Страница:
– Он спросил, не я ли Профессор Теодор, я сказал, что да. Он представился и добавил: “Простите меня, Профессор, я пришел, чтобы убить вас гарротой или засадить в вас пулю с цианидом, но я не хочу этого делать, я ваш сторонник и приверженец. Я хочу вам сдаться и остаться на Западе”.
– Он говорил по-венгерски? – спросил я.
– Естественно.
– И вы пригласили его войти?
– Естественно.
Хелена возразила.
– Нет! Сначала Теодор позвал меня, – настояла она. До этого вечера я не слышал, чтобы она поправляла своего мужа. Теперь же она сделала это уже дважды за такое короткое время. – Он позвал меня и говорит: “Хелена, у нас гость”. Я говорю: “Хорошо”. Затем он провел Латци в дом. Я взяла у него плащ, повесила в холле, приготовила кофе. Вот как все произошло на самом деле.
– И торт, – сказал я. – Вы приготовили торт.
– Торт был уже готов.
– Вам было страшно? – спросил я, поскольку страха, как и чувства опасности, как раз и не хватало.
– Я была недовольна, я была шокирована, – ответила она. – Теперь я боюсь, да, я очень боюсь. Мы все боимся.
– А вы? – обратился я к Профессору.
Он снова пожал плечами, словно говоря: уж вам-то я бы излил душу в самую последнюю очередь.
– Почему бы вам не пройти со своей женой в кабинет? – сказал я.
Он было вознамерился спорить, но отказался от этой мысли. Два чужих друг другу человека, они вышли из комнаты рука об руку.
Я остался с Латци наедине. Я стоял, он сидел. Мюнхен может быть очень тихим городом. Даже в состоянии покоя Латци обворожительно мне улыбался. Его маленькие глазки все еще мигали, но прочесть по ним я ничего не мог. Он мне ободряюще кивнул, его улыбка стала еще шире. Он сказал: “Пожалуйста” – и поудобнее устроился в своем кресле. Я сделал жест, который понимает каждый среднеевропеец. Я вытянул руку ладонью вверх и потер большим пальцем кончик указательного. Все еще улыбаясь, он порылся во внутреннем кармане пиджака и вручил мне свои документы. Они были на имя Эгона Браубаха из Пассау, 1933 года рождения, художника по профессии. Никогда не видел никого менее похожего на баварского художника. Среди документов были западногерманский паспорт, водительское удостоверение и страховой полис. Мне показалось, что ни один из этих документов не был хоть сколько-нибудь убедительным. Как и его ботинки.
– Когда вы приехали в Германию?
– Сегодня днем, герр Доктор, сегодня днем, в пять часов.
– Откуда?
– Из Вены, извините. Из Вены, – повторил он, выпалив это на едином дыхании, словно отдавая мне в дар целый город, и крутанул тазом, очевидно, для того, чтобы сильнее подчеркнуть свое раболепство. – Я сел в первый утренний поезд на Мюнхен, герр Доктор.
– Во сколько?
– В восемь часов, сэр. Восьмичасовой поезд.
– Когда вы приехали в Австрию?
– Вчера, герр Доктор. Шел дождь, извините.
– Какие документы вы предъявили на австрийской границе?
– Мой венгерский паспорт. Ваше Превосходительство. В Вене мне выдали немецкие документы.
На его верхней губе выступили капли пота. По-немецки он говорил бегло, но с заметным балканским акцентом. Он сказал, что приехал поездом Будапешт – Вена. На дорогу хозяева дали ему холодную курицу да бутылку вина. А также превосходные соленые огурчики, Ваша Честь, и красный перец. Снова улыбочки. Приехав в Вену, он зарегистрировался в гостинице “Альтес Кайзер-рейх”, около вокзала, где для него была забронирована комната. Простая комната, простая гостиница, Ваше Превосходительство, но я и человек простой. Именно в гостиницу поздно вечером к нему пришел джентльмен, венгр, которого он раньше не видел. “Но, подозреваю, он был дипломатом, герр Доктор. Он был таким же запоминающимся, как и вы”. Этот господин дал ему деньги, документы, объяснил он, и набор, разложенный перед нами на столе.
