Собеседники немного помолчали. Луна спряталась за стену сарая, и их лица оказались во мраке. Кафтан снова потер свой щетинистый подбородок, убил комара и выплюнул остатки жевательного табака на траву. Затем, зевнув, произнес:
– Как насчет вздремнуть? Протянем кости, а утром выйдем на фарватер… Ну, началась настоящая ярмарка. Комары съедят живьем.
– Женская мода сейчас такова, что вши мрут от голода, – ответил Йере, – а вот комары, конечно, хотят, чтобы юбки стали еще короче.
– С этого обычно все и начинается: мужик видит юбку^. В твоем роду и у других такой же недуг?
Йере намеревался было ответить, но тут они оба одновременно повернулись посмотреть на дорогу. Там молодая пара велосипедистов остановилась у тропинки, ведущей к сараю. Они пошептались о чем-то и затем направились к сараю, оставив велосипеды на полпути. Губы Кафтана растянулись в улыбке, хотя улыбался он редко. Он толкнул Йере дружески в бок и хохотнул.
– Помолчи минутку, как сказал Миеттинен, фотографируя труп. А ну, обратно в постель, чтобы и другим хватило места растянуть кости.
Кафтан проскользнул через дыру в сарай, Йере поспешил следом за ним. Они оба рядком приближались к стене и через щели в стене сарая стали наблюдать за приближающейся парочкой, в которой, судя по всему, взахлеб играли инструменты августовской ночи. Сущую правду говорил неизвестный автор, выступавший в одном из журналов: любовные пути финской литературы и кино ведут на сеновал. И эта история, видимо, завершится известной кульминацией, за чем напряженно следили наши бродяги.
Новые ночные гости вошли в сарай не через дыру в стене, а через широкие двери, где шуршащие постели были заложены неделю тому назад. Они вошли, тихо перешептываясь, и в их шепоте угадывалось игривое настроение. Каждый здравый человек в свое время хотел бы тоже побывать на их месте. Женский голос произнес:
– Здесь совсем темно.
– Не волнуйся, – ответил мужчина. – Ночью всегда темно.
– Что сказали бы люди, если бы увидели нас здесь?
– Наверное, глупость какую-нибудь. Здесь чудесный запах, аромат сухого сена…
– Пахнет клевером…
Уважаемый читатель, конечно, совершенно уверен, что первые обитатели сарая остались слушать литанию любви, которая раздавалась сквозь запахи свежего сена, литанию, в которой мудрость поцелуев вызывала образ господина Соломона. Разочаруем читателя, во-первых, потому, что во всех книжных магазинах нашей страны можно приобрести гораздо лучшие описания сцен на сеновалах, во-вторых, по той причине, что моряк Кауханен и поставщик опусов для еженедельных журналов Йере Суомалайнен оказались деликатными людьми, понимающими, что драма не всегда требует для себя большой сцены и что фарсы разыгрываются даже в телефонных будках. Причем без суфлеров и критиков. Почти сразу после того, как закрылась дверь сарая и парочка улеглась удобно отдохнуть, бродяги выскочили на свежий воздух, спешно овладели транспортными средствами пришельцев и направились к шоссе.
Понять истинный смысл в потоке словесной шелухи иногда бывает весьма затруднительно. Наши путешественники отнеслись с прохладцей к нежной романтике, о которой писатель Иоханнес Линнанкоски в дни своей молодости написал бы трогательный роман и заставил бы плакать одиноких женщин.
С медленно наступающим рассветом узкий рог месяца побледнел, приобретя цвет тусклой кости. Небо было ясным и ополоснутым свежей ночной влагой. С ближайшей нивы лился запах созревающего зерна. Ночь завершила свой сторожевой обход и открыла окно яркому утреннему свету.
Йере ехал на женском велосипеде с малой передачей, то и дело вытирая с лица пот. Дорога быстро неслась ему навстречу, и водяные мозоли между пальцев теперь отдыхали по-настоящему. Единственной тягостью были песчинки, попадающие в глаза, и постоянные угрызения совести. Сухое разъяснение, данное Кафтаном, что велосипеды^ они не украли, а лишь позаимствовали, не удовлетворило Йере, который спокойно совершил подряд несколько преступлений. Полиция гонялась за ним уже потому, что он, будучи начальником рекламы мыловаренного завода, ничего не делал, сейчас же у полиции появилась двойная причина разыскивать его, поскольку он наконец совершил кражу. Давящее чувство вины заставляло ноги нажимать на педали все сильнее и сильнее.
Кафтан догнал Йере и, тяжело дыша, сказал:
– Не порви свою кожу! Придержи, рысак, у меня колики начинаются! В груди жмет, и воздуха не хватает.
Но Йере не снизил скорости.
– Надо спешить, – заявил он. – Неизвестно, когда нас схватят.
– И где только был зачат твой разум? – вспыхнул Кафтан. – Полегче, черт, скоро и у тебя легкие в комок превратятся. Мне уже не смешно.
Йере несколько сбавил скорость, и Кафтан оказался рядом с ним. Рослый и сильный мужчина задыхался и тяжело дышал. Веселые ручейки пота лились по заросшему щетиной лицу. Он не привык ездить на велосипеде на дальние расстояния в отличие от Йере, который в годы своей молодости совершал поездки на велосипеде по всей финской Карелии.
– Начинай снизу, если уж намереваешься меня убить, – воскликнул Кафтан.
– Убить не столь трудно, – ответил Йере.
– Ну так давай уж сразу. Меня уже колотит.
– Не сейчас. Здесь слишком много населенных пунктов.
Обмен репликами прекратился. Первые лучи солнца начали согревать плечи велосипедистов. Внезапно Кафтан остановился и с серьезным видом стал что-то усиленно рассматривать впереди.
– Кажись, затычка…
– Что?
– Протри глаза и посмотри.
Йере остановился и посмотрел на извивающуюся дорогу, но, так как очки у него были в кармане, он ничего не увидел. Но тут же в ногах его появилась слабость. Неподалеку стоял полицейский в форме. Йере не в силах был скрыть своего испуга и шепнул Кафтану:
– Бежим… Я… я не хочу в тюрьму.
– У меня тоже нет такого желания, – спокойно ответил Кафтан и продолжил еще более спокойным тоном: – Господь Бог испытывал братьев Иосифа, но отпустил на свободу.
Полицейский приблизился к нашим путникам, и они подошли к представителю власти. Губы у Йере похолодели, а на лице его приятеля не дрогнула ни одна мышца. Взгляд серых глаз моряка Кафтана был таким, словно он рассматривал впереди риф.
