Ле Джон. Сингл и Сингл

   – По прибытии вас встретят. Фоллбэк, ваш тамошний дядя.
   Аллилуйя! Это подарок!
   Вскочив на ноги, Агги бросила на столик деньги, в последний раз потрепала Аполлона по голове и, трепеща от радости, помчалась к терминалу регистрации пассажиров, вылетающих из Стамбула. По пути вспомнила про затвор и рожок от «Калашникова», и ей хватило ума выбросить их в урну до того, как отдать сумку на рентгеновский контроль. «Полиция раскроет еще один террористический акт», – подумала она, представив себе, какой поднимется шум, когда будет обнаружен этот «мусор».

* * *

   Брок поднялся на борт военно-транспортного самолета в аэропорту Нортолт с твердым убеждением, что всю мелочовку он делал хорошо, а вот все действительно важные дела провалил. Он арестовал Массингхэма, но Массингхэм никогда не был для него главной целью. Он распознал в Порлоке самое червивое яблоко, но ему недоставало улик, которые, представленные в суде, надолго упекли бы продажного полицейского за решетку. Для этого ему требовался Сингл, но шансы заполучить его живым Брок расценивал как нулевые. Утром он договорился с русскими: ему отдадут Сингла, если им достанутся Хобэн и Евгений. Однако Брок практически не сомневался, что Тайгера пристрелят до того, как он, Брок, попадет в Грузию, и на душе у него скребли кошки, потому что в решимости добраться до отца он послал на смерть сына. «Напрасно я отпускал его гак далеко, – говорил себе Брок. – Мне следовало ехать с ним, все время быть рядом».
   Понятное дело, вина лежала исключительно на нем. Как и Агги, он убеждал себя, что мог предусмотреть подобное развитие событий (Оливер открыто декларировал свои намерения), но проявил недопустимую медлительность и не принял необходимых мер предосторожности. «Я толкал, а Тайгер притягивал, и притяжение Тайгера оказалось сильнее моих толчков». Только неизбежность грядущего сражения успокаивала его, перспектива сойтись с противником лицом к лицу, благо место и время уже определились. Да, он шел на риск, для него лично операция могла закончиться трагически, но этот момент они с Лайлой подробно обговорили в присущей им иносказательной манере и пришли к выводу, что выбора у него просто нет.
   – Там будет один молодой человек, – часом раньше рассказывал он Лайле по телефону. – По моей вине он попал в передрягу, и я не уверен, что поступил правильно, подвергнув опасности его жизнь.
   – Да? А что с ним случилось, Нэт?
   – Видишь ли, он отправился на прогулку и не без моего содействия попал в дурную компанию.
   – Тогда ты должен пойти и вызволить его, не так ли, Нэт? Нельзя оставлять этого молодого человека одного.
   – Да, я знал, что ты дашь мне такой совет, Лайла, и я тебе благодарен. Потому что это не пустяковое дело.
   – Разумеется, нет. За пустяковые дела нет смысла и браться. Ты всегда все делал правильно, Нэт, с той поры, как я тебя знаю. Вот и сейчас не останавливайся, если тебе это не по душе. Иди и делай то, что считаешь нужным.
   Но ей хотелось обсудить с ним более важные проблемы, за что он и любил ее всем сердцем. Ветреная дочь начальницы почтового отделения сошлась с владельцем строительной фирмы Палмером, который бросил жену и детей. Лайла намеревалась при следующей встрече высказать молодому Палмеру пару теплых слов. Решила, что ради этого она готова съездить на строительную площадку. Что же касается почтмейстерши, так та подложила свою дочь под самого богатого мужчину в городке, а теперь сидит за пуленепробиваемым стеклом и делает вид, что ее это не касается…
   – Только будь осторожна, Лайла, – предупредил ее Брок. – Нынче молодые люди не столь уважительны к старшим, как в наше время.
