Страница:
Тэмпи подошла ближе.
– Простите, господин офицер.
Дежурный обернулся к ней и нахмурился.
– Да, мадам. Чем могу служить?
– Может, вы мне сообщите, что случилось с юношей, о котором спрашивают эти люди?
– О! – Сержант внимательно разглядывал Тэмпи. – Могу я узнать, почему это вас так интересует?
– Я приехала из Уоллабы, где живет этот юноша. Его родители просили меня приглядеть за ним.
– Вот как? И у вас есть какие-нибудь полномочия?
– А разве нужны какие-то особые полномочия, чтобы взять под залог подростка, арестованного полицией без основательных причин? Вот моя визитная карточка.
Сержант взял карточку, изучил ее и как-то неловко улыбнулся.
– Ничем не могу помочь. Для меня важно мнение полицейских. А они заявляют, что он оказал при аресте сопротивление и оскорбил представителей власти. Вам лучше приехать завтра утром, когда будет начальство. При таком обвинении я не могу отпустить его под залог.
– Раз так, я хочу повидать этого юношу и узнать, что именно я должна сказать по телефону своему адвокату.
– А вот угрожать нам не стоит.
– Впервые слышу, что звонок к адвокату можно расценить как угрозу.
Сержант что-то тихо сказал полицейскому за соседним столом. Тот встал и вышел через дверь, ведущую во внутренние помещения. Прошло довольно много времени. Наконец двое полицейских в форме ввели Ларри, поддерживая его с обеих сторон. Глаза мальчика были полузакрыты, на губах запеклась кровь.
– Стой прямо! – рявкнул сержант.
Ларри попытался выпрямиться, но не смог. И если бы один из полицейских не подхватил его, он наверняка упал бы.
– Он еще и пьян, – фыркнул сержант.
– Я видела этого юношу не более получаса назад. Он был абсолютно трезв и здоров. А теперь посмотрите, что с ним сделали эти негодяи.
Тэмпи подошла к Ларри и положила руку ему на плечо. Он с трудом остановил на ней свой взгляд. Она вытерла кровь с его рта.
– Он напал на полицейского, – произнес один из охранников.
– Напал на полицейского! Если вы имеете в виду тех двух бандитов, которые ворвались в дом, то каждый из них был по крайней мере в два раза крупнее его.
– У вас есть жалобы на действия полиции?
– Я выскажу их в другое, более подходящее время, когда дело будет в руках моего адвоката. А сейчас я собираюсь отвезти этого юношу к врачу. Пока вы уладите все формальности, разрешите ему присесть. Он же не может стоять.
Охранник придвинул Ларри стул.
– Выпустить его мы не можем. Он обвиняется в преступлении, совершенном в Уоллабе. Там он тоже набросился на полицейского.
– Я знаю об этом деле. Там будут счастливы поскорее замять его. – И, не дав возможности сержанту что-либо ответить, она спросила: – Так, значит, я могу взять этого юношу с собой?
Вид у сержанта был унылый.
– Уж лучше оставьте его здесь, мадам. Пусть проспится, – сказал он, словно уговаривая ее.
– В этом нет никакой необходимости. Ради чего? Чтобы скрыть то, что сделали с ним ваши люди?
– Мне не нравится, как вы разговариваете, мадам.
– В таком случае мы квиты. Мне не нравится то, что вытворяют ваши люди. Так как же, отпустите вы его со мной или мне позвонить врачу, адвокату и в редакцию газеты, где я сотрудничаю? Может быть, необходимо, чтобы все мы провели ночь здесь?
Сержант и оба констебля отошли к соседнему столу и стали шептаться. Том отвел Тэмпи в сторону и сказал:
– На вашем месте, миссис Кэкстон, я не стал бы увозить его к себе домой. Заставьте их позвонить в больницу принца Альфреда и вызвать «скорую помощь». Там хорошие доктора и все, что нужно мальчику, будет сделано. К тому же они не побоятся дать правдивое заключение о состоянии его здоровья. А это сейчас крайне важно.
Наконец сержант вернулся к своему столу. В огромной руке он держал ручку и книгу регистрации арестованных.
– Предупреждаю вас, мадам, это противоречит нашим правилам, а мы не любим их нарушать. Преступника, обвиненного в нападении на полицейского, обычно не отпускают под залог. Это опасно. Ну ладно уж, мы пойдем вам навстречу, только залог будет двадцать фунтов.
– А обычный залог в этом районе, как мне кажется, пять фунтов?
– Да, но это в случаях более мелкого нарушения: сквернословие, хулиганство. Здесь же было дважды совершено нападение на полицейских и оказано сопротивление при аресте. Кстати, чеки мы не принимаем.
На лице сержанта мелькнула тень разочарования, когда Тэмпи выложила на стол четыре ассигнации по пять фунтов.
– А теперь будьте любезны позвонить и вызвать «скорую помощь».
Сержант с явной неохотой стал крутить телефонный диск.
Эту ночь Тэмпи спала как убитая. Проснувшись утром, она почувствовала, что голова ее работает с четкостью, доселе невиданной.
Она позвонила в больницу. Сестра вежливо ответила ей, что Ларри дали снотворное и он спит. У него сломаны два ребра, кроме того, отмечено легкое сотрясение мозга. К счастью, рентген не показал повреждений костей черепа. Потом Тэмпи позвонила своему адвокату. К ее удивлению, он проявил интерес к этому делу. Потом она отправила телеграмму Тому с просьбой увидеться.
Она отошла от телефона с бьющимся сердцем, но постаралась взять себя в руки и стала обдумывать, как лучше подойти к Киту. Ее удивило собственное хладнокровие. Еще неделю назад она вряд ли могла бы себе представить, что способна потребовать у Кита свидания. Она скорее умерла бы, чем пошла на это. Теперь ее личные переживания отошли на второй план, уступив место недавним событиям, а ее прошлое, как ей казалось, уже принадлежало кому-то другому.
Странно ей было вспоминать, с какой неохотой она ехала к мэру. Кто это сказал, что важно сделать первый шаг? И правда – собери всю свою храбрость и встреться лицом к лицу с тем, чего ты боишься, – страх пройдет сам собой. Теперь, после стычки с полицией прошлой ночью, она уже ничего не будет бояться, ничего – даже встречи с Китом.
Часть четвертая
– Простите, господин офицер.
Дежурный обернулся к ней и нахмурился.
– Да, мадам. Чем могу служить?
– Может, вы мне сообщите, что случилось с юношей, о котором спрашивают эти люди?
– О! – Сержант внимательно разглядывал Тэмпи. – Могу я узнать, почему это вас так интересует?
– Я приехала из Уоллабы, где живет этот юноша. Его родители просили меня приглядеть за ним.