– Что нужно власти? – спокойно спросил он и с беззаботным видом положил велосипед на обочину дороги.
Йере последовал его примеру и с виноватым видом взглянул на полицейского.
– Куда господа держат путь? – спросил полицейский.
Кафтан повернулся к Йере.
– Говори ты, поскольку язык у тебя привешен здорово.
Йере зажмурился и призвал на помощь Хайстилу.
– Моя наследственная педантичность, пожалуй, может надоесть вам, поскольку вы по исконно финскому обычаю привыкли к быстрым действиям. Никогда не могу рассказать красочно историю моей жизни, попытаюсь лишь осветить ее. Я не являюсь человеком, обладающим хорошей памятью, чтобы легко забывать прошлое. Помню некоторые обстоятельства слишком хорошо – правда, несколько приукрашенными, ибо память человека мастерски пользуется цветом. Однако даже наиболее способный приукрашивать не в силах полностью скрыть мелкие крохи истины. И я сейчас стремлюсь поведать правдивую историю. Тому, кто подглядывает в замочную скважину, лучше открыть дверь, но перед тем, как я проделаю это, сначала представлю своего друга Комулайнена. Мое имя Иозеф Шепесковски. Финну его достаточно трудно произносить. Но у моего отца имя было еще более сложным: Владислав Северин Игнаси Ше-пес…
– Меня зовут Мойланен, – перебил его полицейский. – Вы, похоже, коммивояжеры.
В темноте душной ночи появился лучик света. Полицейский ни слова не сказал ни о мыловаренном заводе, ни о велосипедах. Он лишь любезно извинился перед путниками за беспокойство и коротко объяснил, что их автомобиль застрял в глине неподалеку отсюда.
– Мы с комиссаром расследовали здесь одно дело и сейчас очень спешим в Хельсинки. Не могли бы вы помочь нам? Не очень хотелось бы будить хозяев здешних домов.
И писатель, и моряк с радостью последовали за полицейским. Йере подумал, что помощь в вытаскивании автомашины из глины на дорогу может в будущем оказаться смягчающим обстоятельством. Оптимист никогда не ведает, что с ним случится в будущем. Если он увязнул в глине, то считает это целительной грязевой ванной.
Пройдя метров сто, они подошли к автомобилю, одно из задних колес которого погрузилось глубоко в мягкую глину деревенской дороги. Комиссар в гражданском костюме вылез из машины и вместе с нашими путниками стал толкать автомобиль. Полицейский же сел за руль. Машина выскочила из ямы, и все общество выехало на шоссе. Йере вышел из автомобиля и поспешил к велосипедам, а Кафтан, усевшийся рядом с водителем, даже не шелохнулся. Когда полицейский поинтересовался у Кафтана, сколько он должен за помощь, тот угрюмо ответил:
– Сначала подбросьте до Хельсинки.
– Значит, вы едете в Хельсинки?
– По лицу видно.
Кафтан высунул заросшее щетиной лицо в окно автомобиля и крикнул Йере:
– Слышь, книгодел! Коль и этот лаг воздушного пространства так удобен, нажимай на педали и считай телеграфные столбы в обратном направлении. Дело стоящее. А мне скорей надо в контору пароходства. Счастья тебе на авеню твоей жизни. Покедова, до встречи.
Йере, оторопев, остался на обочине дороги, а автомобиль двинулся в путь. Кафтан помахал ему остатками своей фуражки и сунул в рот очередную порцию жевательного табака. Прошло несколько минут, прежде чем Йере пришел в себя, но моряк уже укатил далеко.
Писатель ощутил во рту горечь гнева. Выходит, Кафтан считал его просто шутом? Неудивительно, что он с презрением говорил об «ученых людях»: «Я избегаю делателей книг и сборников проповедей. Они превращают человека в заику. Поверь мне, боязнь мудроты – начало настоящего человека…»
Йере, однако, не испытывал ненависти к этому угрюмому и мирному морскому волку, земному скитальцу, дважды обогнувшему земной шар: сначала по морю, а затем в своих воспоминаниях. Кто знает, по своей сути он, может быть, хороший и честный человек и, пожалуй, взаправду полагал, что Йере отвезет велосипеды обратно и поблагодарит хозяев за их кратковременную аренду. Поистине освежающая увеселительная поездка. Туда и обратно, словно мимолетный стрекот сороки.
Солнце уже забралось на макушку леса и бросало на округу огненные лучи. Утро было дразняще прекрасным. Йере посмотрел вдоль дороги и заскрипел зубами. Ему следовало сейчас вернуться на три мили назад, прежде чем продолжить путь на запад. Он попытался отнестись к себе с нежностью, ибо никогда не воображал себя критиком, для которого превыше всего язвительные фразочки, произнесенные им в течение всей его жизни. По существу, он являл собой мягкого, внутренне теплого путешественника по жизни, для которого ошибки – проявление человечности в тех случаях, когда он допускал их сам. Он надел очки и решительно уселся в седло. Ценой за прегрешение чаще всего является долг чести.
Ночная роса туманом поднялась с низинных лугов. Стадо коров, бродящее по пастбищу, обогнуло сарай, и бодрый вожак стада разбудил спавших в сарае мужчину и женщину.
Учитель народной школы Пиетаринен, возраст которого приближался к шестидесяти годам, холостяк, по внешнему виду выглядевший моложе своих лет, открыл глаза и посмотрел на часы. Сел и стал массировать онемевшие за время сна мышцы. Затем бросил нежный отцовский взгляд на дочь, спавшую рядом, и стал будить ее.
– Хелли! Проснись! Скоро девять. Девушка ответила:
– Я уже давно не сплю.
Хелли повзрослела, бедра ее округлились и раздались. Твердые груди кормилиц, как считал Рабле, делают детей курносыми. Курносый нос Хелли, подарок матери, не помешал ей вступить в спортивное общество, где формировались чувство солидарности и толстые икры ног. Она была лучшей велосипедисткой своей школы и единственным ребенком у отца. Несколько избалованным, но бойким и инициативным.
Учитель Пиетаринен также был страстным велосипедистом, но обладал и другой чистой страстью: проводить ночи на сене в сараях. Его ближние друзья обычно намекали в своих рассказах, что эта любовь была связана с памятью о молодых годах.
Пиетаринен вместе со своей дочерью путешествовали на велосипеде уже две недели. Ночью они добрались бы до своего дома, если бы учитель не заметил сарая с сеном. В качестве кульминации путешествия он пожелал провести ночь на сене. В чем можно было бы найти подтверждение гипотезы теософов и кругосветных путешественников, но Хелли предложение отца только развеселило. Именно поэтому она ночью прошептала: «Что сказали бы люди, если бы увидели нас здесь?» Благопристойный вдовец ответил: «Они не понимают всей романтики, связанной с ароматом сухого сена. Сними с себя, Хелли, лишнюю одежду и укладывайся поудобнее».
