Страница:
Мог бы Андроник открыть передо мной ворота Аламута? Или Мануил? Судя по всему, что я слышал, этого не смог бы сделать никто, но что такое, в конце концов, один раб для владык мира? Может быть…
В конце концов я уснул.
Меня разбудил рассветный холод. Пели первые дневные птицы, журчала вода во внутренних фонтанах в доме, и я снова вернулся к столу.
Это был тот час, когда ум свеж, час первой и величайшей ясности. Мысли текли легко, словно вода из родника, и я писал, писал, писал…
Пришел Филипп, за ним следовал раб с завтраком.
— Я слышал, как ты здесь ходишь… — Он поднял несколько листков: — Можно взглянуть?
Читая, он слегка кивал.
— Интересная вещь, — заметил он потом. — Ты попросишь Андроника помочь тебе деньгами для этой работы?
— Не Андроника, — сказал я, — а Мануила.
— Императора?! Но как ты встретишься с ним?
— Просто попрошу. Многие вещи не делаются просто потому, что их не пытаются сделать.
— А как на это посмотрит Андроник?
Я усмехнулся.
— С сомнением, полагаю… но я ведь не слуга ни ему, ни Мануилу. Андроник от этого не станет меньше мне доверять… потому что и сейчас не доверяет вовсе… а ценить меня, может быть, станет выше.
— Рискованная игра.
— Скажу на это то же, что всегда говорил раньше: у меня резвый конь.
Я с улыбкой собрал бумаги и положил их стопкой под мраморный груз на краю стола.
— Пойдем, посмотрим город.
Пора было сделать два дела: найти осведомителя Сафии и, если возможно, разузнать, что случилось с Сюзанной.
— Постоянно жить в одном городе опасно, Филипп, потому что начинаешь придавать чрезмерное значение тем, кто живет здесь. Если же сравнивать их с другими, то тени их частенько становятся куда короче… Я обнаружил, — добавил я, — что, когда человек один в зале, его шаги звучат громче.
Улица, к которой мы искали путь, оказалась узким проездом, отходящим от широкой центральной улицы Мезе. Это была торговая улочка неподалеку от Зевксипповых терм.
Лавка, куда я зашел, была совсем небольшая, там продавались товары из многих земель, а человек, вышедший нам навстречу, оказался персом.
— Чем могу услужить господам? — глаза торговца задержались на мне, поскольку по Филиппу было сразу видно, кто он таков.
— Ты продаешь ли товары из Кордовы? Там есть некая кожа определенного качества. Ее использовали в библиотеке Большой мечети, чтобы переплетать книги. Эту кожу посоветовала мне одна госпожа.
Кожа, которую он показал, была отличная, а Филипп, отойдя в другой конец комнаты, рассматривал плащи.
— Долина в горах Эльбурс, — произнес я тихо, — и раб в крепости Аламут…
— Имя раба?
— Кербушар… как и мое.
Торговец взглянул на Филиппа — тот стоял спиной и ничего не слышал.
— О рабе забудь. Он пытался бежать и теперь уже, может быть, мертв.
— Я поеду в эту долину.
— Тебе видней — жизнь-то твоя… — перс пожал плечами, потом сказал: — Передавали, что ты лекарь.
— Да.
— Говорят, ты человек решительный и отважный.
— Так уж мне повезло.
— Такие люди полезны. Придешь снова, когда будешь один.
Мы свернули к термам, и, обернувшись, я увидел, как из лавки выскользнул человек и поспешно удалился.
Сафии я доверял, но что я знаю об этом персе?..
Каждый день мы с Филиппом ходили к оружейнику, который содержал зал для упражнений с оружием, и там я восстанавливал форму, повторяя акробатические трюки, чтобы добиться былой гибкости и ловкости, и упражняясь с гирями, чтобы меч был легок у меня в руке.
В этот зал с такой же целью приходили некоторые солдаты из гвардии императора. Это были викинги, нанятые для охраны и защиты императора; все они славились своей верностью и неподкупностью. Звали они себя «варангеры"note 23.
Один из них, по имени Одрик, часто упражнялся в паре со мной на мечах. Это был рослый, крепкий человек, отлично владеющий всеми видами оружия, и на первых порах он неизменно брал надо мной верх. Однако, когда ко мне вернулась сила и начало восстанавливаться былое искусство, я частенько одолевал его — однако не так часто, как мог бы, ибо надеялся получить от него помощь.
Однажды, когда мы отдыхали после нелегкой схватки, я рассказал ему, чем занимаюсь, и упомянул, что переписываю старинную книгу об искусстве войны и об уроках, которые можно из неё извлечь.
У него появилось множество вопросов, я постарался ответить, как мог, и произошло то, на что я надеялся, — Одрик сообщил обо мне Мануилу.
Император был прекрасным воином, чрезвычайно сильным и деятельным, и живо интересовался всем, что касалось войны и боя. Он велел Одрику привести меня к нему.
Мы вошли через потайные ворота в уединенный сад, где деревья дарили прохладу, благоухали жасмин, розы и лилии. Император сидел на скамье, оглядывая гавань. Волосы у него уже поседели, но это был красивый человек, хотя черты лица с годами несколько расплылись и не отличались такой классической правильностью, как у Андроника.
Он быстро встал и повернулся мне навстречу. На его морщинистом смуглом лице явственнее проступили складки, которые появляются при улыбке.
— Я так понял, подобает, — заметил он, — чтобы я вставал в присутствии того, кто не преклоняет колен перед царями и кого цари не перебивают.
— О величайший, ты хорошо информирован.
— Императорам это необходимо. Скажи мне, что ты думаешь об Андронике?
— Блестящий, интересный человек, даже очаровательный, но совершенно беспринципный; он опасен как для империи, так и для тебя самого.
— А ты знаешь, что он мне двоюродный брат?
— Величайший, мои предки были, как тебе известно, советниками и доверенными королей. У нас было такое правило: «Мы говорим своим властителям правду — или то, что сами считаем правдой».
— Редкое качество, — негромко заметил он. — Неудивительно, что властители вас не прерывали, как и то, что вы сидели во главе стола.
— Мы могли предложить только нашу мудрость, Великий Басилевс, и нашу правду.
— Ну, если так, скажи, что, по-твоему, мне делать с Андроником? Ты ведь считаешь, что он хотел бы стать императором, не правда ли?
