Настроение у незнакомых ковбоев резко изменилось. Блондину со шрамом на губе — позднее я узнал, что его зовут Феттерсон — ситуация явно не понравилась. Я стоял прямо напротив него, а двух его сообщников держали в поле зрения Санди и Раунтри.
Феттерсон поглядел сначала в одну сторону, потом в другую, и я почувствовал, что гонора у него поубавилось. Он выскочил из салуна, чуть ли не роя носом землю — такое воинственное у него было настроение, но вдруг стал смирным. Это меня сразу насторожило.
— Лучше убирайся подальше, пока Карни не пришел в себя! — воскликнул Феттерсон. — Он сдерет с тебя шкуру.
К этому времени я Натянул штаны и надевал сапоги. Можете мне поверить: очень не люблю попадать во всякие переделки без штанов и обуви.
Я застегнул пряжку ружейного пояса и поправил кобуру.
— Скажи Карни, чтобы побыстрее рассчитался и проваливал отсюда. Я не ищу неприятностей, но он сам напрашивается. Даже слишком напрашивается.
Затем мы втроем пошли ужинать в «Дроверс Коттедж» и увидели Оррина, сидящего рядом с той самой белокурой девицей, которая смотрела на него, как на бочонок с золотом. Но это было еще полбеды. Главное — вместе с ними, слушая монолог Оррина, сидел ее отец. Мой брат обладал уэльским красноречием и мог уговорить белку, чтобы та бросила грызть орехи и спустилась с дерева к нему в охотничью сумку. Никогда не видел ничего подобного.
Мы сели, заказали вкусную еду и стали увлеченно обсуждать, что будем делать на западных землях, как соберем бесхозных коров и сколько там можно заработать, если, конечно, команчи, кайова или юты не снимут с нас скальп.
Сидеть за столом казалось странным — мы ведь привыкли есть на земле и чувствовали себя неловко перед белой скатертью и приличной посудой. Во время перегона скота обычно приходится есть охотничьим ножом и вытирать тарелку куском хлеба.
Тем вечером мистер Белден выдавал деньги в конторе отеля, и ковбои входили туда по одному. Вы должны понять, что ни у меня, ни у Оррина никогда прежде не было в кармане больше двадцати пяти долларов. У нас, на холмах Теннесси одежду шьют дома, а расплачиваются вещами.
Мы договаривались работать за двадцать пять долларов в месяц, так что нам с Оррином предстояло получить за два полных месяца и один неполный.
Как только подошла моя очередь, мистер Белден положил ручку и откинулся на спинку кресла.
— Тай, — начал он, — здесь в тюрьме находится заключенный, который ждет суда. Некто Айкен, он был с Бэком Рэндом в тот день, когда они повстречались с тобой на равнинах.
— Да, сэр.
— Я поговорил с Айкеном, и он сообщил, что если бы не ты, Бэк Рэнд забрал бы мое стадо. Во всяком случае попытался бы… Ты спас скот. Похоже; Айкен знает вас, Сэкеттов. Он предупредил Рэнда, и этого оказалось достаточно, чтобы тот бросил свою затею. Я благодарный человек, Тай, поэтому добавляю к твоему заработку двести долларов.
Двести долларов — большие деньги, а нам в то время всегда не хватало наличных.
Когда мы вышли на крыльцо «Дроверс Коттедж», в город въезжали шесть фургонов. Первые три — бывшие армейские повозки, окруженные дюжиной мексиканцев в костюмах из оленьей кожи с бахромой и в широких мексиканских сомбреро. Еще дюжина человек сопровождала три замыкающих грузовых фургона. Мы никогда не видели ничего похожего.
Куртки у мексиканцев были короткими, только до пояса, а брюки, расклешенные книзу, на бедрах сидели, как влитые. Колесики на их шпорах напоминали мельничные жернова, у всех были новенькие винтовки и револьверы, и тонкие шнурки вместо галстуков, такие, как носят техасские ковбои. Мексиканцы выглядели, словно артисты из гастролирующего шоу.
А какие у них лошади! Вы никогда не видели таких лошадей! Тонконогие, ухоженные и вычищенные до блеска. Каждый из этих мексиканцев выглядел великолепно, теперь я понял, что никогда не встречал отряда настоящих бойцов.
Первый фургон остановился напротив «Дроверс Коттедж», и из него спустился высокий, красивый старик с седыми усами, а затем он помог сойти девушке. Не могу точно сказать, сколько ей было лет, потому что не разбираюсь в возрасте женщин, но выглядела она лет на пятнадцать — шестнадцать. По-моему, это была самая очаровательная девушка на свете!
Отец как-то рассказывал нам об испанских донах и сеньоритах, которые жили вокруг Санта-Фе, а эти люди, скорее всего, направлялись именно в ту сторону.
Тогда мне пришла в голову одна мысль. Если путешествуешь через земли индейцев, то чем больше винтовок тебя сопровождает, тем лучше, а в этой команде насчитывалось винтовок сорок, а то и больше, и никакой индеец не осмелился бы связаться с ними ради грабежа всего шести фургонов. Наша четверка могла прибавить этому отряду силы, да и двигались они туда же, куда направлялись мы.
Ничего не говоря Санди и Раунтри, я вошел в кафе. Еду здесь подавали отличную. Поскольку кафе «Дроверс Коттедж» находилось возле железной дороги, здесь заказывали и получали любые продукты, к тому же тут одинаково принимали и ковбоев и покупателей скота, у которых водились деньги. Позже, в разговорах со мной люди с Востока признавались, что в жизни не ели более вкусных блюд, как в таких маленьких отелях на Западе… И менее вкусных тоже.
Дон и красивая девушка сидели за одним столом, и я сразу понял, что с плохими намерениями к ним лучше не соваться: за столами вокруг расположились люди, одетые в оленью кожу, и, когда я направился к столику старика, четверо мексиканцев тут же вскочили со стульев, как будто сидели на пружинах. Они встали в ожидании приказа.
— Сэр, — начал я, — судя по всему, вы едете в Санта-Фе. Мы с друзьями — нас четверо — тоже направляемся на Запад. Если мы присоединимся к вам, то вы получите четыре лишние винтовки, да и мы будем чувствовать себя безопаснее.
Старик холодно посмотрел на меня, лицо его оставалось непроницаемым. У него были красивые седые усы, смуглая кожа и жесткие карие глаза. Дон начал говорить, но девушка прервала его и стала что-то объяснять, однако я уже догадался, что он ответит.
Она взглянула на меня.
— Прошу прощения, сэр, но мой дедушка говорит, что это невозможно.
— Я прошу прощения, — ответил я, — но если хотите что-то узнать о нас, спросите мистера Белдена, который сидит вон за тем столиком.
