морских преданий умер, так и не рассказав, где покоится эмигрантский
корабль.
Но вот в 1949 году мы проходили как-то раз через этот район на "Эли
Монье", и тут эхолот обнаружил на дне какое-то массивное образование
неподалеку от "Мишеля Сеи". Диди поспешно натянул на себя "сбрую" и
стремительно нырнул, словно голодный дельфин.
Море в этом месте было очень глубокое. Очутившись на мягкой песчаной
равнине, Дюма увидел впереди что-то темное. Он подплыл поближе, и его глазам
открылось необычайное зрелище: два громадных, покрытых курчавой зеленью
гребных колеса стояли торчком на дне. Между ними лежала большая паровая
машина. Голые ребра, торчавшие из песка, обозначали линию, где когда-то
проходил борт судна. От второго борта вообще ничего не осталось, зато
валялись сотни пустых баночек из-под косметических изделий. Дюма нашел
небольшую медную кастрюлю и несколько бутылок. Его наручный глубиномер
показывал пятьдесят пять метров (сто восемьдесят один фут). Старик
Мавропойнтис сказал правду: глубина точно соответствовала его указаниям.
Диди убедился, что раскапывать эту развалину бесполезно. Между тем
дыхательный шланг начал протекать, и Дюма наглотался смеси соленой воды и
сжатого воздуха. Подобрав одну баночку и бутылку, он двинулся обратно. На
пути к поверхности сжатый воздух у него в желудке стал расширяться. Диди
вынырнул из царства золота с раздувшимся животом и ближайшие три часа то и
дело громко рыгал, как после роскошного китайского обеда.
Огюст Марцеллин, тот самый, который с такой го товностью поддержал наши
первые шаги на поприще изучения затонувших судов, передал Дюма срочный
подряд на розыски подводных кладов. Он сообщил, что получил
правительственное разрешение на обследование четырех торговых судов,
затонувших около города Пор-Вендр, недалеко от испанской границы: "Сомюр",
"Сен Люсьен", "Л'Алис Робер" и "Л'Астре". Все они были торпедированы в 1944
году французской подлодкой, когда возвращались из Испании. По имевшимся
сведениям, они везли немцам груз вольфрама стоимостью около миллиона
долларов. "Я думаю закупить эти суда, - объяснил "Марцеллин, - но хотел бы
знать наверное характер их груза. Возьмешься проверить, Диди?" Дюма был
весьма польщен тем, что Огюст Марцеллин отдает ему предпочтение перед своими
испытанными водолазами, и немедленно собрался в путь, забрав свои деревянные
ящики с аквалангом.
В Пор-Вендре он обошел все кабачки, опрашивая моряков, рыбаков,
служащих и кабатчиков. На этот раз, в виде исключения, все рассказы о гибели
названных судов до удивления совпадали. Подводная лодка, поддерживавшая
связь с разведывательной сетью союзников в Испании, укрылась под скалами
Медвежьего мыса, у самого входа в гавань. Как раз над ней располагались
немецкие береговые батареи, но лодка пробралась настолько близко, что
оказалась вне зоны обстрела. Командир подлодки действовал наверняка. Заняв
боевую позицию, он потопил все четыре судна с вольфрамом по мере их
появления в водах Пор-Вендра.
Местные ныряльщики обследовали "Л'Алис Робер" и установили, что ее
трюмы пусты. "Л'Астре" был торпедирован ночью; где именно - никто не знал.
Зато не было, казалось, человека в Пор-Вендре, который не видел бы, как
пошел ко дну у входа в гавань "Сомюр", пораженный двумя торпедами.
Дюма нанял старого портовика, папашу Анри, подвезти его к месту гибели
"Сомюра". Папаша Анри подгреб туда и бросил якорь, а Диди спустился по
якорной цепи в волнующуюся пучину.
Вот как он сам описывает свою разведку:
"Сначала я заметил силуэт мачты. Ее усеивали тысячи ракушек. На самой
макушке повисли два здоровенных омара. Впервые в жизни я увидел омаров на
мачте. Спустившись ниже, натолкнулся на лебедку, над которой стоял целый лес
омаровых усов. Затем пробрался через открытый люк и спустился на первую
грузовую палубу на груду пустых раковин. На вольфрам что-то не похоже.
Дальше в стороны раковин нет. Можно подумать, что рыбы ели устриц с мачты и
роняли раковины прямо в трюм.
В трюме рассыпан мелкий камень, смешанный с землей. Я никогда не видел
вольфрама, но если это он, то красотою он не отличается. Набрал несколько
горстей в мешочек и снова поднялся на палубу. Повсюду омары. Взялся за
якорную цепь - омары полезли из клюзов. Замерзнув, направился к
поверхности".
Диди передал свои трофеи местному химику. "Это - вольфрам? - удивился
тот. - Ничего подобного. На мой взгляд, это низкосортная железная руда".
На следующий день Диди снова посетил лежавший на глубине ста пятидесяти
футов "Сомюр" и осмотрел остальные трюмы. Они были наполнены тем же
неинтересным веществом, которое заслужило презрительный отзыв химика. Дюма
поплыл над главной палубой. В одном месте взрыв торпеды сорвал настил, и
сквозь отверстия можно было видеть кишащие омарами тазы и ванны. Он
скользнул вниз и поймал трех омаров для папаши Анри.
Итак, "Сомюр" оказался пустым номером. Что-то покажет "Сен Люсьен"?
Местные жители описывали его гибель следующим образом:
"Торпеда поразила его в носовую часть, от удара с грохотом сорвались
якоря. Судно зарылось носом в воду, и долгое время его винты вращались в
воздухе. Вторая торпеда прошла мимо. Она взорвалась на скалах. "Сен Люсьен"
тонул очень медленно".
Снова Дюма сел в лодку папаши Анри. Несколько часов они безуспешно
крейсировали, волоча по дну кошку. Диди нежился на солнышке, размышляя про
себя: "Взрыв первой торпеды освободил якоря. Следовательно, когда судно
тонуло, оно было заякорено. А тонуло оно носом вниз". Вслух Диди выразил
предположение, что "Сен Люсьен" шел ко дну, вращаясь на якорной цепи по
спирали. "Ну-ка, пройдем с кошкой поближе к берегу", - предложил он. Папаша
Анри согласился, и вскоре кошка нащупала "Сен Люсьена"; он лежал на той же
глубине, что "Сомюр". Дюма скользнул вниз к кошке - она лежала на чистом
дне, судна видно не было. Кошка успела сорваться. Однако она оставила
борозду на грунте, и Диди двинулся по следу к "Сен Люсьену".
