Страница:
— Скорей, скорей, — заторопил он ее, переходя на бег, — а то кто-нибудь перехватит!
Смеясь, они опустились на сиденье такси, и она назвала шоферу адрес кафе. Барт взглянул на нее сбоку. Он не особенно хорошо разбирался в женских туалетах, но все-таки понял, что одета она по моде и что у нее есть свой стиль. И он понял также, что эта меховая шубка обошлась ее спекулянту мужу в добрую тысячу. Он видел такие в Токио, где япошки старались сбыть их подороже, и некоторые ребята, особенно летчики, покупали их, а потом летели на юг и там продавали на черном рынке втридорога. На черном рынке или не на черном рынке купил ее муж эту шубу, все равно она обошлась ему в добрую тысячу. Уж за это он может поручиться. Она выглядела старше, чем в прошлый раз, волосы ее были уложены под меховой шапочкой и открывали линию шеи и маленькие прижатые к голове ушки, в мочках которых сверкали бриллиантовые серьги. Элегантно, ничего не скажешь.
— Если вспомнить о правилах приличия, то вы еще не знаете, как меня зовут, — сказал он, предлагая сигарету.
— Разве нет? А ведь правда, кажется, нет.
— Барт. Барт Темплтон.
— А меня Магда. Уменьшительное от Магдален.
— Мне нравится. Просто Магда, так?
Она улыбнулась.
— Ну, если вы предпочитаете миссис Брукс, пожалуйста.
— Остановимся на Магде.
Она откинулась на спинку в углу сиденья, откровенно разглядывая его, но взгляд у нее был дружелюбный, простой и, пожалуй, доброжелательный.
Сидней утопал в потоках воды, и дождь продолжал лить безостановочно. Такси, скрипнув на тормозах, завернуло на Уильям-стрит, убегавшую вверх по холму сверкающей рекой мокрого асфальта, в которой плавали красные и зеленые отсветы неоновых реклам. В такой вечер плохо быть одному.
— Ну вот, теперь вы уже меньше похожи на голодного бродягу.
— Чувствую.
Она сбила пепел с сигареты длинным пурпурным ногтем и окинула его взглядом.
— Вы похудели с тех пор, как я вас видела. Много работы?
— Да, знаете ли, в мирной жизни приходится не так уж легко, — улыбнулся Барт.
— И старше выглядите тоже. — Она склонилась над столиком и, облокотившись на него, долго смотрела Барту в лицо. — Сейчас скажу… впалые щеки — вот что придает вам такой благородный вид. Вы случайно не собираетесь сниматься в кино?
— В настоящий момент нет, хотя мне и предлагали заменить Чипса Рэфферти.
— Что ж, меня это бы ничуть не удивило, хотя, по-моему, ему чего-то недостает, что есть в вас.
— Может, рыжих волос?
— Возможно. Наверно, это символ.
— Символ или симптом?
— Симптом? Чего же — ненасытности и пылкого темперамента?
Она с вызовом и кокетством смотрела ему прямо в глаза.
Он пожал плечами:
— Может быть.
Когда Барту в конце ужина вручили счет, ему в первый момент даже нехорошо стало. И он рад был, что у него все же хватило денег, чтобы расплатиться, несмотря на всю непомерность суммы. То, что он смог заплатить за ужин так же, как и ее муж-спекулянт, принесло ему какое-то злобное чувство удовлетворения. И, словно почувствовав перемену в его настроении, она примяла остатки своей сигареты и, взяв перчатки, взглянула на усыпанные драгоценными камнями часики.
— Ого! Почти половина десятого, мне пора идти.
Он подал ей шубу. Магда медленно продела руки в широкие рукава и на мгновение, нарочно откинувшись назад, прислонилась к нему. Барт стоял, обнимая ее за плечи и сдерживая себя, потом опустил руки со странным ощущением, будто его смыло отливом и вот теперь выносит обратно на берег из темной глубины. Он заплатил за ужин, грустно отметив про себя, что у него осталась какая-то мелочь, на которую едва ли протянешь до следующей получки. Они поднялись по ступенькам и вышли на мокрую, холодную улицу.
— Посмотрю, может, я такси вам найду.
— Не стоит. Я живу тут рядом, на Мэклиэй-стрит. Можем дойти, тут навес всю дорогу.
Барт едва понимал, о чем она говорит, такое смятение охватило его.
Она остановилась на нижней ступеньке лестницы, ведущей в вестибюль роскошного дома. Теперь она стояла вровень с ним.
— Если бы в квартире не было такого разгрома после сборов мужа, я бы пригласила вас выпить.
Она взглянула на него, и он прочел в ее взгляде, что она хочет этого.
Барт был в нерешительности. Он знал, стоит ему сейчас сказать, что ему наплевать на разгром и что ему хочется выпить, и она пригласит его к себе. Она ждала. Он подумал о холодной койке в казарме, об одинокой, без конца тянущейся ночи впереди. Потом подумал о Джэн…
— Да нет, спасибо, не надо, — сказал он с какой-то неловкостью. — Боюсь, мне тоже пора, мне ведь еще сегодня в полночь в караул заступать.
Он лгал, и она знала, что он лжет. Но лицо ее ничего не выдало.
— Жаль, жаль! Но я должна как-нибудь вечерком угостить вас ужином, чтобы отплатить за вашу любезность. Не отказывайтесь, а то меня совесть замучит. Найдете мое имя в телефонной книге вот по этому адресу.
Барт поблагодарил. У него с трудом ворочался язык, и он чувствовал, что ведет себя дурацки натянуто.
— Что ж, как-нибудь вечерком я вам об этом напомню.
Она протянула руку и коснулась его руки.
— Не забудьте.
Она стала подниматься по лестнице, и ее туфельки на высоких каблуках легко касались ступенек. Она помахала ему рукой из освещенного вестибюля. Барт повернулся и зашагал вдоль улицы к трамвайной остановке.
Глава 20
— Привет, — он взял в свои холодные жесткие ладони ее горячую ручку. — У тебя такой вид, будто ты увидела призрак.
— Да мне в первую минуту так и показалось.
— Ну, на призрак-то я все же не похож. И что еще там офицеры скажут, когда заметят, что я улизнул. Хотя, между нами говоря, мне на это наплевать.
— О Барт! Это так чудесно!
— Ну, конечно, чудесно, моя синьорина. Сидней так просто утопает под водой, рыба заплыла ко мне в окно и присела на койку, и когда я услышал по радио, что на Голубые горы лег туман, я подумал, что мне самое время ехать. Я подумал, что, так или иначе, вам, девочки, не помешает немножко искусственного солнца.