   Группа захвата состояла из восьми человек. Иначе, как заявил Айден Белл, это не группа, а неуправляемая толпа, что создаст проблемы, когда они попадут в район боевых действий. Они сидели в салоне, трое напротив четверых, вооруженные, в боевой раскраске, в черной униформе командос, черных ботинках и вязаных шлемах. «Последний человек присоединится к нам в Тбилиси, когда будем менять борт», – сообщил им Белл, не упомянув, что этот человек – женщина. Брок и Белл устроились отдельно, как и положено командованию. На Броке были черные джинсы и летная куртка с нашивкой «Таможня Ее величества» на груди.
   От оружия он отказался. Лучше смерть, чем неизбежное служебное расследование, если бы он подстрелил кого-то из своих. Маркеры, нанесенные флуоресцентной краской на куртку Белла, показывали, что командир – он, но для того, чтобы их увидеть, требовались специальные очки. Ревя двигателями, самолет начал разбег, легко оторвался от земли, взмыл в облака.
   – Грязную работу делаем мы, – напомнил Белл Броку. – А вот светские беседы – по твоей части.

Глава 20

   Первым, что бросилось в глаза Оливеру, оказавшемуся в компании двух молодых парней, которые встретили его у вертолета, были тракторы. Желтые сельскохозяйственные тракторы. «Если мне понадобится трактор-другой, – игриво подумал он, – я всегда смогу позаимствовать их в Вифлееме, никто и не заметит». Мыслями он старался сосредоточиться на внешнем мире, отрезав внутренний. Поклялся, что не заглянет в последний. Пока они летели, он восхищался горными красотами. Когда приземлялись – деревнями, долиной-крестом, золотым отсветом на снежных вершинах. На земле – тракторами. «Смотри на все, что тебе нравится, – говорил он себе, – как можно дольше. Смотри наружу – не внутрь».
   Брошенные тракторы. Тракторы для строительства новых дорог, которые вдруг перестали быть дорогами и вновь превратились в поля. Тракторы для выравнивания земли под строительство домов, для рытья дренажных канав и создания ирригационных систем, тракторы для вывозки спиленного леса. Только новые дома не построили, трубы завезли, но не уложили в канавы, лес бросили там, где спилили. Тракторы, прилипшие к земле, словно мухи к ленте-липучке. Тракторы, задумчиво взирающие на поблескивающие снегом горные вершины. Стоящие без дела. Ни один не двигался, ни у одного даже не работал мотор. Брошенные у полей, на которых так и не посадили виноградную лозу, у недостроенных ирригационных систем. Наткнувшиеся на невидимые преграды. Оставшиеся без трактористов.
   Они пересекли железную дорогу. Сорняки обвили колесные пары товарняка. Козы бродили между спальными вагонами. «Там опасно, – говорила Зоя. – Если он посылает много денег, его терпят. В последнее время он не посылал много денег». Следовательно, там опасно. Из дверных проемов каменных домов местные жители со злобой смотрели на него. Его сопровождающие также не проявляли дружелюбия. Парень слева – возрастом постарше, со шрамом на лице. Справа – прихрамывал. У обоих – винтовки. Оба держались с таким видом, будто принадлежали к тайному обществу. Они вели его к дому Евгения, но незнакомым путем. Канавы, залитые водой, котлованы, обрушившиеся мостки блокировали прежнюю тропу. Коровы и овцы паслись между затихшими бетономешалками. Но крестьянский дом остался таким же, как он его и запомнил: вытертые ступени, дубовая веранда, широко открытые двери и знакомая темнота внутри. Хромоногий махнул рукой в сторону ступеней. Оливер поднялся на крыльцо, прислушиваясь к эху своих шагов, разносящемуся в вечернем воздухе. Постучал в открытую дверь, но ему никто не ответил. Вошел в темноту и замер. Ни голосов, ни запахов готовящейся Тинатин еды. Только отдающая плесенью сладость, свидетельствующая о недавнем присутствии мертвых. Он различил кресло-качалку Тинатин, рога, из которых пьют вино, железную плиту. Каменный камин, над ним – портрет грустной старухи в гипсовой, с отколовшимися кусочками, раме. Он обернулся. Кошка спрыгнула с кресла-качалки и теперь выгибала спину, напоминая ему Джако. Сиамского кота Нади. Он позвал:
   – Тинатин? – Подождав: – Евгений?
