Когда герцог поднял вопрос о желательности встречи между Гитлером и премьер-министром Болдуином в целях развития англо-германских отношений, Эдуард VIII воскликнул: «Я сам хочу поговорить с господином Гитлером и готов сделать это здесь или в Германии. Пожалуйста, передайте это ему».
По словам «нацистского герцога», король понимал, что в рамках британской политической системы это будет нелегко осуществить, и просил герцога держать в секрете их беседу, поскольку его «решение содействовать сближению Германии и Англии встретит множество препятствий, если общественность слишком рано узнает об этом».
В полдень 7 марта, когда Гитлер заявлял рейхстагу, что «у нас нет территориальных претензий в Европе», 35-тысячные экспедиционные силы рейхсвера вошли в «их будущие мирные казармы в западных провинциях рейха». Это была суббота, день накануне одного из многих уик-эндов, которые Гитлер испортил своими внезапными атаками.
Для французов это был «страшный шок». Но, как и говорил Канарис Гитлеру, французское командование ни на дюйм не двинуло свои войска в сторону Рейнской области без одобрения со стороны Лондона. В понедельник Иден прибыл в Париж, но лишь для консультаций со своими французскими партнерами перед выступлением в Лиге Наций, вместо принятия решительных действий.
Еще через два дня, 11 марта Фланден прибыл в Лондон на чрезвычайное заседание в Сент-Джеймском дворце[37]. Критические замечания мистера Черчилля, изложенные в «Надвигающемся шторме», не полностью отражали эти суматошные и решительные дни.
Пока выдвигались войска, в Берлине тоже была суматоха. Все антенны МИДа и абвера были нацелены на поиск любой зарубежной реакции. Как атташе, так и агенты Канариса сидели на телефонах и телеграфе, чтобы вовремя дать нужную информацию. На Вильгельмштрассе Гитлер в компании с Бломбергом и фон Нейратом с замиранием сердца ждал откликов на его акцию.
Новости из Парижа были серьезными, но не безнадежными. Оба атташе из Лондона и Парижа сообщали, что ответная реакция есть дело дней, но не часов. На ситуацию нал ожил ся и кризис в британском правительстве, вызванный расколом между политическими и военными руководителями страны.
В Англии руководство военного министерства и Адмиралтейства требовало немедленных действий, тогда как политиканы под руководством Болдуина, по-видимому, панически боялись войны. Позиция британских генералов и адмиралов была очевидна для германских атташе капитана Васснера и полковника Гайера, курсировавших между посольством и Уайтхоллом, отчаянно пытаясь смягчить обстановку.
В понедельник утром капитан Васснер прибыл в Адмиралтейство в надежде встретиться с адмиралом Уильямом Джеймсом, заместителем начальника штаба ВМФ, и выяснить, не планирует ли флотское руководство объявить мобилизацию. Ему ответили, что сэр Уильям слишком занят и не может его принять. Его направили к контр-адмиралу Дж. Трупу, начальнику военно-морской разведки, которого он нашел мрачным и озабоченным. Результатом его переговоров стала телеграмма в штаб германского ВМФ, отражающая его мнение, что экспедиционные силы Великобритании готовы принять участие в совместных действиях с французами в Рейнской области.
В то время, пока Васснер зондировал обстановку в Адмиралтействе, барон Гайер выслушивал в министерстве обороны жалобы генерала Паунелла, начальника разведки министерства, на то, что он «ввел в заблуждение британское правительство в отношении германских намерений и перевооружения». К его удивлению, его впустили в святая святых – в отдел изучения Германии, куда его никогда не впускали. Там он выслушал еще более резкие слова и был допущен к обозрению сверхсекретных карт отдела, отражавших расположение британских и французских войск, готовых к немедленному вторжению в Рейнскую область.
В действительности англичане не планировали вторжения и даже удерживали французов от выдвижения войск. Необычные действия военных были единственным, что могло предпринять военное министерство в свете решений Даунинг-стрит о невмешательстве. Паунелл и его коллеги надеялись, что увиденное полковником сможет повлиять на действия немцев.
Сейчас мы знаем, что полковник Гайер был действительно потрясен увиденным и немедленно сообщил о своих опасениях в Берлин. Он вернулся в посольство и сразу же отбил телеграмму: «Ситуация критическая. Вероятность войны или мира пятьдесят на пятьдесят»[38].
В Берлине у всех нервы были на пределе. В операции Winteruebung (так теперь называлась бывшая операция «Упражнение») было что-то нереальное. В свете телеграмм Васснера и Гайера казалось, что вся операция «Зима-Упражнение») висит на волоске.
Генералы хмуро сидели в картографическом зале военного министерства, готовые, если понадобится, в любой момент дать приказ об отступлении войскам в Рейнской области. Генерал фон Бломберг был так же подавлен и удручен, как и остальные. Получив в понедельник сразу после полудня телеграмму Гайера о пятидесяти процентах шансов на успех, он тут же ринулся в рейхсканцелярию к Гитлеру и потребовал немедленной эвакуации Ахена, Трира и Саарбрюккена.
Гитлер сделал своему военному министру выговор за паникерство, но это в значительной мере было позой. Как он позже признался одному из своих помощников в разработке плана операции полковнику Бернарду фон Лоссбергу, он вовсе не был столь спокоен, как могло показаться.
«Это было моим самым рискованным внешнеполитическим решением. В ту суматошную неделю марта 1936 года я не раз думал, что больше не пойду на подобное испытание, как минимум, в течение десяти лет».