Он повернулся к миссис Карлтон:
— Надеюсь, вы не будете возражать против того, что ультрафиолетовые лучи вторгаются сюда в образе мокрого пса, и, надеюсь, дамы не сочтут оскорбительным для себя этот запах, боюсь, несколько… — Он понюхал грубую защитную ткань шинели, — и не несколько, а определенно собачий.
Миссис Карлтон улыбнулась и протянула ему руку:
— Ну что вы, Барт! Лучшего способа для принятия ультрафиолетовых лучей просто не придумаешь.
— Несмотря на собачий запах?
— А я люблю собак, и вот теперь только я заметила, что вы очень похожи на моего эрдельтерьера — у меня когда-то был эрдель.
Барт поклонился, прижав руку к сердцу.
— Миссис Карлтон, вы редкая женщина. Я уверен, что у этого славного пса было большое сердце.
— О, любой лев мог позавидовать! Вам бы он понравился.
— Не сомневаюсь. А где он теперь?
Лицо ее помрачнело.
— Видите ли, когда я сюда во второй раз легла, хозяйство наше распалось, мы отказались от дома, а большая собака, ведь знаете, как с ней…
Он дружески сжал ей руку.
— Знаю.
Барт глянул на себя в зеркало.
— Эрдельтерьер, говорите вы, так, кажется?
— Совершеннейший.
— Гм… Между нами говоря, я думал, что у меня черты лица несколько правильней.
Она задумчиво посмотрела на него.
— Да это дело вкуса. Видите ли, мой пес тоже был в своем роде пес выдающийся.
Оба рассмеялись, и Барт заметил, что лицо ее немного просветлело.
— Вы гораздо лучше выглядите, чем в воскресенье.
— Да я и чувствую себя лучше. Уверена, что после вашего сегодняшнего посещения я в полдник уже буду сидеть за чаем, вгрызаясь в кусок телячьей вырезки.
— Ради бога, не надо, — взмолилась Джэн, — ведь если хозяйка это увидит, она больше не разрешит ему приезжать. Не забывайте, у нас сегодня на ужин копченые сосиски.
Миссис Карлтон зажмурила глаза и содрогнулась.
— Сосиски! Подумать, до чего я дожила!
Они снова засмеялись, хотя вряд ли могли бы сказать, что тут было смешного: просто какой-то возбуждающий ток пробежал по их нервам. Барт принес с собой столько тепла и силы, что они больше не замечали ни тумана, клубившегося вокруг, ни монотонного стука капель, падавших с деревьев в саду.
Миссис Карлтон взглянула по очереди на них обоих.
— Вы ведь знаете, что я себя все еще постыдно балую, так что с вашего разрешения я сегодня свой послеобеденный сон начну пораньше. Вы уж мне простите. Ладно?
— А мы вам не будем мешать?
— Да нет, не беспокойтесь. Когда я сплю, вы можете в комнате галдеть, как на аукционе, меня это не потревожит.
Барт осторожно положил руку на ее покрывало.
— Вы знаете, по-моему, Джэн очень повезло, что у нее такая соседка.
— И мне повезло. И вам тоже.
Она улыбнулась, глядя ему в глаза.
— И раз уж вы здесь, помогите Джэн составить список заказов в библиотеку на этот месяц. Да, и тут у нас есть одна новая книжка про Японию, мне ее муж прислал, вы тоже можете взять ее почитать.
Она легонько пожала ему руку.
— А теперь я засну.
Она повернулась к стенке, и они остались одни, отгороженные от всего мира.
Барт пододвинул стул к кровати Джэн, погладил ее руку, потом взял библиотечный каталог.
— Что ж, это интересно, — сказал он, — сейчас мы тебе пропишем что-нибудь полегче, хотя бы на часть месяца. С чего начнем?
Закончив, они помолчали. Ни разу еще за все эти месяцы Барт не чувствовал себя так спокойно. Ручка Джэн в его ладонях была словно якорь, прочно удерживавший его в созданном ими мире. Узкая больничная кровать, в которой она лежала, опершись на подушки, была оазисом в пустыне. Смятение в его крови затихало. Во всем этом сумасшедшем мире только Джэн была реальностью. И долгие часы, проведенные вдали от нее, не значили ничего. Он не целовал ее сейчас. Ему почему-то не хотелось целовать ее сегодня. Ему хотелось только быть рядом, ощущать тепло ее любви. Быть рядом с Джэн — этого было достаточно.
Последние три ночи он провел в казарме без сна. Мысли его были в лихорадочном смятении, тело томилось мукой. Эти ночи и заставили его мчаться сломя голову на вокзал, к поезду, уходившему в горы. Забившись в угол купе, он курил без конца, сигарету за сигаретой, глядя невидящим взглядом на пробегавший за окнами мир, мир клубящихся туманов и призрачных деревьев. Он шел от станции, не замечая холодного тумана, лизавшего лицо, шел быстрым шагом, как человек, убегающий от своих мыслей. И вот в комнате Джэн он, наконец, обрел мир: понимание без слов, обладание без прикосновения. Рядом была Джэн.
Он болтал без умолку, смешно поддразнивая ее. Он пересказывал ей казарменные истории, а она смеялась вместе с ним и замечала в нем что-то новое, замечала, что выросло какое-то новое, более глубокое и прочное чувство, и она больше не боялась долгих месяцев, которые ей еще предстояло провести в Пайн Ридже. Почти половина уже прошла. Он начертил ей график на обложке тетради, месяцы они разделили на недели, недели на часы, а возле каждого из них он нарисовал себя — в виде тоненького человечка из палочек, который с каждым днем все больше и больше радуется и ликует, а к концу шестого месяца уже перепрыгивает с вершины на вершину по высоченным горам, чтобы забрать обезумевшую от счастья Джэн, которая тоже прыгает, словно туземец, на одной ножке около длинного кубика, который должен обозначать Пайн Ридж.
Она не сказала ему, что его сегодняшний приезд был им вдвойне приятен, потому что помог рассеять мрачное настроение, вызванное неожиданной смертью девушки из крайней комнаты. О таких вещах обычно не говорят. И не то чтобы эта девушка значила для нее что-то. Джэн никогда и не видела ее. Она знала о ней лишь по санаторским сплетням да еще по непрестанному влажному кашлю, что доносился все время до их комнаты. Но почему-то от этого было еще печальнее: где-то рядом умирает девушка, и ты ничего не знаешь ни о ней, ни о том, что она вот-вот может умереть, и узнаешь только тогда, когда все уже кончено. Но сейчас, глядя на Барта, который так и пышет здоровьем, трудно думать о смерти.