   Медленно открылась дверь в дальней стене, и на пол легла полоса света заходящего солнца. По центру полосы он различил сгорбленную тень гоблина. За ней появился и сам Евгений, прозрачный, бестелесный, такого Оливер не мог себе и представить, в домашних шлепанцах, в вязаной мешковатой кофте, опирающийся на палку. Каштановые волосы уступили место седой щетине, серебристой пылью спускающейся на щеки и подбородок. Глаза, которые четыре года назад весело поблескивали из-под пушистых ресниц, превратились в черные дыры. А за спиной Евгения, то ли слуга, то ли дьявол, возник ничуть не изменившийся Аликс Хобэн в белом пиджаке, темно-синих брюках, с сотовым телефоном, болтающимся на руке, словно барсетка. И возможно, как и утверждала Зоя, он действительно был дьяволом, потому что, как дьявол, не отбрасывал тени, если, конечно, его тень не поглощалась полностью тенью гоблина-Евгения.
   Евгений заговорил первым, и вот голос его остался таким же твердым и сильным, как прежде.
   – Что ты здесь делаешь, Почтальон? Зря ты пришел сюда. Ты ошибся адресом. Отправляйся домой. – И уже начал поворачиваться к Хобэну, чтобы отдать приказ, но не успел, потому что Оливер заговорил:
   – Я пришел, чтобы найти моего отца, Евгений. Моего другого отца. Он здесь?
   – Здесь.
   – Жив?
   – Жив. Его не застрелили. Еще не застрелили.
   – Тогда ты позволишь поздороваться с тобой? И Оливер смело шагнул к нему, простирая руки, чтобы обняться с хозяином. И Евгений уже собрался все простить, прошептал: «Добро пожаловать», – начал поднимать руки, но поймал взгляд Хобэна и опустил их. Шаркая ногами, подался назад, предлагая Оливеру войти. Оливер не стал просить себя дважды, безмерно радуясь тому, что Тайгер жив, переступил порог и, улыбаясь, оглядывал знакомую обстановку, пока его взгляд не упал на Тинатин, постаревшую на тридцать лет. Она сидела на стуле с высокой спинкой, руки ее сжимали на коленях крест, другой крест висел у нее на шее, вместе с иконкой, на которой младенец Христос сосал прикрытую грудь Его матери. Оливер опустился рядом с ней на колено, взял ее руку. Перед тем как наклониться, чтобы поцеловать ее, заметил, как высохло лицо Тинатин. Новые морщины, вертикальные и диагональные, пересекали лоб, спускались по щекам.
   – Где ты был, Оливер?
   – Прятался.
   – От кого?
   – От себя.
   Он услышал щелчок и обернулся. Стоя у приоткрытой двери черного хода, Хобэн мотнул головой, не отрывая взгляда от Оливера, приглашая его следовать за собой.
   – Ты пойдешь с ним, – приказал Евгений.
   Не отставая от Хобэна, Оливер пересек двор. Они подошли к каменной конюшне. Вход охраняли два вооруженных парня, такие же неулыбчивые, как те, что привели его в дом. Дверь удерживали на месте поперечные деревянные брусья, заложенные в металлические гнезда по бокам двери.
   – Жаль, что ты не успел к похоронам, – заметил Хобэн. – Как ты нашел это место? Тебя послала Зоя?
   – Никто меня не посылал.
   – Эта женщина не может и пяти минут удержать язык за зубами. Ты пригласил сюда кого-нибудь еще?
   – Нет.
   – Если пригласил, мы убьем твоего отца, а потом и тебя. Я лично приму в этом участие.
   – Я уверен, что примешь.
   – Ты ее трахнул?
   – Нет.
