Страница:
— За ними?..
— Всегда есть берега за достигнутыми берегами, ибо таков был дар богов человеку: чтобы всегда были у нас эти дальние берега, всегда была мечта достичь их, всегда было море, в коем их искать. Ибо только тем и велик человек, что он должен искать то, что лежит за горизонтом, и существует бесконечное множество горизонтов, которые всегда лежат в ожидании человека. Только в поисках обретает человек достоинство, в поисках ответов, да ещё в той тени, которую оставляет он на земле.
— В тени?
— Сам по себе человек мал, но в своих созданиях — Парфенонах, пирамидах, храмах святой Софии — в них он обретает величие и оставляет тень своего присутствия на земле.
Я ему явно был не по душе, потому что оскорблял укоренившееся в нем чувство превосходства. Он узнавал о вещах, ему неизвестных, и мысль об этом раздражала его. Однако он задумчиво и внимательно смотрел на меня:
— Оказывается, ты кое-что знаешь… Откуда ты явился?
— Издалека. — Мне он тоже совсем не пришелся по душе.
— Хочешь продать кобылу?
— Нет.
— Я мог бы просто отобрать ее… — Он оценивал меня с холодным вниманием, и я подумал, что этот человек вполне способен попробовать.
— Я бы на твоем месте этого не делал, — ответил я, — ибо мы понимаем друг друга, и я буду владеть ею, пока один из нас не умрет.
— И это можно устроить…
Его реплика вызвала у меня улыбку, и улыбка оказалась для него неожиданной.
— Тогда устрой все как следует, о византиец, ибо смерть — такой гость, который может заглянуть к любому.
— Ты смеешь угрожать мне?
— Угрожать? — Мое удивление было настолько искренне, насколько я смог его изобразить. — Я всего лишь позволил себе философское замечание.
Он попытался переглядеть меня, заставить отвести глаза.
— У меня есть такая мысль, — проговорил он холодно, — что просвещенность — вещь опасная…
— Откуда тебе это знать?
У него побледнели от злости даже губы, и он шагнул вперед, словно собираясь ударить меня, но я не шелохнулся.
— Я бы на твоем месте этого не делал, — произнес я, — разве что ты готов принять все последствия…
На миг наши взгляды скрестились, как клинки, потом он запахнул резким движением плащ и ушел.
Поблизости, прислушиваясь к разговору, стоял какой-то молодой человек.
— Ты легко наживаешь врагов. Толстяк-рассказчик — это пустяк, но этот щеголь опасен.
У него был дружелюбный вид, а мне очень нужны были друзья.
— Я Кербушар, странник.
— А я — Филипп.
— Македонскийnote 20? — улыбнулся я.
— Как ни странно, да.
Он тоже улыбнулся.
Моя аудитория, если можно её так назвать, расходилась.
— На тебе ещё лежит дорожная пыль, почему бы тебе не пойти со мной? — предложил Филипп.
Мало чего мне больше сейчас хотелось, чем искупаться и сменить платье, а золотые монеты помогут мне добыть какую-то, хотя бы скромную одежду.
Мы зашагали прочь, ведя за собой Айешу, которая была очень счастлива рядом с базаром. Филипп заговорил о молодом аристократе, с которым я беседовал:
— Его зовут Бардас, он близкий друг Андроника Комнина, двоюродного брата императора, Мануила Первого.
Блестящий, но непостоянный человек, Андроник был красив, остроумен, изящен; он был атлетом и воином, и его любили люди, которые мало знали о его истинной натуре. Его называли «Алкивиадомnote 21 Византийского века»; его обожали женщины, но был он вероломным и лицемерным интриганом.
Он собрал вокруг себя общество, которое многие считали интеллектуальной и художественной элитой… На самом деле это была просто кучка скучающих людей и вольнодумцев, бойких на язык, много рассуждающих об искусстве, литературе и музыке, однако не имеющих глубокой убежденности ни в каком вопросе, кроме собственных предрассудков. Занятые более всего собственным положением, они были прихотливыми, непостоянными созданиями, которые вдруг хватались за какого-нибудь писателя или композитора и начинали превозносить его до небес, покуда он им не наскучит; потом набрасывались на другого. Иногда художники, которым они щедро расточали свое внимание, оказывались людьми действительно талантливыми, но чаще всего отличались какой-то темной невнятностью, порождавшей у дилетантов иллюзию глубины и высоких достоинств. В большинстве случаев то, что восхищало их своей глубиной, оказывалось на поверку просто плохой литературой, плохой живописью или намеренно подчеркнутой невнятностью.
Мануил подозревал, что Андроник устраивает заговоры против него, и тому пришлось провести большую часть жизни в изгнании. Теперь, в возрасте шестидесяти лет, он возвратился в столицу.
— Не заблуждайся, — предостерег Филипп. — Бардас не только влиятелен, но и мстителен, и он близок к Андронику, который умеет быть дьявольски жестоким.
— Маловероятно, что мы увидимся с ним ещё раз, — сказал я. — Мне нужно найти способ заработать деньги, и я редко буду появляться в той части города, где можно его встретить.
— Он шныряет по базарам, — объяснил мой друг, — и может оказаться где угодно. Ему разонравились женщины его круга, и он выискивает некрасивых, часто грязных женщин в трущобах. Он избегает тех, кого можно было бы считать равными ему, кроме Андроника… Он предпочитает женщин, которых презирает и к которым может проявлять жестокость, не опасаясь возмездия. О нем ходят разговоры во всех частях города. Он содержит шайки головорезов, которые его защищают. А когда нужно, выступают лжесвидетелями…
У Филиппа был удобный, хотя и старый дом. Ванна там была остатком римских времен — огромная и роскошная. Пока я мылся, он сходил на рынок и на золотые монеты, полученные от Бардаса, купил для меня одежду.
Передо мной стояли задачи, которые могли обескуражить любого. Отец мой пребывал в рабстве и терпел такие издевательства и пытки, каких я и представить не мог. Я был бессилен против крепости, отразившей сильнейших властителей, а у Старца Горы повсюду имелись шпионы. Даже и сейчас они могли уже знать обо мне.