— Да, он хотел бы стать императором. Нет такого, на что бы он не решился, лишь бы стать императором. Что тебе следует делать с ним? Поступать и дальше так, как ты поступаешь. И обязательно держи его при себе. Он будет главной фигурой для всех твоих врагов, и пока он жив, скорее всего, не объявится никакой другой. Береги его, цени его, — и, наблюдая за ним, ты узнаешь по его друзьям, кто твои враги. Они будут слетаться к нему, как мухи на мед, и, пока он жив, не обратятся ни к кому другому.
Мануил повернулся к своему телохранителю:
— Ты был прав, Одрик, это ценный человек.
И снова заговорил со мной:
— Ты вот сказал, что он и блестящ, и опасен. Разве мне не следует опасаться, что заговоры, которые он сплетает, уничтожат меня?
— Нет, Величайший. Ты хорошо знаешь своего недруга, лучше, чем он тебя. Андроник полагает, будто он намного хитрее тебя, и это никогда не позволит ему угадать истину — что ты используешь его в своих целях. Ну, и кроме того, есть у меня подозрение, что Андроник искуснее сплетает заговоры, чем осуществляет.
Мануил стоял, сцепив руки за спиной.
— И ты пробыл в Константинополе всего лишь несколько недель? Подумать страшно, сколько бы ты узнал, прожив здесь несколько месяцев!
— Может быть, и ненамного больше: вещи часто видятся яснее, пока в дело не впутывается слишком много разных факторов. Был когда-то человек, который предпочитал приезжать в город прежде, чем изучит язык. Он считал, что лучше оценит достоинства и недостатки города, не слыша замечаний горожан. Он полагался только на то, что сам видел, слышал и осязал.
Император спросил о поражении, которое нанесли нам печенеги, или куманы, как он их называл. Я подробно описал их количество, их вождя и способы нападения. Зная, что он — воин, я постарался дать ясное описание их стратегии и тактики, приведших к нашему разгрому.
— Ваш гансграф был слишком хорошим человеком, он не заслужил поражения… Если бы он появился в Византии, я поручил бы ему командовать армией.
Больше часа беседовали мы о войнах и людях, о тактике и средствах достижения победы.
— Вот здесь, — сказал он вдруг, — слабое место нашего города. — Он показал на узкую гавань по ту сторону Золотого Рога. — Если корабли врага сумеют проникнуть за нашу большую цепь, город может пасть.
Мануил проницательно взглянул на меня:
— Когда ты в следующий раз увидишь Андроника, ты будешь говорить об этой встрече?
— Уверен, что он узнает о ней. У такого человека, как Андроник, должно быть много шпионов.
— И что же ты скажешь?
— Что у меня была книга, которую я хотел предложить тебе и надеялся в ответ на милость.
— Книга на греческом языке?
— Теперь на греческом, — я подал ему книгу. — Подлинник был по-персидски.
Он развернул её, взглянул на одну страницу, на другую и увлекся. Солнце садилось; в саду стало прохладнее. Подняв глаза, он заметил:
— Пожалуйста, сядь. Я буду читать долго.
И продолжал читать, порой возвращаясь на одну-две страницы назад.
— Ты хочешь милости? Какой?
— Я хочу получить одного раба из крепости Аламут, а если я не могу получить этого раба, то намереваюсь проникнуть в крепость.
Император уставился на меня, как на сумасшедшего, потом недоверчиво покачал головой.
— Кто этот раб?
— Мой отец.
— Проникнуть туда невозможно. Крепость неприступна. Ее нельзя взять штурмом; и ни одного раба оттуда живым не выпускают. Я много лет разыскивал такого раба или кого-нибудь еще, кто бы мог рассказать мне о крепости и её обороне. И не нашлось никого. Никому не позволят и войти туда, если он не принадлежит к их секте.
Он встал:
— Рад был бы помочь тебе, но то, о чем ты просишь, невозможно. Не меньше дюжины царей пытались или рассчитывали это сделать… и ни один не преуспел.
Мануил подал мне книгу, но я отказался:
— Она написана для тебя, Великий Басилевс. Пожалуйста, оставь её себе.
— Я твой должник. Ценнейшая книга. — Он помолчал. — У меня найдется место для тебя.
— Я благодарен Великому Басилевсу, но я отправляюсь в Аламут.
— Тебе понадобятся деньги. Тебе понадобятся лошади.
— Одна лошадь у меня есть; остальных захватили печенеги, хотя… — я не сразу решился высказать только что пришедшую в голову мысль, — хотя, если бы я мог послать весть принцу Абака-хану, то мне удалось бы выкупить их.
— Абака-хан бывал при моем дворе.
Солнце зашло, с моря потянуло прохладным бризом.
— У меня есть дела, которым нужно уделить внимание… Благодарю тебя, Одрик, что ты привел этого человека ко мне.
Он протянул руку:
— Подумай о другой услуге, которую я могу тебе оказать. Я с удовольствием это сделаю.
Император ушел, а мы вернулись в город через те же потайные ворота, и невидимые руки закрыли их за нами. Фонари вонзали лучи, словно золотые кинжалы, в темные воды бухты. От моря тянуло прохладой.
— Теперь у тебя есть друг, — заметил Одрик.
— Он мне понравился.
— Он воин, он и сейчас сильнее любых трех из моих людей, а ведь Мануил стал императором раньше, чем я родился.
Дойдя до угла улицы, Одрик остановился:
— Я возвращаюсь… Будь осторожен. Наши улицы небезопасны для одинокого прохожего.
— А я не одинок, — ответил я, — со мной мой меч.
Глава 46
В конце концов я уснул.
Меня разбудил рассветный холод. Пели первые дневные птицы, журчала вода во внутренних фонтанах в доме, и я снова вернулся к столу.
Это был тот час, когда ум свеж, час первой и величайшей ясности. Мысли текли легко, словно вода из родника, и я писал, писал, писал…
Пришел Филипп, за ним следовал раб с завтраком.
— Я слышал, как ты здесь ходишь… — Он поднял несколько листков: — Можно взглянуть?
Читая, он слегка кивал.
— Интересная вещь, — заметил он потом. — Ты попросишь Андроника помочь тебе деньгами для этой работы?
— Не Андроника, — сказал я, — а Мануила.
— Императора?! Но как ты встретишься с ним?
— Просто попрошу. Многие вещи не делаются просто потому, что их не пытаются сделать.
— А как на это посмотрит Андроник?
Я усмехнулся.