– Где вы остановились в Мюнхене?
– В скромном пансионате на краю города, герр Доктор, – ответил он, улыбаясь с извинением. – Скорее в борделе. Да, это бордель. Одни мужчины, которые постоянно приходят и уходят. – Он сказал мне название этого пансионата, и у меня мелькнула мысль, что он собирается, кстати, порекомендовать мне и девочку.
– Это они приказали вам там остановиться?
– Из осторожности, герр Доктор. Для анонимности, извините.
– Там у вас остался багаж?
Он пожал плечами, как несчастный человек, совсем не так, как это делает Профессор.
– Зубная щетка, – сказал он. – Кое-какие вещички. Сумка, сэр. Все очень скромно.
Он сказал, что в Венгрии был профессиональным журналистом и занимался вопросами сельского хозяйства, но получал дополнительный доход, подрабатывая на тайную полицию, сначала в качестве информатора, а впоследствии – наемного убийцы. Он выполнил несколько поручений в самой Венгрии, но предпочел бы – пусть простит Его Превосходительство – не говорить об этом, пока не будет уверен в том, что на Западе его не станут за это преследовать. Профессор был его первым “заграничным” поручением, но мысль о том, чтобы его убить, оскорбляла его чувство приличия.
– Профессор, герр Доктор, человек широкомасштабный! С репутацией! Не какой-нибудь еврей или священник! И с какой стати я должен убивать такого человека? Господи боже мой, да я же приличный человек! У меня, видите ли, есть совесть!
– Расскажите, что вам было приказано сделать.
Все было несложно. Ему нужно было позвонить в дверь герра Профессора, сказали они, – он и позвонил. Было точно известно, что Профессор дома, поскольку по средам до девяти он давал частные уроки, сказали они. Профессор в самом деле был дома. Латци должен был назваться другом некоего Пали из Дебрецена. Он же взял на себя смелость таковым не представляться. Очутившись в доме, он должен был убить герра Профессора любым подходящим способом, но, по возможности, гарротой, поскольку это было надежно и бесшумно, хотя, как это ни прискорбно, существовала опасность обезглавливания. Нужно было убить и Хелену, сказали они, может, даже ее – сначала, в зависимости от того, кто откроет дверь, в общем, как получится. Именно на этот случай он и принес вторую гарроту. Нельзя быть уверенным, герр Доктор, пояснил он, что гарроту после ее использования можно высвободить. После этого он должен был позвонить в Бонн по определенному номеру, попросить Питера и сообщить, что “сегодня вечером Сюзи останется с друзьями”. “Сюзи” – это кличка Профессора для данной операции, Ваше Превосходительство. Это означало, что операция прошла успешно, хотя в данных обстоятельствах, герр Доктор, надо признать, что большого успеха не было. Смешок.
– Звонили отсюда? – спросил я.
– Точно так, из этого дома. Питеру, извините. Они отчаянные люди, герр Доктор. Они угрожают моей семье. Естественно, у меня нет выбора. У меня дочь. Они дали мне строгие указания: “Из дома Профессора позвонить Питеру”.
Это тоже меня удивило. Поскольку для тайной полиции Венгрии Профессор являлся западным агентом – вот уже в течение пятнадцати лет, – можно было бы предположить, что хозяева заинтересуются его телефонными разговорами.
– А что вам надо было делать в случае провала? – спросил я.
– Если задание не может быть выполнено – скажем, у герра Профессора гости или по какой-то причине его не окажется дома, – мне надо позвонить из автомата и сказать, что Сюзи отправляется домой.
– Из какого-то определенного автомата?
