Страница:
В руки Нежинцева попал номер газеты «Вечернее время» двухнедельной давности – почта с каждым днем работала все хуже. Внимание капитана привлекла статья «Перед решением». Он прочитал и даже щелкнул пальцами: «Ну вот, наконец-то!» Свернул газетный лист таким образом, чтобы статья невольно бросилась в глаза. Хаджиеву он предложил положить газету командующему на стол поверх бумаг. Придет, усядется и как возьмет в руки, так и не оторвется. Великолепная статья! Нежинцев не сомневался, что все прочитанное прольется маслом на издерганную душу генерала. Сейчас это ему прямо-таки необходимо!
«Власти нет, – читал Лавр Георгиевич. – Ее не было уже давно, и представлявшее ее правительство являлось только фикцией. Все таранили Россию, все волокли ее к пропасти, все говорили о ее гибели и все ждали не то чуда, не то ее мирной кончины… Народ раздели донага, лишили его религии, семьи, государства, заплевали его душу, создали невероятный сумбур в его голове… Возвращаются Циммервальды и Кинтали под охранугерманского генерального штаба. Цель переворота и долгожданной революции осталась где-то далеко-далеко забыта, давно улетучилась. Ее заслонили социалистические опыты самозванных комитетов, погромной толпы, сбитых с пути рабочих, потерявших себя крестьян.
Достояние нации, сельское хозяйство, промышленность, торговля, труд и капитал – все покатилось в тартарары. Богатая Россия стала нищей. Ее житницы пусты, ее фабрики накануне краха, ее железные дороги замирают, ее народ начинает голодать. Страной правят теоретики социализма, а за их спиной стоят сознательные разрушители государства. Понятия спутаны, карты подтасованы. Предателей и шпионов называют друзьями народа, вождями демократии и спасителями революции. А тех, кто не продался и не потерял совести, в ком осталась любовь к своему народу и измученной стране, – тех требуют к ответу, выставляют врагами родины и свободы…»
Как попал газетный лист к нему на стол, гадать не приходилось. Честный Хаджиев лишь на секунду опустил глаза и тотчас вскинул:
– Нежин… Капитан… – Помолчав, прибавил: – Он тебя любит, буюр-ага!
– Позови.
Явившись, Нежинцев производил впечатление перетянутой струны. Лавр Георгиевич извелся, не зная, как сломать лед чиновной отчужденности. Он догадывался об обиде молодого офицера. В прошлый раз… да, неловко получилось… невежливо, неблагодарно… Капитан стал оттаивать, когда Корнилов, терзая свою непородистую жидкую бородку, принялся расспрашивать о последних столичных новостях. Скандал с немецким золотом заполыхал таким костром, словно в огонь плескали ведрами керосин.
На заседании Петроградского Совета председатель Церетели произнес громовую речь о переходе большевиков к открытой вооруженной борьбе с легитимным российским правительством. Битком набитый зал поднялся на ноги и заревел, потрясая кулаками. На трибуну выскочил Федор Дан и потребовал исключительного закона против гнусных узурпаторов. Ему устроили овацию, нескончаемую, бурную. Крики нарастали. С каким-то офицериком случилась настоящая истерика. Из руки у него вырвали пистолет, тогда он упал в кресло и завизжал, засучил ногами в сапогах…
Капитан Нежинцев, изучая столичные газеты, по своему обыкновению, легко отделял все второстепенное, наносное, порою даже искусственное, преднамеренное. Фигура прапорщика Ермоленко выглядела, на его взгляд, совершенно нелепо. Завербовать его могли, скорее всего так и сделали. Но этот перебежчик обрушил на допросчиков лавину самых невероятных сведений, словнов расчете на газетные сенсации. День ото дня все хлеще, все невероятнее! На обывателя это, безусловно, действует. Но на профессионалов-то?! Какой, спрашивается, дурак пошлет рядового, с маху завербованного агента с такими архисекретнейшими сведениями? Неужели у немцев или австрийцев начисто исчезла в Петрограде проверенная агентура? Она имелась. И связь с ней ни на день не прекращалась. Так зачем же вдруг понадобилось посылать такого олуха, как этот прапорщик? Нежинцев считал, что дичайшие показания Ермоленко – намеренно грубая работа. Обычно немецкая разведка действует куда умнее, тоньше. В этом он убеждался много раз. Да иначе и быть не может! Искусство шпионажа совершенствуется постоянно. Таких недотеп, как Ермоленко, что называется, подбрасывают. Видимо, кому-то срочным образом понадобилось обратить внимание на большевиков. Вот и послали этого незадачливого прапорщика, как бы заранее кидая его на безжалостное растерзание неприхотливым питерским газетчикам, чрезвычайно падким на сенсации: пускай потрошат!
– Но аресты… – заметил Корнилов и потряс газетой.
Лицо Нежинцева осветилось. Насчет арестов он выразился так: все-таки в русской контрразведке люди хлеб не зря едят. Взяв под контроль поток телеграмм из Стокгольма, удалось выйти на Евгению Суменсон. Деньги ей поступали из Стокгольма, через Ниа-банк, от известного большевистского функционера Га-нецкого (Фюрстенберга). Он приходился ей отдаленным родственником. Задачей Суменсон было передавать полученные деньги некоему Мойше Козловскому. Этот заявлялся аккуратно и обычно требовал по сто тысяч рублей… У Козловского на банковском счету оказалось 20 миллионов рублей. Что же, он – главный получатель и распределитель зарубежных средств? Нет, оказывается. Главным получателем все же был Ульянов (Ленин)!
Следствие, ухватив за кончик ниточки, принялось разматывать ее в обратном направлении. И привела она в конце концов к известнейшему Гельфанду (Парвусу). Эта зловещая фигура мгновенно все расставила по своим местам.
В революцию 1905 года именно Парвус – тогда еще довольно молодой, но уже тучный, заплывший жиром – мгновенно оказался в Петербурге и вместе со своим молоденьким учеником Бронштейном (Троцким) возглавил новый орган столичной власти – Совет рабочих депутатов. После поражения оба, Парвус и Троцкий, были осуждены и, как водится, вскоре бежали из сибирской ссылки. Сейчас Парвус сидит в Берлине и распоряжается миллионами, отпущенными на русскую революцию германским
Шаблон на самом деле. Точно тот же прием, когда был арестован и повешен Мясоедов. Тогда из германского плена тоже убежал поручик Колаковский, якобы завербованный в секретные агенты генеральным штабом. Троцкий же находится здесь, в России, в Петрограде.