Она показала ему тоненькую зеленую стрелочку, пробившуюся из луковки гиацинта в горшочке. Они с трепетом смотрели на этот вестник пробуждения жизни, слишком сильно взволнованные, чтоб говорить, взволнованные тем, что именно в это утро, когда зима так властно заявляла о себе, показался зеленый стебелек и напомнил им, что весна вернется снова, а вместе с весной к ней придет освобождение, и они будут вместе. Спрятанная под слоем почвы луковка шевелилась, росла, весной она зацветет.
Когда пришло время уходить, он поцеловал ее легко и нежно, и даже после его ухода ей казалось, что его присутствие согревает холодную, утопавшую в тумане комнату.
Глава 21
«А она хорошенькая, — с удивлением подумал Барт, — никогда не замечал этого раньше».
Дорин приняла его приветливо, от ее былой неприязни не осталось и следа.
— Заходи, садись и располагайся как дома. У меня тут страшный беспорядок. Только что помыла голову, итеперь вот пытаюсь волосы высушить у радиатора.
Барт опустился на старый диванчик Джэн и стал наблюдать за Дорин. Воздух в квартирке был тяжелый, из светового колодца проникали запахи канализации, в комнате было жарко от включенного радиатора. Все тут наводило на воспоминания. Ему хотелось жаловаться Дорин на свое одиночество, но у Дорин хватало своих неприятностей, чтобы еще слушать его нытье. Мысль о том, что теперь, когда Джэн так далеко, ему на целом свете и поговорить по-настоящему не с кем, на мгновение повергла его в уныние.
Дорин поднялась и, сняв со спинки стула свое пальто, протянула его к радиатору.
— В такую мерзкую погоду ни за что вещи не высушишь. А мне бы не хотелось плащ покупать.
Она прибрала в комнате и, улыбаясь, повернулась к нему.
— Я тебе сейчас чаю приготовлю. Мне и самой давно уже хочется, да для одной себя лень его готовить было.
Ему нравилось, как ловко и аккуратно она двигается по комнате. Ставит чайник, расставляет чайную посуду. Ему нравилась ее непринужденность, ее дружелюбие. Джэн повезло, что у нее такая сестра.
— Вчера был у Джэн.
Дорин удивленно обернулась с чайником в руке.
— Ну да. У меня несколько часов выдалось свободных после обеда, ну, я вскочил в поезд — и туда.
— Как она выглядит?
— Отлично. Прибавила полтора килограмма.
— О, это чудно, Барт! На будущей неделе у нее будет просвечивание, и тогда уж мы точно узнаем, как идут дела. Я жду не дождусь, пока результаты просвечивания не получу.
— Уверен, что все хорошо будет. Она отлично выглядит, — Барт улыбнулся, вспомнив свою поездку, и протянул ноги поближе к радиатору. — Знаешь, мне все больше и больше нравится эта миссис Карлтон. Джэн просто повезло, что у нее такая соседка.
— Конечно, повезло. Особенно если вспомнить, какие там старые ведьмы попадаются.
— Да, угрюмые тетки, правда?
— В понедельник у них там девушка умерла из крайней комнаты — я видела сообщение в газете.
— Серьезно? А Джэн мне ничего не сказала. Я думал, та поправляется.
Барт почувствовал какое-то смутное беспокойство.
Дорин, присев к столу, налила ему чаю.
— Я рада, что ты у нее побывал. Особенно после этого случая.
— Мне там вчера просто жутко стало. Все окна и двери распахнуты, и туман все ползет, ползет, пока все внутри не заполнит. Я знаю, это полезным считается. Но уж больно мрачный способ лечения. У меня от этого мороз по коже продирает.
— Да. А у меня для тебя приятная новость. Мне сегодня на работе сказали, что я смогу в конце следующей недели часть своего отпуска использовать, и вот я заказала место в пансионе поблизости с санаторием.
— Вот это здорово! А я, может, с тобой на субботу и воскресенье поеду.
— Это будет замечательно. Я не очень-то умею речи произносить, но мне бы хотелось, Барт, чтоб ты знал, как я ценю все, что ты для Джэн сделал и делаешь.
— Бога ради! Не будем начинать все сначала, правда?
— Нет, не будем. Я по отношению к тебе вела себя по-свински вначале, это так. И мне хочется сказать, что я переменила о тебе мнение. По-моему, ты замечательный парень.
— Да брось ты! И мне б не хотелось, чтоб мы тут друг перед другом в комплиментах рассыпались, но я-то ведь тоже знаю, что ты для Джэн делаешь.
— О, это совсем разные вещи! Она моя сестра, и у меня, кроме нее. никого, нас двое осталось, когда отец был убит.
Дорин взглянула на него с необычной нежностью.
— И вот теперь… ты.
— Понимаю, Дорин, и мне очень приятно.
— Но знаешь, иногда меня ужасно мучает мысль, что тебе столько тратить приходится. Расходы просто жуткие.
Он сделал нетерпеливый жест.
— Я знаю, что ты не жалуешься, и это чертовски мило с твоей стороны. И все же факт остается фактом. Я тут до твоего прихода просматривала счета. Вот глянь — счет от аптекаря: за две недели шесть фунтов четыре шиллинга и десять пенсов. Никогда б не подумала, что будет еще столько дополнительных расходов, тем более что я ей туда все, что только можно, привожу!
— Не нужно тебе тратить все свои деньги, ведь тебе еще квартплату за эту дыру целиком приходится вносить.
— Да это я осилю. К тому ж я теперь ко всем сверхурочным работам примазываюсь — тоже кое-что дает. Мне хочется, чтоб Джэн знала, что ей будет куда вернуться после санатория.
Дорин продолжала перебирать счета.
— Да, вот счет из санатория. Семьдесят дней: по шесть гиней за неделю, вычтем отсюда две гинеи за счет фонда здравоохранения. Получается сорок два фунта. О Барт, это просто ужасно! Мне кажется, все-таки надо было ее в бесплатный санаторий устроить.
— И чтоб она еще три или четыре месяца места ждала?
Дорин вздохнула и снова зашелестела счетами.
— Три гинеи за предыдущий пневмоторакс и за этот. Стирка, какой-то там анализ — семь шиллингов и шесть пенсов и, вероятно, еще три гинеи за просвечивание, которое ей сделают на этой неделе. Джэн хотела бросить курить из экономии, но я сказала, что не надо.
— Вот уж ерунда — ведь это у нее сейчас единственное удовольствие.
— Да, но все это слишком дорого, Барт.
