Страница:
Ведомый звучавшим в голове голосом, он неуверенно бродил среди поваленных плит и покосившихся каменных столбов, на четвереньках разгребая опавшие листья, соскабливая с них сырой лишайник и отбрасывая в сторону мелкие камешки, упавшие со скалы. Наконец он нашел (вернее, голос указал ему) узкую плиту с вделанным в нее железным кольцом и легко ее поднял.
В лицо ударил зловонный запах, от которого закружилась голова. Он замер, скорчившись над черной бездной, из недр которой поднимался отвратительно пахнувший туман. Когда в его голове немного прояснилось, он начал медленно спускаться в кошмарную глубину. И вновь зазвучал голос:
— Сюда, сюда, сын мой... ниша в стене... факелы, веревки, спички завернуты в кожу... это лучше, чем огниво времен моей молодости... зажги один факел и возьми два с собой про запас... они тебе еще пригодятся, Думи-йй-итру-у-у...
Вниз вела каменная винтовая лестница. Думитру спускался по скользким ступеням, цепляясь за стены в тех местах, где ступени были полностью разрушены. Наконец он достиг неровного пола, усыпанного обломками каменной кладки, нашел еще один люк и продолжил спуск в гулко отзывавшееся эхом подземелье Все ниже и ниже — в зловещую и мрачную бездонную глубину, в преисподнюю.
Наконец он услышал:
— Прекрасно, Думитру, — произнес мрачный голос. Владелец его, казалось, улыбался, невидимо и жутко, но его ужасная радость нестерпимой болью отозвалась в мозгу юноши. На какое-то мгновение Думитру удалось освободиться от странной власти. Он на секунду вновь стал самим собой — и понял, что стоит на самом пороге ада!
И снова чуждый разум словно клещами охватил его собственный. Неумолимый и безжалостный процесс, начавшийся около пяти недель назад, пришел к своему логическому завершению — его собственная сила воли мерцала где-то в глубине сознания, как оплывшая, практически затухающая свеча. И вдруг:
— Оглянись вокруг, Думитру! Посмотри и познай наконец тайные труды своего властелина, сын мой!
Позади Думитру на ступенях каменной лестницы стоял огромный волк с горящими глазами. А перед ним... была могила колдуна.
Могила колдуна!
Вот о чем зганы слагали свои легенды, сидя темными ночами у костра С широко раскрытыми глазами, высоко над головой подняв факел, Думитру неуверенно двинулся через эти сохранившиеся реликвии безумия и хаоса Это был не тот хаос, который царил наверху в разрушенном замке Нижние, потайные, подвалы полностью сохранились и были покрыты полувековым слоем паутины и пыли. Нет, здесь властвовал хаос ума — вернее, безумия. Осознание того, что все это — дело рук человека или таинственных существ, о которых рассказывали легенды зганов Что же собой представляли эти секретные подземелья?
Каменная кладка была очень старой, поистине древней. Стены, кое-где влажные, но не слишком мокрые, в некоторых местах носили следы связующего камень раствора, выступавшего между камнями Тонкие нити сталактитов свисали с высокого сводчатого потолка, а по краям, вдоль стен помещений, в тех местах, где редко ступала чья-либо нога, возвышавшиеся над грубо обработанными и пригнанными друг к другу плитами пола сталагмиты образовывали небольшие возвышения, наросты. Думитру отнюдь не был археологом, но даже он, при одном только взгляде на грубо обработанные каменные плиты и старый раствор, практически уже разрушенный, мог примерно определить возраст замка, во всяком случае этих секретных сводчатых подземелий, — около восьми или девяти столетий, никак не меньше, потому что выступающий между камнями раствор был покрыт густым слоем солевых кристаллов.
Множество арочных проходов подземелья были совершенно одинаковыми — около восьми футов в ширину и одиннадцати — в высоту, все они перекрывались наверху массивными замковыми камнями, некоторые из них слегка покосились под тяжестью верхних этажей. Потолки в помещениях — не менее четырнадцати-пятнадцати футов высотой, в центре также были сводчатыми и по своему архитектурному решению полностью соответствовали арочным проходам. Тяжелые камни в некоторых местах обвалились, там, куда они рухнули, треснули плиты пола Несомненно, все эти разрушения были вызваны тем же самым взрывом, который уничтожил замок.
За арочными проходами начинался еще один ряд помещений, весьма просторных, со сводчатыми потолками и арками между ними Думитру вошел в лабиринт древних помещений, служивших местом таинственных занятий хозяина разрушенного замка. А что касается рода этих занятий.
До сих пор, если не считать первой ужасной догадки, Думитру старался не строить никаких предположений. Но теперь избежать истины стало уже невозможно Стены были сплошь покрыты фресками, в некоторых местах, правда, осыпавшимися, но тем не менее запечатлевшими многие события и отражающими всю историю. В некоторых помещениях к тому же сохранились несомненные свидетельства деяний еще более мрачных и страшных. Жестокий и одновременно ликующий голос, звучавший в голове юноши, не позволял ему и дальше оставаться в неведении — обладатель голоса твердо решил ознакомить Думитру с событиями прошлого, с их сутью.
"В тот момент, когда твой факел разогнал царящую здесь тьму, Думитру, ты подумал о колдовстве. О возвращении к жизни мертвых, их праха и тлена, с той целью, чтобы расспросить их обо всем. Узнать историю мира из уст воскресших призраков тех, кто принимал участие в событиях давних лет. Разгадать и найти объяснение многих тайн и секретов древности, а возможно даже, предсказать окутанное туманом отдаленное будущее. Да, предсказать будущее с помощью мертвых!.. Именно об этом ты тогда подумал.
Что ж, — голос на миг умолк и Думитру почувствовал, что его владелец пожал плечами, — ты был прав в своих предположениях. Но ты догадался далеко не обо всем. Ты не захотел посмотреть повнимательнее... ты Даже теперь избегаешь этого! Да неужели ты мой сын, Думитру? Или ты всего лишь хныкающий, скулящий младенец? Я думал, что, призвав тебя, я получу возможность напиться крепкого вина, придающего силы, а вместо этого вижу, что все эти годы зганы варили лишь воду! Ха-ха-а-ха-а-а! Да нет... Я ведь шучу... не сердись, сын мой...
Ведь ты рассердился, Думитру? Или я не прав?
А может быть, это страх?
Ты опасаешься за свою жизнь, Думитру? — Голос превратился в шепот. — Но твоя жизнь обретет свое продолжение во мне! Кровь — это жизнь! И так будет продолжаться... и продолжаться... и продолжаться... Но послушай! — Голос стал более живым и громким. — Что это мы заговорили столь мрачно — так дело не пойдет! Ведь мы превратимся в единое целое и вместе проживем всю нашу долгую жизнь. Ты слышишь меня, Думи-и-и-тру-у-? Хорошо слышишь?"
