Страница:
— Я принес тебе подарок, Джэн.
Когда он вытащил маленький бархатный футляр, глаза ее потемнели от какого-то невысказанного, необычного волнения. Он открыл футляр, и бриллиантик в оправе засверкал. Она смотрела на него, приоткрыв губы, но глаза ее ничего не выражали, словно это не имело сейчас для нее никакого значения.
Барт с трудом проглотил комок в горле.
— Нравится?
Джэн не ответила. Он вынул кольцо из футлярчика и надел ей на третий палец левой руки. Оно было велико и болталось на худом пальчике, хотя косточка и мешала ему спадать совсем. Джэн медленно подняла руку, как будто кольцо сделало ее слишком тяжелой и у нее не хватало сил поднять ее. Постепенно безразличие и пустота сменились в ее глазах удивлением, радостью.
— Нравится? — настойчиво повторил Барт.
Она медленно перевела на него взгляд, и ее высохшие губы тронуло какое-то бледное подобие улыбки.
— Красивое, — слабо выдохнула Джэн. — Только тебе не нужно было… Столько денег…
— Да теперь, похоже, единственный способ, чтоб мне разрешили здесь околачиваться, так это зарекомендовать себя твоим официальным ухажером.
Барт старался говорить веселым тоном, но ее улыбка мучительно пронзила его сердце, и комок снова подступил у него к горлу.
— Так тебе, правда, нравится?
Она едва заметно кивнула головой.
— А то, если не нравится, я его обменяю.
— Нет, — глаза ее протестующе вспыхнули, и она поднесла руку к губам, словно оберегая кольцо. Потом взгляд ее снова потух. — Но… но… столько денег…
— Ах, это! — он громко рассмеялся. — Мне наследство привалило.
Ее маленькая ручка покрыла его руку, лежащую на постели; она недоверчиво смотрела на него.
— Где ты достал деньги?
Заметив, как посерьезнело ее лицо, он тоже сразу стал серьезным и понял, что должен сказать ей правду.
— Откровенно говоря, я заложил свой фотоаппарат.
Она удивленно взглянула на него.
— Неужели тот симпатичный аппаратик?
— Тот самый!
— О Барт!
Слезы катились у нее по щекам.
— Ради бога, милая, не плачь, — уговаривал Барт. — Если ты будешь плакать, они меня отсюда выгонят. Скажут, что я тебя расстраиваю.
Он нежно вытер ей слезы. Потом лицо ее скривилось от приступа душевной боли.
— Боюсь, я уже больше не пахну, как роза, — прошептала она стыдливо, — меня несколько дней не умывали.
Он отвел со лба ее свалявшиеся, взмокшие от пота волосы, и сердце его переполнилось гневом против жестокости тех, кто оставил ее лежать вот так и даже не помог ей умыться. Как бы ему хотелось свернуть шею этой хозяйке. Слова хозяйки пришли ему на память и потрясли его с прежней силой. Он вдруг ослабел от страха. Как ни больна сейчас Джэн, он должен узнать, видела ли она его в то воскресенье, и если видела, то… самые фантастические предлоги, причины, отговорки приходили ему на ум. Он должен разуверить ее во всем.
— Джэн, — проговорил он тихо и настойчиво: миссис Карлтон, старательно делавшая вид, что спит, не должна была слышать этого, — Джэн, хозяйка говорит, что ты простудилась, когда встречала меня у скамьи возле дороги в то воскресенье. Это правда?
Джэн подняла на него взгляд, и он ничего не мог прочесть в этом взгляде, кроме любви.
— Нет, я не ходила. Я ждала тебя в саду — там, где ты нашел меня.
Эти слова окончательно истощили ее силы. Она улыбнулась ему, подкрепляя своим правдивым, доверчивым взглядом эту ложь. Он с облегчением перевел дух.
Глаза ее медленно закрылись. Даже во сне она прижимала руку с кольцом к щеке. Другая ее рука оставалась в его ладонях. Он чувствовал, как сквозь окружавшую ее завесу боли и наркотиков на него изливается ее любовь. И в шаткости, тщете и неустойчивости живого мира единственной реальностью для него была сейчас Джэн.
Глава 30
Что ему было до того, что от туберкулеза погибло больше народу, чем за две войны? Эти люди ничего не значили для него. Мысль о том, что другие страдали так же, как Джэн, только раздражала его. Эти тысячи, которые умирали ежегодно, значили для него не больше, чем значили имена и цифры из похоронных списков в прошлую войну. И только когда среди этих имен одно вдруг привлекало внимание — имя твоего дружка, — только тогда эти имена становились реальностью. Он в нетерпении отвернулся от плакатов. Они только страх на него нагоняли: ведь раз у них столько больных, они, вероятно, ничего не смогут сделать для Джэн.
Когда же наконец Барта пригласили в кабинет и он, войдя за врачом, присел у стола, нетерпение его достигло предела. Не ожидая вопросов, он выложил всю историю. Он рассказал ее коротко и резко. Врач слушал, пытливо глядя ему в глаза и время от времени перебивая его вопросами.
Воспоминание о цифрах на плакатах подхлестывало Барта — он должен убедить врача, что Джэн не такая, как все, что для Джэн это важнее, чем для других. И врач слушал так, будто он уже успел проникнуться сознанием чрезвычайности этого случая.
Он записывал некоторые подробности истории болезни Джэн.
«Не истории болезни Джэн, — хотелось закричать Барту, — не просто истории болезни, а истории жизни, жизни Джэн, моей жизни!»
Когда все сведения были записаны, врач сложил руки перед собой.
— Положение у вас, конечно, тяжелое, — заговорил он сочувственно. — Но самое большее, что я могу сделать сейчас для вашей невесты, это включить ее в списки больных, ожидающих места в санаториях Рэндуик, Уотерфол или Спрингвейл.
— А как скоро она сможет попасть туда? Я мог бы постараться достать денег, чтоб оплачивать сиделку еще некоторое время, что ж, я не против. А сестре Джэн, может, удалось бы убедить хозяйку, чтоб она подержала ее еще пару недель.
Врач медленно покачал головой, и жалостливая улыбка осветила его морщинистое лицо.
— Не думаю, чтоб из этого что-нибудь вышло, во всяком случае, насколько мне приходилось слышать, так не бывает. Скорую помощь она, вероятно, уже заказала. Нет, на это надежды нет. И ведь может месяц пройти, а может, и три месяца, прежде чем для мисс Блейкли освободится место в санатории.
