gratias", когда монах отдернул занавес и жестом велел ему войти и разоблачиться. Комнатенка оказалась крохотной и влажной, там горела единственная лучина в угловой нише. Сама ванна была деревянной, круглой; края бадьи доходили Джавану до груди; от воды густо валил пар. Когда занавес опустили, принц поспешно разделся и сложил тунику и штаны на трехногий табурет у входа. Ни полотенца, ни сменной одежды он не обнаружил, но не сомневался, что их принесут, когда придет время.
Единственное, что его огорчило, это необходимость снять сапог, специально сделанный для его хромой ноги, - хотя Хьюберт обещал, что завтра он получит свою обувь обратно. Архиепископ отлично знал, насколько больно и тяжело Джавану ходить без такой поддержки, но исключений быть не могло: даже принц обязан идти к пострижению босиком.
Больная нога едва не подвела его, когда он перелезал через бортик, - а погрузившись в воду, Джаван не смог сдержать стона. Слишком горячо для жаркого августовского утра!.. Пытаясь не обращать на это внимания, он заставил себя несколько раз нырнуть под воду с головой, чтобы смыть отстриженные волоски. Ему послышались чьи-то шаги снаружи, и как будто кто-то приподнял и опустил занавес. Об этом он тоже постарался не думать.
Хьюберт сказал, что на омовение у него будет почти час времени, но Джаван покончил с этим вдвое быстрее. Выбравшись из бадьи, весь мокрый, он ничуть не удивился, обнаружив, что кто-то заменил его мирское платье на тонкую черную рясу длиной до щиколоток, подобную той, что была на нем в disciplinarium'e. Оставалось лишь надеяться, что посещение этого места не входит в обряд пострига. И кстати, ему не только не дали ни пояса, ни веревки, чтобы подвязать на поясе, но не предоставили даже нижнего белья.
Дрожа от холода, он натянул балахон, прекрасно сознавая, что все это намеренно рассчитано для того, чтобы заставить послушника чувствовать себя обделенным и уязвимым - и разозлился на себя самого, потому что это подействовало именно так. На гвозде, вбитом в стену, он обнаружил гребень и постарался привести остриженные волосы хоть в какое-то подобие приличествующей клирику прически, хотя здесь не было зеркала, чтобы удостовериться в результате своих трудов.
Вскоре за ним явились еще двое монахов. Воздух снаружи показался прохладным, в сравнении с купальней, и Джавана тут же охватил озноб. Ковыляя, он проследовал босиком за своими провожатыми в другую комнату, где незримый священник за деревянной ширмой приготовился выслушать его исповедь. Голос, приветствовавший его во имя Господа и призвавший покаяться в грехах, принадлежал не Хьюберту, и не Секориму, и никому другому из знакомых принцу Custodes, однако он не сомневался, что исповедь его принимает член этого ордена - равно как и в том, что любой из Custodes с легкостью нарушит тайну исповедальни, если только это будет в их интересах.
Так что Джаван покаялся лишь в мелких грешках, список которых подготовил себе загодя - общая исповедь, которая никого не смутит и не заинтересует. Перенеся вес с хромой ноги на здоровую, он опустился на колени перед решеткой, вделанной в ширму, склонил голову и перекрестился, произнося ритуальные слова:
- Благослови меня, отче, ибо я грешен. Прошел один день с моей последней исповеди, и за это время я не совершал сознательно никаких грехов. Но поскольку нынче я намерен принести священные обеты, то хотел бы сделать общую исповедь, охватывающую всю мою жизнь целиком. Вот мои грехи...
***
Трое других также пришли к исповеди этим утром, но не потому что готовились к пострижению - ибо двое из них и без того были священниками, но дабы укрепиться духом перед любыми опасностями, что могли грозить им сегодня. Джорем с Квероном исповедовали друг друга в прохладные рассветные часы, прежде чем приступить к подготовке обряда, а Ивейн обратилась с той же просьбой к епископу Ниеллану после утренней мессы в убежище. Подобно Джавану, она не во всем доверилась своему исповеднику, хотя, в отличие от принца, твердо знала, что тот надежно сохранит ее тайны. И все же она сказала ему больше, чем осмелилась поведать даже двоим своим соратникам.
- Я солгала Джорему и Кверону, отче, - прошептала она, задержав взор на пурпурной епитрахили у священника на плечах, - Я сказала им, что в задуманном нами деле нет особенных опасностей. Если бы я сказала им правду, они не позволили бы мне продолжать. Но я обязана сделать это.
Ниеллан медленно кивнул. Его серо-стальные глаза за прикрытыми веками не выдавали никаких чувств. Они сидели сейчас в келье епископа, для безопасности окруженной мощными защитами.
- Эта опасность, о которой ты говоришь, - промолвил наконец Ниеллан, ..грозит ли она тебе одной, или им тоже?
- Для них угроза очень невелика, они знают о ней и готовы рискнуть. Для меня опасность куда больше.
- А готова ли ты рисковать?
- Да, отче. - Она устремила на него взор своих синих глаз. - Я не могу иначе. И если потребуется жертва, я должна принести ее. Неужели я не имею права сама сделать выбор?
Ниеллан как-то странно посмотрел на нее, мрачно сжав губы, и на миг Ивейн усомнилась, верно ли поступила, рассказав ему обо всем.
- Полагаю, ты долго и тщательно обдумывала свой замысел, - промолвил он наконец, после долгого молчания.
- Да, отче, и я молилась, чтобы чаша сия миновала меня. Но если она все же будет мне поднесена, я изопью ее до дна.