— С сомнением, полагаю… но я ведь не слуга ни ему, ни Мануилу. Андроник от этого не станет меньше мне доверять… потому что и сейчас не доверяет вовсе… а ценить меня, может быть, станет выше.
— Рискованная игра.
— Скажу на это то же, что всегда говорил раньше: у меня резвый конь.
Я с улыбкой собрал бумаги и положил их стопкой под мраморный груз на краю стола.
— Пойдем, посмотрим город.
Пора было сделать два дела: найти осведомителя Сафии и, если возможно, разузнать, что случилось с Сюзанной.
— Постоянно жить в одном городе опасно, Филипп, потому что начинаешь придавать чрезмерное значение тем, кто живет здесь. Если же сравнивать их с другими, то тени их частенько становятся куда короче… Я обнаружил, — добавил я, — что, когда человек один в зале, его шаги звучат громче.
Улица, к которой мы искали путь, оказалась узким проездом, отходящим от широкой центральной улицы Мезе. Это была торговая улочка неподалеку от Зевксипповых терм.
Лавка, куда я зашел, была совсем небольшая, там продавались товары из многих земель, а человек, вышедший нам навстречу, оказался персом.
— Чем могу услужить господам? — глаза торговца задержались на мне, поскольку по Филиппу было сразу видно, кто он таков.
— Ты продаешь ли товары из Кордовы? Там есть некая кожа определенного качества. Ее использовали в библиотеке Большой мечети, чтобы переплетать книги. Эту кожу посоветовала мне одна госпожа.
Кожа, которую он показал, была отличная, а Филипп, отойдя в другой конец комнаты, рассматривал плащи.
— Долина в горах Эльбурс, — произнес я тихо, — и раб в крепости Аламут…
— Имя раба?
— Кербушар… как и мое.
Торговец взглянул на Филиппа — тот стоял спиной и ничего не слышал.
— О рабе забудь. Он пытался бежать и теперь уже, может быть, мертв.
— Я поеду в эту долину.
— Тебе видней — жизнь-то твоя… — перс пожал плечами, потом сказал: — Передавали, что ты лекарь.
— Да.
— Говорят, ты человек решительный и отважный.
— Так уж мне повезло.
— Такие люди полезны. Придешь снова, когда будешь один.
Мы свернули к термам, и, обернувшись, я увидел, как из лавки выскользнул человек и поспешно удалился.
Сафии я доверял, но что я знаю об этом персе?..
* * *
День за днем в тишине своей комнаты или в саду у фонтана я продолжал писать, сделав сначала копию «Кабус-Намэ», а вслед за нею — «Искусства войны» Сунь Цзу.Каждый день мы с Филиппом ходили к оружейнику, который содержал зал для упражнений с оружием, и там я восстанавливал форму, повторяя акробатические трюки, чтобы добиться былой гибкости и ловкости, и упражняясь с гирями, чтобы меч был легок у меня в руке.
В этот зал с такой же целью приходили некоторые солдаты из гвардии императора. Это были викинги, нанятые для охраны и защиты императора; все они славились своей верностью и неподкупностью. Звали они себя «варангеры"note 23.
Один из них, по имени Одрик, часто упражнялся в паре со мной на мечах. Это был рослый, крепкий человек, отлично владеющий всеми видами оружия, и на первых порах он неизменно брал надо мной верх. Однако, когда ко мне вернулась сила и начало восстанавливаться былое искусство, я частенько одолевал его — однако не так часто, как мог бы, ибо надеялся получить от него помощь.
Однажды, когда мы отдыхали после нелегкой схватки, я рассказал ему, чем занимаюсь, и упомянул, что переписываю старинную книгу об искусстве войны и об уроках, которые можно из неё извлечь.
У него появилось множество вопросов, я постарался ответить, как мог, и произошло то, на что я надеялся, — Одрик сообщил обо мне Мануилу.
Император был прекрасным воином, чрезвычайно сильным и деятельным, и живо интересовался всем, что касалось войны и боя. Он велел Одрику привести меня к нему.
Мы вошли через потайные ворота в уединенный сад, где деревья дарили прохладу, благоухали жасмин, розы и лилии. Император сидел на скамье, оглядывая гавань. Волосы у него уже поседели, но это был красивый человек, хотя черты лица с годами несколько расплылись и не отличались такой классической правильностью, как у Андроника.
Он быстро встал и повернулся мне навстречу. На его морщинистом смуглом лице явственнее проступили складки, которые появляются при улыбке.
— Я так понял, подобает, — заметил он, — чтобы я вставал в присутствии того, кто не преклоняет колен перед царями и кого цари не перебивают.
— О величайший, ты хорошо информирован.
— Императорам это необходимо. Скажи мне, что ты думаешь об Андронике?
— Блестящий, интересный человек, даже очаровательный, но совершенно беспринципный; он опасен как для империи, так и для тебя самого.
— А ты знаешь, что он мне двоюродный брат?
— Величайший, мои предки были, как тебе известно, советниками и доверенными королей. У нас было такое правило: «Мы говорим своим властителям правду — или то, что сами считаем правдой».
— Редкое качество, — негромко заметил он. — Неудивительно, что властители вас не прерывали, как и то, что вы сидели во главе стола.
— Мы могли предложить только нашу мудрость, Великий Басилевс, и нашу правду.
— Ну, если так, скажи, что, по-твоему, мне делать с Андроником? Ты ведь считаешь, что он хотел бы стать императором, не правда ли?
— Да, он хотел бы стать императором. Нет такого, на что бы он не решился, лишь бы стать императором. Что тебе следует делать с ним? Поступать и дальше так, как ты поступаешь. И обязательно держи его при себе. Он будет главной фигурой для всех твоих врагов, и пока он жив, скорее всего, не объявится никакой другой. Береги его, цени его, — и, наблюдая за ним, ты узнаешь по его друзьям, кто твои враги. Они будут слетаться к нему, как мухи на мед, и, пока он жив, не обратятся ни к кому другому.
Мануил повернулся к своему телохранителю:
— Ты был прав, Одрик, это ценный человек.
И снова заговорил со мной:
— Ты вот сказал, что он и блестящ, и опасен. Разве мне не следует опасаться, что заговоры, которые он сплетает, уничтожат меня?
— Нет, Величайший. Ты хорошо знаешь своего недруга, лучше, чем он тебя. Андроник полагает, будто он намного хитрее тебя, и это никогда не позволит ему угадать истину — что ты используешь его в своих целях. Ну, и кроме того, есть у меня подозрение, что Андроник искуснее сплетает заговоры, чем осуществляет.