– Любой автомат подходит, герр Доктор, в случае невыполнения задания. Потом Питер может дать дальнейшие указания, а может и не дать. Если нет, то я сразу же возвращаюсь в Будапешт. Со временем Питер может сказать: “Завтра попробуйте снова”. Или же: “Попытайтесь послезавтра”. В этом случае все в руках Питера.
– Какой номер телефона в Бонне?
Он назвал его.
– Выложите содержимое ваших карманов.
Носовой платок цвета хаки, несколько плохо отпечатанных моментальных семейных фотографий, включая одну с изображением молодой девушки, вероятно его дочери, три презерватива восточноевропейского производства, початая пачка русских сигарет, расшатанный перочинный нож с открывалкой явно восточного производства, огрызок простого карандаша, 960 западногерманских марок, немного мелочи. Обратный железнодорожный билет второго класса Вена – Мюнхен – Вена. Никогда в жизни не видел, чтобы в карманах было так бедно. Неужели в венгерской Службе не было экспедиторов? Контролеров? О чем, черт возьми, они думали?
– И ваш плащ, – сказал я и проследил взглядом, как он пошел за ним в холл. Плащ был новый, с иголочки. В карманах пусто. Австрийский плащ хорошего качества – наверное, за него недешево заплатили в западной валюте.
– Вы купили его в Вене?
– Jawohl, герр Доктор. Дождь лил как из ведра, а мне нечего было надеть.
– Когда?
– Извините?
– На какие деньги?
– Извините?
Я обнаружил, что он довольно быстро мог вывести меня из равновесия.
– Вы сели в первый утренний поезд, правильно? Он ушел из Вены до открытия магазинов, так? А деньги вы получили только поздно вечером, когда к вам приходил венгерский дипломат. Так когда же вы купили плащ и чем за него расплатились? Или вы его украли? Так, что ли?
Сначала он нахмурился, а потом снисходительно усмехнулся: я нарушил правила хорошего тона. Стало ясно, что он меня прощает. Он великодушно простер ко мне руки.
– Я купил его прошлым вечером, герр Доктор! Когда приехал на вокзал! На мою собственную валюту, которую, естественно, привез с собой из Венгрии на покупки! Я не лгун! Извините!
– Вы сохранили чек?
Он глубокомысленно покачал головой: меня, мол, на мякине не проведешь.
– Сохранять чеки, герр Доктор? Никому не советую. Сохранять чеки – значит напрашиваться на вопрос о том, откуда у вас взялись деньги. Чек – как шпион у вас в кармане, извините.
Слишком много извинений, подумал я, высвобождаясь из-под чар его великолепной улыбки. Слишком много ответов в одном абзаце. Все мои инстинкты были за то, чтобы никому и ничему не доверять в истории, которую мне рассказывали. Дело было даже не столько в небрежности плана убийства, поколебавшей мою доверчивость – неправдоподобные документы, содержимое карманов, ботинки, – и даже не в том, что задание в основе своей было невероятным. Я уже навидался на своем веку неумело подготовленных советских вспомогательных операций, чтобы подобное дилетантство считать нормой. Что беспокоило меня в этих людях – так это неправдоподобие их поведения в моем присутствии: появлялось ощущение, что одна история у них приготовлена для меня, а другая для них самих; что меня прислали сюда для того, чтобы я выполнил какую-то функцию, и воля коллектива требует, чтобы я заткнулся и играл свою роль.
И все-таки в то же самое время я попал в западню. У меня не было ни выбора, ни времени, чтобы не принять за чистую монету то, что мне выдавали. Я находился в положении врача, который, несмотря на свои подозрения в том, что пациент симулирует, все же назначает курс лечения болезни. По законам игры Латци был призом. Не каждый день венгерский убийца, каким бы некомпетентным он ни был, просится остаться на Западе. Кроме того, над этим человеком висела серьезная угроза, поскольку нельзя было себе представить, что настолько важное убийство не сопровождалось отдельным наблюдением.
