Страница:
Он тоже устал от долгого дня, проведенного на солнце, от купания в озере и в волнах прибоя, но тяга к Джэн была сильнее этой усталости, и потому он боялся сейчас лечь с ней рядом и лежать без сна, мучительно ощущая ее дразнящее дыхание, ее близость. Нет, лучше уж лечь тут, на влажной от росы траве, и чувствовать, как оседает солоноватая влага на волосах, время от времени шлепать себя по голым рукам и ногам, отгоняя жужжащих москитов.
Звезды опустились к горизонту, и оконечность Южного Креста скрылась за холмом. Наконец он решился на цыпочках прокрасться в дом и долго стоял в спальной, пока глаза не привыкли к темноте и он не стал различать под москитною сеткой смутные очертания ее тела. Он тихонечко ляжет рядом, не притрагиваясь к ней. Сама ее близость успокоит его.
Потом он снял одежду и постоял немного у открытой двери, наслаждаясь прикосновением ветерка к обнаженному телу. Он осторожно нащупал москитную сетку и юркнул под нее. Матрас прогнулся под его тяжестью. Джэн встрепенулась и произнесла его имя. Барт лежал молча, стараясь сдерживать дыхание, чтобы не разбудить ее.
За перилами веранды можно было разглядеть лишь черные края холмов да узкий месяц, в бледном свете которого проступали темные силуэты деревьев. Джэн лежала в изгибе его руки, положив голову ему на плечо. Ее волосы щекотали ему лицо, всем своим телом от плеча до ступни он ощущал теплое прикосновение ее гибкого тела. Дыхание ее было легким и частым. Он чувствовал у своей груди биение ее сердца, быстрого и трепетного, как птица. При мысли, что это их последняя ночь, он почувствовал грусть. Завтра Джэн вернется на работу, а он окунется в бессмысленную сутолоку, на которую, как правило, обрекает тебя отпуск, где бы ты его ни проводил.
Как разрозненные куски разорванной киноленты, в памяти его промелькнули сценки из времен его прежних отпусков. Как они «давали дрозда» с Чиллой и Тоби в Таунсвилле, и обоих их забрала военная полиция, и они лезли драться пьяные.
И еще была потасовка с тремя янки из-за девочек, когда Чиллу уволокли прочь, а он продолжал кричать и ругаться, и им пришлось затащить его в темное парадное и держать там, зажав ему рот, пока не пройдет военная полиция.
И еще как сразу после Финшафена они пошли в первый же вечер в увольнение в Брисбене и так нализались пива, что едва стояли на ногах и едва добрались до одного из разрешенных полицией домов на темной улице и стали там в очередь. Он вспомнил, как они стояли там в очереди под дождем. Их совсем развезло, и они промокли насквозь, и все там в очереди отпускали непристойные шуточки. А больше всего ему запомнилось, как он вдруг сразу протрезвел, выбравшись из постели, где проститутка уже быстро совершала привычные приготовления к приему следующего посетителя.
Здесь, в эту ночь на взморье, он почти забыл, что существует такая вещь, как бордели, что бывали времена, когда он специально бродил по городу в поисках их синего фонаря или просто женщины, которую покупают так же бездушно и спокойно, как покупают бутылку пива.
Он вспомнил последний вечер перед отправкой в Тэрэкэн, и как Пит Уорбэтон все хвастался, что подцепил девушку из общества, с которой он познакомился в местной столовке, и какие несчастные у него потом были глаза, когда он обнаружил, что подцепил еще и кое-что другое и что за эти безумные дни и еще более безумные ночи ему пришлось расплачиваться «лошадиной дозой» и из-за этого его сразу вышибли из их отряда.
Луна опустилась за холм. В дверном просвете теперь был только кусок бледного неба. Тараторка-трясогузка то трещала, то умолкала за домом, москиты злобно жужжали, ударяясь о сетку.
Были и другие картины прошлого, которые ему хотелось бы вычеркнуть из памяти. Но они возникали перед ним с непреодолимой и ужасающей ясностью. Он вспомнил, как они сидели, скрючившись, в грязном окопчике в Финшафене, не решаясь произнести ни звука, потому что кругом в джунглях были япошки и они все время окликали их своими монотонными певучими голосами, понося их или суля им то одно, то другое в надежде выманить их из окопа. Под конец вдруг не выдержал Тоби. Он схватил винтовку и, вспрыгнув на бруствер, стал выкрикивать ругательства, разнося японцев, затаившихся в джунглях. Потом забормотал пулемет, и Тоби свалился прямо на них, забрызгав их кровью. У него был оторван затылок, и он лежал там в окопе, уставившись на них глазами, в которых больше не оставалось ничего человеческого. Трудно себе представить, что человек может жить, когда у него оторвано полчерепа, но Тоби был жив и, глядя на них отчаянным, страдающим взглядом, он все шептал, захлебываясь и хрипя, и умолял всадить в него пулю. У них не оставалось морфия — весь извели, когда Элф получил пулю в живот. А теперь Элф был мертв, и от его скрюченного тела несло невыразимым зловонием, от которого некуда было спрятаться.
И они не могли пристрелить Тоби, потому что тогда япошки узнали бы, что в окопе есть еще люди. Так и пришлось им смотреть на его мучения, пока тело его не затихло, а глаза не остекленели. Воспоминание об этом до сих пор действовало на Барта как удар электрического тока. И шепот Тоби: «О господи боже, Барт, избавь же меня от этого…» И его умоляющие глаза, что постепенно тускнели, как глаза умирающего кролика, и подергивались пленкой, пока не застыли. Тогда им хотелось кричать от радости, что все это, наконец, кончилось.
Барт крепче обнял Джэн. Джэн — вот что может защитить, загородить тебя от мыслей об Элфе и Тоби, от воспоминаний о джунглях, об одежде, пахнущей кровью и потом. Джэн может помочь ему вытравить воспоминания о тех других женщинах, о случайных встречах во время отпусков и увольнений, помочь ему обрести чувство надежности, постоянства, впервые обрести покой.
Ему вспомнилось, как он и еще несколько парней затеяли страшную драку в Ивакуни совсем незадолго перед отпуском. Он отогнал прочь это воспоминание. Нет, он не хочет сейчас думать об этом. Ни о чем, кроме того, что Джэн с ним.