Мануил стоял, сцепив руки за спиной.
— И ты пробыл в Константинополе всего лишь несколько недель? Подумать страшно, сколько бы ты узнал, прожив здесь несколько месяцев!
— Может быть, и ненамного больше: вещи часто видятся яснее, пока в дело не впутывается слишком много разных факторов. Был когда-то человек, который предпочитал приезжать в город прежде, чем изучит язык. Он считал, что лучше оценит достоинства и недостатки города, не слыша замечаний горожан. Он полагался только на то, что сам видел, слышал и осязал.
Император спросил о поражении, которое нанесли нам печенеги, или куманы, как он их называл. Я подробно описал их количество, их вождя и способы нападения. Зная, что он — воин, я постарался дать ясное описание их стратегии и тактики, приведших к нашему разгрому.
— Ваш гансграф был слишком хорошим человеком, он не заслужил поражения… Если бы он появился в Византии, я поручил бы ему командовать армией.
Больше часа беседовали мы о войнах и людях, о тактике и средствах достижения победы.
— Вот здесь, — сказал он вдруг, — слабое место нашего города. — Он показал на узкую гавань по ту сторону Золотого Рога. — Если корабли врага сумеют проникнуть за нашу большую цепь, город может пасть.
Мануил проницательно взглянул на меня:
— Когда ты в следующий раз увидишь Андроника, ты будешь говорить об этой встрече?
— Уверен, что он узнает о ней. У такого человека, как Андроник, должно быть много шпионов.
— И что же ты скажешь?
— Что у меня была книга, которую я хотел предложить тебе и надеялся в ответ на милость.
— Книга на греческом языке?
— Теперь на греческом, — я подал ему книгу. — Подлинник был по-персидски.
Он развернул её, взглянул на одну страницу, на другую и увлекся. Солнце садилось; в саду стало прохладнее. Подняв глаза, он заметил:
— Пожалуйста, сядь. Я буду читать долго.
И продолжал читать, порой возвращаясь на одну-две страницы назад.
— Ты хочешь милости? Какой?
— Я хочу получить одного раба из крепости Аламут, а если я не могу получить этого раба, то намереваюсь проникнуть в крепость.
Император уставился на меня, как на сумасшедшего, потом недоверчиво покачал головой.
— Кто этот раб?
— Мой отец.
— Проникнуть туда невозможно. Крепость неприступна. Ее нельзя взять штурмом; и ни одного раба оттуда живым не выпускают. Я много лет разыскивал такого раба или кого-нибудь еще, кто бы мог рассказать мне о крепости и её обороне. И не нашлось никого. Никому не позволят и войти туда, если он не принадлежит к их секте.
Он встал:
— Рад был бы помочь тебе, но то, о чем ты просишь, невозможно. Не меньше дюжины царей пытались или рассчитывали это сделать… и ни один не преуспел.
Мануил подал мне книгу, но я отказался:
— Она написана для тебя, Великий Басилевс. Пожалуйста, оставь её себе.
— Я твой должник. Ценнейшая книга. — Он помолчал. — У меня найдется место для тебя.
— Я благодарен Великому Басилевсу, но я отправляюсь в Аламут.
— Тебе понадобятся деньги. Тебе понадобятся лошади.
— Одна лошадь у меня есть; остальных захватили печенеги, хотя… — я не сразу решился высказать только что пришедшую в голову мысль, — хотя, если бы я мог послать весть принцу Абака-хану, то мне удалось бы выкупить их.
— Абака-хан бывал при моем дворе.
Солнце зашло, с моря потянуло прохладным бризом.
— У меня есть дела, которым нужно уделить внимание… Благодарю тебя, Одрик, что ты привел этого человека ко мне.
Он протянул руку:
— Подумай о другой услуге, которую я могу тебе оказать. Я с удовольствием это сделаю.
Император ушел, а мы вернулись в город через те же потайные ворота, и невидимые руки закрыли их за нами. Фонари вонзали лучи, словно золотые кинжалы, в темные воды бухты. От моря тянуло прохладой.
— Теперь у тебя есть друг, — заметил Одрик.
— Он мне понравился.
— Он воин, он и сейчас сильнее любых трех из моих людей, а ведь Мануил стал императором раньше, чем я родился.
Дойдя до угла улицы, Одрик остановился:
— Я возвращаюсь… Будь осторожен. Наши улицы небезопасны для одинокого прохожего.
— А я не одинок, — ответил я, — со мной мой меч.
Глава 46
Мне кажется, что человек должен раз в год остановиться, критически оглядеть себя и свою жизнь и спросить: «Куда я иду? Кем становлюсь? Что я хочу сделать и кем стать?»
Большинство людей, с которыми я встречался, были людьми без цели, людьми, которые не ставили себе никаких задач.
Первая задача не обязательно должна быть и окончательной; так, парусный корабль идет сначала под одним ветром, потом под другим. Все дело в том, что он постоянно куда-то идет, продвигаясь к конечной цели.
До сих пор моя задача заключалась в том, чтобы дознаться, жив ли мой отец, а если жив, то где он, а затем — как освободить его из рабства.
Но все это, даже освобождение отца, были только лишь временные цели. А чего же хотел я для себя? Куда я шел? Что сделал, чтобы достичь главного?
Мое время было временем искателей приключений. Лишь недавно некий Вильгельм по прозвищу Завоеватель привел кучку авантюристов и солдат удачи из Нормандии в Англию. Не имея за душой почти ничего, кроме смелости, здравого смысла и мечей, они захватили богатые земли и стали пользоваться ими.
Другой нормандский род захватил Сицилию и создал там небольшое, но богатое королевство. Человек с мечом мог прорубить себе дорогу к богатству и власти, и не одним царством земным правили такие люди или их потомки.
Вчера я прибыл сюда в лохмотьях и голодный; сегодня со мной доверительно беседовал император — так может измениться фортуна человека.
Однако власть, богатство и дружба царей — все это вещи преходящие. Богатство — это претензия на отличие для тех, кто не имеет на это никаких иных прав.
Родословная наиболее важна для таких, кто сам не сделал ничего, и часто предок, от которого, по их словам, происходят эти люди, таков, что гордые потомки, случись им встретить праотца своего сегодня, и на порог бы его не пустили.