Во время обмена этими репликами Йере и Кафтан, как мы уже хорошо знаем, выскочили через дыру в стене сарая, схватили оставленные рядом с тропинкой велосипеды и отправились в путь. Легко представить, что они подумали. Воображение человека часто воспроизводит такие искажения действительности, за которые следовало бы, по правде говоря, отвечать перед судом.
Отец и дочь готовились к тому, чтобы отправиться в путь. Они сидели на въездном бревенчатом мостике в сарай и доедали свои припасы. Огромный слепень надоедал дочери, одетой в короткую спортивную юбку.
– Поехали, – сказал отец.
– Иди ты вперед, – ответила дочь, – и проверь, хорошо ли накачаны шины.
Спустя минуту они убедились, что, по-видимому, шины даже перекачали, поскольку их велосипеды испарились. Девушка была озадачена, а отец возмущенно воскликнул:
– Проклятые воры!
Более грубых слов он не произносил никогда в присутствии дочери. Но когда Хелли отошла в сторону, учитель со злостью воскликнул:
– Что же нам делать, черт возьми? Надо же было оказаться таким беспечным.
Они искали велосипеды в канавах вокруг сарая и не представляли себе, что шина велосипеда спустила и Йере Суомалайнен чинил ее примерно в пяти километрах на пыльном шоссе. Йере не смущался в выборе сильных слов. Он передал во власть дьявола мыловаренный завод, Сувисумпело, Кафтана и даже философа Ахопалтио, являвшегося первопричиной всего случившегося. Не жалел он и себя. У каждого человека есть право на самовлюбленность до тех пор, пока ему сопутствует успех. Успех Йере продолжался до той поры, пока он не попал в скверную компанию. Он не смог победить в игре, даже имея на руках хорошие карты. Если он выкладывал на стол все козыри, то вынужден был играть в одиночестве. В лучшем случае с двумя украденными велосипедами.
Народный просветитель Пиетаринен постепенно успокоился. Он сидел рядом с дочерью на дорожной насыпи и ожидал рейсового автобуса, который должен был прийти из Выборга. До родной деревни Муйяла оставалось всего полторы мили, но из-за давящей жары совсем не улыбалось топать на своих двоих. Учитель больше не мечтал о романтике свежего сена, а думал лишь о преступлениях, количество которых за годы кризиса возросло до устрашающих размеров. Хваленая финская честность превратилась в миф, который стоило бы поместить в архив народной поэзии.
Пиетаринен посмотрел на часы. До автобуса еще целый час. Минуты казались вечностью. Время нельзя убить, если не заняться какой-нибудь работой. Безделье раздражало его, а лоб и кончик носа обливались потом.
В какой-то момент отец и дочь вскочили на ноги и уставились на Йере, который приближался к ним с двумя велосипедами. На одном он ехал, а другой вез за руль.
– Наши велосипеды! – воскликнула дочь в изумлении, когда Йере подъехал к ним.
Но писатель ничего этого не услышал. Он соскочил с седла и повел велосипеды к сараю. Пиетаринен возмутился. Подбежал к Йере и потребовал возврата своей собственности. Йере измерил оценочно мужчину взглядом, а затем столь же оценочно дочь и покачал головой. Когда учитель повтооил свое требование уже несколько угрожающим тоном, Йере начал перекрестный допрос:
– Вы были ночью в этом сарае?
Пиетаринен посмотрел на дочь и, в свою очередь, задал вопрос:
– Это… это ваш сарай?
– Сначала ответьте: были ли вы этой ночью в са-рае? – наседал Йере.
– Вы имеете в виду этот сарай?
– Да, да… Именно… Других не вижу.
– Но, папа, почему ты не отвечаешь? – Дочь вступила в разговор и продолжила, повернувшись к Йере: – Да, мы были там… Это запрещено законом?
– Сейчас разрешения не спрашивают, – с важностью ответил Йере, – сейчас просто берут и совершают поступки. Люди стали бессовестными, доверять им нельзя. Каждый врет, хотя истину можно скрыть многими другими способами. Значит, вы были ночью в сарае?
– Да, – согласился Пиетаринен и шепотом пояснил, что они были вынуждены где-то переночевать.
Йере без звука поверил объяснению, а про себя остудил свое разыгравшееся воображение. Вот тебе и ночная молодая парочка! Оказывается, отец и дочь искали в сарае ту же кульминацию, что и он сам: сон и отдых!
И Йере поведал страшную историю о собственных приключениях. О том, как с шоссе увидел, что мужчина и женщина приближались к сараю и оставили велосипеды на краю канавы. И только они исчезли из виду, из леса вихрем выскочил неизвестный мужчина, схватил один из велосипедов и потащил его на шоссе.
– Я попытался задержать его, но он буквально вырвался из моих рук, – продолжал Йере. – Тогда я стал преследовать его на другом велосипеде. Жал изо всех сил на педали. В глазах потемнело. В коленях появилась слабость, дыхание сжало, и в ушах зашумел горячий ветер. Я не жалел себя. Во имя права и чести я продолжал преследование, хотя это могло обернуться потерей моей ничтожной жизни. Но вора нужно было задержать любой ценой, славу моей родины спасти, честь отечества сохранить чистой. Я хотел бороться против преступности, помочь официальным властям и всему народу Финляндии. Жал и жал на педали. Промчавшись более трех миль, я задержал вора и передал его в руки полицейских, которые следовали в Хельсинки.
Йере тяжело задышал и стал хватать ртом воздух. Он вжился в роль.
– Сейчас он в верных руках, – закончил он свой рассказ, который по существу своему не очень отличался от той истории, с которой читатель уже знаком.
– Значит, вы агент уголовного розыска? – спросил Пиетаринен с уважением в голосе.
– Просто любитель, – потупился Йере и представился: – Бедный бездомный писатель, ищущий для себя местечка, где можно было бы написать детективный роман.
Йере не лгал. Пиетаринен был в восторге от нового знакомства и возвращенных велосипедов. Он раскрыл свои объятия (как обычно выражаются поэты) и пригласил писателя к себе в гости.
– У нас можете жить бесплатно хоть десять лет.
– Хватит и одного месяца, – ответил автор будущего детектива.
– Нет, нет, поживите хотя бы год.
