Страница:
никогда», –настаивал Уинзер, не участвовал ни в разработке, ни в реализации
методологиинакопления первичного капитала. Он вспомнил, что в прошлом Хобэн служил в армии… или на флоте?
– Мы – консультанты,Хобэн, неужели вы не видите? Кабинетные черви! Плановики! Разработчики стратегии! Вы – люди действия, не мы! Вы и Мирски, если хотите, поскольку у вас с ним общие секреты!
Никто не зааплодировал. Никто не произнес: «Аминь». Но никто и не остановил его, вот их молчание и убедило Уинзера в том, что его слушают. Чайки перестали кричать. На другой стороне бухты наступила сиеста. Хобэн опять посмотрел на часы. Похоже, он нервничал. Обеими руками держал пистолет и при этом как-то оттягивал левый манжет, чтобы открыть циферблат. Оттянул снова. Золотой «Ролекс». Предел их мечтаний. У Мирски тоже «Ролекс». Смелая речь придала Уинзеру сил. Он глубоко вдохнул и попытался изобразить на лице некое подобие улыбки. А потом, чтобы развить успех, вернулся к фактам, озвученным на вчерашней презентации в Стамбуле.
– Это ваша земля,Хобэн! Она принадлежит вам. Вы заплатили шесть миллионов наличными. Долларами, фунтами, немецкими марками, иенами, франками. Конфетами «Ассорти», привезенными корзинами, чемоданами, кузовами грузовиков. Никто не задавал вопросов, помните? Кто это устроил? Мы! Благожелательные чиновники, толерантные политики, влиятельные люди… помните? «Сингл» прикрыл вас, «Персилом» отмыл ваши грязные деньги до сверкающей белизны! За одну ночь, помните? Вы слышали, что сказал Мирски… так юридически чисто, что это надо запретить. Не запретили! Потому что все было проделано по закону!
Никто не подтвердил, что помнит.
Уинзер жадно хватал ртом воздух: не хватало дыхания.
– Частный банк с безупречной деловой репутацией, Хобэн… мы… помните?., зарегистрированный в Монако, предлагает купить вашу землюцеликом. Вы соглашаетесь? Нет! Вы возьмете только документ, но не деньги! И наш банк на это соглашается. Он соглашается на все, это же естественно. Потому что мы
– это вы. Помните? Мы – это вы в другой ипостаси. Мы – банк, но мы используем вашиденьги, чтобы купить вашуземлю! Вы не можете стрелять в себя! Мы – это вы… мы – единое целое.
Слишком пронзительно. Уинзер одернул себя. Логика, вот что главное. Хладнокровие. Отстраненность. Поменьше навязчивости. В этом проблема Мирски. Десять минут его болтовни, и любой уважающий себя покупатель уже пятится к двери.
– Взгляните на цифры, Хобэн! До чего же все здорово! Вам принадлежит процветающий прибрежный городок. Он ваш, с какой стороны ни посмотри. И в какую прачечную для денег превратится он, как только вы начнете инвестировать! Двенадцать миллионов на дороги, канализацию, энергетические сети, плавательный бассейн, еще десять – коттеджи, отели, казино, рестораны, дополнительная инфраструктура… Даже ребенок сможет раздуть сумму контрактов до тридцати миллионов!
Он уже собирался добавить: «Даже вы, Хобэн», но вовремя прикусил язык. Слышали они его? Может, ему следует говорить громче? Он кричал. Д'Эмилио заулыбался. Само собой! Д'Эмилио любит, когда говорят громко. Что ж, я тоже люблю! Громкость – это свобода. Громкость – это открытость, законность, прозрачность! Громкость – это братство, партнерство, единение! Громкость – когда все заодно!
– Вам даже не нужны туристы, Хобэн, ни для коттеджей, ни для отелей… во всяком случае, в первый год! Настоящие не нужны, целых двенадцать месяцев! Местные резиденты оставляют два миллиона в неделюв магазинах, отелях, дискотеках, ресторанах! Деньги из ваших чемоданов через бухгалтерию компании прямиком попадают на законные счета европейских банков. Создавая безупречную торговую историюдля будущего покупателя акций компании. И кто этот покупатель? Вы!А кто продавец? Вы! Выпродаете себе, вы покупаете у себя, все больше и больше. А фирма «Сингл» выступает в роли честного брокера, следит, чтобы игра велась по общепринятым правилам, чтобы каждый шаг соответствовал действующему законодательству! Мы – ваши друзья, Хобэн! Мы – не прячущиеся в ночи Мирски! Мы – братья по оружию. Лучшие друзья! Поэтому мы вам нужны. Даже когда что-то вдруг пойдет не так, мы всегда будем рядом, всегда придем на помощь… – он уже цитировал Тайгера.
Заряд дождя вдруг упал с чистого неба, прибил красную пыль, усилил запахи, проложил новые канавки в слое пыли на лице Уинзера. Он увидел, как д'Эмилио в их общей панаме шагнул к нему, и решил, что выиграл этот поединок, что его сейчас поднимут на ноги, хлопнут по спине и поздравят от лица суда.
Но у д'Эмилио были другие планы. Он набрасывал белый плащ на плечи Хобэна. Уинзер попытался лишиться чувств, но не смог. Он кричал: «Почему? Друзья! Hem!»Лепетал о том, что никогда не слышал о «Свободном Таллине», никогда не встречался с руководством международной полиции, наоборот, всю жизнь старался избегать таких контактов. Д'Эмилио что-то надевал на голову Хобэна. Матерь Божья, черная шапка. Нет, кольцо из черной материи. Нет, чулок, черный чулок. О боже! О господи Иисусе! О Матерь Божья, черный чулок, призванный скрыть лицо моего палача!
– Хобэн. Тайгер. Хобэн. Послушайте меня. Перестаньте смотреть на часы! Банни. Перестаньте! Мирски. Подождите! Что я вам такого сделал? Вы видели от меня только добро, клянусь! Тайгер! Всю мою жизнь я делал только добро! Подождите! Остановитесь!
К тому времени, когда он бормотал эти слова, у него возникли трудности с английским, словно он переводил с других языков, звучавших в его голове. Однако никаких других языков он не знал, ни русского, ни польского, ни турецкого, ни французского. Он повернул голову и увидел мсье Франсуа, топографа, стоявшего чуть выше по склону, в наушниках, приникнув глазом к окуляру кинокамеры, на объективе которой восседал микрофон. Он увидел, как Хобэн, в черной маске и белом плаще, одной рукой целится ему в левый висок, а второй прижимает к уху сотовый телефон, не спускает с него глаз и при этом что-то шепчет по-русски. Увидел, как Хобэн в очередной раз взглянул на часы, тогда как мсье Франсуа изготовился, в лучших традициях фотографов, запечатлеть незабываемый исторический момент. И еще увидел перемазанное пылью лицо мальчугана, который смотрел на него из ложбинки меж двух вершин. Увидел большие, карие, изумленные глаза, совсем как у самого Уинзера, когда он в том же возрасте лежал на животе, а подушку ему заменяли руки, сложенные под подбородком.