Девушка перевела, старик посмотрел в сторону мистера Белдена, сидевшего в другом конце кафе. На какой-то момент мне показалось, что он может передумать, однако дон покачал головой.
— Сожалею. — Казалось, девушка действительно сожалела. — Дедушка не любит менять своих решений. — Она задумчиво помолчала, а затем добавила: — Мы знаем, что кто-то из ваших, точнее из англосаксов, собирается напасть на нас.
Я поклонился… Скорее всего мой поклон выглядел неуклюжим, тем более что я вообще кланялся впервые в жизни, но в тот момент ничего другого не пришло в голову.
— Меня зовут Тайрел Сэкетт, и если вам когда-нибудь понадобится помощь, мы с друзьями всегда придем на помощь. — Я говорил серьезно, хотя эту фразу запомнил из какой-то книжки. Меня такая любезность, надо сказать, впечатляла. — Хочу сказать, что моментально примчусь, если вы попадете в переделку.
Девушка улыбнулась, а я повернулся и пошел к выходу. Голова кружилась, словно меня огрели кувалдой.
Пока я разговаривал, в кафе появился Оррин, который сел за столик вместе с блондинкой и ее отцом, но мне расхотелось к ним подходить, потому что эти двое так посмотрели на меня, словно я только что отнял у престарелой несушки единственное яйцо.
Спустившись с крыльца, я мельком взглянул на фургон, в котором ехала девушка. Никогда не видел ничего подобного и вряд ли увижу еще — шикарная штука, настоящая маленькая комнатка на колесах. Во втором фургоне ехал старик, а потом я узнал, что третий вез припасы для путешествия: продовольствие и все прочее: запасные винтовки, патроны, одежду. Остальные три фургона были тяжело нагружены всякой всячиной для их ранчо в Нью-Мексико.
Следом за мной из кафе вышел Оррин.
— Откуда ты знаешь дона Луиса?
— Его так зовут? Просто подошел потолковать.
— Приттс говорит, что соседи о нем плохо отзываются. — Оррин понизил голос. — Дело в том, Тайрел, что народ собирается его тряхнуть.
— Кто этот Приттс? Тот человек, с которым ты разговаривал?
— Джонатан Приттс и его дочь Лаура. Очень приличные люди из Новой Англии[2]. Он покупает и продает землю под постройки для переселенцев. Лаура не слишком довольна, что пришлось переехать, оставив свой прекрасный дом и влиятельных друзей, но мистер Приттс счел своим долгом отправиться на Запад, чтобы помочь честным людям освоить эти земли.
Что-то в словах брата показалось мне лживым, да и на Оррина это было непохоже. Но вспомнив, как гудела у меня голова после встречи с молоденькой испанкой, я подумал, что он должен почувствовать себя точно так же после разговора с этой узколобой блондинкой.
— Вряд ли, Оррин, кто-то оставил бы дом и приехал сюда, если это не сулит выгоды. Мы направляемся на Запад, потому что наша ферма не может нас прокормить. Похоже, и у Джонатана Приттса те же причины.
Оррин выглядел потрясенным.
— О, нет. Ничего подобного. Дома Приттс был очень большим человеком, а если бы остался сейчас, его могли избрать в сенат.
— По-моему, кто-то наговорил тебе ерунды про влиятельных друзей Приттса и прекрасный дом, — сказал я. — Если он покупает и продает землю, то наверняка не от доброты душевной, а потому что можно заработать неплохие деньги.
— Ты ничего не понимаешь, Тайрел. Они приличные люди, и тебе не помешает с ними познакомиться.
— Когда мы начнем сгонять скот в стадо, времени для знакомств не останется.
Оррин замялся. Было видно, что он чувствует себя неловко.
— Мистер Приттс предложил мне работать его помощником. Он собирается покупать землю под новые поселения. Говорит, что скоро освободится много земель, на которых сейчас находятся старые испанские ранчо.
— У него много людей?
— Около дюжины, но скоро будет больше. Пока я познакомился только с одним из них. Его зовут Феттерсон.
— Со шрамом на губе?
— Ну да! — Оррин с любопытством посмотрел на меня. — Ты его знаешь?
Тогда я рассказал Оррину о стычке на заднем дворе салуна, когда Риду Карни досталось по голове дубовым ведром.
— Значит, — тихо произнес Оррин, — я откажусь от работы. И расскажу мистеру Приттсу о Феттерсоне. — Он помолчал. — Хотя не хочу терять связи с Лаурой.
— С каких это пор ты начал бегать за девушками? Мне кажется, обычно они тебе не давала прохода.
— Лаура другая… Я никогда в жизни не был знаком с девушкой из города. Она очень приятная. Манеры, воспитание… Ну, ты меня понимаешь…
В тот момент я подумал, что лучше бы он вообще с ними не знакомился. Дурацкие городские манеры и городская одежда совсем вскружили голову моему брату.
И еще одно беспокоило меня. Джонатан Приттс говорил, что скоро освободятся земли, где были испанские ранчо. А мне стало интересно, что же случится с испанскими донами, владевшими этой землей.
Вспомнив всадников дона Луиса, я подумал, что никакая банда, собранная из проходимцев типа Феттерсона, не сможет вытеснить испанцев с их земель. Хотя нас эти проблемы не должны волновать. Начиная с завтрашнего дня, мы начинаем сгонять в стадо бесхозных коров.
Как бы то ни было, Оррин на шесть лет старше, и ему, всегда везло с девушками, на меня же они никогда не обращали внимания, поэтому я не спешил давать брату советы.
Лаура Приттс — вроде бы симпатичная девица. Однако мерзкий чалый мустанг никак не шел у меня из головы. Они точно в чем-то были схожи.
Оррин отправился обратно в кафе, а я зашагал по улице. Возле фургонов бродило несколько мексиканцев. В городе было спокойно.
Вдруг послышался голос Раунтри:
— Осторожнее, Тай.
Я оглянулся.
По улице в мою сторону шел Рид Карни.
Глава 3
Феттерсон поглядел сначала в одну сторону, потом в другую, и я почувствовал, что гонора у него поубавилось. Он выскочил из салуна, чуть ли не роя носом землю — такое воинственное у него было настроение, но вдруг стал смирным. Это меня сразу насторожило.
— Лучше убирайся подальше, пока Карни не пришел в себя! — воскликнул Феттерсон. — Он сдерет с тебя шкуру.
К этому времени я Натянул штаны и надевал сапоги. Можете мне поверить: очень не люблю попадать во всякие переделки без штанов и обуви.
Я застегнул пряжку ружейного пояса и поправил кобуру.
— Скажи Карни, чтобы побыстрее рассчитался и проваливал отсюда. Я не ищу неприятностей, но он сам напрашивается. Даже слишком напрашивается.