Так случилось, что Йере Суомалайнен стал спутником учителя Пиетаринена по путешествию. Своим поведением и речью он попытался произвести наилучшее впечатление на своего нового хозяина. Бесхитростный учитель народной школы и подумать не мог, что перед ним тип финского фантазера, который никогда не пытался жить сегодняшним днем, а лишь в прошедшем и будущем времени. Реальность представлялась ему неким сырьем, из которого его фантазия строила иной, куда более уютный мир. Йере честно признался, что у него нет денег, но вместо этого он готов выполнять небольшие работы по дому: колоть дрова, проверять тетради школьников, прогуливать собаку, составить компанию дочери учителя, выбивать пыль из ковров, а по воскресеньям играть на фисгармонии. Однако благодарный хозяин не принял ни одного из предложений Йере:
– Какая чепуха. Я в долгу перед вами, поскольку вы вернули нам велосипеды. И, как я уже сказал, вы можете жить у нас хоть полгода…
Но, когда прошло три недели, Пиетаринен начал осторожно интересоваться, когда же писатель приступит к сочинению романа.
– Жду, когда придет вдохновение, – объяснил Йере. – Оно должно появиться в самое ближайшее время.
В ожидании вдохновения Йере рассказывал сказки дочери учителя. Хелли была в восторге от дяди-сказочника и начала видеть беспокойные сны. Девушка была в том возрасте, когда романтическая интроверсия (определение Ахопалтио) превращалась в кокетливое тщеславие. Она представляла себя женщиной, короткая юбка которой заслуживала пристальных взглядов мужчин. Однако Йере был слишком близорук, чтобы видеть нечто иное, а не курносую девочку в переходном возрасте со светло-пепельными волосами.
Но учитель хорошо знал свою дочь. Он боялся, что девочка, выросшая под постоянной опекой, в один из дней может забраться на колени к дяде-сказочнику и забыть о своем возрасте. Поэтому Пиетаринен начал жаловаться Йере на свою бедность и трудные времена.
– Нужно бы купить демисезонное пальто, а на какие шиши? На мои доходы не приобретешь. Родным тоже надо бы помочь, а нечем. Не на мои же доходы.
Йере понял, что не может дальше существовать за счет бедного учителя народной школы, и в один из осенних дней объявил, что собирается податься в Хельсинки. Он деликатно заметил, что у него с собой нет ни денег, ни бланка векселя. Пиетаринен, в свою очередь, высказал глубокое сожаление, что писатель не может быть дольше его гостем, особенно потому, что он так верно ждал прихода вдохновения. Однако Пиетаринен не дал Йере ни денег в долг, ни векселя, поскольку крепко придерживался принципа: не жаловать писателей, сочиняющих стихи, за которые никто не платит, и заполняющих бланки векселей. Взамен он сунул под мышку отправляющемуся в путь солидный сверток с едой, пожелал Йере счастья и приводил до шоссе.
Когда фигура Йере исчезла на сужающейся впереди дороге, Пиетаринен бросился домой и свободно вздохнул: на доходы учителя народной школы нечего писать детективные романы для финского народа. Их, как и прежде, надо переводить с иностранных языков, подобно шлягерам и меню ресторанов. Пиетаринен позвал Хелли и сухо сказал ей:
– Проверь все комнаты и сообщи мне, если что-нибудь пропало. Наконец-то писатель Хуухкая навсегда покинул наш дом.
Дочь заплакала.
– Ой, мне будет так грустно… Он унес с собой мое сердце.
– А серебряные вещи? – спросил в тревоге учитель и бегом помчался в столовую проверять шкафы.
Начало осени принесло с собой бесконечный дождь. Из всех небесных хлябей капала влага. С полей цвета мокрых ворон исходил запах разлагающейся картофельной ботвы. Поверхность узкой проселочной дороги покрылась скользким слоем глины и слякоти. Места покрепче украшали следы копыт коров, недавно вернувшихся с пастбища. То тут, то там виднелись отпечатки босых ног пастушонка: пять пальцев и проделанная пяткой узенькая ямка.
Но ничто не препятствовало поэтам слагать стихи о густом аромате дождливых вечеров и веселой польке, исполняемой дождевыми каплями. Осень была совместным достоянием, акционерным обществом открытого типа, в котором Йере Суомалайнен состоял одним из верных членов. Правда, он не пел и не слагал стихов, так как тело его, измученное холодом и усталостью, мечтало лишь о тепле и отдыхе.
Снова три дня пешком на запад. Первая половина пути, к счастью, уже осталась позади, да и кусок второй пройден. С едой, данной ему Пиетариненом, Йере разделался еще накануне и сейчас шагал, лишь подкрепившись сайкой, гонимый проливным дождем.
Йере Суомалайнен умел приспосабливаться. На пути он вынужден был играть различные роли, которые рождались в соответствии со сложившимися обстоятельствами. В одном крестьянском доме он столь реалистично сыграл человека, который проповедует во сне, что ему позволили переночевать; в столовой какого-то поселка объявил себя инспектором, проверяющим кулинарное мастерство, и заработал обед. А когда выступал в роли простого человека без запросов, то ничего не получал. Йере смотрел на свое второе «я» со стороны. Некоторые умные люди называют такое явление самокритикой, но на самом деле это лишь оценка ближнего. Сколько раз этот ближний превращался в самого злейшего его врага. Были моменты, когда ему хотелось вонзить топор самому себе в спину.
Йере приближался к небольшой деревушке под названием Потинкорва, где производили медные рога, крепчайшее домашнее пиво и коврики из лоскутков. Деревня была известна своей скаредностью и праведностью. Духовная жизнь ее жителей находилась еще на той исторической фазе, когда наука процветала лишь в монастырях. Население деревни сообща выписывало волостную газету, выходившую два раза в месяц, и альманах, издаваемый раз в год. Несмотря на это, жители шли почти в ногу со временем и добрались уже до 20-х годов нашего столетия. У них были отличные средства информации, поскольку питались они в основном слухами.
Дождь панибратски бил каплями по лицу Йере, застревал в щетине отросшей бороды. Большой палец время от времени с любопытством выглядывал из носка ботинка, где образовалась изрядная дыра для наблюдения за окружающим ландшафтом. Бедные ботинки уже не могли больше впитывать в себя влагу: они были переполнены ею. К счастью, на плечах у него был плащ с пропиткой. Спасибо Пиетаринену, подарившему ему чистое, хотя и заштопанное нижнее белье, а также старую соломенную шляпу. Йере с грустью вспоминал этого своеобразного жмота, школьного воспитателя, в доме которого он на правах его друга провел пять недель, и инстинктивно приподнял напоенную влагой соломенную шляпу. С Печалью подумал он и о дочери учителя, имя которой писалось, как Хели, а произносилось Хелли.