- А твои дети тоже будут вынуждены ее испить, если ты погибнешь?
- Это для меня самое трудное, - прошептала она, отворачиваясь, Сознавать, что они могут осиротеть из-за моих действий. И все же я вынуждена рискнуть. Я.., сделала все необходимые приготовления на тот случай, если меня не станет. - Она протянула ему запечатанный конверт. - Фиона присмотрит за малышами и будет им куда лучшей матерью, чем я могла бы стать, если бы решила отказаться от того, что велит мне сердце. Но я просто не могу поступить иначе. Вы понимаете, Ниеллан?
Помолчав немного, он прикрыл глаза и кивнул, а затем взял ее руки в свои.
- Не до конца, дитя мое, но я вижу, что у тебя есть очень веские основания поступить таким образом. Я не стану больше ни о чем допытываться у тебя, ибо чувствую, как поблизости собираются Силы, превосходящие все то, что я мог бы вообразить. - Он с печалью взглянул на Ивейн. - Ты позволишь мне хотя бы помолиться за тебя?
- Да, конечно, - отозвалась она с дрожащей улыбкой. - И есть еще одно одолжение, о чем я хотела бы вас попросить.
- Все, что только в моей власти, дорогое дитя.
- Я бы хотела, чтобы вы дали мне последнее причастие, на случай, если моя дорога заведет меня... дальше, чем нам обоим хотелось бы. Это стало бы для меня большим облегчением.
Ниеллан поморщился, словно она ударила его, но через несколько секунд все же напряженно кивнул.
- Если ты, и вправду, этого хочешь, конечно, я сделаю это. Однако ты должна сознавать, что Джорем с Квероном могут это почувствовать. Священники с их опытом способны ощутить такие вещи.
- У них и без того хватает забот сегодня утром, - отозвалась она, думая обо всем, что еще предстоит сделать. - К тому времени, как они заметят неладное, будет слишком поздно останавливать меня.
- Что ж, хорошо. Подожди тогда здесь, я принесу миро и дароносицу из часовни.
Когда он ушел, она опустилась на колени и, склонив голову, принялась молиться.
***
Ровно в полдень монахи явились препроводить принца Джавана Халдейна в часовню Custodes Fidei.
Весь предыдущий час он провел в disdplinarium'e на коленях, читая "Отче наш" и прочие молитвы, назначенные исповедником. По счастью, покаяние не потребовало от него ничего более серьезного. Пришедшие за ним монахи помогли принцу натянуть поверх черной вторую, белую рясу из тонкой шерсти и вручили зажженную восковую свечу, после чего вывели в коридор.
Джаван отчетливо сознавал свою хромоту и чувствовал себя маленьким и уязвимым, ковыляя вниз по лестнице к дверям часовни. Custodes использовали Для этой цели бывшую трапезную, лишенный окон зал со сводчатыми потолками, суровый в убранстве, зато достаточно просторный, чтобы вместить всех священников, рыцарей и служек ордена, желавших посмотреть на его пострижение. Вместо распятия, стену украшала огромная фреска с изображением Христа Пантократора, то есть Творца всего сущего, на царском троне, преисполненного величия, каким Он должен явиться в конце времен, дабы судить мир. Глаза его, темные и гипнотические, искусно были отделаны золотом, так что казалось, будто они смотрят прямо на Джавана, застывшего в дверях часовни. В левой руке Он держал открытое Евангелие со знаками Альфы и Омеги, а правая была поднята не то для благословения, не то в осуждение. Подобное изображение Христа Джавану доводилось видеть и прежде, и он сомневался, что может ожидать хоть какого-то милосердия от тех, кто служит Ему.
Двое рыцарей ордена стояли у дверей на страже - застывшие, грозные фигуры в черных панцирях и подбитых алым плащах. Внутри помещения одетые в черное Custodes заполняли весь зал, через который предстояло пройти принцу; у всех у них на поясе красовался алый с золотом кушак, какой скоро вручат и Джавану, а на плечах - короткие накидки с алым подбоем, украшенные символом ордена - львом с ореолом.
Полин Рамосский, верховный настоятель ордена, ожидал в конце прохода, вместе с верховным инквизитором и отцом Секоримом, аббатом этого капитула Custodes. Посох Полина блестел в свете свечей, а меч в львиной лапе сверкал в лучах, лишний раз напоминая Джавану о том, какой властью обладает этот человек над множеством невинных душ. Слева держался архиепископ Хьюберт, в митре и парадном одеянии, он восседал на подобном трону кресле, с одобрением взирая на происходящее. Джаван весь дрожал, когда миновал наконец эту толпу людей, готовых, как ему было прекрасно известно, в любой момент уничтожить все то, что ему особенно дорого, - и монахам пришлось помочь ему подняться с колен после поклонения алтарю.
- Джаван Джешан Уриен Халдейн. - Полин произнес его имя так, словно выносил смертный приговор, и ткнул в принца навершием посоха, словно обвиняющим стальным пальцем. - Чего желаешь ты от Ordo Custodum Fidei?
Горло у него пересохло, сердце вот-вот готово было вырваться из груди, но Джаван все же сумел изобразить подобающий случаю поклон с прижатой к сердцу правой рукой, - в левой он по-прежнему держал зажженную свечу.
- С Божьей помощью, отец-настоятель, - уверенным голосом ответил он, я желал бы испытать свое призвание в этом Доме.