Затем мы втроем пошли ужинать в «Дроверс Коттедж» и увидели Оррина, сидящего рядом с той самой белокурой девицей, которая смотрела на него, как на бочонок с золотом. Но это было еще полбеды. Главное — вместе с ними, слушая монолог Оррина, сидел ее отец. Мой брат обладал уэльским красноречием и мог уговорить белку, чтобы та бросила грызть орехи и спустилась с дерева к нему в охотничью сумку. Никогда не видел ничего подобного.
Мы сели, заказали вкусную еду и стали увлеченно обсуждать, что будем делать на западных землях, как соберем бесхозных коров и сколько там можно заработать, если, конечно, команчи, кайова или юты не снимут с нас скальп.
Сидеть за столом казалось странным — мы ведь привыкли есть на земле и чувствовали себя неловко перед белой скатертью и приличной посудой. Во время перегона скота обычно приходится есть охотничьим ножом и вытирать тарелку куском хлеба.
Тем вечером мистер Белден выдавал деньги в конторе отеля, и ковбои входили туда по одному. Вы должны понять, что ни у меня, ни у Оррина никогда прежде не было в кармане больше двадцати пяти долларов. У нас, на холмах Теннесси одежду шьют дома, а расплачиваются вещами.
Мы договаривались работать за двадцать пять долларов в месяц, так что нам с Оррином предстояло получить за два полных месяца и один неполный.
Как только подошла моя очередь, мистер Белден положил ручку и откинулся на спинку кресла.
— Тай, — начал он, — здесь в тюрьме находится заключенный, который ждет суда. Некто Айкен, он был с Бэком Рэндом в тот день, когда они повстречались с тобой на равнинах.
— Да, сэр.
— Я поговорил с Айкеном, и он сообщил, что если бы не ты, Бэк Рэнд забрал бы мое стадо. Во всяком случае попытался бы… Ты спас скот. Похоже; Айкен знает вас, Сэкеттов. Он предупредил Рэнда, и этого оказалось достаточно, чтобы тот бросил свою затею. Я благодарный человек, Тай, поэтому добавляю к твоему заработку двести долларов.
Двести долларов — большие деньги, а нам в то время всегда не хватало наличных.
Когда мы вышли на крыльцо «Дроверс Коттедж», в город въезжали шесть фургонов. Первые три — бывшие армейские повозки, окруженные дюжиной мексиканцев в костюмах из оленьей кожи с бахромой и в широких мексиканских сомбреро. Еще дюжина человек сопровождала три замыкающих грузовых фургона. Мы никогда не видели ничего похожего.
Куртки у мексиканцев были короткими, только до пояса, а брюки, расклешенные книзу, на бедрах сидели, как влитые. Колесики на их шпорах напоминали мельничные жернова, у всех были новенькие винтовки и револьверы, и тонкие шнурки вместо галстуков, такие, как носят техасские ковбои. Мексиканцы выглядели, словно артисты из гастролирующего шоу.
А какие у них лошади! Вы никогда не видели таких лошадей! Тонконогие, ухоженные и вычищенные до блеска. Каждый из этих мексиканцев выглядел великолепно, теперь я понял, что никогда не встречал отряда настоящих бойцов.
Первый фургон остановился напротив «Дроверс Коттедж», и из него спустился высокий, красивый старик с седыми усами, а затем он помог сойти девушке. Не могу точно сказать, сколько ей было лет, потому что не разбираюсь в возрасте женщин, но выглядела она лет на пятнадцать — шестнадцать. По-моему, это была самая очаровательная девушка на свете!
Отец как-то рассказывал нам об испанских донах и сеньоритах, которые жили вокруг Санта-Фе, а эти люди, скорее всего, направлялись именно в ту сторону.
Тогда мне пришла в голову одна мысль. Если путешествуешь через земли индейцев, то чем больше винтовок тебя сопровождает, тем лучше, а в этой команде насчитывалось винтовок сорок, а то и больше, и никакой индеец не осмелился бы связаться с ними ради грабежа всего шести фургонов. Наша четверка могла прибавить этому отряду силы, да и двигались они туда же, куда направлялись мы.
Ничего не говоря Санди и Раунтри, я вошел в кафе. Еду здесь подавали отличную. Поскольку кафе «Дроверс Коттедж» находилось возле железной дороги, здесь заказывали и получали любые продукты, к тому же тут одинаково принимали и ковбоев и покупателей скота, у которых водились деньги. Позже, в разговорах со мной люди с Востока признавались, что в жизни не ели более вкусных блюд, как в таких маленьких отелях на Западе… И менее вкусных тоже.
Дон и красивая девушка сидели за одним столом, и я сразу понял, что с плохими намерениями к ним лучше не соваться: за столами вокруг расположились люди, одетые в оленью кожу, и, когда я направился к столику старика, четверо мексиканцев тут же вскочили со стульев, как будто сидели на пружинах. Они встали в ожидании приказа.
— Сэр, — начал я, — судя по всему, вы едете в Санта-Фе. Мы с друзьями — нас четверо — тоже направляемся на Запад. Если мы присоединимся к вам, то вы получите четыре лишние винтовки, да и мы будем чувствовать себя безопаснее.
Старик холодно посмотрел на меня, лицо его оставалось непроницаемым. У него были красивые седые усы, смуглая кожа и жесткие карие глаза. Дон начал говорить, но девушка прервала его и стала что-то объяснять, однако я уже догадался, что он ответит.
Она взглянула на меня.
— Прошу прощения, сэр, но мой дедушка говорит, что это невозможно.
— Я прошу прощения, — ответил я, — но если хотите что-то узнать о нас, спросите мистера Белдена, который сидит вон за тем столиком.
Девушка перевела, старик посмотрел в сторону мистера Белдена, сидевшего в другом конце кафе. На какой-то момент мне показалось, что он может передумать, однако дон покачал головой.
— Сожалею. — Казалось, девушка действительно сожалела. — Дедушка не любит менять своих решений. — Она задумчиво помолчала, а затем добавила: — Мы знаем, что кто-то из ваших, точнее из англосаксов, собирается напасть на нас.
Я поклонился… Скорее всего мой поклон выглядел неуклюжим, тем более что я вообще кланялся впервые в жизни, но в тот момент ничего другого не пришло в голову.
— Меня зовут Тайрел Сэкетт, и если вам когда-нибудь понадобится помощь, мы с друзьями всегда придем на помощь. — Я говорил серьезно, хотя эту фразу запомнил из какой-то книжки. Меня такая любезность, надо сказать, впечатляла. — Хочу сказать, что моментально примчусь, если вы попадете в переделку.
Девушка улыбнулась, а я повернулся и пошел к выходу. Голова кружилась, словно меня огрели кувалдой.
Пока я разговаривал, в кафе появился Оррин, который сел за столик вместе с блондинкой и ее отцом, но мне расхотелось к ним подходить, потому что эти двое так посмотрели на меня, словно я только что отнял у престарелой несушки единственное яйцо.
