Однажды утром в июне 1943 года я пришел на железнодорожную станцию
Бандоль на Французской Ривьере и получил деревянный ящик, присланный багажом
из Парижа. Он содержал новое многообещающее изобретение, плод многолетних
трудов и мечтаний - автоматический дыхательный аппарат для подводных
исследований, работающий на сжатом воздухе. "Акваланг" - "подводные легкие",
- как мы назвали аппарат, был создан мною в сотрудничестве с инженером
Эмилем Ганьяном.
Я поспешил на виллу Барри, где меня ожидали мои товарищи: Филипп Тайе и
Фредерик Дюма. Ни один мальчишка не испытывал такого волнения, разбирая
рождественские подарки, какое переживали мы, когда распаковывали первый
акваланг. Если аппарат действует, то это будет означать подлинную революцию
в подводных работах!
Мы увидели батарею из трех небольших баллонов, наполненных сжатым
воздухом и соединенных с регулятором, напоминающим формой и величиной
обычный будильник. От регулятора отходили две гибкие трубки, они были
прикреплены другим концом к специальному мундштуку. Навесив на спину этот
аппарат, защитив нос и глаза водонепроницаемой маской со стеклянным
окошечком и привязав к ногам резиновые "ласты", мы сможем свободно "парить"
в морских глубинах.
Мы тут же направились в укромный заливчик, где можно было не опасаться
любопытных купальщиков и итальянских солдат из оккупационных войск. Я
проверил давление воздуха в баллонах - сто пятьдесят атмосфер. Сдерживая
свое возбуждение, я старался спокойно обсуждать план первого испытания.
Дюма, один из лучших ныряльщиков Франции, останется на берегу, сохраняя силы
и тепло, готовый в случае необходимости броситься мне на помощь. Моя жена
Симона будет плавать с обычной маской на поверхности и следить за мной, дыша
через трубку. По первому же ее сигналу Дюма нырнет и сможет быть около меня
буквально через несколько секунд, "Диди", как его звали на Ривьере, нырял
без всякого снаряжения на глубину до шестидесяти футов([1 - Фут - английская
мера длины = 30,479 сантиметра]).
Друзья навьючили мне на спину батарею из трех баллонов. Регулятор
пришелся как раз против затылка, трубки изогнулись над головой. Я поплевал
на внутреннюю сторону небьющегося стекла резиновой маски и сполоснул его в
море, чтобы оно не потело при нырянии. Затем плотно натянул маску на лоб и
скулы и заложил в рот мундштук. Небольшой клапан, величиной с канцелярскую
скрепку, должен был обеспечить под водой приток свежего воздуха и вывод
выдыхаемого. Шатаясь под пятидесятифунтовой([2 - Фунт - английская мера веса
= 453,592 грамма]) тяжестью, я заковылял, словно Чарли Чаплин, в воду.
Предполагалось, что дыхательный аппарат будет обладать некоторой
плавучестью. Я окунулся в прохладную воду, чтобы убедиться, в какой степени
на меня повлияет известный закон Архимеда, согласно которому на всякое тело,
погруженное в жидкость, действует подъемная сила, равная весу вытесненной
жидкости. Дюма примирил меня с Архимедом, подвесив к моему поясу свинцовый
груз весом в семь фунтов, Я медленно опустился на песчаное дно. Мои легкие
без усилия вдыхали чистый, свежий воздух.
При вдохе раздавался слабый свист, при выдохе - негромкое журчание
пузырьков. Регулятор подавал ровно столько воздуха, сколько было необходимо.
Я глянул вниз, чувствуя себя посторонним, вторгающимся в чужие
владения. Подо мной впереди тянулось нечто вроде оврага, склоны которого
были покрыты темно-зеленой травкой, черными морскими ежами и мелкими,
напоминающими цветы белыми водорослями. Тут же паслась рыбья молодь.
Песчаные откосы уходили вниз, теряясь в глубокой пучине. Солнце сияло так
ярко, что мне приходилось щуриться.
Прижав руки к бокам, я слегка оттолкнулся ножными ластами и двинулся с
нарастающей скоростью вглубь. Затем перестал работать ногами: теперь мое
тело двигалось по инерции, совершая удивительный полет. Наконец скольжение
прекратилось. Я медленно выдохнул - объем моего тела уменьшился,
соответственно уменьшилась подъемная сила воды, и я стал плавно опускаться
вниз, словно в волшебном сне. Глубокий вдох - меня влечет обратно вверх.