– Вот как? И у вас есть какие-нибудь полномочия?
– А разве нужны какие-то особые полномочия, чтобы взять под залог подростка, арестованного полицией без основательных причин? Вот моя визитная карточка.
Сержант взял карточку, изучил ее и как-то неловко улыбнулся.
– Ничем не могу помочь. Для меня важно мнение полицейских. А они заявляют, что он оказал при аресте сопротивление и оскорбил представителей власти. Вам лучше приехать завтра утром, когда будет начальство. При таком обвинении я не могу отпустить его под залог.
– Раз так, я хочу повидать этого юношу и узнать, что именно я должна сказать по телефону своему адвокату.
– А вот угрожать нам не стоит.
– Впервые слышу, что звонок к адвокату можно расценить как угрозу.
Сержант что-то тихо сказал полицейскому за соседним столом. Тот встал и вышел через дверь, ведущую во внутренние помещения. Прошло довольно много времени. Наконец двое полицейских в форме ввели Ларри, поддерживая его с обеих сторон. Глаза мальчика были полузакрыты, на губах запеклась кровь.
– Стой прямо! – рявкнул сержант.
Ларри попытался выпрямиться, но не смог. И если бы один из полицейских не подхватил его, он наверняка упал бы.
– Он еще и пьян, – фыркнул сержант.
– Я видела этого юношу не более получаса назад. Он был абсолютно трезв и здоров. А теперь посмотрите, что с ним сделали эти негодяи.
Тэмпи подошла к Ларри и положила руку ему на плечо. Он с трудом остановил на ней свой взгляд. Она вытерла кровь с его рта.
– Он напал на полицейского, – произнес один из охранников.
– Напал на полицейского! Если вы имеете в виду тех двух бандитов, которые ворвались в дом, то каждый из них был по крайней мере в два раза крупнее его.
– У вас есть жалобы на действия полиции?
– Я выскажу их в другое, более подходящее время, когда дело будет в руках моего адвоката. А сейчас я собираюсь отвезти этого юношу к врачу. Пока вы уладите все формальности, разрешите ему присесть. Он же не может стоять.
Охранник придвинул Ларри стул.
– Выпустить его мы не можем. Он обвиняется в преступлении, совершенном в Уоллабе. Там он тоже набросился на полицейского.
– Я знаю об этом деле. Там будут счастливы поскорее замять его. – И, не дав возможности сержанту что-либо ответить, она спросила: – Так, значит, я могу взять этого юношу с собой?
Вид у сержанта был унылый.
– Уж лучше оставьте его здесь, мадам. Пусть проспится, – сказал он, словно уговаривая ее.
– В этом нет никакой необходимости. Ради чего? Чтобы скрыть то, что сделали с ним ваши люди?
– Мне не нравится, как вы разговариваете, мадам.
– В таком случае мы квиты. Мне не нравится то, что вытворяют ваши люди. Так как же, отпустите вы его со мной или мне позвонить врачу, адвокату и в редакцию газеты, где я сотрудничаю? Может быть, необходимо, чтобы все мы провели ночь здесь?
Сержант и оба констебля отошли к соседнему столу и стали шептаться. Том отвел Тэмпи в сторону и сказал:
– На вашем месте, миссис Кэкстон, я не стал бы увозить его к себе домой. Заставьте их позвонить в больницу принца Альфреда и вызвать «скорую помощь». Там хорошие доктора и все, что нужно мальчику, будет сделано. К тому же они не побоятся дать правдивое заключение о состоянии его здоровья. А это сейчас крайне важно.
Наконец сержант вернулся к своему столу. В огромной руке он держал ручку и книгу регистрации арестованных.
– Предупреждаю вас, мадам, это противоречит нашим правилам, а мы не любим их нарушать. Преступника, обвиненного в нападении на полицейского, обычно не отпускают под залог. Это опасно. Ну ладно уж, мы пойдем вам навстречу, только залог будет двадцать фунтов.
– А обычный залог в этом районе, как мне кажется, пять фунтов?
– Да, но это в случаях более мелкого нарушения: сквернословие, хулиганство. Здесь же было дважды совершено нападение на полицейских и оказано сопротивление при аресте. Кстати, чеки мы не принимаем.
На лице сержанта мелькнула тень разочарования, когда Тэмпи выложила на стол четыре ассигнации по пять фунтов.
– А теперь будьте любезны позвонить и вызвать «скорую помощь».
Сержант с явной неохотой стал крутить телефонный диск.
Эту ночь Тэмпи спала как убитая. Проснувшись утром, она почувствовала, что голова ее работает с четкостью, доселе невиданной.
Она позвонила в больницу. Сестра вежливо ответила ей, что Ларри дали снотворное и он спит. У него сломаны два ребра, кроме того, отмечено легкое сотрясение мозга. К счастью, рентген не показал повреждений костей черепа. Потом Тэмпи позвонила своему адвокату. К ее удивлению, он проявил интерес к этому делу. Потом она отправила телеграмму Тому с просьбой увидеться.
Она отошла от телефона с бьющимся сердцем, но постаралась взять себя в руки и стала обдумывать, как лучше подойти к Киту. Ее удивило собственное хладнокровие. Еще неделю назад она вряд ли могла бы себе представить, что способна потребовать у Кита свидания. Она скорее умерла бы, чем пошла на это. Теперь ее личные переживания отошли на второй план, уступив место недавним событиям, а ее прошлое, как ей казалось, уже принадлежало кому-то другому.
Странно ей было вспоминать, с какой неохотой она ехала к мэру. Кто это сказал, что важно сделать первый шаг? И правда – собери всю свою храбрость и встреться лицом к лицу с тем, чего ты боишься, – страх пройдет сам собой. Теперь, после стычки с полицией прошлой ночью, она уже ничего не будет бояться, ничего – даже встречи с Китом.
Часть четвертая
Тэмпи так медленно набирала номер телефона, что попала не туда, куда нужно. Она подождала немного, потом снова начала крутить диск, стараясь привести в порядок свои мысли, сосредоточиться на том, что и как она будет говорить.
Она набрала номер, назвала добавочный, и телефонистка соединила ее с кабинетом редактора. Трубку сняла его секретарша. Послышался голос, бесстрастный, как у всех высокооплачиваемых секретарей:
– Простите, но сейчас мистер Мастерс занят. Я могу позвонить вам, когда он освободится, если вас это устроит.
– Передайте, пожалуйста, мистеру Мастерсу, что я звоню по неотложному личному делу.
– А кто это говорит?
Тэмпи хотелось скопировать тон секретарши, но в горле у нее что-то сжалось.
– Передайте ему, что с ним хочет говорить миссис Кэкстон.