   – В этот раз, значит, нет? – Хобэн постучал в дверь. – Кто-нибудь дома? Мистер Тайгер, сэр, мы привели к вам гостя.
   К этому времени Оливер протиснулся мимо Хобэна и с помощью охранников вытащил из гнезд брусья-запоры. Толкнул дверь, с силой пнул ее, она подалась. Крикнул: «Отец!» – и вошел, вдыхая сладкий запах сена и лошадей. Услышал тихий вскрик, словно кто-то проснулся, потом шуршание соломы. Она лежала во всех трех стойлах. На гвозде у последнего висело коричневое пальто реглан Тайгера, а он сам лежал на боку, совсем как Оливер, когда грустил, в черных носках, белых трусах и грязной синей рубашке от «Терн-булла и Ассера» с когда-то белым воротником, прижав колени к груди, обхватив их руками. Лицо Тайгера почернело от синяков, в опухших глазах стоял страх перед миром, в который его недавно забросила жизнь. Одна цепь сковывала ему ноги и руки, затем тянулась к железному кольцу, вбитому в столб. Он попытался встать, увидев приближающегося Оливера, ему это не удалось, но, падая на солому, он уже изготавливался ко второй попытке. Поэтому Оливер, вместо того чтобы сохранять дистанцию и не подавлять отца своими габаритами, сунул руки ему под мышки и поставил на ноги, отметив, как и Зоя, что он действительно очень маленький, а теперь еще и худой: под рубашкой от «Тернбулла и Ассера» остались только кожа да кости. Он смотрел на синюшное лицо отца, и чем-то оно напомнило ему лицо Джека, утонувшего мужа миссис Уотмор, хотя он видел его только на фотографиях. «Десять дней в воде, – как-то призналась она, – а потом меня вызвали в Плимут на опознание». Он подумал об искусственном дыхании рот в рот, которое приходилось делать людям, с которыми совсем не хотелось целоваться. Подумал об умершем брате Джеффри. Задался вопросом, а каково человеку, которому принадлежали «Соловьи», пентхауз и «Роллс-Ройс», сидеть в стойле со скованными руками и ногами, без красивого вида из окна и секретаря.
   – Я видел Надю, – он чувствовал, что должен сообщить отцу хоть какие-то новости. – Она просит передать, что по-прежнему любит тебя.
   Он понятия не имел, почему решил начать именно с этого, но Тайгер, вот чего он не ожидал, прижался к нему, и вроде бы они даже поцеловались, после чего сразу отстранился и торопливо проговорил, конечно же, для Хобэна:
   – Они тебя быстро нашли, не так ли? В Гонконге или где?
   – Да. Нашли. В Гонконге.
   – Я не знал, где ты будешь. Тебе не сидится на месте. Я даже не знаю, когда ты учишься, а когда занимаешься бизнесом. Полагаю, такая жизненная активность – это прерогатива молодых.
   – Мне следовало чаще давать о себе знать, – ответил Оливер. И добавил, повернувшись к Хобэну: – Сними цепь. Мой отец идет с нами в дом. – Заметив самодовольную ухмылку Хобэна, взял за плечо и под настороженными взглядами охранников отвел в сторону, чтобы никто не мог слышать его слов. – Ты по уши в дерьме, Аликс. – Убедительность его тона базировалась исключительно на блефе и ни на чем не основанных предположениях. – Конрад собирается во всем признаться швейцарской полиции, Мирски заключает сделку с турками, Массингхэм ушел в глубокое подполье, а вот ты фигурируешь в списках разыскиваемых преступников как человек, застреливший Альфреда Уинзера. Не думаю, что тебе есть смысл проливать еще чью-то кровь. Возможно, мой отец и я – единственные фишки, на которые ты можешь сыграть.
   – А какова твоя роль в этой комедии, Почтальон?
   – Я – паршивый осведомитель. Я выдал вас британским властям четыре года тому назад. Я предал моего отца, Евгения и всю компанию. Просто мои хозяева очень уж долго затачивали нож. Но до тебя они доберутся очень даже скоро, это я могу обещать.