В среду утром, вернувшись из очередного вояжа на Уайтхолл, полковник Гайер и капитан Васснер явились к послу фон Хешу с докладом о своей оценке ситуации. Они убеждали его официально сообщить Берлину, что если рейхсвер немедленно не отведет свои части, то война станет неизбежной. Присутствовавший при этом столкновении корреспондент официального германского агентства новостей Фриц Гессе, исполнявший также обязанности пресс-атташе, отметил в своем дневнике: «Мы были уверены… что опасность войны очень близка и что Франция в конце концов сумеет убедить Великобританию принять участие в военной акции на ее стороне».
Сообщения, потоком поступавшие в посольство и агентство Гессе из Рейтер[39] от английских и французских информаторов, свидетельствовали о быстром ухудшении ситуации. Хеш не решался послать категорическое предупреждение, на котором настаивали Гайер и Васснер. Вместо этого он позвонил фон Нейрату и, когда ему не удалось связаться с министром иностранных дел, побеседовал с его заместителем Бернгардом фон Бюловом, выясняя обстановку и настроения в Берлине. Бюлов ответил, что и то и другое мрачное. Тогда Хеш решил зайти с козырной карты, заявив, согласно Гессе: «Я пойду к королю и попрошу его вмешаться прежде, чем все погибнет».
Гессе отметил, что посол собирался апеллировать не к прогерманским симпатиям короля, а к его приверженности миру. Еще 21 января фон Хеш писал о политической философии нового короля следующее:
«В иностранных делах Эдуард VIII разделяет убеждения своего отца о необходимости сохранения мира между народами. Король Эдуард не пацифист, напротив, он желает, чтобы Великобритания была сильной, вооруженной и способной, если потребуется, отстоять свои честь и достоинство. Однако он глубоко убежден, что в современную эпоху война не может больше быть средством решения международных споров. Более того, он считает, что новая европейская война станет причиной краха Европы, ее порабощения большевиками и гибели цивилизации. Будучи твердо приверженным британским парламентским традициям, Эдуард VIII тем не менее выказывает далеко идущее понимание путей следования других государств, особенно Германии».
Именно на особое «понимание» короля и рассчитывал посол, в глубокой тайне собираясь в форт Бельведер, где король проживал полуинкогнито, сохраняя приватность своих отношений с миссис Симпсон. Хеш готовился к встрече очень тщательно, консультируясь с сотрудниками.
– Я надеюсь убедить его величество, – говорил он советнику посольства князю Отто фон Бисмарку, – что война станет как европейской, так и национальной катастрофой. Я готов признать, что формально Гитлер не прав. Но я думаю, что сумею представить эту акцию в качестве по меньшей мере понимаемой.
Вечером в понедельник 9 марта, когда министр иностранных дел Франции Фланден, прибыл в Лондон для решающих переговоров в отношении кризиса, Хеш отправился в форт Бельведер. Для конспирации он даже отбыл на частном автомобиле. Он вернулся в посольство вскоре после девяти вечера и вызвал к себе Бисмарка и Гессе, чтобы сообщить о результатах аудиенции у короля.
– Моими главными доводами, – рассказывал он, – были два. Первым стали военные статьи франко-советского договора, которые противоречили как духу, так и букве пакта Локарно. Вторым же было то, что постоянная односторонняя демилитаризация левого побережья Рейна для Германии является невыносимым унижением. Я заявил его величеству, что ввод войск на левый берег касается только собственной германской территории, и заверил, что фюрер готов к замене пакта Локарно новым международным договором.
Он сообщил Бисмарку и Гессе, что его аргументы не могли не произвести «самого благоприятного впечатления на человека доброй воли, каким несомненно был король», и что ему удалось убедить Эдуарда VIII «выступить за мир» перед Болдуином.
Трое немцев в волнении ожидали в кабинете посла королевского слова. Бисмарк устал от долгого ожидания, но Гессе оставался рядом с послом, когда раздался телефонный звонок.
– Король! – сказал Хеш и указал Гессе на отводную трубку, чтобы тот мог слышать беседу.
– Алло, – послышался знакомый голос. – Это ты, Лео? Узнаешь, кто говорит?
– Да, сэр! – ответил Хеш.
Гессе записал, что король произнес следующие судьбоносные слова: «Слушай внимательно. Я только что виделся с премьер-министром. Войны не будет!»
Гессе отметил, что, положив трубку, Хеш подпрыгнул и затанцевал по комнате.
– Я победил! – восклицал он. – Я обошел их всех! Гессе, мы совершили невозможное! Войны не будет! Надо немедленно сообщить в Берлин.
Гитлер впоследствии отдал должное Эдуарду VIII за сохранение мира в 1936 году (и за спасение его шеи), приписав решение о том, что демилитаризованная зона не стоит того, чтобы из-за нее воевать, вмешательству короля в решающий момент. Военный историк Вальтер Гёрлиц позднее назвал это «совершенно неверным толкованием». На следующее утро Болдуин принял Фландена на Даунинг-стрит, 10 и заявил:
– Вы можете быть правы, но если есть хоть один шанс из ста, что в результате вашей полицейской операции начнется война, я не вправе вмешивать в нее Англию, – и после паузы добавил: – Англия не готова к войне.
Кризис миновал. Гитлер не только остался в Рейнской области, но и упрочил свое положение и власть.
Ральф Уингрем из МИДа Великобритании, провожая уезжающую ни с чем французскую делегацию, пробормотал:
– Теперь война неизбежна, и она будет самой ужасной из всех войн.
Волнения этих мартовских дней дорого стоили Леопольду фон Хешу. 16 апреля, через месяц после своего самого славного из всей блестящей карьеры дипломатического триумфа, он скончался в результате инфаркта.
Глава 10
По словам «нацистского герцога», король понимал, что в рамках британской политической системы это будет нелегко осуществить, и просил герцога держать в секрете их беседу, поскольку его «решение содействовать сближению Германии и Англии встретит множество препятствий, если общественность слишком рано узнает об этом».