«Если б я всегда мог возвращаться к ней, — подумал Барт, — тогда жизнь приобрела бы какое-то значение. Но такая девушка, как Джэн, ведь не станет ждать вечно — тем более и неизвестно, чего ей можно ждать. Нет, для этого она слишком хороша собой, ей надоест ожидание. Появятся другие парни…» Его рука крепче обхватила ее, и она прижалась к нему, зашептав ему куда-то в щеку ласковые слова. А тогда почему не привязать ее к себе? Это очень просто. Жениться на ней. Даже помолвки было б достаточно. Но что-то возмущалось в нем при одной мысли о том, чтобы связать себя с кем-то. Нет, парню нужна осторожность. Легко взвалить на себя брачные обязательства, да только выпутаться из них потом совсем нелегко, когда обнаружишь, что сделал ошибку.
И, будто прочитав его мысли, Джэн вдруг стала жесткой, неподатливой, он почувствовал, как она уперлась рукой ему в грудь, как бы пытаясь оттолкнуть его. Он притянул ее снова, но она не поддалась и вырвалась от него. Дыхание ее стало резким, хриплым. Барт испугался, услышав, с каким трудом она дышит. Он сел и пошарил под подушкой, ища фонарик. Джэн метнулась к нему, и кровь прилила к ее лицу, искаженному от страха. Кашель сотрясал ее тело. Она выхватила платок и поднесла к губам. Когда, наконец, она отняла платок ото рта, на ткани были пятна крови.
Джэн снова опустилась ему на плечо. Барт почувствовал, как дыхание ее стало медленней и спокойней. Рука ее больше не сжимала так отчаянно его руку.
— Принести воды? — спросил Барт. Во рту у него самого пересохло. Джэн кивнула.
Он осторожно прислонил ее к подушкам и выпрыгнул из постели, но когда он попытался двинуться в кухню, то обнаружил, что колени у него дрожат. Барт схватился за дверной косяк и простоял так с минуту, жадно, словно целительный эликсир, вдыхая сырой, прохладный воздух, поднимавшийся от озера.
— Я тебе чашку чаю принес, — сказал он, нежно целуя Джэн.
— Чудно!
Он взбил ей подушки и теперь смотрел, как она маленькими глотками пьет чай.
— Ну как ты себя чувствуешь?
— Превосходно, милый. Мне ужасно стыдно, что я такой переполох подняла.
— Пустяки, — он отмахнулся, — я вот думаю, с чего бы это… это…
Джэн пожала плечами.
— А может, ты рыбью косточку проглотила за ужином? От леща. Я помню один малый как-то косточку проглотил и проткнул себе сосудик в горле. Он тогда перетрухал страшно.
Джэн просияла.
— Так и есть, наверно. Я теперь даже вспоминаю, как я почувствовала, что у меня там косточка, и проглотила огромный кусище хлеба, чтоб ее протолкнуть.
«Ну конечно же, это была косточка. Это наверняка была косточка».
Барт радостно улыбнулся, и у него будто гора с плеч свалилась.
— Во всяком случае, когда в город вернемся, добудем тебе лекаря, чтоб он осмотрел горло.
— Ну да, ходить к врачу из-за какой-то рыбьей косточки? Нет уж. Да она у меня уже небось ночью выскочила, когда я кашляла.
— Все равно надо показаться лекарю, — заявил Барт, напуская на себя серьезность.
Джэн отодвинула чашку и села, обвив руками колени.
— Во сколько мы уезжаем?
— Есть автобус после обеда. Подходит?
— Да, в самый раз. Я хочу еще успеть обед приготовить для Дорин, к ее приходу. Ну, а сейчас надо вставать и начинать уборку.
Но когда она приподнялась, Барт с хозяйским видом снова опустил ее на подушку.
— Нет, уж ты лежи, родненькая, пока я тебе не разрешу встать, а в доме я сам приберу. И вообще мне начинает казаться, что ты вчера ночью все нарочно подстроила, чтоб от сегодняшней уборки избавиться, верно?
— Вот мошенник! — Джэн капризно наморщила носик. — Догадался, а я-то думала, что я все так хитро разыграла.
Лежа на спине, Джэн сквозь дверной проем видела, как над синей полоской неба плывут ватные облака. Она несколько раз глотнула слюну, чтоб убедиться, что горло у нее не болит. Боли не было, чувствовала она себя отлично. Конечно же, это была рыбья косточка. Она слышала, как Барт двигается там по веранде, насвистывая во время работы.
Джэн натянула халат поверх пижамы и пошла на кухню к Барту, но он был на улице — развешивал на веревке кухонные полотенца. И когда она видела его там, веснушчатого, раскрасневшегося, в шортах и рубашке защитного цвета, глаза у нее затуманились, и, прислонившись к двери, она вдруг начала смеяться от охватившего ее острого ощущения счастья и смеялась, пока он не остановил ее смех поцелуем.
«Ну и ну, — говорил себе Барт. — И не думал, что могу так сильно перепугаться, даже не подозревал, что она так много значит для меня. Да и не знал, что вообще могу относиться к кому-нибудь так».
«Чертовски все же мне повезло, что у меня есть Джэн, — сказал он себе. — С ней как-то уверенней себя в жизни чувствуешь, больше веришь в самого себя. Может быть, наконец, это настоящее».
Он усмехнулся про себя, представив, как, ткнув его в бок, закричал бы Чилла: «Ха! Ребя, гляньте-ка сюда! Барт Темплтон влип наконец!»
Барт устроился поудобнее на сиденье и тихонько потерся ладонью о плечо Джэн. Она улыбнулась, не поворачивая головы, и какое-то совсем новое чувство переполнило его сердце: если бы сейчас не было так много народу в автобусе, он бы непременно нагнулся и расцеловал ее.
Глава 6
— У вас все в порядке.
Глядя на его величественную голову с копной стальных волос, на широкие плечи, на сильные белые руки, Джэн чувствовала облегчение. Он лечил ее, когда у нее был плеврит, и присутствие его всегда действовало на нее одинаково. Стоило только ему войти в комнату, как его решительная быстрая походка, его непринужденная, простая манера обращения сразу же успокаивали ее. Вот и теперь тоже — ей сразу стало легче. Он взглянул на нее, в его больших, слегка навыкате глазах вспыхнул огонек, и одна щетинистая пушистая бровь недоуменно приподнялась:
— Совершенно не о чем беспокоиться, дорогая мисс Блейкли, — он улыбнулся своей обычной улыбкой, — вы отлично выглядите. Никаких следов от того плеврита не осталось. Надо сказать, вы легко отделались, противная была штука. Я боялся, что нам придется со временем откачать немного жидкости, но в результате лечения, вероятно, все рассосалось. Теперь вам нужно только побольше физических упражнений, бывайте почаще на воздухе и — как можно больше солнца, хотя, судя по вашему загару, вы так и поступаете.