— Я... я слышу вас, — ответил юноша, сам не зная, с кем же он разговаривает.
«И ты веришь мне? Ответь, скажи, что веришь в меня так же, как верили в меня отцы ваших отцов!»
Думитру вовсе не был убежден в том, что верит, но голос внутри его давил с такой силой, что он не выдержал и громко крикнул:
— Да!.. да, я верю так же, как верили отцы наших отцов!
"Прекрасно, — явно удовлетворенный этим признанием, произнес голос. — Тогда не будь таким робким, Думи-и-и-тру-у-у! Посмотри на мои труды, не отводя взгляда и не отшатываясь от них. На картины, нарисованные или высеченные на стенах, на амфоры, хранящиеся на полках, на заключенные в этих древних сосудах мощи и прах”.
При свете факела Думитру огляделся. Повсюду стояли шкафы из черного дуба, на которых было расставлено множество сосудов, урн — амфор, как назвал их голос. В этих бесконечных подземельях их, наверное, было несколько тысяч. Свинцовые горлышки были заткнуты дубовыми пробками, и в том месте, где начинались ручки сосудов, на каждом был прикреплен ярлык с полустертой от времени надписью. Один из шкафов, поврежденный упавшей с потолка плитой, рухнул, сосуды, стоявшие на нем, в беспорядке валялись на полу, и один из них раскрылся. Высыпавшийся из него прах кучками лежал на полу, смешавшись с пылью, скопившейся здесь за несколько десятилетий. И когда Думитру взглянул на эти рассыпанные останки...
— ...Посмотри, как прекрасен этот вечный прах, — прошептал в его голове голос, в котором ясно слышался неподдельный интерес, как если бы его владелец сам испытывал благоговение перед этими омерзительными экспонатами. — Склонись перед ним и ощути его в своих руках, Думи-и-и-тру-у-у!..
Юноша не осмелился ослушаться. Он зачерпнул рукой мягкий, как тальк, и подвижный, как ртуть, порошок, который сыпался сквозь пальцы, не оставляя никаких следов. Просеивая прах, он почувствовал, что кто-то в его голове как будто принюхивается — стремится ощутить вкус, проникнуть в самую суть того вещества, которое велел исследовать Думитру.
"А-а-а... этот был греком! — пояснил голос. — Я узнаю его — мы несколько раз беседовали по разным поводам. Монах из Греции, да... он знал легенды ври-кулаков. Он ходил против них в Крестовый поход и, переплыв море, достиг Молдавии, Валахии, дошел даже до этих гор. В Альба Юлии он построил церковь, которая и сейчас еще там стоит. Оттуда он отправился в поход по городам и селам в поисках ужасных ври-кулаков.
Горожане называли ему имена своих врагов, зачастую прекрасно зная, что те невинны. И в зависимости от богатства и общественного положения обвинителя преподобный Ираклий Анос — таково было его имя — доказывал или опровергал обвинение. Например, если известный боярин утверждал, что такие-то и такие-то являются демонами-кровопийцами, можно было не сомневаться в том, что грек признает их таковыми. Но если то же самое утверждал бедный человек, то, как бы ни был он прав, ему никто не верил, и более того, он наказывался за лжесвидетельство. Будучи следователем по делам людей, обвиняемых в колдовстве, и при этом обманщиком, он однажды выдвинул обвинение даже против меня! Да... и я вынужден был бежать из Визеграда, спасаясь от тех, кто пришел, чтобы убить меня! Да, скажу я тебе, в те времена мои занятия были весьма опасными.
Но... время все расставляет по своим местам. Прах к праху, тлен к тлену. Когда он умер, старого мошенника похоронили в свинцовом гробу недалеко от храма, который он построил в Альба Юлии. Какое благодеяние с их стороны! Как и было задумано, не подвергающийся разрушению свинец, покрывавший его гроб, препятствовал проникновению внутрь сырости и червей, способствующих разложению, и позволил сохранить тело до того момента, когда через сто лет я откопал его! О да, мы несколько раз беседовали с ним! Но что он узнал в конце концов? Ничего! Мошенник! Обманщик!
Так что, я свел с ним счеты! Тот прах, что ты держал в руках, и есть Ираклий Анос собственной персоной. О, как же он кричал от боли, когда я вернул ему плоть, а потом жег его каленым железом! Ха-а-ха-а-ха-а-а!"
Думитру от ужаса издал какой-то звук и отдернул руки от рассыпанного на полу порошка, потом замахал ими, словно это его пальцы жгли раскаленным железом, и стал дуть на них и тщательно вытирать дрожащие ладони о сшитые из грубой ткани штаны. Неуверенно выпрямившись, Думитру, шатаясь, попятился от разбитых урн, но тут же наткнулся на другую полку, оказавшуюся у него за спиной, и растянулся на полу посреди пыли и праха. Падение несколько прояснило его сознание, и невидимый обладатель таинственного голоса немедленно почувствовал это, а потому тут же усилил свое воздействие на юношу.
"успокойся, успокойся, сынок! А-а-а... Понимаю, ты считаешь, что я непонятно зачем мучаю тебя, ты уверен, что это испытание доставляет мне удовольствие. Но нет, это не так. Полагаю, что будет только справедливо, если ты получишь возможность почувствовать всю важность и ответственность своей службы. Ты делаешь мне значительное подношение, оказываешь поддержку и помощь в тяжелую минуту, восполняешь мои силы. И за это я подарю тебе знание... пусть и на короткое время. А теперь встань, выпрямись, внимательно слушай то, что я тебе скажу, и следуй моим указаниям.
Взгляни на стены, Думитру-у-у, подойди к ним ближе... Вот так, хорошо. А теперь следуй вдоль них, внимательно рассмотри фрески, потрогай их руками, сынок. Смотри и слушай!..
Вот человек. Он рождается, живет, умирает. Князь или крестьянин, грешник или святой — каждый из них идет одним и тем же путем. Ты можешь увидеть их здесь на этих картинах, — святые и мерзавцы так похожи друг на друга, они одинаково движутся от колыбели к могиле, безрассудно несутся от сладкого, нежного момента зачатия по направлению к ледяной пустоте разложения. И кажется, что такова участь всех людей: они становятся частью земли, но уроки, полученные ими при жизни, утрачиваются, и все их тайны уходят вместе с ними...
И что?
Однако есть такие, чьи останки в связи с обстоятельствами погребения — вот как, например, этот греческий монах — остаются целыми и невредимыми, или другие, кремированные и погребенные в урнах, чей пепел, прах, никогда не смешивается с землей и сохраняется в чистом виде. Вот они лежат — пара полурассыпавшихся костей или горсточка пепла — и в них заключена вся мудрость прожитых лет, все тайны жизни и даже смерти, а иногда и секреты их связи между собой. Все это они унесли в могилу. Все утеряно.