Главный грузовой трюм парохода оказался пуст, если не считать огромного
множества деревянных дощечек, разбросанных в полном беспорядке. Дюма
вернулся наверх совершенно ошалевший от охоты за кладами.
На следующее утро его разбудил нестройный гул во дворе гостиницы.
Выглянув в окно, он увидел оживленную торговлю испанскими апельсинами.
Торговки доставали золотистые плоды из ящиков, которые были сколочены из
таких же точно дощечек, какие Диди обнаружил в трюме "Сен Люсьена". Так вот
в чем дело! Судно тонуло так медленно потому, что везло груз апельсинов...
Огюст Марцеллин воздержался от покупки "вольфрамовых" судов.
Узнав о характере наших занятий, собеседники обычно задают три
стандартных вопроса. Первый вопрос: "Вы, наверное, нашли немало сокровищ на
всех этих судах?" Настоящая глава призвана служить ответом на этот вопрос.
Второй вoпpoс: "А как насчет морских чудовищ, охраняющих затонувшие
корабли?" На это отвечу позже.
Третий: "Что вы испытали, когда в первый раз нашли утопленника?" Мы
научились терпеливо относиться к этому вопросу. А между тем он рожден
совершенно ошибочным представлением. Мы побывали в общей сложности более
шестисот раз на двадцати пяти погибших кораблях, пробирались в малейшие
закоулки, где только может поместиться человек с тремя металлическими
баллонами на спине, но ни разу не находили даже остатка человеческого тела.
Лишь очень немногие гибнут внутри судна, большинство успевает выбраться
наружу и тонет в море.
Допустим, однако, что какой-нибудь несчастный пошел на дно, запертый
внутри судна. Его тело сохранится всего несколько недель. Мягкие ткани будут
съедены за пару дней не только рыбами и ракообразными, но даже, как это ни
покажется неожиданным, морскими звездами, которые являются весьма
прожорливыми существами. Затем настанет черед скелета: он будет постепенно
уничтожен червями и бактериями.
Легенды о кладах на дне морском - на девяносто девять процентов
мистификация и обман; единственное золото, о котором приходится говорить в
этой связи, то, которое переходит из карманов романтичных легковеров в руки
ловких дельцов. Обманчивая мечта о быстром обогащении, лелеемая большинством
из нас, весьма успешно эксплуатируется владельцами пожелтевших морских карт
с помеченными на них затонувшими кораблями. Успех жульничества обеспечен уже
тем, что легковерные люди, дающие деньги на осуществление дутых проектов,
знают море еще хуже, чем авторы подобных планов. Серьезный предприниматель,
располагающий необходимыми знаниями и техническими средствами для поднятия
сокровищ, будет держать все свои действия в величайшем секрете. Уже один
факт привлечения к такому делу посторонних служит достаточной гарантией
того, что речь идет не столько о подводном золоте, сколько о наземных
благах.
Найти клад - это, на мой взгляд, худшее, что только может постигнуть
шкипера. Прежде всего ему придется сообщить об этом всей команде и заключить
с ней соответствующий контракт, обеспечивающий каждому его долю. Далее он,
разумеется, заставит подчиненных поклясться соблюдать тайну. Однако
достаточно третьему помощнику выпить пару стаканчиков в первом попавшемся
портовом кабачке, и тайное станет явным. А затем, если шкипер обнаружил
испанское золото, немедленно вынырнут всякие наследники и правопреемники
конкистадоров и скончавшихся монархов и предъявят иск на основании
генеалогических связей. Правительство страны, в чьих территориальных водах
обнаружен клад, сдерет со шкипера немалые поборы. Если после всего этого у
бедняги еще останется что-нибудь, собственное правительство заберет у него
большую часть посредством налогов. Вижу его, лишенного друзей, лишенного
доброй славы; на его судно наложен арест, а сам он проклинает себя за то,
что не оставил злополучный клад лежать на дне морском.
Мы очень быстро излечились от золотой лихорадки; один лишь Дюма
оказался подверженным повторным пароксизмам.
Затонувшие корабли часто таят в своих трюмах более современные
сокровища, вроде олова, меди, вольфрама. Однако эти сокровища хранятся не в
легко доступных для проникновения внутрь португальских каравеллах, о которых
любят шуметь комбинаторы. Добыча таких кладов требует поставленных на
широкую ногу механизированных подъемных работ, осуществляемых под контролем
собственников груза, правительственных органов или страховых компаний, и
связана с длительными, лишенными всякой романтики усилиями, вознаграждаемыми
весьма скудной прибылью.
Единственная известная нам успешная спасательная операция, которая
привела к быстрому обогащению счастливца, имела место на острове До Сал в
архипелаге Зеленого Мыса. В этом неприветливом уголке к нам на судно
неожиданно явился старый знакомый - ныряльщик-любитель с Ривьеры. "Что ты
здесь делаешь?" - спросили мы его. "Спасаю груз с затонувшего судна". - "Кто
ваш подрядчик?" - "Никто, - отвечает. - Работаю один". Я заподозрил, что он
морочит нам голову. Однако наш приятель настаивал на своем: он заключил
контракт на подъем груза с судна, лежащего на глубине двадцати пяти футов.
Работает один, пользуясь лишь маской и ластами. "Я захватил сюда один из
ваших аппаратов типа "Наргиле", но здесь все равно не нашлось ни одного
воздушного насоса", - сообщил он.
"Наргиле" - так называется турецкий курительный прибор - представляет
собой разновидность акваланга, только воздух накачивается в маску через
шланг, связанный с поверхностью.
Ожидая услышать в ответ обычную историю о золотых и серебряных слитках,
я спросил, что же за клад он разыскал.
"Какао-бобы, - последовал неожиданный ответ. - Четыре тысячи тонн
какао-бобов. Уже открыл люк и приступил к подъему груза".
Наше свидание было слишком кратким, чтобы мы могли проверить его
сообщение, но в Дакаре представитель видной страховой компании подтвердил
его слова: "Он подписал контракт с нами. И работает без всякого специального
снаряжения, если не считать сачка".
"Сачка!" - воскликнул Диди.
"Вот именно. Джутовые мешки с бобами какао плавают под самой палубой.