Джэн кивнула. Глаза ее радостно сияли. Как замечательно, что она избавилась от страха, который охватывал ее каждый раз, когда она вспоминала о кровавых пятнах на платке. Она не решалась спросить его об этом, а когда, наконец, решилась, голос ее дрожал.
— А кровь, доктор?..
— Выкиньте это из головы, дорогая моя. Вероятно, вы проглотили рыбью косточку — вот и все.
Он отечески похлопал ее по плечу.
— Ну, и переживания тоже, я знаю.
Он возвышался над ней, большой, добродушный, сердечный, и в глазах его сверкали доверительные искорки.
— Признайтесь, ведь вы волновались, когда ваш молодой человек был в отъезде? Правда ведь?
Джэн прикусила губу. Потом вдруг часто заморгала и отвернулась. Он засмеялся.
— Ну, ну, теперь он вернулся, и все пойдет на лад. Надеюсь, в скором времени услышать о вашей свадьбе. Для вас это будет самое полезное.
Они двинулись к дверям, и голос его звучал теперь с отеческой лаской:
— Знаете, у вас, девушек, за то время, что ваши молодые люди были в армии, нервы немножко порасшатались. Но теперь-то уж все пойдет на лад.
Он протянул ей конверт.
— Возьмите рецепт и закажите это в аптеке. Это поможет вам избавиться от кашля, что беспокоит вас по утрам.
Он держал ее руку, и она чувствовала, как ей передаются его спокойствие и уверенность. Она положила на столик секретарши десять шиллингов шесть пенсов и спустилась по ступенькам на улицу с таким чувством, будто входит в новую жизнь.
И вот теперь она ждала троллейбуса, чтобы отправиться в город, встретиться там с Бартом и пойти с ним обедать. Но она была сейчас так возбуждена, что у нее не хватало терпения стоять на остановке и ждать.
Она взглянула на часы и подумала, что у нее хватит времени дойти через Вулумулу пешком. Застегнув плащ до самой шеи, она повязала на голову шарфик и направилась размашистым шагом вдоль аллеи к ступенькам, замыкающим улицу Викториа. Из старинных садов, из-за литых железных решеток доносился запах сырой земли. Никогда она не видела таких ярко-желтых гераней и настурций, как сегодня. Длинный склон Кэфидрал-стрит открывался перед ней от Вулумулу до собора Сейнт Мери Кэфидрал; тесные ряды домов, плавая в парах теплого влажного воздуха, казалось, слились в одну линию, а огромное дерево среди улицы возвышалось островом сверкающей листвы, в которую, словно драгоценные камни, были вправлены нежные розоватые бутоны.
Она подошла, и глаза ее при виде него ласково засветились, щеки раскраснелись от быстрого подъема, дыхание легко и часто вырывалось из полураскрытых губ.
— Привет, — сказал он, — ты рано.
Она улыбнулась.
«Я себя выдал, — подумал он. — Она догадалась, что я уже четверть часа здесь дожидаюсь». И он смущенно улыбнулся, как мальчишка, пойманный на месте преступления.
— Была у лекаря?
Она кивнула.
— Ну, можно не спрашивать, что он сказал.
Улыбка не сходила с ее лица.
— Ты выглядишь такой здоровой, что я не удивился бы, если б он с тебя двойную плату потребовал. А что же он все-таки сказал?
— То, что мы и думали. Это была рыбья косточка. И еще он сказал, что вообще я кровь с молоком.
— Ну, открыл Америку! — Барт взял ее под руку. — А еще что?
— Спортом надо побольше заниматься, побольше на солнце бывать и есть вовсю.
— Ну что ж, мне это нравится, особенно по части еды. Так куда мы отправимся?
— Куда хочешь.
— А как насчет Гарденз? Там в парке есть закусочная, и это единственное место в городе, где за тобой не выстраивается очередь и голодные обжоры не дышат тебе в затылок, пока ты ешь.
— Ну и прекрасно!
— Да, я получил наши фотографии. Там ты на некоторых неплохо вышла.
— Ой, как хорошо!
Они свернули на дорогу, ведущую через парк Домэйн позади галереи «Артс Гэлери». В воздухе носился запах недавно скошенной травы, и мокрая листва так шумно шелестела над их головой, что они даже не заметили, как кончился дождь. Джэн вздохнула — никогда еще ей не было так хорошо.
Барт сжал ее руку, захватил ее под свою и, положив кисть ее руки на свой рукав, нежно похлопал по ней ладонью.
«Нет здесь на площадке ни одной девчонки, которая бы ей в подметки годилась, — подумал он с гордостью, а потом в мозгу кометой пронеслась новая мысль: — Да и вообще такой, наверное, больше нет». Все, что было у них за последние три недели после возвращения из лачуги, все сильней и сильней убеждало его в этом. Музыка кончилась, но он продолжал прижимать ее к себе. Она вздохнула и медленно открыла глаза. Барт окинул ее взглядом: овальный вырез вечернего платья открывал ее шею и плечи, и, когда она шла, пышные складки шифоновой юбки колыхались.
— Встреть я тебя ночью на берегу в этом наряде, я поклясться был бы готов, что это русалка забрела в город.
— Русалки не забредают в город, — улыбнулась Джэн. — Они знают, что это опасно.
Грянуло джазовое попурри из экзотических звуков джунглей, и оба они отдались быстрому движению в ритм барабанной дроби, казалось, выбивавшей аккомпанемент стуку их сердец.
А там, за освещенным пространством палубы, в свете полной луны отливала серебром гладь залива. Зеленые и красные огоньки бакенов в проливе то вспыхивали, то гасли, ведя беспрерывный таинственный разговор. Вот уже показался форт Деннисон, его каменная башня белела в лунном свете. На западе повисла на фоне неба гигантская арка моста. Музыка смолкла, и Барт накинул плащ на плечи Джэн. Они спустились по ступенькам, и, ожидая, пока подадут сходни, он держал ее за руку. В их крови еще не улеглось веселое возбуждение танца.