И вновь хочу повторить... Что?
Ты спрашиваешь, а как же тогда знания, заключенные в книгах, передаваемые из уст в уста или высеченные на камнях? Ведь ученый человек, если пожелает, может оставить свои знания во благо последующих поколений.
Что? Каменные таблички? Ну-у-у... Ведь даже горы разрушаются и эпохи, свидетелями которых они были, уносятся вместе с пылью. Устное слово? Расскажи человеку историю, и к тому времени, когда он захочет ее пересказать, это будет уже совсем другая история, даже тема ее изменится. Пересказанную раз двадцать, ее уже невозможно будет узнать. Книги? Пройдет столетие — и они устареют, пройдет второе — они станут хрупкими и ломкими, пройдет третье — и они превратятся в ничто! Нет, не говори мне о книгах! Они наименее долговечны из всех вещей. Вспомни, когда-то в Александрии существовала величайшая в мире удивительная библиотека... и где, скажи мне, все эти книги теперь? Они исчезли Думитру-у-у! Так же как и все жившие в прошлом люди. Но в отличие от книг люди не забыты. Во всяком случае не все.
И вот еще. Что если человек вовсе не хочет, чтобы его тайны и секреты пережили его самого?
Однако хватит пока об этом. Видишь, фрески стали уже другими. На них изображен теперь совсем другой человек. Мы, по крайней мере, будем называть его человеком. Но вот в чем странность. Он зачат не только женщиной и мужчиной. Смотри сам: у него есть еще один родитель... кто это? Змея? Слизень? И это существо выделяет яйцо, которое человек принимает в себя. Вот теперь это счастливейшее в мире существо перестает быть обыкновенным человеком, но превращается... в нечто другое. Да! Смотри, оно не умирает, а продолжает жить, жить и жить! Всегда! Возможно даже, вечно!
Ты следишь за ходом моего рассказа, Думитру-у-у? Ты следишь за тем, о чем говорят тебе нарисованные на стене картины? Да!.. И если только это весьма необычное существо не будет предательски сражено кем-либо из людей, обладающих соответствующими знаниями, или случайно не погибнет, что тоже может рано или поздно произойти, — тогда оно будет жить вечно! Только вот... у этого существа есть свои потребности. Оно питается не так, как обыкновенные люди.
Скажем так: ему известны лучшие источники для поддержания сил! Кровь — это жизнь!..
Знаешь ли ты имя этого существа, сын мой? Знаешь ли, как оно называется?"
— Я... я знаю, как называют таких людей, — ответил Думитру, хотя со стороны могло показаться, что он разговаривает с пустотой и что кроме него в подземелье нет ни единой живой души. — Греки, как вы уже упомянули, зовут их врикулаками, русские — упырями, а мы, зганы, кочевники, мы называем их мороями.
"Им есть и другое имя, — вновь раздался голос. — Это имя пришло из далеких земель, из далеких времен и пространств. Сами себя они называют Вамфири! — Голос на мгновение почтительно замолк, затем раздался вновь:
— А теперь скажи мне Думитру-у-у, знаешь ли ты, кто я? О да, понимаю, я — голос, звучащий в твоей голове. Но ведь голос должен от кого-то исходить, если только, конечно, ты не сумасшедший. Догадываешься ли ты, Думитру, кем я на самом деле являюсь? А может быть, ты даже всегда знал это?"
— Ты Старейший, — сдавленным голосом ответил Думитру. Его кадык несколько раз дернулся, в горле пересохло. — Бессмертный покровитель зганов Зирра. Ты Янош, барон Ференци.
«Да... а ты хоть и крестьянин, однако отнюдь не невежественный, ты не лишен мудрости, — отозвался голос. — Я действительно тот, о ком ты говоришь. И ты принадлежишь мне, а потому обязан повиноваться любому моему приказу. Но сначала хочу задать тебе один вопрос: есть ли в таборе твоего отца Василия Зирры кто-либо, у кого четыре пальца на руке? Может быть, это ребенок, мальчик, родившийся недавно, после того как вы, зганы, посетили эти места в последний раз? Или, возможно, незнакомец, чужак, повстречавшийся вам в пути и пожелавший присоединиться к вам?»
Вероятно, любому другому такой вопрос показался бы странным, но только не Думитру. Это было частью легенды, гласившей, что однажды появится человек с четырьмя пальцами вместо пяти. У него будут три крупных, широких, крепких пальца и большой палец на каждой руке, причем он таковым родится, и это будет выглядеть вполне естественным. Никакого хирургического вмешательства, никакого уродства на первый взгляд.
— Нет, — не задумываясь ответил Думитру. — Он еще не пришел.
Голос недовольно что-то проворчал. Думитру почти физически ощутил нетерпеливое пожатие широких, могучих плеч его обладателя.
"Не пришел, — услышал Думитру, — все еще не пришел”.
Однако настроение невидимого существа обладало способностью мгновенно меняться. Вот и теперь разочарование уступило место смирению, покорности судьбе.
«Что ж, хорошо, я могу ждать еще много лет. В конце концов, что значит время для Вамфири?»
Думитру ничего не ответил, рассматривая поблекшие от времени фрески, он дошел до того места, где были изображены несколько весьма мрачных сцен, фрески были похожи на гобелены, рассказывающие историю в картинах, но эти картины словно возникли из ночного кошмара. На первой был изображен лежащий на земле человек, которого за руки и за ноги держат четверо других. Пятый, одетый в турецкие шаровары, стоял над ним с высоко поднятым кривым мечом, а шестой стоял рядом на коленях с молотком и острым деревянным колом в руках. На следующей картине человек был обезглавлен, а вбитый в его тело кол накрепко пригвоздил его к земле. Но из раны, зиявшей на шее, выползал огромный, жирный, похожий на слизняка червь, при виде которого окружавшие его люди в ужасе отпрянули. Третья картина рассказывала о том, как люди факелами окружили странное существо и вместе с головой и телом его хозяина сжигали на куче хвороста. А четвертый, предпоследний, монах, размахивая кадилом, которое держал в одной руке, другой рукой собирал в урну пепел. Судя по всему, это был обряд изгнания дьявола, очищения. Но если это было так, он не достиг цели, все оказалось напрасным.
Ибо финальная сцена изображала ту же урну, над которой, возникшая, словно Феникс из пепла, парила огромная черная летучая мышь. Именно такая, какая является частью герба Ференци! И тут...
