Страница:
С минуту он стоял потрясенный, не в силах успокоить нервы. Он пропустил поезд и, значит, не увидит Джэн. В нем бушевала сумятица разнообразных чувств. Гнев — при мысли о том, как расстроится Джэн, презрение к самому себе. Хорошо тут Магде лежать, свернувшись на кровати калачиком, словно кошка. Он с треском поднял жалюзи. Магда проснулась, медленно перевернулась в постели и неохотно открыла глаза. Некоторое время она лежала, сонно глядя на него.
— Милый, ты сейчас там стоишь, как бог солнца. Таким мужчинам, как ты, я бы просто запрещала носить одежду.
— Десять часов.
— Ну и что? У нас еще целый день впереди.
— Мне надо немедленно сматываться. Я на поезд в горы опоздал.
— Ну, а другого что, нет?
— Нет.
— Тогда какой же смысл сматываться?
Она заложила руки под голову и лениво потянулась.
— Черт побери! — Барт тяжело опустился на край постели и закрыл лицо руками.
Магда погладила его по ноге. Он вздрогнул от ее прикосновения и отодвинулся.
— Что с тобой? Мутит с похмелья?
Он встал и, злясь на нее, отошел к окну. Солнечный свет за окном, казалось, тоже укорял его. Его глодало чувство вины. Он знал, что несправедливо было злиться на Магду. Но воспоминания этой ночи вставали перед ним чудовищным упреком. Магда, подняв брови, наблюдала за ним. Он повернулся и, ни слова не говоря, пошел к двери. Потом, вдруг застыдившись, остановился.
— Прости, Магда, это опоздание меня совсем из колеи выбило. Это моя вина, и совсем незачем вымещать зло на тебе.
— Это так важно для тебя?
— Да.
— А нельзя ли просто заказать междугородный разговор?
— Нет.
— К какому времени тебя ждут?
Он сказал. Она лежала, задумчиво глядя на его высокую мускулистую фигуру, широкие, покрытые веснушками плечи, узкие бедра. Она видела, как углубились складки вокруг его рта.
— Угрюмый и ворчливый паршивец, — сказала она мягко, — иди прими душ и одевайся. Я пока приготовлю кофе, а потом все обсудим.
Он отправился в ванную, чувствуя себя неблагодарным идиотом. Магда же не виновата. Он открыл душ и стоял под горячими струйками, играющими на коже, потом повернул ручку до отказа и пустил холодную воду. Постепенно в голове у него прояснилось. Магда всунула голову и крикнула, покрывая шум воды:
— Бритва и все, что нужно, в шкафчике!
Потом он услышал стук чашек на кухне, и до него донесся запах кофе. Он побрился и присыпал пудрой щипавшую кожу.
На столе стояли горка тостов и дымящийся кофе, и сейчас, когда он смотрел на Магду, хлопотавшую за приготовлением завтрака, ему не верилось даже, что это была та самая женщина, что так самозабвенно и отчаянно отдавалась ему в эту ночь. Когда он покончил со второй чашкой кофе и доел тост, она взглянула на него через стол.
— А теперь, если у тебя нет особых причин скрывать от меня, скажи, что значит вся эта паника с поездом?
Он рассказал ей обо всем, сбивчиво, стесняясь чего-то и не понимая, почему он стесняется.
Он рассказывал ей о Джэн, глубоко затягиваясь дымом сигареты и медленно выпуская его.
Магда слушала молча, разглядывая свои тщательно отполированные ногти.
— Понятно, — сказала она наконец, — а теперь нам лучше сматываться обоим.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ведь не можешь подвести бедную девочку, правда? Вот я и подброшу тебя туда на машине. Мы, видимо, не сумеем перегнать поезд, но мы постараемся сделать все, что можно.
Он смотрел на нее с изумлением.
— Но ведь… но…
— Никаких «но». Поскольку и моя вина есть в том, что ты опоздал на поезд, я по крайней мере должна помочь тебе выпутаться. Сейчас я быстренько приму душ, и мы выезжаем.
— Дай сигарету, пожалуйста.
Он зажал в губах две сигареты и, прикурив, передал ей одну. Она бросила взгляд на часы, вделанные в щиток управления.
— Идем неплохо. Если и дальше удача нам не изменит, через полчаса на месте будем. Может, даже тебе не придется жалеть о поезде.
Он надеялся, что так оно и будет, а то, если сказать Дорин, что приехал на машине, начнутся расспросы. Ему стало немножко страшно при мысли, что Дорин может заметить, как он подъедет и выйдет из машины. Ох, и паршиво будет! У него даже пот проступил на лбу.
От самого Сиднея они мчались со скоростью восемьдесят километров, а сейчас стрелка спидометра качалась где-то у ста. Он взглянул на Магду. Она была одета в элегантный костюм из твида, очевидно, очень дорогой. Да, как бы много ни храпел ее муж, обеспечивает он ее неплохо.
В нем поднялось возмущение. Он подумал, как легко доставались им деньги и как тяжело доставались они ему.
Но с этим покончено. Он, наверное, так же виноват во всем этом, как и Магда, хотя сейчас, оглядываясь назад, он ясно видел, что она с самого начала все подстроила.
У него внутри все сжалось от страха, когда он стал думать, что он скажет Джэн. Интересно, подведет его эта их «женская интуиция» или нет? Ведь Джэн всегда будто внутрь тебе заглядывает, видит тебя насквозь. Ей нельзя лгать. При этом чувствуешь себя дурак дураком. И не то, чтоб она была подозрительной, нет. Он и представить себе не мог, чтобы Джэн стала подозрительной. Но если она догадается, что случилось с ним после всего, что он говорил ей, после всего, что было между ними, если она догадается, тогда уж ему придется настаивать на своем и лгать так упорно, как он никому и никогда не лгал, потому что правду сказать он ей не сможет, что бы ни случилось.
Он втянул запах Магдиных духов. Хотя он принял горячий душ и с мылом помыл голову, он не мог с уверенностью сказать, исходит этот запах все еще от него или только от нее. И, глядя на ее спокойное лицо с высокими скулами, с коротким прямым носиком, на ее руки, уверенно лежащие на баранке руля, на ее тело, свободно откинувшееся на спинку сиденья, он давал себе клятву, что это никогда больше не повторится. Это было просто сумасшествие.