Спустившись с крыльца, я мельком взглянул на фургон, в котором ехала девушка. Никогда не видел ничего подобного и вряд ли увижу еще — шикарная штука, настоящая маленькая комнатка на колесах. Во втором фургоне ехал старик, а потом я узнал, что третий вез припасы для путешествия: продовольствие и все прочее: запасные винтовки, патроны, одежду. Остальные три фургона были тяжело нагружены всякой всячиной для их ранчо в Нью-Мексико.
Следом за мной из кафе вышел Оррин.
— Откуда ты знаешь дона Луиса?
— Его так зовут? Просто подошел потолковать.
— Приттс говорит, что соседи о нем плохо отзываются. — Оррин понизил голос. — Дело в том, Тайрел, что народ собирается его тряхнуть.
— Кто этот Приттс? Тот человек, с которым ты разговаривал?
— Джонатан Приттс и его дочь Лаура. Очень приличные люди из Новой Англии[2]. Он покупает и продает землю под постройки для переселенцев. Лаура не слишком довольна, что пришлось переехать, оставив свой прекрасный дом и влиятельных друзей, но мистер Приттс счел своим долгом отправиться на Запад, чтобы помочь честным людям освоить эти земли.
Что-то в словах брата показалось мне лживым, да и на Оррина это было непохоже. Но вспомнив, как гудела у меня голова после встречи с молоденькой испанкой, я подумал, что он должен почувствовать себя точно так же после разговора с этой узколобой блондинкой.
— Вряд ли, Оррин, кто-то оставил бы дом и приехал сюда, если это не сулит выгоды. Мы направляемся на Запад, потому что наша ферма не может нас прокормить. Похоже, и у Джонатана Приттса те же причины.
Оррин выглядел потрясенным.
— О, нет. Ничего подобного. Дома Приттс был очень большим человеком, а если бы остался сейчас, его могли избрать в сенат.
— По-моему, кто-то наговорил тебе ерунды про влиятельных друзей Приттса и прекрасный дом, — сказал я. — Если он покупает и продает землю, то наверняка не от доброты душевной, а потому что можно заработать неплохие деньги.
— Ты ничего не понимаешь, Тайрел. Они приличные люди, и тебе не помешает с ними познакомиться.
— Когда мы начнем сгонять скот в стадо, времени для знакомств не останется.
Оррин замялся. Было видно, что он чувствует себя неловко.
— Мистер Приттс предложил мне работать его помощником. Он собирается покупать землю под новые поселения. Говорит, что скоро освободится много земель, на которых сейчас находятся старые испанские ранчо.
— У него много людей?
— Около дюжины, но скоро будет больше. Пока я познакомился только с одним из них. Его зовут Феттерсон.
— Со шрамом на губе?
— Ну да! — Оррин с любопытством посмотрел на меня. — Ты его знаешь?
Тогда я рассказал Оррину о стычке на заднем дворе салуна, когда Риду Карни досталось по голове дубовым ведром.
— Значит, — тихо произнес Оррин, — я откажусь от работы. И расскажу мистеру Приттсу о Феттерсоне. — Он помолчал. — Хотя не хочу терять связи с Лаурой.
— С каких это пор ты начал бегать за девушками? Мне кажется, обычно они тебе не давала прохода.
— Лаура другая… Я никогда в жизни не был знаком с девушкой из города. Она очень приятная. Манеры, воспитание… Ну, ты меня понимаешь…
В тот момент я подумал, что лучше бы он вообще с ними не знакомился. Дурацкие городские манеры и городская одежда совсем вскружили голову моему брату.
И еще одно беспокоило меня. Джонатан Приттс говорил, что скоро освободятся земли, где были испанские ранчо. А мне стало интересно, что же случится с испанскими донами, владевшими этой землей.
Вспомнив всадников дона Луиса, я подумал, что никакая банда, собранная из проходимцев типа Феттерсона, не сможет вытеснить испанцев с их земель. Хотя нас эти проблемы не должны волновать. Начиная с завтрашнего дня, мы начинаем сгонять в стадо бесхозных коров.
Как бы то ни было, Оррин на шесть лет старше, и ему, всегда везло с девушками, на меня же они никогда не обращали внимания, поэтому я не спешил давать брату советы.
Лаура Приттс — вроде бы симпатичная девица. Однако мерзкий чалый мустанг никак не шел у меня из головы. Они точно в чем-то были схожи.
Оррин отправился обратно в кафе, а я зашагал по улице. Возле фургонов бродило несколько мексиканцев. В городе было спокойно.
Вдруг послышался голос Раунтри:
— Осторожнее, Тай.
Я оглянулся.
По улице в мою сторону шел Рид Карни.
Глава 3
Дома, на холмах Теннесси, Оррина любили все, но я ему не завидовал. Не то, чтобы меня недолюбливали или я чем-то обижал соседей, просто ни с кем не сходился близко. В этом, наверное, моя вина, я люблю людей, но мало с ними общаюсь. Дикие животные, нехоженные тропы и горы мне нравятся больше.
Отец однажды сказал: «Тайрел, ты не такой, как все. Хотя не вздумай об этом жалеть. Ты не очень легко сходишься с людьми, но если у тебя появятся друзья, они будут настоящими друзьями и всегда поддержат тебя в трудную минуту».
Тогда я думал, что он ошибается, потому что никогда не видел своего отличия от других. И только сейчас, глядя на идущего по улице Рида Карни и зная, что он жаждет моей смерти, я ощутил в себе нечто, чего никогда не чувствовал раньше. Даже когда Длинный Хиггинс прицелился в Оррина.
На меня навалилось что-то яростное, ужасное, и едва не задушило, но затем вдруг это ощущение исчезло, и я почувствовал необыкновенное спокойствие.
Показалось, что время остановилось, секунды растянулись на целую вечность, все происходящее виделось ясно и отчетливо, не осталось ни единой эмоции. Я полностью сконцентрировался на приближающемся человеке.
Карни был не один.
С ним шел Феттерсон, а чуть позади те двое, что выскочили из салуна, когда я уложил Карни, огрев его деревянной бадьей.
Оррин сидел в кафе, а на улице оставался только этот крепкий старик с волчьими глазами. Он-то знает, что нужно делать, ему не надо подсказывать, с какой карты ходить в такой ситуации… Мне, правда, тоже.
В неожиданно нахлынувшей волне грусти и обреченности я осознал, что рожден именно для риска.
Некоторым дано писать, некоторым рисовать, а некоторым — вести за собой людей. Мне же суждено… Не убивать, нет, хотя в последующие годы придется убить гораздо больше людей, чем хотелось бы. Мне суждено постоянно искать выход из ситуаций, подобных нынешней.