   Возникла пауза: Хобэн консультировался с Евгением, потом он дал приказ охраннику отомкнуть цепь и наблюдал, как Оливер помогает отцу сполоснуться водой из ведра. Оливер пытался при этом вспомнить, помогал ли Тайгер умываться ему, когда он был маленьким, и решил, что такого просто не могло быть. Оливер принес костюм Тайгера, небрежно брошенный на сено, попытался хоть как-то привести его в порядок, прежде чем надеть на отца. За костюмом последовали туфли.
   В доме люди то ли пробуждались, то ли готовились отойти ко сну, во всяком случае, затеплилась хоть какая-то, но жизнь. Под скептическим взглядом Хобэна Оливер усадил отца в кресло у камина, Евгений сидел в таком же, камин их разделял, налил обоим по стакану вифлеемского вина из стоящего на столе кувшина. И хотя Евгений не желал признавать, что знает о присутствии Тайгера, предпочитая смотреть на языки пламени, по молчаливому согласию они синхронно поднесли стаканы к губам и сделали по глотку. Подчеркнуто игнорируя друг друга, они лишь явственнее показывали, что оба в курсе событий. Оливер же, наблюдая за ними, всеми силами старался поддержать это стремление к общению, каким бы искусственным оно ни было. И роль возвратившегося блудного сына он играл легко и непринужденно. Помогал Тинатин резать овощи, по ее указанию ставил и снимал с огня кастрюли и сковородки, приносил свечи, находил спички, расставлял на столе тарелки, раскладывал ножи, ложки, вилки. Спросил Евгения: «Евгений, я ставлю тарелку во главе стола? Так?» – и удостоился похвалы за свои хлопоты: «Спасибо, Почтальон». «Отец, осталось недолго, отведай колбасы, чтобы не умереть от голода». И Тайгер, пусть он и стыдился грязных ногтей, проснулся от его взгляда, взял кусочек, пожевал, заявил, что никогда в жизни не ел более вкусной колбасы. Попытался улыбнуться и, радуясь хоть частичному, но освобождению, начал приходить в себя, следя подбитым глазом за курсирующим по комнате Оливером.
   – Это место, как я понимаю, «Соловьи» Евгения, – обратился он к сыну. Из-за отсутствия переднего зуба он немного шепелявил.
   – Да, конечно, – согласился Оливер, раскладывая ножи.
   – Ты мог бы мне рассказать. Я понятия об этом не имел. Тебе следовало меня предупредить.
   – Я думал, что предупреждал.
   – Я не люблю, когда меня держат в неведении. Тут самое место паре пансионатов. Из отдельных бунгало. Пожалуй, даже четырем. В каждой долине.
   – Пожалуй. Четыре – хорошая идея.
   – И большой отель посередине с дискотекой и ночным клубом. И с олимпийским бассейном.
   – Для него там самое место.
   – Как я понимаю, вино ты пробовал, – сурово, несмотря на нехватку зуба.
   – Да, и не раз.
   – Хорошо. Что ты можешь о нем сказать?
   – Отличное вино. Я от него в восторге.
   – Естественно. Божественное вино. Я вижу здесь большой потенциал, Оливер. Я удивлен, что ты этого не заметил. Ты знаешь, я неравнодушен к продуктам питания и напиткам. Они идеально совмещаются с нашими интересами в индустрии отдыха. Ты видел все эти бездействующие тракторы?
   – Разумеется. – Оливер нарезал хлеб.
   – И что ты подумал, когда увидел их?
   – Мне стало грустно.
   – Тебе следовало подумать о твоем отце. Это та самая ситуация, в которой я чувствую себя как рыба в воде. Обесценившиеся акции, умирающие предприятия. Все, что ждет творческого подхода. Купить завод за бесценок, использовать для его возрождения современные методы управления, рационализировать инфраструктуру, оптимизировать число работающих, за три года поставить на ноги. Надо привлечь Рэнди, это его епархия.
   – Прекрасно.