***
В тот самый миг, когда заклятый враг Дерини взял свечу из рук принца с просыпающимися талантами Дерини, деринийская колдунья остановилась у подножия возвышения, на котором стоял саркофаг из четырех черных и четырех белых кубов. Это был не тот, деревянный, что они соорудили с Джоремом и Квероном в комнатке под киилем., но другой, более торжественный, на котором раньше покоилось тело Орина. Они давно решили, что не стоит предпринимать никаких действий слишком близко от зала Совета, иначе те, кто находятся там в постоянном ожидании вестей от Тависа с Сильвеном, могут заметить что-то неладное. Кроме того, в этом зале Камбер может найти вечное упокоение, если они все же потерпят неудачу.
Втроем они перенесли сюда его тело прошлой ночью и уложили на саркофаг под шираловую сеть.
Вокруг установили защиты. Утром Джорем с Квероном вернулись сюда, чтобы довести приготовления до конца, позволил Ивейн использовать эти оставшиеся часы для самоуглубления и медитации.
Джорем обернулся к ней, заметив, что сестра словно бы замешкалась у ступеней, и Кверон также вышел ей навстречу. Ради такого случая, на Целителе были белоснежные гавриилитские одежды, а на плечах - одна из старых зеленых накидок Раиса. Джорем одел традиционный наряд михайлинцев - синюю рясу и плащ, белый рыцарский кушак и перевязанный узлами алый пояс. На боку у него висел отцовский меч. Позади, едва заметные в слабом свете простых белых свечей, установленных по углам возвышения, виднелись черные кубы саркофага, а над ними едва угадывались очертания лежащего тела.
- Все еще уверена, что хочешь пройти через все это? - спросил ее Джорем. Она двинулась навстречу, приподнимая подол черного платья.
Каменные плиты холодили босые ноги, а черно-белый мрамор помоста оказался еще холоднее.
Она ничего не ответила Джорему, не сводя взора с тела наверху саркофага. Шираловую сеть уже убрали.
Бедра его укутывала белоснежная повязка, но в остальном он был обнажен. Михайлинскую рясу они сняли с Камбера, чтобы дать Кверону доступ к ранам, что привели его на грань смерти и могут убить вновь, если срочно не заняться ими, как только он вернется к жизни.., если вернется. Раны, даже по прошествии столь долгого времени, казались совсем свежими, но крови не было. Взглянув на его лицо, спокойное и невозмутимое, в обрамлении серебристых волос, Ивейн почти могла бы поверить, что ее отец всего лишь спит. И руки.., они по-прежнему были стиснуты на груди, словно удерживали нечто очень ценное.
- Это порез на боку внешне кажется самым скверным, - заметил Кверон, встав рядом с ней. - Однако рана на бедре куда серьезнее. Через нее он потерял очень много крови. Придется погружаться на большую глубину, чтобы с этим справиться, и работать быстро. Прочие раны скорее поверхностные, однако общая потеря крови огромна. Если бы наш случай не был столь необычен, я бы сказал, что без второго Целителя нам не справиться, - добавил он с усмешкой.
При виде ран Ивейн нахмурилась, хотя видела их и прежде, когда помогала Джорему обмывать тело перед похоронами. Однако сейчас, взглянув на них вновь, впервые усомнилась, а сумеет ли Кверон исцелить Камбера, даже если ей удастся вырвать его из ловушки.
- У меня все получится, - ответил тот на вопрос, который она не осмелилась задать. - Думайте лишь о том, что вам самой предстоит сделать, и не волнуйтесь понапрасну. Когда все будет кончено, я приведу и вас в порядок, если потеряете слишком много сил.
Выражение лица Джорема яснее слов говорило о его сомнениях, однако он отвернулся, прежде чем Ивейн успела взглянуть на него. Медленно вдохнув, она подняла голову к высокому сводчатому потолку, изгоняя прочь всякую неуверенность и тревогу, затем так же медленно выдохнула, вновь обретая душевное равновесие. На шее у нее красовался торк Иодоты, и, обернувшись к своим спутникам, она ощутила, как тот давит ей на горло.
- Никто из нас не станет зря терять силы, - промолвила она уверенно. Мы двинемся вперед по шажочку, как обычно. Полагаю, начать следует, как положено, с защиты круга. Давайте сперва образуем центр.
Она должна будет действовать с юга, ибо нужно стоять лицом к северным вратам, чтобы Призвать ушедшего. Но пока она двинулась на восток, где дымилась курительница, источая аромат благовоний, чуть отличавшихся от тех, что обычно используют при литургии. Кверон также переместился на восток, ибо ему надлежало стоять в изголовье саркофага, готовому в надлежащий миг применить Целительскую магию. Он протянул Ивейн кропило из еловых лап на рукояти миртового дерева, в серебряном ведерце со святой водой. Джорем, заняв свое место с западной стороны, обнажил меч и опустил его к подножию саркофага. Он ни разу не взглянул на Ивейн, до тех пор пока она не повернулась на восток, прижимая кропило к сердцу.
- Terribilis est locus iste, - начала она чуть погодя негромким голосом. - Hie domus Dei est, et porta coeli... - Ужасно место сие, ибо это дом Божий, и врата Небесные, и назовут его местом суда Божия.
- Аминь, - отозвался Кверон, а за ним и Джорем.
Начертав кропилом крест в воздухе, Ивейн повернулась направо и начала проводить первый круг, выпевая слова древнего гимна.
- Asperges me, Domine, hyssopo, et mundabor; lavabis me, et super nivem dealbador... - Окропи меня. Господи, иссопом, и стану я чист; омой меня, и стану я белее снега...