Если есть сомнения, говорится в руководстве, действуй по инструкции. Ведется ли наблюдение за домом? Надо было исходить из того, что да, хотя за таким домом, как этот, было нелегко вести наблюдение, поэтому его-то для Теодора и выбрали пятнадцать лет назад. Дом стоял в конце заросшего глухого переулка и задней стороной выходил на реку. В сад можно было проникнуть по заброшенной тропинке. Но главный вход был виден любому прохожему, и скорее всего те, кому надо, уже заметили, что Латци вошел внутрь.
Я поднялся наверх и из окна, выходящего на лестницу, внимательно исследовал дорогу. Соседние дома были погружены во мрак. Я не увидел никаких случайных машин или прохожих. Моя собственная машина была припаркована в соседнем переулке прямо у реки. Я вернулся в гостиную. Телефон стоял на книжной полке. Я дал Латци трубку и смотрел, как он набирает боннский номер. Его девичьи руки были влажны. Он услужливо повернул трубку в мою сторону, а вместе с ней повернулся и сам. От него пахло старым одеялом и русским табаком. Номер соединился, и я услышал сердитый мужской голос, ответивший по-немецки. Для того, кто ждет известия об убийстве, подумал я, ты очень хорошо делаешь вид, что не имеешь к этому никакого отношения.
Сильный акцент, скорее всего венгерский:
– Але? Да? Кто это?
Я кивнул Латци, чтобы он говорил.
– Добрый вечер, сэр. Мне нужно поговорить с господином Питером, пожалуйста.
– О чем?
– Извините, господин Питер? Я по личному делу.
– Что вы хотите?
– Это Питер?
– Ну, зовут меня Питер!
– Это в отношении Сюзи, господин Питер, – объяснил Латци, подмигнув в мою сторону. – Сюзи сегодня ночью домой не придет, господин Питер. Боюсь, что она останется у друзей. У хороших друзей. О ней позаботятся. Спокойной ночи, господин Питер.
Он хотел было положить трубку, но я задержал его руку и услышал ворчание то ли презрительное, то ли непонимающее, прежде чем на том конце повесили трубку.
Латци, очень довольный собой, улыбнулся мне.
– Хорошо играет, герр Доктор. Я сказал бы, настоящий профессионал. Прекрасный актер, вы согласны?
– Вы узнали голос?
– Нет, герр Доктор. Увы, голос мне незнаком.
Я толкнул дверь в кабинет. Профессор сидел за своим столом, положив перед собой кулаки. Хелена на жестком диванчике. Я почувствовал необходимость познакомить Профессора с причиной моего скептицизма. Я зашел в комнату, закрыв за собой дверь.
– Этот человек, Латци, как вы его называете, – преступник, – сказал я. – Или он что-то вроде самоуверенного ловкача, или зарвавшийся убийца, приехавший по фальшивым документам в Германию, чтобы убить вас и вашу жену. В любом случае вы вправе передать его в руки западногерманской полиции – и дело с концом. Выбирайте. Или вы оставите решение за нами? Так как?
К моему удивлению, он впервые за весь вечер встревожился по-настоящему. Вероятно, он не ожидал, что ему бросят вызов. Возможно, до его сознания дошло, что смерть его близка. Так или иначе, у меня создалось впечатление, что он придавал моему вопросу больше важности, чем я сам. Хелена отвела от меня глаза и тоже стала смотреть на него. Осуждающе. Как женщина, ожидающая расплаты.
– Делайте все, что считаете нужным, – проговорил он сквозь сжатые губы.
– Тогда вы должны делать то, что я скажу. Оба.
– Мы в этом деле вместе. Мы будем – да, будем вместе. Мы и были – вместе – много лет. Слишком много.
Я взглянул на Хелену.
– Мой муж ответит за это, – сказала она.
У меня не было времени размышлять над тайнами этого зловещего заявления.
– Тогда, пожалуйста, сложите кое-какие вещи на ночь и будьте готовы через пять минут у двери в сад, – сказал я, возвращаясь к Латци в гостиную.