С похмелья или не с похмелья, но сегодня он уже владел собой. И сейчас, думая о Джэн, он удивлялся, как это он мог так потерять голову, словно от солнечного удара, в тот миг, когда губы Магды прижались к его губам. В тропиках он научился оберегаться от солнечного удара, и теперь он будет оберегаться от Магды. Во всяком случае, он выкинет все это из своей жизни, чтоб оно не беспокоило его больше. Подумать только: четыре месяца сдерживался и теперь не устоял перед Магдой! Потом ему стало стыдно, что он так думает о ней. В конце концов Магда чертовски порядочно себя ведет. Немногие женщины вели бы себя так порядочно в подобных обстоятельствах и жертвовали целым днем для того, чтобы привезти его сюда, так, будто Джэн что-то значила для нее. И в конце концов она ведь, ничего не скрывая, рассказала ему о муже, а он никогда не рассказывал ей о Джэн. Даже сейчас при мысли о том, чтобы разговаривать с ней о Джэн, его как-то покоробило.
Горные поселки вставали на их пути и проносились мимо, а они все мчались сквозь горы вдоль линии железной дороги. Наконец показались так хорошо знакомые ему очертания Пайн Риджа и высокая насыпь, темневшая на фоне неба, а впереди они увидели дымок поезда, преодолевавшего последний подъем к Уэнтуорт Фолз.
Магда снова взглянула на щиток с часами.
— Ну что я тебе говорила? Ты сможешь выйти у поворота и подоспеешь к больнице прямо как с поезда. Каков расчет, а?
— Замечательно!
Он улыбнулся ей, чувствуя уверенность в себе, и только при мысли о Джэн у него на душе заскребли кошки. Наваждения больше не было. Магде больше не удастся искусить его.
— Я тебя подберу под вечер. Я пока поеду в Катумбу и там повидаюсь с друзьями, а с тобой встретимся на станции.
— Бога ради, не надо, — сказал он с тревогой. — Сестра Джэн живет там, и если она тебя увидит…
Магда пожала плечами.
— Так что ты хочешь, чтобы я обратно одна ехала, так, что ли?
Барт нахмурился. Да, ничего себе положеньице! Она с иронией наблюдала за ним. Отправить ее назад одну было бы с его стороны довольно паскудно.
— Порядок, — сказал он ворчливо. — Но мне придется сесть на поезд в пять тридцать в Уэнтуорт Фолз, если Дорин окажется поблизости. А ты жди меня на следующей станции.
Магда остановила машину на повороте к санаторию.
— Вы прибыли, сэр. Ваш шофер подаст машину в Балабурру в назначенное время. Можете положиться.
Он быстро выскочил из машины, стараясь придумать, что бы это такое сказать, чтобы не показаться грубым, но машина рванулась с места и умчалась, прежде чем он успел заговорить.
— Я знаю, что сказал врач, — выговорил он наконец.
— Правда, чудесно?
— Чудесно, просто слов нет.
Он сидел у ее постели, держал ее руки в своих, как будто не собираясь больше выпускать их, и был сейчас похож на человека, который едва не утонул и теперь продолжает цепляться за веревку, которой его вытянули на берег.
— Они с сегодняшнего дня хотят разрешить мне вставать на несколько часов каждый день.
И при виде ее радости ему стало больно.
Он вдруг осознал яснее, чем когда бы то ни было, что значили для нее последние месяцы, подобные месяцам заточения, для нее, такой живой и подвижной, чье каждое движение было как сама жизнь, для нее, которая носилась вместе с ним по берегу океана, как молодая лань, и которая лучше, чем он сам, умела прыгать и гоняться на волнах прибоя! И вот с сегодняшнего дня ей собираются разрешить вставать лишь на пару часов, и лицо ее сияет при этой мысли, словно ей посулили райское блаженство!
— Милая, это просто замечательно! — Голос его дрогнул. — Что ж, думаю, через несколько недель ты будешь носиться по горам вместе со стариной Леонардом и другими ходячими.
Она счастливо засмеялась, и сердце его оттаяло. Прошедшая ночь отступила, как привидевшийся во сне кошмар.
— Ну, а что ж на самом деле сказал тебе лекарь?
— Да он сказал, будто просвечивание показало, что очаг стал явно меньше, что пневмоторакс мне здорово помогает и что пульс у меня становится медленнее.
— А у меня чаще.
— Температура сейчас нормальная, и в общем еще через несколько месяцев я буду совсем как новая, еще лучше, чем до болезни.
— Ты для меня всегда новая — самого последнего выпуска.
Он остановил взгляд на ее лице, на котором лихорадочным блеском сияли глаза. Потом стал перебирать пальцами ее мягкие волосы.
— У тебя сегодня очень красивые волосы.
— Правда, приятно? Сестра Воон помогла мне помыть голову, когда мы вернулись из Катумбы. Какая это была радость помыться! А то они уж стали совсем как проволока.
— Ну мне-то никогда не казалось, что они как проволока.
Он склонился к ней и спрятал лицо в ее волосах. Прошло много времени, прежде чем он снова поднял голову.
— Говорил ли я вам когда-нибудь, мисс Блейкли, что я люблю вас?
— Я склонна думать, мистер Темплтон, что, если память меня не обманывает, вы об этом как-то упоминали.
— А не ощущаете ли вы случайно, мисс Блейкли, того же самого по отношению ко мне?
— О Барт!.. — глаза ее вдруг наполнились слезами, губы задрожали.
— Тогда, я думаю, вам не мешало бы рассказать мне немного об этом.
Никогда еще так не нуждался он в ее заверениях. Он всегда считал, что это само собой разумеется, но сегодня он хотел услышать об этом от нее самой. Ему хотелось увезти с собой воспоминания об этих словах, хранить их в памяти.
— Ну так что же?
Она, не отрываясь, смотрела на него, щеки ее пылали, губы были крепко сжаты, и слезы сверкали на ресницах.
— Я люблю тебя! Я полюбила тебя с самой первой нашей встречи. И, наверно, стоило заболеть, чтобы узнать, что ты тоже меня любишь.
Барт почувствовал, будто огромная тяжесть свалилась с его плеч.
— А ты уверена, что не передумаешь, когда начнешь носиться по горам с кем-нибудь из здешних обольстителей?
Она продолжала смотреть на него, не отрываясь.
— Я всегда буду любить тебя, Барт, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал.
— Хорошо.
Он разжал руку, вынул портсигар и прикурил для нее и для себя по сигарете.