Дорин подсчитывала, перебирая счета:
— Сорок два, сорок пять, сорок шесть, сорок девять фунтов. Надо попытаться подыскать что-нибудь другое.
— У меня хватит еще на несколько месяцев. Лишь бы только она поправилась, а на все остальное мне наплевать. Судя же по всему, что говорят, она идет на поправку.
— Это правда. Там просто диву даются, как быстро она выздоравливает, и все же это чертовски дорого.
— Раз Джэн нуждается в лечении, я всегда найду деньги на это. Есть еще жалованье, которое мне задержали, а если на то пошло, то и мое наградное пособие. Но я думаю, она еще до этого поправится.
Он усмехнулся:
— Я его в течение пяти лет заберу на какие-нибудь покупки для наших детишек.
— Мне жутко становится, когда подумаю, что вот и миссис Карлтон, и Линда, и этот их симпатичный Леонард — все они сначала надеялись, что это только на шесть месяцев.
Барт отодвинул стул.
— Не нужно так думать. Они, вероятно, не делали всего, что полагается. Джэн совсем другая. Она не похожа на них на всех.
— Нет. Я тоже думаю, что нет.
— Что бы я хотел знать точно, так это, когда она выпишется, чтоб я мог подать на увольнение и подыскать пока работу.
Он положил себе три полные ложечки сахару во вторую чашку чаю.
— И что тогда?
— Тогда я сразу же женюсь на Джэн.
Дорин со стуком опустила свою чашку.
— Послушай, Барт! Разве ты не понимаешь, какой она для тебя обузою будет, пока не поправится как следует? Тебе не кажется, что лучше будет хоть немного подождать?
— К черту это ожидание!
— Но иметь больную жену…
— Больная или здоровая — Джэн будет моей женой. И чем скорей я найду себе работу, тем лучше.
Он вынул из бумажника пачку денег и протянул Дорин.
— Это тебе должно помочь разделаться с ворохом счетов. И если будут еще, скажи мне. Я вовсе не хочу, чтобы ты тратила все до последнего гроша.
Дорин взяла деньги и тщательно пересчитала. Пятьдесят фунтов! Она помялась.
— Если бы ты знал, Барт, как мне не хочется брать эти деньги…
— Бога ради, Дорин, как будто я чужой!
Он разозлился.
— Да я это не к тому, что у тебя брать. Я даже не знаю, к чему это я. Просто мне страшно думать, что, когда она выйдет и вы поженитесь, все, что пошло бы на дом, на обзаведение, будет проглочено этими расходами. Как-то обидно это.
— Давай не будем об этом говорить.
Она подперла голову ладонью.
— Все это очень беспокоит меня, Барт. Я все спрашиваю себя, правильно ли мы поступаем. Потом решаю, что правильно. Ее там лечат по последнему слову науки. И ты ни перед какими затратами не останавливаешься. А потом я вспоминаю, какое у нее лицо, когда я с ней в субботу расстаюсь. Правда ведь, просто сердце разрывается от этого ее взгляда? Она старается и веселой казаться и жизнерадостной, и все ж будто мы ее на необитаемом острове бросаем.
— Да.
Некоторое время Барт глядел в пустоту. Потом резко обернулся к Дорин.
— Но теперь уж недолго. Мы все будем выполнять, пока она не поправится. И до чего ж я рад буду с этим Пайн Риджем распрощаться наконец!
— Я тоже. Я ведь по ней очень скучаю. Знаешь, мы с ней никогда не разлучались, кроме того времени, что я была в армии. Да и тогда мы тоже часто виделись. А когда меня перевели сюда из Виктории, она только месяц там пробыла без меня. Тетушка ни за что не хотела, чтоб она сюда ехала, но мы страшно скучали друг без друга, особенно после того, как отец был убит.
— Да, вам туго пришлось.
— Иногда я думаю, что мне не следовало ее сюда звать, но она сама так хотела, и хотя тетка хорошо за ней ухаживала, она там никогда не была счастлива.
— Если б она не приехала, я бы никогда ее не встретил.
Дорин промолчала, и Барт понял, что она осуждает их и считает, что для них всех лучше было бы, если бы они никогда не встречались.
— Ты была для Джэн замечательной сестрой, Дорин, — попытался он отвлечь ее от этих мыслей.
Дорин покачала головой.
— Я не должна была допускать, чтобы так случилось, Я виню в этом себя. Надо было ее еще в прошлом году на рентген послать. Конечно, ее врач говорил, что все хорошо, но мне-то нужно было и свою голову иметь.
Она стояла у двери, положив руку на щеколду. Барт обнял ее за плечи.
— Меня это тоже касается, и в будущем мы будем сами думать.
Он нагнулся и легонько чмокнул ее в щеку.
— Я позвоню тебе в начале следующей недели, договоримся и поужинаем вместе как-нибудь вечером и, может, сходим куда-нибудь. Для разнообразия полезно и в разгул пуститься.
Дорин улыбнулась. Совсем как Джэн. Он прошел через вестибюль, в душе его еще теплился огонек ее улыбки. Чертовски славная девушка Дорин! Им с Джэн повезло, что у них есть Дорин.
Глава 22
Миссис Карлтон повернулась к Джэн.
— Хорошее предзнаменование для твоего рентгена.
Джэн согласилась, что это чудесное предзнаменование, да и вся эта неделя была счастливым предзнаменованием: она не похожа была на тоненькую серую ниточку дней, тянувшуюся от воскресенья до воскресенья, она вилась, словно рождественская гирлянда, скрашенная сияюще радостным событием — неожиданным приездом Барта среди недели.
Смеясь, они опустились на сиденье такси, и она назвала шоферу адрес кафе. Барт взглянул на нее сбоку. Он не особенно хорошо разбирался в женских туалетах, но все-таки понял, что одета она по моде и что у нее есть свой стиль. И он понял также, что эта меховая шубка обошлась ее спекулянту мужу в добрую тысячу. Он видел такие в Токио, где япошки старались сбыть их подороже, и некоторые ребята, особенно летчики, покупали их, а потом летели на юг и там продавали на черном рынке втридорога. На черном рынке или не на черном рынке купил ее муж эту шубу, все равно она обошлась ему в добрую тысячу. Уж за это он может поручиться. Она выглядела старше, чем в прошлый раз, волосы ее были уложены под меховой шапочкой и открывали линию шеи и маленькие прижатые к голове ушки, в мочках которых сверкали бриллиантовые серьги. Элегантно, ничего не скажешь.
— Если вспомнить о правилах приличия, то вы еще не знаете, как меня зовут, — сказал он, предлагая сигарету.
— Разве нет? А ведь правда, кажется, нет.