Мои легкие приобрели совершенно новую функцию: теперь они играли еще и
роль чувствительной балансирующей системы. Дыша спокойно и размеренно, я
наклонил голову и погрузился до глубины тридцати футов. Я не ощущал
возросшего давления, хотя оно на этой глубине вдвое больше обычного.
Акваланг автоматически подавал более плотный воздух, уравновешивая рост
наружного давления. Через тонкую ткань легкого это контрдавление
передавалось в кровь и немедленно распределялось по всему организму. В мозг
не поступало никаких сигналов, которые говорили бы о возросшей нагрузке. Я
чувствовал себя превосходно, если не считать легкого болезненного ощущения в
среднем ухе и улитке. Я несколько раз глотнул, как это делают в самолете,
чтобы открыть евстахиевы трубы; боль исчезла. (Я никогда не ныряю с
затычками в ушах - это очень опасно. Такие затычки оставляют между собою и
барабанной перепонкой воздушную подушку. Когда давление в евстахиевых трубах
возрастает, воздух напирает изнутри на перепонки с такой силой, что может
разорвать их.)
Мною овладело чувство особой приподнятости. Вот я достиг дна. Целая
стайка камбал, круглых и плоских, как тарелки, плыла среди нагромождений
камней. Я глянул вверх - там мутным зеркалом светилась поверхность моря. В
центре моего стеклянного окошечка виднелся маленький - не больше куколки -
четкий силуэт Симоны. Я помахал рукой - куколка замахала в ответ.
Потом мое внимание привлек выдыхаемый воздух. Сплющенные напором
плотной среды, воздушные пузырьки постепенно росли в объеме, поднимаясь в
слои с меньшим давлением, но сохраняли причудливую форму. Они тянулись из
регулятора непрерывной цепочкой, скрашивая мое одиночество. Я подумал о том,
какое важное значение будут иметь для нас в дальнейшем эти пузыри. Покуда
они продолжают булькать на поверхности, внизу все в порядке. Исчезнут пузыри
- начнется беспокойство, спешные розыски, мрачные предположения.
Я поплыл над камнями и нашел, что вполне могу сравниться с камбалами.
Плавать на рыбий лад, горизонтально, было наиболее естественным методом
передвижения в среде, превосходящей воздух по плотности в восемьсот раз. Это
было словно в грезах: я мог остановиться и повиснуть в пространстве, ни обо
что не опираясь, не привязанный ни к каким шлангам или трубкам. Мне часто
снилось раньше, что я лечу, расправив руки-крылья. И вот теперь я парил в
самом деле, только без крыльев. (После первого "полета" с аквалангом я уже
больше никогда не летал во сне.) Я представил на своем месте
передвигающегося с большим трудом водолаза с его громоздкими калошами,
привязанного к длинной кишке и облаченного в медный колпак. Мне не раз
приходилось наблюдать, как напрягается водолаз, чтобы сделать шаг: калека в
чужой стране. Отныне мы сможем проплывать милю за милей над неизведанным
миром, свободные и ничем не связанные, чувствуя себя как рыба в воде.
Я совершал всевозможные маневры: петлял, кувыркался, крутил сальто. Вот
я стал вверх ногами, опираясь на один палец, и расхохотался сам. Странно
прозвучал этот смех под водой. И что бы я ни выдумывал, воздух поступал
ровно и бесперебойно. Я парил в пространстве, словно перестал существовать
закон тяготения. Совершенно не двигая руками, я мог развивать скорость до
двух узлов. Вот я поднимаюсь вертикально вверх, обгоняя собственные пузыри,
а вот опять спускаюсь на глубину шестидесяти футов. Мы часто бывали на этой
глубине и без дыхательных аппаратов, однако не знали, что ожидает нас ниже
этого рубежа. Каких глубин сможем мы достичь с помощью чудесного аппарата?
Прошло уже пятнадцать минут с тех пор, как я покинул берег маленького
залива. Регулятор продолжал неутомимо шепелявить что-то; запас воздуха
позволял мне оставаться под водой около часа. Я решил не подниматься, пока
не замерзну. Меня привлекали расщелины, которые до сих пор дразнили нас
своей недоступностью. Я проник в темный тесный тоннель, задевая грудью дно;
воздушные баллоны стукались с легким звоном о свод. В подобных случаях
человек находится во власти двойственного чувства. С одной стороны, его
манит к себе загадка, с другой стороны, он помнит о том, что наделен здравым
смыслом, который способен сохранить ему жизнь, если только им не
пренебрегать. Меня прижимало к своду тоннеля: израсходовав треть запасенного
воздуха, я несколько потерял в весе. Разум подсказал мне, что подобное
безрассудство может привести к повреждению соединительных трубок. Я повернул
и поплыл на спине обратно. Весь свод грота был усеян омарами на тонких
ножках, напоминавшими огромных мух. Их головы и усы были обращены в сторону
входа. Я старался дышать осторожно, чтобы не задеть их грудью.