— Расписки я с тебя не беру, верю на слово.
Глядя, как он прикуривает, Джэн подумала, что в нем сегодня есть что-то новое. Он мягче и нежнее, в нем нет этой ужасной опустошенности. «Что-то новое вошло в нашу жизнь. Вероятно, так бывает с людьми, когда они любят так, как мы, и столько страдают».
И когда она видела, как Барт яростно вычеркивает из календаря прошедшие дни, как он выделяет сегодняшний день, как он смотрит на сделанный им график, — когда она видела все это, три месяца больше не казались ей таким бесконечно долгим сроком. Всего несколько недель назад ею владел страх, но сейчас в душе ее больше не было страха. Барт нежно целовал ее, отсчитывая поцелуи. Он поцеловал ее в кончик носа и сказал:
— Это за утро, когда ты проснешься и ощутишь мой поцелуй с прикосновением солнечного луча. — Он целовал ее в глаза и шептал: — А это за ту ночь, когда я приснюсь тебе.
Она подумала: «Уже недолго осталось ждать, скоро мы будем вместе, и тогда ему не будет так тяжело. Господи, помоги мне, чтобы я могла помочь ему».
С ужасающей быстротой пролетело время свидания, и он ушел.
И в первый раз со времени приезда в Пайн Ридж она прислушивалась к его удаляющимся шагам не с отчаянием, а словно в полусне, так, будто она лежала ночью без сна и ей приснилось, что он пришел к ней.
Луна выплыла в морозном зимнем небе, розовеющем в лучах вечерней зари. Она смотрела на небо и вспоминала полную луну, заливавшую их светом в тот последний их вечер, когда они танцевали вдвоем. Казалось, что эта сегодняшняя луна освещает совершенно иной мир, и горы и долины, к которым она уже привыкла, казались сегодня в ярком лунном свете такими далекими и незнакомыми, словно кратеры Луны.
— Залезай. Я раздобыла термос с кофе и несколько бутербродов. Немного проедем и найдем тихое местечко. Ты, наверно, умираешь с голоду.
После кофе и сандвичей он почувствовал себя лучше, и то, что она была с ним рядом в машине, больше уже не раздражало его. Как и все, что делала Магда, бутерброды были отличные, а крепкий кофе, приправленный ромом, разогнал холод.
В сгущавшихся сумерках они петляли по горной дороге. Под ними в полумраке сияли огоньки Пенрита, а еще дальше сверкающими гирляндами переливались огни Сиднея. Восходившая луна серебрила луга у дороги. Они ехали в дружелюбном молчании, пока Магда вдруг не спросила:
— Ну, как сегодня Джэн?
— О… Да ничего, неплохо…
В смущении он запнулся, подыскивая слова.
— Не будь дураком, — сказала Магда спокойно, — в конце концов я потратила целый день, возя тебя туда и обратно, и ты мог бы мне сказать, как себя чувствует девочка. Кроме того, меня вообще интересует ее судьба.
Он взглянул на нее с сомнением, но лицо ее, освещенное отсветом от приборного щитка, было спокойно, как этот лунный вечер. Если Магда относится к этому так просто, с его стороны тоже глупо упорствовать и мучиться угрызениями совести.
— Для нас сегодня в некотором роде знаменательный день.
— Правда?
— Да. На прошлой неделе ей делали просвечивание, я врач говорит, что результаты хорошие.
— Прекрасно. — Голос Магды звучал с искренней теплотой. — У тебя, наверно, на душе легче стало.
— Да что скрывать, конечно, легче. Мы с ее сестрой страшно беспокоились за нее. Знаешь, все это случилось с ней так неожиданно. Вот она была вроде бы совсем здоровая, такая, как ты или я, — и вдруг…
Рассудок говорил ему, что нехорошо вот так беседовать с Магдой о Джэн! Во всяком случае, после вчерашней ночи.
— Расскажи мне о ней.
Голос Магды звучал спокойно и в то же время заинтересованно. И Барт сам не заметил, как начал рассказывать ей, сначала запинаясь, неуверенно, потом все более и более свободно. Он рассказывал Магде о Джэн, как он еще никому не рассказывал о ней. Он даже не мог бы сказать, что так развязало ему язык — ром, добавленный в кофе, или просто сосредоточенное внимание, с которым Магда слушала его рассказ. Одного у Магды не отнимешь: с ней не нужно притворяться, не нужно делать вид, что ты какой-то особенный. Она принимает тебя таким, как ты есть.
— Бедная девочка, — сказала она с искренним сочувствием, — страшно подумать, что с ней случилось! А как вы управляетесь в материальном отношении? Ведь лечение, наверно, обходится невероятно дорого.
Он рассказал ей все. Как-то само собой получалось, что с ней легко было разговаривать о Джэн. Она слушала его, и лицо ее впервые за время их знакомства казалось по-настоящему серьезным.
— Ей повезло, по-моему, что у нее есть ты.
— Это мне повезло.
— Тогда вам повезло обоим.
— Со следующей недели ей разрешат вставать на несколько часов в день, — сказал он вдруг в припадке откровенности. — И я хочу ей устроить сюрприз — купить теплый халатик. Где ты посоветуешь поискать?
— Предоставь это лучше мне. Вы, мужчины, когда хотите девушке подарок сделать, обязательно какую-нибудь ерунду купите. Я присмотрю что-нибудь и попрошу прислать мне домой для выбора, а ты придешь и выберешь. Идет?
— Иде-от, — произнес он со странной восточной интонацией, к которой привык в Японии, пряча за ней все еще глодавшее его чувство вины; потом, устыдившись этого, он стал неловко благодарить ее.
Они проносились через поселки, цепочкой растянувшиеся между Пенритом и Парраматтой, и молчание снова воцарилось в машине. Но сейчас в молчании этом не было никакой натянутости. Волнистые гряды холмов казались нагими на фоне зимнего неба. Барт чувствовал себя успокоенным и умиротворенным. Да, сегодня он возвращался от Джэн совсем в другом настроении, чем в последние недели.
Машина быстро и плавно мчалась через окраины, и его совсем не удивило, когда, подъезжая к Центральному вокзалу, Магда обернулась к нему и сказала:
— Думаю, мы поужинаем дома, а? Тебе незачем тратить деньги на рестораны.
И так же мало удивился он тому, что ответил на это согласием.