В полдень 7 марта, когда Гитлер заявлял рейхстагу, что «у нас нет территориальных претензий в Европе», 35-тысячные экспедиционные силы рейхсвера вошли в «их будущие мирные казармы в западных провинциях рейха». Это была суббота, день накануне одного из многих уик-эндов, которые Гитлер испортил своими внезапными атаками.
Для французов это был «страшный шок». Но, как и говорил Канарис Гитлеру, французское командование ни на дюйм не двинуло свои войска в сторону Рейнской области без одобрения со стороны Лондона. В понедельник Иден прибыл в Париж, но лишь для консультаций со своими французскими партнерами перед выступлением в Лиге Наций, вместо принятия решительных действий.
Еще через два дня, 11 марта Фланден прибыл в Лондон на чрезвычайное заседание в Сент-Джеймском дворце[37]. Критические замечания мистера Черчилля, изложенные в «Надвигающемся шторме», не полностью отражали эти суматошные и решительные дни.
Пока выдвигались войска, в Берлине тоже была суматоха. Все антенны МИДа и абвера были нацелены на поиск любой зарубежной реакции. Как атташе, так и агенты Канариса сидели на телефонах и телеграфе, чтобы вовремя дать нужную информацию. На Вильгельмштрассе Гитлер в компании с Бломбергом и фон Нейратом с замиранием сердца ждал откликов на его акцию.
Новости из Парижа были серьезными, но не безнадежными. Оба атташе из Лондона и Парижа сообщали, что ответная реакция есть дело дней, но не часов. На ситуацию нал ожил ся и кризис в британском правительстве, вызванный расколом между политическими и военными руководителями страны.
В Англии руководство военного министерства и Адмиралтейства требовало немедленных действий, тогда как политиканы под руководством Болдуина, по-видимому, панически боялись войны. Позиция британских генералов и адмиралов была очевидна для германских атташе капитана Васснера и полковника Гайера, курсировавших между посольством и Уайтхоллом, отчаянно пытаясь смягчить обстановку.
В понедельник утром капитан Васснер прибыл в Адмиралтейство в надежде встретиться с адмиралом Уильямом Джеймсом, заместителем начальника штаба ВМФ, и выяснить, не планирует ли флотское руководство объявить мобилизацию. Ему ответили, что сэр Уильям слишком занят и не может его принять. Его направили к контр-адмиралу Дж. Трупу, начальнику военно-морской разведки, которого он нашел мрачным и озабоченным. Результатом его переговоров стала телеграмма в штаб германского ВМФ, отражающая его мнение, что экспедиционные силы Великобритании готовы принять участие в совместных действиях с французами в Рейнской области.
В то время, пока Васснер зондировал обстановку в Адмиралтействе, барон Гайер выслушивал в министерстве обороны жалобы генерала Паунелла, начальника разведки министерства, на то, что он «ввел в заблуждение британское правительство в отношении германских намерений и перевооружения». К его удивлению, его впустили в святая святых – в отдел изучения Германии, куда его никогда не впускали. Там он выслушал еще более резкие слова и был допущен к обозрению сверхсекретных карт отдела, отражавших расположение британских и французских войск, готовых к немедленному вторжению в Рейнскую область.
В действительности англичане не планировали вторжения и даже удерживали французов от выдвижения войск. Необычные действия военных были единственным, что могло предпринять военное министерство в свете решений Даунинг-стрит о невмешательстве. Паунелл и его коллеги надеялись, что увиденное полковником сможет повлиять на действия немцев.
Сейчас мы знаем, что полковник Гайер был действительно потрясен увиденным и немедленно сообщил о своих опасениях в Берлин. Он вернулся в посольство и сразу же отбил телеграмму: «Ситуация критическая. Вероятность войны или мира пятьдесят на пятьдесят»[38].
В Берлине у всех нервы были на пределе. В операции Winteruebung (так теперь называлась бывшая операция «Упражнение») было что-то нереальное. В свете телеграмм Васснера и Гайера казалось, что вся операция «Зима-Упражнение») висит на волоске.
Генералы хмуро сидели в картографическом зале военного министерства, готовые, если понадобится, в любой момент дать приказ об отступлении войскам в Рейнской области. Генерал фон Бломберг был так же подавлен и удручен, как и остальные. Получив в понедельник сразу после полудня телеграмму Гайера о пятидесяти процентах шансов на успех, он тут же ринулся в рейхсканцелярию к Гитлеру и потребовал немедленной эвакуации Ахена, Трира и Саарбрюккена.
Гитлер сделал своему военному министру выговор за паникерство, но это в значительной мере было позой. Как он позже признался одному из своих помощников в разработке плана операции полковнику Бернарду фон Лоссбергу, он вовсе не был столь спокоен, как могло показаться.
«Это было моим самым рискованным внешнеполитическим решением. В ту суматошную неделю марта 1936 года я не раз думал, что больше не пойду на подобное испытание, как минимум, в течение десяти лет».
В среду утром, вернувшись из очередного вояжа на Уайтхолл, полковник Гайер и капитан Васснер явились к послу фон Хешу с докладом о своей оценке ситуации. Они убеждали его официально сообщить Берлину, что если рейхсвер немедленно не отведет свои части, то война станет неизбежной. Присутствовавший при этом столкновении корреспондент официального германского агентства новостей Фриц Гессе, исполнявший также обязанности пресс-атташе, отметил в своем дневнике: «Мы были уверены… что опасность войны очень близка и что Франция в конце концов сумеет убедить Великобританию принять участие в военной акции на ее стороне».