Во-первых, я должен найти способ зарабатывать на жизнь. Все, чего я добился и что имел, пошло прахом. Будь наши товары проданы, я стал бы состоятельным человеком, мог делать что захочу, даже нанять отряд наемников себе в помощь.
Гансграф был мертв, все члены нашей компании, как я полагал, тоже мертвы; и если даже жива была Сюзанна — как я мог бы снова явиться к ней с пустыми руками?
Глава 44
Глава 45
— Всегда есть берега за достигнутыми берегами, ибо таков был дар богов человеку: чтобы всегда были у нас эти дальние берега, всегда была мечта достичь их, всегда было море, в коем их искать. Ибо только тем и велик человек, что он должен искать то, что лежит за горизонтом, и существует бесконечное множество горизонтов, которые всегда лежат в ожидании человека. Только в поисках обретает человек достоинство, в поисках ответов, да ещё в той тени, которую оставляет он на земле.
— В тени?
— Сам по себе человек мал, но в своих созданиях — Парфенонах, пирамидах, храмах святой Софии — в них он обретает величие и оставляет тень своего присутствия на земле.
Я ему явно был не по душе, потому что оскорблял укоренившееся в нем чувство превосходства. Он узнавал о вещах, ему неизвестных, и мысль об этом раздражала его. Однако он задумчиво и внимательно смотрел на меня:
— Оказывается, ты кое-что знаешь… Откуда ты явился?
— Издалека. — Мне он тоже совсем не пришелся по душе.
— Хочешь продать кобылу?
— Нет.
— Я мог бы просто отобрать ее… — Он оценивал меня с холодным вниманием, и я подумал, что этот человек вполне способен попробовать.
— Я бы на твоем месте этого не делал, — ответил я, — ибо мы понимаем друг друга, и я буду владеть ею, пока один из нас не умрет.
— И это можно устроить…
Его реплика вызвала у меня улыбку, и улыбка оказалась для него неожиданной.
— Тогда устрой все как следует, о византиец, ибо смерть — такой гость, который может заглянуть к любому.
— Ты смеешь угрожать мне?
— Угрожать? — Мое удивление было настолько искренне, насколько я смог его изобразить. — Я всего лишь позволил себе философское замечание.
Он попытался переглядеть меня, заставить отвести глаза.
— У меня есть такая мысль, — проговорил он холодно, — что просвещенность — вещь опасная…
— Откуда тебе это знать?
У него побледнели от злости даже губы, и он шагнул вперед, словно собираясь ударить меня, но я не шелохнулся.
— Я бы на твоем месте этого не делал, — произнес я, — разве что ты готов принять все последствия…
На миг наши взгляды скрестились, как клинки, потом он запахнул резким движением плащ и ушел.
Поблизости, прислушиваясь к разговору, стоял какой-то молодой человек.
— Ты легко наживаешь врагов. Толстяк-рассказчик — это пустяк, но этот щеголь опасен.
У него был дружелюбный вид, а мне очень нужны были друзья.
— Я Кербушар, странник.
— А я — Филипп.
— Македонскийnote 20? — улыбнулся я.
— Как ни странно, да.
Он тоже улыбнулся.
Моя аудитория, если можно её так назвать, расходилась.
— На тебе ещё лежит дорожная пыль, почему бы тебе не пойти со мной? — предложил Филипп.
Мало чего мне больше сейчас хотелось, чем искупаться и сменить платье, а золотые монеты помогут мне добыть какую-то, хотя бы скромную одежду.
Мы зашагали прочь, ведя за собой Айешу, которая была очень счастлива рядом с базаром. Филипп заговорил о молодом аристократе, с которым я беседовал:
— Его зовут Бардас, он близкий друг Андроника Комнина, двоюродного брата императора, Мануила Первого.
Блестящий, но непостоянный человек, Андроник был красив, остроумен, изящен; он был атлетом и воином, и его любили люди, которые мало знали о его истинной натуре. Его называли «Алкивиадомnote 21 Византийского века»; его обожали женщины, но был он вероломным и лицемерным интриганом.
Он собрал вокруг себя общество, которое многие считали интеллектуальной и художественной элитой… На самом деле это была просто кучка скучающих людей и вольнодумцев, бойких на язык, много рассуждающих об искусстве, литературе и музыке, однако не имеющих глубокой убежденности ни в каком вопросе, кроме собственных предрассудков. Занятые более всего собственным положением, они были прихотливыми, непостоянными созданиями, которые вдруг хватались за какого-нибудь писателя или композитора и начинали превозносить его до небес, покуда он им не наскучит; потом набрасывались на другого. Иногда художники, которым они щедро расточали свое внимание, оказывались людьми действительно талантливыми, но чаще всего отличались какой-то темной невнятностью, порождавшей у дилетантов иллюзию глубины и высоких достоинств. В большинстве случаев то, что восхищало их своей глубиной, оказывалось на поверку просто плохой литературой, плохой живописью или намеренно подчеркнутой невнятностью.
Мануил подозревал, что Андроник устраивает заговоры против него, и тому пришлось провести большую часть жизни в изгнании. Теперь, в возрасте шестидесяти лет, он возвратился в столицу.
— Не заблуждайся, — предостерег Филипп. — Бардас не только влиятелен, но и мстителен, и он близок к Андронику, который умеет быть дьявольски жестоким.
— Маловероятно, что мы увидимся с ним ещё раз, — сказал я. — Мне нужно найти способ заработать деньги, и я редко буду появляться в той части города, где можно его встретить.
— Он шныряет по базарам, — объяснил мой друг, — и может оказаться где угодно. Ему разонравились женщины его круга, и он выискивает некрасивых, часто грязных женщин в трущобах. Он избегает тех, кого можно было бы считать равными ему, кроме Андроника… Он предпочитает женщин, которых презирает и к которым может проявлять жестокость, не опасаясь возмездия. О нем ходят разговоры во всех частях города. Он содержит шайки головорезов, которые его защищают. А когда нужно, выступают лжесвидетелями…
У Филиппа был удобный, хотя и старый дом. Ванна там была остатком римских времен — огромная и роскошная. Пока я мылся, он сходил на рынок и на золотые монеты, полученные от Бардаса, купил для меня одежду.