— Жалко, что тебе приходится уходить, — произнес он с горечью и снова помрачнел.
Ей очень хотелось взять его с собой, но Дорин теперь стала такой несговорчивой. Раньше в такие вечера она отправлялась иногда ночевать к кому-нибудь из подруг, но теперь, верная своей угрозе, Дорин и не думала никуда уходить. Конечно, ее тоже нельзя винить, и все же возбуждение Джэн затухало, ее охватывала грусть при мысли, что сейчас они поцелуются на прощание у ее дверей, а потом снова, как и каждый вечер с той поры, что они вернулись из лачуги, она услышит его удаляющиеся шаги, и этим на сегодня все кончится.
Глава 7
Странно, что Дорин оставила ей записку в такой поздний час. Разве только это предупреждение, чтоб она не приглашала Барта в дом на чашку чаю, как это бывало иногда. Джэн почувствовала, что в ней вдруг вспыхнуло раздражение. В конце концов ведь она никогда не звала его в дом так поздно. Она взглянула на бумажку, исписанную размашистым почерком Дорин:
«Решила переночевать у Мёрл, так что квартира в твоем распоряжении. Бог с тобой! Позвони мне, когда горизонт очистится». Внизу был аккуратно выведен номер телефона.
Она передала записку Барту. Лицо его сразу просияло. Он взял у нее ключ и, схватив ее под руку, почти бегом бросился с ней по вестибюлю.
— Не будем терять время. После этого я, пожалуй, начну верить в чудеса и в то, что сестра твоя — ангел.
Из маленькой квартирки, словно из сырой пещеры, в лицо им пахнуло спертым воздухом. Запах утекающего газа пропитал все вокруг, но комнатка была веселенькая и приветливая, подушки весело пестрели на холщовом покрове диванов, свет лампы отражался на стенках вазы с геранью, стоящей посреди стола, — во всем была видна хозяйская рука Дорин, чувствовалось ее умение превратить тесную конуру на самом дне светового колодца[5] в человеческое жилье. Честный, прямой взгляд Дорин смотрел на них с фотографии, где она была снята в военной форме ABAC — Женской вспомогательной службы австралийских сухопутных войск. Барт глянул на фотографию, с удивлением покачал головой и торжественно взял под козырек.
— В один прекрасный день, если не поостеречься, я самым настоящим образом могу влюбиться в твою сестру. Конечно, если она и впредь будет поступать, как сегодня.
Джэн улыбнулась, зажгла газ на кухне и поставила кофе. Записка Дорин была как отсрочка приговора, отодвигавшая грустный момент, когда Барт уходил и тоскливое чувство одиночества неизбежно охватывало ее. Приятная эта неожиданность безмерно взволновала ее, и не только потому, что они с Бартом смогут остаться вместе на всю ночь, хотя и это было теперь для нее бесконечно дорого, — неожиданность эта привела ее в какое-то странное счастливое возбуждение, незнакомое ей доселе. Сердце ее бешено запрыгало, в глазах поплыл туман, и, когда она ставила на стол чашки, руки у нее дрожали.
И, готовя ужин, она разговаривала сама с собой в маленькой кухоньке. «Каждая ночь, что мы проводим вместе, так важна для нас, — говорила она себе. — Между нами возникает какая-то связь, которую не так-то просто будет разорвать во время новой разлуки, нечто такое, чего я не могу объяснить словами, но что будет по-настоящему прочным, и когда-нибудь в такую вот ночь он, как и я, поймет это, и тогда он не бросит меня больше никогда, ни за что».
Барт тоже словно услышал об отсрочке смертного приговора. Они целовались, пили кофе, смеялись, доедали остатки шоколадного торта, испеченного Дорин, и на душе у Барта становилось светлее.
Потом он сбросил с дивана покрывало и подушки и выключил свет. И когда он обнимал ее, в мозгу его вспыхнула мысль: как непохоже это на все, что было у него до сих пор. Потом их тела словно растворились друг в друге, пламя охватило Барта, горячая волна подняла, захватила его, и он уже не принадлежал больше себе, целиком отдавшись последнему, почти мучительному напряжению страсти.
Барт вздрогнул, потом проснулся, мгновение пролежал неподвижно, настороженно прислушиваясь к чему-то, вскочил с постели и нащупал выключатель на стене. Вспыхнул свет. Он схватил ее за плечи, сразу ощутив, как напряглось ее тело. Глаза у нее закатились, дыхание стало прерывистым. В груди раздавался хрип. Наконец начался кашель, и она почувствовала солоноватый теплый привкус крови во рту. Барт схватил со стула полотенце и поднес к ее губам, на нем проступило багровое пятно. Когда приступ кашля прошел, Барт заставил ее выпить микстуру против кашля, которую прописал ей доктор, но лекарство подействовало лишь на минуту. Потом новый приступ кашля стал сотрясать ее тело.
Звезды опустились к горизонту, и оконечность Южного Креста скрылась за холмом. Наконец он решился на цыпочках прокрасться в дом и долго стоял в спальной, пока глаза не привыкли к темноте и он не стал различать под москитною сеткой смутные очертания ее тела. Он тихонечко ляжет рядом, не притрагиваясь к ней. Сама ее близость успокоит его.
Потом он снял одежду и постоял немного у открытой двери, наслаждаясь прикосновением ветерка к обнаженному телу. Он осторожно нащупал москитную сетку и юркнул под нее. Матрас прогнулся под его тяжестью. Джэн встрепенулась и произнесла его имя. Барт лежал молча, стараясь сдерживать дыхание, чтобы не разбудить ее.
II
Он проснулся, потрясенный гнетущим ночным кошмаром, и теперь лежал, напряженно всматриваясь в ночь сквозь бледный прямоугольник распахнутой двери. Он ничего не мог вспомнить из своего сна, кроме того, что там был Тоби.За перилами веранды можно было разглядеть лишь черные края холмов да узкий месяц, в бледном свете которого проступали темные силуэты деревьев. Джэн лежала в изгибе его руки, положив голову ему на плечо. Ее волосы щекотали ему лицо, всем своим телом от плеча до ступни он ощущал теплое прикосновение ее гибкого тела. Дыхание ее было легким и частым. Он чувствовал у своей груди биение ее сердца, быстрого и трепетного, как птица. При мысли, что это их последняя ночь, он почувствовал грусть. Завтра Джэн вернется на работу, а он окунется в бессмысленную сутолоку, на которую, как правило, обрекает тебя отпуск, где бы ты его ни проводил.