С полузакрытыми глазами она совершила полный круг, чувствуя, как начинает нарастать энергия.
Покой снизошел на нее, когда круг был прочерчен святой водой, и сверкающий туман поднялся от разбрызганных капелек, устремляясь ввысь по четырем сторонам света, где она останавливалась для молений.
Когда эта часть обряда была завершена, концентрация ее достигла предела, и страх отступил окончательно. Она знала, что Кверон ощутил это, когда она брызнула на него святой водой, - прочла это в его глазах, когда он принял у нее кропило, дабы сделать то же самое и с ней.
- Пади на нас, роса небесная - раздался в ее сознании мысленный шепот Кверона, как знак одобрения, ибо он подозревал, через что придется пройти Ивейн, даже хотя она ни слова им не сказала. Его благословение сопровождало ее и дальше, когда она перешла окропить Джорема, и тот склонил голову, чтобы принять очищение, и скрестил на груди руки, - живое воплощение уравновешенной гармонии.
Труднее было повернуться к отцу, но она не позволила мыслям отвлечься и крест-накрест окропила святой водой распростертое тело. Затем Ивейн вернулась к востоку и отставила священные предметы.
Кверон, пока она возвращалась на свое место, в южном углу, подложил еще благовоний в кадило и начал повторный круг, окруженный клубами сладковатого дыма.
Магия Дерини.
И если он когда-нибудь станет королем, эта магия будет принадлежать ему. Отчасти это уже случилось, ко всеобщему удивлению... Он вперился горящим взором в Ивейн, ухватившись за поручень.
- Что случилось со мной в ту ночь, когда умер отец? - Он уже столько раз задавал этот вопрос, что уже почти не рассчитывал услышать от нее ответ. Но строгое, торжественное выражение ее лица подсказало, что на сей раз все может быть иначе.
- Я не смею дать вам эти воспоминания в открытую, но я вложу их глубоко в память, чтобы они вышли наружу, когда придет их час. - С этими словами она положила руки ему на плечи. - Боюсь, это не получится сделать мягко - увы, на щадящий подход у нас просто нет времени. Ведь Хьюберт может в любой миг прервать нас.
- Понимаю, - прошептал он, не сводя с нее взгляда. - Сделайте все, что нужно. Во мне нет страха.
- Конечно. - Она улыбнулась. - Вы самый смелый юноша из всех, кого я знаю. Теперь расслабьтесь и откройтесь передо мной. И не забудьте, что обещали за меня молиться.
Безмолвно кивнув, он закрыл глаза, чувствуя, как ее пальцы коснулись висков. Он пытался сделать все, как она сказала, но слезы жгли глаза, и никак не удавалось очистить мысли.
- Не тревожьтесь ни о чем, мой принц - раздался ее голос в сознании. Если нам не суждено больше встретиться в этой жизни - помните, за что мы боролись. Вы и я, и Тавис, и Райс, и все остальные.., и сделайте все от вас зависящее, дабы, восторжествовал Свет.
- Обещаю! - сумел он ответить.
- Да благословит и да хранит вас Бог, ваше высочество. А теперь - идите глубже и обретите знания о своей судьбе.
И она стала передавать ему воспоминания, сознавая, что причиняет юноше боль, но не в силах смягчить посыл, опасаясь не уложиться в срок.., ибо Хьюберт мог вернуться в любой момент. Джаван лишился чувств в самом начале и это было к лучшему, поскольку теперь она могла действовать еще быстрее, не опасаясь больше за него.
Затем она заблокировала все воспоминания, кроме своей просьбы молиться за нее. Но теперь у принца появился шанс - даже если ему придется занять трон без поддержки Дерини. Она оставила его с туманным воспоминанием о своем приходе и в последний раз любовно поцеловала в щеку. Она успела исчезнуть через Портал как раз в тот момент, когда у дверей послышались шаги...
Пусть Джаван молится за нее - это поможет ей выдержать грядущее испытание. И послужит напоминанием о тех, за кого она готова отдать свою жизнь.., независимо от того, будет ли принята эта жертва.
Глава 29
Кто сотворил семизвездие и Орион, и претворяет смертную тень в ясное утро
Амос 5:9
В назначенный день Джаван проснулся с ноющей головной болью, истомленный снами, припомнить которые он не мог, и с сосущим чувством голода, поскольку Хьюберт уже три дня перед церемонией держал его на хлебе и воде. Карлан должен был прийти будить его еще только через час, но спать принцу больше не хотелось. Он попытался вспомнить свои ночные видения.., кажется, там было что-то насчет леди Ивейн, и он ощутил смутную тревогу. На всякий случай, он решил помолиться за нее. Вот так, на коленях, в ночной рубахе, и обнаружил его чуть позднее Карлан, решивший, будто его набожный молодой господин молится перед сегодняшним действом.
- Прошу прощения, ваше высочество, - неуверенно окликнул его паж. - Я не хотел бы вам мешать, но пора собираться к мессе. Должно быть, вы очень тронуты тем, что вам предстоит?
Джаван ничего не ответил и не стал поправлять Карлана. Пусть думает, что хочет, - и донесет архиепископу. Это пойдет принцу только на пользу.
И все же, несмотря даже на все его смущенное шпионство, Джаван знал, что ему будет недоставать Карлана. Сегодня тот покинет его, ибо даже принц, принося монастырские обеты, терял право иметь прислугу. Они уже простились накануне. Карлану теперь предстояло занять место при короле, - хотя, если повезет, они с Джаваном будут встречаться раз в месяц, чтобы тот рассказывал принцу последние придворные новости. Эту уступку он выторговал у архиепископа, и тот с готовностью согласился, настолько рад был, что Джаван все же решился примериться к религиозной жизни. Впрочем, стоит ему принести обеты, и, возможно, все обещанные привилегии поспешат отменить.