Думаю, он стоял у двери, поскольку, когда я вошел, быстро отпрянул назад, всплеснул руками, поднеся их к подбородку, и лучезарно улыбнулся мне, спрашивая, что мне gefallig – что мне угодно.
– Вы когда-нибудь видели Профессора до сегодняшнего вечера?
– Нет, сэр. Только на фотографиях. Им везде можно любоваться. Настоящий аристократ.
– А его жену?
– Ее я знаю, сэр. Естественно.
– Откуда?
– Она когда-то была актрисой, герр Доктор, одной из лучших в Будапеште.
– И вы видели ее на сцене?
Снова пауза.
– Нет, сэр.
– Тогда где же?
Он попытался разгадать мои мысли. У меня было впечатление, что он размышляет, а не сказала ли она мне что-нибудь, чтобы в соответствии с этим он мог подогнать свои ответы.
– На театральных афишах, Ваше Превосходительство. Когда она была молодой, афиши с ее знаменитым лицом можно было увидеть на каждом углу. Все молодые мужчины были в нее влюблены – и я не был исключением.
– Где еще?
Он понял, что я ничего не знаю. И я увидел, что он это понял.
– Так печально, герр Доктор, говорить о женской внешности. Мужчина и до восьмидесяти может оставаться впечатляющим. Женщина же… – Он вздохнул.
Я подождал, пока он сложит свое оружие, затем все забрал себе. Зарядил револьвер пулями с мягкими головками. Пока я это делал, мне пришла в голову мысль.
– Когда я вошел сюда, ствол был пуст, а пули лежали на столе.
– Правильно, Ваше Превосходительство.
– Когда вы вынули пули из ствола? – спросил я.
– Прежде чем войти в дом. Чтобы продемонстрировать свои мирные намерения. Естественно.
– Естественно.
Пока мы шли в холл, я засунул револьвер за пояс.
– Если вам взбредет в голову бежать, я застрелю вас, – объяснил я ему и получил удовольствие, увидев, как тревожно забегали его глазки. По-видимому, профессиональные убийцы с большой неохотой принимают свое собственное лекарство.
Я бросил ему плащ и оглядел комнату в поисках еще каких-нибудь его вещей. Больше ничего не было. Я призвал их к тишине и повел всех троих в сад и дальше по тропинке к моей машине. Знаменитая актриса, подумал я, а в деле об этом – ни слова. Профессора с Хеленой я посадил назад, а Латци вперед, рядом с собой. Так мы просидели минут пять, пока я ждал, не появится ли хоть малейший признак того, что за нами наблюдают. Ничего. Я доехал до главной дороги и снова остановился. Ничего. Была уже полночь, и среди звезд появился молодой месяц. Я покрутил по городу, все время глядя в зеркало, а потом поехал в юго-западном направлении по автобану к Штарнбергерзее, где у нас имелся конспиративный дом для того, чтобы выслушивать и опрашивать транзитных джо. Он располагался на самом берегу озера, и персонал его состоял из двух длинноволосых чудес света грозного вида, которые достались нам в наследство от Лондонского отдела топтунов. Звали их Джеффри и Арнольд. К тому времени, как мы дошли до дома, Арнольд уже стоял, набычившись, в дверях. Одну руку он держал в кармане халата. Другая угрожающе лежала на боку.
– Это я, балда, – тихо сказал я.
Пока Арнольд сидел с Латци в гостиной, Джеффри проводил Профессора и его жену в их спальню. Я спустился в сад, в лодочный сарай, где мог наконец-то поговорить с Тоби Эстергази по телефону, который наверняка не прослушивался. Тоби был на удивление спокоен. Такое впечатление, будто он ожидал моего звонка.
На следующее утро Тоби прилетел в Мюнхен из Лондона первым же рейсом; в пальто из бобрика и кожаной шляпе наподобие котелка он был похож скорее на преуспевающего импресарио, чем на шпиона в опасности.