Родоначальниками знаменитых фамилий часто бывали пираты, грабители или энергичные крестьяне, которым случилось оказаться в нужное время в нужном месте и которые сумели воспользоваться удачей. Такие родоначальники в большинстве случаев глядели бы на своих потомков с презрением.
Для меня жизненная цель заключалась в том, чтобы учиться, видеть, знать и понимать. Никогда не мог я глядеть на парус уходящего корабля спокойно — у меня замирало сердце и перехватывало горло.
До какого-то момента жизнь человека формируется его окружением, наследственностью, движением и переменами мира вокруг; а потом наступает время, когда он сам берет в руки глину жизни своей, чтобы придать ей такую форму, какая желательна ему самому.
Только слабые винят в своих неудачах родителей, народ, времена, невезение или причуды судьбы. Во власти каждого сказать себе: вот, таков я сегодня, а таким стану завтра. Однако желание должно воплотиться в деяния.
Через несколько недель мой отец будет свободен — или я буду мертв.
Дальше я никаких планов не строил, хотя жило во мне стремление пойти глубже на Восток и поискать свою судьбу в дальних землях Хинда или Катая.
Женщины? Ах, женщины — это порождения мечты, созданные, чтобы их любить, и тот, кто смеет утверждать, что действительность меньше обещания, — тот никогда не был ни влюбленным, ни мечтателем.
Азиза, Шараза, Валаба, Сафия, Сюзанна… Любил ли я какую-нибудь из них меньше оттого, что любил других? Не внесла ли каждая из них свою долю в мое душу, натуру? В мое восприятие мира? Не люблю ли я каждую из них до сих пор ещё и сегодня? Хотя бы немного, во всяком случае…
Где моя судьба? Где, если простирается она за пределы Долины Ассасинов?
Может быть, мне следует идти в Хинд? В эту далекую страну за пустынями? Там можно многое узнать и изучить, и там живут темноглазые девушки с мягкими губами; там пальмы, белые песчаные пляжи и мягкий накат прибоя. Там ночные джунгли полны странных ароматов и звуков, там погружаются в море весла и пассаты шевелят листву.
Кто желает увидеть дальнюю страну, должен носить эту страну в сердце своем. Зной, пыль и трудности — это часть ее; именно эти тяготы пути делают далекие красоты достойными овладения.
В тишине многих ночей вытаскивал я свои карты; они всегда были при мне в непромокаемом чехле из промасленной кожи. Я изучал эти карты, но начертил и ещё одну.
Я начертил карту крепости Аламут, собрав по крохам сведения — там слово, здесь замечание… Однако все, мною услышанное, не обещало ничего хорошего.
Жители селений на многие мили вокруг крепости были друзьями ассасинов или членами их секты, каждый из них был шпионом. Подобраться близко к крепости так, чтобы обитатели её об этом не узнали, было невозможно.
Прошло две недели, прежде чем император Мануил выразил мне признательность за подарок. Я почти уже забыл об этом, когда у моих дверей появился Одрик и другие воины из варангерской гвардии, и при них были мои красавцы-арабы, жеребец и две другие кобылы из тех, что подарила мне Сафия.
В парчовый плащ, сшитый и затканный узорами по последней константинопольской моде, был завернут украшенный самоцветами меч с гравированным клинком в великолепных ножнах. Меч был выкован из толедской стали — клинок даже лучше того, которым я владел прежде. Ко всему этому прилагалось ещё несколько кошельков золота.
И в тот же вечер пришло приглашение на обед к Андронику.
Несколько раз посещал я лавку вблизи Зевксипповых терм. Некоторые говорили, что эти термы были названы так в честь знаменитого мегарийского полководца, а другие — что в честь «укрощения боевых коней», ибо, согласно преданию, термы стояли на том самом месте, где Геркулес запряг и укротил свирепых коней царя Диомеда. Эти термы были построены императором Севером и перестроены Константином. Разрушенные до основания во время восстания «Ника» в 562 годуnote 24, они были восстановлены Юстинианом в ещё более красивом виде. Термы располагались немного восточнее ипподрома.
Беседуя с лавочником-персом, я обнаружил, что поведение его изменилось. Он не пытался больше убедить меня в невозможности того, что я хотел предпринять, и это пробудило во мне подозрения.
Сила моя вернулась ко мне. Несколько недель хорошего питания, упражнений и фехтования возвратили мышцам прежнюю подвижность.
Вечером, собираясь на обед к Андронику, я надел великолепную тунику из черной с золотом парчи с крупным узором, по которому шел более мелкий златотканый узор. На голове была шляпа с высокой тульей, похожая на тюрбан, с приподнятыми кверху полями. И тулья, и поля были шелковые, поля усыпаны драгоценными камнями.
Со мной отправился Филипп, столь же роскошно одетый.
Много ходило разговоров об обедах у Андроника, где подавались редчайшие блюда, тончайшие вина и выступали самые обольстительные танцовщицы.
Может быть, не было другого такого периода в истории, когда столь многие писатели увлекались историческими темами, и многие писали чрезвычайно хорошо.
Мы приехали в носилках, прошли через мраморные залы между вооруженных стражников. И чуть ли не первым, кого я увидел там, где собрались гости, оказался Бардас.
Он пересек зал, чтобы приветствовать меня, и в присутствии дюжины людей сказал:
— Ого, нищий, ты далеко ушел с тех пор, как я швырнул тебе монету на базаре!
Все взгляды обратились на меня — холодные взгляды чужаков.
— Благодарю тебя, Бардас, — поклонился я, — это правда, я ушел далеко, но вот тебя вижу там же, где ты и был, — ты по-прежнему слизываешь крохи с пальцев своих хозяев.
С этими словами я отошел, оставив его с окаменевшим от злости лицом и остекленевшими глазами.
— Браво! — шепнул мне Филипп. — Ты сделал то, чего желали многие, — поставил Бардаса на место!
Позади раздался топот бегущих ног, и Бардас схватил меня за плечо:
— Клянусь богами! Если ты хочешь поединка остроумий, ты его получишь!
— Прости, Бардас. Я никогда не бьюсь с безоружным.
От всеобщего хохота, казалось, даже стены затряслись, а Бардас рывком поднял руку, словно хотел меня ударить. Я стоял совершенно неподвижно, в ожидании, и смотрел ему в глаза. Он опустил руку и удалился деревянным шагом.