...Там, наверху, - живущая впроголодь оккупированная Франция. Я подумал
о сотнях калорий, которые ныряльщик теряет в воде; облюбовал себе пару
омаров в фунт весом и осторожно снял их со свода, стараясь не задеть
колючки. Затем я выбрался из грота и направился со своей добычей к
поверхности.
Неотступно следившая за моими пузырями Симона нырнула мне навстречу. Я
вручил ей омаров и отправился за новой порцией, а она вернулась на
поверхность. Симона вынырнула около скалы, на которой сидел, уставившись на
поплавок своей удочки, оцепеневший провансалец. Он увидел, как из воды
появилась светловолосая женщина, держа в каждой руке по извивающемуся омару.
Она положила их на скалу и обратилась к нему: "Будьте добры, постерегите их
для меня". Рыболов выронил из рук удочку.
Симона ныряла еще пять раз, принимая от меня омаров и складывая их на
утес. Рыболов не мог видеть меня. Наконец Симона подплыла к нему за своим
уловом.
-Прошу вас, оставьте одного себе, мсье. Их очень легко собирать, нужно
только делать, как я.
Тайе и Дюма дотошно расспрашивали меня обо всех подробностях, уплетая
мою добычу. Мы строили бесчисленные планы применения акваланга. Тайе
произвел в уме расчет и торжественно объявил, что каждый ярд([3 - Ярд -
английская мера длины = 91,44 сантиметра]) нашего продвижения в глубь моря
открывает человеку еще триста кубических километров жизненного пространства.
Наша троица давно знала друг друга, вот уже много лет мы ныряли вместе. Наш
новый ключ к неизведанному миру сулил чудеса. Мы вспомнили, с чего
начинали...
Нашим первым вспомогательным оборудованием были подводные очки,
применение которых известно в Японии и Полинезии уже много столетий. В
шестнадцатом веке ими пользовались ныряльщики за кораллами на Средиземном
море. За последние пятьдесят лет это приспособление открывали заново не
менее пяти раз. Незащищенный человеческий глаз, очень плохо видящий под
водой, буквально прозревает благодаря водонепроницаемым очкам.
Однажды воскресным утром 1936 года - это было в Ле Мурильоне, близ
Тулона, - я окунулся в воды Средиземного моря, надев очки Фернеза. Я служил
тогда на флоте рядовым артиллеристом, бил неплохим пловцом и преследовал
одну цель - отработать свой кроль. В тот момент я думал о море лишь как о
соленой среде, разъедающей мне глаза. И вдруг мне открылось поразительное
зрелище: подводные скалы, покрытые зарослями зеленых, бурых, серебристых
водорослей, среди которых плавали в кристально чистой воде неизвестные мне
дотоле рыбы. Вынырнув на поверхность за воздухом, я увидел автомашины,
людей, уличные фонари. Затем снова погрузил лицо в воду, и цивилизованный
мир разом исчез; внизу были джунгли, недоступные взору тех, кто движется над
водой. Бывает, на вашу долю выпадает счастливое сознание того, что жизнь
разом изменилась; вы прощаетесь со старым и приветствуете новое, бросаясь
очертя голову навстречу неизведанному. Так случилось со мной в тот летний
день в Ле Мурильоне, когда у меня открылись глаза на чудеса моря.
Я стал жадно прислушиваться к рассказам о героях Средиземноморья;
пользуясь очками Фернеза и ножными ластами Ле Корлье, вооруженные варварским
оружием, они производили настоящее опустошение в рыбьем царстве.
Бесподобный Ле Муань, погрузившись в морскую пучину около Санари, бил
рыбу пращой! Знаменитый Фредерик Дюма, сын профессора физики, охотился под
водой с заостренным железным прутом. Для этих людей граница между двумя
взаимно чуждыми мирами не существовала.
Я уже два года увлекался нырянием в очках, когда встретил Дюма. Вот как
он сам рассказывает о своем приобщении к подводному спорту.