Глава 25
Дорин ждала ее внизу у крылечка, на три ступеньки ниже, и обе они смеялись так, будто принимали участие в увлекательном приключении.
— Ты выглядишь просто замечательно, — сказала Дорин. — А халатик у тебя первоклассный.
Джэн любовно погладила мягкую шерсть халатика. Барт прислал его ей после воскресного посещения. Конечно, это была недопустимая роскошь, но халат так шел ей, и у него был такой красивый цвет.
— Барт говорит, что это мой альпинистский костюм. Вы еще, наверно, увидите, как я в нем взберусь на вершину Трех Сестер. Ох! Подумать только, что я снова смогу ходить, смогу плавать.
Джэн медленно пошла вниз по ступенькам, взяв под руку Дорин, и от непривычных движений воздух перекатывался у нее в груди, как футбольный мяч.
— Раз, два, три, — торжествующе считала Дорин.
Когда они спустились на тропинку, послышались возгласы. Это Леонард и Рода, наблюдавшие за ними, приветствовали их с другого конца веранды.
— А денек сегодня просто фантастический! — Леонард спустился с веранды и пошел им навстречу. — Конечно, уж достаточно фантастично и то, что я вижу вас снова на ногах, но это, признаться, уж совсем сверх программы. И воздух сегодня такой прозрачный, что видно все до самого побережья. Даже мост видно — посмотрите!
Джэн посмотрела в направлении, в котором указывал его палец. Там вдали, где на горизонте темнел дымным пятном Сидней, над заливом вздымались знакомые очертания сиднейского моста.
— О Дор, подумай только! Еще три месяца — и я снова буду с тобой, и мы никогда больше не расстанемся.
— А я бы могла остаться здесь навсегда, —сказала Дорин.
Джэн содрогнулась.
— А мне один вид этого моста кажется сущим раем, и чего бы я сейчас ни отдала, чтобы только снова сидеть в своей конторе и снова слышать стук своей машинки. Иногда вспоминаю и понять не могу, чего мне тогда недоставало.
— И все же это мерзкая, грязная контора, — Дорин не могла сдержать гнева. — И если бы ты не торчала всю зиму в этой конуре без всякого отопления, не видя белого света, ты бы ни за что не заболела плевритом в прошлом году, и этого тоже бы с тобой никогда не случилось.
— Может, ты и права, — вздохнула Джэн.
Они медленно подошли к скамеечке, на которой Джэн сидела с Бартом в день своего приезда в Пайн Ридж, и молча опустились на нее. Дорин вынула вязанье, и ее быстрые пальчики замелькали в петлях джемпера, который она вязала для Джэн.
Голые ветви вязов и тополей были словно выгравированы на светло-голубом фоне неба. Еще ничего не цвело в саду, но кое-где уже показались над землей зеленые стрелки молодой поросли. Вялая прошлогодняя гроздь рябины еще шелестела в вышине, а края красновато-рыжих листьев розового куста потемнели от мороза. В укромном уголке сада росла акация, ее листва казалась серебристой на фоне темно-оливковых кустов и деревьев, а цветы уже отливали золотом.
— Ой, Дор! — воскликнула Джэн, не веря своим глазам. — Акация зацвела! Значит, весна близко.
— Еще два месяца до весны, — строго сказала Дорин, — а этой акации еще прихватит нос морозом, чтобы не совала его раньше времени куда не следует. И ты тоже не забывай об этом.
Джэн, не отрываясь, смотрела на акацию. Что бы там ни говорила Дорин, цветы были вестником того, что зима почти прошла и что наступает весна, а весной…
Дорин взглянула на часы.
— Хозяйка сказала, что тебе можно оставаться здесь не больше получаса. И скоро уже время отдыхать, так что нам пора двигаться обратно.
Слова эти прервали мысли Джэн. На какое-то мгновение воображение перенесло ее через расстояние этих месяцев, но теперь она вернулась к действительности и нужно было вновь подчинять свою жизнь бесконечно томительному процессу выздоровления. Прошла только половина срока. Акация лгала ей.
— Хорошо. Но только, Дор, милочка, прежде чем возвращаться, сорви для меня несколько веточек акации. Одну я подарю миссис Карлтон, а другую поставлю в вазу к себе на тумбочку и буду смотреть на нее и думать…
— Ну, ты все такая же фантазерка, как и раньше!
Дорин отложила вязанье и пошла по дорожке к нижней веранде, где в воздухе слышался легкий аромат акации и роями носились пчелы. Она собрала небольшой букет и прижалась щекой к его мягким нежным цветам.
И, словно приветствуя ее возвращение к нормальной жизни, сад тоже возрождался после зимы. Между стрелками нарциссов показались почки. Гиацинт, который подарил ей Барт, распрямился, вытолкнув наружу крепкий стебелек, на котором калачиком свернулся бутон.
На вязах проглянули сережки, дубы оделись прозрачным зеленым покровом, нежно зарозовела молодая листва японских кленов. Гуляя по саду и наблюдая, как весна, подобно ей самой, набирает силу, Джэн будто заново открывала для себя мир.
Шли недели. А в то утро, когда ей разрешили обойти вокруг Пайн Риджа, незаметная белогрудая птичка канарейкой заливалась на ветвях седого кедра.
В тот день, когда она совершила первую прогулку к шоссе, нарциссы выбросили золотистые флаги соцветий. Воздух был полон пьянящего восторга, и весь мир находился в радостном возбуждении. Смех непрестанно срывался с ее губ.
— Милый, ты сейчас там стоишь, как бог солнца. Таким мужчинам, как ты, я бы просто запрещала носить одежду.
— Десять часов.
— Ну и что? У нас еще целый день впереди.
— Мне надо немедленно сматываться. Я на поезд в горы опоздал.
— Ну, а другого что, нет?
— Нет.
— Тогда какой же смысл сматываться?
Она заложила руки под голову и лениво потянулась.
— Черт побери! — Барт тяжело опустился на край постели и закрыл лицо руками.
Магда погладила его по ноге. Он вздрогнул от ее прикосновения и отодвинулся.
— Что с тобой? Мутит с похмелья?
Он встал и, злясь на нее, отошел к окну. Солнечный свет за окном, казалось, тоже укорял его. Его глодало чувство вины. Он знал, что несправедливо было злиться на Магду. Но воспоминания этой ночи вставали перед ним чудовищным упреком. Магда, подняв брови, наблюдала за ним. Он повернулся и, ни слова не говоря, пошел к двери. Потом, вдруг застыдившись, остановился.