Она была готова к ответу, что редактор недавно уехал. Она была готова к чему угодно, но только не к его резкому голосу, раздавшемуся у самого уха:
– С чего это, черт возьми, тебе вдруг вздумалось сюда звонить?
– Мне нужно тебя увидеть.
– Это невозможно. В пять у меня заседание.
– Тогда я приеду и буду ждать у дверей твоего кабинета, пока ты не освободишься.
Наступила продолжительная пауза. Тэмпи так сильно прижала трубку к уху, что оно начало болеть. Они не виделись год и три месяца, а как он с ней разговаривает!
Наконец он спросил:
– Ты где?
– В Пассаже.
– А-а.
Снова продолжительная пауза. Затем с бесцеремонностью, так свойственной ему в обращении с другими людьми, но только не с ней, он сказал:
– Жди меня в «Синей птице», но я смогу уделить тебе не больше десяти минут.
Послышался щелчок, и она медленно положила трубку.
«Синяя птица» – кафе, где по-домашнему пекли пшеничные лепешки, подавали кофе с ликером, где было приятно посидеть. Обычно туда заходили отдохнуть в конце дня, проведенного в городе, пожилые дамы из пригородов. В этот час там были всего две посетительницы, которые демонстрировали друг другу покупки, доставая их из доверху наполненных сумок.
Тэмпи села за самый дальний столик в углу зала, заказала кофе, вытащила пудреницу, чтобы как следует разглядеть себя, радуясь, что до прихода сюда два часа провела в парикмахерской.
Она надела серьги с топазами, которые, как говорил Кит, делали ее глаза похожими на глаза тигрицы из Таронга-парка. Это была их шутка. На какой-то миг она почувствовала его губы на своих веках, услышала его шепот: «Нет, наверняка в тебе скрыто что-то такое, чего мне никак не найти. Почему глаза у тебя как у тигрицы?»
Сейчас все это казалось ей таким далеким, словно перед ней проходила чужая жизнь, прожитая другим человеком. Она сидела и думала, сработает ли в ней защитный механизм или все ее самообладание бесследно исчезнет, едва он войдет.
И вот он вошел. В дверях остановился и окинул взором кафе. Когда он сел напротив нее, она почувствовала огромное облегчение – сердце ее не защемило от радости, как бывало всегда, когда они встречались, и не зашлось от боли, как было, когда он ее бросил. Она только очень удивилась, увидев, как изменился он за эти пятнадцать месяцев. Во всем его облике появилась какая-то округлость. И дело было не только в том, что он прибавил в весе. Нет, тут было что-то еще, кроме полноты и оплывшего лица.
Не поздоровавшись, он потребовал чашку кофе и сказал:
– Все это чертовски неудобно.
Она ничего не ответила, бесстрастно размышляя о том, что стоит человеку слегка поправиться – и прежнее впечатление о нем полностью исчезает. Теперь Кит выглядел преуспевающим дельцом.
Когда-то он обожал небрежность в одежде. Теперь на нем был безукоризненно сшитый из превосходного материала костюм с небольшими лацканами и узкий галстук – то есть все то, что американская мода сделала как бы униформой большинства деловых людей.
Он взглянул на часы – новые, золотые, элегантные, самой известной фирмы, очень дорогие. Раньше он всегда подчеркивал, что ненавидит золото. Теперь редактор явно увлекался им, особенно после того, как женился на дочери владельца своей газеты.
Он отхлебнул кофе и сделал гримасу.
– Ужасный кофе. Пойдем лучше в ресторан.
– Но тогда все десять минут мы потратим на дорогу.
– Не волнуйся. Пойдем.
Он расплатился, взял ее под руку, и они пошли рядом, совсем близко друг к другу, словно никогда и не расставались.
Он выбрал ресторан, где любили проводить время игроки на скачках, не спрашивая, заказал ей, как всегда, херес, а себе, к ее великому изумлению, виски.
– Извини, – сказала она, – я не пью. – И, обратившись к официанту, попросила: – Принесите мне, пожалуйста, лимонад.
Кит не обратил на это никакого внимания – он оценивающе смотрел на нее, откинувшись в кресле.
– Ты прекрасно выглядишь, черт возьми.
– Да, неплохо.
Одним глотком он осушил стакан, потом открыл портсигар из чеканного золота, патина на котором не оставляла сомнений в том, что это вещь старинная и не подделка. Он хотел было протянуть портсигар ей, но замешкался. Она все же успела увидеть дарственную надпись на внутренней стороне крышки. Наконец он вынул две сигареты и зажег их золотой зажигалкой с его монограммой.
– Я слышал, ты была больна, – сказал он, но фраза прозвучала как вопрос.
– Да, противный грипп. Но теперь я опять совершенно здорова.
– Ну, что ж, все остальное пошло тебе на пользу.
Улыбка его была такой знакомой, правда, она совсем не вязалась с настороженностью в его глазах.
Она выпустила колечко дыма, стараясь собрать всю свою храбрость, чтобы сказать уже отрепетированные слова, которые теперь вдруг заметались у нее в голове, словно мыши в клетке. Она чувствовала, что напротив нее сидит совершенно чужой человек. Он уже не был ни тем, кого она так долго любила, ни тем, по ком так сильно тосковала в своем одиночестве. Но он был тем, кто мог ей помочь. Она старалась видеть в нем только человека, чьей поддержкой должна была заручиться.
«Как все нелепо, – думала она. – Ну начинай же, переходи к делу. Ведь у тебя нет времени ходить вокруг да около».
Подавив в себе эти чувства, она сосредоточила все свое обаяние в глазах и с мольбой посмотрела на Кита, зная, что он опять обожает и ее, и этот блеск топазов в ее серьгах. Слова вдруг сами собой полились из ее уст.
– Я представляю себе, как ты занят. Ты очень добр, уделяя мне столько времени по первой же моей просьбе. Я вижу, как бегут стрелки.
Она взглянула на огромные, в богатом корпусе электрические настенные часы.
Он, казалось, забыл о времени, и она поняла: он солгал, говоря о заседании.
– Я хочу, чтобы ты помог моим друзьям.
Настороженность в его глазах стала еще заметнее, брови сошлись у переносицы, он весь напрягся, как фехтовальщик, готовый отразить удар противника.
– Если речь идет о какой-то сумме, это легко устроить.
– Нет, в деньгах я не нуждаюсь, спасибо. Тут нужно нечто другое.
– Тогда говори, в чем дело.
Она рассказала ему все, и с каждым словом ей становилось легче. Он слушал, не меняя выражения лица. Она говорила, и в голове у нее мелькали образы, как будто немой фильм сопровождал ее монолог. Кристофер, Кристофер и Занни, Кристофер и Кристина, такие похожие и все же такие разные. Уэйлер, нежно-голубое море. Она забыла, что намеревалась пустить в ход свои чары. Она умоляла его о чем-то, что было важно не только для дочери Кристофера, для Уэйлера, но и для нее самой. Если она сможет спасти то, во что верил Кристофер, она, возможно, будет прощена. Но об этом она ничего не сказала.