Со своего места поднялся Андроник и указал мне на сиденье во главе стола:
— Иди сюда! — произнес он с ноткой сарказма в голосе. — Я не царь, Кербушар, но предлагаю тебе почетное место! И пусть никто не говорит, что Андроник чтит друида меньше, чем царь.
Когда я уселся, он заметил:
— Ты был жесток с Бардасом.
— Он сам навлек это на себя. Кто хочет померяться ударами с незнакомцем, пусть сперва прикинет, насколько длинна у него рука.
— Да, да… ты прав. Скажи мне, Кербушар, что ты думаешь о нашем городе?
— Великолепный город! Однако не верится мне, чтобы в это кто-то по-настоящему верил. У него вид города, ожидающего катастрофы.
Мы говорили о многом. Андроник был изящным, остроумным собеседником, одаренным вспышками блестящей интуиции и богатыми познаниями. Его ум был острее и ярче, чем у Мануила, но менее дисциплинирован. Он презирал всех, кто стоял ниже его, в отличие от императора, который, по-видимому, уважал любого человека.
Сейчас шел 1180 год, а Мануил успешно правил с 1143 года. Эти двоюродные братья, столь разные во всех отношениях, оба приводили меня в восхищение.
Мануилу, похоже, достались все запасы основательности и здравого смысла, которых не хватало Андронику. Мануил мог совершать ошибки, но они никогда не были мелочными.
Андроник был уверен, что превосходит императора, и по этой причине его постоянно удавалось перехитрить.
Помимо многого другого, мы ели блюдо из куриных грудок, сваренных и измельченных; это белое мясо было смешано с молоком и сахаром и поджаривалось до сгущения; а подавали его с сахарной пудрой и розовой водой.
Было также сладкое блюдо турецкого происхождения, именуемое «казан диби».
Была добрая дюжина мясных блюд, несколько блюд из птицы, рыбы и фруктов; были странные фрукты, никогда мною не виданные, и верхушки спелых фиг, сладкие, словно мед.
Андроник закончил краткую диссертацию о сравнительных достоинствах трудов Прокопия и Менандра, и я, воспользовавшись паузой, попытался получить некоторые сведения.
— Что сейчас тут происходит? По моему разумению, император в последнее время милостив к латинянам, а там беспокойно.
— В этом слабое место Мануила. Византийцы не испытывают особой любви к латинянам. Если бы я был императором, то захватил бы снова южные замки — особенно Анамур, Камардезий, Тил-Хамдун и Саон. Если удерживать их, остальные падут сами собой.
— С Саоном я незнаком.
— Прежде это был византийский замок, франки его захватили и укрепили дополнительно. Он охраняет южные подступы к Антиохии.
— Замок хорошо защищен?
— Мы узнали, что его оборонительные сооружения недавно улучшены. Вернулась графиня де Малькре и набрала сильный отряд наемников. — Он помолчал. — Во главе их стоит незнакомый для нас человек… некто Лукка.
Лукка?! Но ведь я сам видел, как он упал на поле боя! Впрочем… я ведь тоже упал.
Если Сюзанна действительно наняла Лукку и оставшихся в живых защитников каравана, то она располагает силами, безусловно, способными защитить Саон от любого обычного нападения.
Лукка был пиратом и разбойником, но стал преуспевающим купцом, искусным в переговорах. Лучшего лейтенанта для защитников замка трудно было бы отыскать. Некоторые люди из каравана добрались до кораблей. В какой-то момент в воде было, должно быть, не менее трех десятков человек, и Лукка, скорее всего, стал их естественным предводителем.
— Лукку я знаю. Не вздумай недооценивать его, — посоветовал я. — Он опытный и искусный боец, ветеран сотни битв.
Раб наполнил мой стакан.
— Твое здоровье, Андроник! Да сопутствует тебе успех!
Его глаза засмеялись:
— А если я нападу на Саон?
— Хочешь моего совета? Лучше веди переговоры. Проще будет прийти к соглашению, чем захватить замок.
Он позволил себе улыбнуться:
— Твой совет хорош, Кербушар, и, когда настанет время, позволено ли мне будет сообщить графине де Малькре, что этот совет — твой?
— Графиня, — сказал я осторожно, — как и синьор Лукка, оценят по достоинству преимущества переговоров и без моих советов… Лукка, — добавил я, — это один из самых опасных и умных воинов, которых мне довелось встретить. Если он защищает крепость, её можно взять, но такой ценой, что намного превысит ценность самой крепости… Думаю, графиня пойдет на переговоры, особенно когда выяснит, что позиция византийцев в большинстве случаев совпадает с её собственной.
— Скажи мне, друид, — как бы между прочим произнес Андроник, — правда ли, что ты можешь предвидеть будущее? Древние друиды, говорят, это умели. Ты не один из них?
— Способ такой есть, и мы обучались этому. Но я никогда не пытался.
Он помолчал, наблюдая за гостями. Бардас сидел у противоположной стены, пялясь на меня с ненавистью.
— Разве ты не любопытен?
— Кто же из нас не любопытен? Но я скорее попытался бы сам создать свою судьбу, придать ей форму вот этими руками, — я приподнял ладони, — ибо мы считаем, что в человеческой судьбе есть многое, что человек может изменить, хотя общий путь и предначертан свыше. Даже интересно, что решаются совершить такие изменения лишь немногие.
— А мою судьбу ты мог бы прочесть, друид?
Филипп разговаривал с двумя гостями неподалеку от Бардаса. Бардас громко сказал что-то — я не мог расслышать слов, но увидел, что Филипп так и вспыхнул.
— Бардас глупец, — заметил я. — Теперь он пытается затеять ссору с моим другом.
Большинство людей, с которыми я встречался, были людьми без цели, людьми, которые не ставили себе никаких задач.
Первая задача не обязательно должна быть и окончательной; так, парусный корабль идет сначала под одним ветром, потом под другим. Все дело в том, что он постоянно куда-то идет, продвигаясь к конечной цели.
До сих пор моя задача заключалась в том, чтобы дознаться, жив ли мой отец, а если жив, то где он, а затем — как освободить его из рабства.
Но все это, даже освобождение отца, были только лишь временные цели. А чего же хотел я для себя? Куда я шел? Что сделал, чтобы достичь главного?
Мое время было временем искателей приключений. Лишь недавно некий Вильгельм по прозвищу Завоеватель привел кучку авантюристов и солдат удачи из Нормандии в Англию. Не имея за душой почти ничего, кроме смелости, здравого смысла и мечей, они захватили богатые земли и стали пользоваться ими.