Глава 2
– Мы – консультанты,Хобэн, неужели вы не видите? Кабинетные черви! Плановики! Разработчики стратегии! Вы – люди действия, не мы! Вы и Мирски, если хотите, поскольку у вас с ним общие секреты!
Никто не зааплодировал. Никто не произнес: «Аминь». Но никто и не остановил его, вот их молчание и убедило Уинзера в том, что его слушают. Чайки перестали кричать. На другой стороне бухты наступила сиеста. Хобэн опять посмотрел на часы. Похоже, он нервничал. Обеими руками держал пистолет и при этом как-то оттягивал левый манжет, чтобы открыть циферблат. Оттянул снова. Золотой «Ролекс». Предел их мечтаний. У Мирски тоже «Ролекс». Смелая речь придала Уинзеру сил. Он глубоко вдохнул и попытался изобразить на лице некое подобие улыбки. А потом, чтобы развить успех, вернулся к фактам, озвученным на вчерашней презентации в Стамбуле.
– Это ваша земля,Хобэн! Она принадлежит вам. Вы заплатили шесть миллионов наличными. Долларами, фунтами, немецкими марками, иенами, франками. Конфетами «Ассорти», привезенными корзинами, чемоданами, кузовами грузовиков. Никто не задавал вопросов, помните? Кто это устроил? Мы! Благожелательные чиновники, толерантные политики, влиятельные люди… помните? «Сингл» прикрыл вас, «Персилом» отмыл ваши грязные деньги до сверкающей белизны! За одну ночь, помните? Вы слышали, что сказал Мирски… так юридически чисто, что это надо запретить. Не запретили! Потому что все было проделано по закону!
Никто не подтвердил, что помнит.
Уинзер жадно хватал ртом воздух: не хватало дыхания.
– Частный банк с безупречной деловой репутацией, Хобэн… мы… помните?., зарегистрированный в Монако, предлагает купить вашу землюцеликом. Вы соглашаетесь? Нет! Вы возьмете только документ, но не деньги! И наш банк на это соглашается. Он соглашается на все, это же естественно. Потому что мы
– это вы. Помните? Мы – это вы в другой ипостаси. Мы – банк, но мы используем вашиденьги, чтобы купить вашуземлю! Вы не можете стрелять в себя! Мы – это вы… мы – единое целое.
Слишком пронзительно. Уинзер одернул себя. Логика, вот что главное. Хладнокровие. Отстраненность. Поменьше навязчивости. В этом проблема Мирски. Десять минут его болтовни, и любой уважающий себя покупатель уже пятится к двери.
– Взгляните на цифры, Хобэн! До чего же все здорово! Вам принадлежит процветающий прибрежный городок. Он ваш, с какой стороны ни посмотри. И в какую прачечную для денег превратится он, как только вы начнете инвестировать! Двенадцать миллионов на дороги, канализацию, энергетические сети, плавательный бассейн, еще десять – коттеджи, отели, казино, рестораны, дополнительная инфраструктура… Даже ребенок сможет раздуть сумму контрактов до тридцати миллионов!
Он уже собирался добавить: «Даже вы, Хобэн», но вовремя прикусил язык. Слышали они его? Может, ему следует говорить громче? Он кричал. Д'Эмилио заулыбался. Само собой! Д'Эмилио любит, когда говорят громко. Что ж, я тоже люблю! Громкость – это свобода. Громкость – это открытость, законность, прозрачность! Громкость – это братство, партнерство, единение! Громкость – когда все заодно!
– Вам даже не нужны туристы, Хобэн, ни для коттеджей, ни для отелей… во всяком случае, в первый год! Настоящие не нужны, целых двенадцать месяцев! Местные резиденты оставляют два миллиона в неделюв магазинах, отелях, дискотеках, ресторанах! Деньги из ваших чемоданов через бухгалтерию компании прямиком попадают на законные счета европейских банков. Создавая безупречную торговую историюдля будущего покупателя акций компании. И кто этот покупатель? Вы!А кто продавец? Вы! Выпродаете себе, вы покупаете у себя, все больше и больше. А фирма «Сингл» выступает в роли честного брокера, следит, чтобы игра велась по общепринятым правилам, чтобы каждый шаг соответствовал действующему законодательству! Мы – ваши друзья, Хобэн! Мы – не прячущиеся в ночи Мирски! Мы – братья по оружию. Лучшие друзья! Поэтому мы вам нужны. Даже когда что-то вдруг пойдет не так, мы всегда будем рядом, всегда придем на помощь… – он уже цитировал Тайгера.
Заряд дождя вдруг упал с чистого неба, прибил красную пыль, усилил запахи, проложил новые канавки в слое пыли на лице Уинзера. Он увидел, как д'Эмилио в их общей панаме шагнул к нему, и решил, что выиграл этот поединок, что его сейчас поднимут на ноги, хлопнут по спине и поздравят от лица суда.
Но у д'Эмилио были другие планы. Он набрасывал белый плащ на плечи Хобэна. Уинзер попытался лишиться чувств, но не смог. Он кричал: «Почему? Друзья! Hem!»Лепетал о том, что никогда не слышал о «Свободном Таллине», никогда не встречался с руководством международной полиции, наоборот, всю жизнь старался избегать таких контактов. Д'Эмилио что-то надевал на голову Хобэна. Матерь Божья, черная шапка. Нет, кольцо из черной материи. Нет, чулок, черный чулок. О боже! О господи Иисусе! О Матерь Божья, черный чулок, призванный скрыть лицо моего палача!
– Хобэн. Тайгер. Хобэн. Послушайте меня. Перестаньте смотреть на часы! Банни. Перестаньте! Мирски. Подождите! Что я вам такого сделал? Вы видели от меня только добро, клянусь! Тайгер! Всю мою жизнь я делал только добро! Подождите! Остановитесь!