Как разрозненные куски разорванной киноленты, в памяти его промелькнули сценки из времен его прежних отпусков. Как они «давали дрозда» с Чиллой и Тоби в Таунсвилле, и обоих их забрала военная полиция, и они лезли драться пьяные.
И еще была потасовка с тремя янки из-за девочек, когда Чиллу уволокли прочь, а он продолжал кричать и ругаться, и им пришлось затащить его в темное парадное и держать там, зажав ему рот, пока не пройдет военная полиция.
И еще как сразу после Финшафена они пошли в первый же вечер в увольнение в Брисбене и так нализались пива, что едва стояли на ногах и едва добрались до одного из разрешенных полицией домов на темной улице и стали там в очередь. Он вспомнил, как они стояли там в очереди под дождем. Их совсем развезло, и они промокли насквозь, и все там в очереди отпускали непристойные шуточки. А больше всего ему запомнилось, как он вдруг сразу протрезвел, выбравшись из постели, где проститутка уже быстро совершала привычные приготовления к приему следующего посетителя.
Здесь, в эту ночь на взморье, он почти забыл, что существует такая вещь, как бордели, что бывали времена, когда он специально бродил по городу в поисках их синего фонаря или просто женщины, которую покупают так же бездушно и спокойно, как покупают бутылку пива.
Он вспомнил последний вечер перед отправкой в Тэрэкэн, и как Пит Уорбэтон все хвастался, что подцепил девушку из общества, с которой он познакомился в местной столовке, и какие несчастные у него потом были глаза, когда он обнаружил, что подцепил еще и кое-что другое и что за эти безумные дни и еще более безумные ночи ему пришлось расплачиваться «лошадиной дозой» и из-за этого его сразу вышибли из их отряда.
Луна опустилась за холм. В дверном просвете теперь был только кусок бледного неба. Тараторка-трясогузка то трещала, то умолкала за домом, москиты злобно жужжали, ударяясь о сетку.
Были и другие картины прошлого, которые ему хотелось бы вычеркнуть из памяти. Но они возникали перед ним с непреодолимой и ужасающей ясностью. Он вспомнил, как они сидели, скрючившись, в грязном окопчике в Финшафене, не решаясь произнести ни звука, потому что кругом в джунглях были япошки и они все время окликали их своими монотонными певучими голосами, понося их или суля им то одно, то другое в надежде выманить их из окопа. Под конец вдруг не выдержал Тоби. Он схватил винтовку и, вспрыгнув на бруствер, стал выкрикивать ругательства, разнося японцев, затаившихся в джунглях. Потом забормотал пулемет, и Тоби свалился прямо на них, забрызгав их кровью. У него был оторван затылок, и он лежал там в окопе, уставившись на них глазами, в которых больше не оставалось ничего человеческого. Трудно себе представить, что человек может жить, когда у него оторвано полчерепа, но Тоби был жив и, глядя на них отчаянным, страдающим взглядом, он все шептал, захлебываясь и хрипя, и умолял всадить в него пулю. У них не оставалось морфия — весь извели, когда Элф получил пулю в живот. А теперь Элф был мертв, и от его скрюченного тела несло невыразимым зловонием, от которого некуда было спрятаться.
И они не могли пристрелить Тоби, потому что тогда япошки узнали бы, что в окопе есть еще люди. Так и пришлось им смотреть на его мучения, пока тело его не затихло, а глаза не остекленели. Воспоминание об этом до сих пор действовало на Барта как удар электрического тока. И шепот Тоби: «О господи боже, Барт, избавь же меня от этого…» И его умоляющие глаза, что постепенно тускнели, как глаза умирающего кролика, и подергивались пленкой, пока не застыли. Тогда им хотелось кричать от радости, что все это, наконец, кончилось.
Барт крепче обнял Джэн. Джэн — вот что может защитить, загородить тебя от мыслей об Элфе и Тоби, от воспоминаний о джунглях, об одежде, пахнущей кровью и потом. Джэн может помочь ему вытравить воспоминания о тех других женщинах, о случайных встречах во время отпусков и увольнений, помочь ему обрести чувство надежности, постоянства, впервые обрести покой.
Ему вспомнилось, как он и еще несколько парней затеяли страшную драку в Ивакуни совсем незадолго перед отпуском. Он отогнал прочь это воспоминание. Нет, он не хочет сейчас думать об этом. Ни о чем, кроме того, что Джэн с ним.
«Если б я всегда мог возвращаться к ней, — подумал Барт, — тогда жизнь приобрела бы какое-то значение. Но такая девушка, как Джэн, ведь не станет ждать вечно — тем более и неизвестно, чего ей можно ждать. Нет, для этого она слишком хороша собой, ей надоест ожидание. Появятся другие парни…» Его рука крепче обхватила ее, и она прижалась к нему, зашептав ему куда-то в щеку ласковые слова. А тогда почему не привязать ее к себе? Это очень просто. Жениться на ней. Даже помолвки было б достаточно. Но что-то возмущалось в нем при одной мысли о том, чтобы связать себя с кем-то. Нет, парню нужна осторожность. Легко взвалить на себя брачные обязательства, да только выпутаться из них потом совсем нелегко, когда обнаружишь, что сделал ошибку.
И, будто прочитав его мысли, Джэн вдруг стала жесткой, неподатливой, он почувствовал, как она уперлась рукой ему в грудь, как бы пытаясь оттолкнуть его. Он притянул ее снова, но она не поддалась и вырвалась от него. Дыхание ее стало резким, хриплым. Барт испугался, услышав, с каким трудом она дышит. Он сел и пошарил под подушкой, ища фонарик. Джэн метнулась к нему, и кровь прилила к ее лицу, искаженному от страха. Кашель сотрясал ее тело. Она выхватила платок и поднесла к губам. Когда, наконец, она отняла платок ото рта, на ткани были пятна крови.
Джэн снова опустилась ему на плечо. Барт почувствовал, как дыхание ее стало медленней и спокойней. Рука ее больше не сжимала так отчаянно его руку.
— Принести воды? — спросил Барт. Во рту у него самого пересохло. Джэн кивнула.