Передо мной стояли задачи, которые могли обескуражить любого. Отец мой пребывал в рабстве и терпел такие издевательства и пытки, каких я и представить не мог. Я был бессилен против крепости, отразившей сильнейших властителей, а у Старца Горы повсюду имелись шпионы. Даже и сейчас они могли уже знать обо мне.
Во-первых, я должен найти способ зарабатывать на жизнь. Все, чего я добился и что имел, пошло прахом. Будь наши товары проданы, я стал бы состоятельным человеком, мог делать что захочу, даже нанять отряд наемников себе в помощь.
Гансграф был мертв, все члены нашей компании, как я полагал, тоже мертвы; и если даже жива была Сюзанна — как я мог бы снова явиться к ней с пустыми руками?
Глава 44
Мои два золотых обеспечили меня приличной одеждой, и за это я должен быть благодарен Бардасу, что бы я о нем ни думал или он обо мне.
Я долго предавался ничем не омрачаемому удовольствию от горячей воды с благовониями, но потом пришла пора обдумать дальнейшие действия.
Друидское воспитание научило меня основным принципам рассуждения: прежде всего определить задачу, ибо четко определенная задача уже наполовину решена; собрать доводы за и против, отбросить несущественные, сформулировать предварительное решение и, наконец, подвергнуть найденное решение проверке.
Передо мной стояло несколько задач. Восстановить силу и здоровье, ибо они мне понадобятся, чтобы устроить бегство отца; достать деньги на дорогу и на жизнь; вытащить отца из Долины Ассасинов.
Прежде всего нужно было обдумать маршрут из Константинополя к горам Эльбурс и крепости Аламут. Нужно решить и вопрос о личине, которую я должен надеть, чтобы скрыть свои цели. Далее я должен исследовать все возможные способы проникновения в самую крепость.
Нужно добраться до человека, который служил источником сведений для Сафии…
Появился раб, принес пищу и вино, и я, завернувшись в домашнее одеяние из плотной ткани, уселся на мраморную скамью и принялся за еду.
Ко мне присоединился Филипп, который принес две книги: «Хронографию» и «Алексиаду». Первую из них я читал, вторую нет.
«Хронографию» написал Михаил Пселл, молодой человек, чья жизнь была посвящена научным занятиям и придворным делам в годы величия Византийской империи. Он родился в 1018 году и провел жизнь при императорском дворе, часто занимая важные посты.
«Алексиада» была хроникой жизни и царствования императора Алексея I с 1069 по 1118 год; автором её была его дочь, Анна Комнин, одна из самых выдающихся женщин своего времени.
Филипп преломил хлеб и указал на книги:
— Книги в Византии сейчас редкость, однако так было не всегда. Когда-то у нас были великие школы и множество книг, но школы были упразднены по религиозным соображениям…
— А сейчас?
— Сейчас у нас снова есть школы, хоть не такие, как было прежде.
Филипп был высокий молодой человек, стройный, атлетического телосложения, с узким черепом и удлиненным лицом. Черты лица были суровы, но, когда оно вспыхивало внезапной улыбкой, то светилось юмором.
Он происходил из старинного рода, хоть отец его и был наемным солдатом из Македонии. Дом, в котором он жил, когда-то принадлежал самому Велизарию, великому полководцу императора Юстиниана.
Филипп вызывал во мне симпатию, однако принадлежал к тому типу людей, которых я никогда не мог понять: он ничего не делал. Для человека с моей энергией такое существование было за пределами понимания.
Умеренно состоятельный, он обладал положением, которое давало ему имя, и мог бы занять важный пост, но предпочитал проводить время в праздности. У него было множество замыслов: попутешествовать по Нилу, посетить финикийские порты, писать… но он не осуществил ни одного.
Когда я рассказал ему о своих приключениях за Черным морем, он заметил:
— А тебе посчастливилось, что ты вообще попал в город. Власти всеми силами стараются не допускать сюда тех, у кого нет определенных причин для приезда или денег на свое содержание… Тебе не удастся найти себе дело, Кербушар. Любые предприятия строго регулируются гильдиями и имперским правительством.
Мануил I Комнин, нынешний император, был хорошим правителем, однако город уже пережил период наибольшего величия. Я обнаружил в городе много пышности и великолепия, а рядом целые кварталы лежали в развалинах, и жили в них только нищие да воры.
Самые великолепные торговые кварталы располагались поодаль от бухты Золотой Рог и Босфора. Величественный центральный проспект с аркадами по обе стороны тянулся на две мили вдоль рядов лавок, пересекая несколько площадей-форумов. Портные, златокузнецы (они же занимались и ростовщичеством), серебряных дел мастера, торговцы драгоценными камнями, гончары, кожевники — у кого только не было лавок или мастерских в этих аркадах!
Знаменитой достопримечательностью Константинополя был Дом Света, где торговали шелками; он освещался целые ночи напролет. Долгие годы шелк оставался императорской монополией, однако сейчас в эту отрасль начали проникать ткачи, независимые от имперских властей.
Задолго до времен Трои, которая, кстати, была где-то неподалеку, здесь перекрещивалось несколько торговых путей и был рынок для товаров из Хинда, Китая, Персии, Центральной Азии, Русиnote 22 и Европы. Еще в 556 году до Рождества Христова китайские корабли приплывали в Персидский залив и вели торговлю с Уром Халдейским.
Город Константинополь, известный также как Бизантий, или Византия, представляет собой грубо очерченный треугольник, располагающийся в Европе и обращенный вершиной к Азии. Он стоит на полуострове, протянувшемся между Мраморным морем и бухтой Золотой Рог и отделенном от Азии проливом Босфором; со стороны суши полуостров защищает стена с одиннадцатью воротами. Подобно Риму, Константинополь был построен на семи холмах. Со стороны Босфора и Золотого Рога склоны этих холмов сравнительно круты, а к Мраморному морю спускаются более отлого.