«Да, — послышался в голове Думитру мрачный голос Яноша, — но это произойдет лишь тогда, когда придет четырехпалый человек. Лишь после появления истинного сына моих сыновей. Ибо лишь тогда я получу возможность перейти из одного сосуда в другой. Сосуд сосуду рознь, Думитру-у-у, и некоторые из них прочны, как камень...»
И вновь разум Думитру начал проясняться. Придя в себя, он вдруг заметил, что факел, который он вставил в каменный держатель, укрепленный на стене, почти догорел. Он схватил его дрожащими руками и зажег от него следующий, помахав им в воздухе, чтобы пламя лучше разгорелось. Облизывая пересохшие губы, он стал оглядываться вокруг, пытаясь определить, какая из множества находившихся в помещении урн содержит прах его мучителя. Вот бы вытряхнуть пепел, поднести к нему факел и посмотреть, сгорят ли эти бренные останки во второй раз...
Янош мгновенно почувствовал, что в душе згана возникло и растет чувство протеста, ощутил угрозу, исходящую от взбунтовавшегося сознания, подчиненного до сих пор его воле. А потому, бесшумно хмыкнув, он обратился к молодому человеку:
"Ах, не здесь, Думитру-у-у, не здесь. Как? Ты хочешь, чтобы я лежал среди грязи и мусора? И как могло случиться, что я только что увидел предательство в твоих мыслях? И, все же, при твоей горячей крови странно было бы, если бы такие помыслы не возникли в твоей голове, не так ли? — И снова Янош злорадно усмехнулся. — Но ты поступил совершенно правильно, когда зажег новый факел, — лучше не позволять огню погаснуть, Думитру-у-у, ибо в этом месте, куда ты пришел, царит непроницаемая тьма. К тому же я хочу показать тебе еще кое-что, а для этого нам понадобится свет. А теперь взгляни, сын мой: справа от тебя находится комната. Если у тебя есть желание, пройди под аркой — и ты увидишь место моего истинного погребения”.
Думитру попытался бороться сам с собой, но понял, что это бесполезно. Власть вампира над его разумом была сильна как никогда. Юноша вынужден был повиноваться и, пройдя под аркой, оказался в помещении, ничем не отличавшемся от остальных, за исключением внутреннего убранства. Здесь не было ни шкафов с амфорами, ни фресок на стенах. Это была, скорее, жилая комната, чем склад сосудов с прахом. Стены украшали тканые гобелены, пол был выложен плиткой, отделанной зеленой глазурью. В центре из плиток меньшего размера был выложен геральдический знак рода Ференци, сбоку от которого, возле массивного камина, стоял старинный стол из крепкого черного дуба. Драпировки на стенах покрылись плесенью и свисали клочьями, повсюду толстым слоем лежала пыль. Но было в этой комнате нечто весьма странное, никак не вяжущееся с окружающей обстановкой. На столе лежали вполне современные бумаги, книги, конверты, печати и воск, резко контрастирующие со всем остальным, что видел вокруг Думитру. Неужели все эти вещи принадлежали Ференци? Думитру всегда считал, что Старейший мертв или бессмертно пребывает где-то, но то, что он увидел, свидетельствовало об обратном.
"Нет, — опроверг его мысли вновь раздавшийся в голове юноши густой, низкий голос барона, — это все принадлежит не мне, а... ну, скажем так, моему ученику. Он изучал мои труды и даже осмелился попытаться изучать меня самого. О, ему прекрасно были известны слова, с помощью которых он мог вызвать меня, но он не знал, где меня искать, и даже не, — подозревал, что я нахожусь здесь, рядом, увы, думаю, что его уже нет на свете. Скорее всего, его кости покоятся где-нибудь наверху, среди развалин. Мне доставит величайшее удовольствие в один прекрасный день найти их там и сделать с ним то, что он собирался и вполне мог сделать со мной”.
В то время как мрачный голос Яноша Ференци предавался неясным воспоминаниям, Думитру Зирра подошел к столу. Он увидел копии писем на неизвестном ему языке. Можно было разобрать даты пятидесятилетней давности, далекие адреса и имена адресатов, среди которых были какой-то М. Рейно из Парижа, Иозеф Надек из Праги, Колин Грив из Эдинбурга и Джозеф Гурвин из Провиденса, а также множество других из больших и малых городов по всему свету. Автором всех этих писем и адресов, написанных одним и тем же почерком, являлся некий мистер Хатчинсон, или, как он чаще всего подписывался, “Эдв. X.”.
Что касается книг... они ничего для Думитру не значили. Для невежественного крестьянина, хоть и знакомого благодаря кочевой жизни со многими языками и диалектами, каким был Думитру Зирра, такие названия, как “Turba Philosophorum”, “Thesaurus Chemicus” Бэкона или “De Lapide Philosophico” Тритемиса, были не более чем пустым звуком. Если даже они и были знакомы ему, смысла этих трудов он не понимал.
Однако одна из книг была раскрыта, и на ее покрытых толстым слоем пыли страницах Думитру увидел иллюстрации, показавшиеся ему знакомыми и приведшие его в ужас. Они во всех деталях и очень правдоподобно демонстрировали самые жесточайшие пытки. Вид этих картинок заставил Думитру, несмотря на то, что он находился словно под гипнозом, вздрогнуть и отпрянуть от книги. И в ту же минуту взгляд его обратился на находившиеся в помещении предметы, прежде не привлекавшие его внимание. Он заметил кандалы, прикованные тяжелыми цепями к стене, какие-то ржавые инструменты, в беспорядке разбросанные по полу; в одном из углов комнаты стояли несколько железных жаровен, в которых сохранились остатки древних углей и пепла.
Но прежде чем он успел осознать предназначение этих вещей и внимательнее рассмотреть все эти предметы, если, конечно, у него возникло такое желание, голос раздался вновь.
"Думитру-у-у, — проникновенно струился голос в голове юноши, — скажи мне, испытывал ли ты когда-либо непереносимую жажду? Случалось ли тебе оказаться в бескрайней пустыне, где нет даже признаков близкого присутствия воды? Чувствовал ли ты, что твое горло превращается в сплошную болезненную рану и с трудом пропускает воздух? Возможно, что тебе знакомо ощущение сухости во всем теле, ив этом случае ты, наверное, сможешь хотя бы частично понять те чувства, которые испытываю сейчас я. Но только частично, не более. Ибо сам ты никогда не ощущал такой силы жажду. Ах, если бы я только мог в полной мере описать тебе свою жажду, сын мой!
Ну, хватит об этом. Уверен, что теперь ты способен в какой-то степени постичь и понять ту власть, которой я обладаю, мое положение, мою судьбу, а следовательно, и тот факт, что желания и потребности такого Существа, как я, гораздо важнее любых проблем обыкновенных людей и даже вопроса их жизни и смерти. Пришло время познакомить тебя с последним актом представления, в котором мы с тобой оба испытаем ни с чем не сравнимое возбуждение. Перед тобой большой камин, Думитру-у-у, войди в него”.