На поверхности воды сидит в лодке туземец. Ныряльщик набирает воздух в
легкие, проникает сквозь люк в трюм и разрезает мешки. Потом гонит бобы в
сторону люка, и они всплывают на поверхность. А здесь помощник вылавливает
их сачком. Там у него на берегу уже целая гора бобов насыпана".
Год спустя мы с Диди решили навестить "ловца какао" в его доме на
Лазурном берегу. Вид хозяина красноречиво свидетельствовал о его
благополучии.
"Друзья, - сообщил он нам, - это был лучший год в моей жизни. Контракт
принес мне восемь миллионов семьсот пятьдесят тысяч франков (двадцать пять
тысяч долларов)".
Из чего явствует, что на дне моря действительно можно найти настоящий
клад.
Есть, однако, на дне морском еще более замечательные сокровища в
пределах досягаемости человека, оснащенного аквалангом. По берегам
Средиземного моря расположились древнейшие очаги цивилизации, и, на наш
взгляд, наиболее выдающимся подводным открытием являются находки затонувших
кораблей, построенных еще до нашей эры. Мы обследовали два таких судна и
нашли там нечто неизмеримо драгоценнее золота - произведения античного
искусства и ремесла. Кроме того, мы обнаружили места гибели еще трех древних
кораблей, которые ожидают своих исследователей.
На суше не сохранилось ни одного грузового судна времен античности.
Суда викингов, найденные при раскопках, и увеселительные лодки императора
Траяна, извлеченные при осушении озера Неми в Италии, служат замечательными
образцами древнего кораблестроения, однако нам очень мало известно о
торговых судах, связывавших между собою разные народы.
Первым моим ключом в поисках судов классической древности явилось
бронзовое скульптурное изображение, выловленное одним рыбаком сорок лет
назад в Самарском заливе. Однако, когда я попал в Санари, этого рыбака уже
не было в живых, и мне так никогда и не удалось узнать, где именно была
сделана находка.
Много лет спустя Анри Бруссар, руководитель Каннского клуба подводных
скалолазов, ныряя с аквалангом, обнаружил греческую амфору. Этот изящный
керамический сосуд с двумя ручками был грузовой тарой древности; в нем
перевозили вино, растительные масла, воду, зерно. Финикийские, греческие,
карфагенские, римские грузовые суда везли в своих трюмах тысячи амфор.
Амфоры имеют форму сужающегося книзу конуса. На суше их устанавливали,
плотно втыкая в землю. На кораблях амфоры, по всей вероятности, вставляли в
отверстия в досках. Бруссар сообщил, что на дне, на глубине шестидесяти
футов, лежит целая груда амфор. Однако ему и в голову не пришло, что здесь
захоронено целое судно, - настолько основательно оно было занесено илом.
Мы обследовали это место с "Эли Монье" и нашли амфоры разбросанными в
беспорядке на ложе из плотного органического вещества([15 - Чисто
органических отложений в море неизвестно. Повидимому, автор имеет в виду
"детрит" - обломки ракушек, обрывки водорослей и экскременты животных,
которые могли быть примешаны к песку или илу]), окруженного серым подводным
ландшафтом. Сильный землесос позволил нам углубиться в грунт в поисках
самого судна. Из промытого тоннеля было извлечено около сотни амфор;
большинство из них закупоренные. На некоторых сохранились даже восковые
печати с инициалами древнегреческих виноторговцев.
Несколько дней мы откачивали ил и поднимали амфоры. Углубившись в дно
на пятнадцать футов, натолкнулись на дерево - это был палубный настил
второго из когда-либо найденных античных торговых судов.
К сожалению, у нас не было ни времени, ни необходимого снаряжения для
подъема редкой находки. Мы покинули это место, увозя амфоры, образцы дерева
и знание того, что здесь находится уникальный гидроархеологический объект,
требующий сравнительно несложных работ. Все говорит о том, что корпус
сохранился и может быть поднят целиком. Как много рассказало бы это судно о
кораблестроении и международной торговле далекого прошлого!
Мы имели лишь самое поверхностное представление о древнем судоходстве,
почерпнутое из росписей на стенах и вазах, и можем только строить догадки
относительно навигационного искусства того времени. Античные грузовые суда
были короткими и широкими и вряд ли могли идти против ветра.
Немногочисленные маяки отличались простотой устройства - это были
всего-навсего обычные костры, разжигавшиеся на берегу. Не было ни бакенов,
ни буев для обозначения рифов и мелей. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что
судоводители старались не терять из виду берега, а на ночь предпочитали
стать на якоре в надежном месте. Нужно было унаследовать опыт многих
поколений мореходов, чтобы отважиться водить корабль. Вынужденные все время
прижиматься к берегу, античные суда оказывались легкой добычей внезапных
штормов и коварных рифов. Поэтому большинство затонувших судов должно было
пойти ко дну в сравнительно мелких прибрежных водах, то есть в пределах
досягаемости для ныряльщика. Морские битвы и пиратские нападения увеличивали
количество затонувших кораблей. Я не сомневаюсь, что в морском иле погребено
немало хорошо сохранившихся античных судов, до которых совсем не трудно
добраться.
Суда, затонувшие на глубине до шестидесяти футов, скорее всего
уничтожены разрушительным действием течений и приливов. Зато те, которые
погибли на большей глубине, хранятся и по сей день в огромных залах
подводного музея. На скалистом дне, где их не мог поглотить мягкий грунт,
они быстро оказывались освоенными интенсивно размножающимися живыми
организмами. Губки, водоросли и гидроиды([16 - Подкласс кишечнополостных
водных животных. Гидроиды образуют на камнях и других твердых предметах
веточки, напоминающие растения]) скрыли борта и надстройки. Прожорливые
представители морской фауны нашли здесь пищу и приют. Целые поколения
моллюсков кончили здесь свое существование и были съедены другими жителями
моря, оставлявшими горы экскрементов, которые покрывали разрушающееся судно.
В течение веков сочетание всех этих процессов приводит к тому, что морское
дно сглаживается и остается разве что чуть заметный рубец.
Ныряльщик должен обладать натренированным зрением, чтобы обнаружить
признаки присутствия такого судна: едва заметная неровность, необычной формы
утес или изящные линии покрытой водорослями амфоры. Сосуд, найденный
Бруссаром, находился, по всей вероятности, на палубе; груз, уложенный в
трюмы, поглощается вместе со всем судном. Следы многих античных кораблей
безвозвратно утрачены вследствие того, что ловцы губок и кораллов, не
подозревавшие, что обнаруженная на дне амфора может служить указанием
близости затонувшего судна, поднимали сосуд на поверхность, никак не отмечая
места находки.