– Как насчет вздремнуть? Протянем кости, а утром выйдем на фарватер… Ну, началась настоящая ярмарка. Комары съедят живьем.
– Женская мода сейчас такова, что вши мрут от голода, – ответил Йере, – а вот комары, конечно, хотят, чтобы юбки стали еще короче.
– С этого обычно все и начинается: мужик видит юбку^. В твоем роду и у других такой же недуг?
Йере намеревался было ответить, но тут они оба одновременно повернулись посмотреть на дорогу. Там молодая пара велосипедистов остановилась у тропинки, ведущей к сараю. Они пошептались о чем-то и затем направились к сараю, оставив велосипеды на полпути. Губы Кафтана растянулись в улыбке, хотя улыбался он редко. Он толкнул Йере дружески в бок и хохотнул.
– Помолчи минутку, как сказал Миеттинен, фотографируя труп. А ну, обратно в постель, чтобы и другим хватило места растянуть кости.
Кафтан проскользнул через дыру в сарай, Йере поспешил следом за ним. Они оба рядком приближались к стене и через щели в стене сарая стали наблюдать за приближающейся парочкой, в которой, судя по всему, взахлеб играли инструменты августовской ночи. Сущую правду говорил неизвестный автор, выступавший в одном из журналов: любовные пути финской литературы и кино ведут на сеновал. И эта история, видимо, завершится известной кульминацией, за чем напряженно следили наши бродяги.
Новые ночные гости вошли в сарай не через дыру в стене, а через широкие двери, где шуршащие постели были заложены неделю тому назад. Они вошли, тихо перешептываясь, и в их шепоте угадывалось игривое настроение. Каждый здравый человек в свое время хотел бы тоже побывать на их месте. Женский голос произнес:
– Здесь совсем темно.
– Не волнуйся, – ответил мужчина. – Ночью всегда темно.
– Что сказали бы люди, если бы увидели нас здесь?
– Наверное, глупость какую-нибудь. Здесь чудесный запах, аромат сухого сена…
– Пахнет клевером…
Уважаемый читатель, конечно, совершенно уверен, что первые обитатели сарая остались слушать литанию любви, которая раздавалась сквозь запахи свежего сена, литанию, в которой мудрость поцелуев вызывала образ господина Соломона. Разочаруем читателя, во-первых, потому, что во всех книжных магазинах нашей страны можно приобрести гораздо лучшие описания сцен на сеновалах, во-вторых, по той причине, что моряк Кауханен и поставщик опусов для еженедельных журналов Йере Суомалайнен оказались деликатными людьми, понимающими, что драма не всегда требует для себя большой сцены и что фарсы разыгрываются даже в телефонных будках. Причем без суфлеров и критиков. Почти сразу после того, как закрылась дверь сарая и парочка улеглась удобно отдохнуть, бродяги выскочили на свежий воздух, спешно овладели транспортными средствами пришельцев и направились к шоссе.
Понять истинный смысл в потоке словесной шелухи иногда бывает весьма затруднительно. Наши путешественники отнеслись с прохладцей к нежной романтике, о которой писатель Иоханнес Линнанкоски в дни своей молодости написал бы трогательный роман и заставил бы плакать одиноких женщин.
С медленно наступающим рассветом узкий рог месяца побледнел, приобретя цвет тусклой кости. Небо было ясным и ополоснутым свежей ночной влагой. С ближайшей нивы лился запах созревающего зерна. Ночь завершила свой сторожевой обход и открыла окно яркому утреннему свету.
Йере ехал на женском велосипеде с малой передачей, то и дело вытирая с лица пот. Дорога быстро неслась ему навстречу, и водяные мозоли между пальцев теперь отдыхали по-настоящему. Единственной тягостью были песчинки, попадающие в глаза, и постоянные угрызения совести. Сухое разъяснение, данное Кафтаном, что велосипеды^ они не украли, а лишь позаимствовали, не удовлетворило Йере, который спокойно совершил подряд несколько преступлений. Полиция гонялась за ним уже потому, что он, будучи начальником рекламы мыловаренного завода, ничего не делал, сейчас же у полиции появилась двойная причина разыскивать его, поскольку он наконец совершил кражу. Давящее чувство вины заставляло ноги нажимать на педали все сильнее и сильнее.
Кафтан догнал Йере и, тяжело дыша, сказал:
– Не порви свою кожу! Придержи, рысак, у меня колики начинаются! В груди жмет, и воздуха не хватает.
Но Йере не снизил скорости.
– Надо спешить, – заявил он. – Неизвестно, когда нас схватят.
– И где только был зачат твой разум? – вспыхнул Кафтан. – Полегче, черт, скоро и у тебя легкие в комок превратятся. Мне уже не смешно.
Йере несколько сбавил скорость, и Кафтан оказался рядом с ним. Рослый и сильный мужчина задыхался и тяжело дышал. Веселые ручейки пота лились по заросшему щетиной лицу. Он не привык ездить на велосипеде на дальние расстояния в отличие от Йере, который в годы своей молодости совершал поездки на велосипеде по всей финской Карелии.
– Начинай снизу, если уж намереваешься меня убить, – воскликнул Кафтан.
– Убить не столь трудно, – ответил Йере.
– Ну так давай уж сразу. Меня уже колотит.
– Не сейчас. Здесь слишком много населенных пунктов.
Обмен репликами прекратился. Первые лучи солнца начали согревать плечи велосипедистов. Внезапно Кафтан остановился и с серьезным видом стал что-то усиленно рассматривать впереди.
– Кажись, затычка…
– Что?
– Протри глаза и посмотри.
Йере остановился и посмотрел на извивающуюся дорогу, но, так как очки у него были в кармане, он ничего не увидел. Но тут же в ногах его появилась слабость. Неподалеку стоял полицейский в форме. Йере не в силах был скрыть своего испуга и шепнул Кафтану:
– Бежим… Я… я не хочу в тюрьму.
– У меня тоже нет такого желания, – спокойно ответил Кафтан и продолжил еще более спокойным тоном: – Господь Бог испытывал братьев Иосифа, но отпустил на свободу.
Полицейский приблизился к нашим путникам, и они подошли к представителю власти. Губы у Йере похолодели, а на лице его приятеля не дрогнула ни одна мышца. Взгляд серых глаз моряка Кафтана был таким, словно он рассматривал впереди риф.
– Что нужно власти? – спокойно спросил он и с беззаботным видом положил велосипед на обочину дороги.