Но сейчас не стоит тратить силы и волноваться понапрасну. У него и без того хватало поводов для тревоги - например, не попытается ли Хьюберт обмануть его, вставив в текст клятвы какую-нибудь совершенно невинную на первый взгляд фразу, но которая затем сделает расторжение обета невозможным. Конечно, это маловероятно, но он не доверял Хьюберту. Хотя он и успел сделать некоторые шаги, чтобы контролировать архиепископа, но его власть над ним была пока еще настолько призрачна, что об этом не стоило и говорить.
Однако нельзя позволить Хьюберту и остальным навсегда превратить его в монаха, будь то силой или хитростью. Его брат Алрой выглядел совсем скверно, когда они виделись в последний раз, и вполне может умереть, не оставив наследника - наследника, который бы с самого рождения сделался игрушкой в руках регентов, на гибель всему Гвиннеду.
Так что лучше уж Алрою умереть без потомства, чем сыграть регентам на руку, подарив им нового короля, - ибо Джаван был уверен, что дни брата будут сочтены, как только новый принц крови явится на свет. Он не знал, подобрали ли уже королю невесту... И, кстати, любопытно, будут ли сегодня здесь Алрой или Райс-Майкл? Он просил, чтобы им позволили приехать, хотя церемония должна быть закрытой, и даже сам послал приглашение, вместе с письмом, где пытался объяснить, что заставило его принести эти обеты.
Но ему было неведомо, дошли ли письма по назначению и как сильно они могли измениться по пути. Регенты подлы и хитроумны. Они пойдут на все, чтобы достичь своих целей.
Звон колоколов вырвал его из задумчивости и заставил себя следить за ходом мессы, как подобает.
Он заметил, когда подняли гостию, а затем и чашу - впервые он увидел это пару недель назад, - как их окутало слабое сияние. Интересно, знают ли об этом Хьюберт и все остальные? Едва ли... Когда-нибудь, если представится возможность, он спросит об этом у отца Джорема. Дерини должны видеть такие вещи - хотя вопрос, почему он сам видит это, даже не пришел ему в голову.
Привычная магия Святых Даров на сей раз не даровала утешения, ибо во время причастия Хьюберт обошел его стороной. Ему не позволят причаститься, пока он не исповедуется и не даст обеты. Поэтому на выходе из часовни внутри Джаван ощущал холод и пустоту, ведь уже много дней он ни разу не начинал день без евхаристии.
Кроме того, архиепископ обошел его своим благословением во время службы и сразу отправился завтракать вместе с братией Custodes Fidei, не приглашая Джавана присоединиться к ним. Не задержался и Карлан - поклонился с блестящими от слез глазами, поцеловал руку принцу, - и удалился. Вместо этого двое монахов, которых Джаван никогда прежде не видел, отвели его в узкую, душную комнату, где монах-цирюльник коротко обрезал ему волосы кружком, как носили большинство клириков. Тонзуру ему выбреют позже, во время церемонии, и Джавана сия перспектива отнюдь не радовала, хотя Хьюберт уверял, что это всего лишь символ и никоим образом не привяжет его навечно к религиозной жизни.
Затем его отправили в другую комнату, без окон, освещенную лишь лучинами на глиняных подставках. За тяжелым шерстяным занавесом серого цвета, чуть темнее каменных стен, клубился пар - Джавана ожидало ритуальное омовение, обязательное для всех послушников перед пострижением. Как символ очищения, в его глазах, это мало чем отличалось от того, что делал Реван, хотя Хьюберт пришел бы в ужас, услышав от принца такое сравнение.
Впрочем, через нечто подобное проходили и будущие рыцари перед посвящением, и Джаван утешил себя этой мыслью. Он и станет рыцарем, разве что служить будет Свету, а не какому-то земному владыке.., хотя придется на словах еще и хранить верность архиепископу, по крайней мере, сейчас.
Как его научили заранее, он с поклоном промолвил: "Deo gratias", когда монах отдернул занавес и жестом велел ему войти и разоблачиться. Комнатенка оказалась крохотной и влажной, там горела единственная лучина в угловой нише. Сама ванна была деревянной, круглой; края бадьи доходили Джавану до груди; от воды густо валил пар. Когда занавес опустили, принц поспешно разделся и сложил тунику и штаны на трехногий табурет у входа. Ни полотенца, ни сменной одежды он не обнаружил, но не сомневался, что их принесут, когда придет время.
Единственное, что его огорчило, это необходимость снять сапог, специально сделанный для его хромой ноги, - хотя Хьюберт обещал, что завтра он получит свою обувь обратно. Архиепископ отлично знал, насколько больно и тяжело Джавану ходить без такой поддержки, но исключений быть не могло: даже принц обязан идти к пострижению босиком.
Больная нога едва не подвела его, когда он перелезал через бортик, - а погрузившись в воду, Джаван не смог сдержать стона. Слишком горячо для жаркого августовского утра!.. Пытаясь не обращать на это внимания, он заставил себя несколько раз нырнуть под воду с головой, чтобы смыть отстриженные волоски. Ему послышались чьи-то шаги снаружи, и как будто кто-то приподнял и опустил занавес. Об этом он тоже постарался не думать.