Сообщения, потоком поступавшие в посольство и агентство Гессе из Рейтер[39] от английских и французских информаторов, свидетельствовали о быстром ухудшении ситуации. Хеш не решался послать категорическое предупреждение, на котором настаивали Гайер и Васснер. Вместо этого он позвонил фон Нейрату и, когда ему не удалось связаться с министром иностранных дел, побеседовал с его заместителем Бернгардом фон Бюловом, выясняя обстановку и настроения в Берлине. Бюлов ответил, что и то и другое мрачное. Тогда Хеш решил зайти с козырной карты, заявив, согласно Гессе: «Я пойду к королю и попрошу его вмешаться прежде, чем все погибнет».
Гессе отметил, что посол собирался апеллировать не к прогерманским симпатиям короля, а к его приверженности миру. Еще 21 января фон Хеш писал о политической философии нового короля следующее:
«В иностранных делах Эдуард VIII разделяет убеждения своего отца о необходимости сохранения мира между народами. Король Эдуард не пацифист, напротив, он желает, чтобы Великобритания была сильной, вооруженной и способной, если потребуется, отстоять свои честь и достоинство. Однако он глубоко убежден, что в современную эпоху война не может больше быть средством решения международных споров. Более того, он считает, что новая европейская война станет причиной краха Европы, ее порабощения большевиками и гибели цивилизации. Будучи твердо приверженным британским парламентским традициям, Эдуард VIII тем не менее выказывает далеко идущее понимание путей следования других государств, особенно Германии».
Именно на особое «понимание» короля и рассчитывал посол, в глубокой тайне собираясь в форт Бельведер, где король проживал полуинкогнито, сохраняя приватность своих отношений с миссис Симпсон. Хеш готовился к встрече очень тщательно, консультируясь с сотрудниками.
– Я надеюсь убедить его величество, – говорил он советнику посольства князю Отто фон Бисмарку, – что война станет как европейской, так и национальной катастрофой. Я готов признать, что формально Гитлер не прав. Но я думаю, что сумею представить эту акцию в качестве по меньшей мере понимаемой.
Вечером в понедельник 9 марта, когда министр иностранных дел Франции Фланден, прибыл в Лондон для решающих переговоров в отношении кризиса, Хеш отправился в форт Бельведер. Для конспирации он даже отбыл на частном автомобиле. Он вернулся в посольство вскоре после девяти вечера и вызвал к себе Бисмарка и Гессе, чтобы сообщить о результатах аудиенции у короля.
– Моими главными доводами, – рассказывал он, – были два. Первым стали военные статьи франко-советского договора, которые противоречили как духу, так и букве пакта Локарно. Вторым же было то, что постоянная односторонняя демилитаризация левого побережья Рейна для Германии является невыносимым унижением. Я заявил его величеству, что ввод войск на левый берег касается только собственной германской территории, и заверил, что фюрер готов к замене пакта Локарно новым международным договором.
Он сообщил Бисмарку и Гессе, что его аргументы не могли не произвести «самого благоприятного впечатления на человека доброй воли, каким несомненно был король», и что ему удалось убедить Эдуарда VIII «выступить за мир» перед Болдуином.
Трое немцев в волнении ожидали в кабинете посла королевского слова. Бисмарк устал от долгого ожидания, но Гессе оставался рядом с послом, когда раздался телефонный звонок.
– Король! – сказал Хеш и указал Гессе на отводную трубку, чтобы тот мог слышать беседу.
– Алло, – послышался знакомый голос. – Это ты, Лео? Узнаешь, кто говорит?
– Да, сэр! – ответил Хеш.
Гессе записал, что король произнес следующие судьбоносные слова: «Слушай внимательно. Я только что виделся с премьер-министром. Войны не будет!»
Гессе отметил, что, положив трубку, Хеш подпрыгнул и затанцевал по комнате.
– Я победил! – восклицал он. – Я обошел их всех! Гессе, мы совершили невозможное! Войны не будет! Надо немедленно сообщить в Берлин.
Гитлер впоследствии отдал должное Эдуарду VIII за сохранение мира в 1936 году (и за спасение его шеи), приписав решение о том, что демилитаризованная зона не стоит того, чтобы из-за нее воевать, вмешательству короля в решающий момент. Военный историк Вальтер Гёрлиц позднее назвал это «совершенно неверным толкованием». На следующее утро Болдуин принял Фландена на Даунинг-стрит, 10 и заявил:
– Вы можете быть правы, но если есть хоть один шанс из ста, что в результате вашей полицейской операции начнется война, я не вправе вмешивать в нее Англию, – и после паузы добавил: – Англия не готова к войне.
Кризис миновал. Гитлер не только остался в Рейнской области, но и упрочил свое положение и власть.
Ральф Уингрем из МИДа Великобритании, провожая уезжающую ни с чем французскую делегацию, пробормотал:
– Теперь война неизбежна, и она будет самой ужасной из всех войн.
Волнения этих мартовских дней дорого стоили Леопольду фон Хешу. 16 апреля, через месяц после своего самого славного из всей блестящей карьеры дипломатического триумфа, он скончался в результате инфаркта.
Глава 10
«ДЯДЯ РИХАРД» ПРОТИВ «ДЯДИ КЛОДА»
Провал Гертца в ноябре 1935 года в абвере расценили как неудачу мужественного человека, оказавшегося жертвой риска, неизбежного в профессии разведчика. Гертц и сам помогал созданию легенд, окружающих его имя. Находясь в Брикстонской тюрьме, он сумел тайком передать письмо своему другу в Германию, в котором писал о своем мягком приговоре: «Я совершил гораздо больше, и [англичане] знали обо мне много больше того, в чем сочли нужным меня обвинить».