Йере последовал его примеру и с виноватым видом взглянул на полицейского.
– Куда господа держат путь? – спросил полицейский.
Кафтан повернулся к Йере.
– Говори ты, поскольку язык у тебя привешен здорово.
Йере зажмурился и призвал на помощь Хайстилу.
– Моя наследственная педантичность, пожалуй, может надоесть вам, поскольку вы по исконно финскому обычаю привыкли к быстрым действиям. Никогда не могу рассказать красочно историю моей жизни, попытаюсь лишь осветить ее. Я не являюсь человеком, обладающим хорошей памятью, чтобы легко забывать прошлое. Помню некоторые обстоятельства слишком хорошо – правда, несколько приукрашенными, ибо память человека мастерски пользуется цветом. Однако даже наиболее способный приукрашивать не в силах полностью скрыть мелкие крохи истины. И я сейчас стремлюсь поведать правдивую историю. Тому, кто подглядывает в замочную скважину, лучше открыть дверь, но перед тем, как я проделаю это, сначала представлю своего друга Комулайнена. Мое имя Иозеф Шепесковски. Финну его достаточно трудно произносить. Но у моего отца имя было еще более сложным: Владислав Северин Игнаси Ше-пес…
– Меня зовут Мойланен, – перебил его полицейский. – Вы, похоже, коммивояжеры.
В темноте душной ночи появился лучик света. Полицейский ни слова не сказал ни о мыловаренном заводе, ни о велосипедах. Он лишь любезно извинился перед путниками за беспокойство и коротко объяснил, что их автомобиль застрял в глине неподалеку отсюда.
– Мы с комиссаром расследовали здесь одно дело и сейчас очень спешим в Хельсинки. Не могли бы вы помочь нам? Не очень хотелось бы будить хозяев здешних домов.
И писатель, и моряк с радостью последовали за полицейским. Йере подумал, что помощь в вытаскивании автомашины из глины на дорогу может в будущем оказаться смягчающим обстоятельством. Оптимист никогда не ведает, что с ним случится в будущем. Если он увязнул в глине, то считает это целительной грязевой ванной.
Пройдя метров сто, они подошли к автомобилю, одно из задних колес которого погрузилось глубоко в мягкую глину деревенской дороги. Комиссар в гражданском костюме вылез из машины и вместе с нашими путниками стал толкать автомобиль. Полицейский же сел за руль. Машина выскочила из ямы, и все общество выехало на шоссе. Йере вышел из автомобиля и поспешил к велосипедам, а Кафтан, усевшийся рядом с водителем, даже не шелохнулся. Когда полицейский поинтересовался у Кафтана, сколько он должен за помощь, тот угрюмо ответил:
– Сначала подбросьте до Хельсинки.
– Значит, вы едете в Хельсинки?
– По лицу видно.
Кафтан высунул заросшее щетиной лицо в окно автомобиля и крикнул Йере:
– Слышь, книгодел! Коль и этот лаг воздушного пространства так удобен, нажимай на педали и считай телеграфные столбы в обратном направлении. Дело стоящее. А мне скорей надо в контору пароходства. Счастья тебе на авеню твоей жизни. Покедова, до встречи.
Йере, оторопев, остался на обочине дороги, а автомобиль двинулся в путь. Кафтан помахал ему остатками своей фуражки и сунул в рот очередную порцию жевательного табака. Прошло несколько минут, прежде чем Йере пришел в себя, но моряк уже укатил далеко.
Писатель ощутил во рту горечь гнева. Выходит, Кафтан считал его просто шутом? Неудивительно, что он с презрением говорил об «ученых людях»: «Я избегаю делателей книг и сборников проповедей. Они превращают человека в заику. Поверь мне, боязнь мудроты – начало настоящего человека…»
Йере, однако, не испытывал ненависти к этому угрюмому и мирному морскому волку, земному скитальцу, дважды обогнувшему земной шар: сначала по морю, а затем в своих воспоминаниях. Кто знает, по своей сути он, может быть, хороший и честный человек и, пожалуй, взаправду полагал, что Йере отвезет велосипеды обратно и поблагодарит хозяев за их кратковременную аренду. Поистине освежающая увеселительная поездка. Туда и обратно, словно мимолетный стрекот сороки.
Солнце уже забралось на макушку леса и бросало на округу огненные лучи. Утро было дразняще прекрасным. Йере посмотрел вдоль дороги и заскрипел зубами. Ему следовало сейчас вернуться на три мили назад, прежде чем продолжить путь на запад. Он попытался отнестись к себе с нежностью, ибо никогда не воображал себя критиком, для которого превыше всего язвительные фразочки, произнесенные им в течение всей его жизни. По существу, он являл собой мягкого, внутренне теплого путешественника по жизни, для которого ошибки – проявление человечности в тех случаях, когда он допускал их сам. Он надел очки и решительно уселся в седло. Ценой за прегрешение чаще всего является долг чести.
Ночная роса туманом поднялась с низинных лугов. Стадо коров, бродящее по пастбищу, обогнуло сарай, и бодрый вожак стада разбудил спавших в сарае мужчину и женщину.
Учитель народной школы Пиетаринен, возраст которого приближался к шестидесяти годам, холостяк, по внешнему виду выглядевший моложе своих лет, открыл глаза и посмотрел на часы. Сел и стал массировать онемевшие за время сна мышцы. Затем бросил нежный отцовский взгляд на дочь, спавшую рядом, и стал будить ее.
– Хелли! Проснись! Скоро девять. Девушка ответила:
– Я уже давно не сплю.
Хелли повзрослела, бедра ее округлились и раздались. Твердые груди кормилиц, как считал Рабле, делают детей курносыми. Курносый нос Хелли, подарок матери, не помешал ей вступить в спортивное общество, где формировались чувство солидарности и толстые икры ног. Она была лучшей велосипедисткой своей школы и единственным ребенком у отца. Несколько избалованным, но бойким и инициативным.
Учитель Пиетаринен также был страстным велосипедистом, но обладал и другой чистой страстью: проводить ночи на сене в сараях. Его ближние друзья обычно намекали в своих рассказах, что эта любовь была связана с памятью о молодых годах.
Пиетаринен вместе со своей дочерью путешествовали на велосипеде уже две недели. Ночью они добрались бы до своего дома, если бы учитель не заметил сарая с сеном. В качестве кульминации путешествия он пожелал провести ночь на сене. В чем можно было бы найти подтверждение гипотезы теософов и кругосветных путешественников, но Хелли предложение отца только развеселило. Именно поэтому она ночью прошептала: «Что сказали бы люди, если бы увидели нас здесь?» Благопристойный вдовец ответил: «Они не понимают всей романтики, связанной с ароматом сухого сена. Сними с себя, Хелли, лишнюю одежду и укладывайся поудобнее».