Она призвала на помощь все мастерство, стремясь рассказать свою историю так, чтобы она могла заинтересовать газетчика – историю романтическую, сенсационную; она делала особое ударение на том, что он всегда так ненавидел, – говорила о коррупции крупных преуспевающих компаний, о полицейских чинах, превышающих свои полномочия. Наконец она замолчала, ожидая ответа, надеясь, что теплота, сменившая выражение настороженности в его глазах, означала: ей удалось задеть его за живое. Он слегка улыбнулся.
– Господи, не знаю, что ты за это время с собой сделала, но сейчас ты еще красивее, чем прежде.
Она совершенно растерялась. Ведь она открыла ему свою душу, хотела, чтобы они нашли общий язык, чего им никогда не удавалось, а он слушал и воспринимал ее такой же, какой она была прежде. Что же делать? С ума сойти можно. Ну, будь же честной перед собой! Зачем ты торчала два часа в парикмахерской? Зачем оделась по его вкусу? Разве тебе не хотелось, чтобы именно такой была его реакция? Так воспользуйся этим.
– Вовсе нет, – бросила она и медленно улыбнулась. Такую улыбку агенты по рекламе называли загадочной. Ее саму удивило, как она смогла сыграть роль, к которой чувствовала отвращение. Что ж, око за око, зуб за зуб. – Если ты внимательнее присмотришься, то увидишь, что это не так. Просто ты меня давно не видел.
– Слишком давно. – Голос его стал резким. – Чертовски давно.
– Давай не будем говорить об этом сейчас, – сказала она все с той же улыбкой. – Я позвонила тебе не для того, чтобы выслушивать комплименты. Я хочу, чтобы ты мне помог.
– Но в чем?
– Прости, я, очевидно, не вполне ясно высказалась. Я хочу избавить Ларри от тюрьмы. Я хочу, чтобы вся семья вернулась в Уэйлер. Я знаю, что и Кристофер хотел бы того же.
– Но как я могу помочь? – В его голосе слышалось раздражение.
– Мне сказали, что если предать происшествие гласности, дело будет прекращено.
– Тебе это не удастся. Кучка аборигенов против городских властей… Ты только зря теряешь время.
– Так могло быть десять, даже пять лет назад, но не теперь. Все очень остро реагируют на то, что происходит с аборигенами в Австралии. А если бы ты взялся за это…
– Что ты имеешь в виду, говоря «если бы ты взялся за это»?
– Я хочу сказать… Если бы «Глоуб» осветила эту историю на своих страницах, у нас были бы шансы выиграть.
– Но у нас ведь совсем другое направление.
– А разве ты не можешь как-то изменить это направление?
– Я ведь всего лишь редактор.
– Ты всегда говорил, что одна из причин, по которой тебе хотелось бы стать редактором, – это возможность определять направление газеты.
От второго стакана виски румянец на его скулах стал еще ярче. Он вдруг перегнулся через стол и взял ее руки в свои.
– Зачем тебе нужно так мучить меня с самой первой встречи после стольких месяцев разлуки?
Она не могла ответить. От его прикосновения в ней запылал пожар, уничтоживший существовавший еще минуту назад барьер между ними. Ее пронзила острая боль, сменившаяся неожиданной радостью.
Он взглянул на часы:
– Ну и получу же я взбучку. До заседания осталось всего четырнадцать минут.
Он снова сжал ее руку. Голос у него стал вкрадчивым.
– Я все это обдумаю, – сказал он. – Если хочешь, вечером после работы я заеду и скажу тебе, что смогу сделать.
Она встала. Голова у нее шла кругом от ощущения победы. Помогая ей сесть в такси, он задержал ее руку в своей.
Она вставила ключ в замок и на мгновение замерла, страшась открыть дверь и еще более страшась замешкаться возле нее. Могилка Джаспера под кустом жасмина заросла травой, и только невысокий холмик еще напоминал о ее местонахождении. Но сейчас стыд, все это время терзавший ее, уступил место ликованию: она вернулась домой с победой. Войдя в квартиру, она снова остановилась, ожидая, что ее охватит прежнее гнетущее настроение, но этого не случилось. Все прошло. Она открыла балконную дверь и застыла, завороженная великолепием вечерней зари над грядой Мосмена, сверкающей в стеклах окон. А высоко в зеленоватом небе медленно плыли пылающие перистые облака, они отражались в воде залива, золотя темнеющую глубь. С деревьев над утесами эхом разносился крик куравонгов. Она вдыхала бодрящий воздух, чувствуя, как он изгоняет мглу из самых дальних уголков ее сознания.
Она ликовала, ибо прежнее волшебство все еще имело силу. Стоило им только сесть друг против друга в каком-то полутемном ресторане, и это волшебство снова завладело ими. Видно, рок соединил их навечно, будто они выпили любовный напиток, как Тристан и Изольда. И их не могли разлучить ни его женитьба, ни рождение его детей. Она не задумывалась, да и не хотела задумываться о будущем – для нее существовало лишь настоящее.
Желая отвлечься от всех проблем, которые ей предстояло решить, она подошла к проигрывателю и поставила пластинку «Liebestod» [2]. Она отдалась во власть музыки, не понимая, что это – реквием любви.
Он приедет по крайней мере часов через шесть. Шесть часов! Целая вечность! Чем же заполнить это время? Она вдруг заметила, что квартира ее выглядит заброшенной, нежилой, и принялась приводить ее в порядок. Давно, очень давно не занималась она уборкой – это было заботой миссис Вакс. Теперь она находила удовольствие в работе, которую еще несколько часов назад сочла бы для себя невозможной.
«Кто знает, может быть, именно этого и недоставало в моих телевизионных программах, – размышляла она. – Я была слишком занята созданием романтического ореола и не знала, что можно наслаждаться и уборкой квартиры, если делаешь это к приходу любимого, не понимала, что и уборка может приносить радость, когда занимаешься устройством семейного очага».
Закончив работу, она вынула свои записи, разложила их так, чтобы все было наготове. Ведь Кит поднимет в печати, через «Глоуб», кампанию в защиту прав униженных. Именно такая кампания представит его в самом лучшем виде. Она знала, с какой тщательностью подбирает он документы для своих статей, поэтому аккуратно перепечатала заметки, сделанные кое-как, наспех, от руки, каждую на отдельном листке, в нескольких экземплярах через копирку, которая так и лежала нетронутой в ящике стола с тех пор, как он уехал. Она уже представляла себе, как он, нахмурившись, читает эти записи, видела его выдвинутую вперед нижнюю губу, слышала его резкие фразы.