Другой нормандский род захватил Сицилию и создал там небольшое, но богатое королевство. Человек с мечом мог прорубить себе дорогу к богатству и власти, и не одним царством земным правили такие люди или их потомки.
Вчера я прибыл сюда в лохмотьях и голодный; сегодня со мной доверительно беседовал император — так может измениться фортуна человека.
Однако власть, богатство и дружба царей — все это вещи преходящие. Богатство — это претензия на отличие для тех, кто не имеет на это никаких иных прав.
Родословная наиболее важна для таких, кто сам не сделал ничего, и часто предок, от которого, по их словам, происходят эти люди, таков, что гордые потомки, случись им встретить праотца своего сегодня, и на порог бы его не пустили.
Родоначальниками знаменитых фамилий часто бывали пираты, грабители или энергичные крестьяне, которым случилось оказаться в нужное время в нужном месте и которые сумели воспользоваться удачей. Такие родоначальники в большинстве случаев глядели бы на своих потомков с презрением.
Для меня жизненная цель заключалась в том, чтобы учиться, видеть, знать и понимать. Никогда не мог я глядеть на парус уходящего корабля спокойно — у меня замирало сердце и перехватывало горло.
До какого-то момента жизнь человека формируется его окружением, наследственностью, движением и переменами мира вокруг; а потом наступает время, когда он сам берет в руки глину жизни своей, чтобы придать ей такую форму, какая желательна ему самому.
Только слабые винят в своих неудачах родителей, народ, времена, невезение или причуды судьбы. Во власти каждого сказать себе: вот, таков я сегодня, а таким стану завтра. Однако желание должно воплотиться в деяния.
Через несколько недель мой отец будет свободен — или я буду мертв.
Дальше я никаких планов не строил, хотя жило во мне стремление пойти глубже на Восток и поискать свою судьбу в дальних землях Хинда или Катая.
Женщины? Ах, женщины — это порождения мечты, созданные, чтобы их любить, и тот, кто смеет утверждать, что действительность меньше обещания, — тот никогда не был ни влюбленным, ни мечтателем.
Азиза, Шараза, Валаба, Сафия, Сюзанна… Любил ли я какую-нибудь из них меньше оттого, что любил других? Не внесла ли каждая из них свою долю в мое душу, натуру? В мое восприятие мира? Не люблю ли я каждую из них до сих пор ещё и сегодня? Хотя бы немного, во всяком случае…
Где моя судьба? Где, если простирается она за пределы Долины Ассасинов?
Может быть, мне следует идти в Хинд? В эту далекую страну за пустынями? Там можно многое узнать и изучить, и там живут темноглазые девушки с мягкими губами; там пальмы, белые песчаные пляжи и мягкий накат прибоя. Там ночные джунгли полны странных ароматов и звуков, там погружаются в море весла и пассаты шевелят листву.
Кто желает увидеть дальнюю страну, должен носить эту страну в сердце своем. Зной, пыль и трудности — это часть ее; именно эти тяготы пути делают далекие красоты достойными овладения.
В тишине многих ночей вытаскивал я свои карты; они всегда были при мне в непромокаемом чехле из промасленной кожи. Я изучал эти карты, но начертил и ещё одну.
Я начертил карту крепости Аламут, собрав по крохам сведения — там слово, здесь замечание… Однако все, мною услышанное, не обещало ничего хорошего.
Жители селений на многие мили вокруг крепости были друзьями ассасинов или членами их секты, каждый из них был шпионом. Подобраться близко к крепости так, чтобы обитатели её об этом не узнали, было невозможно.
Прошло две недели, прежде чем император Мануил выразил мне признательность за подарок. Я почти уже забыл об этом, когда у моих дверей появился Одрик и другие воины из варангерской гвардии, и при них были мои красавцы-арабы, жеребец и две другие кобылы из тех, что подарила мне Сафия.
В парчовый плащ, сшитый и затканный узорами по последней константинопольской моде, был завернут украшенный самоцветами меч с гравированным клинком в великолепных ножнах. Меч был выкован из толедской стали — клинок даже лучше того, которым я владел прежде. Ко всему этому прилагалось ещё несколько кошельков золота.
И в тот же вечер пришло приглашение на обед к Андронику.
Несколько раз посещал я лавку вблизи Зевксипповых терм. Некоторые говорили, что эти термы были названы так в честь знаменитого мегарийского полководца, а другие — что в честь «укрощения боевых коней», ибо, согласно преданию, термы стояли на том самом месте, где Геркулес запряг и укротил свирепых коней царя Диомеда. Эти термы были построены императором Севером и перестроены Константином. Разрушенные до основания во время восстания «Ника» в 562 годуnote 24, они были восстановлены Юстинианом в ещё более красивом виде. Термы располагались немного восточнее ипподрома.
Беседуя с лавочником-персом, я обнаружил, что поведение его изменилось. Он не пытался больше убедить меня в невозможности того, что я хотел предпринять, и это пробудило во мне подозрения.
Сила моя вернулась ко мне. Несколько недель хорошего питания, упражнений и фехтования возвратили мышцам прежнюю подвижность.
Вечером, собираясь на обед к Андронику, я надел великолепную тунику из черной с золотом парчи с крупным узором, по которому шел более мелкий златотканый узор. На голове была шляпа с высокой тульей, похожая на тюрбан, с приподнятыми кверху полями. И тулья, и поля были шелковые, поля усыпаны драгоценными камнями.
Со мной отправился Филипп, столь же роскошно одетый.
Много ходило разговоров об обедах у Андроника, где подавались редчайшие блюда, тончайшие вина и выступали самые обольстительные танцовщицы.
Может быть, не было другого такого периода в истории, когда столь многие писатели увлекались историческими темами, и многие писали чрезвычайно хорошо.
Мы приехали в носилках, прошли через мраморные залы между вооруженных стражников. И чуть ли не первым, кого я увидел там, где собрались гости, оказался Бардас.
Он пересек зал, чтобы приветствовать меня, и в присутствии дюжины людей сказал:
— Ого, нищий, ты далеко ушел с тех пор, как я швырнул тебе монету на базаре!
Все взгляды обратились на меня — холодные взгляды чужаков.
— Благодарю тебя, Бардас, — поклонился я, — это правда, я ушел далеко, но вот тебя вижу там же, где ты и был, — ты по-прежнему слизываешь крохи с пальцев своих хозяев.