— Боже правый, как же так, ведь она не может ждать три месяца, даже месяц не может ждать!
— Как это ни грустно, ей все же придется ждать.
— Но она больна, доктор, страшно больна.
— Да ведь и другие пациенты, ждущие места, они тоже больны. И я хотел бы, чтоб вы поняли сейчас, что и у других ожидающих очереди столь же плачевные условия.
— Я верю, но ведь речь идет всего об одном месте.
— А освобождается в лучшем случае два места в неделю. Грубо говоря, это зависит от того, сколько там умирает людей.
— Но я не понимаю, — запинаясь, проговорил Барт, — наверняка в государственном санатории…
— В государственных санаториях не хватает мест. В неделю освобождается два места для пациентов-женщин. Ваша невеста сейчас четырнадцатая по списку, и все тринадцать женщин до нее ждут, пока кто-нибудь умрет и освободится место для них.
От ужаса у Барта сжалось сердце. Он облизнул пересохшие губы, тщетно пытаясь подыскать слова, чтобы объяснить врачу, почему его Джэн все-таки должно быть оказано предпочтение перед остальными тринадцатью.
— А если бы мы могли предложить плату? Ну, не столько, сколько мы платим в Пайн Ридже или сколько они там за сиделку просят, но какую-нибудь умеренную плату?
— Деньги здесь не играют роли. Как только вы попадаете в один из этих санаториев, вы освобождаетесь от расходов, но пока нет свободных мест, вы туда не можете попасть.
— Это ужасно. Страшней я ничего в жизни не слышал.
— Согласен с вами. Но вы думаете сейчас только о положении своей невесты и о своем положении. Мне же приходится думать и о других. Каждый имеет право на жизнь, и перед вашей невестой в списке ждут очереди еще тринадцать женщин, и некоторые из них находятся в еще более плачевном положении, чем ваша невеста.
— Это просто позор!
— Как это ни назови, нам не станет легче достать койку в санатории. И, вероятно, вы сможете лучше представить себе положение, если я расскажу вам, что двенадцатой в списке больных стоит многодетная женщина, которая ютится с детьми в одной комнатушке в Алтимо и спит на одной постели с дочкой.
Дрожащей рукой Барт вытащил сигарету.
— Разрешите мне закурить?
— Пожалуйста.
Врач тоже взял сигарету из протянутой пачки. Они молча курили. Врач записывал что-то в лежавшей перед ним карточке. Послышался стук в дверь, и он поднял голову.
— В чем дело, сестра?
— Можно вас на минутку?
Врач поднялся и подошел к двери. Барт курил, задумчиво глядя ему вслед. До него долетал их приглушенный разговор. Он знал, что не следует слушать, и все же, не в силах преодолеть навязчивого как кошмар чувства страха, он прислушивался к их разговору.
— Доктор, — сестра говорила с такой же отчаянной настойчивостью, с какой только что говорил он сам. — Доктор, нет ли сейчас места в Рэндуике? Миссис Смит просто умирает. Это настоящая трагедия. У нее горло, и воспаление кишок тоже, а теперь муж ее на работу ушел, и она осталась одна с тринадцатилетней дочкой, которую пришлось из школы взять, чтоб она за матерью ухаживала. А ведь муж с работы возвращается не раньше шести часов вечера.
— Какую-нибудь помощь ей оказывают?
— Брауновское общество сестер милосердия присылает ей сестру раз в день, но нельзя же ее на весь день оставлять одну, только с девочкой.
Доктор вздохнул с долготерпением человека, которому ежедневно приходится иметь дело с подобными трагедиями.
— На сегодняшний день, сестра, там нет свободных коек, и я не знаю, когда они будут. Я только что звонил туда, и пока что там…
Сестра раздраженно прищелкнула языком.
— Это все бесполезно, сестра. Я не могу сотворить чуда. Чтобы освободилось место для миссис Смит, кто-то должен там умереть, и все тут.
Он вернулся и сел за стол. Между бровями у него залегли глубокие складки.
— Так вот, что касается мисс Блейкли, я могу посоветовать только следующее. В конце будущей недели вы привезете ее домой. Не следует заблуждаться на этот счет, они не будут держать ее в Пайн Ридже еще неделю. И вам нужно будет устроить все как можно лучше, пока не освободится место в санатории. Вы говорите: у нее есть сестра?
— Да. Но она работает.
— Если у нее будет возможность приготовить больной завтрак и оставить что-нибудь на второй завтрак, я смогу договориться, чтобы брауновские сестры заходили к ней ежедневно.
— Сколько это будет стоить?
— Ничего. К тем, кто может платить, они не ходят. Это одно из их правил.
Барту казалось, что в этом кроется какой-то подвох, и он недоверчиво взглянул на врача.
— А что они будут делать? Измерять температуру, щупать пульс или еще какую-нибудь ерунду делать, которую выдают за уход?
— Нет. Они очень деловые женщины. Они придут, помоют больную, уберут в квартире — короче, они никакой работой не гнушаются. Вы сообщите мне, когда приезжает мисс Блейкли, и я все улажу.
Барт поднялся. Он хотел было благодарить врача, но стал запинаться и не мог подобрать нужных слов. Доктор отмахнулся от благодарности, и его морщинистое лицо осветилось улыбкой.
— Нет, нет, меня благодарить не за что. Наши услуги оплачены, мы ведь на жалованье. Вот кто действительно заслуживает благодарности, так это брауновские сестры. И не впадайте в панику. Старайтесь только сделать все это как можно лучше, да вы, кажется, и делаете все, что можно, а как только освободится место, я вам дам знать.
Часть третья
Глава 31
Джэн с удовлетворением вдохнула тяжелый, спертый воздух их квартирки — все, как обычно. Все здесь было знакомым, даже запах. Санитары положили ее на постель и, пожелав удачи, уехали.
Наступил миг, о котором она так часто мечтала, — миг, к которому она стремилась в отчаянной и беспрерывной тоске, как узник, который ищет выхода из своей камеры. Она была дома, она была свободна, и сегодня гиацинт, подаренный Бартом, выпустил наружу зеленые стрелки, среди которых уже угадывались очертания бутона.