Ей стало тепло от мысли, что она сможет разделить с ним эту работу. Неважно, что это останется в тайне – с нее хватит и того, что она будет работать вместе с ним. Ум ее оживился, как никогда раньше.
И тело ее ожило. Сегодня вечером что-то новое начнется в их отношениях. Ведь он придет не только для того, чтобы поговорить. Конечно, здесь можно пойти на компромисс – они снова обретут друг друга, но его честолюбие не пострадает. Вероятнее всего, жена его смирится со всем, поскольку дело обойдется без публичного скандала. Теперь она занята детьми, связана мишурой семейной жизни – ведь именно ради этого ее отец и купил ей мужа.
«Мне ничего этого не нужно, – говорила себе Тэмпи. – Я так долго жила без всего этого, что знаю: без этого можно прожить. Я не стану для Кита обузой, я могу сама о себе позаботиться. Только пусть он будет со мной, как раньше».
Она вдруг почувствовала, что начала молиться, как не молилась уже многие годы. Она шептала какие-то глупые, бессвязные молитвы, в которых, собственно, не обращалась к богу – ей трудно было представить себе, что бог даст ей свое благословение.
По дороге домой она купила бутылку вина, которое Кит любил больше всего, на ужин приготовила его любимые блюда. Потом она долго лежала в ванне, благоухающей ароматической солью, – Кит говорил, что она напоминает ему запах мяты во время дождя. Она вновь испытала легкое возбуждение от запаха своих духов, изготовленных для нее по особому рецепту одним из заказчиков телерекламы. Стоя перед длинным зеркалом в ванной и растираясь полотенцем, она злорадно думала, что жена Кита, несчастная уродина, никогда бы не решилась вот так предстать перед зеркалом. Теперь ей казалось, будто она даже жалеет ее. Какое унижение должна испытывать женщина от сознания того, что только отцовские деньги помогли ей приобрести мужа, что только деньги удерживают его возле нее!
Она надела роскошное белье и халат из шерсти кремового цвета, окантованный широкой черной тесьмой, выгодно оттеняющей прекрасный цвет ее лица и волос. Однажды Кит пошутил над ней – он сказал, она увлекается нарядами, сшитыми у дорогих портных, потому, что знает: такие туалеты еще лучше подчеркивают ее женственность. Правда, он не сказал «женственность», а применил выражение «женские прелести», которое она ненавидела – Кит насмехался над ней за это, говоря, что такое пренебрежение реальностью является частью ее тепличного воспитания.
Правда ли, будто она пренебрегает реальностью? Она никогда не соглашалась с этим, не согласна и теперь. Разве то, что она делает сейчас, не означает, что она не боится смотреть реальности в глаза? И она вовсе не какая-нибудь там уличная девка. Слишком многое они пережили вместе и слишком сильно любили друг друга, чтобы можно было так думать. Разумеется, у них не было полной идиллии. Ведь полная идиллия возможна лишь в юности, когда не задумываешься о том, что впоследствии придется за все расплачиваться. Кит часто повторял испанскую пословицу: «Возьми все, что тебе хочется, – сказал бог. – Возьми, но заплати за все».
Луна только что поднялась над грядой Мосмена, вычерчивая темные силуэты домов на фоне светящегося неба. Голые ветки джакаранды напоминали абстрактную скульптуру из проволоки, а залив стал похож на бассейн, подсвеченный мерцающими огоньками. Именно такая картина всегда очень нравилась Киту и волновала его, хотя он никогда не признался бы в этом.
– Сантименты нынче не в моде, – обычно говорил он. – Если у меня настроение мерзкое, то взойдет луна или нет, оно так и останется мерзким. А когда я весел, мне наплевать на все, пусть хоть небо падает. – Потом он привлекал ее к себе и говорил: – Природа действует на меня лишь в одном случае – когда мы с тобой ложимся в постель.
Конечно, это была неправда, но ему всегда нравилось казаться невосприимчивым к тому, что трогало других.
Она придвинула к окну раскладной столик и поставила на него лампу с абажуром. За многие годы, которые они провели вместе, это вошло у них в привычку. Они медленно ужинали, она рассказывала ему о своих делах, он – о своих. Она чувствовала, как в нем загорается желание. Потом он говорил:
– А теперь в постель.
Она включала приемник, комната наполнялась сентиментальной музыкой вечерней радиопередачи. Обычно он подшучивал над ней за это. Когда бы он ни возвращался домой, всегда звучала эта музыка, и он выключал радио, не дослушав до конца.
– Опять эти сантименты, – говорил он. – Нет, ты неисправимый романтик.
Может, так оно и было. Она закинула руки за голову и начала танцевать под музыку, медленно и сладострастно. Может, она действительно была создана для эпохи великих куртизанок – этой силы, стоявшей за троном. А теперь, когда она нашла для себя мир, ради которого ей хотелось работать и бороться, она станет силой, стоящей за его пером. Это тоже звучит романтично, куда более романтично, чем если, допустим, сказать: «силой, стоящей за его пишущей машинкой».
Она не слышала, как открылась дверь. Она почувствовала, что он пришел, только когда он уже был на середине комнаты. Он обнял ее, губы его жадно прильнули к ее губам. Какое-то мгновение она сопротивлялась, желая, чтобы все было так, как она задумала. Но сердце ее бешено билось, откликаясь на его желание. Луна и музыка исчезли в вихре страсти, бросившем их в бездну забвения.
Никогда еще не было у них такого полного единения. Она словно возродилась к восприятию окружающего ее мира. Никогда еще не отдавались они так полно своим порывам. В этом смятении мыслей и чувств она ласкала его, как человека, всецело принадлежащего только ей, ей одной. Теперь, если бы он открыл глаза и заговорил о ее «женских прелестях», она не стала бы обижаться. Но глаза его были закрыты, и если бы не его губы, которые она чувствовала на своей шее, она подумала бы, что он спит. Но он не спал. Он истощил себя и все равно был полон страсти, он ждал, когда снова наступит этот неописуемо восхитительный взлет души. А она ласкала его, настойчиво, приближая желанную минуту. И она наступила, эта минута, ослепительно яркая и великолепная. И снова ушла. Наконец она неохотно оторвалась от него. Лишь его жадные руки и губы все еще не могли утолить его неуемную страсть.
Она набрала номер, назвала добавочный, и телефонистка соединила ее с кабинетом редактора. Трубку сняла его секретарша. Послышался голос, бесстрастный, как у всех высокооплачиваемых секретарей:
– Простите, но сейчас мистер Мастерс занят. Я могу позвонить вам, когда он освободится, если вас это устроит.