К тому времени, когда он бормотал эти слова, у него возникли трудности с английским, словно он переводил с других языков, звучавших в его голове. Однако никаких других языков он не знал, ни русского, ни польского, ни турецкого, ни французского. Он повернул голову и увидел мсье Франсуа, топографа, стоявшего чуть выше по склону, в наушниках, приникнув глазом к окуляру кинокамеры, на объективе которой восседал микрофон. Он увидел, как Хобэн, в черной маске и белом плаще, одной рукой целится ему в левый висок, а второй прижимает к уху сотовый телефон, не спускает с него глаз и при этом что-то шепчет по-русски. Увидел, как Хобэн в очередной раз взглянул на часы, тогда как мсье Франсуа изготовился, в лучших традициях фотографов, запечатлеть незабываемый исторический момент. И еще увидел перемазанное пылью лицо мальчугана, который смотрел на него из ложбинки меж двух вершин. Увидел большие, карие, изумленные глаза, совсем как у самого Уинзера, когда он в том же возрасте лежал на животе, а подушку ему заменяли руки, сложенные под подбородком.
Глава 2
В то солнечное весеннее утро раскинувшийся на холмах маленький прибрежный южноанглийский городок Абботс-Ки в графстве Девоншир благоухал вишневым цветом. Миссис Элси Уотмор стояла на переднем крыльце собственного викторианского пансиона и весело звала своего постояльца, Оливера, который двенадцатью ступенями ниже с помощью ее десятилетнего сына Сэмми загружал в японский минивэн потрепанные черные чемоданы. Миссис Уотмор приехала в Абботс-Ки из Бакстона, элегантного курорта на севере, привезя сюда высокие стандарты убранства интерьеров. Ее пансион являл собой викторианскую симфонию: кружевные занавески, золоченые зеркала, маленькие бутылочки ликера в шкафчиках со стеклянными передними панелями. Назывался пансион «Морской клуб», и она счастливо жила в нем с Сэмми и мужем Джеком, пока тот не погиб в море, когда на горизонте уже замаячила пенсия. Женщина она была крупная, умная, миловидная и сострадательная. Ее дер-биширский звенящий говорок гулким эхом отдавался от окрестных холмов. Голову покрывал веселенький муаровый шарфик, потому что была пятница, а по пятницам она всегда делала укладку. С моря дул легкий ветерок.
– Сэмми, дорогой, прошу тебя, ткни локтем в ребра Олли и, пожалуйста, скажи ему, что его зовут к телефону. Он, как всегда, спит на ходу. К телефону в холле, Олли! Мистер Тугуд из банка. Насчет того, что надо подписать какие-то обычные документы, но срочно. Говорил он очень вежливо и галантно, чего обычно за ним не замечается, поэтому, пожалуйста, не порти ему настроение, а не то он опять срежет мне кредит по текущему счету. – Она ждала, заранее прощая ему задержку, потому что с Олли по другому не бывало. «Ничего не доходит до него, – думала она, – если он внутри себя. Он бы не услышал меня, будь я даже сиреной воздушной тревоги». – Сэмми сам закончит погрузку, не так ли, Сэмюэль? Конечно, ты все погрузишь, – добавила она, чтобы подтолкнуть Оливера к действию.
Вновь она ждала, но внизу ничего не менялось. Выражение полного лица Оливера, затененного беретом, какие обычно носят продавцы лука, фирменным элементом его наряда, не оставляло сомнений в том, что сейчас он сосредоточен исключительно на погрузке. И существовал для него лишь очередной черный чемодан, который он передавал забравшемуся в минивэн Сэмми. «Два сапога пара, – думала она, наблюдая, как Сэмми возится с чемоданом. – После смерти отца он стал еще более медлительным, хотя и раньше не отличался шустростью. Все для них – проблема. Можно подумать, что они отправляются в Монте-Карло, а не в соседний квартал». Рядом с чемоданами разных размеров из кожзаменителя, типичными для коммивояжеров, лежал надутый красный мяч диаметром в два фута.
– Он же не любопытствует: «Где наш Олли?» Совсем нет, – упорствовала она, предчувствуя, что банковский менеджер уже бросил трубку. – Он сказал: «Будьте так любезны, позовите, пожалуйста, к телефону мистера Оливера Хоторна». Ты не выиграл в лотерею, Олли? Только ты нам не скажешь, не так ли? В этом ты весь, такой сильный и молчаливый. Поставь этот чемодан, Сэмми. Олли поможет тебе, когда вернется, поговорив с мистером Тугудом. Поставь его. – Сжав пальцы в кулаки, она уперлась ими в бедра и еще больше возвысила голос в мнимом негодовании: – Оливер Хоторн! Мистер Тугуд – высокооплачиваемый сотрудник нашего банка. Мы не можем позволить ему слушать тишину за сто фунтов в час. В следующий раз он поднимет оплату своих услуг, и виноват в этом будешь ты.
Но к этому моменту под влиянием солнца и красоты весеннего дня мысли ее потекли в другом направлении, что часто случалось в присутствии Олли. Думала она о том, как выглядят они вместе, почти братья, пусть внешне такие разные: Олли огромный, как слон, в сером длинном пальто, которое он носил всегда, независимо от сезона, не обращая внимания на взгляды соседей и прохожих; Сэмми худой и длинноносый, как его отец, с шелковистой каштановой челкой и в кожаной летной куртке, подарок Олли на день рождения, которую Сэмми теперь практически не снимал.
Она помнила день, когда Олли впервые появился на пороге ее пансиона, упавший духом и здоровенный, в том самом пальто, с двухдневной щетиной на щеках и с одним маленьким чемоданчиком. В девять утра, она как раз убирала посуду после завтрака. «Могу я войти и пожить у вас?» – спрашивает он. Не «есть ли у вас комната, могу ли я на нее взглянуть, сколько вы берете за ночь?». Лишь «могу я войти и пожить у вас?». Словно потерявшийся ребенок. А на улице льет дождь, как может она оставить его на пороге? Они говорят о погоде, он восхищается буфетом красного дерева и часами из золоченой бронзы. Она показывает ему гостиную и столовую, знакомит с правилами проживания, ведет на второй этаж и открывает дверь комнаты семь с видом из окна на церковное кладбище, спрашивает, не нагонит ли оно на него депрессию. Нет, отвечает он, соседство покойников его не беспокоит. Элси, конечно же, о покойниках упоминать бы не стала после ухода мистера Уотмора, но им как-то удается посмеяться. Он говорит, что одним чемоданом дело не ограничится, будут другие, а также книги.
– И еще старый минивэн. Если он будет портить вид, я припаркую его где-нибудь подальше.
– Ничего портить он не будет, – твердо отвечает она. – В «Клубе» у нас все по-простому, мистер Хоторн, и я надеюсь, что так будет и дальше.
А в следующее мгновение он платит за месяц вперед, выкладывает на раковину четыреста фунтов, подарок небес, учитывая кредит по банковскому счету.