В лицо ударил зловонный запах, от которого закружилась голова. Он замер, скорчившись над черной бездной, из недр которой поднимался отвратительно пахнувший туман. Когда в его голове немного прояснилось, он начал медленно спускаться в кошмарную глубину. И вновь зазвучал голос:
— Сюда, сюда, сын мой... ниша в стене... факелы, веревки, спички завернуты в кожу... это лучше, чем огниво времен моей молодости... зажги один факел и возьми два с собой про запас... они тебе еще пригодятся, Думи-йй-итру-у-у...
Вниз вела каменная винтовая лестница. Думитру спускался по скользким ступеням, цепляясь за стены в тех местах, где ступени были полностью разрушены. Наконец он достиг неровного пола, усыпанного обломками каменной кладки, нашел еще один люк и продолжил спуск в гулко отзывавшееся эхом подземелье Все ниже и ниже — в зловещую и мрачную бездонную глубину, в преисподнюю.
Наконец он услышал:
— Прекрасно, Думитру, — произнес мрачный голос. Владелец его, казалось, улыбался, невидимо и жутко, но его ужасная радость нестерпимой болью отозвалась в мозгу юноши. На какое-то мгновение Думитру удалось освободиться от странной власти. Он на секунду вновь стал самим собой — и понял, что стоит на самом пороге ада!
И снова чуждый разум словно клещами охватил его собственный. Неумолимый и безжалостный процесс, начавшийся около пяти недель назад, пришел к своему логическому завершению — его собственная сила воли мерцала где-то в глубине сознания, как оплывшая, практически затухающая свеча. И вдруг:
— Оглянись вокруг, Думитру! Посмотри и познай наконец тайные труды своего властелина, сын мой!
Позади Думитру на ступенях каменной лестницы стоял огромный волк с горящими глазами. А перед ним... была могила колдуна.
Могила колдуна!
Вот о чем зганы слагали свои легенды, сидя темными ночами у костра С широко раскрытыми глазами, высоко над головой подняв факел, Думитру неуверенно двинулся через эти сохранившиеся реликвии безумия и хаоса Это был не тот хаос, который царил наверху в разрушенном замке Нижние, потайные, подвалы полностью сохранились и были покрыты полувековым слоем паутины и пыли. Нет, здесь властвовал хаос ума — вернее, безумия. Осознание того, что все это — дело рук человека или таинственных существ, о которых рассказывали легенды зганов Что же собой представляли эти секретные подземелья?
Каменная кладка была очень старой, поистине древней. Стены, кое-где влажные, но не слишком мокрые, в некоторых местах носили следы связующего камень раствора, выступавшего между камнями Тонкие нити сталактитов свисали с высокого сводчатого потолка, а по краям, вдоль стен помещений, в тех местах, где редко ступала чья-либо нога, возвышавшиеся над грубо обработанными и пригнанными друг к другу плитами пола сталагмиты образовывали небольшие возвышения, наросты. Думитру отнюдь не был археологом, но даже он, при одном только взгляде на грубо обработанные каменные плиты и старый раствор, практически уже разрушенный, мог примерно определить возраст замка, во всяком случае этих секретных сводчатых подземелий, — около восьми или девяти столетий, никак не меньше, потому что выступающий между камнями раствор был покрыт густым слоем солевых кристаллов.
Множество арочных проходов подземелья были совершенно одинаковыми — около восьми футов в ширину и одиннадцати — в высоту, все они перекрывались наверху массивными замковыми камнями, некоторые из них слегка покосились под тяжестью верхних этажей. Потолки в помещениях — не менее четырнадцати-пятнадцати футов высотой, в центре также были сводчатыми и по своему архитектурному решению полностью соответствовали арочным проходам. Тяжелые камни в некоторых местах обвалились, там, куда они рухнули, треснули плиты пола Несомненно, все эти разрушения были вызваны тем же самым взрывом, который уничтожил замок.
За арочными проходами начинался еще один ряд помещений, весьма просторных, со сводчатыми потолками и арками между ними Думитру вошел в лабиринт древних помещений, служивших местом таинственных занятий хозяина разрушенного замка. А что касается рода этих занятий.
До сих пор, если не считать первой ужасной догадки, Думитру старался не строить никаких предположений. Но теперь избежать истины стало уже невозможно Стены были сплошь покрыты фресками, в некоторых местах, правда, осыпавшимися, но тем не менее запечатлевшими многие события и отражающими всю историю. В некоторых помещениях к тому же сохранились несомненные свидетельства деяний еще более мрачных и страшных. Жестокий и одновременно ликующий голос, звучавший в голове юноши, не позволял ему и дальше оставаться в неведении — обладатель голоса твердо решил ознакомить Думитру с событиями прошлого, с их сутью.
"В тот момент, когда твой факел разогнал царящую здесь тьму, Думитру, ты подумал о колдовстве. О возвращении к жизни мертвых, их праха и тлена, с той целью, чтобы расспросить их обо всем. Узнать историю мира из уст воскресших призраков тех, кто принимал участие в событиях давних лет. Разгадать и найти объяснение многих тайн и секретов древности, а возможно даже, предсказать окутанное туманом отдаленное будущее. Да, предсказать будущее с помощью мертвых!.. Именно об этом ты тогда подумал.
Что ж, — голос на миг умолк и Думитру почувствовал, что его владелец пожал плечами, — ты был прав в своих предположениях. Но ты догадался далеко не обо всем. Ты не захотел посмотреть повнимательнее... ты Даже теперь избегаешь этого! Да неужели ты мой сын, Думитру? Или ты всего лишь хныкающий, скулящий младенец? Я думал, что, призвав тебя, я получу возможность напиться крепкого вина, придающего силы, а вместо этого вижу, что все эти годы зганы варили лишь воду! Ха-ха-а-ха-а-а! Да нет... Я ведь шучу... не сердись, сын мой...
Ведь ты рассердился, Думитру? Или я не прав?
А может быть, это страх?
Ты опасаешься за свою жизнь, Думитру? — Голос превратился в шепот. — Но твоя жизнь обретет свое продолжение во мне! Кровь — это жизнь! И так будет продолжаться... и продолжаться... и продолжаться... Но послушай! — Голос стал более живым и громким. — Что это мы заговорили столь мрачно — так дело не пойдет! Ведь мы превратимся в единое целое и вместе проживем всю нашу долгую жизнь. Ты слышишь меня, Думи-и-и-тру-у-? Хорошо слышишь?"
— Я... я слышу вас, — ответил юноша, сам не зная, с кем же он разговаривает.
