Кьюсак Димфна. Чёрная молния

   – Пожалуйста, проводите меня, – улыбнулась она служанке.
   Женщина проворно подошла к лестнице и взялась за перила.
   – Я уже сказала вам, мадам, что миссис Мастерс никого не принимает. Если хотите, можете оставить записку…
   Тэмпи смотрела на нее, понимая, что первый раунд ею проигран. Она окинула взглядом солидную фигуру в сером шерстяном платье и сказала:
   – Право же, это весьма странный прием. Я приехала повидаться с миссис Мастерс, а вы ведете себя, словно сиделка в доме умалишенных. Надеюсь, с миссис Мастерс ничего не случилось?
   – Я думаю, мадам, вам лучше уйти, – произнесла служанка бесстрастно.
   Тэмпи сделала вид, будто рассердилась.
   – Уверяю вас, я непременно напишу вашей хозяйке и пожалуюсь на ваше возмутительное поведение.
   – Как вам будет угодно, мадам. А теперь я должна попросить вас уйти. Миссис Мастерс нельзя беспокоить.
   Тэмпи медленно повернулась; это движение она отточила до совершенства за долгие годы работы манекенщицей: голова гордо поднята, на губах презрительная усмешка. И вдруг она услышала голос, донесшийся со второго этажа:
   – Миссис Раунтри, пожалуйста, проводите миссис Кэкстон наверх. Я жду ее.
   Бесстрастность на лице служанки мгновенно сменилась испугом. Глядя на площадку верхнего этажа, она растерянно пробормотала:
   – О да, мисс Элспет, конечно, сию минуту. – И уничтожающе посмотрела на Тэмпи. – Прошу вас, мадам, пройдите сюда.
   Тэмпи взбежала по лестнице и воскликнула как-то слишком громко и слишком горячо:
   – О, как приятно снова встретиться. Вы превосходно выглядите!
   Женщина, к которой она подошла, с фальшивым воодушевлением произнесла:
   – Я так боялась, что вы не приедете.
   Они стояли около лестницы, глядя в упор друг на друга, будто стремились прочесть то тайное, чего нельзя было выразить словами. Так вот какая она, жена Кита, Элспет. Приятное имя. Приятное лицо. Но когда они двинулись по широкому коридору, покрытому толстым ковром и увешанному огромными портретами в золоченых рамах, Тэмпи с язвительным удовлетворением подумала, что никакая миловидность не заставит забыть об искалеченных ногах. Опираясь на палку, Элспет то тащила за собой, то толкала вперед свои ноги, а когда вдруг нечаянно ее длинный халат распахнулся, Тэмпи увидела, что они собой представляют.
   Элспет провела ее в маленькую гостиную с балконом, на котором стояла колыбелька близнецов, освещенная последними лучами заходящего солнца. Подумать только – эта искалеченная женщина родила Киту двоих детей, а ей, Тэмпи, он так и не дал их.
   Ненависть раскручивалась в ней, как змея, готовая ужалить. Она повернулась к Элспет, прислонившуюся спиной к закрытой двери.
   – Откуда вы узнали, что это я?
   Губы Элспет дрожали, но она заставила себя улыбнуться – улыбка получилась вымученная.
   – Я знаю вас по телепередачам. Я – ваша давнишняя поклонница. Мне всегда казалось, что вы – воплощение моей мечты… Садитесь, пожалуйста. Нет, не в то кресло, а вот сюда. То кресло сделано специально для меня. – Она прижала ладонью дрожащую нижнюю губу.
   Перед такой взволнованностью и робостью триумф Тэмпи потускнел.
   – Я должна извиниться перед вами за свое вторжение, – сказала Тэмпи.
   – Ну что вы! Удачно, что я увидела вас с балкона.
   – А в доме так заведено, что к вам никого не пускают?
   Элспет покраснела, уловив иронию в тоне Тэмпи.