Во время обмена этими репликами Йере и Кафтан, как мы уже хорошо знаем, выскочили через дыру в стене сарая, схватили оставленные рядом с тропинкой велосипеды и отправились в путь. Легко представить, что они подумали. Воображение человека часто воспроизводит такие искажения действительности, за которые следовало бы, по правде говоря, отвечать перед судом.
Отец и дочь готовились к тому, чтобы отправиться в путь. Они сидели на въездном бревенчатом мостике в сарай и доедали свои припасы. Огромный слепень надоедал дочери, одетой в короткую спортивную юбку.
– Поехали, – сказал отец.
– Иди ты вперед, – ответила дочь, – и проверь, хорошо ли накачаны шины.
Спустя минуту они убедились, что, по-видимому, шины даже перекачали, поскольку их велосипеды испарились. Девушка была озадачена, а отец возмущенно воскликнул:
– Проклятые воры!
Более грубых слов он не произносил никогда в присутствии дочери. Но когда Хелли отошла в сторону, учитель со злостью воскликнул:
– Что же нам делать, черт возьми? Надо же было оказаться таким беспечным.
Они искали велосипеды в канавах вокруг сарая и не представляли себе, что шина велосипеда спустила и Йере Суомалайнен чинил ее примерно в пяти километрах на пыльном шоссе. Йере не смущался в выборе сильных слов. Он передал во власть дьявола мыловаренный завод, Сувисумпело, Кафтана и даже философа Ахопалтио, являвшегося первопричиной всего случившегося. Не жалел он и себя. У каждого человека есть право на самовлюбленность до тех пор, пока ему сопутствует успех. Успех Йере продолжался до той поры, пока он не попал в скверную компанию. Он не смог победить в игре, даже имея на руках хорошие карты. Если он выкладывал на стол все козыри, то вынужден был играть в одиночестве. В лучшем случае с двумя украденными велосипедами.
Народный просветитель Пиетаринен постепенно успокоился. Он сидел рядом с дочерью на дорожной насыпи и ожидал рейсового автобуса, который должен был прийти из Выборга. До родной деревни Муйяла оставалось всего полторы мили, но из-за давящей жары совсем не улыбалось топать на своих двоих. Учитель больше не мечтал о романтике свежего сена, а думал лишь о преступлениях, количество которых за годы кризиса возросло до устрашающих размеров. Хваленая финская честность превратилась в миф, который стоило бы поместить в архив народной поэзии.
Пиетаринен посмотрел на часы. До автобуса еще целый час. Минуты казались вечностью. Время нельзя убить, если не заняться какой-нибудь работой. Безделье раздражало его, а лоб и кончик носа обливались потом.
В какой-то момент отец и дочь вскочили на ноги и уставились на Йере, который приближался к ним с двумя велосипедами. На одном он ехал, а другой вез за руль.
– Наши велосипеды! – воскликнула дочь в изумлении, когда Йере подъехал к ним.
Но писатель ничего этого не услышал. Он соскочил с седла и повел велосипеды к сараю. Пиетаринен возмутился. Подбежал к Йере и потребовал возврата своей собственности. Йере измерил оценочно мужчину взглядом, а затем столь же оценочно дочь и покачал головой. Когда учитель повтооил свое требование уже несколько угрожающим тоном, Йере начал перекрестный допрос:
– Вы были ночью в этом сарае?
Пиетаринен посмотрел на дочь и, в свою очередь, задал вопрос:
– Это… это ваш сарай?
– Сначала ответьте: были ли вы этой ночью в са-рае? – наседал Йере.
– Вы имеете в виду этот сарай?
– Да, да… Именно… Других не вижу.
– Но, папа, почему ты не отвечаешь? – Дочь вступила в разговор и продолжила, повернувшись к Йере: – Да, мы были там… Это запрещено законом?
– Сейчас разрешения не спрашивают, – с важностью ответил Йере, – сейчас просто берут и совершают поступки. Люди стали бессовестными, доверять им нельзя. Каждый врет, хотя истину можно скрыть многими другими способами. Значит, вы были ночью в сарае?
– Да, – согласился Пиетаринен и шепотом пояснил, что они были вынуждены где-то переночевать.
Йере без звука поверил объяснению, а про себя остудил свое разыгравшееся воображение. Вот тебе и ночная молодая парочка! Оказывается, отец и дочь искали в сарае ту же кульминацию, что и он сам: сон и отдых!
И Йере поведал страшную историю о собственных приключениях. О том, как с шоссе увидел, что мужчина и женщина приближались к сараю и оставили велосипеды на краю канавы. И только они исчезли из виду, из леса вихрем выскочил неизвестный мужчина, схватил один из велосипедов и потащил его на шоссе.
– Я попытался задержать его, но он буквально вырвался из моих рук, – продолжал Йере. – Тогда я стал преследовать его на другом велосипеде. Жал изо всех сил на педали. В глазах потемнело. В коленях появилась слабость, дыхание сжало, и в ушах зашумел горячий ветер. Я не жалел себя. Во имя права и чести я продолжал преследование, хотя это могло обернуться потерей моей ничтожной жизни. Но вора нужно было задержать любой ценой, славу моей родины спасти, честь отечества сохранить чистой. Я хотел бороться против преступности, помочь официальным властям и всему народу Финляндии. Жал и жал на педали. Промчавшись более трех миль, я задержал вора и передал его в руки полицейских, которые следовали в Хельсинки.
Йере тяжело задышал и стал хватать ртом воздух. Он вжился в роль.
– Сейчас он в верных руках, – закончил он свой рассказ, который по существу своему не очень отличался от той истории, с которой читатель уже знаком.
– Значит, вы агент уголовного розыска? – спросил Пиетаринен с уважением в голосе.
– Просто любитель, – потупился Йере и представился: – Бедный бездомный писатель, ищущий для себя местечка, где можно было бы написать детективный роман.
Йере не лгал. Пиетаринен был в восторге от нового знакомства и возвращенных велосипедов. Он раскрыл свои объятия (как обычно выражаются поэты) и пригласил писателя к себе в гости.
– У нас можете жить бесплатно хоть десять лет.
– Хватит и одного месяца, – ответил автор будущего детектива.
– Нет, нет, поживите хотя бы год.