Первым из двух обнаруженных грузовых судов классической древности
является так называемая "галера Махдиа". Название это, однако, неверно:
судно совершенно лишено характерных для галеры рядов уключин, это был самый
настоящий парусник, специально предназначенный для перевозки внушительных по
тому времени грузов - не менее четырехсот тонн. Махдийский корабль был
построен в Риме около двух тысяч лет назад и предназначался для вывоза из
Греции награбленных предметов искусства. Наши поиски этого корабля вылились
в настоящую археолого-детективную историю.
В июне 1907 года один из тех приземистых греческих ныряльщиков, которых
можно встретить по всему Средиземноморью, разведывал воды у Махдии на
восточном побережье Туниса в поисках губок. На глубине ста двадцати семи
футов он неожиданно обнаружил лежащие в несколько рядов большие предметы
цилиндрической формы, наполовину занесенные илом. Он сообщил, что все дно
здесь устлано пушками.
Адмирал Жан Бэм, командующий военно-морским округом Французского
Туниса, направил к месту находки водолазов. Они насчитали шестьдесят три
орудия, лежавших на равном расстоянии друг от друга, образуя правильный
овал. Рядом покоились на дне какие-то предметы прямоугольной формы. Все было
густо покрыто морской живностью. Водолазы подняли один из цилиндров. С него
соскребли наслоения и обнаружили... мрамор. Пушки оказались ионическими
колоннами!
Правительственный чиновник Альфред Мерлэн, эксперт по античной
культуре, сообщил о тунисском открытии знаменитому археологу и искусствоведу
Саломону Рейнаху. Рейнах обратился к меценатам за средствами для подъема со
дна моря найденных памятников древности. На его призыв откликнулись два
американца: некий эмигрант, назвавшийся герцогом Лубатским, и Джеймс Хэйден
Хайд, пожертвовавший двадцать тысяч долларов. Рейнах предупредил, что не
может гарантировать успех, но это не испугало Хайда. Возглавил экспедицию
лейтенант Тавера. Он набрал в Италии и Греции самых искусных водолазов,
снабдив их новейшим снаряжением.
При тогдашнем развитии водолазной техники и такая глубина являлась
серьезной проблемой. Как раз в том году водолазное управление английского
флота разработало первый график ступенчатой декомпрессии для операций на
глубинах до ста пятидесяти футов, однако Тавера ничего не знал об этом.
Несколько человек из числа набранных им водолазов были настолько серьезно
поражены кессонной болезнью, что навсегда вышли из строя. Трудная и опасная
операция продолжалась пять лет.
Затонувший корабль оказался настоящим музеем античного изобразительного
искусства. Он содержал не только капители, колонны, цоколи и другие элементы
ионической архитектуры, но и резные садовые вазы размером в рост человека.
Водолазы нашли мраморные статуи и бронзовые фигуры; они были разбросаны по
дну, наводя на мысль, что судно, с палубы которого они скатились, опускалось
на дно, уподобляясь в своем движении сорвавшемуся с дерева листку.
Мерлэн, Рейнах и другие эксперты предполагали, что найденные предметы
были изготовлены в Афинах в первом веке до нашей эры. Вероятно, судно
затонуло около 80 года до нашей эры, участвуя в широко поставленной операции
по вывозу добычи, награбленной римским диктатором Луцием Корнелием Суллой,
который опустошил Афины в 86 году до нашей эры. За это говорит, в частности,
тот факт, что архитектурные детали представляют собой части разобранного
храма или роскошной виллы. Очевидно, представители Суллы погрузили их на
корабль в Афинах для доставки в Рим. В пути судно сбилось с курса, что
случалось нередко при тогдашнем уровне развития навигационного дела.
Водолазы подняли достаточно произведений искусства, чтобы заполнить
пять залов в тунисском музее Алауи, где их можно видеть и по сей день. В
1913 году работы были прекращены: кончились деньги.
Мы услышали впервые об этом корабле в 1948 году, когда проводили
подводные археологические исследования на месте предполагаемого затонувшего
торгового порта древнего Карфагена. Летом предшествовавшего года генерал
авиации Верну, занимавший командную должность в Тунисе, самолично сделал с
воздуха несколько интересных снимков карфагенского мелководья. Сквозь
прозрачную воду отчетливо виднелись правильные геометрические очертания,
поразительно напоминавшие молы и пристани коммерческой гавани. Фотографии
были изучены патером Пуадебаром, ученым-иезуитом, который служил священником
в военно-воздушных силах. В начале двадцатых годов Пуадебар обнаружил
затопленные остатки портов Тира и Сидона и теперь весьма заинтересовался
новым открытием.
Патер прибыл на борт "Эли Монье", и мы составили бригаду из десяти
человек для исследования "порта". Увы, нам не удалось найти никаких следов
каменной кладки или другого строительства. Для проверки мы прорыли с помощью
мощной драги траншеи в местах, где подозревалось наличие портовых
сооружений, и убедились, что грунт, извлеченный драгой, не содержит никаких
следов строительных материалов.
И вот тут-то мы и напали в тунисских архивах и в музее Алауи на
материалы о Махдийском корабле. Труды Мерлэна и отчет лейтенанта Тавера
навели нас на мысль о том, что после них остались неподнятыми еще много
сокровищ. Я был немало поражен, натолкнувшись на имя адмирала Жана Бэма; это
был дед моей жены. Мы разыскали подробные зарисовки Тавера, указывающие
местоположение затонувшего судна, и отправились туда.
Мы отчалили в ослепительно яркое воскресное утро, неотступно следя за
чертежом. Тавера нанес на свой план три сухопутных ориентира; затонувшее
судно находилось на скрещении воображаемых прямых, проведенных от этих
ориентиров. Первым ориентиром должен был служить замок, находящийся на одной
линии с каменным устоем - остатком разрушенной пристани. Замок мы увидели
сразу, но устоев было целых четыре - выбирай любой!
Вторым ориентиром Тавера выбрал куст на дюнах. Мы убедились, что за
тридцать пять лет на этом месте вырос целый лес... Последним ключом служила
определенная точка в оливковой роще, сопряженная с ветряной мельницей. Мы
все глаза проглядели, вооружившись биноклями, но не смогли найти никакой
мельницы. Немало нелестных замечаний было тут отпущено в адрес лейтенанта
корабль.