Он осторожно прислонил ее к подушкам и выпрыгнул из постели, но когда он попытался двинуться в кухню, то обнаружил, что колени у него дрожат. Барт схватился за дверной косяк и простоял так с минуту, жадно, словно целительный эликсир, вдыхая сырой, прохладный воздух, поднимавшийся от озера.
III
На рассвете Барт украдкой выскользнул из комнаты. Когда через некоторое время он на цыпочках вошел, чтобы посмотреть, спит ли Джэн, она улыбнулась ему, не поднимая головы с подушки. Барт присел на краешек кровати. Было ясное утро, солнечные блики плясали на поверхности озера, и Джэн была точно такая же, как всегда. Барту даже не верилось, что этой ночью он пережил панический страх, от которого у него дрожали колени и казалось, будто что-то оборвалось внутри.— Я тебе чашку чаю принес, — сказал он, нежно целуя Джэн.
— Чудно!
Он взбил ей подушки и теперь смотрел, как она маленькими глотками пьет чай.
— Ну как ты себя чувствуешь?
— Превосходно, милый. Мне ужасно стыдно, что я такой переполох подняла.
— Пустяки, — он отмахнулся, — я вот думаю, с чего бы это… это…
Джэн пожала плечами.
— А может, ты рыбью косточку проглотила за ужином? От леща. Я помню один малый как-то косточку проглотил и проткнул себе сосудик в горле. Он тогда перетрухал страшно.
Джэн просияла.
— Так и есть, наверно. Я теперь даже вспоминаю, как я почувствовала, что у меня там косточка, и проглотила огромный кусище хлеба, чтоб ее протолкнуть.
«Ну конечно же, это была косточка. Это наверняка была косточка».
Барт радостно улыбнулся, и у него будто гора с плеч свалилась.
— Во всяком случае, когда в город вернемся, добудем тебе лекаря, чтоб он осмотрел горло.
— Ну да, ходить к врачу из-за какой-то рыбьей косточки? Нет уж. Да она у меня уже небось ночью выскочила, когда я кашляла.
— Все равно надо показаться лекарю, — заявил Барт, напуская на себя серьезность.
Джэн отодвинула чашку и села, обвив руками колени.
— Во сколько мы уезжаем?
— Есть автобус после обеда. Подходит?
— Да, в самый раз. Я хочу еще успеть обед приготовить для Дорин, к ее приходу. Ну, а сейчас надо вставать и начинать уборку.
Но когда она приподнялась, Барт с хозяйским видом снова опустил ее на подушку.
— Нет, уж ты лежи, родненькая, пока я тебе не разрешу встать, а в доме я сам приберу. И вообще мне начинает казаться, что ты вчера ночью все нарочно подстроила, чтоб от сегодняшней уборки избавиться, верно?
— Вот мошенник! — Джэн капризно наморщила носик. — Догадался, а я-то думала, что я все так хитро разыграла.
Лежа на спине, Джэн сквозь дверной проем видела, как над синей полоской неба плывут ватные облака. Она несколько раз глотнула слюну, чтоб убедиться, что горло у нее не болит. Боли не было, чувствовала она себя отлично. Конечно же, это была рыбья косточка. Она слышала, как Барт двигается там по веранде, насвистывая во время работы.
Джэн натянула халат поверх пижамы и пошла на кухню к Барту, но он был на улице — развешивал на веревке кухонные полотенца. И когда она видела его там, веснушчатого, раскрасневшегося, в шортах и рубашке защитного цвета, глаза у нее затуманились, и, прислонившись к двери, она вдруг начала смеяться от охватившего ее острого ощущения счастья и смеялась, пока он не остановил ее смех поцелуем.
IV
Они смотрели с верхнего этажа автобуса на сверкающее море, взбудораженное норд-вестом. Джэн казалось, что море в этот день было синее, чем всегда, пенные гребни волн белее, а пески пляжей Наррабин и Коларой золотились еще нежнее, чем прежде. Гладь лагуны Ди Уай, пестреющая чайками, чьи крылья сверкали неправдоподобной белизной, раскинулась, словно приют мира и тишины среди песчаных холмов берега. Стройные силуэты норфолкских сосен за пляжем Мэнли темнели на фоне рябившего белыми барашками неба. В этом мире, полном жизни и красок, в мире, где, поминутно срываясь у них с губ, журчал смех, просто невозможно было грустить и не думать о счастье.«Ну и ну, — говорил себе Барт. — И не думал, что могу так сильно перепугаться, даже не подозревал, что она так много значит для меня. Да и не знал, что вообще могу относиться к кому-нибудь так».
«Чертовски все же мне повезло, что у меня есть Джэн, — сказал он себе. — С ней как-то уверенней себя в жизни чувствуешь, больше веришь в самого себя. Может быть, наконец, это настоящее».
Он усмехнулся про себя, представив, как, ткнув его в бок, закричал бы Чилла: «Ха! Ребя, гляньте-ка сюда! Барт Темплтон влип наконец!»
Барт устроился поудобнее на сиденье и тихонько потерся ладонью о плечо Джэн. Она улыбнулась, не поворачивая головы, и какое-то совсем новое чувство переполнило его сердце: если бы сейчас не было так много народу в автобусе, он бы непременно нагнулся и расцеловал ее.
Глава 6
I
Доктор осмотрел ей горло.— У вас все в порядке.
Глядя на его величественную голову с копной стальных волос, на широкие плечи, на сильные белые руки, Джэн чувствовала облегчение. Он лечил ее, когда у нее был плеврит, и присутствие его всегда действовало на нее одинаково. Стоило только ему войти в комнату, как его решительная быстрая походка, его непринужденная, простая манера обращения сразу же успокаивали ее. Вот и теперь тоже — ей сразу стало легче. Он взглянул на нее, в его больших, слегка навыкате глазах вспыхнул огонек, и одна щетинистая пушистая бровь недоуменно приподнялась:
— Совершенно не о чем беспокоиться, дорогая мисс Блейкли, — он улыбнулся своей обычной улыбкой, — вы отлично выглядите. Никаких следов от того плеврита не осталось. Надо сказать, вы легко отделались, противная была штука. Я боялся, что нам придется со временем откачать немного жидкости, но в результате лечения, вероятно, все рассосалось. Теперь вам нужно только побольше физических упражнений, бывайте почаще на воздухе и — как можно больше солнца, хотя, судя по вашему загару, вы так и поступаете.