"...Летом 1938 года, сидя как-то раз на прибрежном камне, я увидел
настоящего человеко-рыбу, явно опередившего меня в эволюции. Плавая, он ни
разу не поднимал головы, чтобы сделать вдох: для этого у него во рту имелась
трубка. На ногах - резиновые ласты. Я сидел и восхищался его сноровкой.
Наконец он замерз и вышел из воды. Это был лейтенант флота Филипп Тайе. Он
изобрел оружие для подводной охоты наподобие моего. Очки у него были больше
моих. Он рассказал мне, как раздобыть очки и ласты и как сделать дыхательную
трубку из садового шланга. Мы назначили с ним день совместной охоты. Этот
день явился важной вехой в моей подводной жизни".
Этот день оказался важным для всех нас: я был знаком с Тайе еще раньше,
и теперь мы все трое собрались вместе.
Подводная охота разгорелась вовсю. Остроги, арбалеты, самострелы,
гарпунные ружья - все было обращено против морской "дичи". В результате в
прибрежных водах почти не стало рыбы, что вызвало страшное возмущение среди
рыбацкого населения этих мест. Нас обвиняли в том, что мы распугиваем рыбу,
рвем сети, грабим верши и устраиваем настоящий мистраль своими дыхательными
трубками.
Однажды, кувыркаясь в воде, Дюма заметил, что за ним наблюдает с
мощного катера живописный тип, голый по пояс и весь разрисованный танцующими
девицами и знаменитыми полководцами. Эта ходячая картинная галерея окликнула
Диди; тот вздрогнул - он узнал Карбона, пресловутого марсельского гангстера,
чьим идолом был Аль Капоне.
Карбон подозвал Диди и пригласил его к себе на катер; затем
осведомился, чем тот занят. "Ничего особенного, просто ныряю", - ответил
Диди робко.
"Я люблю приезжать сюда, чтобы отдохнуть на покое от городского шума, -
сказал Карбон. - Ты заинтересовал меня - будешь теперь нырять с моей
скорлупки".
Диди рассказал ему о ненависти к ныряльщикам со стороны рыбаков. Карбон
вспылил. Направив свой катер прямо в гущу рыбацких лодок, он демонстративно
обнял Диди своей волосатой ручищей и заорал: "Эй, вы! Имейте в виду - это
мой друг!"
Мы дразнили Дюма его гангстером, однако вынуждены были отметить, что
рыбаки больше не смели его задевать. Вместо этого они обратились с протестом
в правительственные инстанции. В результате был принят закон, строго
регламентирующий подводную охоту. Применение водолазных аппаратов и
огнестрельного оружия запрещалось. Ныряльщиков обязали обзавестись
разрешениями на охоту и войти в официально утвержденный клуб рыболовов.
Однако крупная рыба уже исчезла из прибрежных вод на всем протяжении от
Ментоны до Марселя. Было зафиксировано еще одно примечательное явление: рыбы
научились держаться за пределами досягаемости оружия подводных охотников.
Они нагло дразнили ныряльщика, вооруженного самострелом, держась от него в
пяти футах. Если ныряльщик брал с собой гарпунное ружье с резиновой пращой,
бьющее на восемь футов, то рыбы аккуратно соблюдали дистанцию в восемь футов
с небольшим. Они словно знали, что дальнобойность самого мощного гарпунного
ружья составляет пятнадцать футов. Сотни лет человек был самым безобидным из
всех появлявшихся под водой существ. Когда же он вдруг освоил правила
подводного боя, рыбы немедленно разработали соответствующую оборонительную
тактику.
В пору нашего увлечения очками Дюма как-то побился об заклад, что за
два часа набьет острогой двести двадцать фунтов рыбы. В течение условленного
времени он нырял пять раз на глубину от сорока пяти до шестидесяти футов. В
каждый заход он успевал за короткое время, пока у него хватало дыхания,
одолеть здоровенную рыбину. Он выловил четырех морских судаков общим весом в
двести фунтов и одну восьмидесятифунтовую ставриду([4 - Перевод названий рыб
вызвал немалые затруднения. В книге Кусто и Дюма сказано: "Приводя
английский эквивалент французских названий рыб, мы должны напомнить, что в
американских водах то же название рыбы может относиться к другому виду". Тем
более сложно делать вторичный перевод, уже с английского на русский. Точно
можно было установить только семейство или род. В ряде случаев мы считали
полезным указать близких рыб, обитающих в морях Советского Союза.Grouper и
его разновидность merou, о которых говорится в книге, может быть назван
морским судаком (Epinephelus gigas); в водах СССР не водится.Liche
(palomata, или leerfish) относится к семейству ставридовых (Carangidae;
lichia amia); ее сородичи меньших размеров обитают в Черном море и на
Дальнем Востоке]).