Но вот в 1949 году мы проходили как-то раз через этот район на "Эли
Монье", и тут эхолот обнаружил на дне какое-то массивное образование
неподалеку от "Мишеля Сеи". Диди поспешно натянул на себя "сбрую" и
стремительно нырнул, словно голодный дельфин.
Море в этом месте было очень глубокое. Очутившись на мягкой песчаной
равнине, Дюма увидел впереди что-то темное. Он подплыл поближе, и его глазам
открылось необычайное зрелище: два громадных, покрытых курчавой зеленью
гребных колеса стояли торчком на дне. Между ними лежала большая паровая
машина. Голые ребра, торчавшие из песка, обозначали линию, где когда-то
проходил борт судна. От второго борта вообще ничего не осталось, зато
валялись сотни пустых баночек из-под косметических изделий. Дюма нашел
небольшую медную кастрюлю и несколько бутылок. Его наручный глубиномер
показывал пятьдесят пять метров (сто восемьдесят один фут). Старик
Мавропойнтис сказал правду: глубина точно соответствовала его указаниям.
Диди убедился, что раскапывать эту развалину бесполезно. Между тем
дыхательный шланг начал протекать, и Дюма наглотался смеси соленой воды и
сжатого воздуха. Подобрав одну баночку и бутылку, он двинулся обратно. На
пути к поверхности сжатый воздух у него в желудке стал расширяться. Диди
вынырнул из царства золота с раздувшимся животом и ближайшие три часа то и
дело громко рыгал, как после роскошного китайского обеда.
Огюст Марцеллин, тот самый, который с такой го товностью поддержал наши
первые шаги на поприще изучения затонувших судов, передал Дюма срочный
подряд на розыски подводных кладов. Он сообщил, что получил
правительственное разрешение на обследование четырех торговых судов,
затонувших около города Пор-Вендр, недалеко от испанской границы: "Сомюр",
"Сен Люсьен", "Л'Алис Робер" и "Л'Астре". Все они были торпедированы в 1944
году французской подлодкой, когда возвращались из Испании. По имевшимся
сведениям, они везли немцам груз вольфрама стоимостью около миллиона
долларов. "Я думаю закупить эти суда, - объяснил "Марцеллин, - но хотел бы
знать наверное характер их груза. Возьмешься проверить, Диди?" Дюма был
весьма польщен тем, что Огюст Марцеллин отдает ему предпочтение перед своими
испытанными водолазами, и немедленно собрался в путь, забрав свои деревянные
ящики с аквалангом.
В Пор-Вендре он обошел все кабачки, опрашивая моряков, рыбаков,
служащих и кабатчиков. На этот раз, в виде исключения, все рассказы о гибели
названных судов до удивления совпадали. Подводная лодка, поддерживавшая
связь с разведывательной сетью союзников в Испании, укрылась под скалами
Медвежьего мыса, у самого входа в гавань. Как раз над ней располагались
немецкие береговые батареи, но лодка пробралась настолько близко, что
оказалась вне зоны обстрела. Командир подлодки действовал наверняка. Заняв
боевую позицию, он потопил все четыре судна с вольфрамом по мере их
появления в водах Пор-Вендра.
Местные ныряльщики обследовали "Л'Алис Робер" и установили, что ее
трюмы пусты. "Л'Астре" был торпедирован ночью; где именно - никто не знал.
Зато не было, казалось, человека в Пор-Вендре, который не видел бы, как
пошел ко дну у входа в гавань "Сомюр", пораженный двумя торпедами.
Дюма нанял старого портовика, папашу Анри, подвезти его к месту гибели
"Сомюра". Папаша Анри подгреб туда и бросил якорь, а Диди спустился по
якорной цепи в волнующуюся пучину.
Вот как он сам описывает свою разведку:
"Сначала я заметил силуэт мачты. Ее усеивали тысячи ракушек. На самой
макушке повисли два здоровенных омара. Впервые в жизни я увидел омаров на
мачте. Спустившись ниже, натолкнулся на лебедку, над которой стоял целый лес
омаровых усов. Затем пробрался через открытый люк и спустился на первую
грузовую палубу на груду пустых раковин. На вольфрам что-то не похоже.
Дальше в стороны раковин нет. Можно подумать, что рыбы ели устриц с мачты и
роняли раковины прямо в трюм.
В трюме рассыпан мелкий камень, смешанный с землей. Я никогда не видел
вольфрама, но если это он, то красотою он не отличается. Набрал несколько
горстей в мешочек и снова поднялся на палубу. Повсюду омары. Взялся за
якорную цепь - омары полезли из клюзов. Замерзнув, направился к
поверхности".
Диди передал свои трофеи местному химику. "Это - вольфрам? - удивился
тот. - Ничего подобного. На мой взгляд, это низкосортная железная руда".
На следующий день Диди снова посетил лежавший на глубине ста пятидесяти
футов "Сомюр" и осмотрел остальные трюмы. Они были наполнены тем же
неинтересным веществом, которое заслужило презрительный отзыв химика. Дюма
поплыл над главной палубой. В одном месте взрыв торпеды сорвал настил, и
сквозь отверстия можно было видеть кишащие омарами тазы и ванны. Он
скользнул вниз и поймал трех омаров для папаши Анри.
Итак, "Сомюр" оказался пустым номером. Что-то покажет "Сен Люсьен"?
Местные жители описывали его гибель следующим образом:
"Торпеда поразила его в носовую часть, от удара с грохотом сорвались
якоря. Судно зарылось носом в воду, и долгое время его винты вращались в
воздухе. Вторая торпеда прошла мимо. Она взорвалась на скалах. "Сен Люсьен"
тонул очень медленно".
Снова Дюма сел в лодку папаши Анри. Несколько часов они безуспешно
крейсировали, волоча по дну кошку. Диди нежился на солнышке, размышляя про
себя: "Взрыв первой торпеды освободил якоря. Следовательно, когда судно
тонуло, оно было заякорено. А тонуло оно носом вниз". Вслух Диди выразил
предположение, что "Сен Люсьен" шел ко дну, вращаясь на якорной цепи по
спирали. "Ну-ка, пройдем с кошкой поближе к берегу", - предложил он. Папаша
Анри согласился, и вскоре кошка нащупала "Сен Люсьена"; он лежал на той же
глубине, что "Сомюр". Дюма скользнул вниз к кошке - она лежала на чистом
дне, судна видно не было. Кошка успела сорваться. Однако она оставила
борозду на грунте, и Диди двинулся по следу к "Сен Люсьену".