Адмирал Канарис рассматривал неудачу Гертца как удар по себе и предпринял все меры, чтобы облегчить его судьбу. Через семью провалившегося шпиона он перевел из кассы абвеpa деньги на оплату адвоката, а также назначил ежемесячное пособие на весь срок заключения Гертца не только его жене, но и любовнице.
Канарис не винил Гертца в неудаче, но и не считал его провал заслугой англичан. Он почему-то был уверен, что агента выдал кто-то из сотрудников абвера, и полагал, что следует принять решительные меры к укреплению внутренней безопасности в организации.
Он вызвал «дядю Рихарда».
Капитан 1-го ранга Андреас Рихард Протце был специалистом по улаживанию конфликтов в Marinenachrichtendienst – прежнем разведывательном управлении флота, а затем продолжил карьеру контрразведчика в абвере. Лиса среди лис, не гнушающийся ничем циник, он был старым профессионалом, считавшим человека виновным, даже когда его невиновность доказана. Но он мог быть приветливым и обаятельным. Его манера заключалась в том, чтобы делать и говорить неприятные вещи самым приятным способом. Он мог действовать с блеском, но только в делах, изначально не требующих разборчивости. Полностью поглощенный секретной работой, он был, пожалуй, единственным сотрудником абвера, для которого не было ничего святого. Одиночка по натуре, Протце был не способен разделять ответственность или поручать работу. Все годы работы в абвере он был одиночкой – самоотверженным, убежденным, скромным, но в то же время эксцентричным, не признающим авторитетов и в чем-то даже нечестным. Бывают люди, не ждущие похвалы за хорошо сделанную работу, а он, по его собственным словам, был не из тех, кого следует винить за ошибки. Этот принцип позволил ему пережить серию кризисов таким образом, что все его ошибки были забыты, а все достижения помнились.
Канарис и Протце были связаны старыми узами и новыми успехами. Еще со своих первых акций в двадцатых годах, когда он был непременным участником каждого реакционного заговора, Канарис считал Протце своим ментором и помощником. В абвере поговаривали, что Протце был причастен к самой темной тайне Канариса – к убийству итальянского священника – и что он знал об этом загадочном человеке больше, чем кто-либо другой. Как бы то ни было, у Канариса были веские причины поддерживать эту дружбу.
Ко времени провала Гертца Протце поднялся достаточно высоко. В середине двадцатых в Берлине появился и стал любимцем высшего света некий элегантный, судя по всему, богатый молодой отставной капитан польской армии Юрий де Сосновски-Налец. Он был шпионом, услуги которого оплачивали как польская, так и французская разведки. Путем изощренных интриг, соблазнив двух секретарш оперативного отдела военного министерства, де Сосновски стал обладателем наиболее важных военных тайн, включая ключевые моменты планов мобилизации и развертывания армии.
В конце 1933 года по наводке графини Бохольц, светской дамы, наблюдавшей за похождениями Сосновски с завистью женщины, которую он ни разу не пытался затащить в свою постель, капитан Протце, разработав хитроумный план, вышел на поляка. Его секретарша Гелена Скродзки (ближайшая помощница и вдобавок любовница) вошла в доверие к важной участнице шпионской сети, венгерской танцовщице, которую бросил польский капитан. С ее помощью тетя Лена, как называли в абвере фрейлейн Скродзки, шаг за шагом выявляла детали операции, пока к 1934 году деятельность Сосновски не была полностью разоблачена[40].
Хотя все лавры достались гестапо, Канарис знал, что основную работу сделали оперативники абвера. Протце в своем расследовании узнал гораздо больше, чем сообщил гестаповцам. Помимо любвеобильных дамочек из военного министерства, среди источников Сосновски, как выяснил Канарис, был также один из руководителей абвера[41].
Выявление офицера абвера в группе польско-французского резидента дало Протце идею создания небольшой собственной секретной службы внутри абвера для слежки за его собственными сотрудниками. Ее назвали Hauskapelle («Домашняя капелла») в память о частных оркестрах, которые германские принцы в XVIII веке держали в своих дворцах. Капитан Патциг в свое время отверг идею создания такой службы. Но когда Канарису рассказали о Hauskapelle, он нашел эту мысль блестящей и немедленно одобрил. Активизация иностранного шпионажа в Германии очень его тревожила, и он опасался, что это может привлечь в абвер нацистов.
Поскольку у абвера не было своих правоохранительных служб, он вынужден был обращаться к гестапо всякий раз, когда требовалось арестовать подозреваемого. Канарис боялся, что, если он проявит неспособность бороться с деятельностью иностранных разведок в Германии, Гиммлер воспользуется этим предлогом, чтобы установить контроль за контрразведывательным отделом абвера, что станет первым шагом в подчинении себе и всей организации.
Канарис был убежден, что только его старый друг способен решить эту проблему. Протце согласился, но заявил шефу, что Hauskapelle сможет раскрыть любого шпиона, пробравшегося в абвер. Но чтобы наверняка предотвратить их проникновение, следует внедрять своих людей в секретные службы противника, решая проблему у ее источника.
В каждой секретной службе есть подразделение собственной безопасности[42]. Но, не имея тогда такой службы, Протце был вынужден праздно выжидать, пока шпионы не проникнут в Германию или даже в абвер, и только после этого пытаться выходить на них.
Теперь, наконец, было создано особое, сверхсекретное подразделение, упоминаемое лишь как СО, и только немногие посвященные знали, что означает эта аббревиатура. Служба называлась Geheim-Verbindungen («Секретные отношения»), но нигде не раскрывался род этих «отношений».
Протце был назначен начальником подразделения в третьем отделе абвера, названного секцией IIIФ. Его функции определялись специальной инструкцией:
1. Набирать штаты для специальной деятельности за рубежом, для слежки за подозреваемыми в шпионаже, резидентами и агентами секретных служб противника.