— Прости, Магда, это опоздание меня совсем из колеи выбило. Это моя вина, и совсем незачем вымещать зло на тебе.
— Это так важно для тебя?
— Да.
— А нельзя ли просто заказать междугородный разговор?
— Нет.
— К какому времени тебя ждут?
Он сказал. Она лежала, задумчиво глядя на его высокую мускулистую фигуру, широкие, покрытые веснушками плечи, узкие бедра. Она видела, как углубились складки вокруг его рта.
— Угрюмый и ворчливый паршивец, — сказала она мягко, — иди прими душ и одевайся. Я пока приготовлю кофе, а потом все обсудим.
Он отправился в ванную, чувствуя себя неблагодарным идиотом. Магда же не виновата. Он открыл душ и стоял под горячими струйками, играющими на коже, потом повернул ручку до отказа и пустил холодную воду. Постепенно в голове у него прояснилось. Магда всунула голову и крикнула, покрывая шум воды:
— Бритва и все, что нужно, в шкафчике!
Потом он услышал стук чашек на кухне, и до него донесся запах кофе. Он побрился и присыпал пудрой щипавшую кожу.
На столе стояли горка тостов и дымящийся кофе, и сейчас, когда он смотрел на Магду, хлопотавшую за приготовлением завтрака, ему не верилось даже, что это была та самая женщина, что так самозабвенно и отчаянно отдавалась ему в эту ночь. Когда он покончил со второй чашкой кофе и доел тост, она взглянула на него через стол.
— А теперь, если у тебя нет особых причин скрывать от меня, скажи, что значит вся эта паника с поездом?
Он рассказал ей обо всем, сбивчиво, стесняясь чего-то и не понимая, почему он стесняется.
Он рассказывал ей о Джэн, глубоко затягиваясь дымом сигареты и медленно выпуская его.
Магда слушала молча, разглядывая свои тщательно отполированные ногти.
— Понятно, — сказала она наконец, — а теперь нам лучше сматываться обоим.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ведь не можешь подвести бедную девочку, правда? Вот я и подброшу тебя туда на машине. Мы, видимо, не сумеем перегнать поезд, но мы постараемся сделать все, что можно.
Он смотрел на нее с изумлением.
— Но ведь… но…
— Никаких «но». Поскольку и моя вина есть в том, что ты опоздал на поезд, я по крайней мере должна помочь тебе выпутаться. Сейчас я быстренько приму душ, и мы выезжаем.
II
Воздух в горах еще сверкал после морозного утра, и небо светлым хрустальным куполом нависло над долиной. Акации у дороги уже покрылись пышной пеной желтых цветов. Магда молча вела свою большую машину по петляющей горной дороге, а Барт смотрел по сторонам, откинувшись на сиденье. Машина с шуршаньем неслась вперед, и стрелка спидометра лежала на восьмидесяти. Интересно, о чем она думает? Никогда нельзя сказать, о чем думает Магда. Когда лицо ее спокойно, оно просто непроницаемо. Вот и сейчас она ведет машину, крепко сжав губы и внимательно следя за дорогой, и кажется, что она думает только о дороге и о машине. Водит она хорошо. Чертовски много вещей она делает хорошо.— Дай сигарету, пожалуйста.
Он зажал в губах две сигареты и, прикурив, передал ей одну. Она бросила взгляд на часы, вделанные в щиток управления.
— Идем неплохо. Если и дальше удача нам не изменит, через полчаса на месте будем. Может, даже тебе не придется жалеть о поезде.
Он надеялся, что так оно и будет, а то, если сказать Дорин, что приехал на машине, начнутся расспросы. Ему стало немножко страшно при мысли, что Дорин может заметить, как он подъедет и выйдет из машины. Ох, и паршиво будет! У него даже пот проступил на лбу.
От самого Сиднея они мчались со скоростью восемьдесят километров, а сейчас стрелка спидометра качалась где-то у ста. Он взглянул на Магду. Она была одета в элегантный костюм из твида, очевидно, очень дорогой. Да, как бы много ни храпел ее муж, обеспечивает он ее неплохо.
В нем поднялось возмущение. Он подумал, как легко доставались им деньги и как тяжело доставались они ему.
Но с этим покончено. Он, наверное, так же виноват во всем этом, как и Магда, хотя сейчас, оглядываясь назад, он ясно видел, что она с самого начала все подстроила.
У него внутри все сжалось от страха, когда он стал думать, что он скажет Джэн. Интересно, подведет его эта их «женская интуиция» или нет? Ведь Джэн всегда будто внутрь тебе заглядывает, видит тебя насквозь. Ей нельзя лгать. При этом чувствуешь себя дурак дураком. И не то, чтоб она была подозрительной, нет. Он и представить себе не мог, чтобы Джэн стала подозрительной. Но если она догадается, что случилось с ним после всего, что он говорил ей, после всего, что было между ними, если она догадается, тогда уж ему придется настаивать на своем и лгать так упорно, как он никому и никогда не лгал, потому что правду сказать он ей не сможет, что бы ни случилось.
Он втянул запах Магдиных духов. Хотя он принял горячий душ и с мылом помыл голову, он не мог с уверенностью сказать, исходит этот запах все еще от него или только от нее. И, глядя на ее спокойное лицо с высокими скулами, с коротким прямым носиком, на ее руки, уверенно лежащие на баранке руля, на ее тело, свободно откинувшееся на спинку сиденья, он давал себе клятву, что это никогда больше не повторится. Это было просто сумасшествие.
С похмелья или не с похмелья, но сегодня он уже владел собой. И сейчас, думая о Джэн, он удивлялся, как это он мог так потерять голову, словно от солнечного удара, в тот миг, когда губы Магды прижались к его губам. В тропиках он научился оберегаться от солнечного удара, и теперь он будет оберегаться от Магды. Во всяком случае, он выкинет все это из своей жизни, чтоб оно не беспокоило его больше. Подумать только: четыре месяца сдерживался и теперь не устоял перед Магдой! Потом ему стало стыдно, что он так думает о ней. В конце концов Магда чертовски порядочно себя ведет. Немногие женщины вели бы себя так порядочно в подобных обстоятельствах и жертвовали целым днем для того, чтобы привезти его сюда, так, будто Джэн что-то значила для нее. И в конце концов она ведь, ничего не скрывая, рассказала ему о муже, а он никогда не рассказывал ей о Джэн. Даже сейчас при мысли о том, чтобы разговаривать с ней о Джэн, его как-то покоробило.