   – Нет. – Она запнулась и опустила ресницы, явно не желая встречаться взглядом с Тэмпи. – Мне хотелось бы, чтобы вы правильно поняли то, что сейчас произошло. Хотя в некотором отношении я и инвалид, но все же вполне нормальный человек…
   – Простите, я не это имела в виду. Я хотела…
   – Понимаю. Все это может показаться странным, но… – Она подняла ресницы и пристально взглянула на Тэмпи. Глаза у нее были серые, большие, лучистые. Они казались огромными на маленьком личике с острым подбородком и вздернутым носом.
   Оценивая ее профессиональным взглядом, Тэмпи подумала: «Вообще-то из этого лица я смогла бы кое-что сделать, и из этих густых русых волос, которые она слишком туго стягивает узлом, тоже».
   Ее злоба была направлена против Кита, а не против несчастной женщины, и она наслаждалась сейчас мыслью, что для него каждодневная пытка видеть это ужасное несоответствие между юной грациозной верхней половиной тела своей жены и безобразно широкими бедрами с тонкими ножками. И вместе с тем она с состраданием спрашивала себя, как же живется женщине, если она уродлива не только в собственных глазах, но и в глазах окружающих? Ей приходилось встречать некрасивых женщин, очень некрасивых женщин, и она замечала, что многие из них выработали в себе какие-то особые свойства, которые заставляли забывать об их лицах, потому что и сами они забывали о них. Но Элспет никогда, ни на одну минуту не забудет, каково ее тело – ведь каждое движение дается ей с величайшим трудом: ноги ее постоянно стиснуты этими ужасными колодками, ходить без палки она не может.
   Тэмпи пришла сюда, готовая к сражению с женщиной высокомерной и самолюбивой, знающей силу и власть денег, способных купить для нее все, что угодно, и всех, кого угодно. Но эти дрожащие губы и избегающие ее взгляда глаза ясно показывали, что в душе ее – обнаженная рана, дотронуться до которой Тэмпи не решалась. Не нужно было обладать большим умом, чтобы найти слова и поступки, способные обидеть такую женщину. Тэмпи почувствовала: желание досадить ей за то, что она была женой Кита, растаяло как лед.
   – Я прошу простить меня за такое неожиданное появление. Другого способа у меня не было, а мне очень нужно с вами поговорить.
   Элспет открыла рот, собираясь что-то сказать, снова закрыла его, провела носовым платком по губам и наконец тихо спросила:
   – Вы уверены, что хотите говорить именно со мной, а не с моим мужем?
   Итак, дуэль все-таки состоялась, но не Тэмпи сделала первый выпад. Она хотела, чтобы и ее глаза были такими же ясными и честными, как у Элспет.
   – Да, уверена, – ответила она, понимая, что только разговор начистоту может ей помочь. – Я видела его вчера, и он отказался сделать хоть что-нибудь для меня. В этом, очевидно, причина того странного приема, который мне был здесь оказан.
   Элспет, не отрываясь, смотрела на Тэмпи, глаза ее были беззащитны, как у ребенка. Видимо, ей было лет тридцать, но, несмотря на взрослую прическу, на полные груди кормящей матери, на безобразно широкие бедра, во всем ее облике сохранилось что-то детское.
   Она провела языком по пересохшим губам и стала крутить носовой платок в руках, округлых и точеных, как у мадонн эпохи Возрождения.
   – Простите, миссис Кэкстон, но боюсь, я ничего не понимаю. Пожалуйста, объясните мне, зачем вы сюда приехали?
   – Я приехала, чтобы просить вас употребить свое влияние и помочь мне в одном очень важном деле. Вернее, не мне, а моей внучке.
   Элспет шевельнулась в своем кресле, руки ее на мгновение замерли.
   – Вашей внучке!.. Но вы совсем не похожи на бабушку.