Хьюберт сказал, что на омовение у него будет почти час времени, но Джаван покончил с этим вдвое быстрее. Выбравшись из бадьи, весь мокрый, он ничуть не удивился, обнаружив, что кто-то заменил его мирское платье на тонкую черную рясу длиной до щиколоток, подобную той, что была на нем в disciplinarium'e. Оставалось лишь надеяться, что посещение этого места не входит в обряд пострига. И кстати, ему не только не дали ни пояса, ни веревки, чтобы подвязать на поясе, но не предоставили даже нижнего белья.
Дрожа от холода, он натянул балахон, прекрасно сознавая, что все это намеренно рассчитано для того, чтобы заставить послушника чувствовать себя обделенным и уязвимым - и разозлился на себя самого, потому что это подействовало именно так. На гвозде, вбитом в стену, он обнаружил гребень и постарался привести остриженные волосы хоть в какое-то подобие приличествующей клирику прически, хотя здесь не было зеркала, чтобы удостовериться в результате своих трудов.
Вскоре за ним явились еще двое монахов. Воздух снаружи показался прохладным, в сравнении с купальней, и Джавана тут же охватил озноб. Ковыляя, он проследовал босиком за своими провожатыми в другую комнату, где незримый священник за деревянной ширмой приготовился выслушать его исповедь. Голос, приветствовавший его во имя Господа и призвавший покаяться в грехах, принадлежал не Хьюберту, и не Секориму, и никому другому из знакомых принцу Custodes, однако он не сомневался, что исповедь его принимает член этого ордена - равно как и в том, что любой из Custodes с легкостью нарушит тайну исповедальни, если только это будет в их интересах.
Так что Джаван покаялся лишь в мелких грешках, список которых подготовил себе загодя - общая исповедь, которая никого не смутит и не заинтересует. Перенеся вес с хромой ноги на здоровую, он опустился на колени перед решеткой, вделанной в ширму, склонил голову и перекрестился, произнося ритуальные слова:
- Благослови меня, отче, ибо я грешен. Прошел один день с моей последней исповеди, и за это время я не совершал сознательно никаких грехов. Но поскольку нынче я намерен принести священные обеты, то хотел бы сделать общую исповедь, охватывающую всю мою жизнь целиком. Вот мои грехи...
***
Трое других также пришли к исповеди этим утром, но не потому что готовились к пострижению - ибо двое из них и без того были священниками, но дабы укрепиться духом перед любыми опасностями, что могли грозить им сегодня. Джорем с Квероном исповедовали друг друга в прохладные рассветные часы, прежде чем приступить к подготовке обряда, а Ивейн обратилась с той же просьбой к епископу Ниеллану после утренней мессы в убежище. Подобно Джавану, она не во всем доверилась своему исповеднику, хотя, в отличие от принца, твердо знала, что тот надежно сохранит ее тайны. И все же она сказала ему больше, чем осмелилась поведать даже двоим своим соратникам.
- Я солгала Джорему и Кверону, отче, - прошептала она, задержав взор на пурпурной епитрахили у священника на плечах, - Я сказала им, что в задуманном нами деле нет особенных опасностей. Если бы я сказала им правду, они не позволили бы мне продолжать. Но я обязана сделать это.
Ниеллан медленно кивнул. Его серо-стальные глаза за прикрытыми веками не выдавали никаких чувств. Они сидели сейчас в келье епископа, для безопасности окруженной мощными защитами.
- Эта опасность, о которой ты говоришь, - промолвил наконец Ниеллан, ..грозит ли она тебе одной, или им тоже?
- Для них угроза очень невелика, они знают о ней и готовы рискнуть. Для меня опасность куда больше.
- А готова ли ты рисковать?
- Да, отче. - Она устремила на него взор своих синих глаз. - Я не могу иначе. И если потребуется жертва, я должна принести ее. Неужели я не имею права сама сделать выбор?
Ниеллан как-то странно посмотрел на нее, мрачно сжав губы, и на миг Ивейн усомнилась, верно ли поступила, рассказав ему обо всем.
- Полагаю, ты долго и тщательно обдумывала свой замысел, - промолвил он наконец, после долгого молчания.
- Да, отче, и я молилась, чтобы чаша сия миновала меня. Но если она все же будет мне поднесена, я изопью ее до дна.
- А твои дети тоже будут вынуждены ее испить, если ты погибнешь?
- Это для меня самое трудное, - прошептала она, отворачиваясь, Сознавать, что они могут осиротеть из-за моих действий. И все же я вынуждена рискнуть. Я.., сделала все необходимые приготовления на тот случай, если меня не станет. - Она протянула ему запечатанный конверт. - Фиона присмотрит за малышами и будет им куда лучшей матерью, чем я могла бы стать, если бы решила отказаться от того, что велит мне сердце. Но я просто не могу поступить иначе. Вы понимаете, Ниеллан?
Помолчав немного, он прикрыл глаза и кивнул, а затем взял ее руки в свои.
- Не до конца, дитя мое, но я вижу, что у тебя есть очень веские основания поступить таким образом. Я не стану больше ни о чем допытываться у тебя, ибо чувствую, как поблизости собираются Силы, превосходящие все то, что я мог бы вообразить. - Он с печалью взглянул на Ивейн. - Ты позволишь мне хотя бы помолиться за тебя?
- Да, конечно, - отозвалась она с дрожащей улыбкой. - И есть еще одно одолжение, о чем я хотела бы вас попросить.
- Все, что только в моей власти, дорогое дитя.