Одно из наших самых ярких воспоминаний - сражение с огромной ставридой,
весившей не менее двухсот фунтов. Диди поразил ее острогой, и мы стали
посменно нырять, стараясь закрепить успех. Дважды нам удавалось дотащить
рыбину до самой поверхности. Однако воздух, казалось, действовал на нее
только ободряюще: мы выдыхались, а рыбина все усиливала сопротивление. В
конце концов царица ставрид спаслась бегством.
Мы были молоды и порой переступали границы здравого смысла. Однажды -
это было в декабре, в Каркерэне - Тайе стал нырять один, оставив свою собаку
Сойку сторожить одежду. Температура воды была пятьдесят два градуса по
Фаренгейту([5 - Примерно + 11 С]). Филипп гнался с острогой за большим
морским окунем, но промерз и вынужден был прекратить преследование. Между
тем он оказался на расстоянии нескольких сот ярдов от берега. Измученный и
окоченевший, он с огромным трудом поплыл обратно. Наконец Филипп выбрался на
камень и упал без сознания, обдуваемый пронзительным ветром. Жизнь его была
на волоске, но тут волкодав, движимый каким-то чудесным инстинктом, прикрыл
Филиппа собой и стал дышать ему в лицо. Тайе пришел в себя и лишь с огромным
трудом добрел до укрытия.
Наши первые исследования в области физиологии ныряния касались
воздействия холода. Вода - лучший проводник тепла, нежели воздух, она
обладает поразительной способностью поглощать калории. Тело купающегося
теряет в море огромное количество тепла, что создает величайшую нагрузку на
его тепловые центры. Центральная температура тела должна во что бы то ни
стало оставаться неизменной. Подверженный воздействию холода, организм
осуществляет решительное стратегическое отступление: первой на произвол
врага оставляется кожа, затем подкожные слои. Происходит сжатие
поверхностных капилляров; отсюда гусиная кожа. Если холод продолжает
наступление, организм уступает ему руки и ноги ради сохранения жизненных
центров. Падение внутренней температуры сопряжено уже с опасностью для
жизни.
Мы убедились, что тот, кто после купания кутается в мохнатую простыню,
совершает ошибку. Не сохраняя нисколько тепла, он лишь заставляет тепловые
центры сжигать лишние калории для подогрева верхних покровов тела. При этом
происходят серьезные нервные реакции. К слову сказать, горячительные напитки
и алкоголь также неспособны восстанавливать температуру наружных частей
организма. Если мы иногда выпиваем глоток бренди после утомительного
ныряния, то скорее ради успокоительного эффекта, нежели для того, чтобы
согреться. Мы установили, что лучший способ восстановить тепло - залезть в
горячую ванну или стать между двумя кострами на берегу.
Мы сделали интересное открытие в связи с распространенным обычаем
смазывать тело жиром для купания в холодной воде. Жир не держится на коже.
Вода смывает его, оставляя лишь тонкую пленку, которая не только не защищает
пловца, но, наоборот, способствует потере тепла. Другое дело, если бы жир
можно было впрыскивать под кожу, получая нечто напоминающее теплоизолирующий
подкожный слой у кита.
В поисках защиты от холода я затратил немало усилий на изготовление
прорезиненных костюмов. В первом из них я сильно смахивал на Дон-Кихота.
Следующий костюм можно было слегка надувать для лучшей теплоизоляции, но
зато он обеспечивал равновесие только на одной какой-нибудь глубине, и у
меня почти все время уходило на то, чтобы не дать увлечь себя вниз или
вытолкнуть наверх. Другим недостатком этого костюма было то, что воздух
стремился собраться в ногах, после чего я повисал головой вниз. В конце
концов нам удалось в 1946 году разработать конструкцию костюма, который
сохранял постоянство формы и который мы с тех пор применяем при нырянии в
холодную воду. Он надувается за счет воздуха, выдыхаемого ныряльщиком из-под
маски. Специальные клапаны около головы, кистей и ступней выпускают лишний
воздух наружу и обеспечивают стабильность на любой глубине и при любом
положении тела. Путешественник Марсель Ишак испытал эффективность этого
костюма при погружении в море во льдах Гренландии во время недавней полярной
экспедиции Поль Эмиля Виктора. Дюма создал "демисезонный" костюм - легкую
резиновую кофту, которая позволяет ныряльщику находиться в воде до двадцати
минут, нисколько не сковывая его движений.