— Барт. Барт Темплтон.
— А меня Магда. Уменьшительное от Магдален.
— Мне нравится. Просто Магда, так?
Она улыбнулась.
— Ну, если вы предпочитаете миссис Брукс, пожалуйста.
— Остановимся на Магде.
Она откинулась на спинку в углу сиденья, откровенно разглядывая его, но взгляд у нее был дружелюбный, простой и, пожалуй, доброжелательный.
Сидней утопал в потоках воды, и дождь продолжал лить безостановочно. Такси, скрипнув на тормозах, завернуло на Уильям-стрит, убегавшую вверх по холму сверкающей рекой мокрого асфальта, в которой плавали красные и зеленые отсветы неоновых реклам. В такой вечер плохо быть одному.
III
Они спустились по ступенькам в ресторан. Магда распахнула шубку, и в воздухе послышался аромат духов, такой нежный и легкий, что Барт еще раз втянул в себя воздух, желая убедиться, что ему это не почудилось. Маленький столик с затененной лампой создавал атмосферу уюта и интимности. Еда была вкусная, и оба ужинали с аппетитом. Судя по всему, Магду здесь знали, и ей без труда удалось упросить официанта принести им бутылку вина. Вино согрело Барга, и плохое настроение прошло. Он согрелся, почувствовал себя бодрым, немножко возбужденным, и теперь они сидели за кофе, докуривая последнюю сигарету.— Ну вот, теперь вы уже меньше похожи на голодного бродягу.
— Чувствую.
Она сбила пепел с сигареты длинным пурпурным ногтем и окинула его взглядом.
— Вы похудели с тех пор, как я вас видела. Много работы?
— Да, знаете ли, в мирной жизни приходится не так уж легко, — улыбнулся Барт.
— И старше выглядите тоже. — Она склонилась над столиком и, облокотившись на него, долго смотрела Барту в лицо. — Сейчас скажу… впалые щеки — вот что придает вам такой благородный вид. Вы случайно не собираетесь сниматься в кино?
— В настоящий момент нет, хотя мне и предлагали заменить Чипса Рэфферти.
— Что ж, меня это бы ничуть не удивило, хотя, по-моему, ему чего-то недостает, что есть в вас.
— Может, рыжих волос?
— Возможно. Наверно, это символ.
— Символ или симптом?
— Симптом? Чего же — ненасытности и пылкого темперамента?
Она с вызовом и кокетством смотрела ему прямо в глаза.
Он пожал плечами:
— Может быть.
Когда Барту в конце ужина вручили счет, ему в первый момент даже нехорошо стало. И он рад был, что у него все же хватило денег, чтобы расплатиться, несмотря на всю непомерность суммы. То, что он смог заплатить за ужин так же, как и ее муж-спекулянт, принесло ему какое-то злобное чувство удовлетворения. И, словно почувствовав перемену в его настроении, она примяла остатки своей сигареты и, взяв перчатки, взглянула на усыпанные драгоценными камнями часики.
— Ого! Почти половина десятого, мне пора идти.
Он подал ей шубу. Магда медленно продела руки в широкие рукава и на мгновение, нарочно откинувшись назад, прислонилась к нему. Барт стоял, обнимая ее за плечи и сдерживая себя, потом опустил руки со странным ощущением, будто его смыло отливом и вот теперь выносит обратно на берег из темной глубины. Он заплатил за ужин, грустно отметив про себя, что у него осталась какая-то мелочь, на которую едва ли протянешь до следующей получки. Они поднялись по ступенькам и вышли на мокрую, холодную улицу.
— Посмотрю, может, я такси вам найду.
— Не стоит. Я живу тут рядом, на Мэклиэй-стрит. Можем дойти, тут навес всю дорогу.
Барт едва понимал, о чем она говорит, такое смятение охватило его.
Она остановилась на нижней ступеньке лестницы, ведущей в вестибюль роскошного дома. Теперь она стояла вровень с ним.
— Если бы в квартире не было такого разгрома после сборов мужа, я бы пригласила вас выпить.
Она взглянула на него, и он прочел в ее взгляде, что она хочет этого.
Барт был в нерешительности. Он знал, стоит ему сейчас сказать, что ему наплевать на разгром и что ему хочется выпить, и она пригласит его к себе. Она ждала. Он подумал о холодной койке в казарме, об одинокой, без конца тянущейся ночи впереди. Потом подумал о Джэн…
— Да нет, спасибо, не надо, — сказал он с какой-то неловкостью. — Боюсь, мне тоже пора, мне ведь еще сегодня в полночь в караул заступать.
Он лгал, и она знала, что он лжет. Но лицо ее ничего не выдало.
— Жаль, жаль! Но я должна как-нибудь вечерком угостить вас ужином, чтобы отплатить за вашу любезность. Не отказывайтесь, а то меня совесть замучит. Найдете мое имя в телефонной книге вот по этому адресу.
Барт поблагодарил. У него с трудом ворочался язык, и он чувствовал, что ведет себя дурацки натянуто.
— Что ж, как-нибудь вечерком я вам об этом напомню.
Она протянула руку и коснулась его руки.
— Не забудьте.
Она стала подниматься по лестнице, и ее туфельки на высоких каблуках легко касались ступенек. Она помахала ему рукой из освещенного вестибюля. Барт повернулся и зашагал вдоль улицы к трамвайной остановке.
Глава 20
I
Джэн глазам своим не поверила, когда в среду после полудня вдруг увидела в дверях Барта. Над долиной, словно над кипящим котлом, клубясь, поднимался туман. Он стлался над верандой, проникал в их комнату, оставляя на всех предметах свой сырой след. Барт казался в дверях непомерно огромным, полы его шинели, сверху донизу унизанной бисеринками влаги, еще мотались после быстрой ходьбы. На мгновение Джэн показалось, что тоска вдруг вынесла ее за границы реального мира, и вот Барт возник перед ней из тумана как порождение ее одиночества и стремления к нему.— Привет, — он взял в свои холодные жесткие ладони ее горячую ручку. — У тебя такой вид, будто ты увидела призрак.
— Да мне в первую минуту так и показалось.
— Ну, на призрак-то я все же не похож. И что еще там офицеры скажут, когда заметят, что я улизнул. Хотя, между нами говоря, мне на это наплевать.
— О Барт! Это так чудесно!
— Ну, конечно, чудесно, моя синьорина. Сидней так просто утопает под водой, рыба заплыла ко мне в окно и присела на койку, и когда я услышал по радио, что на Голубые горы лег туман, я подумал, что мне самое время ехать. Я подумал, что, так или иначе, вам, девочки, не помешает немножко искусственного солнца.