Долгое время Нежинцев считал, что Парвус опекает только Троцкого. Внезапно открылось, что этот слоноподобный господин, большой любитель женщин и французской кухни, связан и с Лениным. Он вообще держал в поле зрения всех мало-мальски способных эмигрантов из России. В свое время Парвус помог Ленину обосноваться с редакцией «Искры» в Мюнхене. Ленин с Крупской часто гостили у него в имении. В доме Парвуса Ленин познакомился с любовницей хозяина Розой Люксембург. Парвус свел Ленина с «Союзом освобождения Украины», и те отвалили большевикам пять тысяч долларов на издание газеты «Социал-демократ». Наконец, именно Парвус снаряжал Ленина для проезда через Германию: достал визы, паспорта, деньги, вагон. Он же скрупулезно отобрал попутчиков в «ленинский» вагон.
От обилия фамилий, фактов у Корнилова шла кругом голова.
– Митрофан Осипович, воля ваша, но что-то не пойму… Тогда на кой, спрашивается, черт им понадобилось подсылать этого дурака Ермоленко? Они что – совсем с ума сошли? Они же этим самым завалили Ленина! Ему пришлось бежать, зарыться где-то, скрыться с глаз… Или они вдруг решили запустить в скачку совсем другую лошадь?
– О! – воскликнул Нежинцев. – Тут я тоже не могу связать концов. Однако кажется мне, что вовсе не Ленин у них главная фигура. Нет, не он совсем! Кто-то другой, совсем другой.
– Тогда, простите, Троцкий. А кому еще? Парвус же!
– Именно! И тогда многое становится на свои места. Из Лени на в два дня сделали грандиозную фигуру. Кто его знал? Кто? А сейчас узнали все. В ушах так и стоит: Ленин, Ленин, Ленин! Его представили… ну я бы сказал… мессией. Выставили, указали: смотрите, вот он! Ждите, скоро явится!
Корнилов почесал бородку:
– Но-о… Керенский? С ним-то как?
– Это калиф на час. Век таких недолог. Разовый товар! Капитан добавил, что также склоняется к значимости фигуры
Троцкого. Этот господин в нынешней скачке совершенно не участвует. Он – темная лошадка и может выскочить на самом финише.
Корнилов, слушая, морщился, как от невыносимой боли.
– Если бы вы знали, Митрофан Осипович, как болит сердце! Как невыносимо смотреть на все вокруг! Ну что мы за страна… что за народ, прости ты меня, Боже? До чего дошли! Стыд и срам…
Нежинцев торжественно поднялся:
– Лавр Георгиевич, я подал рапорт. Работать в штабе больше не могу. Не выносит душа! Я уже имел честь докладывать, что мною начато формирование ударных батальонов. Льщу себя надеждой в скором времени сформировать ударный полк. Мы, группа офицеров-добровольцев, решили назвать его Корниловским.
– Голубчик… – растерянно проговорил Корнилов и стал не ловко выбираться из-за стола.
– Прошу прощения, ваше превосходительство. Позвольте мне закончить. Поверьте, у меня занозой в сердце сидит наше недав нее… ну, недоразумение. Клянусь честью, я никакой не юдофоб. Наоборот, со своей ротой я защищал евреев от погромов. И даже стрелял в громил! Наша беда не в этих несчастных жестянщиках. Это смешно. Они жалки… Но в то же время я заявляю, я готов кричать, как Достоевский: Россия гибнет от жида! Я же показы вал вам список Бурцева. На нас идет нашествие… беда страшней татарской. Батый и мамаи! Мы стали жертвой хорошо продуман ной и организованной системы. Но против системы необходима также система, а не… какое-то жалкое партизанство. Потому я и объявил запись добровольцев. Нас теперь спасут две вещи: сила и идея. Сила – армия, наша славная русская армия. Идея же… я бы одел ее в ослепительно белый цвет: чистые помыслы, чистые руки, чистые одежды. Ризы, если уж на то пошло!
Протянув руки, Лавр Георгиевич засеменил к струной натянутому офицеру. У него внезапно обнаружился стариковский, пришаркивающий шаг. Нежинцев пригнулся и позволил себе приобнять генерала за спину.
– Голубчик, это просто удивительно… – растроганно бормо тал Корнилов. – Позвольте же… так сказать… Ну и все такое, в общем-то…
Глаза Нежинцева за стеклышками пенсне увлажнились. Он себя сдерживал с трудом.
– Ваше превосходительство, честное офицерство все свои по мыслы связывает с вашим именем. Мы готовы, располагайте нами. Что же до меня, то я готов отправиться в Петроград и разрядить свой пистолет в какого-нибудь Троцкого или… – Он помедлил и все же произнес: – Или в Керенского.
Корнилов отпрянул с изумленным видом.
– А вы… что же?.. Керенский, считаете, тоже? Нежинцев сурово, жестко произнес:
– Одна банда!
Затем он, не сдержав порыва, разразился горькою тирадой. Самый состав Временного правительства показывал, что русские совершенно утеряли вкус к управлению своей страной. Ограничиваясь обывательским брюзжанием, они никак не хотели связываться с трудностями и лишениями настоящей борьбы. В этом своем сибаритстве они прямо-таки созрели для рабства. Их сейчас берут, можно сказать, голыми руками, берут те, кто закалились и сплотились, подобно стае голодных волков из морозного леса…Одрябшая в своих пуховиках Россия становится легкою добычей хищников, мускулистых и безжалостных.
– Мне горько видеть, ваше превосходительство, что мы, рус ские, превращаемся в стадо баранов!
Повесив голову, Корнилов задумался. Горизонты предстоящей борьбы раздвигались.
Последнее замечание Нежинцева с безжалостной прямотой обозначило главную цель: стать русским национальным сопротивлением новому басурманскому нашествию. Погибельная гниль державы продолжала расползаться. В самом деле, разве он не сталкивался в эти дни с военным министром, не разглядел его как следует? Теперь этот нелепый человек в наряде и с ухватками завсегдатая бильярдной вдруг сместил белесенького пустомясого князя Львова и поставил сам себя во главе России!