– Вы не в бегах, дорогой мой? – спрашивает она как бы в шутку, но не совсем, когда они спускаются вниз. Сначала на его лице отражается недоумение, потом он густо краснеет. Но тут же, к ее облегчению, его губы расползаются в широченной улыбке, которая все улаживает.
– Нет, разумеется, нет, не от кого мне бегать, не так ли? – говорит он.
– А вот это Сэмми, – Элси указывает на приоткрытую дверь в гостиную, потому что Сэмми, как обычно, тихонько спустился вниз, чтобы посмотреть на нового постояльца.
– Выходи, Сэмми, тебя засекли.
Неделей позже Сэмми исполнилось десять лет, и он получил кожаную куртку, которая стоила никак не меньше пятидесяти фунтов. Элси ужасно разволновалась, потому что мужчины в нынешние дни встречаются всякие, какими бы обаятельными ни казались они на первый взгляд. Всю ночь она не сомкнула глаз, пытаясь угадать, как поступил бы в такой ситуации ее бедный Джек, потому что Джек, проведя в море долгие годы, вычислял их сразу. Хвалился, что чуял их, как только они поднимались по трапу. Вот она и боялась, что Оливер – один из таких, а она не заметила очевидного. Наутро она уже собралась сказать Олли, чтобы тот отнес куртку туда, где ее купил, и, наверное, сказала бы, если бы не зацепилась языком с миссис Эггар из Глеварнона в очереди в кассу в « Сейфуэе». И к своему полному изумлению, узнала, что у Олли есть маленькая дочка по имени Кармен и бывшая жена, Хитер, никчемная медсестра из больницы «Фриборн», которая ложится под каждого, кто умеет пользоваться стетоскопом. Не говоря уже о роскошном доме на Шор-Хейтс, который он ей оставил полностью оплаченным. Да, от некоторых молодых женщин нынче просто тошнит, согласилась Элси с миссис Эггар.
– Почему вы не сказали мне, что вы – счастливый отец? – вечером упрекнула она Олли, испытывая облегчение (ее страхи были напрасными) и негодование (узнать такую сенсационную новость от конкурентки). – Мы любим маленьких детей, не так ли, Сэмюэль? Мы от них просто без ума, при условии, что они не мешают другим постояльцам, не так ли?
На что Олли ничего не ответил, просто опустил голову и пробормотал: «Да, хорошо, до завтра», – как человек, уличенный в чем-то постыдном, и поднялся в свою комнату, чтобы мерить ее шагами, очень тихо, не желая кому-то мешать, в этом был весь Олли. Наконец шаги прекратились, и она услышала, как скрипнуло кресло, поняла, что он взял одну из книг, лежащих на полу, хотя она и поставила ему книжный шкаф, книг по юриспруденции, этике, магии на иностранных языках. Они лежали раскрытыми, обложками вверх, или с заложенными между страниц обрывками бумаги. Иной раз ее передергивало от одной мысли о том, какой коктейль идей, должно быть, смешивается в его голове от прочтения столь разнообразной литературы.
А его загулы, пока только три, просто пугали своей подконтрольностью. О, у нее и раньше были постояльцы, любившие приложиться к бутылке. Иной раз она прикладывалась вместе с ними, по-дружески, чтобы вовремя их остановить. Но никогда раньше такси не приезжало на заре, не останавливалось в двадцати ярдах, чтобы никого не разбудить, никогда раньше ей не приходилось встречать у двери огромную шестифутовую тушу в неизменном пальто и берете, натянутом на лоб, с чрезвычайной осторожностью поднимаемую по ступеням таксистом. И всегда он вытаскивал из кармана бумажник, совал таксисту двадцатку, шептал: «Извините, Элси», поднимался на второй этаж практически без ее помощи, никого не потревожив, за исключением Сэмми, который дожидался его всю ночь. После таких загулов утром и во второй половине дня Оливер спал, о чем Элси судила по отсутствию скрипа кресла, звука шагов и спускаемой в туалете воды. А когда она заглядывала к нему, вроде бы с тем, чтобы принести чашку чая, стучала в дверь спальни, не получала ответа, но все равно открывала дверь, то находила его не в кровати, а на полу, лежащим на боку, все в том же пальто, с подтянутыми к животу коленями, чисто ребенок, и широко раскрытыми глазами, уставившимися в стену.
– Спасибо, Элси. Если вас не затруднит, поставьте на стол, – говорил он, словно еще не насмотрелся на стену. Она ставила. Уходила, спускалась вниз и начинала гадать, не вызвать ли доктора. Не вызывала ни в первый раз, ни в последующие.
Что его мучило? Развод? Бывшая жена была, с какой стороны ни посмотри, шлюхой, да еще и неврастеничкой, так что избавление от нее следовало полагать счастьем. Какую же боль он пытался заглушить спиртным, загоняя ее все глубже? Вот тут мысли Элси вернулись, а в последнее время это случалось часто, к ужасному часу, который ей пришлось пережить три недели тому назад, когда она уже поверила, что Сэмми не миновать исправительной колонии, а то и хуже, но так кстати появившийся Оливер спас и ее, и сына. «Я никогда не смогу отблагодарить его. Я бы сделала все, о чем бы он меня ни попросил сегодня или завтра».
Кэдгуит, так представился этот мужчина и в доказательство протянул визитную карточку: «П. Дж. Кэдгуит, региональный супервайзер, „Френдшип хоум маркетинг, Лимитед“, отделения – везде». «Окажи своим друзьям услугу, – тянулось понизу. – Заработай состояние, не выходя из дома». Он стоял на том самом месте, где сейчас стояла Элси, позвонив в дверь в десять часов вечера, и его напомаженные волосы и начищенные туфли блестели под светом фонаря.
– Я бы хотел поговорить с мистером Сэмюэлем Уотмором, если такое возможно, мадам. Он, часом, не ваш муж?
– Мой муж умер, – ответила Элси. – Сэмми – мой сын. Что вам угодно?
Здесь она допустила первую ошибку, да только поняла это слишком поздно. Ей следовало сказать, что Джек в пабе и вернется с минуты на минуту. Ей следовало сказать, что Джек задаст ему хорошую трепку, если он посмеет сунуть свой грязный нос в ее дом. Ей следовало захлопнуть перед ним дверь, Олли потом указал, что именно так и надо было поступить вместо того, чтобы позволить Кэдгуиту пройти мимо нее в холл, да еще и самой крикнуть: «Сэмми, где ты, дорогой, тебя хочет видеть какой-то джентльмен», – за долю секунды до того, как увидела сына через приоткрытую дверь гостиной: на животе, крепко зажмурившись, тот пытался заползти за диван. А потом – только отрывочные воспоминания, цельной картины не складывалось.