2. Изыскивать пути и средства для проникновения в разведки противников, собирать информацию об их методах, планах и намерениях.
3. Развивать секретные связи с теми, через кого можно поставлять дезинформацию в разведслужбы противника.
Внедрение в разведку противника всегда являлось наиболее трудной задачей шпионажа, но «дядя Рихард» обладал всеми необходимыми качествами для этого. Протце быстро и эффективно организовал новую секцию IIIФ и наладил ее работу. Он поручил одному из своих доверенных помощников капитану Адольфу фон Фельдманну, архитектору по образованию, опытному контрразведчику, самую трудную задачу – организовать проникновение в британскую секретную службу.
К 1934 году, после многих лет застоя, вызванного неприятными случаями в стране и сложными ситуациями во внешней разведке, британская Сикрет интеллидженс сервис (СИС) переживала своего рода возрождение. По иронии судьбы начало этому выздоровлению почтенного учреждения положила острая междоусобица, грозившая прикончить единственный орган правительства его величества, «правомочный собирать секретную информацию в зарубежных странах нелегальными методами».
Английской разведкой тогда руководил неравносторонний триумвират, состоявший из начальника СИС адмирала Хью Синклера и двух полковников, Валентина Вивьена, бывшего старшего офицера индийской полиции, и Клода Дэнси из территориальных частей, избравшего после Первой мировой войны стезю разведчика. Адмирал Синклер безмятежно правил, почти не управляя и поручив повседневные дела и проблемы Вивьену и Дэнси, хотя и знал, что его заместители терпеть не могут друг друга и вместо дел заняты склоками, почти парализовавшими службу.
Было очень трудно иметь дело с Дэнси. Даже сегодня, через много лет после его смерти, о нем вспоминают с неприязнью. Грубый, самоуверенный, похожий на медведя, Дэнси был нетерпимым и чрезвычайно нудным и ко всему относился прагматично и потребительски. Он предпочитал, как отметил Ким Филби, «брызгать ядом на дальние дистанции, что вызывает максимум безадресного негодования».
На близкой же дистанции полковник Вивьен, сухощавый, элегантный, чувствительный и легкоранимый человек, был любимой мишенью Дэнси. Их отношения стали настолько невыносимыми, что Синклер вынужден был отказаться от своей нейтральной роли и вмешаться. Ему пришлось выступить против Дэнси и позволить ему приходить в контору лишь за почтой. Стареющий Дэнси понимал, что его хотят выжить, и стал настойчиво добиваться постоянного места в СИС, даже и не в центральном аппарате. В конце концов он вынудил адмирала Синклера назначить его в Италию для противодействия германскому внедрению из европейских баз.
Жизнь в Риме была приятной и комфортабельной, но Италия была не той страной, что ему требовалась. Он перебрался в Швейцарию и через год создал организацию с несколько театральным названием «Зет».
Действиями Дэнси английская агентура в Европе раскололась на две части. Первая из них, руководимая Вивьеном, не изменилась. Она состояла из «станций», или резидентур, закамуфлированных под консульские отделы британских посольств в европейских странах, возглавляемых кадровыми разведчиками в ранге консулов, пользовавшихся дипломатическим иммунитетом.
Резидентуры «Зет» действовали независимо, располагая собственными агентурой и связниками, кодами и каналами связи с центром. Дэнси законспирировался настолько, что даже не все консулы знали о существовании организации, действующей параллельно с СИС.
К 1935 году новая Германия была окружена двумя британскими резидентурами, направляемыми через Вену, Брюссель, Гаагу и Копенгаген. По данным абвера около десяти процентов иностранных агентов, задержанных в Германии в тот год, принадлежали к этой новой таинственной организации, об истоках и сущности которой даже капитан Протце ничего не знал.
К третьему году существования «Зет» особую важность приобрели две его резидентуры, и первая из них, копенгагенская, руководила двумя крупными сетями в Германии, одна из которых специализировалась на сборе данных, а другая – на подрывной работе. Копенгагенской резидентурой Дэнси ведал Пейтон Сигизмунд Бест, отставной капитан британской армии, посвятивший свою жизнь разведке. Он вместе с двумя голландскими партнерами основал экспортно-импортную фирму, женился на дочери отставного адмирала Марии Маргарет ван Рейс и процветал. Он был вхож в лучшие дома Голландии, держал открытый дом, который славился гостеприимством, культурной обстановкой и великолепными музыкальными концертами.
Он был типичным персонажем Севильроу – с моноклем и гетрами, котелком и зонтиком. Он умело укрывал своих агентов из группы «Зет», и его ячейка была самой крупной, эффективной и активной из всех агентурных подразделений Дэнси. Бест руководил несколькими агентурными группами, которые не знали о существовании других групп, а их членам запрещалось поддерживать знакомство и даже общаться друг с другом[43]. Дом капитана Беста на Ньив-Эйтвег, 19 (рядом с особняком, который занимала Мата Хари в свою бытность немецкой шпионкой в годы Первой мировой войны) официально числился конторой «Континентал трейдинг компани». В действительности он был шпионским центром, хотя и не единственным в Гааге.
Второй центр находился на Ньив-Парклаан, 57, тихой улочке в жилом районе вдоль одного из каналов, в доме, где у главного подъезда поблескивала медная табличка «Консульский отдел его величества». Здесь располагалась параллельная резидентура полковника Вивьена под руководством капитана Хью Реджинальда Дальтона, кадрового разведчика с времен Первой мировой войны, как и Бест. Он сумел собственными силами и средствами создать свою мини-секретную службу из одиннадцати человек.