   – Да, у меня есть внучка. Ей пять лет. Мой сын женился очень рано, и мы об этом не знали. Ему тогда было всего восемнадцать. Теперь, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что и его отец и я вели себя неправильно, когда он сказал нам о своих чувствах к девушке. Вскоре после этого он вместе со своим подразделением был послан в Малайю, а мы даже не попытались как-то помочь ему. Наоборот, мы сделали все, чтобы его послали туда, так как считали это лучшим выходом из положения. Мы даже не подозревали, что посылаем его на верную смерть. Потом многие годы я кляла себя за это, но тогда мне казалось, будто мы поступаем правильно, будто это единственное, что нам оставалось. Вы лучше поймете наши чувства, если я скажу вам, что девушка, в которую он влюбился, была полукровка. Не знаю, как вы относитесь к подобным вещам, но то, что я увидела за последнюю неделю, настолько перевернуло мои представления об этих людях, что теперь я с трудом могу поверить, что шесть лет назад эта мысль приводила меня в ужас.
   Перед отправкой в Малайю он женился на ней. Нам он об этом не сообщил. И никто не сообщил нам, когда у него родилась дочь и когда жена его после родов умерла. Только неделю назад я получила письмо, из которого узнала обо всем этом. Но сумеете ли вы понять меня, понять, что значит для женщины, которая думала, что она осталась в этом мире совсем одна, вдруг узнать о существовании внучки? Ведь одиночество – это так страшно.
   – Не могу себе представить, чтобы вы, живя такой бурной жизнью, когда-нибудь чувствовали одиночество.
   – Пусть вас не вводит в заблуждение внешний блеск моей жизни. Может быть, на нее приятно смотреть со стороны, но она не приносит удовлетворения. К тому же все это не вечно. Когда женщина достигает среднего возраста, ей требуется нечто другое.
   – Мне кажется, вы и сейчас красивы. Вы совсем не изменились с тех пор, когда я впервые стала смотреть ваши передачи по телевидению. И завидовать вам.
   В голосе Элспет прозвучало столько неподдельной сердечности, что Тэмпи растрогалась. И все же она не хотела, чтобы это чувство обезоружило ее.
   – Письмо пришло, когда я была серьезно больна. Сознание, что на свете есть существо, в котором течет капля моей собственной крови, придало моей жизни смысл, а я в этом так нуждалась. Я вылетела туда, где она живет – на Северное побережье, – и обнаружила, что и Кристина нуждается во мне, а это еще важнее. Сказать откровенно, я всегда приходила в ужас при мысли о том, что у меня могут быть внуки. Мне казалось, жизнь моя на этом закончится. Но теперь я понимаю: это лишь начало новой жизни. Не могу передать вам, какая радость охватывает меня всякий раз при виде ее детских причуд. Я уже успела забыть, каким был мой сын в ее годы.
   Она замолчала, подбирая слова, чтобы как можно ярче, живее описать Уэйлер этой женщине, которая слушала ее с неподдельным интересом.
   – Я познакомилась с семьей аборигенов – с семьей матери моей внучки. Они написали мне, потому что над ними нависла угроза выселения из их дома в Уэйлере. Это идиллический уголок, и я поняла, почему мой сын влюбился не только в девушку, но и в Уэйлер. Там какая-то благотворная обстановка. И люди не такие развращенные, как мы. Мне бы хотелось, чтобы моя внучка росла именно там.
   Видя глубокую заинтересованность Элспет, она говорила ей о том, о чем не осмеливалась говорить Киту.
   – Может быть, вы сочтете меня излишне сентиментальной, но вся их жизнь и то, как они добывают себе хлеб насущный – рыболовством и земледелием, – кажутся мне такими естественными. Нельзя допустить, чтобы их выселили из Уэйлера ни в резервацию аборигенов – это такой позор для нашего, по общему мнению, цивилизованного общества! – ни в трущобы Редферна, что еще хуже.