Сэмми посреди гостиной, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами, качающий головой, но говорящий «да». Миссис Уотмор, шепчущая: «Сэмми». Кэдгуит с гордо вскинутым, будто у императора подбородком: «Где? Покажи мне, где?» Сэмми, засунувший руку в кувшинчик из-под имбиря, где он прятал ключ. Элси с Сэмми и Кэдгуитом в сарае Джека, где Джек и Сэмми вместе мастерили модели кораблей, когда Джек возвращался из плавания, испанские галеоны, ялы, баркасы, все вручную, без единой покупной детали. Занятие это Сэмми обожал, поэтому после смерти Джека приходил в сарай и грустил, пока Элси не решила, что пользы от этого сыну никакой, только вред, и не заперла сарай на ключ в надежде помочь Сэмми сжиться с потерей отца. Сэмми, открывающий один за другим ящики стоявших в сарае шкафов, в которых и лежали образцы товаров от «Френдшип хоум маркетинг, Ли-митед», отделения – везде. Окажи своим друзьям услугу. Заработай состояние, не выходя из дома». Да только Сэмми никому не оказывал услуг и не заработал ни пенни. Он записался в агенты-распространители и аккуратно складывал все, что ему присылали, стараясь заменить этими сокровищами погибшего отца, а может, это был его подарок отцу: бижутерия, вечные часы, норвежские шерстяные водолазки, пластиковые линзы, увеличивающие размер экрана телевизора, дезодоранты, лаки для волос, карманные калькуляторы, дамы и господа в деревянных шале, которые выходили из дома как при солнце, так и в дождь… всего на одну тысячу семьсот тридцать фунтов, как скрупулезно подсчитал мистер Кэдгуит, когда они вернулись в гостиную, а с учетом процентов, упущенной выгоды, его времени, потраченного на приезд в Абботс-Ки, одна тысяча восемьсот пятьдесят фунтов, но из дружеских чувств, которыми он проникся и к Сэмми, и к Элси, мистер Кэдгуит соглашался взять одну тысячу восемьсот фунтов наличными сразу или получать по сто фунтов двадцать четыре месяца, с немедленным первым платежом.
У Элси просто не укладывалось в голове, что Сэмми додумался до такого и все проделал, без чьей-либо помощи заполнил всю необходимую документацию, придумал новую дату рождения и расписался, как взрослый, но ему это удалось, потому что мистер Кэдгуит привез с собой все бумаги, отпечатанные типографским способом, сложенные в официального вида коричневый конверт с пуговицей и петелькой: контракт, подписанный Сэмми, в котором тот указал, что ему сорок пять лет, в этом возрасте погиб Джек, впечатляющий бланк «Торжественного обещания оплаты заказов», со львами в углах для большей торжественности. И Элси подписала бы все бумаги, отдала бы в залог и «Клуб», и все, что угодно, лишь бы снять Сэмми с крючка, если бы, слава тебе, господи, не открылась дверь и через порог не переступил вернувшийся после последнего в этот день выступления Олли, как всегда, в берете и длинном, до пола, сером пальто. Увидел сидящего на диване Сэмми, мертвого, пусть и с открытыми глазами, и ее… Она думала, что после смерти Джека уже никогда не заплачет, но, как выяснилось, ошибалась.
Прежде всего Олли прочитал все бумаги, медленно, морща нос, потирая его, хмурясь, словно человек, который знает, о чем речь, и которому определенно не нравится то, что он видит перед собой. Кэдгуит молча наблюдал. Прочитав все до конца, по-прежнему хмурясь, он вернулся к началу и, читая на этот раз, похоже, весь подобрался, напрягся, сгруппировался, как случается с мужчинами, когда они готовятся к решительной схватке. Она, как зачарованная, наблюдала за этим перевоплощением, совсем как в фильме, который так нравился и ей и Сэмми, где шотландский герой выходит из пещеры в полном вооружении, и ты понимаешь, что вот он, спаситель, хотя это было ясно с первого кадра. И Кэдгуит, наверное, что-то почувствовал, потому что, когда Олли принялся читать контракт в третий раз, контракт, а потом и «Торжественное обещание оплаты заказов», уверенности в нем заметно поубавилось.
– Покажите мне заказы, – приказал Олли, и Кэдгуит показал ему заказы, многие, многие страницы, с процентами и итоговой суммой в нижней части каждой. Олли внимательно ознакомился и с заказами. Среди цифр он чувствовал себя уверенно, совсем как бухгалтеры и банкиры, воспринимал их с той же легкостью, что и слова.
– У вас нет ни единого шанса, – сказал он Кэдгуиту. – Контракт – бред сивой кобылы, счета – чушь, Сэм – несовершеннолетний, а вы – преступник. Забирайте свои бумажки и проваливайте.
И, разумеется, габариты Олли впечатляли так же, как голос, если он не говорил с вами сквозь клок ваты, сильный, строгий, командный, присущий героям судебных мелодрам. И глаза тоже, если он смотрел прямо перед собой, а не в пол. Злые глаза. Глаза бедняка-ирландца после длительного тюремного заключения за проступок, который он не совершал. У двери он что-то сказал Кэдгуиту, отчего тот ретировался еще быстрее. Элси слов не разобрала в отличие от Сэмми, который в последующие недели, пока приходил в себя, повторял их снова и снова, словно они придавали ему сил, стали его девизом: «Если ты еще раз появишься здесь, я сломаю твою тонкую грязную шею». Слова эти Олли произнес тихо, размеренно, без эмоций, не угроза, а информация, но именно они помогли Сэмми забыть о случившемся, как забывают о страшном сне. И все время, которое Сэмми и Олли провели в сарае, пакуя собранные там сокровища для отправки «Френдшип хоум маркетинг», Сэмми повторял, подбадривая себя: «Если ты еще раз появишься здесь, я сломаю твою тонкую грязную шею». Как молитву надежды.
– Сейчас я не могу говорить с ним, спасибо, Элси. Боюсь, это неудобно, – ответил он, как всегда, безупречно-вежливо из тени, отбрасываемой беретом. Потом потянулся, выгнув спину, высоко подняв руки, вскинув подбородок, словно гвардеец, вставший по стойке «смирно». На мгновение застыл, огромного роста, невероятной ширины, на его фоне пигмеем казался не только Сэмми и минивэн, выкрашенный в ярко-красный цвет, с надписью «ВОЛШЕБНЫЙ АВТОБУС ДЯДЮШКИ ОЛЛИ» в розовом круге на борту. Круг этот потерял форму, а буквы кое– Где облупились, спасибо вандалам и неловким парковкам.