Он повернулся к миссис Карлтон:
— Надеюсь, вы не будете возражать против того, что ультрафиолетовые лучи вторгаются сюда в образе мокрого пса, и, надеюсь, дамы не сочтут оскорбительным для себя этот запах, боюсь, несколько… — Он понюхал грубую защитную ткань шинели, — и не несколько, а определенно собачий.
Миссис Карлтон улыбнулась и протянула ему руку:
— Ну что вы, Барт! Лучшего способа для принятия ультрафиолетовых лучей просто не придумаешь.
— Несмотря на собачий запах?
— А я люблю собак, и вот теперь только я заметила, что вы очень похожи на моего эрдельтерьера — у меня когда-то был эрдель.
Барт поклонился, прижав руку к сердцу.
— Миссис Карлтон, вы редкая женщина. Я уверен, что у этого славного пса было большое сердце.
— О, любой лев мог позавидовать! Вам бы он понравился.
— Не сомневаюсь. А где он теперь?
Лицо ее помрачнело.
— Видите ли, когда я сюда во второй раз легла, хозяйство наше распалось, мы отказались от дома, а большая собака, ведь знаете, как с ней…
Он дружески сжал ей руку.
— Знаю.
Барт глянул на себя в зеркало.
— Эрдельтерьер, говорите вы, так, кажется?
— Совершеннейший.
— Гм… Между нами говоря, я думал, что у меня черты лица несколько правильней.
Она задумчиво посмотрела на него.
— Да это дело вкуса. Видите ли, мой пес тоже был в своем роде пес выдающийся.
Оба рассмеялись, и Барт заметил, что лицо ее немного просветлело.
— Вы гораздо лучше выглядите, чем в воскресенье.
— Да я и чувствую себя лучше. Уверена, что после вашего сегодняшнего посещения я в полдник уже буду сидеть за чаем, вгрызаясь в кусок телячьей вырезки.
— Ради бога, не надо, — взмолилась Джэн, — ведь если хозяйка это увидит, она больше не разрешит ему приезжать. Не забывайте, у нас сегодня на ужин копченые сосиски.
Миссис Карлтон зажмурила глаза и содрогнулась.
— Сосиски! Подумать, до чего я дожила!
Они снова засмеялись, хотя вряд ли могли бы сказать, что тут было смешного: просто какой-то возбуждающий ток пробежал по их нервам. Барт принес с собой столько тепла и силы, что они больше не замечали ни тумана, клубившегося вокруг, ни монотонного стука капель, падавших с деревьев в саду.
Миссис Карлтон взглянула по очереди на них обоих.
— Вы ведь знаете, что я себя все еще постыдно балую, так что с вашего разрешения я сегодня свой послеобеденный сон начну пораньше. Вы уж мне простите. Ладно?
— А мы вам не будем мешать?
— Да нет, не беспокойтесь. Когда я сплю, вы можете в комнате галдеть, как на аукционе, меня это не потревожит.
Барт осторожно положил руку на ее покрывало.
— Вы знаете, по-моему, Джэн очень повезло, что у нее такая соседка.
— И мне повезло. И вам тоже.
Она улыбнулась, глядя ему в глаза.
— И раз уж вы здесь, помогите Джэн составить список заказов в библиотеку на этот месяц. Да, и тут у нас есть одна новая книжка про Японию, мне ее муж прислал, вы тоже можете взять ее почитать.
Она легонько пожала ему руку.
— А теперь я засну.
Она повернулась к стенке, и они остались одни, отгороженные от всего мира.
Барт пододвинул стул к кровати Джэн, погладил ее руку, потом взял библиотечный каталог.
— Что ж, это интересно, — сказал он, — сейчас мы тебе пропишем что-нибудь полегче, хотя бы на часть месяца. С чего начнем?
Закончив, они помолчали. Ни разу еще за все эти месяцы Барт не чувствовал себя так спокойно. Ручка Джэн в его ладонях была словно якорь, прочно удерживавший его в созданном ими мире. Узкая больничная кровать, в которой она лежала, опершись на подушки, была оазисом в пустыне. Смятение в его крови затихало. Во всем этом сумасшедшем мире только Джэн была реальностью. И долгие часы, проведенные вдали от нее, не значили ничего. Он не целовал ее сейчас. Ему почему-то не хотелось целовать ее сегодня. Ему хотелось только быть рядом, ощущать тепло ее любви. Быть рядом с Джэн — этого было достаточно.
Последние три ночи он провел в казарме без сна. Мысли его были в лихорадочном смятении, тело томилось мукой. Эти ночи и заставили его мчаться сломя голову на вокзал, к поезду, уходившему в горы. Забившись в угол купе, он курил без конца, сигарету за сигаретой, глядя невидящим взглядом на пробегавший за окнами мир, мир клубящихся туманов и призрачных деревьев. Он шел от станции, не замечая холодного тумана, лизавшего лицо, шел быстрым шагом, как человек, убегающий от своих мыслей. И вот в комнате Джэн он, наконец, обрел мир: понимание без слов, обладание без прикосновения. Рядом была Джэн.
Он болтал без умолку, смешно поддразнивая ее. Он пересказывал ей казарменные истории, а она смеялась вместе с ним и замечала в нем что-то новое, замечала, что выросло какое-то новое, более глубокое и прочное чувство, и она больше не боялась долгих месяцев, которые ей еще предстояло провести в Пайн Ридже. Почти половина уже прошла. Он начертил ей график на обложке тетради, месяцы они разделили на недели, недели на часы, а возле каждого из них он нарисовал себя — в виде тоненького человечка из палочек, который с каждым днем все больше и больше радуется и ликует, а к концу шестого месяца уже перепрыгивает с вершины на вершину по высоченным горам, чтобы забрать обезумевшую от счастья Джэн, которая тоже прыгает, словно туземец, на одной ножке около длинного кубика, который должен обозначать Пайн Ридж.
Она не сказала ему, что его сегодняшний приезд был им вдвойне приятен, потому что помог рассеять мрачное настроение, вызванное неожиданной смертью девушки из крайней комнаты. О таких вещах обычно не говорят. И не то чтобы эта девушка значила для нее что-то. Джэн никогда и не видела ее. Она знала о ней лишь по санаторским сплетням да еще по непрестанному влажному кашлю, что доносился все время до их комнаты. Но почему-то от этого было еще печальнее: где-то рядом умирает девушка, и ты ничего не знаешь ни о ней, ни о том, что она вот-вот может умереть, и узнаешь только тогда, когда все уже кончено. Но сейчас, глядя на Барта, который так и пышет здоровьем, трудно думать о смерти.