Главный грузовой трюм парохода оказался пуст, если не считать огромного
множества деревянных дощечек, разбросанных в полном беспорядке. Дюма
вернулся наверх совершенно ошалевший от охоты за кладами.
На следующее утро его разбудил нестройный гул во дворе гостиницы.
Выглянув в окно, он увидел оживленную торговлю испанскими апельсинами.
Торговки доставали золотистые плоды из ящиков, которые были сколочены из
таких же точно дощечек, какие Диди обнаружил в трюме "Сен Люсьена". Так вот
в чем дело! Судно тонуло так медленно потому, что везло груз апельсинов...
Огюст Марцеллин воздержался от покупки "вольфрамовых" судов.
Узнав о характере наших занятий, собеседники обычно задают три
стандартных вопроса. Первый вопрос: "Вы, наверное, нашли немало сокровищ на
всех этих судах?" Настоящая глава призвана служить ответом на этот вопрос.
Второй вoпpoс: "А как насчет морских чудовищ, охраняющих затонувшие
корабли?" На это отвечу позже.
Третий: "Что вы испытали, когда в первый раз нашли утопленника?" Мы
научились терпеливо относиться к этому вопросу. А между тем он рожден
совершенно ошибочным представлением. Мы побывали в общей сложности более
шестисот раз на двадцати пяти погибших кораблях, пробирались в малейшие
закоулки, где только может поместиться человек с тремя металлическими
баллонами на спине, но ни разу не находили даже остатка человеческого тела.
Лишь очень немногие гибнут внутри судна, большинство успевает выбраться
наружу и тонет в море.
Допустим, однако, что какой-нибудь несчастный пошел на дно, запертый
внутри судна. Его тело сохранится всего несколько недель. Мягкие ткани будут
съедены за пару дней не только рыбами и ракообразными, но даже, как это ни
покажется неожиданным, морскими звездами, которые являются весьма
прожорливыми существами. Затем настанет черед скелета: он будет постепенно
уничтожен червями и бактериями.
Легенды о кладах на дне морском - на девяносто девять процентов
мистификация и обман; единственное золото, о котором приходится говорить в
этой связи, то, которое переходит из карманов романтичных легковеров в руки
ловких дельцов. Обманчивая мечта о быстром обогащении, лелеемая большинством
из нас, весьма успешно эксплуатируется владельцами пожелтевших морских карт
с помеченными на них затонувшими кораблями. Успех жульничества обеспечен уже
тем, что легковерные люди, дающие деньги на осуществление дутых проектов,
знают море еще хуже, чем авторы подобных планов. Серьезный предприниматель,
располагающий необходимыми знаниями и техническими средствами для поднятия
сокровищ, будет держать все свои действия в величайшем секрете. Уже один
факт привлечения к такому делу посторонних служит достаточной гарантией
того, что речь идет не столько о подводном золоте, сколько о наземных
благах.
Найти клад - это, на мой взгляд, худшее, что только может постигнуть
шкипера. Прежде всего ему придется сообщить об этом всей команде и заключить
с ней соответствующий контракт, обеспечивающий каждому его долю. Далее он,
разумеется, заставит подчиненных поклясться соблюдать тайну. Однако
достаточно третьему помощнику выпить пару стаканчиков в первом попавшемся
портовом кабачке, и тайное станет явным. А затем, если шкипер обнаружил
испанское золото, немедленно вынырнут всякие наследники и правопреемники
конкистадоров и скончавшихся монархов и предъявят иск на основании
генеалогических связей. Правительство страны, в чьих территориальных водах
обнаружен клад, сдерет со шкипера немалые поборы. Если после всего этого у
бедняги еще останется что-нибудь, собственное правительство заберет у него
большую часть посредством налогов. Вижу его, лишенного друзей, лишенного
доброй славы; на его судно наложен арест, а сам он проклинает себя за то,
что не оставил злополучный клад лежать на дне морском.
Мы очень быстро излечились от золотой лихорадки; один лишь Дюма
оказался подверженным повторным пароксизмам.
Затонувшие корабли часто таят в своих трюмах более современные
сокровища, вроде олова, меди, вольфрама. Однако эти сокровища хранятся не в
легко доступных для проникновения внутрь португальских каравеллах, о которых
любят шуметь комбинаторы. Добыча таких кладов требует поставленных на
широкую ногу механизированных подъемных работ, осуществляемых под контролем
собственников груза, правительственных органов или страховых компаний, и
связана с длительными, лишенными всякой романтики усилиями, вознаграждаемыми
весьма скудной прибылью.
Единственная известная нам успешная спасательная операция, которая
привела к быстрому обогащению счастливца, имела место на острове До Сал в
архипелаге Зеленого Мыса. В этом неприветливом уголке к нам на судно
неожиданно явился старый знакомый - ныряльщик-любитель с Ривьеры. "Что ты
здесь делаешь?" - спросили мы его. "Спасаю груз с затонувшего судна". - "Кто
ваш подрядчик?" - "Никто, - отвечает. - Работаю один". Я заподозрил, что он
морочит нам голову. Однако наш приятель настаивал на своем: он заключил
контракт на подъем груза с судна, лежащего на глубине двадцати пяти футов.
Работает один, пользуясь лишь маской и ластами. "Я захватил сюда один из
ваших аппаратов типа "Наргиле", но здесь все равно не нашлось ни одного
воздушного насоса", - сообщил он.
"Наргиле" - так называется турецкий курительный прибор - представляет
собой разновидность акваланга, только воздух накачивается в маску через
шланг, связанный с поверхностью.
Ожидая услышать в ответ обычную историю о золотых и серебряных слитках,
я спросил, что же за клад он разыскал.
"Какао-бобы, - последовал неожиданный ответ. - Четыре тысячи тонн
какао-бобов. Уже открыл люк и приступил к подъему груза".
Наше свидание было слишком кратким, чтобы мы могли проверить его
сообщение, но в Дакаре представитель видной страховой компании подтвердил
его слова: "Он подписал контракт с нами. И работает без всякого специального
снаряжения, если не считать сачка".
"Сачка!" - воскликнул Диди.
"Вот именно. Джутовые мешки с бобами какао плавают под самой палубой.