Рид Карни шел сейчас по улице и думал, что будут говорить о нем у походных костров и в ковбойских лагерях после того, как произойдет эта история. Он думал, как будут расписывать его, Рида Карни, когда он шел убивать Тайрела Сэкетта.
Ну, а я ни о чем не думал, просто стоял и ждал, зная, что в этой жизни некоторых событий не избежать.
Справа от меня хлопнула дверь, и я догадался, что на крыльцо вышел дон Луис. Было очень тихо, и я даже услышал, как он чиркнул спичкой, прикуривая сигару.
Рид находился на расстоянии сотни ярдов от меня. Я подождал, пока он пройдет половину пути и двинулся навстречу.
Рид остановился.
Похоже, он не ожидал, что я приму его условия игры. Он рассчитывал, видимо, что охотником будет он, а я попытаюсь избежать перестрелки. Пока Рид шел эти пятьдесят ярдов, с ним что-то произошло. И это не удивительно — пятьдесят ярдов могут стоить целой жизни.
Вдруг я понял, что его не обязательно убивать. Может быть, в эту секунду я перестал быть мальчиком и стал мужчиной, разобравшись наконец в своей натуре. Самая сложная часть поединка правильно оценить противника. Быстро выхватить револьвер из кобуры и даже метко выстрелить не так важно. Некоторые ганфайтеры, быстрее всех выхватывавшие оружие, и умирали быстрее всех.
Теперь я начал понимать, в каких ситуациях убивать необходимо, а в каких — нет.
Рид Карни хотел выиграть поединок, однако у меня были совсем другие намерения.
Глядя на Рида, идущего по середине улицы, я знал, что мне не нужен револьвер, чтобы с ним справиться. Неожиданно возникла мысль — ведь Рид Карни — просто возомнивший о себе юнец. Он считал себя закаленным ганфайтером, но на самом деле побаивался, что в него могут выстрелить. Если пытаешься завоевать репутацию лихого парня, следует иметь в виду — обязательно наступит час, когда нужно будет показать себя в деле. Представлять себя кем-то и быть им — не одно и то же.
В поединке нет ничего волнующего или захватывающего. Требуется лишь холодный расчет, ведь один из противников будет либо убит, либо тяжело ранен, а могут пострадать оба…
Некоторые бросают вызов будучи уверенными в своей исключительности или надеются; что пуля пощадит их. Они думают, что погибнет другой.
Но только это не так. Умереть можешь ты. И это твоя жизнь кончится, словно тебя не было вовсе, через несколько минут после твоих похорон никто о тебе не вспомнит, кроме, может быть, жены или матери. Если опустить палец в воду, а потом вытащить? Что останется?.. То же останется после твоей смерти в памяти живых.
Рид Карни думал о себе, как о человеке, с которым опасно связываться, а потому и решился на поединок.
Наверное, я уловил нечто в его походке или во взгляде. Я почувствовал это, а не увидел, поскольку был не таким, как все. Внезапно мне стало ясно, что после десяти шагов желание драться у Рида стало пропадать. Впервые Карни начал осознавать, что я тоже буду в него стрелять. Стрелять, чтобы убить.
Он, наверное, запаниковал. Наверное. Нельзя все время блефовать, ведь противник может разъяриться, и тогда предстоит настоящая перестрелка-поединок не на жизнь, а на смерть.
Те, кто собирались посмотреть, как он со мной расправится, высыпали на улицу. Я не сомневался, что о них позаботится Кэп, и думал только о Карни. Он хочет моей смерти. Или, скорее, горит желанием прославиться тем, что он меня убил.
Я шел навстречу Риду. Мой противник сначала наверняка был настроен серьезно, однако сейчас просто замер на месте. И все. А затем до него дошло — если не выхватить оружие сейчас, потом будет поздно.
По лицу Рида струился пот, хотя вечер не был жарким. Я медленно шел ему навстречу. И вот наконец он сделал шаг назад, раскрыв рот, словно ему было трудно дышать.
Я остановился на расстоянии вытянутой руки от Карни. Он дышал, как будто долго бежал в гору.
— Я мог бы убить тебя, Рид.
Я в первый раз назвал его по имени. Он посмотрел мне в глаза, ошарашенно и смущенно, словно мальчишка.
— Ты хочешь стать большим человеком, Рид, но этого невозможно добиться с помощью револьвера. Ты просто не рожден для таких поступков. Если бы ты дернулся за своей пушкой, то был бы уже мертв, валялся бы в пыли, грязный и окоченевший с последним воспоминанием о такой боли, как будто тебе в живот вгрызлась крыса. Так что, Рид, осторожно и медленно поднимай руки, расстегивай оружейный пояс и бросай на землю. А затем поворачивайся и шагай прочь.
Все вокруг замерли. Легкий ветерок поднял пыль и тут же стих. На крыльце «Дроверс Коттедж» скрипнула половица — кто-то переступил с ноги на ногу. Далеко в прерии пел жаворонок.
— Расстегивай пояс!
Рид пристально смотрел на меня широко раскрытыми глазами. По его щекам ручейками стекал пот. Затем он провел языком по пересохшим губам, начал расстегивать пряжку пояса. Кто-то из зевак шумно выдохнул. В какое-то мгновение Карни мог попытаться выхватить револьвер, но он не стал искушать судьбу и разжал пальцы. Оружейный пояс упал на землю.
— На твоем месте я бы оседлал коня и смотался отсюда. Земля большая, есть куда поехать.
Карни попятился назад, потом повернулся и пошел прочь. Когда до него дошло, что случилось, он зашагал быстрее. Один раз Карни споткнулся, чуть не потерял равновесие, но удержался и двинулся дальше.
Через секунду я левой рукой поднял оружейный пояс и обернулся.
На крыльце стояли Оррин, Лаура Приттс, ее папочка, дон Луис… И его внучка.
Там же торчал и Феттерсон, судя по всему, злой, как собака. Он надеялся проучить меня, но затея сорвалась. И как сорвалась! Хотя он наверняка не хотел связываться с Кэпом Раунтри… Никто не решился бы иметь дело с матерым старым волком, однако ненависть в холодных, темно-серых глазах Феттерсона испугала бы кого угодно.
— Выпьем за мой счет, — сказал я.
— Мне только кофе, — произнес Кэп.
Я посмотрел на Феттерсона.
— Вас я тоже угощаю.
Он хотел сказать что-то неприятное, но вместо этого произнес:
— Будь я проклят, если не выпью за ваш счет. Знаете, мистер, в смелости вам не откажешь.
Дон Луис вынул изо рта сигару, стряхнул длинный столбик пепла, затем взглянул на меня и что-то произнес по-испански.
— Он предлагает ехать вместе с ним, — перевел Кэп. — И еще говорит, что ты храбрый человек… А главное — мудрый.