– Хочу обратить внимание вашего превосходительства, – служебным тоном докладывал капитан, – что Керенский и Троц кий, безусловно, связаны. Мне, например, известно с достоверно стью, что именно Керенский уже два раза спасал Троцкого от верной смерти. У преображенцев он его буквально из рук вырвал! Ну а Троцкий со своей стороны недавно спас Чернова. Компания, как видите, с чесночным духом: Керенский, Троцкий, Чернов. Думаю, что они себя еще покажут…
Лавр Георгиевич поинтересовался отношением капитана к Савинкову. Недавно бывший террорист и литератор оставил фронт и уехал в Петроград. Керенский, став премьер-министром, оставил за собой и пост военного министра. Савинкова он поставил во главе своей военной канцелярии.
Вместо обычного ответа напрямик Нежинцев спросил:
– Вам, ваше превосходительство, не доводилось читать его сочинений? Любопытно. Мне кажется, он так долго прожил среди шпионов и провокаторов, что сам невольно влез в их шкуру. Попробуй-ка после этого разберись, кого он, в сущности, всю жизнь обманывал: своих врагов или себя самого?.. – Помолчав, прибавил: – Такие особи обычно продают себя любому, кто их купит.
Нежинцев считал и Керенского, и Савинкова ягодками с одного куста. Обе знаменитые фигуры обозначились из смрадного тумана, заклубившегося тучей над вспучившимся российским болотом. Тот и другой, военный министр и главный армейский комиссар, жили на проценты с политического капитала, для обоих трамплином послужили их пестрые, отчаянные биографии.
Как специалист по террору, Савинков представлялся капитану личностью более основательной. По крайней мере, у него хватило ума не напяливать на себя эти пошлейшие желтые сапоги с серебряными шпорами! Пожалуй, Савинков продержится подольше. Если Керенский уже достиг предела, потолка, то Савинковпо-прежнему устремляет свои хищные глаза наверх – для близкой соблазнительной вершины ему оставалось совсем немного.
Держаться друг за дружку обоих заставляют обстоятельства. Однако наверху, на самом острие, двоим уже не поместиться. Следовательно…
– Вообще, они охотно продадут себя любому, кто их купит. Вопрос: кто соблазнится? Товар подержанный.
Решившись на последний разговор с Корниловым, капитан Нежинцев искренне сострадал полюбившемуся ему генералу. Громадный пост представлялся невыразимо тяжким. Вокруг царила обстановка лживости и жадности. Он мог опереться лишь на кучку подлинных патриотов. Минину и князю Пожарскому было много легче: им помогала вся Россия. Да и в Кремле тогда засели чужаки, поляки, басурмане. Теперь же в Зимнем и в Таврическом дворцах неистово хозяйничали русские, российские, свои. Нынешняя гангрена была куда страшнее и опаснее тогдашней.
Тем настоятельнее требовалось поторопиться со спасением России!
Расставшись с умницей капитаном, Лавр Георгиевич вспомнил недавние пророчества начальника своего штаба. Золотая голова Нежинцева на самом деле обещала ему большой полет. К сожалению, несчастья России ломали судьбы многих ее выдающихся сыновей.
Капитан оставил свой важный и секретный пост и отправился в строй обыкновенным офицером-командиром. Он принялся сколачивать ударный полк из первых добровольцев Белой идеи. Так потребовалось для любимой им России.
Сейчас Отечество более всего нуждалось в верных солдатах.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
«Власти нет, – читал Лавр Георгиевич. – Ее не было уже давно, и представлявшее ее правительство являлось только фикцией. Все таранили Россию, все волокли ее к пропасти, все говорили о ее гибели и все ждали не то чуда, не то ее мирной кончины… Народ раздели донага, лишили его религии, семьи, государства, заплевали его душу, создали невероятный сумбур в его голове… Возвращаются Циммервальды и Кинтали под охранугерманского генерального штаба. Цель переворота и долгожданной революции осталась где-то далеко-далеко забыта, давно улетучилась. Ее заслонили социалистические опыты самозванных комитетов, погромной толпы, сбитых с пути рабочих, потерявших себя крестьян.
Достояние нации, сельское хозяйство, промышленность, торговля, труд и капитал – все покатилось в тартарары. Богатая Россия стала нищей. Ее житницы пусты, ее фабрики накануне краха, ее железные дороги замирают, ее народ начинает голодать. Страной правят теоретики социализма, а за их спиной стоят сознательные разрушители государства. Понятия спутаны, карты подтасованы. Предателей и шпионов называют друзьями народа, вождями демократии и спасителями революции. А тех, кто не продался и не потерял совести, в ком осталась любовь к своему народу и измученной стране, – тех требуют к ответу, выставляют врагами родины и свободы…»
Как попал газетный лист к нему на стол, гадать не приходилось. Честный Хаджиев лишь на секунду опустил глаза и тотчас вскинул:
– Нежин… Капитан… – Помолчав, прибавил: – Он тебя любит, буюр-ага!
– Позови.
Явившись, Нежинцев производил впечатление перетянутой струны. Лавр Георгиевич извелся, не зная, как сломать лед чиновной отчужденности. Он догадывался об обиде молодого офицера. В прошлый раз… да, неловко получилось… невежливо, неблагодарно… Капитан стал оттаивать, когда Корнилов, терзая свою непородистую жидкую бородку, принялся расспрашивать о последних столичных новостях. Скандал с немецким золотом заполыхал таким костром, словно в огонь плескали ведрами керосин.