Страбон, географ древних времен, говорит, что бухта Бизантия напоминает формой своей олений рог, а когда всю её освещают лучи заходящего солнца, то вода сияет, подобно листу полированного золота, украшенному, словно драгоценными камнями, крохотными корабликами, пересекающими во всех направлениях воды Рога.
— Если ты не слышал рассказа о том, как получил свое имя Босфор, — сказал Филипп, — то это тебя, наверное, позабавит… Говорят, что Ио, возлюбленную Зевса, нещадно преследовала Гера, супруга Зевса, и гоняла её из одной страны в другую, пока несчастная не достигла наконец берегов этого пролива. Превращенная в корову, она бросилась в воду и благополучно переплыла пролив, которому с тех пор было дано имя Босфорус, что значит Коровья Переправа.
Бухта Золотой Рог, как я обнаружил, была длиной четыре мили и имела около четверти мили в ширину.
Со стороны моря город был окружен стенами, но снаружи за стенами, вдоль берегов Золотого Рога, располагались набережные и причалы, где бросали якорь или швартовались купеческие корабли. Поодаль выстроились сооруженные на сваях прямо над водой дома и пристанища для мореходов.
Еще дальше, там, где городская стена спускалась к воде, стоял императорский дворец.
В городе были великолепные здания — собор Святой Софии, новая базилика Василия Первого, церковь Святых Апостолов. Поблизости от того квартала, где стоял дом Филиппа, находились Царский портик и императорская библиотека. Публичных библиотек в Константинополе не было.
Не нашел я здесь и того легкого духа свободомыслия, к которому так привык в Кордове. Жизнь, зажатая в тесные рамки законов и обычаев, была менее свободной.
Как-то вечером мы зашли в винную лавку, отделанную в нелепом и расточительном византийском стиле, вблизи Царского портика. Сидело там с дюжину людей, которые пили и беседовали, понизив голос.
Мы заняли места, и Филипп заказал бутылку вина; мы стали прислушиваться к разговорам. Некоторые толковали о волнениях на севере, другие — о торговле, о своих любовницах или о том, сколько вина они выпили вчера вечером. Говорили об азартных играх и о цирке. Многие, по-видимому, были сторонниками Андроника, двоюродного брата императора, который, как они надеялись, сменит Мануила I.
После бурного кипения мыслей в Кордове такие разговоры казались мне ходульными и тупоумными, и вскоре я уже почувствовал беспокойство и охоту бежать поскорее из этого города; однако я отчаянно нуждался в деньгах и все время пытался изобрести какой-нибудь способ заработать. Когда я слушал всю эту пустую болтовню, мне в голову внезапно пришла одна мысль.
Если книги здесь такая редкость, почему бы не переписать некоторые из них по памяти?
Сколько книг я помнил наизусть? Авторы их умерли сотни лет назад и были бы только рады, что их мысли ещё раз пущены в оборот. Если бы я смог переписать некоторые из этих книг, то попробовал бы преподнести их в дар людям высокого положения, которые могли бы помочь в моем деле.
Здесь, в Византии, монахи и профессиональные переписчики переписывали книги, часто для вызова, но это все были книги религиозного содержания. Книг же иного рода было почти невозможно найти…
Вдруг отворилась дверь, и вошли двое. За дверью я заметил ещё несколько человек — наверное, телохранителей. Первым вошел хорошо сложенный аристократ с головой красивой формы и великолепными глазами. У него была царственная осанка, которая подсказала мне его имя. Это был Андроник Комнин; спутником его оказался Бардас.
Они подошли к нашему столу. Филипп поспешно встал, я же — может быть потому, что здесь был Бардас, — не стал подниматься. Обычно я соблюдаю обычаи места, где нахожусь, но на этот раз остался сидеть.
— Встань! — гневно приказал Бардас. — Перед тобой Андроник Комнин!
— Я чту его, однако в моей стране нет обычая, чтобы люди моего ранга вставали в присутствии царей. А также, чтобы цари прерывали нас, когда мы говорим.
Филипп побледнел, а Бардас был потрясен. Андроник же что делает ему честь — просто полюбопытствовал:
— Из какой же земли ты пришел? С таким обычаем я ещё не знаком.
— Из Арморики, это далеко на западе франкских земель. Мой род — род друидов; уже много поколений мы были жрецами и советниками царей.
Его глаза загорелись интересом, и он сел.
— Ну да, ну да! Конечно же! Мне следовало бы сразу вспомнить! Но я думал, что все друиды уже давно умерли.
— В моей стране обычаи держатся подолгу; но сейчас лишь немногие придерживаются древних ритуалов и владеют тайным древним знанием.
— Это тем, которое заучивают наизусть, да? Которое отец читает сыну на память и обучает его?
— В моем случае — дядя племяннику. У нас в роду друиды с материнской стороны.
Он был так же заинтригован, как был бы я на его месте.
— Ты меня заинтересовал. Я хотел бы поговорить об этом. Писали, что друиды владели тайными знаниями, более неизвестными, и обладали великой силой ума.
Я ещё никогда не пытался использовать знания, которым был обучен в детстве, кроме самой памяти. В Кордове перевести или переписать книгу значило для меня запечатлеть её в памяти — хотел я того или нет. Что же до тайного знания, то я был один из немногих живущих, обученных его применению. Может быть, теперь настал час…
Здесь чудеса — дело признанное и повседневное, здесь верят во всевозможные тайны и таинства, иногда с полным основанием, но большей частью — без. В городе и по соседству есть ещё храмы, где отправляются древние греческие ритуалы. Это я узнал от греков-купцов в караване.
Андроник — человек, искушенный в интригах, привычный к покупке и продаже сведений…
— Я только недавно прибыл в ваш город, — сказал я, — мое богатство пропало, когда печенеги напали на наш караван. Мне нужно отыскать способ возместить свои потери, иначе придется уехать отсюда.
— О, так ты один из тех купцов, которые были с гансграфом фон Гильдерштерном?