Адмирал Канарис рассматривал неудачу Гертца как удар по себе и предпринял все меры, чтобы облегчить его судьбу. Через семью провалившегося шпиона он перевел из кассы абвеpa деньги на оплату адвоката, а также назначил ежемесячное пособие на весь срок заключения Гертца не только его жене, но и любовнице.
Канарис не винил Гертца в неудаче, но и не считал его провал заслугой англичан. Он почему-то был уверен, что агента выдал кто-то из сотрудников абвера, и полагал, что следует принять решительные меры к укреплению внутренней безопасности в организации.
Он вызвал «дядю Рихарда».
Капитан 1-го ранга Андреас Рихард Протце был специалистом по улаживанию конфликтов в Marinenachrichtendienst – прежнем разведывательном управлении флота, а затем продолжил карьеру контрразведчика в абвере. Лиса среди лис, не гнушающийся ничем циник, он был старым профессионалом, считавшим человека виновным, даже когда его невиновность доказана. Но он мог быть приветливым и обаятельным. Его манера заключалась в том, чтобы делать и говорить неприятные вещи самым приятным способом. Он мог действовать с блеском, но только в делах, изначально не требующих разборчивости. Полностью поглощенный секретной работой, он был, пожалуй, единственным сотрудником абвера, для которого не было ничего святого. Одиночка по натуре, Протце был не способен разделять ответственность или поручать работу. Все годы работы в абвере он был одиночкой – самоотверженным, убежденным, скромным, но в то же время эксцентричным, не признающим авторитетов и в чем-то даже нечестным. Бывают люди, не ждущие похвалы за хорошо сделанную работу, а он, по его собственным словам, был не из тех, кого следует винить за ошибки. Этот принцип позволил ему пережить серию кризисов таким образом, что все его ошибки были забыты, а все достижения помнились.
Канарис и Протце были связаны старыми узами и новыми успехами. Еще со своих первых акций в двадцатых годах, когда он был непременным участником каждого реакционного заговора, Канарис считал Протце своим ментором и помощником. В абвере поговаривали, что Протце был причастен к самой темной тайне Канариса – к убийству итальянского священника – и что он знал об этом загадочном человеке больше, чем кто-либо другой. Как бы то ни было, у Канариса были веские причины поддерживать эту дружбу.
Ко времени провала Гертца Протце поднялся достаточно высоко. В середине двадцатых в Берлине появился и стал любимцем высшего света некий элегантный, судя по всему, богатый молодой отставной капитан польской армии Юрий де Сосновски-Налец. Он был шпионом, услуги которого оплачивали как польская, так и французская разведки. Путем изощренных интриг, соблазнив двух секретарш оперативного отдела военного министерства, де Сосновски стал обладателем наиболее важных военных тайн, включая ключевые моменты планов мобилизации и развертывания армии.
В конце 1933 года по наводке графини Бохольц, светской дамы, наблюдавшей за похождениями Сосновски с завистью женщины, которую он ни разу не пытался затащить в свою постель, капитан Протце, разработав хитроумный план, вышел на поляка. Его секретарша Гелена Скродзки (ближайшая помощница и вдобавок любовница) вошла в доверие к важной участнице шпионской сети, венгерской танцовщице, которую бросил польский капитан. С ее помощью тетя Лена, как называли в абвере фрейлейн Скродзки, шаг за шагом выявляла детали операции, пока к 1934 году деятельность Сосновски не была полностью разоблачена[40].
Хотя все лавры достались гестапо, Канарис знал, что основную работу сделали оперативники абвера. Протце в своем расследовании узнал гораздо больше, чем сообщил гестаповцам. Помимо любвеобильных дамочек из военного министерства, среди источников Сосновски, как выяснил Канарис, был также один из руководителей абвера[41].
Выявление офицера абвера в группе польско-французского резидента дало Протце идею создания небольшой собственной секретной службы внутри абвера для слежки за его собственными сотрудниками. Ее назвали Hauskapelle («Домашняя капелла») в память о частных оркестрах, которые германские принцы в XVIII веке держали в своих дворцах. Капитан Патциг в свое время отверг идею создания такой службы. Но когда Канарису рассказали о Hauskapelle, он нашел эту мысль блестящей и немедленно одобрил. Активизация иностранного шпионажа в Германии очень его тревожила, и он опасался, что это может привлечь в абвер нацистов.
Поскольку у абвера не было своих правоохранительных служб, он вынужден был обращаться к гестапо всякий раз, когда требовалось арестовать подозреваемого. Канарис боялся, что, если он проявит неспособность бороться с деятельностью иностранных разведок в Германии, Гиммлер воспользуется этим предлогом, чтобы установить контроль за контрразведывательным отделом абвера, что станет первым шагом в подчинении себе и всей организации.
Канарис был убежден, что только его старый друг способен решить эту проблему. Протце согласился, но заявил шефу, что Hauskapelle сможет раскрыть любого шпиона, пробравшегося в абвер. Но чтобы наверняка предотвратить их проникновение, следует внедрять своих людей в секретные службы противника, решая проблему у ее источника.
В каждой секретной службе есть подразделение собственной безопасности[42]. Но, не имея тогда такой службы, Протце был вынужден праздно выжидать, пока шпионы не проникнут в Германию или даже в абвер, и только после этого пытаться выходить на них.
Теперь, наконец, было создано особое, сверхсекретное подразделение, упоминаемое лишь как СО, и только немногие посвященные знали, что означает эта аббревиатура. Служба называлась Geheim-Verbindungen («Секретные отношения»), но нигде не раскрывался род этих «отношений».
Протце был назначен начальником подразделения в третьем отделе абвера, названного секцией IIIФ. Его функции определялись специальной инструкцией:
1. Набирать штаты для специальной деятельности за рубежом, для слежки за подозреваемыми в шпионаже, резидентами и агентами секретных служб противника.