   – Банкам это понравится.
   – Безусловно.
   – Хорошая еда, хорошее вино, хорошее обслуживание. Простые радости жизни. Именно к этому будет стремиться человечество в следующем тысячелетии. Или не так, Евгений? – Ответа не последовало, поэтому Тайгер вновь глотнул вина. – Я скажу Кэт, чтобы она включила его в винную карту. – Он вновь обращался к Оливеру. – Первоклассное каберне. Может, чуть больше терпкости, чем хотелось бы. – Маленький глоток. – Несколько лет в бутылке пойдут только на пользу. Но в одном ряду с лучшими винами, в этом нет ни малейших сомнений. – Еще глоток, короткое раздумье. – Одновременная дегустация нескольких марок. Вслепую. Кэт проделывает это превосходно. С этим могут сравниться лишь несколько сортов красных вин. Я прямо сейчас могу назвать двух-трех людей, которые полагают себя тонкими ценителями. Им оно наверняка понравится. – Еще глоток. Чмоканье губами. – Нам нужен дизайнер. У Кэт он есть. Нарисует превосходную этикетку, стилизует бутылку. Высокие горлышки всегда хорошо смотрятся. «Шате Аргонавт», как тебе такое название? Испанцам не понравится, это я могу сказать тебе сразу. – Он хохотнул. – Определенно не понравится.
   – Испанцев и спрашивать никто не будет. – Оливер оглянулся, продолжая накрывать на стол, Тайгера же словно прорвало.
   – Ответ истинного англичанина, сэр! На днях я как раз говорил об этом Гупте. Нет более наглого человека на земле, чем испанец, когда он на чем-то настаивает. Немцы, французы, итальянцы, с ними как-то проще. Не так ли, Евгений? – Нет ответа. – Они доставили нам много горя, эти испанцы. Не одно столетие портили кровь, доложу я вам. – Он вновь выпил, гордо выставил подбородок, вновь попытался поймать взгляд Евгения, но безуспешно. Нисколько не смутившись, хлопнул рукой по колену. – Господи, Евгений, я чуть не забыл! Тинатин, дорогая, тебя это очень порадует! За плохими новостями иной раз забываешь хорошие. Оливер стал отцом. У него очаровательная дочка, которую зовут Кармен… Подними с нами стакан, Евгений… Аликс, что-то ты весь вечер мрачен… Тинатин, дорогая… За Кармен Сингл… долгой ей жизни, здоровья и счастья… и процветания… Оливер, я поздравляю тебя. Отцовство тебе к лицу. Ты стал больше и лучше.
   «А вот ты ссохся, – подумал Оливер, вдруг разозлившись на отца за то, что он заговорил о его дочери. – Ты показал всем, что за душой у тебя ничего нет. Кроме зияющей пустоты. На пороге смерти тебе нечего продемонстрировать, кроме отупляющей тривиальности».
   Но в поведении Оливера эти мысли никак не проявляются. Он кивает, улыбается, чокается стаканом с Тинатин, но не с Хобэном или Евгением, курсирует между плитой, столом и двумя стариками у камина, сосредоточившись на поддержании атмосферы добрососедства. Только Хобэн, сидящий на скамье между двумя нахохлившимися охранниками, не выказывает желания поучаствовать в празднике. Но его мрачность не может обескуражить Оливера. Ничто не может. Фокусник ожил. Иллюзионист, танцор на яйцах, творец веселья откликнулся на зов зрителей. Оливер, звезда поливаемых дождем автобусных остановок, детских больниц, хостелов Армии спасения, распаковал свои черные чемоданы и давал представление, плата за которое – его жизнь и жизнь Тайгера. Пока Тинатин готовила, Евгений слушал вполуха и считал свои неудачи в языках пламени, а Хобэн и его дьяволы обдумывали сложившуюся ситуацию и гадали, что же делать дальше. Оливер знал своих зрителей. Сопереживал им, понимал их замешательство, их страх перед будущим. Он по себе знал, что в минуты отчаяния отдал бы все, что имел, за выступление паршивого фокусника с набивным енотом.