— Gracias[3], — произнес я единственное слово, которое знал по-испански.
В 1867 году дорога на Санта-Фе была уже старой и изъезженной, тяжелые фургоны, везущие грузы из города Индепенденс, штат Миссури, пробили кое-где глубокую колею. Вообще-то это была не совсем дорога в общепринятом смысле слова, а широкий тракт с несколькими, колеями, которые фургоны оставили за пятьдесят с лишним лет. Кэп Раунтри говорил, что впервые проехал здесь в 1836 году.
Мы с Оррином горели желанием увидеть новые земли и все время ждали, когда на горизонте покажутся вершины высоких гор.
Мы ехали, чтобы найти в этих краях место, где можно построить ранчо для мамы. Рассчитывали на удачу. Дома остались два младших брата, а старший, Телль — не объявлялся целую вечность. Мы знали только, что он жив и скоро должен вернуться с войны. Когда началась Гражданская война[4] он пошел добровольцем в армию, а потом остался воевать с индейцами сиу в Северной и Южной Дакоте.
Мы ехали на Запад, по ночам устраивали общий лагерь и, поверьте, это было здорово — сидеть и слушать, как поют спутники-испанцы. А они пели часто.
Попутно я внимательно слушал рассказы Раунтри. Старик много повидал за свою жизнь, жил у сиу и у других племен индейцев. Для начала он научил меня правильно произносить трудное название одного племени: не-персе. От Раунтри я узнал много нового об обычаях и традициях индейцев, о прекрасной породе лошадей, называвшейся аппалуза, — черно-белых пятнистых красавцах.
Одежда моя износилась, поэтому я купил у одного испанца полный комплект и щеголял теперь в красивой замшевой куртке с бахромой. Из старых вещей у меня остался только револьвер. За три месяца после ухода из дома я поправился фунтов на пятнадцать. Но не растолстел, а как бы возмужал. Жаль, что меня не могла увидеть мама.
В первые дни мы не встречались ни с доном, ни с его внучкой. Правда, однажды, когда я подстрелил бегущую антилопу с трехсот ярдов, дон Луис случайно увидел это и похвалил меня.
Иногда его внучка садилась на лошадь и ехала рядом с фургонами, а где-то через неделю после начала путешествия она подъехала ко мне на гребень холма, откуда я осматривал окрестности.
В этих краях никогда нельзя верить тому. что видишь. С вершины холма поросшая травой земля выглядела ровной и открытой, но там могло быть не меньше полдюжины мелких оврагов, или лощин, в которых прячутся индейцы.
Девушка подъехала ко мне, когда я разглядывал местность. У нее были прекрасные темные глаза, длинные ресницы, и мне она показалась самым очаровательным созданием на свете.
— Не возражаете против моего общества, мистер Сэкетт?
— Я-то не возражаю, а как дон Луис? По-моему, ему не слишком понравится, если его внучка будет общаться с каким-то бродягой из Теннесси.
— Он мне позволил, но велел спросить и вашего разрешения. И еще дедушка говорит, что вы не позволите мне сопровождать вас, если это опасно.
На холме, где мы стояли, было прохладно и ветрено, а потому не пыльно. Вереница фургонов и вьючных лошадей тянулась в полумиле к юго-западу. В тот день девушка дала мне первые уроки испанского.
— Вы едете в Санта-Фе?
— Нет, мэм, собираемся ловить одичавших коров в Пергетори.
Девушку звали Друсилья. Ее бабушка была ирландкой. Vaqueros[5] были не мексиканцами и не испанцами, а басками и, как я предполагал, славились выдающимися боевыми качествами. Нас всегда на всякий случай сопровождал один из них.
Впоследствии Друсилья часто ездила со мной, я обратил внимание, что vaqueros постоянно осматривали дорогу, по которой мы только что проехали, причем очень внимательно, словно искали следы пребывания индейцев, а иногда несколько человек срывались с места и скакали обратно.
— Дедушка считает, что нас преследуют, точнее, какие-то люди хотят напасть на нас. Его предупредили.
Слова Друсильи напомнили мне о том, что говорил Джонатан Приттс Оррину, и, не осознавая важности этого сообщения, я попросил ее все рассказать дону Луису. Мне казалось, что земля, отданная давным-давно одной семье, ей и принадлежит, и никакой человек, вроде Приттса, не имеет права на чужую собственность.
На следующий день Друсилья от имени дедушки поблагодарила меня. Джонатан Приттс когда-то действительно бывал в Санта-Фе, где с помощью друзей-политиков добивался, чтобы у семьи Альварадо отобрали права на владение землей, которую в дальнейшем он собирался продавать переселенцам с Востока.
Раунтри беспокоился.
— В этих местах мы уже должны были не раз столкнуться с индейцами. Не отъезжай далеко от каравана, Тай, слышишь? — Несколько минут он ехал молча, а потом сказал: — Люди на Востоке много болтают о благородстве краснокожих. Индейцы хорошие воины, это у них не отнимешь, но я еще не видел ни одного из них, если не считать не-персе, который не пожелал бы проехать пару сотен миль, предвкушая хорошую драку. Индейцы никогда не владели землей. Никогда. Они охотятся на ней и постоянно воюют с другими племенами именно за право охотиться. Я сражался с краснокожими и жил рядом с ними. Если ты окажешься в индейском поселении, они будут кормить тебя и позволят остаться столько, сколько ты захочешь — таков обычай. Но тот же самый индеец, в чьем вигваме ты ночевал, выследит тебя и убьет едва ты покинешь их поселение. У них совсем другие жизненные принципы, не как у белых. Им не вдалбливают с детских лет, что нужно проявлять милосердие и доброту, как это делается у нас. Мы все время слышим подобные разговоры, хотя большинство людей все же не придерживаются таких правил. Индеец не предан никому, кроме своего племени, а любого чужака всегда рассматривает как врага. Если ты сражался с индейцем и победил его, тогда он, может быть, будет иметь с тобой дело.
Отец однажды сказал: «Тайрел, ты не такой, как все. Хотя не вздумай об этом жалеть. Ты не очень легко сходишься с людьми, но если у тебя появятся друзья, они будут настоящими друзьями и всегда поддержат тебя в трудную минуту».
Тогда я думал, что он ошибается, потому что никогда не видел своего отличия от других. И только сейчас, глядя на идущего по улице Рида Карни и зная, что он жаждет моей смерти, я ощутил в себе нечто, чего никогда не чувствовал раньше. Даже когда Длинный Хиггинс прицелился в Оррина.
На меня навалилось что-то яростное, ужасное, и едва не задушило, но затем вдруг это ощущение исчезло, и я почувствовал необыкновенное спокойствие.
Показалось, что время остановилось, секунды растянулись на целую вечность, все происходящее виделось ясно и отчетливо, не осталось ни единой эмоции. Я полностью сконцентрировался на приближающемся человеке.