– В час мы выступаем в Тайднмауте, в три – в Торки, – объяснил он, каким-то чудом втискиваясь на сиденье водителя. Сэмми уже устроился рядом, с красным мячом, о который бился лбом, с нетерпением ожидая отъезда. – А в шесть – в Спас-армии. – Двигатель кашлянул, но не завелся. – Они хотят эту чертову «Угадай, где?», – добавил он, перекрывая разочарованный вскрик Сэмми.
Оливер повернул ключ зажигания второй раз с тем же результатом. «Он опять залил свечи, – подумала Элси. – Черт, да он опоздает на собственные похороны».
– Если мы не сыграем в «Угадай, где?», день пройдет зря, не так ли, Сэмми? – С третьим поворотом ключа двигатель таки завелся. – Пока, Элси. Скажи, что я позвоню ему завтра, пожалуйста. Утром. До работы. И перестань биться головой об мяч, – последнее уже относилось к Сэмми. – Это глупо.
– Сэмми, дорогой, прошу тебя, ткни локтем в ребра Олли и, пожалуйста, скажи ему, что его зовут к телефону. Он, как всегда, спит на ходу. К телефону в холле, Олли! Мистер Тугуд из банка. Насчет того, что надо подписать какие-то обычные документы, но срочно. Говорил он очень вежливо и галантно, чего обычно за ним не замечается, поэтому, пожалуйста, не порти ему настроение, а не то он опять срежет мне кредит по текущему счету. – Она ждала, заранее прощая ему задержку, потому что с Олли по другому не бывало. «Ничего не доходит до него, – думала она, – если он внутри себя. Он бы не услышал меня, будь я даже сиреной воздушной тревоги». – Сэмми сам закончит погрузку, не так ли, Сэмюэль? Конечно, ты все погрузишь, – добавила она, чтобы подтолкнуть Оливера к действию.
Вновь она ждала, но внизу ничего не менялось. Выражение полного лица Оливера, затененного беретом, какие обычно носят продавцы лука, фирменным элементом его наряда, не оставляло сомнений в том, что сейчас он сосредоточен исключительно на погрузке. И существовал для него лишь очередной черный чемодан, который он передавал забравшемуся в минивэн Сэмми. «Два сапога пара, – думала она, наблюдая, как Сэмми возится с чемоданом. – После смерти отца он стал еще более медлительным, хотя и раньше не отличался шустростью. Все для них – проблема. Можно подумать, что они отправляются в Монте-Карло, а не в соседний квартал». Рядом с чемоданами разных размеров из кожзаменителя, типичными для коммивояжеров, лежал надутый красный мяч диаметром в два фута.
– Он же не любопытствует: «Где наш Олли?» Совсем нет, – упорствовала она, предчувствуя, что банковский менеджер уже бросил трубку. – Он сказал: «Будьте так любезны, позовите, пожалуйста, к телефону мистера Оливера Хоторна». Ты не выиграл в лотерею, Олли? Только ты нам не скажешь, не так ли? В этом ты весь, такой сильный и молчаливый. Поставь этот чемодан, Сэмми. Олли поможет тебе, когда вернется, поговорив с мистером Тугудом. Поставь его. – Сжав пальцы в кулаки, она уперлась ими в бедра и еще больше возвысила голос в мнимом негодовании: – Оливер Хоторн! Мистер Тугуд – высокооплачиваемый сотрудник нашего банка. Мы не можем позволить ему слушать тишину за сто фунтов в час. В следующий раз он поднимет оплату своих услуг, и виноват в этом будешь ты.
Но к этому моменту под влиянием солнца и красоты весеннего дня мысли ее потекли в другом направлении, что часто случалось в присутствии Олли. Думала она о том, как выглядят они вместе, почти братья, пусть внешне такие разные: Олли огромный, как слон, в сером длинном пальто, которое он носил всегда, независимо от сезона, не обращая внимания на взгляды соседей и прохожих; Сэмми худой и длинноносый, как его отец, с шелковистой каштановой челкой и в кожаной летной куртке, подарок Олли на день рождения, которую Сэмми теперь практически не снимал.
Она помнила день, когда Олли впервые появился на пороге ее пансиона, упавший духом и здоровенный, в том самом пальто, с двухдневной щетиной на щеках и с одним маленьким чемоданчиком. В девять утра, она как раз убирала посуду после завтрака. «Могу я войти и пожить у вас?» – спрашивает он. Не «есть ли у вас комната, могу ли я на нее взглянуть, сколько вы берете за ночь?». Лишь «могу я войти и пожить у вас?». Словно потерявшийся ребенок. А на улице льет дождь, как может она оставить его на пороге? Они говорят о погоде, он восхищается буфетом красного дерева и часами из золоченой бронзы. Она показывает ему гостиную и столовую, знакомит с правилами проживания, ведет на второй этаж и открывает дверь комнаты семь с видом из окна на церковное кладбище, спрашивает, не нагонит ли оно на него депрессию. Нет, отвечает он, соседство покойников его не беспокоит. Элси, конечно же, о покойниках упоминать бы не стала после ухода мистера Уотмора, но им как-то удается посмеяться. Он говорит, что одним чемоданом дело не ограничится, будут другие, а также книги.
– И еще старый минивэн. Если он будет портить вид, я припаркую его где-нибудь подальше.
– Ничего портить он не будет, – твердо отвечает она. – В «Клубе» у нас все по-простому, мистер Хоторн, и я надеюсь, что так будет и дальше.
А в следующее мгновение он платит за месяц вперед, выкладывает на раковину четыреста фунтов, подарок небес, учитывая кредит по банковскому счету.
– Вы не в бегах, дорогой мой? – спрашивает она как бы в шутку, но не совсем, когда они спускаются вниз. Сначала на его лице отражается недоумение, потом он густо краснеет. Но тут же, к ее облегчению, его губы расползаются в широченной улыбке, которая все улаживает.
– Нет, разумеется, нет, не от кого мне бегать, не так ли? – говорит он.
– А вот это Сэмми, – Элси указывает на приоткрытую дверь в гостиную, потому что Сэмми, как обычно, тихонько спустился вниз, чтобы посмотреть на нового постояльца.
– Выходи, Сэмми, тебя засекли.