- Я бы хотела, чтобы вы дали мне последнее причастие, на случай, если моя дорога заведет меня... дальше, чем нам обоим хотелось бы. Это стало бы для меня большим облегчением.
Ниеллан поморщился, словно она ударила его, но через несколько секунд все же напряженно кивнул.
- Если ты, и вправду, этого хочешь, конечно, я сделаю это. Однако ты должна сознавать, что Джорем с Квероном могут это почувствовать. Священники с их опытом способны ощутить такие вещи.
- У них и без того хватает забот сегодня утром, - отозвалась она, думая обо всем, что еще предстоит сделать. - К тому времени, как они заметят неладное, будет слишком поздно останавливать меня.
- Что ж, хорошо. Подожди тогда здесь, я принесу миро и дароносицу из часовни.
Когда он ушел, она опустилась на колени и, склонив голову, принялась молиться.
***
Ровно в полдень монахи явились препроводить принца Джавана Халдейна в часовню Custodes Fidei.
Весь предыдущий час он провел в disdplinarium'e на коленях, читая "Отче наш" и прочие молитвы, назначенные исповедником. По счастью, покаяние не потребовало от него ничего более серьезного. Пришедшие за ним монахи помогли принцу натянуть поверх черной вторую, белую рясу из тонкой шерсти и вручили зажженную восковую свечу, после чего вывели в коридор.
Джаван отчетливо сознавал свою хромоту и чувствовал себя маленьким и уязвимым, ковыляя вниз по лестнице к дверям часовни. Custodes использовали Для этой цели бывшую трапезную, лишенный окон зал со сводчатыми потолками, суровый в убранстве, зато достаточно просторный, чтобы вместить всех священников, рыцарей и служек ордена, желавших посмотреть на его пострижение. Вместо распятия, стену украшала огромная фреска с изображением Христа Пантократора, то есть Творца всего сущего, на царском троне, преисполненного величия, каким Он должен явиться в конце времен, дабы судить мир. Глаза его, темные и гипнотические, искусно были отделаны золотом, так что казалось, будто они смотрят прямо на Джавана, застывшего в дверях часовни. В левой руке Он держал открытое Евангелие со знаками Альфы и Омеги, а правая была поднята не то для благословения, не то в осуждение. Подобное изображение Христа Джавану доводилось видеть и прежде, и он сомневался, что может ожидать хоть какого-то милосердия от тех, кто служит Ему.
Двое рыцарей ордена стояли у дверей на страже - застывшие, грозные фигуры в черных панцирях и подбитых алым плащах. Внутри помещения одетые в черное Custodes заполняли весь зал, через который предстояло пройти принцу; у всех у них на поясе красовался алый с золотом кушак, какой скоро вручат и Джавану, а на плечах - короткие накидки с алым подбоем, украшенные символом ордена - львом с ореолом.
Полин Рамосский, верховный настоятель ордена, ожидал в конце прохода, вместе с верховным инквизитором и отцом Секоримом, аббатом этого капитула Custodes. Посох Полина блестел в свете свечей, а меч в львиной лапе сверкал в лучах, лишний раз напоминая Джавану о том, какой властью обладает этот человек над множеством невинных душ. Слева держался архиепископ Хьюберт, в митре и парадном одеянии, он восседал на подобном трону кресле, с одобрением взирая на происходящее. Джаван весь дрожал, когда миновал наконец эту толпу людей, готовых, как ему было прекрасно известно, в любой момент уничтожить все то, что ему особенно дорого, - и монахам пришлось помочь ему подняться с колен после поклонения алтарю.
- Джаван Джешан Уриен Халдейн. - Полин произнес его имя так, словно выносил смертный приговор, и ткнул в принца навершием посоха, словно обвиняющим стальным пальцем. - Чего желаешь ты от Ordo Custodum Fidei?
Горло у него пересохло, сердце вот-вот готово было вырваться из груди, но Джаван все же сумел изобразить подобающий случаю поклон с прижатой к сердцу правой рукой, - в левой он по-прежнему держал зажженную свечу.
- С Божьей помощью, отец-настоятель, - уверенным голосом ответил он, я желал бы испытать свое призвание в этом Доме.
***
В тот самый миг, когда заклятый враг Дерини взял свечу из рук принца с просыпающимися талантами Дерини, деринийская колдунья остановилась у подножия возвышения, на котором стоял саркофаг из четырех черных и четырех белых кубов. Это был не тот, деревянный, что они соорудили с Джоремом и Квероном в комнатке под киилем., но другой, более торжественный, на котором раньше покоилось тело Орина. Они давно решили, что не стоит предпринимать никаких действий слишком близко от зала Совета, иначе те, кто находятся там в постоянном ожидании вестей от Тависа с Сильвеном, могут заметить что-то неладное. Кроме того, в этом зале Камбер может найти вечное упокоение, если они все же потерпят неудачу.
Втроем они перенесли сюда его тело прошлой ночью и уложили на саркофаг под шираловую сеть.
Вокруг установили защиты. Утром Джорем с Квероном вернулись сюда, чтобы довести приготовления до конца, позволил Ивейн использовать эти оставшиеся часы для самоуглубления и медитации.
Джорем обернулся к ней, заметив, что сестра словно бы замешкалась у ступеней, и Кверон также вышел ей навстречу. Ради такого случая, на Целителе были белоснежные гавриилитские одежды, а на плечах - одна из старых зеленых накидок Раиса. Джорем одел традиционный наряд михайлинцев - синюю рясу и плащ, белый рыцарский кушак и перевязанный узлами алый пояс. На боку у него висел отцовский меч. Позади, едва заметные в слабом свете простых белых свечей, установленных по углам возвышения, виднелись черные кубы саркофага, а над ними едва угадывались очертания лежащего тела.