На заседании Петроградского Совета председатель Церетели произнес громовую речь о переходе большевиков к открытой вооруженной борьбе с легитимным российским правительством. Битком набитый зал поднялся на ноги и заревел, потрясая кулаками. На трибуну выскочил Федор Дан и потребовал исключительного закона против гнусных узурпаторов. Ему устроили овацию, нескончаемую, бурную. Крики нарастали. С каким-то офицериком случилась настоящая истерика. Из руки у него вырвали пистолет, тогда он упал в кресло и завизжал, засучил ногами в сапогах…
Капитан Нежинцев, изучая столичные газеты, по своему обыкновению, легко отделял все второстепенное, наносное, порою даже искусственное, преднамеренное. Фигура прапорщика Ермоленко выглядела, на его взгляд, совершенно нелепо. Завербовать его могли, скорее всего так и сделали. Но этот перебежчик обрушил на допросчиков лавину самых невероятных сведений, словнов расчете на газетные сенсации. День ото дня все хлеще, все невероятнее! На обывателя это, безусловно, действует. Но на профессионалов-то?! Какой, спрашивается, дурак пошлет рядового, с маху завербованного агента с такими архисекретнейшими сведениями? Неужели у немцев или австрийцев начисто исчезла в Петрограде проверенная агентура? Она имелась. И связь с ней ни на день не прекращалась. Так зачем же вдруг понадобилось посылать такого олуха, как этот прапорщик? Нежинцев считал, что дичайшие показания Ермоленко – намеренно грубая работа. Обычно немецкая разведка действует куда умнее, тоньше. В этом он убеждался много раз. Да иначе и быть не может! Искусство шпионажа совершенствуется постоянно. Таких недотеп, как Ермоленко, что называется, подбрасывают. Видимо, кому-то срочным образом понадобилось обратить внимание на большевиков. Вот и послали этого незадачливого прапорщика, как бы заранее кидая его на безжалостное растерзание неприхотливым питерским газетчикам, чрезвычайно падким на сенсации: пускай потрошат!
– Но аресты… – заметил Корнилов и потряс газетой.
Лицо Нежинцева осветилось. Насчет арестов он выразился так: все-таки в русской контрразведке люди хлеб не зря едят. Взяв под контроль поток телеграмм из Стокгольма, удалось выйти на Евгению Суменсон. Деньги ей поступали из Стокгольма, через Ниа-банк, от известного большевистского функционера Га-нецкого (Фюрстенберга). Он приходился ей отдаленным родственником. Задачей Суменсон было передавать полученные деньги некоему Мойше Козловскому. Этот заявлялся аккуратно и обычно требовал по сто тысяч рублей… У Козловского на банковском счету оказалось 20 миллионов рублей. Что же, он – главный получатель и распределитель зарубежных средств? Нет, оказывается. Главным получателем все же был Ульянов (Ленин)!
Следствие, ухватив за кончик ниточки, принялось разматывать ее в обратном направлении. И привела она в конце концов к известнейшему Гельфанду (Парвусу). Эта зловещая фигура мгновенно все расставила по своим местам.
В революцию 1905 года именно Парвус – тогда еще довольно молодой, но уже тучный, заплывший жиром – мгновенно оказался в Петербурге и вместе со своим молоденьким учеником Бронштейном (Троцким) возглавил новый орган столичной власти – Совет рабочих депутатов. После поражения оба, Парвус и Троцкий, были осуждены и, как водится, вскоре бежали из сибирской ссылки. Сейчас Парвус сидит в Берлине и распоряжается миллионами, отпущенными на русскую революцию германским
Шаблон на самом деле. Точно тот же прием, когда был арестован и повешен Мясоедов. Тогда из германского плена тоже убежал поручик Колаковский, якобы завербованный в секретные агенты генеральным штабом. Троцкий же находится здесь, в России, в Петрограде.
Долгое время Нежинцев считал, что Парвус опекает только Троцкого. Внезапно открылось, что этот слоноподобный господин, большой любитель женщин и французской кухни, связан и с Лениным. Он вообще держал в поле зрения всех мало-мальски способных эмигрантов из России. В свое время Парвус помог Ленину обосноваться с редакцией «Искры» в Мюнхене. Ленин с Крупской часто гостили у него в имении. В доме Парвуса Ленин познакомился с любовницей хозяина Розой Люксембург. Парвус свел Ленина с «Союзом освобождения Украины», и те отвалили большевикам пять тысяч долларов на издание газеты «Социал-демократ». Наконец, именно Парвус снаряжал Ленина для проезда через Германию: достал визы, паспорта, деньги, вагон. Он же скрупулезно отобрал попутчиков в «ленинский» вагон.
От обилия фамилий, фактов у Корнилова шла кругом голова.
– Митрофан Осипович, воля ваша, но что-то не пойму… Тогда на кой, спрашивается, черт им понадобилось подсылать этого дурака Ермоленко? Они что – совсем с ума сошли? Они же этим самым завалили Ленина! Ему пришлось бежать, зарыться где-то, скрыться с глаз… Или они вдруг решили запустить в скачку совсем другую лошадь?
– О! – воскликнул Нежинцев. – Тут я тоже не могу связать концов. Однако кажется мне, что вовсе не Ленин у них главная фигура. Нет, не он совсем! Кто-то другой, совсем другой.
– Тогда, простите, Троцкий. А кому еще? Парвус же!
– Именно! И тогда многое становится на свои места. Из Лени на в два дня сделали грандиозную фигуру. Кто его знал? Кто? А сейчас узнали все. В ушах так и стоит: Ленин, Ленин, Ленин! Его представили… ну я бы сказал… мессией. Выставили, указали: смотрите, вот он! Ждите, скоро явится!
Корнилов почесал бородку:
– Но-о… Керенский? С ним-то как?
– Это калиф на час. Век таких недолог. Разовый товар! Капитан добавил, что также склоняется к значимости фигуры
Троцкого. Этот господин в нынешней скачке совершенно не участвует. Он – темная лошадка и может выскочить на самом финише.
Корнилов, слушая, морщился, как от невыносимой боли.
– Если бы вы знали, Митрофан Осипович, как болит сердце! Как невыносимо смотреть на все вокруг! Ну что мы за страна… что за народ, прости ты меня, Боже? До чего дошли! Стыд и срам…
Нежинцев торжественно поднялся:
– Лавр Георгиевич, я подал рапорт. Работать в штабе больше не могу. Не выносит душа! Я уже имел честь докладывать, что мною начато формирование ударных батальонов. Льщу себя надеждой в скором времени сформировать ударный полк. Мы, группа офицеров-добровольцев, решили назвать его Корниловским.
– Голубчик… – растерянно проговорил Корнилов и стал не ловко выбираться из-за стола.