   Она замолчала. Прошло много времени, прежде чем Элспет сказала:
   – Сочувствую вам, но не представляю себе, как я могу помочь. Я веду тихий, замкнутый образ жизни. Может быть, вам нужны деньги? Я буду рада…
   – Благодарю вас, но здесь дело не в деньгах. Необходимо поднять общественность, чтобы положить конец произволу – ведь возможно, даже сейчас, когда я разговариваю с вами, там творится еще какое-нибудь беззаконие. Единственный путь – действовать через газету.
   – Тогда… вероятнее всего, мой муж…
   – Я все это рассказала вашему мужу. Но он отказал мне.
   – Почему?
   – Он сказал, что это не соответствует направлению его газеты. Что он – всего лишь редактор, а не владелец, но и владельца газеты этими вопросами не заинтересуешь. О, у него нашлась масса самых убедительных доводов, которые сводились лишь к одному, а именно: он не хочет этого делать.
   – Даже ради вас?
   Тэмпи колебалась – ее вынуждали ответить на вопрос, который ставил ее в тупик. Был ли это вопрос романтически настроенной девушки, считавшей, что никто не может противостоять ее кумиру? Или это был вопрос женщины, знавшей все, что только можно было знать о них с Китом? Элспет еще глубже забралась в свое кресло, пальцы ее судорожно сжимались.
   – Пожалуйста, ответьте мне, миссис Кэкстон. Кристофер был сыном моего мужа?
   Этот вопрос потряс Тэмпи настолько, что она ничего не могла ответить. Несколькими словами эта женщина вырвала из ее рук оружие, которое она собиралась использовать в крайнем случае.
   Она покачала головой.
   Элспет закрыла лицо руками. Тэмпи ждала слез, но, когда Элспет опустила руки, глаза ее были сухими.
   – Миссис Кэкстон, вы все время разговариваете со мной так, будто я ничего не знаю об отношениях, существовавших между вами и моим мужем. Но через несколько месяцев после свадьбы я получила анонимное письмо. Неужели вы думаете, я вышла бы замуж, зная об этом?!
   Тэмпи ничего не сказала.
   – Видимо, вы правы. Ведь если чего-нибудь очень хочешь, на многое закрываешь глаза. Я знаю, есть люди, которые думают, будто я использовала положение отца и его влияние, чтобы купить себе мужа. Но это неверно. Не думайте, что я настолько наивна и глупа, чтобы не понимать, чего Кит добивался. Но мне казалось, что, помимо всего прочего, я ему нравлюсь. Он подолгу сидел у нас, я играла ему. Он приносил мне книги, и мы вместе обсуждали их. Мы разговаривали о многих интересных проблемах.
   Это была вовсе не та Великая любовь, о которой писали романтики (все эти книжки спрятать бы под замок – они же обманывают молодежь). Но я думала, что наша дружба прекрасно может заменить такую любовь. Ну и еще – я была уверена, что после его трагической женитьбы в молодые годы он ничего, кроме дружбы, и не мог мне предложить. Да и вообще, разве в меня можно влюбиться? Вероятнее всего, мне еще тяжелее было осознавать свое уродство потому, что до пятнадцати лет, до того, как заболеть полиомиелитом, я страстно хотела стать балериной. Отец разрешил мне брать уроки у Борованского – тот нашел, что у меня талант. Это сделало меня страшно тщеславной. Я часами простаивала в пачке перед зеркалом, любуясь собой. Отцу очень нравилось, когда я танцевала для него.
   Конечно, он меня избаловал. Видите ли, я родилась лишь через двадцать лет после того, как он женился, а он любил мою мать. Мне было всего пять лет, когда она умерла. В этом самом доме. Всю свою любовь он перенес на меня. Я знаю, отца считают тяжелым человеком. Пожалуй, я – единственная его слабость. Я тоже его обожаю. Я думаю, что моя болезнь была для него таким же страшным ударом, как смерть матери. Возможно, даже более страшным. Это было крушение всех надежд – ведь болезнь на всю жизнь приговорила меня к разочарованию и страданиям. Но никто в мире не мог бы быть более заботливым, добрым и внимательным ко мне, чем мой отец.