Неделей позже Сэмми исполнилось десять лет, и он получил кожаную куртку, которая стоила никак не меньше пятидесяти фунтов. Элси ужасно разволновалась, потому что мужчины в нынешние дни встречаются всякие, какими бы обаятельными ни казались они на первый взгляд. Всю ночь она не сомкнула глаз, пытаясь угадать, как поступил бы в такой ситуации ее бедный Джек, потому что Джек, проведя в море долгие годы, вычислял их сразу. Хвалился, что чуял их, как только они поднимались по трапу. Вот она и боялась, что Оливер – один из таких, а она не заметила очевидного. Наутро она уже собралась сказать Олли, чтобы тот отнес куртку туда, где ее купил, и, наверное, сказала бы, если бы не зацепилась языком с миссис Эггар из Глеварнона в очереди в кассу в « Сейфуэе». И к своему полному изумлению, узнала, что у Олли есть маленькая дочка по имени Кармен и бывшая жена, Хитер, никчемная медсестра из больницы «Фриборн», которая ложится под каждого, кто умеет пользоваться стетоскопом. Не говоря уже о роскошном доме на Шор-Хейтс, который он ей оставил полностью оплаченным. Да, от некоторых молодых женщин нынче просто тошнит, согласилась Элси с миссис Эггар.
– Почему вы не сказали мне, что вы – счастливый отец? – вечером упрекнула она Олли, испытывая облегчение (ее страхи были напрасными) и негодование (узнать такую сенсационную новость от конкурентки). – Мы любим маленьких детей, не так ли, Сэмюэль? Мы от них просто без ума, при условии, что они не мешают другим постояльцам, не так ли?
На что Олли ничего не ответил, просто опустил голову и пробормотал: «Да, хорошо, до завтра», – как человек, уличенный в чем-то постыдном, и поднялся в свою комнату, чтобы мерить ее шагами, очень тихо, не желая кому-то мешать, в этом был весь Олли. Наконец шаги прекратились, и она услышала, как скрипнуло кресло, поняла, что он взял одну из книг, лежащих на полу, хотя она и поставила ему книжный шкаф, книг по юриспруденции, этике, магии на иностранных языках. Они лежали раскрытыми, обложками вверх, или с заложенными между страниц обрывками бумаги. Иной раз ее передергивало от одной мысли о том, какой коктейль идей, должно быть, смешивается в его голове от прочтения столь разнообразной литературы.
А его загулы, пока только три, просто пугали своей подконтрольностью. О, у нее и раньше были постояльцы, любившие приложиться к бутылке. Иной раз она прикладывалась вместе с ними, по-дружески, чтобы вовремя их остановить. Но никогда раньше такси не приезжало на заре, не останавливалось в двадцати ярдах, чтобы никого не разбудить, никогда раньше ей не приходилось встречать у двери огромную шестифутовую тушу в неизменном пальто и берете, натянутом на лоб, с чрезвычайной осторожностью поднимаемую по ступеням таксистом. И всегда он вытаскивал из кармана бумажник, совал таксисту двадцатку, шептал: «Извините, Элси», поднимался на второй этаж практически без ее помощи, никого не потревожив, за исключением Сэмми, который дожидался его всю ночь. После таких загулов утром и во второй половине дня Оливер спал, о чем Элси судила по отсутствию скрипа кресла, звука шагов и спускаемой в туалете воды. А когда она заглядывала к нему, вроде бы с тем, чтобы принести чашку чая, стучала в дверь спальни, не получала ответа, но все равно открывала дверь, то находила его не в кровати, а на полу, лежащим на боку, все в том же пальто, с подтянутыми к животу коленями, чисто ребенок, и широко раскрытыми глазами, уставившимися в стену.
– Спасибо, Элси. Если вас не затруднит, поставьте на стол, – говорил он, словно еще не насмотрелся на стену. Она ставила. Уходила, спускалась вниз и начинала гадать, не вызвать ли доктора. Не вызывала ни в первый раз, ни в последующие.
Что его мучило? Развод? Бывшая жена была, с какой стороны ни посмотри, шлюхой, да еще и неврастеничкой, так что избавление от нее следовало полагать счастьем. Какую же боль он пытался заглушить спиртным, загоняя ее все глубже? Вот тут мысли Элси вернулись, а в последнее время это случалось часто, к ужасному часу, который ей пришлось пережить три недели тому назад, когда она уже поверила, что Сэмми не миновать исправительной колонии, а то и хуже, но так кстати появившийся Оливер спас и ее, и сына. «Я никогда не смогу отблагодарить его. Я бы сделала все, о чем бы он меня ни попросил сегодня или завтра».
Кэдгуит, так представился этот мужчина и в доказательство протянул визитную карточку: «П. Дж. Кэдгуит, региональный супервайзер, „Френдшип хоум маркетинг, Лимитед“, отделения – везде». «Окажи своим друзьям услугу, – тянулось понизу. – Заработай состояние, не выходя из дома». Он стоял на том самом месте, где сейчас стояла Элси, позвонив в дверь в десять часов вечера, и его напомаженные волосы и начищенные туфли блестели под светом фонаря.
– Я бы хотел поговорить с мистером Сэмюэлем Уотмором, если такое возможно, мадам. Он, часом, не ваш муж?
– Мой муж умер, – ответила Элси. – Сэмми – мой сын. Что вам угодно?
Здесь она допустила первую ошибку, да только поняла это слишком поздно. Ей следовало сказать, что Джек в пабе и вернется с минуты на минуту. Ей следовало сказать, что Джек задаст ему хорошую трепку, если он посмеет сунуть свой грязный нос в ее дом. Ей следовало захлопнуть перед ним дверь, Олли потом указал, что именно так и надо было поступить вместо того, чтобы позволить Кэдгуиту пройти мимо нее в холл, да еще и самой крикнуть: «Сэмми, где ты, дорогой, тебя хочет видеть какой-то джентльмен», – за долю секунды до того, как увидела сына через приоткрытую дверь гостиной: на животе, крепко зажмурившись, тот пытался заползти за диван. А потом – только отрывочные воспоминания, цельной картины не складывалось.