– Прошу прощения, ваше превосходительство. Позвольте мне закончить. Поверьте, у меня занозой в сердце сидит наше недав нее… ну, недоразумение. Клянусь честью, я никакой не юдофоб. Наоборот, со своей ротой я защищал евреев от погромов. И даже стрелял в громил! Наша беда не в этих несчастных жестянщиках. Это смешно. Они жалки… Но в то же время я заявляю, я готов кричать, как Достоевский: Россия гибнет от жида! Я же показы вал вам список Бурцева. На нас идет нашествие… беда страшней татарской. Батый и мамаи! Мы стали жертвой хорошо продуман ной и организованной системы. Но против системы необходима также система, а не… какое-то жалкое партизанство. Потому я и объявил запись добровольцев. Нас теперь спасут две вещи: сила и идея. Сила – армия, наша славная русская армия. Идея же… я бы одел ее в ослепительно белый цвет: чистые помыслы, чистые руки, чистые одежды. Ризы, если уж на то пошло!
Протянув руки, Лавр Георгиевич засеменил к струной натянутому офицеру. У него внезапно обнаружился стариковский, пришаркивающий шаг. Нежинцев пригнулся и позволил себе приобнять генерала за спину.
– Голубчик, это просто удивительно… – растроганно бормо тал Корнилов. – Позвольте же… так сказать… Ну и все такое, в общем-то…
Глаза Нежинцева за стеклышками пенсне увлажнились. Он себя сдерживал с трудом.
– Ваше превосходительство, честное офицерство все свои по мыслы связывает с вашим именем. Мы готовы, располагайте нами. Что же до меня, то я готов отправиться в Петроград и разрядить свой пистолет в какого-нибудь Троцкого или… – Он помедлил и все же произнес: – Или в Керенского.
Корнилов отпрянул с изумленным видом.
– А вы… что же?.. Керенский, считаете, тоже? Нежинцев сурово, жестко произнес:
– Одна банда!
Затем он, не сдержав порыва, разразился горькою тирадой. Самый состав Временного правительства показывал, что русские совершенно утеряли вкус к управлению своей страной. Ограничиваясь обывательским брюзжанием, они никак не хотели связываться с трудностями и лишениями настоящей борьбы. В этом своем сибаритстве они прямо-таки созрели для рабства. Их сейчас берут, можно сказать, голыми руками, берут те, кто закалились и сплотились, подобно стае голодных волков из морозного леса…Одрябшая в своих пуховиках Россия становится легкою добычей хищников, мускулистых и безжалостных.
– Мне горько видеть, ваше превосходительство, что мы, рус ские, превращаемся в стадо баранов!
Повесив голову, Корнилов задумался. Горизонты предстоящей борьбы раздвигались.
Последнее замечание Нежинцева с безжалостной прямотой обозначило главную цель: стать русским национальным сопротивлением новому басурманскому нашествию. Погибельная гниль державы продолжала расползаться. В самом деле, разве он не сталкивался в эти дни с военным министром, не разглядел его как следует? Теперь этот нелепый человек в наряде и с ухватками завсегдатая бильярдной вдруг сместил белесенького пустомясого князя Львова и поставил сам себя во главе России!
– Хочу обратить внимание вашего превосходительства, – служебным тоном докладывал капитан, – что Керенский и Троц кий, безусловно, связаны. Мне, например, известно с достоверно стью, что именно Керенский уже два раза спасал Троцкого от верной смерти. У преображенцев он его буквально из рук вырвал! Ну а Троцкий со своей стороны недавно спас Чернова. Компания, как видите, с чесночным духом: Керенский, Троцкий, Чернов. Думаю, что они себя еще покажут…
Лавр Георгиевич поинтересовался отношением капитана к Савинкову. Недавно бывший террорист и литератор оставил фронт и уехал в Петроград. Керенский, став премьер-министром, оставил за собой и пост военного министра. Савинкова он поставил во главе своей военной канцелярии.
Вместо обычного ответа напрямик Нежинцев спросил:
– Вам, ваше превосходительство, не доводилось читать его сочинений? Любопытно. Мне кажется, он так долго прожил среди шпионов и провокаторов, что сам невольно влез в их шкуру. Попробуй-ка после этого разберись, кого он, в сущности, всю жизнь обманывал: своих врагов или себя самого?.. – Помолчав, прибавил: – Такие особи обычно продают себя любому, кто их купит.
Нежинцев считал и Керенского, и Савинкова ягодками с одного куста. Обе знаменитые фигуры обозначились из смрадного тумана, заклубившегося тучей над вспучившимся российским болотом. Тот и другой, военный министр и главный армейский комиссар, жили на проценты с политического капитала, для обоих трамплином послужили их пестрые, отчаянные биографии.
Как специалист по террору, Савинков представлялся капитану личностью более основательной. По крайней мере, у него хватило ума не напяливать на себя эти пошлейшие желтые сапоги с серебряными шпорами! Пожалуй, Савинков продержится подольше. Если Керенский уже достиг предела, потолка, то Савинковпо-прежнему устремляет свои хищные глаза наверх – для близкой соблазнительной вершины ему оставалось совсем немного.
Держаться друг за дружку обоих заставляют обстоятельства. Однако наверху, на самом острие, двоим уже не поместиться. Следовательно…
– Вообще, они охотно продадут себя любому, кто их купит. Вопрос: кто соблазнится? Товар подержанный.
Решившись на последний разговор с Корниловым, капитан Нежинцев искренне сострадал полюбившемуся ему генералу. Громадный пост представлялся невыразимо тяжким. Вокруг царила обстановка лживости и жадности. Он мог опереться лишь на кучку подлинных патриотов. Минину и князю Пожарскому было много легче: им помогала вся Россия. Да и в Кремле тогда засели чужаки, поляки, басурмане. Теперь же в Зимнем и в Таврическом дворцах неистово хозяйничали русские, российские, свои. Нынешняя гангрена была куда страшнее и опаснее тогдашней.
Тем настоятельнее требовалось поторопиться со спасением России!
Расставшись с умницей капитаном, Лавр Георгиевич вспомнил недавние пророчества начальника своего штаба. Золотая голова Нежинцева на самом деле обещала ему большой полет. К сожалению, несчастья России ломали судьбы многих ее выдающихся сыновей.
Капитан оставил свой важный и секретный пост и отправился в строй обыкновенным офицером-командиром. Он принялся сколачивать ударный полк из первых добровольцев Белой идеи. Так потребовалось для любимой им России.