С этими словами я отошел, оставив его с окаменевшим от злости лицом и остекленевшими глазами.
— Браво! — шепнул мне Филипп. — Ты сделал то, чего желали многие, — поставил Бардаса на место!
Позади раздался топот бегущих ног, и Бардас схватил меня за плечо:
— Клянусь богами! Если ты хочешь поединка остроумий, ты его получишь!
— Прости, Бардас. Я никогда не бьюсь с безоружным.
От всеобщего хохота, казалось, даже стены затряслись, а Бардас рывком поднял руку, словно хотел меня ударить. Я стоял совершенно неподвижно, в ожидании, и смотрел ему в глаза. Он опустил руку и удалился деревянным шагом.
Со своего места поднялся Андроник и указал мне на сиденье во главе стола:
— Иди сюда! — произнес он с ноткой сарказма в голосе. — Я не царь, Кербушар, но предлагаю тебе почетное место! И пусть никто не говорит, что Андроник чтит друида меньше, чем царь.
Когда я уселся, он заметил:
— Ты был жесток с Бардасом.
— Он сам навлек это на себя. Кто хочет померяться ударами с незнакомцем, пусть сперва прикинет, насколько длинна у него рука.
— Да, да… ты прав. Скажи мне, Кербушар, что ты думаешь о нашем городе?
— Великолепный город! Однако не верится мне, чтобы в это кто-то по-настоящему верил. У него вид города, ожидающего катастрофы.
Мы говорили о многом. Андроник был изящным, остроумным собеседником, одаренным вспышками блестящей интуиции и богатыми познаниями. Его ум был острее и ярче, чем у Мануила, но менее дисциплинирован. Он презирал всех, кто стоял ниже его, в отличие от императора, который, по-видимому, уважал любого человека.
Сейчас шел 1180 год, а Мануил успешно правил с 1143 года. Эти двоюродные братья, столь разные во всех отношениях, оба приводили меня в восхищение.
Мануилу, похоже, достались все запасы основательности и здравого смысла, которых не хватало Андронику. Мануил мог совершать ошибки, но они никогда не были мелочными.
Андроник был уверен, что превосходит императора, и по этой причине его постоянно удавалось перехитрить.
Помимо многого другого, мы ели блюдо из куриных грудок, сваренных и измельченных; это белое мясо было смешано с молоком и сахаром и поджаривалось до сгущения; а подавали его с сахарной пудрой и розовой водой.
Было также сладкое блюдо турецкого происхождения, именуемое «казан диби».
Была добрая дюжина мясных блюд, несколько блюд из птицы, рыбы и фруктов; были странные фрукты, никогда мною не виданные, и верхушки спелых фиг, сладкие, словно мед.
Андроник закончил краткую диссертацию о сравнительных достоинствах трудов Прокопия и Менандра, и я, воспользовавшись паузой, попытался получить некоторые сведения.
— Что сейчас тут происходит? По моему разумению, император в последнее время милостив к латинянам, а там беспокойно.
— В этом слабое место Мануила. Византийцы не испытывают особой любви к латинянам. Если бы я был императором, то захватил бы снова южные замки — особенно Анамур, Камардезий, Тил-Хамдун и Саон. Если удерживать их, остальные падут сами собой.
— С Саоном я незнаком.
— Прежде это был византийский замок, франки его захватили и укрепили дополнительно. Он охраняет южные подступы к Антиохии.
— Замок хорошо защищен?
— Мы узнали, что его оборонительные сооружения недавно улучшены. Вернулась графиня де Малькре и набрала сильный отряд наемников. — Он помолчал. — Во главе их стоит незнакомый для нас человек… некто Лукка.
Лукка?! Но ведь я сам видел, как он упал на поле боя! Впрочем… я ведь тоже упал.
Если Сюзанна действительно наняла Лукку и оставшихся в живых защитников каравана, то она располагает силами, безусловно, способными защитить Саон от любого обычного нападения.
Лукка был пиратом и разбойником, но стал преуспевающим купцом, искусным в переговорах. Лучшего лейтенанта для защитников замка трудно было бы отыскать. Некоторые люди из каравана добрались до кораблей. В какой-то момент в воде было, должно быть, не менее трех десятков человек, и Лукка, скорее всего, стал их естественным предводителем.
— Лукку я знаю. Не вздумай недооценивать его, — посоветовал я. — Он опытный и искусный боец, ветеран сотни битв.
Раб наполнил мой стакан.
— Твое здоровье, Андроник! Да сопутствует тебе успех!
Его глаза засмеялись:
— А если я нападу на Саон?
— Хочешь моего совета? Лучше веди переговоры. Проще будет прийти к соглашению, чем захватить замок.
Он позволил себе улыбнуться:
— Твой совет хорош, Кербушар, и, когда настанет время, позволено ли мне будет сообщить графине де Малькре, что этот совет — твой?
— Графиня, — сказал я осторожно, — как и синьор Лукка, оценят по достоинству преимущества переговоров и без моих советов… Лукка, — добавил я, — это один из самых опасных и умных воинов, которых мне довелось встретить. Если он защищает крепость, её можно взять, но такой ценой, что намного превысит ценность самой крепости… Думаю, графиня пойдет на переговоры, особенно когда выяснит, что позиция византийцев в большинстве случаев совпадает с её собственной.
— Скажи мне, друид, — как бы между прочим произнес Андроник, — правда ли, что ты можешь предвидеть будущее? Древние друиды, говорят, это умели. Ты не один из них?
— Способ такой есть, и мы обучались этому. Но я никогда не пытался.
Он помолчал, наблюдая за гостями. Бардас сидел у противоположной стены, пялясь на меня с ненавистью.
— Разве ты не любопытен?
— Кто же из нас не любопытен? Но я скорее попытался бы сам создать свою судьбу, придать ей форму вот этими руками, — я приподнял ладони, — ибо мы считаем, что в человеческой судьбе есть многое, что человек может изменить, хотя общий путь и предначертан свыше. Даже интересно, что решаются совершить такие изменения лишь немногие.
— А мою судьбу ты мог бы прочесть, друид?
Филипп разговаривал с двумя гостями неподалеку от Бардаса. Бардас громко сказал что-то — я не мог расслышать слов, но увидел, что Филипп так и вспыхнул.
— Бардас глупец, — заметил я. — Теперь он пытается затеять ссору с моим другом.