В первое время нас обуревало тщеславие. В самом деле, едва начав
нырять, мы уже достигли тех же глубин, что ловцы жемчуга и собиратели губок,
ныряющие с детских лет! Правда, в 1939 году у островов Джерба (Тунис) я был
свидетелем того, как шестидесятилетний араб, собиратель губок, за две с
половиной минуты опустился без дыхательного аппарата на глубину ста тридцати
футов; я сам проверил глубину лотом.
Такие подвиги по плечу только отдельным людям. По мере того как голый
ныряльщик погружается, одновременно с возрастанием давления происходит
сжатие его легких. Человеческие легкие - это воздушные шары, заключенные в
тонкую клетку, которая буквально прогибается под давлением. На глубине ста
футов объем воздуха в легких уменьшается до одной четверти первоначального
объема. Еще глубже изгиб ребер достигает предела, грозя повреждениями и
переломами.
Правда, обычная глубина, на которой работают собиратели губок, не
превышает шестидесяти шести футов при давлении до трех атмосфер, что
вызывает сжатие грудной клетки до одной трети нормального объема. Мы
натренировались нырять на эту глубину без аппаратов. С помощью привешенного
к поясу груза мы за две минуты опускались на глубину шестидесяти футов. Ниже
двадцати пяти футов груз становился все тяжелее сравнительно с подъемной
силой грудной клетки, так что приходилось опасаться неприятных происшествий
из-за того, что груз усиленно тянул ко дну. Дюма применял при нырянии без
аппарата следующую технику. Он плавал, погрузив лицо в воду и дыша через
трубку. Завидев внизу что-нибудь интересное, он осуществлял маневр,
получивший название coup de reins, дословно - "толчок от бедер", в
подражание китам. Это означает, что плавающий на поверхности человек
перегибается в пояснице, направляя голову и корпус вертикально вниз. Затем
сильным толчком выбрасывает ноги в воздух и устремляется отвесно в глубину.
Такое "молниеносное" погружение требует наличия хорошо тренированных широких
евстахиевых труб, принимая во внимание очень быстро нарастающее давление.
Освоение зоны собирателей губок не принесло нам особенного
удовлетворения: море продолжало таить в себе загадки, которые все больше
дразнили наше воображение. Нам хотелось иметь дыхательные аппараты не
столько даже для того, чтобы погружаться еще глубже, сколько для того, чтобы
подольше оставаться под водой, иметь возможность, так сказать, "пожить"
немного в этом новом мире. Мы испытали аппарат Ле Приера - баллон со сжатым
воздухом, прикрепляемый на груди и дающий постоянный ток воздуха в надетую
на лицо маску. Ныряльщик вручную регулирует воздушный поток, что позволяет
приспосабливаться к давлению и сокращать в то же время расход воздуха. С
аппаратом Ле Приера мы осуществили наши первые настоящие подводные прогулки.
Однако ограниченный запас воздуха допускал лишь кратковременное пребывание
под водой.
Оружейный мастер крейсера "Сюфрен" сделал по моим чертежам кислородный
аппарат. Из противогазной коробки, начиненной натронной известью([6 -
Натронная известь - вещество, поглощающее углекислоту, выдыхаемую водолазом.
Очищенный таким образом кислород поступает обратно для дыхания]), небольшого
баллона с кислородом и куска шланга он соорудил приспособление, очищавшее
выдыхаемый воздух путем поглощения углекислого газа щелочью. Оно действовало
автоматически и бесшумно, и с ним можно было плавать. Плавая на глубине
двадцати пяти футов с кислородным аппаратом, я ощущал неизведанный дотоле
безмятежный покой. В полном одиночестве и безмолвии я парил в стране грез;
море приняло меня как своего. К сожалению, мое блаженство продлилось
недолго...
Услышав, что с кислородом можно нырять безопасно до глубины сорока пяти
футов, я попросил двух матросов с "Сюфрена" проследить за мной со шлюпки,
пока я попытаюсь достичь "кислородной границы". Я опускался вглубь,
настроенный на торжественный лад. Морские джунгли приняли меня как своего, в