«И ты веришь мне? Ответь, скажи, что веришь в меня так же, как верили в меня отцы ваших отцов!»
Думитру вовсе не был убежден в том, что верит, но голос внутри его давил с такой силой, что он не выдержал и громко крикнул:
— Да!.. да, я верю так же, как верили отцы наших отцов!
"Прекрасно, — явно удовлетворенный этим признанием, произнес голос. — Тогда не будь таким робким, Думи-и-и-тру-у-у! Посмотри на мои труды, не отводя взгляда и не отшатываясь от них. На картины, нарисованные или высеченные на стенах, на амфоры, хранящиеся на полках, на заключенные в этих древних сосудах мощи и прах”.
При свете факела Думитру огляделся. Повсюду стояли шкафы из черного дуба, на которых было расставлено множество сосудов, урн — амфор, как назвал их голос. В этих бесконечных подземельях их, наверное, было несколько тысяч. Свинцовые горлышки были заткнуты дубовыми пробками, и в том месте, где начинались ручки сосудов, на каждом был прикреплен ярлык с полустертой от времени надписью. Один из шкафов, поврежденный упавшей с потолка плитой, рухнул, сосуды, стоявшие на нем, в беспорядке валялись на полу, и один из них раскрылся. Высыпавшийся из него прах кучками лежал на полу, смешавшись с пылью, скопившейся здесь за несколько десятилетий. И когда Думитру взглянул на эти рассыпанные останки...
— ...Посмотри, как прекрасен этот вечный прах, — прошептал в его голове голос, в котором ясно слышался неподдельный интерес, как если бы его владелец сам испытывал благоговение перед этими омерзительными экспонатами. — Склонись перед ним и ощути его в своих руках, Думи-и-и-тру-у-у!..
Юноша не осмелился ослушаться. Он зачерпнул рукой мягкий, как тальк, и подвижный, как ртуть, порошок, который сыпался сквозь пальцы, не оставляя никаких следов. Просеивая прах, он почувствовал, что кто-то в его голове как будто принюхивается — стремится ощутить вкус, проникнуть в самую суть того вещества, которое велел исследовать Думитру.
"А-а-а... этот был греком! — пояснил голос. — Я узнаю его — мы несколько раз беседовали по разным поводам. Монах из Греции, да... он знал легенды ври-кулаков. Он ходил против них в Крестовый поход и, переплыв море, достиг Молдавии, Валахии, дошел даже до этих гор. В Альба Юлии он построил церковь, которая и сейчас еще там стоит. Оттуда он отправился в поход по городам и селам в поисках ужасных ври-кулаков.
Горожане называли ему имена своих врагов, зачастую прекрасно зная, что те невинны. И в зависимости от богатства и общественного положения обвинителя преподобный Ираклий Анос — таково было его имя — доказывал или опровергал обвинение. Например, если известный боярин утверждал, что такие-то и такие-то являются демонами-кровопийцами, можно было не сомневаться в том, что грек признает их таковыми. Но если то же самое утверждал бедный человек, то, как бы ни был он прав, ему никто не верил, и более того, он наказывался за лжесвидетельство. Будучи следователем по делам людей, обвиняемых в колдовстве, и при этом обманщиком, он однажды выдвинул обвинение даже против меня! Да... и я вынужден был бежать из Визеграда, спасаясь от тех, кто пришел, чтобы убить меня! Да, скажу я тебе, в те времена мои занятия были весьма опасными.
Но... время все расставляет по своим местам. Прах к праху, тлен к тлену. Когда он умер, старого мошенника похоронили в свинцовом гробу недалеко от храма, который он построил в Альба Юлии. Какое благодеяние с их стороны! Как и было задумано, не подвергающийся разрушению свинец, покрывавший его гроб, препятствовал проникновению внутрь сырости и червей, способствующих разложению, и позволил сохранить тело до того момента, когда через сто лет я откопал его! О да, мы несколько раз беседовали с ним! Но что он узнал в конце концов? Ничего! Мошенник! Обманщик!
Так что, я свел с ним счеты! Тот прах, что ты держал в руках, и есть Ираклий Анос собственной персоной. О, как же он кричал от боли, когда я вернул ему плоть, а потом жег его каленым железом! Ха-а-ха-а-ха-а-а!"
Думитру от ужаса издал какой-то звук и отдернул руки от рассыпанного на полу порошка, потом замахал ими, словно это его пальцы жгли раскаленным железом, и стал дуть на них и тщательно вытирать дрожащие ладони о сшитые из грубой ткани штаны. Неуверенно выпрямившись, Думитру, шатаясь, попятился от разбитых урн, но тут же наткнулся на другую полку, оказавшуюся у него за спиной, и растянулся на полу посреди пыли и праха. Падение несколько прояснило его сознание, и невидимый обладатель таинственного голоса немедленно почувствовал это, а потому тут же усилил свое воздействие на юношу.
"успокойся, успокойся, сынок! А-а-а... Понимаю, ты считаешь, что я непонятно зачем мучаю тебя, ты уверен, что это испытание доставляет мне удовольствие. Но нет, это не так. Полагаю, что будет только справедливо, если ты получишь возможность почувствовать всю важность и ответственность своей службы. Ты делаешь мне значительное подношение, оказываешь поддержку и помощь в тяжелую минуту, восполняешь мои силы. И за это я подарю тебе знание... пусть и на короткое время. А теперь встань, выпрямись, внимательно слушай то, что я тебе скажу, и следуй моим указаниям.
Взгляни на стены, Думитру-у-у, подойди к ним ближе... Вот так, хорошо. А теперь следуй вдоль них, внимательно рассмотри фрески, потрогай их руками, сынок. Смотри и слушай!..
Вот человек. Он рождается, живет, умирает. Князь или крестьянин, грешник или святой — каждый из них идет одним и тем же путем. Ты можешь увидеть их здесь на этих картинах, — святые и мерзавцы так похожи друг на друга, они одинаково движутся от колыбели к могиле, безрассудно несутся от сладкого, нежного момента зачатия по направлению к ледяной пустоте разложения. И кажется, что такова участь всех людей: они становятся частью земли, но уроки, полученные ими при жизни, утрачиваются, и все их тайны уходят вместе с ними...
И что?
Однако есть такие, чьи останки в связи с обстоятельствами погребения — вот как, например, этот греческий монах — остаются целыми и невредимыми, или другие, кремированные и погребенные в урнах, чей пепел, прах, никогда не смешивается с землей и сохраняется в чистом виде. Вот они лежат — пара полурассыпавшихся костей или горсточка пепла — и в них заключена вся мудрость прожитых лет, все тайны жизни и даже смерти, а иногда и секреты их связи между собой. Все это они унесли в могилу. Все утеряно.