– Господи, Недайк! – вскричал он, обнимая меня, как блудный отец. – Слушай, ты прекрасно выглядишь! Поздравляю! Чтобы щечки порозовели, нужно всего ничего – небольшое возбуждение. Как, между прочим, Мейбл? Для тебя брак – все равно что для цветка вода.
Я вел машину медленно и старался говорить по возможности бесстрастно, делясь с ним плодами моих исследований за ту долгую ночь. Мне хотелось, чтобы к тому времени, как мы доедем до домика на озере, Тоби знал все, что знал я.
Ни американцы, ни западные немцы ничего не подозревают о существовании Латци, сказал я. Так же как и Лондон, сделал я вывод, поговорив с Тоби.
– Латци – абсолютно нетронутый лист бумаги, Нед, – согласился Тоби, одобрительно вздыхая всякий раз, когда глядел на проплывающий мимо пейзаж.
Не обнаружено никаких следов ни его баварской клички, ни любой другой клички, которую, как уверяет Латци, он имел во время своих “заданий” в самой Венгрии, сказал я.
Тоби опустил стекло, чтобы насладиться благоуханием полей.
Западногерманский паспорт Латци был фальшивым, решительно продолжал я, одним из серии, недавно выпущенной второсортным фальшивомонетчиком в Вене и проданной в частные руки.
Тоби даже несколько возмутился.
– Господи, да кто же покупает это дерьмо? – воскликнул он, когда мы проезжали мимо пары верховых лошадей, пасшихся в загоне около конюшни. – В наше время надежный паспорт по дешевке не купить. А с таким дерьмом можно угодить на полгода в вонючую тюрьму. – И он грустно покачал головой, словно его предостережением никто вовремя не воспользовался.
Я попал в самую точку. Номер телефона в Бонне принадлежал венгерскому военному атташе, сказал я, имя которого, конечно же, было записано как Питер. Было установлено, что он офицер венгерской разведки. Я позволил себе сдержанную иронию.
– Для нас, Тоби, это что-то новенькое, а? Шпион, в качестве клички пользующийся своим настоящим именем. О чем еще беспокоиться? Тебя зовут Тоби, поэтому мы будем держать это в тайне и вместо этого станем называть тебя Тоби. Потрясающе.
Но Тоби слишком уж был настроен наслаждаться перепавшим ему днем в Баварии, чтобы его могло расстроить значение моих слов.
– Поверь мне, Недайк, эти армейские парни – круглые идиоты. Венгерская военная разведка – то же самое, что и венгерская военная музыка, понимаешь, что я хочу сказать? На самом деле они просто выдувают ее из своих задниц.
Я продолжил свой рассказ. Я сказал, что западногерманская безопасность постоянно прослушивает телефон венгерского атташе. Кассету с записью разговора Латци и Питера уже прислали ко мне в контору. Из чего я понял, что никаких открытий не было, разве только подтверждение того факта, что Питер оказался абсолютно не готовым к звонку. Прошлой ночью, сказал я, Питер никуда не звонил и никто не звонил ему, а также с крыши Венгерского посольства в Бонне не было засечено особого всплеска передачи дипломатических сообщений. Питер, однако, пожаловался в протокольный отдел западногерманского министерства иностранных дел на то, что его домашний телефон часто неправильно соединяет. Я предположил, что это не похоже на действия конспиратора. Тоби в этом был меньше уверен.
– Может, так, Нед, может, и не так, – сказал он, откинувшись назад на сиденье и покачав ладонью из стороны в сторону. – Человек считает, что его скомпрометировали? Может, он не настолько глуп и сначала подает официальную жалобу и заметает свои следы, почему бы нет?
Я выдал ему остальное. Я был настроен решительно. Описание мнимого дипломата в Вене, которое дал Латци, соответствовало описанию Лео Бакокса, секретаря по вопросам торговли, о котором, как и о Питере, было известно, что он офицер венгерской разведки, сказал я. Наш Братец Вагнер заполучил фотографию, чтобы мы позже показали ее Латци.