Горные поселки вставали на их пути и проносились мимо, а они все мчались сквозь горы вдоль линии железной дороги. Наконец показались так хорошо знакомые ему очертания Пайн Риджа и высокая насыпь, темневшая на фоне неба, а впереди они увидели дымок поезда, преодолевавшего последний подъем к Уэнтуорт Фолз.
Магда снова взглянула на щиток с часами.
— Ну что я тебе говорила? Ты сможешь выйти у поворота и подоспеешь к больнице прямо как с поезда. Каков расчет, а?
— Замечательно!
Он улыбнулся ей, чувствуя уверенность в себе, и только при мысли о Джэн у него на душе заскребли кошки. Наваждения больше не было. Магде больше не удастся искусить его.
— Я тебя подберу под вечер. Я пока поеду в Катумбу и там повидаюсь с друзьями, а с тобой встретимся на станции.
— Бога ради, не надо, — сказал он с тревогой. — Сестра Джэн живет там, и если она тебя увидит…
Магда пожала плечами.
— Так что ты хочешь, чтобы я обратно одна ехала, так, что ли?
Барт нахмурился. Да, ничего себе положеньице! Она с иронией наблюдала за ним. Отправить ее назад одну было бы с его стороны довольно паскудно.
— Порядок, — сказал он ворчливо. — Но мне придется сесть на поезд в пять тридцать в Уэнтуорт Фолз, если Дорин окажется поблизости. А ты жди меня на следующей станции.
Магда остановила машину на повороте к санаторию.
— Вы прибыли, сэр. Ваш шофер подаст машину в Балабурру в назначенное время. Можете положиться.
Он быстро выскочил из машины, стараясь придумать, что бы это такое сказать, чтобы не показаться грубым, но машина рванулась с места и умчалась, прежде чем он успел заговорить.
III
Когда Барт вошел в комнату Джэн и увидел, как она подалась навстречу ему, у него появилось чувство, будто он никогда с ней не разлучался. Миссис Карлтон, к счастью, спала, и Барт, взяв ручки Джэн в свои руки, прижался к ним щекой. Он стоял так и чувствовал, что мир и спокойствие изливаются на него, как вода изливается из источника.— Я знаю, что сказал врач, — выговорил он наконец.
— Правда, чудесно?
— Чудесно, просто слов нет.
Он сидел у ее постели, держал ее руки в своих, как будто не собираясь больше выпускать их, и был сейчас похож на человека, который едва не утонул и теперь продолжает цепляться за веревку, которой его вытянули на берег.
— Они с сегодняшнего дня хотят разрешить мне вставать на несколько часов каждый день.
И при виде ее радости ему стало больно.
Он вдруг осознал яснее, чем когда бы то ни было, что значили для нее последние месяцы, подобные месяцам заточения, для нее, такой живой и подвижной, чье каждое движение было как сама жизнь, для нее, которая носилась вместе с ним по берегу океана, как молодая лань, и которая лучше, чем он сам, умела прыгать и гоняться на волнах прибоя! И вот с сегодняшнего дня ей собираются разрешить вставать лишь на пару часов, и лицо ее сияет при этой мысли, словно ей посулили райское блаженство!
— Милая, это просто замечательно! — Голос его дрогнул. — Что ж, думаю, через несколько недель ты будешь носиться по горам вместе со стариной Леонардом и другими ходячими.
Она счастливо засмеялась, и сердце его оттаяло. Прошедшая ночь отступила, как привидевшийся во сне кошмар.
— Ну, а что ж на самом деле сказал тебе лекарь?
— Да он сказал, будто просвечивание показало, что очаг стал явно меньше, что пневмоторакс мне здорово помогает и что пульс у меня становится медленнее.
— А у меня чаще.
— Температура сейчас нормальная, и в общем еще через несколько месяцев я буду совсем как новая, еще лучше, чем до болезни.
— Ты для меня всегда новая — самого последнего выпуска.
Он остановил взгляд на ее лице, на котором лихорадочным блеском сияли глаза. Потом стал перебирать пальцами ее мягкие волосы.
— У тебя сегодня очень красивые волосы.
— Правда, приятно? Сестра Воон помогла мне помыть голову, когда мы вернулись из Катумбы. Какая это была радость помыться! А то они уж стали совсем как проволока.
— Ну мне-то никогда не казалось, что они как проволока.
Он склонился к ней и спрятал лицо в ее волосах. Прошло много времени, прежде чем он снова поднял голову.
— Говорил ли я вам когда-нибудь, мисс Блейкли, что я люблю вас?
— Я склонна думать, мистер Темплтон, что, если память меня не обманывает, вы об этом как-то упоминали.
— А не ощущаете ли вы случайно, мисс Блейкли, того же самого по отношению ко мне?
— О Барт!.. — глаза ее вдруг наполнились слезами, губы задрожали.
— Тогда, я думаю, вам не мешало бы рассказать мне немного об этом.
Никогда еще так не нуждался он в ее заверениях. Он всегда считал, что это само собой разумеется, но сегодня он хотел услышать об этом от нее самой. Ему хотелось увезти с собой воспоминания об этих словах, хранить их в памяти.
— Ну так что же?
Она, не отрываясь, смотрела на него, щеки ее пылали, губы были крепко сжаты, и слезы сверкали на ресницах.
— Я люблю тебя! Я полюбила тебя с самой первой нашей встречи. И, наверно, стоило заболеть, чтобы узнать, что ты тоже меня любишь.
Барт почувствовал, будто огромная тяжесть свалилась с его плеч.
— А ты уверена, что не передумаешь, когда начнешь носиться по горам с кем-нибудь из здешних обольстителей?
Она продолжала смотреть на него, не отрываясь.
— Я всегда буду любить тебя, Барт, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал.
— Хорошо.
Он разжал руку, вынул портсигар и прикурил для нее и для себя по сигарете.
— Расписки я с тебя не беру, верю на слово.
Глядя, как он прикуривает, Джэн подумала, что в нем сегодня есть что-то новое. Он мягче и нежнее, в нем нет этой ужасной опустошенности. «Что-то новое вошло в нашу жизнь. Вероятно, так бывает с людьми, когда они любят так, как мы, и столько страдают».