Да, все в их комнате было знакомым и родным — диваны с яркими покрывалами и подушечками, картинки на стенах, ваза с цветами на столе. На ее постели было новое ситцевое покрывало, нежно-розовое, с васильками. Джэн провела рукой по его блестящей поверхности и сияющими глазами взглянула на Дорин.
— О Дор, какое чудесное покрывало! Ну право, зачем ты…
Дорин смотрела на нее с улыбкой.
— Я знала, что оно тебе понравится. Это я купила два куска из остатков материи, попорченной огнем, и подпаленные места пустила на оборочки. Это почти незаметно, правда?
— Совсем. Здорово ты придумала.
Джэн любовно переводила неторопливый взгляд с одного так хорошо знакомого предмета на другой.
— А теперь я приготовлю нам с тобою по чашечке чаю, — сказала Дорин.
Джэн счастливо вздохнула.
Как чудесно будет снова попробовать настоящего чаю!
Дорин отправилась в кухоньку, и Джэн услышала знакомые звуки — хлопнул газ, забренчали чашки. Потом Дорин вернулась, держа в руке чайник для заварки с носиком, отбитым до середины.
— А ну, чашечку чаю из коричневого чайника, как?
— Великолепно. Может, потому, что у чайника в Пайн Ридже носик был целый, там никогда не было такого вкусного чая.
— Да уж наверное.
Дорин принесла ей дымящийся чай в ее собственной чашке на подносе, который они когда-то купили вместе в лавке случайных вещей на Бурк-стрит.
— О Дор, это такое блаженство снова быть дома! — воскликнула Джэн, и на глазах у нее показались слезы.
Барт пришел к чаю, и в маленькой квартирке стало весело и шумно. Джэн никогда еще за эти месяцы столько не ела, сколько сейчас, и она шумно восхищалась вкусной стряпней Дорин.
— Просто объедение, — повторяла она. — В Пайн Ридже всегда чувствуешь, что это все варено-переварено… А у тебя…
Дорин и Барт опасались, что путешествие в машине окажется тяжелым для Джэн, но оно, казалось, только оживило ее.
Дорин расчесала спутанные волосы сестры.
— Я никак не могла их распутать, — жаловалась Джэн. — Когда мне было плохо, они у меня все спутались, и ни у кого времени не было, чтоб меня причесать.
Волосы у нее стали прямые и тяжелые от пропитавшего их горячечного пота, и теперь Дорин заплела их в две смешные короткие косички с голубыми бантиками, которые торчком стояли у зардевшихся щек Джэн.
— Ты все хорошеешь, — сказал Барт. Тяжелое чувство, угнетавшее его с того самого момента, как он узнал, что они должны забрать Джэн из санатория, рассеивалось. В конце концов все складывается не так уж плохо. К тому же пройдет, вероятно, всего несколько недель — и они устроят ее в Рэндуик, Уотерфол или в Спрингвейл.
Джэн переводила взгляд с Барта на Дорин, с Дорин на Барта.
— Я даже рассказать вам не могу, какое это блаженство снова быть дома. Я знала, что сразу начну себя лучше чувствовать, как только меня домой привезут.
Барт нежно потянул ее за косичку. Она поправится. Уж он позаботится об этом.
Дорин смотрела на них обоих. Когда она видела, как сияет Джэн, у нее на душе становилось легче, но мысль о том, что пройдут еще долгие месяцы, прежде чем освободится место в санатории, все же угнетала ее. И дел у нее теперь будет немало. Нужно будет вставать на час раньше, чтобы приготовить завтрак для Джэн и оставить ей что-нибудь на второй завтрак. Потом придет брауновская сестра, чтобы умыть Джэн и убрать в квартире.
«Интересно, какие они, эти брауновские сестры», — подумала Дорин. Она боялась, что Джэн расстроится. Дорин хотелось бы самой быть дома в первый раз, когда придет сестра, но это невозможно. Она теперь не может упускать ни гроша из того, что можно заработать. Санитар со скорой помощи вручил ей счет на семь гиней. Это был для нее настоящий удар: ей казалось, что уж доставка-то больного, разумеется, будет бесплатной. Ладно, она постарается сама оплатить этот счет. У Барта и так забот хватает. В свое время она возмущалась, что он безрассудно истратил деньги на кольцо для Джэн в пору такого безденежья, но сейчас, глядя, как Джэн все время прикасается пальцами к этому кольцу, как она глядит на него, когда думает, что на нее никто не смотрит, Дорин приходила к мысли, что Барт, вероятно, был прав. Обручение по всей форме дает Джэн столь необходимое ей чувство надежности, спокойствия.
Дорин мысленно проверила, ничего ли она не забыла: обед готов, мыло, полотенце и таз для сестры милосердия оставлены, ключи в дворницкой.
Дорин ушла, и Джэн лежала, глядя на закрытую дверь. Она устала и спала неважно, но до чего все-таки замечательно дома. Она вспомнила, как часто из гор она смотрела на дымовую завесу над Сиднеем и тосковала по дому. Как жаль, что у нее нет сил и она не может встать и принять ванну. Тело было липким от пота, и ночная рубашка насквозь пропиталась им. Дорин оставила ей мочалку и немного теплой воды, чтобы она могла хотя бы промыть глаза, но тело ее тосковало по горячему прикосновению губки. Она попробовала вкусный завтрак, оставленный ей Дорин, но аппетита не было. И все-таки надо есть. Только если она будет есть все, что дают, и выполнять все правила, только тогда она поправится.
Она подняла левую руку, и камешек на ее обручальном кольце сверкнул в лучах электрической лампочки. Вслед за мыслью об их обручении ей в голову тут же пришла и другая мысль: кто была та девушка в машине, которая его поцеловала? И почему Барт так хотел узнать, приходила ли Джэн на скамью в то утро? Снова и снова Джэн повторяла себе, что она не должна его обвинять ни в чем. Какие бы случайные знакомства ни завязались у него в пору, когда он был одинок, он всегда принадлежал ей. Кольцо подтверждало это. Все, что он делал, подтверждало это.
И все же она не могла прогнать из памяти эту сцену: девушка в машине, ее губы прижимаются к его губам, ее рука треплет его волосы. Она никогда не сможет спросить его, кто была эта девушка. И она никогда не узнает, что было между ним и темноволосой девушкой. И она без конца думает об этом. Только теперь ей стал ясен смысл слов Линды: «Когда у тебя чахотка, прощай, любовь». И все же, утешала она себя: «Барт любит меня, он любит меня одну».