Карни был не один.
С ним шел Феттерсон, а чуть позади те двое, что выскочили из салуна, когда я уложил Карни, огрев его деревянной бадьей.
Оррин сидел в кафе, а на улице оставался только этот крепкий старик с волчьими глазами. Он-то знает, что нужно делать, ему не надо подсказывать, с какой карты ходить в такой ситуации… Мне, правда, тоже.
В неожиданно нахлынувшей волне грусти и обреченности я осознал, что рожден именно для риска.
Некоторым дано писать, некоторым рисовать, а некоторым — вести за собой людей. Мне же суждено… Не убивать, нет, хотя в последующие годы придется убить гораздо больше людей, чем хотелось бы. Мне суждено постоянно искать выход из ситуаций, подобных нынешней.
Рид Карни шел сейчас по улице и думал, что будут говорить о нем у походных костров и в ковбойских лагерях после того, как произойдет эта история. Он думал, как будут расписывать его, Рида Карни, когда он шел убивать Тайрела Сэкетта.
Ну, а я ни о чем не думал, просто стоял и ждал, зная, что в этой жизни некоторых событий не избежать.
Справа от меня хлопнула дверь, и я догадался, что на крыльцо вышел дон Луис. Было очень тихо, и я даже услышал, как он чиркнул спичкой, прикуривая сигару.
Рид находился на расстоянии сотни ярдов от меня. Я подождал, пока он пройдет половину пути и двинулся навстречу.
Рид остановился.
Похоже, он не ожидал, что я приму его условия игры. Он рассчитывал, видимо, что охотником будет он, а я попытаюсь избежать перестрелки. Пока Рид шел эти пятьдесят ярдов, с ним что-то произошло. И это не удивительно — пятьдесят ярдов могут стоить целой жизни.
Вдруг я понял, что его не обязательно убивать. Может быть, в эту секунду я перестал быть мальчиком и стал мужчиной, разобравшись наконец в своей натуре. Самая сложная часть поединка правильно оценить противника. Быстро выхватить револьвер из кобуры и даже метко выстрелить не так важно. Некоторые ганфайтеры, быстрее всех выхватывавшие оружие, и умирали быстрее всех.
Теперь я начал понимать, в каких ситуациях убивать необходимо, а в каких — нет.
Рид Карни хотел выиграть поединок, однако у меня были совсем другие намерения.
Глядя на Рида, идущего по середине улицы, я знал, что мне не нужен револьвер, чтобы с ним справиться. Неожиданно возникла мысль — ведь Рид Карни — просто возомнивший о себе юнец. Он считал себя закаленным ганфайтером, но на самом деле побаивался, что в него могут выстрелить. Если пытаешься завоевать репутацию лихого парня, следует иметь в виду — обязательно наступит час, когда нужно будет показать себя в деле. Представлять себя кем-то и быть им — не одно и то же.
В поединке нет ничего волнующего или захватывающего. Требуется лишь холодный расчет, ведь один из противников будет либо убит, либо тяжело ранен, а могут пострадать оба…
Некоторые бросают вызов будучи уверенными в своей исключительности или надеются; что пуля пощадит их. Они думают, что погибнет другой.
Но только это не так. Умереть можешь ты. И это твоя жизнь кончится, словно тебя не было вовсе, через несколько минут после твоих похорон никто о тебе не вспомнит, кроме, может быть, жены или матери. Если опустить палец в воду, а потом вытащить? Что останется?.. То же останется после твоей смерти в памяти живых.
Рид Карни думал о себе, как о человеке, с которым опасно связываться, а потому и решился на поединок.
Наверное, я уловил нечто в его походке или во взгляде. Я почувствовал это, а не увидел, поскольку был не таким, как все. Внезапно мне стало ясно, что после десяти шагов желание драться у Рида стало пропадать. Впервые Карни начал осознавать, что я тоже буду в него стрелять. Стрелять, чтобы убить.
Он, наверное, запаниковал. Наверное. Нельзя все время блефовать, ведь противник может разъяриться, и тогда предстоит настоящая перестрелка-поединок не на жизнь, а на смерть.
Те, кто собирались посмотреть, как он со мной расправится, высыпали на улицу. Я не сомневался, что о них позаботится Кэп, и думал только о Карни. Он хочет моей смерти. Или, скорее, горит желанием прославиться тем, что он меня убил.
Я шел навстречу Риду. Мой противник сначала наверняка был настроен серьезно, однако сейчас просто замер на месте. И все. А затем до него дошло — если не выхватить оружие сейчас, потом будет поздно.
По лицу Рида струился пот, хотя вечер не был жарким. Я медленно шел ему навстречу. И вот наконец он сделал шаг назад, раскрыв рот, словно ему было трудно дышать.
Я остановился на расстоянии вытянутой руки от Карни. Он дышал, как будто долго бежал в гору.
— Я мог бы убить тебя, Рид.
Я в первый раз назвал его по имени. Он посмотрел мне в глаза, ошарашенно и смущенно, словно мальчишка.
— Ты хочешь стать большим человеком, Рид, но этого невозможно добиться с помощью револьвера. Ты просто не рожден для таких поступков. Если бы ты дернулся за своей пушкой, то был бы уже мертв, валялся бы в пыли, грязный и окоченевший с последним воспоминанием о такой боли, как будто тебе в живот вгрызлась крыса. Так что, Рид, осторожно и медленно поднимай руки, расстегивай оружейный пояс и бросай на землю. А затем поворачивайся и шагай прочь.
Все вокруг замерли. Легкий ветерок поднял пыль и тут же стих. На крыльце «Дроверс Коттедж» скрипнула половица — кто-то переступил с ноги на ногу. Далеко в прерии пел жаворонок.
— Расстегивай пояс!
Рид пристально смотрел на меня широко раскрытыми глазами. По его щекам ручейками стекал пот. Затем он провел языком по пересохшим губам, начал расстегивать пряжку пояса. Кто-то из зевак шумно выдохнул. В какое-то мгновение Карни мог попытаться выхватить револьвер, но он не стал искушать судьбу и разжал пальцы. Оружейный пояс упал на землю.
— На твоем месте я бы оседлал коня и смотался отсюда. Земля большая, есть куда поехать.
Карни попятился назад, потом повернулся и пошел прочь. Когда до него дошло, что случилось, он зашагал быстрее. Один раз Карни споткнулся, чуть не потерял равновесие, но удержался и двинулся дальше.
Через секунду я левой рукой поднял оружейный пояс и обернулся.
На крыльце стояли Оррин, Лаура Приттс, ее папочка, дон Луис… И его внучка.