И когда она видела, как Барт яростно вычеркивает из календаря прошедшие дни, как он выделяет сегодняшний день, как он смотрит на сделанный им график, — когда она видела все это, три месяца больше не казались ей таким бесконечно долгим сроком. Всего несколько недель назад ею владел страх, но сейчас в душе ее больше не было страха. Барт нежно целовал ее, отсчитывая поцелуи. Он поцеловал ее в кончик носа и сказал:
— Это за утро, когда ты проснешься и ощутишь мой поцелуй с прикосновением солнечного луча. — Он целовал ее в глаза и шептал: — А это за ту ночь, когда я приснюсь тебе.
Она подумала: «Уже недолго осталось ждать, скоро мы будем вместе, и тогда ему не будет так тяжело. Господи, помоги мне, чтобы я могла помочь ему».
С ужасающей быстротой пролетело время свидания, и он ушел.
И в первый раз со времени приезда в Пайн Ридж она прислушивалась к его удаляющимся шагам не с отчаянием, а словно в полусне, так, будто она лежала ночью без сна и ей приснилось, что он пришел к ней.
Луна выплыла в морозном зимнем небе, розовеющем в лучах вечерней зари. Она смотрела на небо и вспоминала полную луну, заливавшую их светом в тот последний их вечер, когда они танцевали вдвоем. Казалось, что эта сегодняшняя луна освещает совершенно иной мир, и горы и долины, к которым она уже привыкла, казались сегодня в ярком лунном свете такими далекими и незнакомыми, словно кратеры Луны.
IV
Подъезжая к станции Балабурра, Барт в нетерпении выглянул из поезда. Машина Магды была на месте. Невозможно было не заметить этот большой серебристо-серый автомобиль, но вид автомобиля и самой Магды подействовал на него раздражающе. Мгновение он мучительно колебался между нежеланием сидеть рядом с ней всю дорогу до Сиднея и страхом разозлить ее. Страх победил. Магда кивнула ему, когда он подошел к машине.— Залезай. Я раздобыла термос с кофе и несколько бутербродов. Немного проедем и найдем тихое местечко. Ты, наверно, умираешь с голоду.
После кофе и сандвичей он почувствовал себя лучше, и то, что она была с ним рядом в машине, больше уже не раздражало его. Как и все, что делала Магда, бутерброды были отличные, а крепкий кофе, приправленный ромом, разогнал холод.
В сгущавшихся сумерках они петляли по горной дороге. Под ними в полумраке сияли огоньки Пенрита, а еще дальше сверкающими гирляндами переливались огни Сиднея. Восходившая луна серебрила луга у дороги. Они ехали в дружелюбном молчании, пока Магда вдруг не спросила:
— Ну, как сегодня Джэн?
— О… Да ничего, неплохо…
В смущении он запнулся, подыскивая слова.
— Не будь дураком, — сказала Магда спокойно, — в конце концов я потратила целый день, возя тебя туда и обратно, и ты мог бы мне сказать, как себя чувствует девочка. Кроме того, меня вообще интересует ее судьба.
Он взглянул на нее с сомнением, но лицо ее, освещенное отсветом от приборного щитка, было спокойно, как этот лунный вечер. Если Магда относится к этому так просто, с его стороны тоже глупо упорствовать и мучиться угрызениями совести.
— Для нас сегодня в некотором роде знаменательный день.
— Правда?
— Да. На прошлой неделе ей делали просвечивание, я врач говорит, что результаты хорошие.
— Прекрасно. — Голос Магды звучал с искренней теплотой. — У тебя, наверно, на душе легче стало.
— Да что скрывать, конечно, легче. Мы с ее сестрой страшно беспокоились за нее. Знаешь, все это случилось с ней так неожиданно. Вот она была вроде бы совсем здоровая, такая, как ты или я, — и вдруг…
Рассудок говорил ему, что нехорошо вот так беседовать с Магдой о Джэн! Во всяком случае, после вчерашней ночи.
— Расскажи мне о ней.
Голос Магды звучал спокойно и в то же время заинтересованно. И Барт сам не заметил, как начал рассказывать ей, сначала запинаясь, неуверенно, потом все более и более свободно. Он рассказывал Магде о Джэн, как он еще никому не рассказывал о ней. Он даже не мог бы сказать, что так развязало ему язык — ром, добавленный в кофе, или просто сосредоточенное внимание, с которым Магда слушала его рассказ. Одного у Магды не отнимешь: с ней не нужно притворяться, не нужно делать вид, что ты какой-то особенный. Она принимает тебя таким, как ты есть.
— Бедная девочка, — сказала она с искренним сочувствием, — страшно подумать, что с ней случилось! А как вы управляетесь в материальном отношении? Ведь лечение, наверно, обходится невероятно дорого.
Он рассказал ей все. Как-то само собой получалось, что с ней легко было разговаривать о Джэн. Она слушала его, и лицо ее впервые за время их знакомства казалось по-настоящему серьезным.
— Ей повезло, по-моему, что у нее есть ты.
— Это мне повезло.
— Тогда вам повезло обоим.
— Со следующей недели ей разрешат вставать на несколько часов в день, — сказал он вдруг в припадке откровенности. — И я хочу ей устроить сюрприз — купить теплый халатик. Где ты посоветуешь поискать?
— Предоставь это лучше мне. Вы, мужчины, когда хотите девушке подарок сделать, обязательно какую-нибудь ерунду купите. Я присмотрю что-нибудь и попрошу прислать мне домой для выбора, а ты придешь и выберешь. Идет?
— Иде-от, — произнес он со странной восточной интонацией, к которой привык в Японии, пряча за ней все еще глодавшее его чувство вины; потом, устыдившись этого, он стал неловко благодарить ее.
Они проносились через поселки, цепочкой растянувшиеся между Пенритом и Парраматтой, и молчание снова воцарилось в машине. Но сейчас в молчании этом не было никакой натянутости. Волнистые гряды холмов казались нагими на фоне зимнего неба. Барт чувствовал себя успокоенным и умиротворенным. Да, сегодня он возвращался от Джэн совсем в другом настроении, чем в последние недели.
Машина быстро и плавно мчалась через окраины, и его совсем не удивило, когда, подъезжая к Центральному вокзалу, Магда обернулась к нему и сказала:
— Думаю, мы поужинаем дома, а? Тебе незачем тратить деньги на рестораны.