Так случилось, что Йере Суомалайнен стал спутником учителя Пиетаринена по путешествию. Своим поведением и речью он попытался произвести наилучшее впечатление на своего нового хозяина. Бесхитростный учитель народной школы и подумать не мог, что перед ним тип финского фантазера, который никогда не пытался жить сегодняшним днем, а лишь в прошедшем и будущем времени. Реальность представлялась ему неким сырьем, из которого его фантазия строила иной, куда более уютный мир. Йере честно признался, что у него нет денег, но вместо этого он готов выполнять небольшие работы по дому: колоть дрова, проверять тетради школьников, прогуливать собаку, составить компанию дочери учителя, выбивать пыль из ковров, а по воскресеньям играть на фисгармонии. Однако благодарный хозяин не принял ни одного из предложений Йере:
– Какая чепуха. Я в долгу перед вами, поскольку вы вернули нам велосипеды. И, как я уже сказал, вы можете жить у нас хоть полгода…
Но, когда прошло три недели, Пиетаринен начал осторожно интересоваться, когда же писатель приступит к сочинению романа.
– Жду, когда придет вдохновение, – объяснил Йере. – Оно должно появиться в самое ближайшее время.
В ожидании вдохновения Йере рассказывал сказки дочери учителя. Хелли была в восторге от дяди-сказочника и начала видеть беспокойные сны. Девушка была в том возрасте, когда романтическая интроверсия (определение Ахопалтио) превращалась в кокетливое тщеславие. Она представляла себя женщиной, короткая юбка которой заслуживала пристальных взглядов мужчин. Однако Йере был слишком близорук, чтобы видеть нечто иное, а не курносую девочку в переходном возрасте со светло-пепельными волосами.
Но учитель хорошо знал свою дочь. Он боялся, что девочка, выросшая под постоянной опекой, в один из дней может забраться на колени к дяде-сказочнику и забыть о своем возрасте. Поэтому Пиетаринен начал жаловаться Йере на свою бедность и трудные времена.
– Нужно бы купить демисезонное пальто, а на какие шиши? На мои доходы не приобретешь. Родным тоже надо бы помочь, а нечем. Не на мои же доходы.
Йере понял, что не может дальше существовать за счет бедного учителя народной школы, и в один из осенних дней объявил, что собирается податься в Хельсинки. Он деликатно заметил, что у него с собой нет ни денег, ни бланка векселя. Пиетаринен, в свою очередь, высказал глубокое сожаление, что писатель не может быть дольше его гостем, особенно потому, что он так верно ждал прихода вдохновения. Однако Пиетаринен не дал Йере ни денег в долг, ни векселя, поскольку крепко придерживался принципа: не жаловать писателей, сочиняющих стихи, за которые никто не платит, и заполняющих бланки векселей. Взамен он сунул под мышку отправляющемуся в путь солидный сверток с едой, пожелал Йере счастья и приводил до шоссе.
Когда фигура Йере исчезла на сужающейся впереди дороге, Пиетаринен бросился домой и свободно вздохнул: на доходы учителя народной школы нечего писать детективные романы для финского народа. Их, как и прежде, надо переводить с иностранных языков, подобно шлягерам и меню ресторанов. Пиетаринен позвал Хелли и сухо сказал ей:
– Проверь все комнаты и сообщи мне, если что-нибудь пропало. Наконец-то писатель Хуухкая навсегда покинул наш дом.
Дочь заплакала.
– Ой, мне будет так грустно… Он унес с собой мое сердце.
– А серебряные вещи? – спросил в тревоге учитель и бегом помчался в столовую проверять шкафы.
Начало осени принесло с собой бесконечный дождь. Из всех небесных хлябей капала влага. С полей цвета мокрых ворон исходил запах разлагающейся картофельной ботвы. Поверхность узкой проселочной дороги покрылась скользким слоем глины и слякоти. Места покрепче украшали следы копыт коров, недавно вернувшихся с пастбища. То тут, то там виднелись отпечатки босых ног пастушонка: пять пальцев и проделанная пяткой узенькая ямка.
Но ничто не препятствовало поэтам слагать стихи о густом аромате дождливых вечеров и веселой польке, исполняемой дождевыми каплями. Осень была совместным достоянием, акционерным обществом открытого типа, в котором Йере Суомалайнен состоял одним из верных членов. Правда, он не пел и не слагал стихов, так как тело его, измученное холодом и усталостью, мечтало лишь о тепле и отдыхе.
Снова три дня пешком на запад. Первая половина пути, к счастью, уже осталась позади, да и кусок второй пройден. С едой, данной ему Пиетариненом, Йере разделался еще накануне и сейчас шагал, лишь подкрепившись сайкой, гонимый проливным дождем.
Йере Суомалайнен умел приспосабливаться. На пути он вынужден был играть различные роли, которые рождались в соответствии со сложившимися обстоятельствами. В одном крестьянском доме он столь реалистично сыграл человека, который проповедует во сне, что ему позволили переночевать; в столовой какого-то поселка объявил себя инспектором, проверяющим кулинарное мастерство, и заработал обед. А когда выступал в роли простого человека без запросов, то ничего не получал. Йере смотрел на свое второе «я» со стороны. Некоторые умные люди называют такое явление самокритикой, но на самом деле это лишь оценка ближнего. Сколько раз этот ближний превращался в самого злейшего его врага. Были моменты, когда ему хотелось вонзить топор самому себе в спину.
Йере приближался к небольшой деревушке под названием Потинкорва, где производили медные рога, крепчайшее домашнее пиво и коврики из лоскутков. Деревня была известна своей скаредностью и праведностью. Духовная жизнь ее жителей находилась еще на той исторической фазе, когда наука процветала лишь в монастырях. Население деревни сообща выписывало волостную газету, выходившую два раза в месяц, и альманах, издаваемый раз в год. Несмотря на это, жители шли почти в ногу со временем и добрались уже до 20-х годов нашего столетия. У них были отличные средства информации, поскольку питались они в основном слухами.
Дождь панибратски бил каплями по лицу Йере, застревал в щетине отросшей бороды. Большой палец время от времени с любопытством выглядывал из носка ботинка, где образовалась изрядная дыра для наблюдения за окружающим ландшафтом. Бедные ботинки уже не могли больше впитывать в себя влагу: они были переполнены ею. К счастью, на плечах у него был плащ с пропиткой. Спасибо Пиетаринену, подарившему ему чистое, хотя и заштопанное нижнее белье, а также старую соломенную шляпу. Йере с грустью вспоминал этого своеобразного жмота, школьного воспитателя, в доме которого он на правах его друга провел пять недель, и инстинктивно приподнял напоенную влагой соломенную шляпу. С Печалью подумал он и о дочери учителя, имя которой писалось, как Хели, а произносилось Хелли.