Джэн кивнула. Глаза ее радостно сияли. Как замечательно, что она избавилась от страха, который охватывал ее каждый раз, когда она вспоминала о кровавых пятнах на платке. Она не решалась спросить его об этом, а когда, наконец, решилась, голос ее дрожал.
— А кровь, доктор?..
— Выкиньте это из головы, дорогая моя. Вероятно, вы проглотили рыбью косточку — вот и все.
Он отечески похлопал ее по плечу.
— Ну, и переживания тоже, я знаю.
Он возвышался над ней, большой, добродушный, сердечный, и в глазах его сверкали доверительные искорки.
— Признайтесь, ведь вы волновались, когда ваш молодой человек был в отъезде? Правда ведь?
Джэн прикусила губу. Потом вдруг часто заморгала и отвернулась. Он засмеялся.
— Ну, ну, теперь он вернулся, и все пойдет на лад. Надеюсь, в скором времени услышать о вашей свадьбе. Для вас это будет самое полезное.
Они двинулись к дверям, и голос его звучал теперь с отеческой лаской:
— Знаете, у вас, девушек, за то время, что ваши молодые люди были в армии, нервы немножко порасшатались. Но теперь-то уж все пойдет на лад.
Он протянул ей конверт.
— Возьмите рецепт и закажите это в аптеке. Это поможет вам избавиться от кашля, что беспокоит вас по утрам.
Он держал ее руку, и она чувствовала, как ей передаются его спокойствие и уверенность. Она положила на столик секретарши десять шиллингов шесть пенсов и спустилась по ступенькам на улицу с таким чувством, будто входит в новую жизнь.
II
Облака низко стлались над многоэтажными зданиями, нависая над ними сплошным ватным куполом бледно-серого цвета. Теплый летний ливень падал такой плотной стеной, что, казалось, протяни руку и наткнешься на эту стену. Джэн остановилась па минутку под платаном, укрывшись возле его пестрого, точно леопардова шкура, ствола и прислушивалась к стуку капель по листьям. Она переступала с ноги на ногу, будто танцуя в такт воображаемой музыке. Заключительные слова доктора благословением звучали в ее ушах. Она даже не знала как следует, чего она боялась, но самые разнообразные, неясные и невысказанные страхи теснились в ее мозгу. Слова доктора рассеяли все страхи, а его добродушная насмешка над нервозными женщинами только еще раз показала ей, какими нелепыми были эти страхи.И вот теперь она ждала троллейбуса, чтобы отправиться в город, встретиться там с Бартом и пойти с ним обедать. Но она была сейчас так возбуждена, что у нее не хватало терпения стоять на остановке и ждать.
Она взглянула на часы и подумала, что у нее хватит времени дойти через Вулумулу пешком. Застегнув плащ до самой шеи, она повязала на голову шарфик и направилась размашистым шагом вдоль аллеи к ступенькам, замыкающим улицу Викториа. Из старинных садов, из-за литых железных решеток доносился запах сырой земли. Никогда она не видела таких ярко-желтых гераней и настурций, как сегодня. Длинный склон Кэфидрал-стрит открывался перед ней от Вулумулу до собора Сейнт Мери Кэфидрал; тесные ряды домов, плавая в парах теплого влажного воздуха, казалось, слились в одну линию, а огромное дерево среди улицы возвышалось островом сверкающей листвы, в которую, словно драгоценные камни, были вправлены нежные розоватые бутоны.
III
Возбуждение ее усилилось, когда она дошла до вершины холма, где ее ожидал Барт. Он увидел ее издали. Ее фигура в красном дождевом плаще ярким пятном передвигалась на фоне мрачного песчаника собора Сейнт Мери и увенчанного башенками здания Реджистри Офис, вздымавшегося за собором. Барт был потрясен грацией ее движений и ее красотой, особенно ярко блиставшей в этот тусклый день. «Вот оно, Барт, мой мальчик, — сказал он себе, — вот оно, настоящее».Она подошла, и глаза ее при виде него ласково засветились, щеки раскраснелись от быстрого подъема, дыхание легко и часто вырывалось из полураскрытых губ.
— Привет, — сказал он, — ты рано.
Она улыбнулась.
«Я себя выдал, — подумал он. — Она догадалась, что я уже четверть часа здесь дожидаюсь». И он смущенно улыбнулся, как мальчишка, пойманный на месте преступления.
— Была у лекаря?
Она кивнула.
— Ну, можно не спрашивать, что он сказал.
Улыбка не сходила с ее лица.
— Ты выглядишь такой здоровой, что я не удивился бы, если б он с тебя двойную плату потребовал. А что же он все-таки сказал?
— То, что мы и думали. Это была рыбья косточка. И еще он сказал, что вообще я кровь с молоком.
— Ну, открыл Америку! — Барт взял ее под руку. — А еще что?
— Спортом надо побольше заниматься, побольше на солнце бывать и есть вовсю.
— Ну что ж, мне это нравится, особенно по части еды. Так куда мы отправимся?
— Куда хочешь.
— А как насчет Гарденз? Там в парке есть закусочная, и это единственное место в городе, где за тобой не выстраивается очередь и голодные обжоры не дышат тебе в затылок, пока ты ешь.
— Ну и прекрасно!
— Да, я получил наши фотографии. Там ты на некоторых неплохо вышла.
— Ой, как хорошо!
Они свернули на дорогу, ведущую через парк Домэйн позади галереи «Артс Гэлери». В воздухе носился запах недавно скошенной травы, и мокрая листва так шумно шелестела над их головой, что они даже не заметили, как кончился дождь. Джэн вздохнула — никогда еще ей не было так хорошо.
Барт сжал ее руку, захватил ее под свою и, положив кисть ее руки на свой рукав, нежно похлопал по ней ладонью.
IV
Прогулочный катер шел через залив, возвращаясь к пристани. Саксофоны подхватили мелодию оркестра и понесли ее над водой. Барт легонько насвистывал мотив, склонившись к волосам Джэн и прижимая ее к себе.«Нет здесь на площадке ни одной девчонки, которая бы ей в подметки годилась, — подумал он с гордостью, а потом в мозгу кометой пронеслась новая мысль: — Да и вообще такой, наверное, больше нет». Все, что было у них за последние три недели после возвращения из лачуги, все сильней и сильней убеждало его в этом. Музыка кончилась, но он продолжал прижимать ее к себе. Она вздохнула и медленно открыла глаза. Барт окинул ее взглядом: овальный вырез вечернего платья открывал ее шею и плечи, и, когда она шла, пышные складки шифоновой юбки колыхались.