Сейчас Отечество более всего нуждалось в верных солдатах.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В роковые для России годы небывалую активность в ее столице проявляли посольства трех держав: Германии, Великобритании и Франции. Это были три гнезда, три центра, три деятельных штаба, каждый во главе с опытнейшим дипломатом.
Начало мировой бойни заставило графа Пурталеса уехать в Берлин, оставив величественный особняк германского посольства на растерзание обезумевшей уличной черни. В Петербурге (вскоре переименованном в Петроград) остались действовать Морис Пале-олог и Джордж Бьюкеннен. Оба имели за плечами колоссальный опыт и, сознавая, что от состояния российских дел зависит будущее как Европы, так и мира, напрягали все свои усилия, чтобы громадная держава на востоке континента исправно функционировала, используя свои безграничные ресурсы всяческого сырья и людского материала.
Дипломаты обычно не вмешиваются во внутреннюю жизнь страны, при правительстве которой они аккредитованы. Однако это нисколько не мешает им при случае поддерживать заговоры и даже втайне финансировать террористические акты.
Время от времени казенный мир русской столицы сотрясали неожиданные и трудно объяснимые перемены. Так вышло с назначением министром внутренних дел Протопопова, с отставкой и моментальным возвращением на пост главы правительства Горе-мыкина, с отставкой молодого вылощенного англомана Сазонова, возглавлявшего Министерство иностранных дел, наконец, скандальное отрешение от должности Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, после чего руководство всеми русскими фронтами взвалил на свои неопытные плечи сам Николай И. Все эти перемещения походили на беспокойную поверхность текучих вод, и только люди, опытные, искушенные, догадывались об истинной подоплеке взлетов и падений государственных персон, судьба которых самым тесным образом сплеталась с участью изнемогающей под бременем войны империи.
Пост полномочного представителя Великобритании в России Джордж Бьюкеннен занял за год до убийства Столыпина и за четыре года до начала Великой войны.
Агреман на нового посла был получен без всяких затруднений. Бьюкеннен познакомился с царской четой 16 лет назад, еще в пору, когда Николай II и Александра Федоровна были женихом и невестой. Подобное знакомство конечно же весьма учитывалось при назначении сэра Джорджа. Сердечный прием в Зимнем дворце и в Царском Селе ему был обеспечен.
Нового посла Великобритании ждали в Петербурге неотложные дела. В первую очередь следовало разрешить межгосударственные трения, связанные со строительством железной дороги в Персии. Русское правительство не могло равнодушно взирать на лихорадочную деятельность английских агентов, наводнивших приграничную с Россией азиатскую страну. В памяти русских не меркло злодейское убийство Грибоедова… Кроме того, на плечи Бьюкеннена свалились хлопоты английских рыбопромышленников. Дело в том, что Россия недавно запретила лов рыбы в своей прибрежной зоне (от трех до двенадцати верст). С энергичными протестами немедленно выступили Великобритания и Япония.
Сэр Джордж стал частым гостем в царских резиденциях. По части приближенности к трону с ним мог состязаться лишь посол Франции Морис Палеолог.
Расположение царя помогло Бьюкеннену пережить грандиозный скандал, связанный с кражей секретнейших документов русского Генерального штаба. Морской атташе английского посольства сумел соблазнить изрядной суммой одного из штабных чиновников и оказался обладателем книги морских сигналов русского военного флота. Операция сорвалась при передаче денег и документов. Виновники попались с поличным. О скандале разнюхали газеты. Сэр Джордж моментально ощутил, что сидит в своем важном кресле, словно на раскаленной сковородке. В Лондоне таких провалов не прощали. Бьюкеннен опрометью бросился в Царское Село… Покровительство государя помогло замять скандал «малой кровью». Морского атташе выслали из России, а штабного чиновника осудили на двенадцать лет каторги.
Полномочные представители великих европейских держав традиционно сознают свое значение и влияние. С их мнением не могут не считаться самые высокопоставленные деятели тех государств, в которых они аккредитованы. Задача послов состоит в том, чтобы умело пользоваться этим влиянием. Оба дипломата – и английский, и французский – демонстрировали высочайшую степень своего искусства.
Помимо прочных позиций в Зимнем дворце оба посла сумели создать обстановку искренней сердечности в российском Министерстве иностранных дел. Сазонов считался убежденнейшим англоманом, просвещенным европейцем. Джентльменская дружба связывала его с Бьюкенненом с тех пор, когда он работал советником русского посольства в Лондоне. Русский министр иностранных дел был частым и желанным гостем в посольствах обеих стран, оба посла неизменно встречали в сазоновском кабинете сердечнейший прием.
Устранение Столыпина и осуждение думской фракции большевиков в Сибирь выглядело как вполне естественное развитие внутреннего кризиса, назревавшего в России с каждым днем. На повестку дня выдвигалась главная задача: стравливание держав, в которых еще сохранялись самодержавные монархии.
Такими государствами в Европе являлись Россия, Германия и Австро-Венгрия.
В прошлом веке сумасбродный Петр III, едва утвердившись на дедовском троне, немедленно разорвал союз с Францией и протянул руку Фридриху П. В одно мгновение вчерашний враг превратился в союзника. Этот политический зигзаг, который прозевало посольство Великобритании в России, решительным образом изменил итоги кровопролитной Семилетней войны. Хищная Германия спаслась от неминуемого поражения и осталась безнаказанной.
При одной мысли, что нечто похожее может произойти и в нынешней войне, Джордж Бьюкеннен надолго лишался покоя. А Германия, он знал, истощая свои силы на два фронта, настойчиво искала любого способа выключить Россию из этой слишком затянувшейся войны. И поиски эти становились все более бесцеремонными.
Намерения Германии полностью совпадали с настроением так называемой «немецкой партии» в России. Возле русского трона все чаще появлялись люди, сознававшие, что эта истребительная бойня совершенно не нужна России. Продолжение ее грозит опасностью страшного революционного взрыва. Жестокая война уже давно утратила патриотический порыв, с каким была встречена три года назад. Погибельность ее начинало сознавать все взбаламученное русское общество.