Я удивился, что он знает об этом, но он только улыбнулся:
— Мы получаем сведения о таких случаях. Так надо, потому что у нас много врагов, и родина многих из них — степи Руси. Ну, и здесь есть такие, которые ожидали выгодной торговли с гансграфом. Что ж… мне жаль.
Филипп воспользовался этой минутой и налил по стакану Андронику и Бардасу.
Бардас тоже воспользовался минутой:
— Есть основания считать, что этот человек вступил в город, не пройдя контроля…
Андроник не обратил на него внимания:
— Цезарь писал о друидах… — Он взглянул на меня: — Ты владеешь этим знанием?
— Мой род — древней крови. Такое знание передается из поколения в поколение с клятвой на крови.
Он задумчиво взглянул на меня; взгляд был оценивающим, испытующим.
— Многое бы я отдал за такое знание…
Он повернулся к Бардасу:
— Где твой кошелек?
У того лицо словно окаменело, однако он, хоть и с явной неохотой, достал кошелек. Андроник взвесил его на руке, потом положил передо мной.
— Пожалуйста, прими вот это. Мы с тобой должны вскоре поговорить.
Он встал.
— Идем, Бардас… — и чуть задержался: — Вот это древнее знание… Я слышал о способах развития ума и даже о предвидении будущего. Это правда?
— Я не знаю, что ты слышал, — осторожно ответил я. — У нас множество тайн…
Потом они ушли, однако во взгляде, который кинул на меня Бардас, светилась незамутненная ненависть.
Филипп долго сидел молча, потом сказал очень спокойно:
— И многолик же ты, Кербушар. Не знаю, что о тебе думать…
— Думай обо мне вот что: я — человек, которому нужно выжить, а на дорогах своих я кое-чему научился, как и подобает человеку.
— Ты много потерял при нападении куманов. Но не думаю, что ты потерял все.
— Блага этого мира, Филипп, теряются легко. Огонь, буря, воры и война — наши постоянные спутники, но то, что сохранил разум — то навеки наше. Я потерял даже свой меч. А все оставшееся — это то, что я знаю, и немного благоразумия, чтобы правильно воспользоваться своим знанием.
— Разочаровать Андроника опасно.
— Я его не разочарую. Может быть, он получит даже немного больше, чем рассчитывает, — и немного меньше…
Мы помолчали, потом я заметил:
— Выдающийся, блестящий человек, но дилетант. Он хотел бы получить мои знания в виде пилюли, чтобы можно было проглотить их одним глотком. Он хочет волшебства, Филипп, но недостаточно… недостаточно.
— Ты его не знаешь. Он хочет всего, что существует, а когда получает, тут же начинает желать большего.
— Когда он узнает, что для овладения моим знанием потребуется десять лет учения, если он способный ученик, и пятнадцать — если не очень способный, его интерес увянет… Такое знание рождается в боли, голоде и неустанном упражнении ума и тела. Боль и голод он ещё кое-как выдержит, но упражнение?.. Да никогда!
— Ты можешь предвидеть будущее, Кербушар?
— А кто этого хочет? Наша жизнь держит завесу между ожиданием и ужасом. Ожидание — это морковка, которую подвешивают перед мордой осла, чтобы он постоянно бежал вперед. А ужас — то, что он увидит, если отведет глаза от морковки…
— Ты слишком мрачен.
Конечно, я был мрачен, хоть это у меня и не в обычае. Не навеял ли это чувство Андроник? Или, может быть, Бардас?
— Люди его любят. Хотят, чтоб он стал императором.
— Толпа всегда желает сделать своего героя императором, однако не успеет он стать императором, как у толпы появляется новый герой, которого она желает поставить на его место… Если когда-нибудь станешь героем толпы, Филипп, помни: каждый, кто рукоплещет тебе, носит за поясом нож убийцы.
Я долго предавался ничем не омрачаемому удовольствию от горячей воды с благовониями, но потом пришла пора обдумать дальнейшие действия.
Друидское воспитание научило меня основным принципам рассуждения: прежде всего определить задачу, ибо четко определенная задача уже наполовину решена; собрать доводы за и против, отбросить несущественные, сформулировать предварительное решение и, наконец, подвергнуть найденное решение проверке.
Передо мной стояло несколько задач. Восстановить силу и здоровье, ибо они мне понадобятся, чтобы устроить бегство отца; достать деньги на дорогу и на жизнь; вытащить отца из Долины Ассасинов.
Прежде всего нужно было обдумать маршрут из Константинополя к горам Эльбурс и крепости Аламут. Нужно решить и вопрос о личине, которую я должен надеть, чтобы скрыть свои цели. Далее я должен исследовать все возможные способы проникновения в самую крепость.
Нужно добраться до человека, который служил источником сведений для Сафии…
Появился раб, принес пищу и вино, и я, завернувшись в домашнее одеяние из плотной ткани, уселся на мраморную скамью и принялся за еду.
Ко мне присоединился Филипп, который принес две книги: «Хронографию» и «Алексиаду». Первую из них я читал, вторую нет.
«Хронографию» написал Михаил Пселл, молодой человек, чья жизнь была посвящена научным занятиям и придворным делам в годы величия Византийской империи. Он родился в 1018 году и провел жизнь при императорском дворе, часто занимая важные посты.
«Алексиада» была хроникой жизни и царствования императора Алексея I с 1069 по 1118 год; автором её была его дочь, Анна Комнин, одна из самых выдающихся женщин своего времени.
Филипп преломил хлеб и указал на книги:
— Книги в Византии сейчас редкость, однако так было не всегда. Когда-то у нас были великие школы и множество книг, но школы были упразднены по религиозным соображениям…
— А сейчас?
— Сейчас у нас снова есть школы, хоть не такие, как было прежде.
Филипп был высокий молодой человек, стройный, атлетического телосложения, с узким черепом и удлиненным лицом. Черты лица были суровы, но, когда оно вспыхивало внезапной улыбкой, то светилось юмором.
Он происходил из старинного рода, хоть отец его и был наемным солдатом из Македонии. Дом, в котором он жил, когда-то принадлежал самому Велизарию, великому полководцу императора Юстиниана.