И вновь хочу повторить... Что?
Ты спрашиваешь, а как же тогда знания, заключенные в книгах, передаваемые из уст в уста или высеченные на камнях? Ведь ученый человек, если пожелает, может оставить свои знания во благо последующих поколений.
Что? Каменные таблички? Ну-у-у... Ведь даже горы разрушаются и эпохи, свидетелями которых они были, уносятся вместе с пылью. Устное слово? Расскажи человеку историю, и к тому времени, когда он захочет ее пересказать, это будет уже совсем другая история, даже тема ее изменится. Пересказанную раз двадцать, ее уже невозможно будет узнать. Книги? Пройдет столетие — и они устареют, пройдет второе — они станут хрупкими и ломкими, пройдет третье — и они превратятся в ничто! Нет, не говори мне о книгах! Они наименее долговечны из всех вещей. Вспомни, когда-то в Александрии существовала величайшая в мире удивительная библиотека... и где, скажи мне, все эти книги теперь? Они исчезли Думитру-у-у! Так же как и все жившие в прошлом люди. Но в отличие от книг люди не забыты. Во всяком случае не все.
И вот еще. Что если человек вовсе не хочет, чтобы его тайны и секреты пережили его самого?
Однако хватит пока об этом. Видишь, фрески стали уже другими. На них изображен теперь совсем другой человек. Мы, по крайней мере, будем называть его человеком. Но вот в чем странность. Он зачат не только женщиной и мужчиной. Смотри сам: у него есть еще один родитель... кто это? Змея? Слизень? И это существо выделяет яйцо, которое человек принимает в себя. Вот теперь это счастливейшее в мире существо перестает быть обыкновенным человеком, но превращается... в нечто другое. Да! Смотри, оно не умирает, а продолжает жить, жить и жить! Всегда! Возможно даже, вечно!
Ты следишь за ходом моего рассказа, Думитру-у-у? Ты следишь за тем, о чем говорят тебе нарисованные на стене картины? Да!.. И если только это весьма необычное существо не будет предательски сражено кем-либо из людей, обладающих соответствующими знаниями, или случайно не погибнет, что тоже может рано или поздно произойти, — тогда оно будет жить вечно! Только вот... у этого существа есть свои потребности. Оно питается не так, как обыкновенные люди.
Скажем так: ему известны лучшие источники для поддержания сил! Кровь — это жизнь!..
Знаешь ли ты имя этого существа, сын мой? Знаешь ли, как оно называется?"
— Я... я знаю, как называют таких людей, — ответил Думитру, хотя со стороны могло показаться, что он разговаривает с пустотой и что кроме него в подземелье нет ни единой живой души. — Греки, как вы уже упомянули, зовут их врикулаками, русские — упырями, а мы, зганы, кочевники, мы называем их мороями.
"Им есть и другое имя, — вновь раздался голос. — Это имя пришло из далеких земель, из далеких времен и пространств. Сами себя они называют Вамфири! — Голос на мгновение почтительно замолк, затем раздался вновь:
— А теперь скажи мне Думитру-у-у, знаешь ли ты, кто я? О да, понимаю, я — голос, звучащий в твоей голове. Но ведь голос должен от кого-то исходить, если только, конечно, ты не сумасшедший. Догадываешься ли ты, Думитру, кем я на самом деле являюсь? А может быть, ты даже всегда знал это?"
— Ты Старейший, — сдавленным голосом ответил Думитру. Его кадык несколько раз дернулся, в горле пересохло. — Бессмертный покровитель зганов Зирра. Ты Янош, барон Ференци.
«Да... а ты хоть и крестьянин, однако отнюдь не невежественный, ты не лишен мудрости, — отозвался голос. — Я действительно тот, о ком ты говоришь. И ты принадлежишь мне, а потому обязан повиноваться любому моему приказу. Но сначала хочу задать тебе один вопрос: есть ли в таборе твоего отца Василия Зирры кто-либо, у кого четыре пальца на руке? Может быть, это ребенок, мальчик, родившийся недавно, после того как вы, зганы, посетили эти места в последний раз? Или, возможно, незнакомец, чужак, повстречавшийся вам в пути и пожелавший присоединиться к вам?»
Вероятно, любому другому такой вопрос показался бы странным, но только не Думитру. Это было частью легенды, гласившей, что однажды появится человек с четырьмя пальцами вместо пяти. У него будут три крупных, широких, крепких пальца и большой палец на каждой руке, причем он таковым родится, и это будет выглядеть вполне естественным. Никакого хирургического вмешательства, никакого уродства на первый взгляд.
— Нет, — не задумываясь ответил Думитру. — Он еще не пришел.
Голос недовольно что-то проворчал. Думитру почти физически ощутил нетерпеливое пожатие широких, могучих плеч его обладателя.
"Не пришел, — услышал Думитру, — все еще не пришел”.
Однако настроение невидимого существа обладало способностью мгновенно меняться. Вот и теперь разочарование уступило место смирению, покорности судьбе.
«Что ж, хорошо, я могу ждать еще много лет. В конце концов, что значит время для Вамфири?»
Думитру ничего не ответил, рассматривая поблекшие от времени фрески, он дошел до того места, где были изображены несколько весьма мрачных сцен, фрески были похожи на гобелены, рассказывающие историю в картинах, но эти картины словно возникли из ночного кошмара. На первой был изображен лежащий на земле человек, которого за руки и за ноги держат четверо других. Пятый, одетый в турецкие шаровары, стоял над ним с высоко поднятым кривым мечом, а шестой стоял рядом на коленях с молотком и острым деревянным колом в руках. На следующей картине человек был обезглавлен, а вбитый в его тело кол накрепко пригвоздил его к земле. Но из раны, зиявшей на шее, выползал огромный, жирный, похожий на слизняка червь, при виде которого окружавшие его люди в ужасе отпрянули. Третья картина рассказывала о том, как люди факелами окружили странное существо и вместе с головой и телом его хозяина сжигали на куче хвороста. А четвертый, предпоследний, монах, размахивая кадилом, которое держал в одной руке, другой рукой собирал в урну пепел. Судя по всему, это был обряд изгнания дьявола, очищения. Но если это было так, он не достиг цели, все оказалось напрасным.
Ибо финальная сцена изображала ту же урну, над которой, возникшая, словно Феникс из пепла, парила огромная черная летучая мышь. Именно такая, какая является частью герба Ференци! И тут...
«Да, — послышался в голове Думитру мрачный голос Яноша, — но это произойдет лишь тогда, когда придет четырехпалый человек. Лишь после появления истинного сына моих сыновей. Ибо лишь тогда я получу возможность перейти из одного сосуда в другой. Сосуд сосуду рознь, Думитру-у-у, и некоторые из них прочны, как камень...»