Свою задачу дипломата, полномочного представителя страны, чьи интересы заключались в полнейшем сокрушении Германии, Джордж Бьюкеннен видел в разрушении интриг «немецкой партии», в обезвреживании нежелательных настроений в ближайшем царском окружении. Самую деятельную поддержку он находил у французского посла Мориса Палеолога. Цели обоих дипломатов покамест совпадали полностью: Россия должна, она просто обязана продолжать войну! Если только русский солдат воткнет штык в землю, хищные тевтоны обрушатся всей своей мощью на прекрасную Францию. Светоч мира, блистательный Париж, избежавший «чудом на Марне» немецкого вторжения, не допускал и мысли повторения недавнего кошмара. Не улыбался разгром союзника и Лондону. Век назад водная гладь Ла-Манша остановила порыв Наполеона. Однако где гарантия, что кто-ни-будь из нынешних немецких стратегов не плюнет на эту природную преграду?
Укрываясь за траншеей Ла-Манша, Великобритания пристально следила за тем, чтобы политический котел Европы клокотал на определенном градусе. Подобно опытному повару, английская дипломатия время от времени подбрасывала в этот котел необходимые добавки, не допуская, чтобы варево вдруг не выхлестну-лось через край.
Служба в такой сложной, с явной азиатчиной, стране усыпана не одними розами. Сэр Джордж познал и горечь поражений. Убийство Столыпина, свержение с поста Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, зверская расправа с Распутиным, замена министра иностранных дел англомана Сазонова – таков неполный перечень дипломатических неудач Бьюкеннена. Его враги, его противники работали, напрягая силы и не упуская ни одной возможности в сложнейшем мире политических интриг.
Нынешней зимой вынужден был оставить свой высокий пост Коковцев. Следом за ним слетел и отправился на Кавказ князь Орлов, много лет являвшийся начальником военной канцелярии царя… Не удержался Маклаков, заменили Сухомлинова, Щегло-витова и Саблера.
Громогласный толстяк Родзянко, председатель Думы, сумел образовать комитет из представителей армии, Думы и промышленности с громадными полномочиями (Военно-промышленный комитет во главе с Гучковым). Как бы в ответ «немецкая партия» ответила атакой на Сазонова, министра иностранных дел. В отстранении Сазонова сказалась личная ненависть к нему самой царицы. Сазонов решительно противился как удалению на Кавказ великого князя Николая Николаевича, так и в особенности тому, чтобы Николай II взваливал на свои плечи тяжкое бремя Верховного главнокомандующего. В довершение к этому Сазонов принялся подбивать группу министров обратиться с прошением к царю с просьбой убрать из правительства Горемыкина.
От неудач никто не застрахован. Необходимо, чтобы победы перекрывали поражения. До последних дней так оно и выходило, и сэр Джордж уверенно исполнял свои нелегкие обязанности. Однако чем было перекрывать сначала немилостивое, а затем и явно враждебное отношение самой императрицы Александры Федоровны?Возраставшие козни «немецкой партии» сильно подрывали престиж посла Великобритании. Отношения с двором портились непоправимо. И по мере того как ухудшалась обстановка на фронтах, Бьюкеннену все труднее приходилось испрашивать высочайшую аудиенцию для передачи Николаю II разнообразных обращений британского правительства.
Как и многие вокруг, сэр Джордж также считал, что год 1916-й явился «последним» не только для России, но и для Европы. В следующем, 1917 году мир пережил небывалое крушение всего политического здания воюющего континента.
Начало мировой бойни заставило графа Пурталеса уехать в Берлин, оставив величественный особняк германского посольства на растерзание обезумевшей уличной черни. В Петербурге (вскоре переименованном в Петроград) остались действовать Морис Пале-олог и Джордж Бьюкеннен. Оба имели за плечами колоссальный опыт и, сознавая, что от состояния российских дел зависит будущее как Европы, так и мира, напрягали все свои усилия, чтобы громадная держава на востоке континента исправно функционировала, используя свои безграничные ресурсы всяческого сырья и людского материала.
Дипломаты обычно не вмешиваются во внутреннюю жизнь страны, при правительстве которой они аккредитованы. Однако это нисколько не мешает им при случае поддерживать заговоры и даже втайне финансировать террористические акты.
Время от времени казенный мир русской столицы сотрясали неожиданные и трудно объяснимые перемены. Так вышло с назначением министром внутренних дел Протопопова, с отставкой и моментальным возвращением на пост главы правительства Горе-мыкина, с отставкой молодого вылощенного англомана Сазонова, возглавлявшего Министерство иностранных дел, наконец, скандальное отрешение от должности Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, после чего руководство всеми русскими фронтами взвалил на свои неопытные плечи сам Николай И. Все эти перемещения походили на беспокойную поверхность текучих вод, и только люди, опытные, искушенные, догадывались об истинной подоплеке взлетов и падений государственных персон, судьба которых самым тесным образом сплеталась с участью изнемогающей под бременем войны империи.
Пост полномочного представителя Великобритании в России Джордж Бьюкеннен занял за год до убийства Столыпина и за четыре года до начала Великой войны.
Агреман на нового посла был получен без всяких затруднений. Бьюкеннен познакомился с царской четой 16 лет назад, еще в пору, когда Николай II и Александра Федоровна были женихом и невестой. Подобное знакомство конечно же весьма учитывалось при назначении сэра Джорджа. Сердечный прием в Зимнем дворце и в Царском Селе ему был обеспечен.
Нового посла Великобритании ждали в Петербурге неотложные дела. В первую очередь следовало разрешить межгосударственные трения, связанные со строительством железной дороги в Персии. Русское правительство не могло равнодушно взирать на лихорадочную деятельность английских агентов, наводнивших приграничную с Россией азиатскую страну. В памяти русских не меркло злодейское убийство Грибоедова… Кроме того, на плечи Бьюкеннена свалились хлопоты английских рыбопромышленников. Дело в том, что Россия недавно запретила лов рыбы в своей прибрежной зоне (от трех до двенадцати верст). С энергичными протестами немедленно выступили Великобритания и Япония.
Сэр Джордж стал частым гостем в царских резиденциях. По части приближенности к трону с ним мог состязаться лишь посол Франции Морис Палеолог.