– Передайте, пожалуйста, мистеру Мастерсу, что я звоню по неотложному личному делу.
– А кто это говорит?
Тэмпи хотелось скопировать тон секретарши, но в горле у нее что-то сжалось.
– Передайте ему, что с ним хочет говорить миссис Кэкстон.
Она была готова к ответу, что редактор недавно уехал. Она была готова к чему угодно, но только не к его резкому голосу, раздавшемуся у самого уха:
– С чего это, черт возьми, тебе вдруг вздумалось сюда звонить?
– Мне нужно тебя увидеть.
– Это невозможно. В пять у меня заседание.
– Тогда я приеду и буду ждать у дверей твоего кабинета, пока ты не освободишься.
Наступила продолжительная пауза. Тэмпи так сильно прижала трубку к уху, что оно начало болеть. Они не виделись год и три месяца, а как он с ней разговаривает!
Наконец он спросил:
– Ты где?
– В Пассаже.
– А-а.
Снова продолжительная пауза. Затем с бесцеремонностью, так свойственной ему в обращении с другими людьми, но только не с ней, он сказал:
– Жди меня в «Синей птице», но я смогу уделить тебе не больше десяти минут.
Послышался щелчок, и она медленно положила трубку.
«Синяя птица» – кафе, где по-домашнему пекли пшеничные лепешки, подавали кофе с ликером, где было приятно посидеть. Обычно туда заходили отдохнуть в конце дня, проведенного в городе, пожилые дамы из пригородов. В этот час там были всего две посетительницы, которые демонстрировали друг другу покупки, доставая их из доверху наполненных сумок.
Тэмпи села за самый дальний столик в углу зала, заказала кофе, вытащила пудреницу, чтобы как следует разглядеть себя, радуясь, что до прихода сюда два часа провела в парикмахерской.
Она надела серьги с топазами, которые, как говорил Кит, делали ее глаза похожими на глаза тигрицы из Таронга-парка. Это была их шутка. На какой-то миг она почувствовала его губы на своих веках, услышала его шепот: «Нет, наверняка в тебе скрыто что-то такое, чего мне никак не найти. Почему глаза у тебя как у тигрицы?»
Сейчас все это казалось ей таким далеким, словно перед ней проходила чужая жизнь, прожитая другим человеком. Она сидела и думала, сработает ли в ней защитный механизм или все ее самообладание бесследно исчезнет, едва он войдет.
И вот он вошел. В дверях остановился и окинул взором кафе. Когда он сел напротив нее, она почувствовала огромное облегчение – сердце ее не защемило от радости, как бывало всегда, когда они встречались, и не зашлось от боли, как было, когда он ее бросил. Она только очень удивилась, увидев, как изменился он за эти пятнадцать месяцев. Во всем его облике появилась какая-то округлость. И дело было не только в том, что он прибавил в весе. Нет, тут было что-то еще, кроме полноты и оплывшего лица.
Не поздоровавшись, он потребовал чашку кофе и сказал:
– Все это чертовски неудобно.
Она ничего не ответила, бесстрастно размышляя о том, что стоит человеку слегка поправиться – и прежнее впечатление о нем полностью исчезает. Теперь Кит выглядел преуспевающим дельцом.
Когда-то он обожал небрежность в одежде. Теперь на нем был безукоризненно сшитый из превосходного материала костюм с небольшими лацканами и узкий галстук – то есть все то, что американская мода сделала как бы униформой большинства деловых людей.
Он взглянул на часы – новые, золотые, элегантные, самой известной фирмы, очень дорогие. Раньше он всегда подчеркивал, что ненавидит золото. Теперь редактор явно увлекался им, особенно после того, как женился на дочери владельца своей газеты.
Он отхлебнул кофе и сделал гримасу.
– Ужасный кофе. Пойдем лучше в ресторан.
– Но тогда все десять минут мы потратим на дорогу.
– Не волнуйся. Пойдем.
Он расплатился, взял ее под руку, и они пошли рядом, совсем близко друг к другу, словно никогда и не расставались.
Он выбрал ресторан, где любили проводить время игроки на скачках, не спрашивая, заказал ей, как всегда, херес, а себе, к ее великому изумлению, виски.
– Извини, – сказала она, – я не пью. – И, обратившись к официанту, попросила: – Принесите мне, пожалуйста, лимонад.
Кит не обратил на это никакого внимания – он оценивающе смотрел на нее, откинувшись в кресле.
– Ты прекрасно выглядишь, черт возьми.
– Да, неплохо.
Одним глотком он осушил стакан, потом открыл портсигар из чеканного золота, патина на котором не оставляла сомнений в том, что это вещь старинная и не подделка. Он хотел было протянуть портсигар ей, но замешкался. Она все же успела увидеть дарственную надпись на внутренней стороне крышки. Наконец он вынул две сигареты и зажег их золотой зажигалкой с его монограммой.
– Я слышал, ты была больна, – сказал он, но фраза прозвучала как вопрос.
– Да, противный грипп. Но теперь я опять совершенно здорова.
– Ну, что ж, все остальное пошло тебе на пользу.
Улыбка его была такой знакомой, правда, она совсем не вязалась с настороженностью в его глазах.
Она выпустила колечко дыма, стараясь собрать всю свою храбрость, чтобы сказать уже отрепетированные слова, которые теперь вдруг заметались у нее в голове, словно мыши в клетке. Она чувствовала, что напротив нее сидит совершенно чужой человек. Он уже не был ни тем, кого она так долго любила, ни тем, по ком так сильно тосковала в своем одиночестве. Но он был тем, кто мог ей помочь. Она старалась видеть в нем только человека, чьей поддержкой должна была заручиться.
«Как все нелепо, – думала она. – Ну начинай же, переходи к делу. Ведь у тебя нет времени ходить вокруг да около».
Подавив в себе эти чувства, она сосредоточила все свое обаяние в глазах и с мольбой посмотрела на Кита, зная, что он опять обожает и ее, и этот блеск топазов в ее серьгах. Слова вдруг сами собой полились из ее уст.
– Я представляю себе, как ты занят. Ты очень добр, уделяя мне столько времени по первой же моей просьбе. Я вижу, как бегут стрелки.
Она взглянула на огромные, в богатом корпусе электрические настенные часы.
Он, казалось, забыл о времени, и она поняла: он солгал, говоря о заседании.
– Я хочу, чтобы ты помог моим друзьям.
Настороженность в его глазах стала еще заметнее, брови сошлись у переносицы, он весь напрягся, как фехтовальщик, готовый отразить удар противника.
– Если речь идет о какой-то сумме, это легко устроить.
– Нет, в деньгах я не нуждаюсь, спасибо. Тут нужно нечто другое.
– Тогда говори, в чем дело.