   Даже Евгений начал понемногу поддаваться его магии.
   – Почему ты не писал нам, Почтальон? – спросил он, по-прежнему сидя у камина, когда Оливер вновь наполнил его стакан. – Почему перестал учить наш любимый грузинский?
   На оба эти вопроса Оливер смиренно ответил, что он всего лишь человек, что не хранил верность, но теперь блудный сын осознал свои ошибки. И с обменом этими вроде бы невинными фразами нарастала иррациональность происходящего, все более напоминая иллюзию обыденной жизни. Тинатин приготовила еду, Оливер пригласил всех к столу, усадил Евгения, тот не протестовал, во главе. Какое-то время старик сидел, низко наклонив голову, уставившись в тарелку. Потом, словно вид пищи вдохнул в него силы, выпрямился, сжал кулаки, расправил широкую грудь, потребовал вина. И за вином Тинатин отправила Хобэна, не Оливера.
   – Что мне делать с тобой, Почтальон? – спросил Евгений, и в уголках его завалившихся глаз появились слезы. – Твой отец убил моего брата. Скажи мне!
   Но Оливер с подкупающей искренностью возразил ему:
   – Евгений, мне искренне жаль Михаила. Но мой отец его не убивал. Мой отец – не предатель, и я – не сын предателя. Я не понимаю, почему ты обращаешься с ним, как с животным. – Он бросил короткий взгляд на Хобэна, который бесстрастно сидел между своими телохранителями. И Оливер обратил внимание, что он более не говорит по сотовому телефону, и радостно подумал, что Хобэн лишился всех своих друзей. – Евгений, я думаю, мы должны насладиться твоим гостеприимством и уехать с твоим благословением, как только рассветет.
   И Евгений вроде бы расположен с пониманием отнестись к этому предложению Оливера, да только Тайгер, непривычный к тому, чтобы разговор шел без его участия, все портит.
   – Позвольте мне все прояснить, если ты не возражаешь Оливер. Наши хозяева, как я подозреваю, под влиянием нашего друга Аликса Хобэна придерживаются иного взгляда… Пожалуйста, не перебивай меня… С того момента, когда я добровольно отдал себя в их руки, они пытаются этим воспользоваться, чтобы решить два вопроса. Во-первых… пока я говорю, ничего не надо класть мне в тарелку, Оливер, спасибо тебе… Во-первых, хотят убедить меня переписать на них все мои активы, чего, собственно, они добиваются уже не один месяц. Во-вторых, хотят отомстить мне за смерть Михаила, придерживаясь абсолютно ошибочного мнения, будто я в паре с Массингхэмом все это устроил. Ни на ком… ни на сотрудниках моей фирмы, ни на членах моей семьи нет и малой толики вины за случившееся. Однако, как ты видишь сам, Оливер, моих слов никто не слышит. Я словно разговариваю с глухими.
   Эта тирада побуждает Хобэна повторить выдвинутые против Тайгера обвинения своим ужасным голосом, которому, однако, недостает привычной наглости.
   – Твой отец всех нас кинул, – заявляет Аликс. – Он сговорился с Массингхэмом. Он пошел на сделку с английскими секретными службами. Убийство Михаила – часть этой сделки. Евгений Иванович хочет отомстить и хочет вернуть свои деньги.
   И снова Тайгер бросается в бой, выдвигая Оливера на роль третейского судьи.
   – Это абсолютная чушь, Оливер. Ты не хуже моего знаешь, что я всегда считал Рэнди Массингхэма червивым яблоком, и если я виноват, то лишь в одном: я слишком долго терпел его. И ядро заговора не я и Массингхэм, а Массингхэм и Хобэн. Евгений, умоляю тебя, употреби свою власть…
   Но Оливер – уже не мальчик, взрослый мужчина – обрывает отца.
   – Скажи нам, Аликс, – вкрадчиво говорит он, не повышая голоса, – когда ты в последний раз ходил на футбол?