Она задремала, и от этой смятенной и беспокойной дремоты ее пробудил тихий голос, спрашивавший:
— Можно к вам?
У постели стояла высокая женщина, казавшаяся еще выше в своем длинном коричневом плаще и высоком сестринском чепце с тесемками, завязанными под подбородком.
— Я сестра Даггин. А вы маленькая мисс Блейкли, правда? Доктор рассказывал мне о вас.
— О, спасибо, что вы пришли, — выдавила из себя Джэн.
Глаза сестры Даггин просияли улыбкой из-за очков в стальной оправе, придававших какой-то старомодный вид ее округлому мягкому лицу.
— Первое, что я собираюсь сделать, — это помыть вас хорошенько губкой с теплой водой. Как вам это предложение?
— Чудесно! — Джэн особенно охотно отзывалась на дружелюбный тон сестры еще и потому, что в это утро, пробуждаясь временами от дремоты, она с ужасом думала о предстоящем визите сестры.
— Ну как теперь себя чувствуем? — спросила сестра, закончив обтирание.
Джэн улыбнулась ей, наслаждаясь ощущением свежести и прохладным прикосновением чистой ночной рубахи.
— Я будто заново родилась!
— Вот и хорошо!
Сестра перестелила постель и ловко взбила подушки.
— Вам надо поудобнее голову пристроить на диване. Сегодня я стул в головах поставлю, а потом, может, ваш жених здесь что-нибудь оборудует. Как вы думаете, сможет он?
— Конечно, сможет, — убежденно сказала Джэн. — Он у меня замечательный.
— Я в этом уверена, — улыбнулась сестра Даггин. — А что, если нам теперь выпить по чашечке чаю, прежде чем я начну уборку? Я заядлый водохлеб, так что у меня с собой и щепотка чая есть на случай, если у вас не найдется.
У Джэн комок подступил к горлу. «Ну да, мы нуждаемся в благотворительности, значит, мы так бедны, что у нас и чаю может не оказаться». С горечью, но без возмущения повторяла она про себя эти слова.
Сестра Даггин занялась уборкой квартиры. Она работала тихо и споро. Казалось, она все на свете делает так же тихо и споро.
— Завтра я опять приду, — сказала она, надевая свой длинный коричневый плащ и натягивая перчатки. — А вы будьте умницей, выпейте молочко и съешьте все, что вам сестра оставила, все до крошечки, хорошо?
Джэн пообещала съесть все.
— И спите как можно больше. Сон — замечательный целитель.
Она потрепала Джэн по руке и вышла так же незаметно, как и пришла. В ушах Джэн еще стояло ее прощальное благословение, произнесенное скороговоркой.
После обеда она все время спала, почувствовав, наконец, глубокую усталость после переезда из санатория, и проснулась она уже затемно от яркого света электрической лампы, когда Дорин открыла дверь.
— Ну, как прошел день?
Ей показалось, что голос Дорин звучит слишком громко и нетерпеливо.
В первое мгновение Джэн не могла припомнить, где она. Потом она пришла в себя и улыбнулась.
— Все было очень мило.
— Весь обед съела?
— Все до крошки.
— А как выглядит брауновская сестра? Страшное чудище?
— Да нет, она чудесная. Милейшее и добрейшее существо, симпатичнее просто трудно себе представить. И она ничем не напоминает тебе о том, что работает бесплатно.
— Вот эта новость для меня приятней всего.
Дорин едва успела закончить мытье посуды после обеда, как раздался стук в дверь. Это была домохозяйка. У Джэн оборвалось сердце. Если ты платишь квартплату вовремя, домохозяйка заглядывает только затем, чтоб сделать какое-нибудь замечание. А что, если хозяйка возражает против ее возвращения домой? В санатории ей приходилось слышать и о таких случаях.
Дорин вышла и затворила за собой дверь. Джэн напрягала слух, но они, наверно, пошли в контору хозяйки. Джэн сердилась на сестру. Как это глупо со стороны Дорин: всегда все старается скрыть от нее.
Миссис Смит тщательно прикрыла за собой дверь конторы.
— Вы не предупредили меня, что снова привозите сюда сестру, — сразу выпалила она.
— А я не предполагала, что должна обязательно предупреждать вас. — Голос у Дорин дрожал, хотя она и старалась сохранять спокойствие.
— Как же это не обязательно, если вы привозите тяжелобольную девушку в мою собственную квартиру?
— Так вот и не обязательно. Вы сдавали квартиру на двоих, и я вносила квартплату за двоих все время, пока сестры моей не было, так что, естественно, я думала, что это — мое дело, привожу я ее сюда или нет.
Домохозяйка остановила на Дорин жесткий взгляд своих круглых глазок. У нее была привычка плотно сжимать рот, так что губы становились едва заметными. Дорин молчала, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Это противозаконно привозить человека с инфекционным заболеванием в дом, где живут здоровые люди, и я не позволю, чтобы у меня в квартире жили туберкулезные.
Когда он вытащил маленький бархатный футляр, глаза ее потемнели от какого-то невысказанного, необычного волнения. Он открыл футляр, и бриллиантик в оправе засверкал. Она смотрела на него, приоткрыв губы, но глаза ее ничего не выражали, словно это не имело сейчас для нее никакого значения.
Барт с трудом проглотил комок в горле.
— Нравится?
Джэн не ответила. Он вынул кольцо из футлярчика и надел ей на третий палец левой руки. Оно было велико и болталось на худом пальчике, хотя косточка и мешала ему спадать совсем. Джэн медленно подняла руку, как будто кольцо сделало ее слишком тяжелой и у нее не хватало сил поднять ее. Постепенно безразличие и пустота сменились в ее глазах удивлением, радостью.
— Нравится? — настойчиво повторил Барт.
Она медленно перевела на него взгляд, и ее высохшие губы тронуло какое-то бледное подобие улыбки.
— Красивое, — слабо выдохнула Джэн. — Только тебе не нужно было… Столько денег…
— Да теперь, похоже, единственный способ, чтоб мне разрешили здесь околачиваться, так это зарекомендовать себя твоим официальным ухажером.
Барт старался говорить веселым тоном, но ее улыбка мучительно пронзила его сердце, и комок снова подступил у него к горлу.