- Все еще уверена, что хочешь пройти через все это? - спросил ее Джорем. Она двинулась навстречу, приподнимая подол черного платья.
Каменные плиты холодили босые ноги, а черно-белый мрамор помоста оказался еще холоднее.
Она ничего не ответила Джорему, не сводя взора с тела наверху саркофага. Шираловую сеть уже убрали.
Бедра его укутывала белоснежная повязка, но в остальном он был обнажен. Михайлинскую рясу они сняли с Камбера, чтобы дать Кверону доступ к ранам, что привели его на грань смерти и могут убить вновь, если срочно не заняться ими, как только он вернется к жизни.., если вернется. Раны, даже по прошествии столь долгого времени, казались совсем свежими, но крови не было. Взглянув на его лицо, спокойное и невозмутимое, в обрамлении серебристых волос, Ивейн почти могла бы поверить, что ее отец всего лишь спит. И руки.., они по-прежнему были стиснуты на груди, словно удерживали нечто очень ценное.
- Это порез на боку внешне кажется самым скверным, - заметил Кверон, встав рядом с ней. - Однако рана на бедре куда серьезнее. Через нее он потерял очень много крови. Придется погружаться на большую глубину, чтобы с этим справиться, и работать быстро. Прочие раны скорее поверхностные, однако общая потеря крови огромна. Если бы наш случай не был столь необычен, я бы сказал, что без второго Целителя нам не справиться, - добавил он с усмешкой.
При виде ран Ивейн нахмурилась, хотя видела их и прежде, когда помогала Джорему обмывать тело перед похоронами. Однако сейчас, взглянув на них вновь, впервые усомнилась, а сумеет ли Кверон исцелить Камбера, даже если ей удастся вырвать его из ловушки.
- У меня все получится, - ответил тот на вопрос, который она не осмелилась задать. - Думайте лишь о том, что вам самой предстоит сделать, и не волнуйтесь понапрасну. Когда все будет кончено, я приведу и вас в порядок, если потеряете слишком много сил.
Выражение лица Джорема яснее слов говорило о его сомнениях, однако он отвернулся, прежде чем Ивейн успела взглянуть на него. Медленно вдохнув, она подняла голову к высокому сводчатому потолку, изгоняя прочь всякую неуверенность и тревогу, затем так же медленно выдохнула, вновь обретая душевное равновесие. На шее у нее красовался торк Иодоты, и, обернувшись к своим спутникам, она ощутила, как тот давит ей на горло.
- Никто из нас не станет зря терять силы, - промолвила она уверенно. Мы двинемся вперед по шажочку, как обычно. Полагаю, начать следует, как положено, с защиты круга. Давайте сперва образуем центр.
Она должна будет действовать с юга, ибо нужно стоять лицом к северным вратам, чтобы Призвать ушедшего. Но пока она двинулась на восток, где дымилась курительница, источая аромат благовоний, чуть отличавшихся от тех, что обычно используют при литургии. Кверон также переместился на восток, ибо ему надлежало стоять в изголовье саркофага, готовому в надлежащий миг применить Целительскую магию. Он протянул Ивейн кропило из еловых лап на рукояти миртового дерева, в серебряном ведерце со святой водой. Джорем, заняв свое место с западной стороны, обнажил меч и опустил его к подножию саркофага. Он ни разу не взглянул на Ивейн, до тех пор пока она не повернулась на восток, прижимая кропило к сердцу.
- Terribilis est locus iste, - начала она чуть погодя негромким голосом. - Hie domus Dei est, et porta coeli... - Ужасно место сие, ибо это дом Божий, и врата Небесные, и назовут его местом суда Божия.
- Аминь, - отозвался Кверон, а за ним и Джорем.
Начертав кропилом крест в воздухе, Ивейн повернулась направо и начала проводить первый круг, выпевая слова древнего гимна.
- Asperges me, Domine, hyssopo, et mundabor; lavabis me, et super nivem dealbador... - Окропи меня. Господи, иссопом, и стану я чист; омой меня, и стану я белее снега...
С полузакрытыми глазами она совершила полный круг, чувствуя, как начинает нарастать энергия.
Покой снизошел на нее, когда круг был прочерчен святой водой, и сверкающий туман поднялся от разбрызганных капелек, устремляясь ввысь по четырем сторонам света, где она останавливалась для молений.
Когда эта часть обряда была завершена, концентрация ее достигла предела, и страх отступил окончательно. Она знала, что Кверон ощутил это, когда она брызнула на него святой водой, - прочла это в его глазах, когда он принял у нее кропило, дабы сделать то же самое и с ней.
- Пади на нас, роса небесная - раздался в ее сознании мысленный шепот Кверона, как знак одобрения, ибо он подозревал, через что придется пройти Ивейн, даже хотя она ни слова им не сказала. Его благословение сопровождало ее и дальше, когда она перешла окропить Джорема, и тот склонил голову, чтобы принять очищение, и скрестил на груди руки, - живое воплощение уравновешенной гармонии.
Труднее было повернуться к отцу, но она не позволила мыслям отвлечься и крест-накрест окропила святой водой распростертое тело. Затем Ивейн вернулась к востоку и отставила священные предметы.
Кверон, пока она возвращалась на свое место, в южном углу, подложил еще благовоний в кадило и начал повторный круг, окруженный клубами сладковатого дыма.