   Вероятно, вы думаете, что я просто неврастеничка, избалованная женщина. Возможно, так оно и есть, но это моя беда. О, я знаю, у меня репутация милой женщины. А почему бы мне стать другой? В доме все всегда делалось для моего удобства. В то время мы жили в Мельбурне. Прислуга была вышколена и вела себя со мной так, будто это совершенно естественно, что сначала я ходила на костылях, потом – с помощью специальных подпорок, потом с палкой. Отец построил для меня бассейн с подогревом воды. У меня были подруги, но их родители, все, в той или иной мере зависели от отца. Возможно, было бы лучше, если бы мне самой пришлось зарабатывать себе на жизнь и сталкиваться с ней лицом к лицу. Ведь зачастую опека бывает излишней. У меня были гувернантки, причем очень хорошие. Но, видимо, было бы лучше, если бы меня отправили учиться в школу. Тогда я раньше привыкла бы видеть жалость и отвращение в глазах людей.
   – О нет!
   – О да. И в ваших глазах я прочла то же самое, когда вы в первый раз посмотрели на меня. Я не сталкивалась с жизнью до тех пор, пока отец не взял меня в кругосветное путешествие. Мне тогда было девятнадцать лет. Страшная действительность обрушилась на меня на корабле: все девушки танцевали и играли, а я не могла делать даже того единственного, от чего получала наслаждение, – плавать. Обычно нам подавали еду в каюту, это спасало меня от необходимости бывать в общей столовой. И меня видели нечасто.
   Это были самые ужасные дни в моей жизни. Когда я сидела на палубе в шезлонге и ноги мои были закрыты пледом, молодые люди останавливались около меня и начинали флиртовать, как это обычно бывает во время морских прогулок. Я до сих пор помню одного юношу с сентиментальными глазами. Он не отходил от меня три дня подряд. На четвертый день он вышел на палубу как раз в тот момент, когда отец усаживал меня в шезлонг. Я увидела ужас на его лице и… жалость. В большинстве своем люди добры. Просто глядя на таких, как я, они не принимают их за нормальных людей.
   – Дорогая моя, вы неправы.
   – Вот видите, вы сказали мне «дорогая моя», словно я малый ребенок, которого нужно утешить. Я полюбила Кита, потому что он оказался первым человеком, посмотревшим на меня без тени обидной жалости, той жалости, которая у других так заметна, хотя они и стараются запрятать ее поглубже. Видимо, еще до первого визита к нам его кто-то предупредил. Как бы то ни было, но на протяжении нескольких лет, пока он бывал в нашем доме в Мельбурне, мне ни разу не удалось уличить его. Когда мы вместе катались на машине или на лодке, он вел себя так же, как отец. Он разрешал мне самой делать кое-что для себя, хотя делала я все очень плохо.
   Вначале я считала, что он бывает у нас на правах друга отца и еще потому, что его личная жизнь не удалась. Я никогда не думала всерьез, что он может относиться ко мне как-то иначе, не только по-дружески. Разумеется, было бы ложью утверждать, что я не мечтала об этом, как мечтает об этом любая одинокая девушка. Из-за него я совсем перестала интересоваться другими мужчинами. Когда он попросил меня быть его женой, я не могла поверить в свое счастье. И вовсе не потому, что это предложение было первым в моей жизни. То же самое предлагали мне и другие мужчины, помоложе его, но у них не хватало ума даже на то, чтобы постараться скрыть свое стремление к богатству. Кит же добивался не денег. Цель у него была другая, и я служила средством к достижению этой цели.