— Так тебе, правда, нравится?
Она едва заметно кивнула головой.
— А то, если не нравится, я его обменяю.
— Нет, — глаза ее протестующе вспыхнули, и она поднесла руку к губам, словно оберегая кольцо. Потом взгляд ее снова потух. — Но… но… столько денег…
— Ах, это! — он громко рассмеялся. — Мне наследство привалило.
Ее маленькая ручка покрыла его руку, лежащую на постели; она недоверчиво смотрела на него.
— Где ты достал деньги?
Заметив, как посерьезнело ее лицо, он тоже сразу стал серьезным и понял, что должен сказать ей правду.
— Откровенно говоря, я заложил свой фотоаппарат.
Она удивленно взглянула на него.
— Неужели тот симпатичный аппаратик?
— Тот самый!
— О Барт!
Слезы катились у нее по щекам.
— Ради бога, милая, не плачь, — уговаривал Барт. — Если ты будешь плакать, они меня отсюда выгонят. Скажут, что я тебя расстраиваю.
Он нежно вытер ей слезы. Потом лицо ее скривилось от приступа душевной боли.
— Боюсь, я уже больше не пахну, как роза, — прошептала она стыдливо, — меня несколько дней не умывали.
Он отвел со лба ее свалявшиеся, взмокшие от пота волосы, и сердце его переполнилось гневом против жестокости тех, кто оставил ее лежать вот так и даже не помог ей умыться. Как бы ему хотелось свернуть шею этой хозяйке. Слова хозяйки пришли ему на память и потрясли его с прежней силой. Он вдруг ослабел от страха. Как ни больна сейчас Джэн, он должен узнать, видела ли она его в то воскресенье, и если видела, то… самые фантастические предлоги, причины, отговорки приходили ему на ум. Он должен разуверить ее во всем.
— Джэн, — проговорил он тихо и настойчиво: миссис Карлтон, старательно делавшая вид, что спит, не должна была слышать этого, — Джэн, хозяйка говорит, что ты простудилась, когда встречала меня у скамьи возле дороги в то воскресенье. Это правда?
Джэн подняла на него взгляд, и он ничего не мог прочесть в этом взгляде, кроме любви.
— Нет, я не ходила. Я ждала тебя в саду — там, где ты нашел меня.
Эти слова окончательно истощили ее силы. Она улыбнулась ему, подкрепляя своим правдивым, доверчивым взглядом эту ложь. Он с облегчением перевел дух.
Глаза ее медленно закрылись. Даже во сне она прижимала руку с кольцом к щеке. Другая ее рука оставалась в его ладонях. Он чувствовал, как сквозь окружавшую ее завесу боли и наркотиков на него изливается ее любовь. И в шаткости, тщете и неустойчивости живого мира единственной реальностью для него была сейчас Джэн.
Глава 30
I
Барт испытывал неловкость, сидя в вестибюле перед туберкулезным отделом департамента здравоохранения. В старомодном здании с мрачными серыми коридорами и грязными лестницами не было ничего, что могло бы вселить надежду в посетителя. Барт тупым взглядом уставился на плакаты, развешанные по стенам, но различал он только отдельные буквы, которые, словно языки пламени, плясали у него в глазах.Что ему было до того, что от туберкулеза погибло больше народу, чем за две войны? Эти люди ничего не значили для него. Мысль о том, что другие страдали так же, как Джэн, только раздражала его. Эти тысячи, которые умирали ежегодно, значили для него не больше, чем значили имена и цифры из похоронных списков в прошлую войну. И только когда среди этих имен одно вдруг привлекало внимание — имя твоего дружка, — только тогда эти имена становились реальностью. Он в нетерпении отвернулся от плакатов. Они только страх на него нагоняли: ведь раз у них столько больных, они, вероятно, ничего не смогут сделать для Джэн.
Когда же наконец Барта пригласили в кабинет и он, войдя за врачом, присел у стола, нетерпение его достигло предела. Не ожидая вопросов, он выложил всю историю. Он рассказал ее коротко и резко. Врач слушал, пытливо глядя ему в глаза и время от времени перебивая его вопросами.
Воспоминание о цифрах на плакатах подхлестывало Барта — он должен убедить врача, что Джэн не такая, как все, что для Джэн это важнее, чем для других. И врач слушал так, будто он уже успел проникнуться сознанием чрезвычайности этого случая.
Он записывал некоторые подробности истории болезни Джэн.
«Не истории болезни Джэн, — хотелось закричать Барту, — не просто истории болезни, а истории жизни, жизни Джэн, моей жизни!»
Когда все сведения были записаны, врач сложил руки перед собой.
— Положение у вас, конечно, тяжелое, — заговорил он сочувственно. — Но самое большее, что я могу сделать сейчас для вашей невесты, это включить ее в списки больных, ожидающих места в санаториях Рэндуик, Уотерфол или Спрингвейл.
— А как скоро она сможет попасть туда? Я мог бы постараться достать денег, чтоб оплачивать сиделку еще некоторое время, что ж, я не против. А сестре Джэн, может, удалось бы убедить хозяйку, чтоб она подержала ее еще пару недель.
Врач медленно покачал головой, и жалостливая улыбка осветила его морщинистое лицо.
— Не думаю, чтоб из этого что-нибудь вышло, во всяком случае, насколько мне приходилось слышать, так не бывает. Скорую помощь она, вероятно, уже заказала. Нет, на это надежды нет. И ведь может месяц пройти, а может, и три месяца, прежде чем для мисс Блейкли освободится место в санатории.
— Боже правый, как же так, ведь она не может ждать три месяца, даже месяц не может ждать!
— Как это ни грустно, ей все же придется ждать.
— Но она больна, доктор, страшно больна.
— Да ведь и другие пациенты, ждущие места, они тоже больны. И я хотел бы, чтоб вы поняли сейчас, что и у других ожидающих очереди столь же плачевные условия.
— Я верю, но ведь речь идет всего об одном месте.
— А освобождается в лучшем случае два места в неделю. Грубо говоря, это зависит от того, сколько там умирает людей.
— Но я не понимаю, — запинаясь, проговорил Барт, — наверняка в государственном санатории…
— В государственных санаториях не хватает мест. В неделю освобождается два места для пациентов-женщин. Ваша невеста сейчас четырнадцатая по списку, и все тринадцать женщин до нее ждут, пока кто-нибудь умрет и освободится место для них.