Она показала ему тоненькую зеленую стрелочку, пробившуюся из луковки гиацинта в горшочке. Они с трепетом смотрели на этот вестник пробуждения жизни, слишком сильно взволнованные, чтоб говорить, взволнованные тем, что именно в это утро, когда зима так властно заявляла о себе, показался зеленый стебелек и напомнил им, что весна вернется снова, а вместе с весной к ней придет освобождение, и они будут вместе. Спрятанная под слоем почвы луковка шевелилась, росла, весной она зацветет.
Когда пришло время уходить, он поцеловал ее легко и нежно, и даже после его ухода ей казалось, что его присутствие согревает холодную, утопавшую в тумане комнату.
Глава 21
I
На следующий вечер Барт постучал у дверей маленькой квартирки Дорин. У него вошло в привычку заходить к ней время от времени среди недели, чтобы обсудить последние новости о здоровье Джэн. Дорин встретила его у дверей в алом домашнем халате, делавшем ее по-детски юной и легонькой. Волосы у нее были распущены по плечам в непривычном беспорядке.«А она хорошенькая, — с удивлением подумал Барт, — никогда не замечал этого раньше».
Дорин приняла его приветливо, от ее былой неприязни не осталось и следа.
— Заходи, садись и располагайся как дома. У меня тут страшный беспорядок. Только что помыла голову, итеперь вот пытаюсь волосы высушить у радиатора.
Барт опустился на старый диванчик Джэн и стал наблюдать за Дорин. Воздух в квартирке был тяжелый, из светового колодца проникали запахи канализации, в комнате было жарко от включенного радиатора. Все тут наводило на воспоминания. Ему хотелось жаловаться Дорин на свое одиночество, но у Дорин хватало своих неприятностей, чтобы еще слушать его нытье. Мысль о том, что теперь, когда Джэн так далеко, ему на целом свете и поговорить по-настоящему не с кем, на мгновение повергла его в уныние.
Дорин поднялась и, сняв со спинки стула свое пальто, протянула его к радиатору.
— В такую мерзкую погоду ни за что вещи не высушишь. А мне бы не хотелось плащ покупать.
Она прибрала в комнате и, улыбаясь, повернулась к нему.
— Я тебе сейчас чаю приготовлю. Мне и самой давно уже хочется, да для одной себя лень его готовить было.
Ему нравилось, как ловко и аккуратно она двигается по комнате. Ставит чайник, расставляет чайную посуду. Ему нравилась ее непринужденность, ее дружелюбие. Джэн повезло, что у нее такая сестра.
— Вчера был у Джэн.
Дорин удивленно обернулась с чайником в руке.
— Ну да. У меня несколько часов выдалось свободных после обеда, ну, я вскочил в поезд — и туда.
— Как она выглядит?
— Отлично. Прибавила полтора килограмма.
— О, это чудно, Барт! На будущей неделе у нее будет просвечивание, и тогда уж мы точно узнаем, как идут дела. Я жду не дождусь, пока результаты просвечивания не получу.
— Уверен, что все хорошо будет. Она отлично выглядит, — Барт улыбнулся, вспомнив свою поездку, и протянул ноги поближе к радиатору. — Знаешь, мне все больше и больше нравится эта миссис Карлтон. Джэн просто повезло, что у нее такая соседка.
— Конечно, повезло. Особенно если вспомнить, какие там старые ведьмы попадаются.
— Да, угрюмые тетки, правда?
— В понедельник у них там девушка умерла из крайней комнаты — я видела сообщение в газете.
— Серьезно? А Джэн мне ничего не сказала. Я думал, та поправляется.
Барт почувствовал какое-то смутное беспокойство.
Дорин, присев к столу, налила ему чаю.
— Я рада, что ты у нее побывал. Особенно после этого случая.
— Мне там вчера просто жутко стало. Все окна и двери распахнуты, и туман все ползет, ползет, пока все внутри не заполнит. Я знаю, это полезным считается. Но уж больно мрачный способ лечения. У меня от этого мороз по коже продирает.
— Да. А у меня для тебя приятная новость. Мне сегодня на работе сказали, что я смогу в конце следующей недели часть своего отпуска использовать, и вот я заказала место в пансионе поблизости с санаторием.
— Вот это здорово! А я, может, с тобой на субботу и воскресенье поеду.
— Это будет замечательно. Я не очень-то умею речи произносить, но мне бы хотелось, Барт, чтоб ты знал, как я ценю все, что ты для Джэн сделал и делаешь.
— Бога ради! Не будем начинать все сначала, правда?
— Нет, не будем. Я по отношению к тебе вела себя по-свински вначале, это так. И мне хочется сказать, что я переменила о тебе мнение. По-моему, ты замечательный парень.
— Да брось ты! И мне б не хотелось, чтоб мы тут друг перед другом в комплиментах рассыпались, но я-то ведь тоже знаю, что ты для Джэн делаешь.
— О, это совсем разные вещи! Она моя сестра, и у меня, кроме нее. никого, нас двое осталось, когда отец был убит.
Дорин взглянула на него с необычной нежностью.
— И вот теперь… ты.
— Понимаю, Дорин, и мне очень приятно.
— Но знаешь, иногда меня ужасно мучает мысль, что тебе столько тратить приходится. Расходы просто жуткие.
Он сделал нетерпеливый жест.
— Я знаю, что ты не жалуешься, и это чертовски мило с твоей стороны. И все же факт остается фактом. Я тут до твоего прихода просматривала счета. Вот глянь — счет от аптекаря: за две недели шесть фунтов четыре шиллинга и десять пенсов. Никогда б не подумала, что будет еще столько дополнительных расходов, тем более что я ей туда все, что только можно, привожу!
— Не нужно тебе тратить все свои деньги, ведь тебе еще квартплату за эту дыру целиком приходится вносить.
— Да это я осилю. К тому ж я теперь ко всем сверхурочным работам примазываюсь — тоже кое-что дает. Мне хочется, чтоб Джэн знала, что ей будет куда вернуться после санатория.
Дорин продолжала перебирать счета.
— Да, вот счет из санатория. Семьдесят дней: по шесть гиней за неделю, вычтем отсюда две гинеи за счет фонда здравоохранения. Получается сорок два фунта. О Барт, это просто ужасно! Мне кажется, все-таки надо было ее в бесплатный санаторий устроить.
— И чтоб она еще три или четыре месяца места ждала?
Дорин вздохнула и снова зашелестела счетами.