На поверхности воды сидит в лодке туземец. Ныряльщик набирает воздух в
легкие, проникает сквозь люк в трюм и разрезает мешки. Потом гонит бобы в
сторону люка, и они всплывают на поверхность. А здесь помощник вылавливает
их сачком. Там у него на берегу уже целая гора бобов насыпана".
Год спустя мы с Диди решили навестить "ловца какао" в его доме на
Лазурном берегу. Вид хозяина красноречиво свидетельствовал о его
благополучии.
"Друзья, - сообщил он нам, - это был лучший год в моей жизни. Контракт
принес мне восемь миллионов семьсот пятьдесят тысяч франков (двадцать пять
тысяч долларов)".
Из чего явствует, что на дне моря действительно можно найти настоящий
клад.
Есть, однако, на дне морском еще более замечательные сокровища в
пределах досягаемости человека, оснащенного аквалангом. По берегам
Средиземного моря расположились древнейшие очаги цивилизации, и, на наш
взгляд, наиболее выдающимся подводным открытием являются находки затонувших
кораблей, построенных еще до нашей эры. Мы обследовали два таких судна и
нашли там нечто неизмеримо драгоценнее золота - произведения античного
искусства и ремесла. Кроме того, мы обнаружили места гибели еще трех древних
кораблей, которые ожидают своих исследователей.
На суше не сохранилось ни одного грузового судна времен античности.
Суда викингов, найденные при раскопках, и увеселительные лодки императора
Траяна, извлеченные при осушении озера Неми в Италии, служат замечательными
образцами древнего кораблестроения, однако нам очень мало известно о
торговых судах, связывавших между собою разные народы.
Первым моим ключом в поисках судов классической древности явилось
бронзовое скульптурное изображение, выловленное одним рыбаком сорок лет
назад в Самарском заливе. Однако, когда я попал в Санари, этого рыбака уже
не было в живых, и мне так никогда и не удалось узнать, где именно была
сделана находка.
Много лет спустя Анри Бруссар, руководитель Каннского клуба подводных
скалолазов, ныряя с аквалангом, обнаружил греческую амфору. Этот изящный
керамический сосуд с двумя ручками был грузовой тарой древности; в нем
перевозили вино, растительные масла, воду, зерно. Финикийские, греческие,
карфагенские, римские грузовые суда везли в своих трюмах тысячи амфор.
Амфоры имеют форму сужающегося книзу конуса. На суше их устанавливали,
плотно втыкая в землю. На кораблях амфоры, по всей вероятности, вставляли в
отверстия в досках. Бруссар сообщил, что на дне, на глубине шестидесяти
футов, лежит целая груда амфор. Однако ему и в голову не пришло, что здесь
захоронено целое судно, - настолько основательно оно было занесено илом.
Мы обследовали это место с "Эли Монье" и нашли амфоры разбросанными в
беспорядке на ложе из плотного органического вещества([15 - Чисто
органических отложений в море неизвестно. Повидимому, автор имеет в виду
"детрит" - обломки ракушек, обрывки водорослей и экскременты животных,
которые могли быть примешаны к песку или илу]), окруженного серым подводным
ландшафтом. Сильный землесос позволил нам углубиться в грунт в поисках
самого судна. Из промытого тоннеля было извлечено около сотни амфор;
большинство из них закупоренные. На некоторых сохранились даже восковые
печати с инициалами древнегреческих виноторговцев.
Несколько дней мы откачивали ил и поднимали амфоры. Углубившись в дно
на пятнадцать футов, натолкнулись на дерево - это был палубный настил
второго из когда-либо найденных античных торговых судов.
К сожалению, у нас не было ни времени, ни необходимого снаряжения для
подъема редкой находки. Мы покинули это место, увозя амфоры, образцы дерева
и знание того, что здесь находится уникальный гидроархеологический объект,
требующий сравнительно несложных работ. Все говорит о том, что корпус
сохранился и может быть поднят целиком. Как много рассказало бы это судно о
кораблестроении и международной торговле далекого прошлого!
Мы имели лишь самое поверхностное представление о древнем судоходстве,
почерпнутое из росписей на стенах и вазах, и можем только строить догадки
относительно навигационного искусства того времени. Античные грузовые суда
были короткими и широкими и вряд ли могли идти против ветра.
Немногочисленные маяки отличались простотой устройства - это были
всего-навсего обычные костры, разжигавшиеся на берегу. Не было ни бакенов,
ни буев для обозначения рифов и мелей. Вряд ли мы ошибемся, предположив, что
судоводители старались не терять из виду берега, а на ночь предпочитали
стать на якоре в надежном месте. Нужно было унаследовать опыт многих
поколений мореходов, чтобы отважиться водить корабль. Вынужденные все время
прижиматься к берегу, античные суда оказывались легкой добычей внезапных
штормов и коварных рифов. Поэтому большинство затонувших судов должно было
пойти ко дну в сравнительно мелких прибрежных водах, то есть в пределах
досягаемости для ныряльщика. Морские битвы и пиратские нападения увеличивали
количество затонувших кораблей. Я не сомневаюсь, что в морском иле погребено
немало хорошо сохранившихся античных судов, до которых совсем не трудно
добраться.
Суда, затонувшие на глубине до шестидесяти футов, скорее всего
уничтожены разрушительным действием течений и приливов. Зато те, которые
погибли на большей глубине, хранятся и по сей день в огромных залах
подводного музея. На скалистом дне, где их не мог поглотить мягкий грунт,
они быстро оказывались освоенными интенсивно размножающимися живыми
организмами. Губки, водоросли и гидроиды([16 - Подкласс кишечнополостных
водных животных. Гидроиды образуют на камнях и других твердых предметах
веточки, напоминающие растения]) скрыли борта и надстройки. Прожорливые
представители морской фауны нашли здесь пищу и приют. Целые поколения
моллюсков кончили здесь свое существование и были съедены другими жителями
моря, оставлявшими горы экскрементов, которые покрывали разрушающееся судно.
В течение веков сочетание всех этих процессов приводит к тому, что морское
дно сглаживается и остается разве что чуть заметный рубец.
Ныряльщик должен обладать натренированным зрением, чтобы обнаружить
признаки присутствия такого судна: едва заметная неровность, необычной формы
утес или изящные линии покрытой водорослями амфоры. Сосуд, найденный
Бруссаром, находился, по всей вероятности, на палубе; груз, уложенный в
трюмы, поглощается вместе со всем судном. Следы многих античных кораблей
безвозвратно утрачены вследствие того, что ловцы губок и кораллов, не
подозревавшие, что обнаруженная на дне амфора может служить указанием
близости затонувшего судна, поднимали сосуд на поверхность, никак не отмечая
места находки.