От ужаса у Барта сжалось сердце. Он облизнул пересохшие губы, тщетно пытаясь подыскать слова, чтобы объяснить врачу, почему его Джэн все-таки должно быть оказано предпочтение перед остальными тринадцатью.
— А если бы мы могли предложить плату? Ну, не столько, сколько мы платим в Пайн Ридже или сколько они там за сиделку просят, но какую-нибудь умеренную плату?
— Деньги здесь не играют роли. Как только вы попадаете в один из этих санаториев, вы освобождаетесь от расходов, но пока нет свободных мест, вы туда не можете попасть.
— Это ужасно. Страшней я ничего в жизни не слышал.
— Согласен с вами. Но вы думаете сейчас только о положении своей невесты и о своем положении. Мне же приходится думать и о других. Каждый имеет право на жизнь, и перед вашей невестой в списке ждут очереди еще тринадцать женщин, и некоторые из них находятся в еще более плачевном положении, чем ваша невеста.
— Это просто позор!
— Как это ни назови, нам не станет легче достать койку в санатории. И, вероятно, вы сможете лучше представить себе положение, если я расскажу вам, что двенадцатой в списке больных стоит многодетная женщина, которая ютится с детьми в одной комнатушке в Алтимо и спит на одной постели с дочкой.
Дрожащей рукой Барт вытащил сигарету.
— Разрешите мне закурить?
— Пожалуйста.
Врач тоже взял сигарету из протянутой пачки. Они молча курили. Врач записывал что-то в лежавшей перед ним карточке. Послышался стук в дверь, и он поднял голову.
— В чем дело, сестра?
— Можно вас на минутку?
Врач поднялся и подошел к двери. Барт курил, задумчиво глядя ему вслед. До него долетал их приглушенный разговор. Он знал, что не следует слушать, и все же, не в силах преодолеть навязчивого как кошмар чувства страха, он прислушивался к их разговору.
— Доктор, — сестра говорила с такой же отчаянной настойчивостью, с какой только что говорил он сам. — Доктор, нет ли сейчас места в Рэндуике? Миссис Смит просто умирает. Это настоящая трагедия. У нее горло, и воспаление кишок тоже, а теперь муж ее на работу ушел, и она осталась одна с тринадцатилетней дочкой, которую пришлось из школы взять, чтоб она за матерью ухаживала. А ведь муж с работы возвращается не раньше шести часов вечера.
— Какую-нибудь помощь ей оказывают?
— Брауновское общество сестер милосердия присылает ей сестру раз в день, но нельзя же ее на весь день оставлять одну, только с девочкой.
Доктор вздохнул с долготерпением человека, которому ежедневно приходится иметь дело с подобными трагедиями.
— На сегодняшний день, сестра, там нет свободных коек, и я не знаю, когда они будут. Я только что звонил туда, и пока что там…
Сестра раздраженно прищелкнула языком.
— Это все бесполезно, сестра. Я не могу сотворить чуда. Чтобы освободилось место для миссис Смит, кто-то должен там умереть, и все тут.
Он вернулся и сел за стол. Между бровями у него залегли глубокие складки.
— Так вот, что касается мисс Блейкли, я могу посоветовать только следующее. В конце будущей недели вы привезете ее домой. Не следует заблуждаться на этот счет, они не будут держать ее в Пайн Ридже еще неделю. И вам нужно будет устроить все как можно лучше, пока не освободится место в санатории. Вы говорите: у нее есть сестра?
— Да. Но она работает.
— Если у нее будет возможность приготовить больной завтрак и оставить что-нибудь на второй завтрак, я смогу договориться, чтобы брауновские сестры заходили к ней ежедневно.
— Сколько это будет стоить?
— Ничего. К тем, кто может платить, они не ходят. Это одно из их правил.
Барту казалось, что в этом кроется какой-то подвох, и он недоверчиво взглянул на врача.
— А что они будут делать? Измерять температуру, щупать пульс или еще какую-нибудь ерунду делать, которую выдают за уход?
— Нет. Они очень деловые женщины. Они придут, помоют больную, уберут в квартире — короче, они никакой работой не гнушаются. Вы сообщите мне, когда приезжает мисс Блейкли, и я все улажу.
Барт поднялся. Он хотел было благодарить врача, но стал запинаться и не мог подобрать нужных слов. Доктор отмахнулся от благодарности, и его морщинистое лицо осветилось улыбкой.
— Нет, нет, меня благодарить не за что. Наши услуги оплачены, мы ведь на жалованье. Вот кто действительно заслуживает благодарности, так это брауновские сестры. И не впадайте в панику. Старайтесь только сделать все это как можно лучше, да вы, кажется, и делаете все, что можно, а как только освободится место, я вам дам знать.
Часть третья
Глава 31
I
Был ясный весенний день, когда скорая помощь привезла Джэн домой. Когда они вынесли ее из машины и она увидела кусочек неба над головой в узком просвете между домами, ей показалось, что такого неба, как здесь, нет больше нигде в мире, и свет лучей, отраженных белой стеной дома, был тот самый свет, который столько раз снился ей во сне и который она уже не надеялась больше увидеть. Прихотливо разросшиеся герани, ярко пылающие в оконных ящиках, неопрятный запущенный фасад дома, ряды грязноватых домов, террасами поднимающиеся над улицей, женщины, наблюдающие за скорой помощью, лениво перегнувшись через перила, дети, возбужденно бегущие к ним по дороге, боясь пропустить что-нибудь интересное, — все это была жизнь. И когда Дорин открыла двери их квартирки, сердце ее переполнило мучительное чувство — она возвращалась домой.Джэн с удовлетворением вдохнула тяжелый, спертый воздух их квартирки — все, как обычно. Все здесь было знакомым, даже запах. Санитары положили ее на постель и, пожелав удачи, уехали.
Наступил миг, о котором она так часто мечтала, — миг, к которому она стремилась в отчаянной и беспрерывной тоске, как узник, который ищет выхода из своей камеры. Она была дома, она была свободна, и сегодня гиацинт, подаренный Бартом, выпустил наружу зеленые стрелки, среди которых уже угадывались очертания бутона.