И так же мало удивился он тому, что ответил на это согласием.
Глава 25
I
«Никогда еще не было такого чудного дня», — думала Джэн, идя по веранде навстречу Дорин. Она теперь каждый день вставала с постели, а в последние две недели даже на целых два часа в день. И ей больше не казалось, что ноги у нее, как шланги от пылесоса, могут подогнуться при каждом шаге. И доктор обещал, что сегодня он разрешит ей дойти до скамеечки в саду.Дорин ждала ее внизу у крылечка, на три ступеньки ниже, и обе они смеялись так, будто принимали участие в увлекательном приключении.
— Ты выглядишь просто замечательно, — сказала Дорин. — А халатик у тебя первоклассный.
Джэн любовно погладила мягкую шерсть халатика. Барт прислал его ей после воскресного посещения. Конечно, это была недопустимая роскошь, но халат так шел ей, и у него был такой красивый цвет.
— Барт говорит, что это мой альпинистский костюм. Вы еще, наверно, увидите, как я в нем взберусь на вершину Трех Сестер. Ох! Подумать только, что я снова смогу ходить, смогу плавать.
Джэн медленно пошла вниз по ступенькам, взяв под руку Дорин, и от непривычных движений воздух перекатывался у нее в груди, как футбольный мяч.
— Раз, два, три, — торжествующе считала Дорин.
Когда они спустились на тропинку, послышались возгласы. Это Леонард и Рода, наблюдавшие за ними, приветствовали их с другого конца веранды.
— А денек сегодня просто фантастический! — Леонард спустился с веранды и пошел им навстречу. — Конечно, уж достаточно фантастично и то, что я вижу вас снова на ногах, но это, признаться, уж совсем сверх программы. И воздух сегодня такой прозрачный, что видно все до самого побережья. Даже мост видно — посмотрите!
Джэн посмотрела в направлении, в котором указывал его палец. Там вдали, где на горизонте темнел дымным пятном Сидней, над заливом вздымались знакомые очертания сиднейского моста.
— О Дор, подумай только! Еще три месяца — и я снова буду с тобой, и мы никогда больше не расстанемся.
— А я бы могла остаться здесь навсегда, —сказала Дорин.
Джэн содрогнулась.
— А мне один вид этого моста кажется сущим раем, и чего бы я сейчас ни отдала, чтобы только снова сидеть в своей конторе и снова слышать стук своей машинки. Иногда вспоминаю и понять не могу, чего мне тогда недоставало.
— И все же это мерзкая, грязная контора, — Дорин не могла сдержать гнева. — И если бы ты не торчала всю зиму в этой конуре без всякого отопления, не видя белого света, ты бы ни за что не заболела плевритом в прошлом году, и этого тоже бы с тобой никогда не случилось.
— Может, ты и права, — вздохнула Джэн.
Они медленно подошли к скамеечке, на которой Джэн сидела с Бартом в день своего приезда в Пайн Ридж, и молча опустились на нее. Дорин вынула вязанье, и ее быстрые пальчики замелькали в петлях джемпера, который она вязала для Джэн.
Голые ветви вязов и тополей были словно выгравированы на светло-голубом фоне неба. Еще ничего не цвело в саду, но кое-где уже показались над землей зеленые стрелки молодой поросли. Вялая прошлогодняя гроздь рябины еще шелестела в вышине, а края красновато-рыжих листьев розового куста потемнели от мороза. В укромном уголке сада росла акация, ее листва казалась серебристой на фоне темно-оливковых кустов и деревьев, а цветы уже отливали золотом.
— Ой, Дор! — воскликнула Джэн, не веря своим глазам. — Акация зацвела! Значит, весна близко.
— Еще два месяца до весны, — строго сказала Дорин, — а этой акации еще прихватит нос морозом, чтобы не совала его раньше времени куда не следует. И ты тоже не забывай об этом.
Джэн, не отрываясь, смотрела на акацию. Что бы там ни говорила Дорин, цветы были вестником того, что зима почти прошла и что наступает весна, а весной…
Дорин взглянула на часы.
— Хозяйка сказала, что тебе можно оставаться здесь не больше получаса. И скоро уже время отдыхать, так что нам пора двигаться обратно.
Слова эти прервали мысли Джэн. На какое-то мгновение воображение перенесло ее через расстояние этих месяцев, но теперь она вернулась к действительности и нужно было вновь подчинять свою жизнь бесконечно томительному процессу выздоровления. Прошла только половина срока. Акация лгала ей.
— Хорошо. Но только, Дор, милочка, прежде чем возвращаться, сорви для меня несколько веточек акации. Одну я подарю миссис Карлтон, а другую поставлю в вазу к себе на тумбочку и буду смотреть на нее и думать…
— Ну, ты все такая же фантазерка, как и раньше!
Дорин отложила вязанье и пошла по дорожке к нижней веранде, где в воздухе слышался легкий аромат акации и роями носились пчелы. Она собрала небольшой букет и прижалась щекой к его мягким нежным цветам.
II
Теперь, когда она обрела и возможность и способность двигаться, время снова стало вещью вполне нормальной и измеримой. Оно больше не тянулось между редкими посещениями, словно звенья в разболтавшейся цепи, оно сжалось до вполне терпимых размеров дней и часов. С каждым разом ей разрешалось гулять все больше, разрешалось делать большее количество шагов, и каждый раз это казалось настоящим событием после бесконечной монотонности недель и месяцев, проведенных в постели.И, словно приветствуя ее возвращение к нормальной жизни, сад тоже возрождался после зимы. Между стрелками нарциссов показались почки. Гиацинт, который подарил ей Барт, распрямился, вытолкнув наружу крепкий стебелек, на котором калачиком свернулся бутон.
На вязах проглянули сережки, дубы оделись прозрачным зеленым покровом, нежно зарозовела молодая листва японских кленов. Гуляя по саду и наблюдая, как весна, подобно ей самой, набирает силу, Джэн будто заново открывала для себя мир.
Шли недели. А в то утро, когда ей разрешили обойти вокруг Пайн Риджа, незаметная белогрудая птичка канарейкой заливалась на ветвях седого кедра.
В тот день, когда она совершила первую прогулку к шоссе, нарциссы выбросили золотистые флаги соцветий. Воздух был полон пьянящего восторга, и весь мир находился в радостном возбуждении. Смех непрестанно срывался с ее губ.