2. Изыскивать пути и средства для проникновения в разведки противников, собирать информацию об их методах, планах и намерениях.
3. Развивать секретные связи с теми, через кого можно поставлять дезинформацию в разведслужбы противника.
Внедрение в разведку противника всегда являлось наиболее трудной задачей шпионажа, но «дядя Рихард» обладал всеми необходимыми качествами для этого. Протце быстро и эффективно организовал новую секцию IIIФ и наладил ее работу. Он поручил одному из своих доверенных помощников капитану Адольфу фон Фельдманну, архитектору по образованию, опытному контрразведчику, самую трудную задачу – организовать проникновение в британскую секретную службу.
К 1934 году, после многих лет застоя, вызванного неприятными случаями в стране и сложными ситуациями во внешней разведке, британская Сикрет интеллидженс сервис (СИС) переживала своего рода возрождение. По иронии судьбы начало этому выздоровлению почтенного учреждения положила острая междоусобица, грозившая прикончить единственный орган правительства его величества, «правомочный собирать секретную информацию в зарубежных странах нелегальными методами».
Английской разведкой тогда руководил неравносторонний триумвират, состоявший из начальника СИС адмирала Хью Синклера и двух полковников, Валентина Вивьена, бывшего старшего офицера индийской полиции, и Клода Дэнси из территориальных частей, избравшего после Первой мировой войны стезю разведчика. Адмирал Синклер безмятежно правил, почти не управляя и поручив повседневные дела и проблемы Вивьену и Дэнси, хотя и знал, что его заместители терпеть не могут друг друга и вместо дел заняты склоками, почти парализовавшими службу.
Было очень трудно иметь дело с Дэнси. Даже сегодня, через много лет после его смерти, о нем вспоминают с неприязнью. Грубый, самоуверенный, похожий на медведя, Дэнси был нетерпимым и чрезвычайно нудным и ко всему относился прагматично и потребительски. Он предпочитал, как отметил Ким Филби, «брызгать ядом на дальние дистанции, что вызывает максимум безадресного негодования».
На близкой же дистанции полковник Вивьен, сухощавый, элегантный, чувствительный и легкоранимый человек, был любимой мишенью Дэнси. Их отношения стали настолько невыносимыми, что Синклер вынужден был отказаться от своей нейтральной роли и вмешаться. Ему пришлось выступить против Дэнси и позволить ему приходить в контору лишь за почтой. Стареющий Дэнси понимал, что его хотят выжить, и стал настойчиво добиваться постоянного места в СИС, даже и не в центральном аппарате. В конце концов он вынудил адмирала Синклера назначить его в Италию для противодействия германскому внедрению из европейских баз.
Жизнь в Риме была приятной и комфортабельной, но Италия была не той страной, что ему требовалась. Он перебрался в Швейцарию и через год создал организацию с несколько театральным названием «Зет».
Действиями Дэнси английская агентура в Европе раскололась на две части. Первая из них, руководимая Вивьеном, не изменилась. Она состояла из «станций», или резидентур, закамуфлированных под консульские отделы британских посольств в европейских странах, возглавляемых кадровыми разведчиками в ранге консулов, пользовавшихся дипломатическим иммунитетом.
Резидентуры «Зет» действовали независимо, располагая собственными агентурой и связниками, кодами и каналами связи с центром. Дэнси законспирировался настолько, что даже не все консулы знали о существовании организации, действующей параллельно с СИС.
К 1935 году новая Германия была окружена двумя британскими резидентурами, направляемыми через Вену, Брюссель, Гаагу и Копенгаген. По данным абвера около десяти процентов иностранных агентов, задержанных в Германии в тот год, принадлежали к этой новой таинственной организации, об истоках и сущности которой даже капитан Протце ничего не знал.
К третьему году существования «Зет» особую важность приобрели две его резидентуры, и первая из них, копенгагенская, руководила двумя крупными сетями в Германии, одна из которых специализировалась на сборе данных, а другая – на подрывной работе. Копенгагенской резидентурой Дэнси ведал Пейтон Сигизмунд Бест, отставной капитан британской армии, посвятивший свою жизнь разведке. Он вместе с двумя голландскими партнерами основал экспортно-импортную фирму, женился на дочери отставного адмирала Марии Маргарет ван Рейс и процветал. Он был вхож в лучшие дома Голландии, держал открытый дом, который славился гостеприимством, культурной обстановкой и великолепными музыкальными концертами.
Он был типичным персонажем Севильроу – с моноклем и гетрами, котелком и зонтиком. Он умело укрывал своих агентов из группы «Зет», и его ячейка была самой крупной, эффективной и активной из всех агентурных подразделений Дэнси. Бест руководил несколькими агентурными группами, которые не знали о существовании других групп, а их членам запрещалось поддерживать знакомство и даже общаться друг с другом[43]. Дом капитана Беста на Ньив-Эйтвег, 19 (рядом с особняком, который занимала Мата Хари в свою бытность немецкой шпионкой в годы Первой мировой войны) официально числился конторой «Континентал трейдинг компани». В действительности он был шпионским центром, хотя и не единственным в Гааге.
Второй центр находился на Ньив-Парклаан, 57, тихой улочке в жилом районе вдоль одного из каналов, в доме, где у главного подъезда поблескивала медная табличка «Консульский отдел его величества». Здесь располагалась параллельная резидентура полковника Вивьена под руководством капитана Хью Реджинальда Дальтона, кадрового разведчика с времен Первой мировой войны, как и Бест. Он сумел собственными силами и средствами создать свою мини-секретную службу из одиннадцати человек.