Да, все в их комнате было знакомым и родным — диваны с яркими покрывалами и подушечками, картинки на стенах, ваза с цветами на столе. На ее постели было новое ситцевое покрывало, нежно-розовое, с васильками. Джэн провела рукой по его блестящей поверхности и сияющими глазами взглянула на Дорин.
— О Дор, какое чудесное покрывало! Ну право, зачем ты…
Дорин смотрела на нее с улыбкой.
— Я знала, что оно тебе понравится. Это я купила два куска из остатков материи, попорченной огнем, и подпаленные места пустила на оборочки. Это почти незаметно, правда?
— Совсем. Здорово ты придумала.
Джэн любовно переводила неторопливый взгляд с одного так хорошо знакомого предмета на другой.
— А теперь я приготовлю нам с тобою по чашечке чаю, — сказала Дорин.
Джэн счастливо вздохнула.
Как чудесно будет снова попробовать настоящего чаю!
Дорин отправилась в кухоньку, и Джэн услышала знакомые звуки — хлопнул газ, забренчали чашки. Потом Дорин вернулась, держа в руке чайник для заварки с носиком, отбитым до середины.
— А ну, чашечку чаю из коричневого чайника, как?
— Великолепно. Может, потому, что у чайника в Пайн Ридже носик был целый, там никогда не было такого вкусного чая.
— Да уж наверное.
Дорин принесла ей дымящийся чай в ее собственной чашке на подносе, который они когда-то купили вместе в лавке случайных вещей на Бурк-стрит.
— О Дор, это такое блаженство снова быть дома! — воскликнула Джэн, и на глазах у нее показались слезы.
Барт пришел к чаю, и в маленькой квартирке стало весело и шумно. Джэн никогда еще за эти месяцы столько не ела, сколько сейчас, и она шумно восхищалась вкусной стряпней Дорин.
— Просто объедение, — повторяла она. — В Пайн Ридже всегда чувствуешь, что это все варено-переварено… А у тебя…
Дорин и Барт опасались, что путешествие в машине окажется тяжелым для Джэн, но оно, казалось, только оживило ее.
Дорин расчесала спутанные волосы сестры.
— Я никак не могла их распутать, — жаловалась Джэн. — Когда мне было плохо, они у меня все спутались, и ни у кого времени не было, чтоб меня причесать.
Волосы у нее стали прямые и тяжелые от пропитавшего их горячечного пота, и теперь Дорин заплела их в две смешные короткие косички с голубыми бантиками, которые торчком стояли у зардевшихся щек Джэн.
— Ты все хорошеешь, — сказал Барт. Тяжелое чувство, угнетавшее его с того самого момента, как он узнал, что они должны забрать Джэн из санатория, рассеивалось. В конце концов все складывается не так уж плохо. К тому же пройдет, вероятно, всего несколько недель — и они устроят ее в Рэндуик, Уотерфол или в Спрингвейл.
Джэн переводила взгляд с Барта на Дорин, с Дорин на Барта.
— Я даже рассказать вам не могу, какое это блаженство снова быть дома. Я знала, что сразу начну себя лучше чувствовать, как только меня домой привезут.
Барт нежно потянул ее за косичку. Она поправится. Уж он позаботится об этом.
Дорин смотрела на них обоих. Когда она видела, как сияет Джэн, у нее на душе становилось легче, но мысль о том, что пройдут еще долгие месяцы, прежде чем освободится место в санатории, все же угнетала ее. И дел у нее теперь будет немало. Нужно будет вставать на час раньше, чтобы приготовить завтрак для Джэн и оставить ей что-нибудь на второй завтрак. Потом придет брауновская сестра, чтобы умыть Джэн и убрать в квартире.
«Интересно, какие они, эти брауновские сестры», — подумала Дорин. Она боялась, что Джэн расстроится. Дорин хотелось бы самой быть дома в первый раз, когда придет сестра, но это невозможно. Она теперь не может упускать ни гроша из того, что можно заработать. Санитар со скорой помощи вручил ей счет на семь гиней. Это был для нее настоящий удар: ей казалось, что уж доставка-то больного, разумеется, будет бесплатной. Ладно, она постарается сама оплатить этот счет. У Барта и так забот хватает. В свое время она возмущалась, что он безрассудно истратил деньги на кольцо для Джэн в пору такого безденежья, но сейчас, глядя, как Джэн все время прикасается пальцами к этому кольцу, как она глядит на него, когда думает, что на нее никто не смотрит, Дорин приходила к мысли, что Барт, вероятно, был прав. Обручение по всей форме дает Джэн столь необходимое ей чувство надежности, спокойствия.
II
На следующее утро к тому времени, как Дорин, наконец, собралась уходить на работу, ей казалось, будто она уже проработала целый трудовой день. Конечно, это замечательно, что Джэн дома, особенно если сама Джэн в таком диком восторге, все это так, но в жизни этой у них будут не одни удовольствия.Дорин мысленно проверила, ничего ли она не забыла: обед готов, мыло, полотенце и таз для сестры милосердия оставлены, ключи в дворницкой.
Дорин ушла, и Джэн лежала, глядя на закрытую дверь. Она устала и спала неважно, но до чего все-таки замечательно дома. Она вспомнила, как часто из гор она смотрела на дымовую завесу над Сиднеем и тосковала по дому. Как жаль, что у нее нет сил и она не может встать и принять ванну. Тело было липким от пота, и ночная рубашка насквозь пропиталась им. Дорин оставила ей мочалку и немного теплой воды, чтобы она могла хотя бы промыть глаза, но тело ее тосковало по горячему прикосновению губки. Она попробовала вкусный завтрак, оставленный ей Дорин, но аппетита не было. И все-таки надо есть. Только если она будет есть все, что дают, и выполнять все правила, только тогда она поправится.
Она подняла левую руку, и камешек на ее обручальном кольце сверкнул в лучах электрической лампочки. Вслед за мыслью об их обручении ей в голову тут же пришла и другая мысль: кто была та девушка в машине, которая его поцеловала? И почему Барт так хотел узнать, приходила ли Джэн на скамью в то утро? Снова и снова Джэн повторяла себе, что она не должна его обвинять ни в чем. Какие бы случайные знакомства ни завязались у него в пору, когда он был одинок, он всегда принадлежал ей. Кольцо подтверждало это. Все, что он делал, подтверждало это.