Филипп вызывал во мне симпатию, однако принадлежал к тому типу людей, которых я никогда не мог понять: он ничего не делал. Для человека с моей энергией такое существование было за пределами понимания.
Умеренно состоятельный, он обладал положением, которое давало ему имя, и мог бы занять важный пост, но предпочитал проводить время в праздности. У него было множество замыслов: попутешествовать по Нилу, посетить финикийские порты, писать… но он не осуществил ни одного.
Когда я рассказал ему о своих приключениях за Черным морем, он заметил:
— А тебе посчастливилось, что ты вообще попал в город. Власти всеми силами стараются не допускать сюда тех, у кого нет определенных причин для приезда или денег на свое содержание… Тебе не удастся найти себе дело, Кербушар. Любые предприятия строго регулируются гильдиями и имперским правительством.
Мануил I Комнин, нынешний император, был хорошим правителем, однако город уже пережил период наибольшего величия. Я обнаружил в городе много пышности и великолепия, а рядом целые кварталы лежали в развалинах, и жили в них только нищие да воры.
Самые великолепные торговые кварталы располагались поодаль от бухты Золотой Рог и Босфора. Величественный центральный проспект с аркадами по обе стороны тянулся на две мили вдоль рядов лавок, пересекая несколько площадей-форумов. Портные, златокузнецы (они же занимались и ростовщичеством), серебряных дел мастера, торговцы драгоценными камнями, гончары, кожевники — у кого только не было лавок или мастерских в этих аркадах!
Знаменитой достопримечательностью Константинополя был Дом Света, где торговали шелками; он освещался целые ночи напролет. Долгие годы шелк оставался императорской монополией, однако сейчас в эту отрасль начали проникать ткачи, независимые от имперских властей.
Задолго до времен Трои, которая, кстати, была где-то неподалеку, здесь перекрещивалось несколько торговых путей и был рынок для товаров из Хинда, Китая, Персии, Центральной Азии, Русиnote 22 и Европы. Еще в 556 году до Рождества Христова китайские корабли приплывали в Персидский залив и вели торговлю с Уром Халдейским.
Город Константинополь, известный также как Бизантий, или Византия, представляет собой грубо очерченный треугольник, располагающийся в Европе и обращенный вершиной к Азии. Он стоит на полуострове, протянувшемся между Мраморным морем и бухтой Золотой Рог и отделенном от Азии проливом Босфором; со стороны суши полуостров защищает стена с одиннадцатью воротами. Подобно Риму, Константинополь был построен на семи холмах. Со стороны Босфора и Золотого Рога склоны этих холмов сравнительно круты, а к Мраморному морю спускаются более отлого.
Страбон, географ древних времен, говорит, что бухта Бизантия напоминает формой своей олений рог, а когда всю её освещают лучи заходящего солнца, то вода сияет, подобно листу полированного золота, украшенному, словно драгоценными камнями, крохотными корабликами, пересекающими во всех направлениях воды Рога.
— Если ты не слышал рассказа о том, как получил свое имя Босфор, — сказал Филипп, — то это тебя, наверное, позабавит… Говорят, что Ио, возлюбленную Зевса, нещадно преследовала Гера, супруга Зевса, и гоняла её из одной страны в другую, пока несчастная не достигла наконец берегов этого пролива. Превращенная в корову, она бросилась в воду и благополучно переплыла пролив, которому с тех пор было дано имя Босфорус, что значит Коровья Переправа.
Бухта Золотой Рог, как я обнаружил, была длиной четыре мили и имела около четверти мили в ширину.
Со стороны моря город был окружен стенами, но снаружи за стенами, вдоль берегов Золотого Рога, располагались набережные и причалы, где бросали якорь или швартовались купеческие корабли. Поодаль выстроились сооруженные на сваях прямо над водой дома и пристанища для мореходов.
Еще дальше, там, где городская стена спускалась к воде, стоял императорский дворец.
В городе были великолепные здания — собор Святой Софии, новая базилика Василия Первого, церковь Святых Апостолов. Поблизости от того квартала, где стоял дом Филиппа, находились Царский портик и императорская библиотека. Публичных библиотек в Константинополе не было.
Не нашел я здесь и того легкого духа свободомыслия, к которому так привык в Кордове. Жизнь, зажатая в тесные рамки законов и обычаев, была менее свободной.
Как-то вечером мы зашли в винную лавку, отделанную в нелепом и расточительном византийском стиле, вблизи Царского портика. Сидело там с дюжину людей, которые пили и беседовали, понизив голос.
Мы заняли места, и Филипп заказал бутылку вина; мы стали прислушиваться к разговорам. Некоторые толковали о волнениях на севере, другие — о торговле, о своих любовницах или о том, сколько вина они выпили вчера вечером. Говорили об азартных играх и о цирке. Многие, по-видимому, были сторонниками Андроника, двоюродного брата императора, который, как они надеялись, сменит Мануила I.
После бурного кипения мыслей в Кордове такие разговоры казались мне ходульными и тупоумными, и вскоре я уже почувствовал беспокойство и охоту бежать поскорее из этого города; однако я отчаянно нуждался в деньгах и все время пытался изобрести какой-нибудь способ заработать. Когда я слушал всю эту пустую болтовню, мне в голову внезапно пришла одна мысль.
Если книги здесь такая редкость, почему бы не переписать некоторые из них по памяти?
Сколько книг я помнил наизусть? Авторы их умерли сотни лет назад и были бы только рады, что их мысли ещё раз пущены в оборот. Если бы я смог переписать некоторые из этих книг, то попробовал бы преподнести их в дар людям высокого положения, которые могли бы помочь в моем деле.
Здесь, в Византии, монахи и профессиональные переписчики переписывали книги, часто для вызова, но это все были книги религиозного содержания. Книг же иного рода было почти невозможно найти…
Вдруг отворилась дверь, и вошли двое. За дверью я заметил ещё несколько человек — наверное, телохранителей. Первым вошел хорошо сложенный аристократ с головой красивой формы и великолепными глазами. У него была царственная осанка, которая подсказала мне его имя. Это был Андроник Комнин; спутником его оказался Бардас.