Первым из двух обнаруженных грузовых судов классической древности
является так называемая "галера Махдиа". Название это, однако, неверно:
судно совершенно лишено характерных для галеры рядов уключин, это был самый
настоящий парусник, специально предназначенный для перевозки внушительных по
тому времени грузов - не менее четырехсот тонн. Махдийский корабль был
построен в Риме около двух тысяч лет назад и предназначался для вывоза из
Греции награбленных предметов искусства. Наши поиски этого корабля вылились
в настоящую археолого-детективную историю.
В июне 1907 года один из тех приземистых греческих ныряльщиков, которых
можно встретить по всему Средиземноморью, разведывал воды у Махдии на
восточном побережье Туниса в поисках губок. На глубине ста двадцати семи
футов он неожиданно обнаружил лежащие в несколько рядов большие предметы
цилиндрической формы, наполовину занесенные илом. Он сообщил, что все дно
здесь устлано пушками.
Адмирал Жан Бэм, командующий военно-морским округом Французского
Туниса, направил к месту находки водолазов. Они насчитали шестьдесят три
орудия, лежавших на равном расстоянии друг от друга, образуя правильный
овал. Рядом покоились на дне какие-то предметы прямоугольной формы. Все было
густо покрыто морской живностью. Водолазы подняли один из цилиндров. С него
соскребли наслоения и обнаружили... мрамор. Пушки оказались ионическими
колоннами!
Правительственный чиновник Альфред Мерлэн, эксперт по античной
культуре, сообщил о тунисском открытии знаменитому археологу и искусствоведу
Саломону Рейнаху. Рейнах обратился к меценатам за средствами для подъема со
дна моря найденных памятников древности. На его призыв откликнулись два
американца: некий эмигрант, назвавшийся герцогом Лубатским, и Джеймс Хэйден
Хайд, пожертвовавший двадцать тысяч долларов. Рейнах предупредил, что не
может гарантировать успех, но это не испугало Хайда. Возглавил экспедицию
лейтенант Тавера. Он набрал в Италии и Греции самых искусных водолазов,
снабдив их новейшим снаряжением.
При тогдашнем развитии водолазной техники и такая глубина являлась
серьезной проблемой. Как раз в том году водолазное управление английского
флота разработало первый график ступенчатой декомпрессии для операций на
глубинах до ста пятидесяти футов, однако Тавера ничего не знал об этом.
Несколько человек из числа набранных им водолазов были настолько серьезно
поражены кессонной болезнью, что навсегда вышли из строя. Трудная и опасная
операция продолжалась пять лет.
Затонувший корабль оказался настоящим музеем античного изобразительного
искусства. Он содержал не только капители, колонны, цоколи и другие элементы
ионической архитектуры, но и резные садовые вазы размером в рост человека.
Водолазы нашли мраморные статуи и бронзовые фигуры; они были разбросаны по
дну, наводя на мысль, что судно, с палубы которого они скатились, опускалось
на дно, уподобляясь в своем движении сорвавшемуся с дерева листку.
Мерлэн, Рейнах и другие эксперты предполагали, что найденные предметы
были изготовлены в Афинах в первом веке до нашей эры. Вероятно, судно
затонуло около 80 года до нашей эры, участвуя в широко поставленной операции
по вывозу добычи, награбленной римским диктатором Луцием Корнелием Суллой,
который опустошил Афины в 86 году до нашей эры. За это говорит, в частности,
тот факт, что архитектурные детали представляют собой части разобранного
храма или роскошной виллы. Очевидно, представители Суллы погрузили их на
корабль в Афинах для доставки в Рим. В пути судно сбилось с курса, что
случалось нередко при тогдашнем уровне развития навигационного дела.
Водолазы подняли достаточно произведений искусства, чтобы заполнить
пять залов в тунисском музее Алауи, где их можно видеть и по сей день. В
1913 году работы были прекращены: кончились деньги.
Мы услышали впервые об этом корабле в 1948 году, когда проводили
подводные археологические исследования на месте предполагаемого затонувшего
торгового порта древнего Карфагена. Летом предшествовавшего года генерал
авиации Верну, занимавший командную должность в Тунисе, самолично сделал с
воздуха несколько интересных снимков карфагенского мелководья. Сквозь
прозрачную воду отчетливо виднелись правильные геометрические очертания,
поразительно напоминавшие молы и пристани коммерческой гавани. Фотографии
были изучены патером Пуадебаром, ученым-иезуитом, который служил священником
в военно-воздушных силах. В начале двадцатых годов Пуадебар обнаружил
затопленные остатки портов Тира и Сидона и теперь весьма заинтересовался
новым открытием.
Патер прибыл на борт "Эли Монье", и мы составили бригаду из десяти
человек для исследования "порта". Увы, нам не удалось найти никаких следов
каменной кладки или другого строительства. Для проверки мы прорыли с помощью
мощной драги траншеи в местах, где подозревалось наличие портовых
сооружений, и убедились, что грунт, извлеченный драгой, не содержит никаких
следов строительных материалов.
И вот тут-то мы и напали в тунисских архивах и в музее Алауи на
материалы о Махдийском корабле. Труды Мерлэна и отчет лейтенанта Тавера
навели нас на мысль о том, что после них остались неподнятыми еще много
сокровищ. Я был немало поражен, натолкнувшись на имя адмирала Жана Бэма; это
был дед моей жены. Мы разыскали подробные зарисовки Тавера, указывающие
местоположение затонувшего судна, и отправились туда.
Мы отчалили в ослепительно яркое воскресное утро, неотступно следя за
чертежом. Тавера нанес на свой план три сухопутных ориентира; затонувшее
судно находилось на скрещении воображаемых прямых, проведенных от этих
ориентиров. Первым ориентиром должен был служить замок, находящийся на одной
линии с каменным устоем - остатком разрушенной пристани. Замок мы увидели
сразу, но устоев было целых четыре - выбирай любой!
Вторым ориентиром Тавера выбрал куст на дюнах. Мы убедились, что за
тридцать пять лет на этом месте вырос целый лес... Последним ключом служила
определенная точка в оливковой роще, сопряженная с ветряной мельницей. Мы
все глаза проглядели, вооружившись биноклями, но не смогли найти никакой
мельницы. Немало нелестных замечаний было тут отпущено в адрес лейтенанта