Она рассказала ему все, и с каждым словом ей становилось легче. Он слушал, не меняя выражения лица. Она говорила, и в голове у нее мелькали образы, как будто немой фильм сопровождал ее монолог. Кристофер, Кристофер и Занни, Кристофер и Кристина, такие похожие и все же такие разные. Уэйлер, нежно-голубое море. Она забыла, что намеревалась пустить в ход свои чары. Она умоляла его о чем-то, что было важно не только для дочери Кристофера, для Уэйлера, но и для нее самой. Если она сможет спасти то, во что верил Кристофер, она, возможно, будет прощена. Но об этом она ничего не сказала.
Она призвала на помощь все мастерство, стремясь рассказать свою историю так, чтобы она могла заинтересовать газетчика – историю романтическую, сенсационную; она делала особое ударение на том, что он всегда так ненавидел, – говорила о коррупции крупных преуспевающих компаний, о полицейских чинах, превышающих свои полномочия. Наконец она замолчала, ожидая ответа, надеясь, что теплота, сменившая выражение настороженности в его глазах, означала: ей удалось задеть его за живое. Он слегка улыбнулся.
– Господи, не знаю, что ты за это время с собой сделала, но сейчас ты еще красивее, чем прежде.
Она совершенно растерялась. Ведь она открыла ему свою душу, хотела, чтобы они нашли общий язык, чего им никогда не удавалось, а он слушал и воспринимал ее такой же, какой она была прежде. Что же делать? С ума сойти можно. Ну, будь же честной перед собой! Зачем ты торчала два часа в парикмахерской? Зачем оделась по его вкусу? Разве тебе не хотелось, чтобы именно такой была его реакция? Так воспользуйся этим.
– Вовсе нет, – бросила она и медленно улыбнулась. Такую улыбку агенты по рекламе называли загадочной. Ее саму удивило, как она смогла сыграть роль, к которой чувствовала отвращение. Что ж, око за око, зуб за зуб. – Если ты внимательнее присмотришься, то увидишь, что это не так. Просто ты меня давно не видел.
– Слишком давно. – Голос его стал резким. – Чертовски давно.
– Давай не будем говорить об этом сейчас, – сказала она все с той же улыбкой. – Я позвонила тебе не для того, чтобы выслушивать комплименты. Я хочу, чтобы ты мне помог.
– Но в чем?
– Прости, я, очевидно, не вполне ясно высказалась. Я хочу избавить Ларри от тюрьмы. Я хочу, чтобы вся семья вернулась в Уэйлер. Я знаю, что и Кристофер хотел бы того же.
– Но как я могу помочь? – В его голосе слышалось раздражение.
– Мне сказали, что если предать происшествие гласности, дело будет прекращено.
– Тебе это не удастся. Кучка аборигенов против городских властей… Ты только зря теряешь время.
– Так могло быть десять, даже пять лет назад, но не теперь. Все очень остро реагируют на то, что происходит с аборигенами в Австралии. А если бы ты взялся за это…
– Что ты имеешь в виду, говоря «если бы ты взялся за это»?
– Я хочу сказать… Если бы «Глоуб» осветила эту историю на своих страницах, у нас были бы шансы выиграть.
– Но у нас ведь совсем другое направление.
– А разве ты не можешь как-то изменить это направление?
– Я ведь всего лишь редактор.
– Ты всегда говорил, что одна из причин, по которой тебе хотелось бы стать редактором, – это возможность определять направление газеты.
От второго стакана виски румянец на его скулах стал еще ярче. Он вдруг перегнулся через стол и взял ее руки в свои.
– Зачем тебе нужно так мучить меня с самой первой встречи после стольких месяцев разлуки?
Она не могла ответить. От его прикосновения в ней запылал пожар, уничтоживший существовавший еще минуту назад барьер между ними. Ее пронзила острая боль, сменившаяся неожиданной радостью.
Он взглянул на часы:
– Ну и получу же я взбучку. До заседания осталось всего четырнадцать минут.
Он снова сжал ее руку. Голос у него стал вкрадчивым.
– Я все это обдумаю, – сказал он. – Если хочешь, вечером после работы я заеду и скажу тебе, что смогу сделать.
Она встала. Голова у нее шла кругом от ощущения победы. Помогая ей сесть в такси, он задержал ее руку в своей.
Она вставила ключ в замок и на мгновение замерла, страшась открыть дверь и еще более страшась замешкаться возле нее. Могилка Джаспера под кустом жасмина заросла травой, и только невысокий холмик еще напоминал о ее местонахождении. Но сейчас стыд, все это время терзавший ее, уступил место ликованию: она вернулась домой с победой. Войдя в квартиру, она снова остановилась, ожидая, что ее охватит прежнее гнетущее настроение, но этого не случилось. Все прошло. Она открыла балконную дверь и застыла, завороженная великолепием вечерней зари над грядой Мосмена, сверкающей в стеклах окон. А высоко в зеленоватом небе медленно плыли пылающие перистые облака, они отражались в воде залива, золотя темнеющую глубь. С деревьев над утесами эхом разносился крик куравонгов. Она вдыхала бодрящий воздух, чувствуя, как он изгоняет мглу из самых дальних уголков ее сознания.
Она ликовала, ибо прежнее волшебство все еще имело силу. Стоило им только сесть друг против друга в каком-то полутемном ресторане, и это волшебство снова завладело ими. Видно, рок соединил их навечно, будто они выпили любовный напиток, как Тристан и Изольда. И их не могли разлучить ни его женитьба, ни рождение его детей. Она не задумывалась, да и не хотела задумываться о будущем – для нее существовало лишь настоящее.
Желая отвлечься от всех проблем, которые ей предстояло решить, она подошла к проигрывателю и поставила пластинку «Liebestod» [2]. Она отдалась во власть музыки, не понимая, что это – реквием любви.
Он приедет по крайней мере часов через шесть. Шесть часов! Целая вечность! Чем же заполнить это время? Она вдруг заметила, что квартира ее выглядит заброшенной, нежилой, и принялась приводить ее в порядок. Давно, очень давно не занималась она уборкой – это было заботой миссис Вакс. Теперь она находила удовольствие в работе, которую еще несколько часов назад сочла бы для себя невозможной.
«Кто знает, может быть, именно этого и недоставало в моих телевизионных программах, – размышляла она. – Я была слишком занята созданием романтического ореола и не знала, что можно наслаждаться и уборкой квартиры, если делаешь это к приходу любимого, не понимала, что и уборка может приносить радость, когда занимаешься устройством семейного очага».