Расположение царя помогло Бьюкеннену пережить грандиозный скандал, связанный с кражей секретнейших документов русского Генерального штаба. Морской атташе английского посольства сумел соблазнить изрядной суммой одного из штабных чиновников и оказался обладателем книги морских сигналов русского военного флота. Операция сорвалась при передаче денег и документов. Виновники попались с поличным. О скандале разнюхали газеты. Сэр Джордж моментально ощутил, что сидит в своем важном кресле, словно на раскаленной сковородке. В Лондоне таких провалов не прощали. Бьюкеннен опрометью бросился в Царское Село… Покровительство государя помогло замять скандал «малой кровью». Морского атташе выслали из России, а штабного чиновника осудили на двенадцать лет каторги.
Полномочные представители великих европейских держав традиционно сознают свое значение и влияние. С их мнением не могут не считаться самые высокопоставленные деятели тех государств, в которых они аккредитованы. Задача послов состоит в том, чтобы умело пользоваться этим влиянием. Оба дипломата – и английский, и французский – демонстрировали высочайшую степень своего искусства.
Помимо прочных позиций в Зимнем дворце оба посла сумели создать обстановку искренней сердечности в российском Министерстве иностранных дел. Сазонов считался убежденнейшим англоманом, просвещенным европейцем. Джентльменская дружба связывала его с Бьюкенненом с тех пор, когда он работал советником русского посольства в Лондоне. Русский министр иностранных дел был частым и желанным гостем в посольствах обеих стран, оба посла неизменно встречали в сазоновском кабинете сердечнейший прием.
Устранение Столыпина и осуждение думской фракции большевиков в Сибирь выглядело как вполне естественное развитие внутреннего кризиса, назревавшего в России с каждым днем. На повестку дня выдвигалась главная задача: стравливание держав, в которых еще сохранялись самодержавные монархии.
Такими государствами в Европе являлись Россия, Германия и Австро-Венгрия.
В прошлом веке сумасбродный Петр III, едва утвердившись на дедовском троне, немедленно разорвал союз с Францией и протянул руку Фридриху П. В одно мгновение вчерашний враг превратился в союзника. Этот политический зигзаг, который прозевало посольство Великобритании в России, решительным образом изменил итоги кровопролитной Семилетней войны. Хищная Германия спаслась от неминуемого поражения и осталась безнаказанной.
При одной мысли, что нечто похожее может произойти и в нынешней войне, Джордж Бьюкеннен надолго лишался покоя. А Германия, он знал, истощая свои силы на два фронта, настойчиво искала любого способа выключить Россию из этой слишком затянувшейся войны. И поиски эти становились все более бесцеремонными.
Намерения Германии полностью совпадали с настроением так называемой «немецкой партии» в России. Возле русского трона все чаще появлялись люди, сознававшие, что эта истребительная бойня совершенно не нужна России. Продолжение ее грозит опасностью страшного революционного взрыва. Жестокая война уже давно утратила патриотический порыв, с каким была встречена три года назад. Погибельность ее начинало сознавать все взбаламученное русское общество.
Свою задачу дипломата, полномочного представителя страны, чьи интересы заключались в полнейшем сокрушении Германии, Джордж Бьюкеннен видел в разрушении интриг «немецкой партии», в обезвреживании нежелательных настроений в ближайшем царском окружении. Самую деятельную поддержку он находил у французского посла Мориса Палеолога. Цели обоих дипломатов покамест совпадали полностью: Россия должна, она просто обязана продолжать войну! Если только русский солдат воткнет штык в землю, хищные тевтоны обрушатся всей своей мощью на прекрасную Францию. Светоч мира, блистательный Париж, избежавший «чудом на Марне» немецкого вторжения, не допускал и мысли повторения недавнего кошмара. Не улыбался разгром союзника и Лондону. Век назад водная гладь Ла-Манша остановила порыв Наполеона. Однако где гарантия, что кто-ни-будь из нынешних немецких стратегов не плюнет на эту природную преграду?
Укрываясь за траншеей Ла-Манша, Великобритания пристально следила за тем, чтобы политический котел Европы клокотал на определенном градусе. Подобно опытному повару, английская дипломатия время от времени подбрасывала в этот котел необходимые добавки, не допуская, чтобы варево вдруг не выхлестну-лось через край.
Служба в такой сложной, с явной азиатчиной, стране усыпана не одними розами. Сэр Джордж познал и горечь поражений. Убийство Столыпина, свержение с поста Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, зверская расправа с Распутиным, замена министра иностранных дел англомана Сазонова – таков неполный перечень дипломатических неудач Бьюкеннена. Его враги, его противники работали, напрягая силы и не упуская ни одной возможности в сложнейшем мире политических интриг.
Нынешней зимой вынужден был оставить свой высокий пост Коковцев. Следом за ним слетел и отправился на Кавказ князь Орлов, много лет являвшийся начальником военной канцелярии царя… Не удержался Маклаков, заменили Сухомлинова, Щегло-витова и Саблера.
Громогласный толстяк Родзянко, председатель Думы, сумел образовать комитет из представителей армии, Думы и промышленности с громадными полномочиями (Военно-промышленный комитет во главе с Гучковым). Как бы в ответ «немецкая партия» ответила атакой на Сазонова, министра иностранных дел. В отстранении Сазонова сказалась личная ненависть к нему самой царицы. Сазонов решительно противился как удалению на Кавказ великого князя Николая Николаевича, так и в особенности тому, чтобы Николай II взваливал на свои плечи тяжкое бремя Верховного главнокомандующего. В довершение к этому Сазонов принялся подбивать группу министров обратиться с прошением к царю с просьбой убрать из правительства Горемыкина.
От неудач никто не застрахован. Необходимо, чтобы победы перекрывали поражения. До последних дней так оно и выходило, и сэр Джордж уверенно исполнял свои нелегкие обязанности. Однако чем было перекрывать сначала немилостивое, а затем и явно враждебное отношение самой императрицы Александры Федоровны?Возраставшие козни «немецкой партии» сильно подрывали престиж посла Великобритании. Отношения с двором портились непоправимо. И по мере того как ухудшалась обстановка на фронтах, Бьюкеннену все труднее приходилось испрашивать высочайшую аудиенцию для передачи Николаю II разнообразных обращений британского правительства.
Как и многие вокруг, сэр Джордж также считал, что год 1916-й явился «последним» не только для России, но и для Европы. В следующем, 1917 году мир пережил небывалое крушение всего политического здания воюющего континента.