Они подошли к нашему столу. Филипп поспешно встал, я же — может быть потому, что здесь был Бардас, — не стал подниматься. Обычно я соблюдаю обычаи места, где нахожусь, но на этот раз остался сидеть.
— Встань! — гневно приказал Бардас. — Перед тобой Андроник Комнин!
— Я чту его, однако в моей стране нет обычая, чтобы люди моего ранга вставали в присутствии царей. А также, чтобы цари прерывали нас, когда мы говорим.
Филипп побледнел, а Бардас был потрясен. Андроник же что делает ему честь — просто полюбопытствовал:
— Из какой же земли ты пришел? С таким обычаем я ещё не знаком.
— Из Арморики, это далеко на западе франкских земель. Мой род — род друидов; уже много поколений мы были жрецами и советниками царей.
Его глаза загорелись интересом, и он сел.
— Ну да, ну да! Конечно же! Мне следовало бы сразу вспомнить! Но я думал, что все друиды уже давно умерли.
— В моей стране обычаи держатся подолгу; но сейчас лишь немногие придерживаются древних ритуалов и владеют тайным древним знанием.
— Это тем, которое заучивают наизусть, да? Которое отец читает сыну на память и обучает его?
— В моем случае — дядя племяннику. У нас в роду друиды с материнской стороны.
Он был так же заинтригован, как был бы я на его месте.
— Ты меня заинтересовал. Я хотел бы поговорить об этом. Писали, что друиды владели тайными знаниями, более неизвестными, и обладали великой силой ума.
Я ещё никогда не пытался использовать знания, которым был обучен в детстве, кроме самой памяти. В Кордове перевести или переписать книгу значило для меня запечатлеть её в памяти — хотел я того или нет. Что же до тайного знания, то я был один из немногих живущих, обученных его применению. Может быть, теперь настал час…
Здесь чудеса — дело признанное и повседневное, здесь верят во всевозможные тайны и таинства, иногда с полным основанием, но большей частью — без. В городе и по соседству есть ещё храмы, где отправляются древние греческие ритуалы. Это я узнал от греков-купцов в караване.
Андроник — человек, искушенный в интригах, привычный к покупке и продаже сведений…
— Я только недавно прибыл в ваш город, — сказал я, — мое богатство пропало, когда печенеги напали на наш караван. Мне нужно отыскать способ возместить свои потери, иначе придется уехать отсюда.
— О, так ты один из тех купцов, которые были с гансграфом фон Гильдерштерном?
Я удивился, что он знает об этом, но он только улыбнулся:
— Мы получаем сведения о таких случаях. Так надо, потому что у нас много врагов, и родина многих из них — степи Руси. Ну, и здесь есть такие, которые ожидали выгодной торговли с гансграфом. Что ж… мне жаль.
Филипп воспользовался этой минутой и налил по стакану Андронику и Бардасу.
Бардас тоже воспользовался минутой:
— Есть основания считать, что этот человек вступил в город, не пройдя контроля…
Андроник не обратил на него внимания:
— Цезарь писал о друидах… — Он взглянул на меня: — Ты владеешь этим знанием?
— Мой род — древней крови. Такое знание передается из поколения в поколение с клятвой на крови.
Он задумчиво взглянул на меня; взгляд был оценивающим, испытующим.
— Многое бы я отдал за такое знание…
Он повернулся к Бардасу:
— Где твой кошелек?
У того лицо словно окаменело, однако он, хоть и с явной неохотой, достал кошелек. Андроник взвесил его на руке, потом положил передо мной.
— Пожалуйста, прими вот это. Мы с тобой должны вскоре поговорить.
Он встал.
— Идем, Бардас… — и чуть задержался: — Вот это древнее знание… Я слышал о способах развития ума и даже о предвидении будущего. Это правда?
— Я не знаю, что ты слышал, — осторожно ответил я. — У нас множество тайн…
Потом они ушли, однако во взгляде, который кинул на меня Бардас, светилась незамутненная ненависть.
Филипп долго сидел молча, потом сказал очень спокойно:
— И многолик же ты, Кербушар. Не знаю, что о тебе думать…
— Думай обо мне вот что: я — человек, которому нужно выжить, а на дорогах своих я кое-чему научился, как и подобает человеку.
— Ты много потерял при нападении куманов. Но не думаю, что ты потерял все.
— Блага этого мира, Филипп, теряются легко. Огонь, буря, воры и война — наши постоянные спутники, но то, что сохранил разум — то навеки наше. Я потерял даже свой меч. А все оставшееся — это то, что я знаю, и немного благоразумия, чтобы правильно воспользоваться своим знанием.
— Разочаровать Андроника опасно.
— Я его не разочарую. Может быть, он получит даже немного больше, чем рассчитывает, — и немного меньше…
Мы помолчали, потом я заметил:
— Выдающийся, блестящий человек, но дилетант. Он хотел бы получить мои знания в виде пилюли, чтобы можно было проглотить их одним глотком. Он хочет волшебства, Филипп, но недостаточно… недостаточно.
— Ты его не знаешь. Он хочет всего, что существует, а когда получает, тут же начинает желать большего.
— Когда он узнает, что для овладения моим знанием потребуется десять лет учения, если он способный ученик, и пятнадцать — если не очень способный, его интерес увянет… Такое знание рождается в боли, голоде и неустанном упражнении ума и тела. Боль и голод он ещё кое-как выдержит, но упражнение?.. Да никогда!
— Ты можешь предвидеть будущее, Кербушар?
— А кто этого хочет? Наша жизнь держит завесу между ожиданием и ужасом. Ожидание — это морковка, которую подвешивают перед мордой осла, чтобы он постоянно бежал вперед. А ужас — то, что он увидит, если отведет глаза от морковки…
— Ты слишком мрачен.
Конечно, я был мрачен, хоть это у меня и не в обычае. Не навеял ли это чувство Андроник? Или, может быть, Бардас?
— Люди его любят. Хотят, чтоб он стал императором.