Закончив работу, она вынула свои записи, разложила их так, чтобы все было наготове. Ведь Кит поднимет в печати, через «Глоуб», кампанию в защиту прав униженных. Именно такая кампания представит его в самом лучшем виде. Она знала, с какой тщательностью подбирает он документы для своих статей, поэтому аккуратно перепечатала заметки, сделанные кое-как, наспех, от руки, каждую на отдельном листке, в нескольких экземплярах через копирку, которая так и лежала нетронутой в ящике стола с тех пор, как он уехал. Она уже представляла себе, как он, нахмурившись, читает эти записи, видела его выдвинутую вперед нижнюю губу, слышала его резкие фразы.
Ей стало тепло от мысли, что она сможет разделить с ним эту работу. Неважно, что это останется в тайне – с нее хватит и того, что она будет работать вместе с ним. Ум ее оживился, как никогда раньше.
И тело ее ожило. Сегодня вечером что-то новое начнется в их отношениях. Ведь он придет не только для того, чтобы поговорить. Конечно, здесь можно пойти на компромисс – они снова обретут друг друга, но его честолюбие не пострадает. Вероятнее всего, жена его смирится со всем, поскольку дело обойдется без публичного скандала. Теперь она занята детьми, связана мишурой семейной жизни – ведь именно ради этого ее отец и купил ей мужа.
«Мне ничего этого не нужно, – говорила себе Тэмпи. – Я так долго жила без всего этого, что знаю: без этого можно прожить. Я не стану для Кита обузой, я могу сама о себе позаботиться. Только пусть он будет со мной, как раньше».
Она вдруг почувствовала, что начала молиться, как не молилась уже многие годы. Она шептала какие-то глупые, бессвязные молитвы, в которых, собственно, не обращалась к богу – ей трудно было представить себе, что бог даст ей свое благословение.
По дороге домой она купила бутылку вина, которое Кит любил больше всего, на ужин приготовила его любимые блюда. Потом она долго лежала в ванне, благоухающей ароматической солью, – Кит говорил, что она напоминает ему запах мяты во время дождя. Она вновь испытала легкое возбуждение от запаха своих духов, изготовленных для нее по особому рецепту одним из заказчиков телерекламы. Стоя перед длинным зеркалом в ванной и растираясь полотенцем, она злорадно думала, что жена Кита, несчастная уродина, никогда бы не решилась вот так предстать перед зеркалом. Теперь ей казалось, будто она даже жалеет ее. Какое унижение должна испытывать женщина от сознания того, что только отцовские деньги помогли ей приобрести мужа, что только деньги удерживают его возле нее!
Она надела роскошное белье и халат из шерсти кремового цвета, окантованный широкой черной тесьмой, выгодно оттеняющей прекрасный цвет ее лица и волос. Однажды Кит пошутил над ней – он сказал, она увлекается нарядами, сшитыми у дорогих портных, потому, что знает: такие туалеты еще лучше подчеркивают ее женственность. Правда, он не сказал «женственность», а применил выражение «женские прелести», которое она ненавидела – Кит насмехался над ней за это, говоря, что такое пренебрежение реальностью является частью ее тепличного воспитания.
Правда ли, будто она пренебрегает реальностью? Она никогда не соглашалась с этим, не согласна и теперь. Разве то, что она делает сейчас, не означает, что она не боится смотреть реальности в глаза? И она вовсе не какая-нибудь там уличная девка. Слишком многое они пережили вместе и слишком сильно любили друг друга, чтобы можно было так думать. Разумеется, у них не было полной идиллии. Ведь полная идиллия возможна лишь в юности, когда не задумываешься о том, что впоследствии придется за все расплачиваться. Кит часто повторял испанскую пословицу: «Возьми все, что тебе хочется, – сказал бог. – Возьми, но заплати за все».
Луна только что поднялась над грядой Мосмена, вычерчивая темные силуэты домов на фоне светящегося неба. Голые ветки джакаранды напоминали абстрактную скульптуру из проволоки, а залив стал похож на бассейн, подсвеченный мерцающими огоньками. Именно такая картина всегда очень нравилась Киту и волновала его, хотя он никогда не признался бы в этом.
– Сантименты нынче не в моде, – обычно говорил он. – Если у меня настроение мерзкое, то взойдет луна или нет, оно так и останется мерзким. А когда я весел, мне наплевать на все, пусть хоть небо падает. – Потом он привлекал ее к себе и говорил: – Природа действует на меня лишь в одном случае – когда мы с тобой ложимся в постель.
Конечно, это была неправда, но ему всегда нравилось казаться невосприимчивым к тому, что трогало других.
Она придвинула к окну раскладной столик и поставила на него лампу с абажуром. За многие годы, которые они провели вместе, это вошло у них в привычку. Они медленно ужинали, она рассказывала ему о своих делах, он – о своих. Она чувствовала, как в нем загорается желание. Потом он говорил:
– А теперь в постель.
Она включала приемник, комната наполнялась сентиментальной музыкой вечерней радиопередачи. Обычно он подшучивал над ней за это. Когда бы он ни возвращался домой, всегда звучала эта музыка, и он выключал радио, не дослушав до конца.
– Опять эти сантименты, – говорил он. – Нет, ты неисправимый романтик.
Может, так оно и было. Она закинула руки за голову и начала танцевать под музыку, медленно и сладострастно. Может, она действительно была создана для эпохи великих куртизанок – этой силы, стоявшей за троном. А теперь, когда она нашла для себя мир, ради которого ей хотелось работать и бороться, она станет силой, стоящей за его пером. Это тоже звучит романтично, куда более романтично, чем если, допустим, сказать: «силой, стоящей за его пишущей машинкой».
Она не слышала, как открылась дверь. Она почувствовала, что он пришел, только когда он уже был на середине комнаты. Он обнял ее, губы его жадно прильнули к ее губам. Какое-то мгновение она сопротивлялась, желая, чтобы все было так, как она задумала. Но сердце ее бешено билось, откликаясь на его желание. Луна и музыка исчезли в вихре страсти, бросившем их в бездну забвения.
Никогда еще не было у них такого полного единения. Она словно возродилась к восприятию окружающего ее мира. Никогда еще не отдавались они так полно своим порывам. В этом смятении мыслей и чувств она ласкала его, как человека, всецело принадлежащего только ей, ей одной. Теперь, если бы он открыл глаза и заговорил о ее «женских прелестях», она не стала бы обижаться. Но глаза его были закрыты, и если бы не его губы, которые она чувствовала на своей шее, она подумала бы, что он спит. Но он не спал. Он истощил себя и все равно был полон страсти, он ждал, когда снова наступит этот неописуемо восхитительный взлет души. А она ласкала его, настойчиво, приближая желанную минуту. И она наступила, эта минута, ослепительно яркая и великолепная. И снова ушла. Наконец она неохотно оторвалась от него. Лишь его жадные руки и губы все еще не могли утолить его неуемную страсть.