   О, лучше бы мне выйти замуж за одного из этих откровенных искателей отцовских денег! Тогда я пошла бы на это с открытыми глазами и не чувствовала бы себя обязанной испытывать к мужу вечную благодарность, потому что такой брак был бы не более чем qui pro quo ^[3]. А Киту я благодарна, правда, не только за то, что он женился на мне, но и за то, что дал мне вместо любви – товарищеское отношение.
 
   Когда я выходила замуж, я была страшно наивна. В наше время такое, как мне кажется, почти невероятно: двадцать восемь лет – и наивность. Представьте себе: до этого меня никто никогда не целовал по-настоящему. Для молодых людей, которые живут в нормальных условиях, проводят время вместе, танцуют, занимаются спортом, совершают прогулки на автомашинах, поцелуи – в порядке вещей. А ведь насколько труднее – даже если это входит в состав намеченного плана – целовать человека, обреченного на неподвижность. Кит приучал меня к этому постепенно. Приходя к нам, он целовал меня в щеку, если я была на ногах, или же, если я сидела в своем кресле, наклонялся и прикасался губами к волосам. Это были бесстрастные поцелуи, которые я могла понимать как угодно. И по прошествии шести лет мне стало казаться, что он совсем особенный, равнодушный к сексу мужчина. Я стала благоговеть перед ним за это…
   Она говорила что-то еще, тихо и торопливо, но Тэмпи ничего не слышала. «Шесть лет» – это было для нее как гром с ясного неба, ее рассудок отказывался что-либо принимать. Наконец она очнулась и услышала:
   – И вот, когда его жена умерла и он сделал мне предложение, я буквально бросилась в его объятия.
   Во время нашего медового месяца мой первый дикий, легкомысленный экстаз – кто же это так сказал? – был омрачен проблемой, как снять с меня железные оковы, и моей навязчивой идеей, что мне необходимо все время закрывать ноги.
   Первая половина медового месяца была платонической. Ему понадобилось довольно много времени, чтобы воодушевиться. Я уже думала, он – импотент. Но когда наконец он стал моим мужем по-настоящему, я сходила с ума от счастья – хоть в этом отношении я нормальная женщина.
   Прошло целых пять восхитительных месяцев, в течение которых я пыталась возместить ему все годы его одиночества, – ведь я думала, что это было так. Он был очень добр и ласков со мной.
   На меня оказали большое влияние ваши телевизионные передачи – я старалась как можно лучше выглядеть дома, стала носить длинные платья, потому что они скрывали мои ноги, и его друзья уже не отводили глаза в сторону. Каждое такое домашнее платье стоило мне столько же, сколько роскошный вечерний туалет. Когда у нас были гости или когда я куда-нибудь выезжала, то наперекор моде надевала длинные платья. О, вы не можете представить себе, какое чувство охватывает тебя, когда чей-нибудь взор с удивлением следует за тобой или, еще хуже, когда впервые люди видят, каким образом ты передвигаешься…
   А потом пришло это письмо. Грязная анонимка. Меня все время терзала мысль, кто же этот жестокий человек, написавший ее? Мне почему-то казалось, что это мужчина и сделал он так потому, что завидовал карьере Кита.
   Я чуть не лишилась рассудка. Но потом выяснилось, что у меня будет ребенок, и это спасло меня.
   У меня было чувство, что Кит вздохнул с облегчением, узнав о моей беременности, но не потому, что хотел ребенка, а потому, что у него появилась причина отказаться от близости со мной.
   Я думала, сердце мое разорвется, когда я впервые узнала о вас. В романах никогда не пишут, каким прочным может быть сердце и что оно способно вынести. Мне понадобился лишь месяц или чуть больше, чтобы понять: сердце состоит из множества частиц и, даже если одна его частица вышла из строя, все равно можно жить – ведь можно же жить с изуродованными ногами! Я поняла, что беременность сама по себе приносит удовлетворение, почла это за счастье и более или менее успокоилась. Теперь у меня есть мои дорогие малыши, а от всего остального я отгородилась. Я не думаю, что они что-то значат для Кита, но если он останется со мной, у нас будет полный дом детей, – ведь это единственное, что я могу делать не хуже любой другой женщины. Мой отец будет на верху блаженства, а я просто создана для материнства.