Там же торчал и Феттерсон, судя по всему, злой, как собака. Он надеялся проучить меня, но затея сорвалась. И как сорвалась! Хотя он наверняка не хотел связываться с Кэпом Раунтри… Никто не решился бы иметь дело с матерым старым волком, однако ненависть в холодных, темно-серых глазах Феттерсона испугала бы кого угодно.
— Выпьем за мой счет, — сказал я.
— Мне только кофе, — произнес Кэп.
Я посмотрел на Феттерсона.
— Вас я тоже угощаю.
Он хотел сказать что-то неприятное, но вместо этого произнес:
— Будь я проклят, если не выпью за ваш счет. Знаете, мистер, в смелости вам не откажешь.
Дон Луис вынул изо рта сигару, стряхнул длинный столбик пепла, затем взглянул на меня и что-то произнес по-испански.
— Он предлагает ехать вместе с ним, — перевел Кэп. — И еще говорит, что ты храбрый человек… А главное — мудрый.
— Gracias[3], — произнес я единственное слово, которое знал по-испански.
В 1867 году дорога на Санта-Фе была уже старой и изъезженной, тяжелые фургоны, везущие грузы из города Индепенденс, штат Миссури, пробили кое-где глубокую колею. Вообще-то это была не совсем дорога в общепринятом смысле слова, а широкий тракт с несколькими, колеями, которые фургоны оставили за пятьдесят с лишним лет. Кэп Раунтри говорил, что впервые проехал здесь в 1836 году.
Мы с Оррином горели желанием увидеть новые земли и все время ждали, когда на горизонте покажутся вершины высоких гор.
Мы ехали, чтобы найти в этих краях место, где можно построить ранчо для мамы. Рассчитывали на удачу. Дома остались два младших брата, а старший, Телль — не объявлялся целую вечность. Мы знали только, что он жив и скоро должен вернуться с войны. Когда началась Гражданская война[4] он пошел добровольцем в армию, а потом остался воевать с индейцами сиу в Северной и Южной Дакоте.
Мы ехали на Запад, по ночам устраивали общий лагерь и, поверьте, это было здорово — сидеть и слушать, как поют спутники-испанцы. А они пели часто.
Попутно я внимательно слушал рассказы Раунтри. Старик много повидал за свою жизнь, жил у сиу и у других племен индейцев. Для начала он научил меня правильно произносить трудное название одного племени: не-персе. От Раунтри я узнал много нового об обычаях и традициях индейцев, о прекрасной породе лошадей, называвшейся аппалуза, — черно-белых пятнистых красавцах.
Одежда моя износилась, поэтому я купил у одного испанца полный комплект и щеголял теперь в красивой замшевой куртке с бахромой. Из старых вещей у меня остался только револьвер. За три месяца после ухода из дома я поправился фунтов на пятнадцать. Но не растолстел, а как бы возмужал. Жаль, что меня не могла увидеть мама.
В первые дни мы не встречались ни с доном, ни с его внучкой. Правда, однажды, когда я подстрелил бегущую антилопу с трехсот ярдов, дон Луис случайно увидел это и похвалил меня.
Иногда его внучка садилась на лошадь и ехала рядом с фургонами, а где-то через неделю после начала путешествия она подъехала ко мне на гребень холма, откуда я осматривал окрестности.
В этих краях никогда нельзя верить тому. что видишь. С вершины холма поросшая травой земля выглядела ровной и открытой, но там могло быть не меньше полдюжины мелких оврагов, или лощин, в которых прячутся индейцы.
Девушка подъехала ко мне, когда я разглядывал местность. У нее были прекрасные темные глаза, длинные ресницы, и мне она показалась самым очаровательным созданием на свете.
— Не возражаете против моего общества, мистер Сэкетт?
— Я-то не возражаю, а как дон Луис? По-моему, ему не слишком понравится, если его внучка будет общаться с каким-то бродягой из Теннесси.
— Он мне позволил, но велел спросить и вашего разрешения. И еще дедушка говорит, что вы не позволите мне сопровождать вас, если это опасно.
На холме, где мы стояли, было прохладно и ветрено, а потому не пыльно. Вереница фургонов и вьючных лошадей тянулась в полумиле к юго-западу. В тот день девушка дала мне первые уроки испанского.
— Вы едете в Санта-Фе?
— Нет, мэм, собираемся ловить одичавших коров в Пергетори.
Девушку звали Друсилья. Ее бабушка была ирландкой. Vaqueros[5] были не мексиканцами и не испанцами, а басками и, как я предполагал, славились выдающимися боевыми качествами. Нас всегда на всякий случай сопровождал один из них.
Впоследствии Друсилья часто ездила со мной, я обратил внимание, что vaqueros постоянно осматривали дорогу, по которой мы только что проехали, причем очень внимательно, словно искали следы пребывания индейцев, а иногда несколько человек срывались с места и скакали обратно.
— Дедушка считает, что нас преследуют, точнее, какие-то люди хотят напасть на нас. Его предупредили.
Слова Друсильи напомнили мне о том, что говорил Джонатан Приттс Оррину, и, не осознавая важности этого сообщения, я попросил ее все рассказать дону Луису. Мне казалось, что земля, отданная давным-давно одной семье, ей и принадлежит, и никакой человек, вроде Приттса, не имеет права на чужую собственность.
На следующий день Друсилья от имени дедушки поблагодарила меня. Джонатан Приттс когда-то действительно бывал в Санта-Фе, где с помощью друзей-политиков добивался, чтобы у семьи Альварадо отобрали права на владение землей, которую в дальнейшем он собирался продавать переселенцам с Востока.
Раунтри беспокоился.
— В этих местах мы уже должны были не раз столкнуться с индейцами. Не отъезжай далеко от каравана, Тай, слышишь? — Несколько минут он ехал молча, а потом сказал: — Люди на Востоке много болтают о благородстве краснокожих. Индейцы хорошие воины, это у них не отнимешь, но я еще не видел ни одного из них, если не считать не-персе, который не пожелал бы проехать пару сотен миль, предвкушая хорошую драку. Индейцы никогда не владели землей. Никогда. Они охотятся на ней и постоянно воюют с другими племенами именно за право охотиться. Я сражался с краснокожими и жил рядом с ними. Если ты окажешься в индейском поселении, они будут кормить тебя и позволят остаться столько, сколько ты захочешь — таков обычай. Но тот же самый индеец, в чьем вигваме ты ночевал, выследит тебя и убьет едва ты покинешь их поселение. У них совсем другие жизненные принципы, не как у белых. Им не вдалбливают с детских лет, что нужно проявлять милосердие и доброту, как это делается у нас. Мы все время слышим подобные разговоры, хотя большинство людей все же не придерживаются таких правил. Индеец не предан никому, кроме своего племени, а любого чужака всегда рассматривает как врага. Если ты сражался с индейцем и победил его, тогда он, может быть, будет иметь с тобой дело.