И все же она не могла прогнать из памяти эту сцену: девушка в машине, ее губы прижимаются к его губам, ее рука треплет его волосы. Она никогда не сможет спросить его, кто была эта девушка. И она никогда не узнает, что было между ним и темноволосой девушкой. И она без конца думает об этом. Только теперь ей стал ясен смысл слов Линды: «Когда у тебя чахотка, прощай, любовь». И все же, утешала она себя: «Барт любит меня, он любит меня одну».
Она задремала, и от этой смятенной и беспокойной дремоты ее пробудил тихий голос, спрашивавший:
— Можно к вам?
У постели стояла высокая женщина, казавшаяся еще выше в своем длинном коричневом плаще и высоком сестринском чепце с тесемками, завязанными под подбородком.
— Я сестра Даггин. А вы маленькая мисс Блейкли, правда? Доктор рассказывал мне о вас.
— О, спасибо, что вы пришли, — выдавила из себя Джэн.
Глаза сестры Даггин просияли улыбкой из-за очков в стальной оправе, придававших какой-то старомодный вид ее округлому мягкому лицу.
— Первое, что я собираюсь сделать, — это помыть вас хорошенько губкой с теплой водой. Как вам это предложение?
— Чудесно! — Джэн особенно охотно отзывалась на дружелюбный тон сестры еще и потому, что в это утро, пробуждаясь временами от дремоты, она с ужасом думала о предстоящем визите сестры.
— Ну как теперь себя чувствуем? — спросила сестра, закончив обтирание.
Джэн улыбнулась ей, наслаждаясь ощущением свежести и прохладным прикосновением чистой ночной рубахи.
— Я будто заново родилась!
— Вот и хорошо!
Сестра перестелила постель и ловко взбила подушки.
— Вам надо поудобнее голову пристроить на диване. Сегодня я стул в головах поставлю, а потом, может, ваш жених здесь что-нибудь оборудует. Как вы думаете, сможет он?
— Конечно, сможет, — убежденно сказала Джэн. — Он у меня замечательный.
— Я в этом уверена, — улыбнулась сестра Даггин. — А что, если нам теперь выпить по чашечке чаю, прежде чем я начну уборку? Я заядлый водохлеб, так что у меня с собой и щепотка чая есть на случай, если у вас не найдется.
У Джэн комок подступил к горлу. «Ну да, мы нуждаемся в благотворительности, значит, мы так бедны, что у нас и чаю может не оказаться». С горечью, но без возмущения повторяла она про себя эти слова.
Сестра Даггин занялась уборкой квартиры. Она работала тихо и споро. Казалось, она все на свете делает так же тихо и споро.
— Завтра я опять приду, — сказала она, надевая свой длинный коричневый плащ и натягивая перчатки. — А вы будьте умницей, выпейте молочко и съешьте все, что вам сестра оставила, все до крошечки, хорошо?
Джэн пообещала съесть все.
— И спите как можно больше. Сон — замечательный целитель.
Она потрепала Джэн по руке и вышла так же незаметно, как и пришла. В ушах Джэн еще стояло ее прощальное благословение, произнесенное скороговоркой.
III
Когда Джэн осталась одна, самые разнообразные трудности, которых не существовало, когда с ней была Дорин, и которые теряли остроту в присутствии сестры Даггин, стали снова осаждать ее. Она долго лежала, глядя на часы и напоминая себе, что уже пора есть. Еда была в кухне на подносе, но мысль о том, что нужно встать с постели и пойти на кухню, мучила ее целый час, прежде чем она заставила себя сделать это. Ноги у нее подгибались, и, чтобы пересечь комнату, ей приходилось хвататься то за стол, то за стулья. Джэн даже не подозревала, что так ослабла. Она перенесла каждый предмет по отдельности на столик возле кровати, не решаясь нести все сразу на подносе. Потом она долго лежала, прежде чем заставила себя есть. Ей не хватало общества миссис Карлтон. Было что-то неестественное в этом завтраке в одиночку. И не верилось, что прошло всего четыре часа с тех пор, как ушла Дорин, и что должно пройти еще по крайней мере пять часов, прежде чем она вернется.После обеда она все время спала, почувствовав, наконец, глубокую усталость после переезда из санатория, и проснулась она уже затемно от яркого света электрической лампы, когда Дорин открыла дверь.
— Ну, как прошел день?
Ей показалось, что голос Дорин звучит слишком громко и нетерпеливо.
В первое мгновение Джэн не могла припомнить, где она. Потом она пришла в себя и улыбнулась.
— Все было очень мило.
— Весь обед съела?
— Все до крошки.
— А как выглядит брауновская сестра? Страшное чудище?
— Да нет, она чудесная. Милейшее и добрейшее существо, симпатичнее просто трудно себе представить. И она ничем не напоминает тебе о том, что работает бесплатно.
— Вот эта новость для меня приятней всего.
Дорин едва успела закончить мытье посуды после обеда, как раздался стук в дверь. Это была домохозяйка. У Джэн оборвалось сердце. Если ты платишь квартплату вовремя, домохозяйка заглядывает только затем, чтоб сделать какое-нибудь замечание. А что, если хозяйка возражает против ее возвращения домой? В санатории ей приходилось слышать и о таких случаях.
Дорин вышла и затворила за собой дверь. Джэн напрягала слух, но они, наверно, пошли в контору хозяйки. Джэн сердилась на сестру. Как это глупо со стороны Дорин: всегда все старается скрыть от нее.
Миссис Смит тщательно прикрыла за собой дверь конторы.
— Вы не предупредили меня, что снова привозите сюда сестру, — сразу выпалила она.
— А я не предполагала, что должна обязательно предупреждать вас. — Голос у Дорин дрожал, хотя она и старалась сохранять спокойствие.
— Как же это не обязательно, если вы привозите тяжелобольную девушку в мою собственную квартиру?
— Так вот и не обязательно. Вы сдавали квартиру на двоих, и я вносила квартплату за двоих все время, пока сестры моей не было, так что, естественно, я думала, что это — мое дело, привожу я ее сюда или нет.
Домохозяйка остановила на Дорин жесткий взгляд своих круглых глазок. У нее была привычка плотно сжимать рот, так что губы становились едва заметными. Дорин молчала, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Это противозаконно привозить человека с инфекционным заболеванием в дом, где живут здоровые люди, и я не позволю, чтобы у меня в квартире жили туберкулезные.