— Толпа всегда желает сделать своего героя императором, однако не успеет он стать императором, как у толпы появляется новый герой, которого она желает поставить на его место… Если когда-нибудь станешь героем толпы, Филипп, помни: каждый, кто рукоплещет тебе, носит за поясом нож убийцы.
Глава 45
Я сидел один в комнате, предоставленной Филиппом, перед стопкой бумаги, и собирался начать зарабатывать себе на жизнь. Кошелек, который дал мне Андроник, был достаточно увесист, но я не привык надеяться на подарки.
Милости высокопоставленных особ, мужчин или женщин, похожи на краску смущения на щеках куртизанки — они так же редки, на них так же приятно смотреть и на них так же нельзя полагаться.
Мое обладание эзотерическим знанием поставило меня в такое положение, что, действуя с умом, я мог бы стать достаточно важной персоной.
Андроник может и вправду когда-нибудь сделаться императором, да и сейчас его могущество уступает только могуществу самого Мануила…
На этот раз я решил переписать «Кабус-Намэ» — превосходную книгу принца Гурганского.
Ни одна другая книга не учит столь многому в области практических дел жизни, и во время долгого похода через Европу я много раз читал и перечитывал её страницы. Однако, приступая к делу, я не начал с самого начала, а выбрал одну из позднейших глав, в которой принц рассматривает особенности службы властителям.
Едва лишь начав, я вспомнил мысль, которую тут же записал. Несомненно, она пришла мне в голову в связи с моим нынешним положением:
«Едва лишь когда-нибудь властитель твой покажет, что
твое положение при нем прочно, с того самого мига начи-
най чувствовать себя неуверенно».
Далее следовала мысль, что тот, кто спорит с царем, умирает ранее назначенного ему часа.
Эти мысли стоило запомнить; о характере Мануила мне не было известно ничего, кроме того, что он любитель войны и охоты, но ни Андронику, ни Бардасу я не доверял.
Целую ночь я переносил из памяти на бумагу страницы книги, которую перечитывал так часто; но, поскольку я с детства был обучен дословному запоминанию, это не составляло никакого труда. Нужно было лишь записать строку или мысль из книги, чтобы её содержание тут же вставало в памяти.
Я писал до тех пор, пока не отяжелели веки, а потом потянулся, расправляя члены, подошел к окну и, распахнув его, поглядел на ночь и на город.
Поверх блестящих куполов, поверх темных зеркальных вод Золотого Рога смотрел я в сторону Азии.
Скрытый во мраке за входом Золотого Рога, лежал Босфор — а за ним моя судьба.
Там ждал меня не только отец, но и что-то еще.
Было ли это предчувствие? Или древнее друидское знание? А может быть, какая-то атавистическая память звала меня обратно?
Мы, кельты, очень давно пришли из Центральной Азии — по крайней мере, так говорится в самых древних сказаниях. Не потому ли живет во мне какое-то побуждение возвратиться назад по следам переселявшихся народов? Не осталось ли там, позади, чего-то утерянного? А может быть даже, я должен вернуться туда, как некоторые рыбы возвращаются в речки, где родились, чтобы выметать икру?
А мой отец? Каким он окажется теперь, мой отец, герой моего детства? Старым? Седым? Сгорбленным? Потерявшим свою прекрасную силу? Изувеченным? Ослепленным?
Милости высокопоставленных особ, мужчин или женщин, похожи на краску смущения на щеках куртизанки — они так же редки, на них так же приятно смотреть и на них так же нельзя полагаться.
Мое обладание эзотерическим знанием поставило меня в такое положение, что, действуя с умом, я мог бы стать достаточно важной персоной.
Андроник может и вправду когда-нибудь сделаться императором, да и сейчас его могущество уступает только могуществу самого Мануила…
На этот раз я решил переписать «Кабус-Намэ» — превосходную книгу принца Гурганского.
Ни одна другая книга не учит столь многому в области практических дел жизни, и во время долгого похода через Европу я много раз читал и перечитывал её страницы. Однако, приступая к делу, я не начал с самого начала, а выбрал одну из позднейших глав, в которой принц рассматривает особенности службы властителям.
Едва лишь начав, я вспомнил мысль, которую тут же записал. Несомненно, она пришла мне в голову в связи с моим нынешним положением:
«Едва лишь когда-нибудь властитель твой покажет, что
твое положение при нем прочно, с того самого мига начи-
най чувствовать себя неуверенно».
Далее следовала мысль, что тот, кто спорит с царем, умирает ранее назначенного ему часа.
Эти мысли стоило запомнить; о характере Мануила мне не было известно ничего, кроме того, что он любитель войны и охоты, но ни Андронику, ни Бардасу я не доверял.
Целую ночь я переносил из памяти на бумагу страницы книги, которую перечитывал так часто; но, поскольку я с детства был обучен дословному запоминанию, это не составляло никакого труда. Нужно было лишь записать строку или мысль из книги, чтобы её содержание тут же вставало в памяти.
Я писал до тех пор, пока не отяжелели веки, а потом потянулся, расправляя члены, подошел к окну и, распахнув его, поглядел на ночь и на город.
Поверх блестящих куполов, поверх темных зеркальных вод Золотого Рога смотрел я в сторону Азии.
Скрытый во мраке за входом Золотого Рога, лежал Босфор — а за ним моя судьба.
Там ждал меня не только отец, но и что-то еще.
Было ли это предчувствие? Или древнее друидское знание? А может быть, какая-то атавистическая память звала меня обратно?
Мы, кельты, очень давно пришли из Центральной Азии — по крайней мере, так говорится в самых древних сказаниях. Не потому ли живет во мне какое-то побуждение возвратиться назад по следам переселявшихся народов? Не осталось ли там, позади, чего-то утерянного? А может быть даже, я должен вернуться туда, как некоторые рыбы возвращаются в речки, где родились, чтобы выметать икру?
А мой отец? Каким он окажется теперь, мой отец, герой моего детства? Старым? Седым? Сгорбленным? Потерявшим свою прекрасную силу? Изувеченным? Ослепленным?