Сэмми посреди гостиной, мертвенно-бледный, с закрытыми глазами, качающий головой, но говорящий «да». Миссис Уотмор, шепчущая: «Сэмми». Кэдгуит с гордо вскинутым, будто у императора подбородком: «Где? Покажи мне, где?» Сэмми, засунувший руку в кувшинчик из-под имбиря, где он прятал ключ. Элси с Сэмми и Кэдгуитом в сарае Джека, где Джек и Сэмми вместе мастерили модели кораблей, когда Джек возвращался из плавания, испанские галеоны, ялы, баркасы, все вручную, без единой покупной детали. Занятие это Сэмми обожал, поэтому после смерти Джека приходил в сарай и грустил, пока Элси не решила, что пользы от этого сыну никакой, только вред, и не заперла сарай на ключ в надежде помочь Сэмми сжиться с потерей отца. Сэмми, открывающий один за другим ящики стоявших в сарае шкафов, в которых и лежали образцы товаров от «Френдшип хоум маркетинг, Ли-митед», отделения – везде. Окажи своим друзьям услугу. Заработай состояние, не выходя из дома». Да только Сэмми никому не оказывал услуг и не заработал ни пенни. Он записался в агенты-распространители и аккуратно складывал все, что ему присылали, стараясь заменить этими сокровищами погибшего отца, а может, это был его подарок отцу: бижутерия, вечные часы, норвежские шерстяные водолазки, пластиковые линзы, увеличивающие размер экрана телевизора, дезодоранты, лаки для волос, карманные калькуляторы, дамы и господа в деревянных шале, которые выходили из дома как при солнце, так и в дождь… всего на одну тысячу семьсот тридцать фунтов, как скрупулезно подсчитал мистер Кэдгуит, когда они вернулись в гостиную, а с учетом процентов, упущенной выгоды, его времени, потраченного на приезд в Абботс-Ки, одна тысяча восемьсот пятьдесят фунтов, но из дружеских чувств, которыми он проникся и к Сэмми, и к Элси, мистер Кэдгуит соглашался взять одну тысячу восемьсот фунтов наличными сразу или получать по сто фунтов двадцать четыре месяца, с немедленным первым платежом.
У Элси просто не укладывалось в голове, что Сэмми додумался до такого и все проделал, без чьей-либо помощи заполнил всю необходимую документацию, придумал новую дату рождения и расписался, как взрослый, но ему это удалось, потому что мистер Кэдгуит привез с собой все бумаги, отпечатанные типографским способом, сложенные в официального вида коричневый конверт с пуговицей и петелькой: контракт, подписанный Сэмми, в котором тот указал, что ему сорок пять лет, в этом возрасте погиб Джек, впечатляющий бланк «Торжественного обещания оплаты заказов», со львами в углах для большей торжественности. И Элси подписала бы все бумаги, отдала бы в залог и «Клуб», и все, что угодно, лишь бы снять Сэмми с крючка, если бы, слава тебе, господи, не открылась дверь и через порог не переступил вернувшийся после последнего в этот день выступления Олли, как всегда, в берете и длинном, до пола, сером пальто. Увидел сидящего на диване Сэмми, мертвого, пусть и с открытыми глазами, и ее… Она думала, что после смерти Джека уже никогда не заплачет, но, как выяснилось, ошибалась.
Прежде всего Олли прочитал все бумаги, медленно, морща нос, потирая его, хмурясь, словно человек, который знает, о чем речь, и которому определенно не нравится то, что он видит перед собой. Кэдгуит молча наблюдал. Прочитав все до конца, по-прежнему хмурясь, он вернулся к началу и, читая на этот раз, похоже, весь подобрался, напрягся, сгруппировался, как случается с мужчинами, когда они готовятся к решительной схватке. Она, как зачарованная, наблюдала за этим перевоплощением, совсем как в фильме, который так нравился и ей и Сэмми, где шотландский герой выходит из пещеры в полном вооружении, и ты понимаешь, что вот он, спаситель, хотя это было ясно с первого кадра. И Кэдгуит, наверное, что-то почувствовал, потому что, когда Олли принялся читать контракт в третий раз, контракт, а потом и «Торжественное обещание оплаты заказов», уверенности в нем заметно поубавилось.
– Покажите мне заказы, – приказал Олли, и Кэдгуит показал ему заказы, многие, многие страницы, с процентами и итоговой суммой в нижней части каждой. Олли внимательно ознакомился и с заказами. Среди цифр он чувствовал себя уверенно, совсем как бухгалтеры и банкиры, воспринимал их с той же легкостью, что и слова.
– У вас нет ни единого шанса, – сказал он Кэдгуиту. – Контракт – бред сивой кобылы, счета – чушь, Сэм – несовершеннолетний, а вы – преступник. Забирайте свои бумажки и проваливайте.
И, разумеется, габариты Олли впечатляли так же, как голос, если он не говорил с вами сквозь клок ваты, сильный, строгий, командный, присущий героям судебных мелодрам. И глаза тоже, если он смотрел прямо перед собой, а не в пол. Злые глаза. Глаза бедняка-ирландца после длительного тюремного заключения за проступок, который он не совершал. У двери он что-то сказал Кэдгуиту, отчего тот ретировался еще быстрее. Элси слов не разобрала в отличие от Сэмми, который в последующие недели, пока приходил в себя, повторял их снова и снова, словно они придавали ему сил, стали его девизом: «Если ты еще раз появишься здесь, я сломаю твою тонкую грязную шею». Слова эти Олли произнес тихо, размеренно, без эмоций, не угроза, а информация, но именно они помогли Сэмми забыть о случившемся, как забывают о страшном сне. И все время, которое Сэмми и Олли провели в сарае, пакуя собранные там сокровища для отправки «Френдшип хоум маркетинг», Сэмми повторял, подбадривая себя: «Если ты еще раз появишься здесь, я сломаю твою тонкую грязную шею». Как молитву надежды.
* * *
Оливер наконец-то соблаговолил услышать ее.– Сейчас я не могу говорить с ним, спасибо, Элси. Боюсь, это неудобно, – ответил он, как всегда, безупречно-вежливо из тени, отбрасываемой беретом. Потом потянулся, выгнув спину, высоко подняв руки, вскинув подбородок, словно гвардеец, вставший по стойке «смирно». На мгновение застыл, огромного роста, невероятной ширины, на его фоне пигмеем казался не только Сэмми и минивэн, выкрашенный в ярко-красный цвет, с надписью «ВОЛШЕБНЫЙ АВТОБУС ДЯДЮШКИ ОЛЛИ» в розовом круге на борту. Круг этот потерял форму, а буквы кое– Где облупились, спасибо вандалам и неловким парковкам.
– В час мы выступаем в Тайднмауте, в три – в Торки, – объяснил он, каким-то чудом втискиваясь на сиденье водителя. Сэмми уже устроился рядом, с красным мячом, о который бился лбом, с нетерпением ожидая отъезда. – А в шесть – в Спас-армии. – Двигатель кашлянул, но не завелся. – Они хотят эту чертову «Угадай, где?», – добавил он, перекрывая разочарованный вскрик Сэмми.
Оливер повернул ключ зажигания второй раз с тем же результатом. «Он опять залил свечи, – подумала Элси. – Черт, да он опоздает на собственные похороны».
– Если мы не сыграем в «Угадай, где?», день пройдет зря, не так ли, Сэмми? – С третьим поворотом ключа двигатель таки завелся. – Пока, Элси. Скажи, что я позвоню ему завтра, пожалуйста. Утром. До работы. И перестань биться головой об мяч, – последнее уже относилось к Сэмми. – Это глупо.