— Три гинеи за предыдущий пневмоторакс и за этот. Стирка, какой-то там анализ — семь шиллингов и шесть пенсов и, вероятно, еще три гинеи за просвечивание, которое ей сделают на этой неделе. Джэн хотела бросить курить из экономии, но я сказала, что не надо.
— Вот уж ерунда — ведь это у нее сейчас единственное удовольствие.
— Да, но все это слишком дорого, Барт.
Дорин подсчитывала, перебирая счета:
— Сорок два, сорок пять, сорок шесть, сорок девять фунтов. Надо попытаться подыскать что-нибудь другое.
— У меня хватит еще на несколько месяцев. Лишь бы только она поправилась, а на все остальное мне наплевать. Судя же по всему, что говорят, она идет на поправку.
— Это правда. Там просто диву даются, как быстро она выздоравливает, и все же это чертовски дорого.
— Раз Джэн нуждается в лечении, я всегда найду деньги на это. Есть еще жалованье, которое мне задержали, а если на то пошло, то и мое наградное пособие. Но я думаю, она еще до этого поправится.
Он усмехнулся:
— Я его в течение пяти лет заберу на какие-нибудь покупки для наших детишек.
— Мне жутко становится, когда подумаю, что вот и миссис Карлтон, и Линда, и этот их симпатичный Леонард — все они сначала надеялись, что это только на шесть месяцев.
Барт отодвинул стул.
— Не нужно так думать. Они, вероятно, не делали всего, что полагается. Джэн совсем другая. Она не похожа на них на всех.
— Нет. Я тоже думаю, что нет.
— Что бы я хотел знать точно, так это, когда она выпишется, чтоб я мог подать на увольнение и подыскать пока работу.
Он положил себе три полные ложечки сахару во вторую чашку чаю.
— И что тогда?
— Тогда я сразу же женюсь на Джэн.
Дорин со стуком опустила свою чашку.
— Послушай, Барт! Разве ты не понимаешь, какой она для тебя обузою будет, пока не поправится как следует? Тебе не кажется, что лучше будет хоть немного подождать?
— К черту это ожидание!
— Но иметь больную жену…
— Больная или здоровая — Джэн будет моей женой. И чем скорей я найду себе работу, тем лучше.
Он вынул из бумажника пачку денег и протянул Дорин.
— Это тебе должно помочь разделаться с ворохом счетов. И если будут еще, скажи мне. Я вовсе не хочу, чтобы ты тратила все до последнего гроша.
Дорин взяла деньги и тщательно пересчитала. Пятьдесят фунтов! Она помялась.
— Если бы ты знал, Барт, как мне не хочется брать эти деньги…
— Бога ради, Дорин, как будто я чужой!
Он разозлился.
— Да я это не к тому, что у тебя брать. Я даже не знаю, к чему это я. Просто мне страшно думать, что, когда она выйдет и вы поженитесь, все, что пошло бы на дом, на обзаведение, будет проглочено этими расходами. Как-то обидно это.
— Давай не будем об этом говорить.
Она подперла голову ладонью.
— Все это очень беспокоит меня, Барт. Я все спрашиваю себя, правильно ли мы поступаем. Потом решаю, что правильно. Ее там лечат по последнему слову науки. И ты ни перед какими затратами не останавливаешься. А потом я вспоминаю, какое у нее лицо, когда я с ней в субботу расстаюсь. Правда ведь, просто сердце разрывается от этого ее взгляда? Она старается и веселой казаться и жизнерадостной, и все ж будто мы ее на необитаемом острове бросаем.
— Да.
Некоторое время Барт глядел в пустоту. Потом резко обернулся к Дорин.
— Но теперь уж недолго. Мы все будем выполнять, пока она не поправится. И до чего ж я рад буду с этим Пайн Риджем распрощаться наконец!
— Я тоже. Я ведь по ней очень скучаю. Знаешь, мы с ней никогда не разлучались, кроме того времени, что я была в армии. Да и тогда мы тоже часто виделись. А когда меня перевели сюда из Виктории, она только месяц там пробыла без меня. Тетушка ни за что не хотела, чтоб она сюда ехала, но мы страшно скучали друг без друга, особенно после того, как отец был убит.
— Да, вам туго пришлось.
— Иногда я думаю, что мне не следовало ее сюда звать, но она сама так хотела, и хотя тетка хорошо за ней ухаживала, она там никогда не была счастлива.
— Если б она не приехала, я бы никогда ее не встретил.
Дорин промолчала, и Барт понял, что она осуждает их и считает, что для них всех лучше было бы, если бы они никогда не встречались.
— Ты была для Джэн замечательной сестрой, Дорин, — попытался он отвлечь ее от этих мыслей.
Дорин покачала головой.
— Я не должна была допускать, чтобы так случилось, Я виню в этом себя. Надо было ее еще в прошлом году на рентген послать. Конечно, ее врач говорил, что все хорошо, но мне-то нужно было и свою голову иметь.
Она стояла у двери, положив руку на щеколду. Барт обнял ее за плечи.
— Меня это тоже касается, и в будущем мы будем сами думать.
Он нагнулся и легонько чмокнул ее в щеку.
— Я позвоню тебе в начале следующей недели, договоримся и поужинаем вместе как-нибудь вечером и, может, сходим куда-нибудь. Для разнообразия полезно и в разгул пуститься.
Дорин улыбнулась. Совсем как Джэн. Он прошел через вестибюль, в душе его еще теплился огонек ее улыбки. Чертовски славная девушка Дорин! Им с Джэн повезло, что у них есть Дорин.
Глава 22
I
Туман продержался две недели, а в день, когда у Джэн был рентген, с утра ударил морозец; иней белел на барьерах веранды, дыхание клубилось в ясном воздухе. На деревьях сверкала влага, и голые сучья вязов четко вырисовывались на фоне светлого неба. Какая-то птаха уселась на тоненький-тоненький сучок, который так и затрепыхался под ее тяжестью. В такие дни хочется жить. Они там могут говорить что угодно о том, как полезен туман для здоровья, но когда он заволакивает долину, и дом, и все вокруг, и так день за днем, неделя за неделей, то устаешь от этой проникающей всюду мутной серости, от холодной сырости, покрывающей все вокруг. А сейчас солнце, выйдя из-за гряды облаков, залило светом весь мир.Миссис Карлтон повернулась к Джэн.
— Хорошее предзнаменование для твоего рентгена.
Джэн согласилась, что это чудесное предзнаменование, да и вся эта неделя была счастливым предзнаменованием: она не похожа была на тоненькую серую ниточку дней, тянувшуюся от воскресенья до воскресенья, она вилась, словно рождественская гирлянда, скрашенная сияюще радостным событием — неожиданным приездом Барта среди недели.