— Встреть я тебя ночью на берегу в этом наряде, я поклясться был бы готов, что это русалка забрела в город.
— Русалки не забредают в город, — улыбнулась Джэн. — Они знают, что это опасно.
Грянуло джазовое попурри из экзотических звуков джунглей, и оба они отдались быстрому движению в ритм барабанной дроби, казалось, выбивавшей аккомпанемент стуку их сердец.
А там, за освещенным пространством палубы, в свете полной луны отливала серебром гладь залива. Зеленые и красные огоньки бакенов в проливе то вспыхивали, то гасли, ведя беспрерывный таинственный разговор. Вот уже показался форт Деннисон, его каменная башня белела в лунном свете. На западе повисла на фоне неба гигантская арка моста. Музыка смолкла, и Барт накинул плащ на плечи Джэн. Они спустились по ступенькам, и, ожидая, пока подадут сходни, он держал ее за руку. В их крови еще не улеглось веселое возбуждение танца.
— Жалко, что тебе приходится уходить, — произнес он с горечью и снова помрачнел.
Ей очень хотелось взять его с собой, но Дорин теперь стала такой несговорчивой. Раньше в такие вечера она отправлялась иногда ночевать к кому-нибудь из подруг, но теперь, верная своей угрозе, Дорин и не думала никуда уходить. Конечно, ее тоже нельзя винить, и все же возбуждение Джэн затухало, ее охватывала грусть при мысли, что сейчас они поцелуются на прощание у ее дверей, а потом снова, как и каждый вечер с той поры, что они вернулись из лачуги, она услышит его удаляющиеся шаги, и этим на сегодня все кончится.
Глава 7
I
Ключ от квартиры лежал в почтовом ящике: Дорин оставляла его там в последнее время, так как свой Джэн потеряла. Барт медлил, ему не хотелось уходить, и он наблюдал, как Джэн вынула из конверта завернутый в записку ключ и теперь расправляла записку.Странно, что Дорин оставила ей записку в такой поздний час. Разве только это предупреждение, чтоб она не приглашала Барта в дом на чашку чаю, как это бывало иногда. Джэн почувствовала, что в ней вдруг вспыхнуло раздражение. В конце концов ведь она никогда не звала его в дом так поздно. Она взглянула на бумажку, исписанную размашистым почерком Дорин:
«Решила переночевать у Мёрл, так что квартира в твоем распоряжении. Бог с тобой! Позвони мне, когда горизонт очистится». Внизу был аккуратно выведен номер телефона.
Она передала записку Барту. Лицо его сразу просияло. Он взял у нее ключ и, схватив ее под руку, почти бегом бросился с ней по вестибюлю.
— Не будем терять время. После этого я, пожалуй, начну верить в чудеса и в то, что сестра твоя — ангел.
Из маленькой квартирки, словно из сырой пещеры, в лицо им пахнуло спертым воздухом. Запах утекающего газа пропитал все вокруг, но комнатка была веселенькая и приветливая, подушки весело пестрели на холщовом покрове диванов, свет лампы отражался на стенках вазы с геранью, стоящей посреди стола, — во всем была видна хозяйская рука Дорин, чувствовалось ее умение превратить тесную конуру на самом дне светового колодца[5] в человеческое жилье. Честный, прямой взгляд Дорин смотрел на них с фотографии, где она была снята в военной форме ABAC — Женской вспомогательной службы австралийских сухопутных войск. Барт глянул на фотографию, с удивлением покачал головой и торжественно взял под козырек.
— В один прекрасный день, если не поостеречься, я самым настоящим образом могу влюбиться в твою сестру. Конечно, если она и впредь будет поступать, как сегодня.
Джэн улыбнулась, зажгла газ на кухне и поставила кофе. Записка Дорин была как отсрочка приговора, отодвигавшая грустный момент, когда Барт уходил и тоскливое чувство одиночества неизбежно охватывало ее. Приятная эта неожиданность безмерно взволновала ее, и не только потому, что они с Бартом смогут остаться вместе на всю ночь, хотя и это было теперь для нее бесконечно дорого, — неожиданность эта привела ее в какое-то странное счастливое возбуждение, незнакомое ей доселе. Сердце ее бешено запрыгало, в глазах поплыл туман, и, когда она ставила на стол чашки, руки у нее дрожали.
И, готовя ужин, она разговаривала сама с собой в маленькой кухоньке. «Каждая ночь, что мы проводим вместе, так важна для нас, — говорила она себе. — Между нами возникает какая-то связь, которую не так-то просто будет разорвать во время новой разлуки, нечто такое, чего я не могу объяснить словами, но что будет по-настоящему прочным, и когда-нибудь в такую вот ночь он, как и я, поймет это, и тогда он не бросит меня больше никогда, ни за что».
Барт тоже словно услышал об отсрочке смертного приговора. Они целовались, пили кофе, смеялись, доедали остатки шоколадного торта, испеченного Дорин, и на душе у Барта становилось светлее.
Потом он сбросил с дивана покрывало и подушки и выключил свет. И когда он обнимал ее, в мозгу его вспыхнула мысль: как непохоже это на все, что было у него до сих пор. Потом их тела словно растворились друг в друге, пламя охватило Барта, горячая волна подняла, захватила его, и он уже не принадлежал больше себе, целиком отдавшись последнему, почти мучительному напряжению страсти.
II
Под утро она проснулась от страшного ночного кошмара. Барт был здесь, рядом с ней, в узкой постели, и ей показалось, что на нее давит огромная тень его тела. Она оттолкнула его руку, пытаясь высвободиться.Барт вздрогнул, потом проснулся, мгновение пролежал неподвижно, настороженно прислушиваясь к чему-то, вскочил с постели и нащупал выключатель на стене. Вспыхнул свет. Он схватил ее за плечи, сразу ощутив, как напряглось ее тело. Глаза у нее закатились, дыхание стало прерывистым. В груди раздавался хрип. Наконец начался кашель, и она почувствовала солоноватый теплый привкус крови во рту. Барт схватил со стула полотенце и поднес к ее губам, на нем проступило багровое пятно. Когда приступ кашля прошел, Барт заставил ее выпить микстуру против кашля, которую прописал ей доктор, но лекарство подействовало лишь на минуту. Потом новый приступ кашля стал сотрясать ее тело.