   Она закрыла глаза рукой и долго сидела молча. Слышно было только, как на секретере тикают миниатюрные французские часики. Вдруг рука ее упала, и совсем другим голосом она спросила:
   – Он снова вернулся к вам, когда мы переехали сюда, в Сидней?
   – Нет. Я ни разу не видела его с того дня, когда у бывшего редактора газеты случился инфаркт. Только вчера.
   – Вы сами пришли к нему?
   – Да. Я позвонила ему по телефону. Он был очень занят, как сказала его секретарша. Тогда я объявила, что буду сидеть у дверей его кабинета и ждать, пока он не освободится. Видимо, это его испугало. Во всяком случае, мы с ним встретились.
   – Где?
   – Вначале зашли в небольшое кафе. Но там нам подали скверный кофе, и он пригласил меня в какой-то дешевый ресторан, где не бывают его знакомые.
   – Он никогда не приезжал повидаться с вами?
   – Нет. Свои вещи он забрал в мое отсутствие, когда я была за границей.
   Глаза Элспет засветились робкой радостью. Тэмпи ответила ей профессиональным искренним взглядом, которым она обычно одаривала телезрителей. Мысленно она запрятала золотой портсигар Кита на самом дне своей сумочки: ей стало тошно, когда она вспомнила, как низко была готова пасть.
   – Благодарю вас, – сказала Элспет. – Я очень ревнива и просто не вынесла бы этого. А ведь мне часто казалось странным, что он такой. Я полагала, что мужчина, который столько лет не жил нормальной жизнью, должен был бы быть… ну, скажем, более требовательным. Позвольте мне быть откровенной – я надеялась, что он будет более требовательным. Вас не шокируют мои слова?
   – Нет.
   – Многих это покоробило бы. Почему-то считается, что такое создание, как я, должно быть более утонченным.
   – Я вовсе не думаю, что утонченность заключается в том, чтобы избегать подобных разговоров.
   – Вы иначе подходите к таким вопросам. Вас всегда окружали мужчины. Я совсем не собираюсь сказать что-либо оскорбительное в ваш адрес – напротив, я завидую вам до глубины души.
   Она снова вытерла губы платком. Очевидно, хотела спросить о чем-то еще. Наконец решилась. Вопрос ее прозвучал слишком громко:
   – А с вами он был требовательным?
   Тэмпи почувствовала, как краска заливает ее щеки, шею. Ей даже показалось, что все ее тело стало пунцовым.
   – Скажите мне правду. Разве вы не понимаете, как мне необходимо знать правду? Ведь мне придется прожить с ним всю жизнь.
   Тэмпи неохотно кивнула, ее захлестнул стыд, словно она сделала что-то непристойное.
   Элспет откинулась назад в кресле, из груди ее вырвался продолжительный вздох.
   – Я так и думала. Теперь, пожалуйста, еще немного терпения. Я хотела бы узнать у вас одну вещь. Если он захочет вернуться к вам, вы его примете?
   – Нет!
   Она выпалила это не задумываясь, не рассчитывая на эффект. Только после того, как слово было произнесено, Тэмпи поняла, что сказала истинную правду. Теперь уже она не захотела бы его возвращения ни на каких условиях. То, что он сделал, было хуже предательства. Оправдать и простить можно любой опрометчивый поступок, но не такой преднамеренный обман.
   На губах Элспет расцвела улыбка.
   – Спасибо. Теперь я могу думать о будущем.
   Она нажала на кнопку звонка у кресла.
   – Простите, я плохая хозяйка. Сейчас я прикажу подать чай.