И вновь разум Думитру начал проясняться. Придя в себя, он вдруг заметил, что факел, который он вставил в каменный держатель, укрепленный на стене, почти догорел. Он схватил его дрожащими руками и зажег от него следующий, помахав им в воздухе, чтобы пламя лучше разгорелось. Облизывая пересохшие губы, он стал оглядываться вокруг, пытаясь определить, какая из множества находившихся в помещении урн содержит прах его мучителя. Вот бы вытряхнуть пепел, поднести к нему факел и посмотреть, сгорят ли эти бренные останки во второй раз...
Янош мгновенно почувствовал, что в душе згана возникло и растет чувство протеста, ощутил угрозу, исходящую от взбунтовавшегося сознания, подчиненного до сих пор его воле. А потому, бесшумно хмыкнув, он обратился к молодому человеку:
"Ах, не здесь, Думитру-у-у, не здесь. Как? Ты хочешь, чтобы я лежал среди грязи и мусора? И как могло случиться, что я только что увидел предательство в твоих мыслях? И, все же, при твоей горячей крови странно было бы, если бы такие помыслы не возникли в твоей голове, не так ли? — И снова Янош злорадно усмехнулся. — Но ты поступил совершенно правильно, когда зажег новый факел, — лучше не позволять огню погаснуть, Думитру-у-у, ибо в этом месте, куда ты пришел, царит непроницаемая тьма. К тому же я хочу показать тебе еще кое-что, а для этого нам понадобится свет. А теперь взгляни, сын мой: справа от тебя находится комната. Если у тебя есть желание, пройди под аркой — и ты увидишь место моего истинного погребения”.
Думитру попытался бороться сам с собой, но понял, что это бесполезно. Власть вампира над его разумом была сильна как никогда. Юноша вынужден был повиноваться и, пройдя под аркой, оказался в помещении, ничем не отличавшемся от остальных, за исключением внутреннего убранства. Здесь не было ни шкафов с амфорами, ни фресок на стенах. Это была, скорее, жилая комната, чем склад сосудов с прахом. Стены украшали тканые гобелены, пол был выложен плиткой, отделанной зеленой глазурью. В центре из плиток меньшего размера был выложен геральдический знак рода Ференци, сбоку от которого, возле массивного камина, стоял старинный стол из крепкого черного дуба. Драпировки на стенах покрылись плесенью и свисали клочьями, повсюду толстым слоем лежала пыль. Но было в этой комнате нечто весьма странное, никак не вяжущееся с окружающей обстановкой. На столе лежали вполне современные бумаги, книги, конверты, печати и воск, резко контрастирующие со всем остальным, что видел вокруг Думитру. Неужели все эти вещи принадлежали Ференци? Думитру всегда считал, что Старейший мертв или бессмертно пребывает где-то, но то, что он увидел, свидетельствовало об обратном.
"Нет, — опроверг его мысли вновь раздавшийся в голове юноши густой, низкий голос барона, — это все принадлежит не мне, а... ну, скажем так, моему ученику. Он изучал мои труды и даже осмелился попытаться изучать меня самого. О, ему прекрасно были известны слова, с помощью которых он мог вызвать меня, но он не знал, где меня искать, и даже не, — подозревал, что я нахожусь здесь, рядом, увы, думаю, что его уже нет на свете. Скорее всего, его кости покоятся где-нибудь наверху, среди развалин. Мне доставит величайшее удовольствие в один прекрасный день найти их там и сделать с ним то, что он собирался и вполне мог сделать со мной”.
В то время как мрачный голос Яноша Ференци предавался неясным воспоминаниям, Думитру Зирра подошел к столу. Он увидел копии писем на неизвестном ему языке. Можно было разобрать даты пятидесятилетней давности, далекие адреса и имена адресатов, среди которых были какой-то М. Рейно из Парижа, Иозеф Надек из Праги, Колин Грив из Эдинбурга и Джозеф Гурвин из Провиденса, а также множество других из больших и малых городов по всему свету. Автором всех этих писем и адресов, написанных одним и тем же почерком, являлся некий мистер Хатчинсон, или, как он чаще всего подписывался, “Эдв. X.”.
Что касается книг... они ничего для Думитру не значили. Для невежественного крестьянина, хоть и знакомого благодаря кочевой жизни со многими языками и диалектами, каким был Думитру Зирра, такие названия, как “Turba Philosophorum”, “Thesaurus Chemicus” Бэкона или “De Lapide Philosophico” Тритемиса, были не более чем пустым звуком. Если даже они и были знакомы ему, смысла этих трудов он не понимал.
Однако одна из книг была раскрыта, и на ее покрытых толстым слоем пыли страницах Думитру увидел иллюстрации, показавшиеся ему знакомыми и приведшие его в ужас. Они во всех деталях и очень правдоподобно демонстрировали самые жесточайшие пытки. Вид этих картинок заставил Думитру, несмотря на то, что он находился словно под гипнозом, вздрогнуть и отпрянуть от книги. И в ту же минуту взгляд его обратился на находившиеся в помещении предметы, прежде не привлекавшие его внимание. Он заметил кандалы, прикованные тяжелыми цепями к стене, какие-то ржавые инструменты, в беспорядке разбросанные по полу; в одном из углов комнаты стояли несколько железных жаровен, в которых сохранились остатки древних углей и пепла.
Но прежде чем он успел осознать предназначение этих вещей и внимательнее рассмотреть все эти предметы, если, конечно, у него возникло такое желание, голос раздался вновь.
"Думитру-у-у, — проникновенно струился голос в голове юноши, — скажи мне, испытывал ли ты когда-либо непереносимую жажду? Случалось ли тебе оказаться в бескрайней пустыне, где нет даже признаков близкого присутствия воды? Чувствовал ли ты, что твое горло превращается в сплошную болезненную рану и с трудом пропускает воздух? Возможно, что тебе знакомо ощущение сухости во всем теле, ив этом случае ты, наверное, сможешь хотя бы частично понять те чувства, которые испытываю сейчас я. Но только частично, не более. Ибо сам ты никогда не ощущал такой силы жажду. Ах, если бы я только мог в полной мере описать тебе свою жажду, сын мой!
Ну, хватит об этом. Уверен, что теперь ты способен в какой-то степени постичь и понять ту власть, которой я обладаю, мое положение, мою судьбу, а следовательно, и тот факт, что желания и потребности такого Существа, как я, гораздо важнее любых проблем обыкновенных людей и даже вопроса их жизни и смерти. Пришло время познакомить тебя с последним актом представления, в котором мы с тобой оба испытаем ни с чем не сравнимое возбуждение. Перед тобой большой камин, Думитру-у-у, войди в него”.