Имя Бакокса вызвало на устах Тоби довольную улыбку.
– Они и Лео сюда втянули? Послушай, Лео такой тщеславный, что шпионит только за герцогинями. – Он засмеялся с веселым недоверием. – Чтобы Лео вручал гарроты вонючему убийце в каком-то вшивом отеле? Не вешай мне лапшу на уши, Нед. Серьезно.
– Не я тебе об этом говорю, – сказал я. – А Латци.
Я сказал, что послал наконец Джеффри в мюнхенский бордель, чтобы оплатить счет Латци и забрать его сумку. Единственным интересным предметом в его багаже была пачка порнографических открыток.
– Напряжение, Нед, – великодушно объяснил Тоби. – Убить кого-то незнакомого в чужой стране – для этого нужна своя маленькая интимная компания. Понимаешь, о чем я?
Тоби не сообщил мне ничего такого – ни интимного, ни чего бы то ни было другого. Я-то думал, что он просидит всю ночь на телефоне, хотя, может, так оно и было. Но не для того, чтобы помочь моим расследованиям.
– Может, устроим сегодня вечеринку, – предложил он. – Гарри Палфри из Юридического отдела приведет с собой пару ребят из министерства иностранных дел. Гарри – хороший мужик. Англичанин до мозга костей.
Я был сбит с толку.
– Из какого отдела министерства иностранных дел? – спросил я. – Кто? Почему Палфри?
Но, как сказал бы Тоби, вопросы всегда безопасны, пока на них не ответишь. Мы приехали к домику на озере, когда Арнольд жарил яичницу с ветчиной. Профессор с Латци сидели с одного края стола. Хелена, вегетарианка, сидела с другого края и ела шоколад с орехами, который достала из сумочки.
Арнольд – худощавый блондин, волосы сзади стянуты в узел.
– У них тут произошла небольшая стычка, – осуждающе шепнул он мне по секрету, пока Тоби сжимал Профессора в объятиях. – У Профессора с его мадам был настоящий рукопашный бой. Не знаю, кто его начал и в чем причина, – не спрашивал.
– А Латци не ввязывался?
– Он было собрался, Нед, но я сказал ему, чтобы он не рыпался. Не люблю, когда кто-то встревает в отношения между мужем и женой, да и сам никогда этого не делаю.
Сейчас кажется, что разговоры в тот день напоминали запутанный менуэт, начавшийся в нашей скромной кухоньке и закончившийся при дворе Самого Всемогущего, а точнее – в зале американского Генерального консульства, где проходила двусторонняя конференция и с портретов благосклонно улыбались, вдохновляя наши усилия, президент Никсон и вице-президент Агню.
А что касается Тоби, то он, как я скоро понял, далеко не бездельничал, а построил себе целую программу, которую поэтапно воплощал в жизнь с проворством шпрехшталмейстера. На кухне, пока Хелена жевала свой шоколад с орехами, он снова прослушал всю историю, рассказанную Латци и Профессором. Я никогда раньше не видел Тоби в его настоящем венгерском обличье и даже удивился такому перевоплощению. Одним предложением он сбросил с себя противоестественный панцирь англосаксонской сдержанности и был снова среди своих. Глаза его загорелись. Он возгордился и выпятил грудь, словно гарцевал на параде.
– Нед, они говорят, что ты был просто потрясающ, – позвал он меня к столу в разгар всего этого. – Неприступная башня, говорят они, совершенно неприступная. Думаю, может, они выдвинут тебя на Нобелевскую премию!
– Он говорил по-венгерски? – спросил я.
– Естественно.
– И вы пригласили его войти?
– Естественно.
Хелена возразила.
– Нет! Сначала Теодор позвал меня, – настояла она. До этого вечера я не слышал, чтобы она поправляла своего мужа. Теперь же она сделала это уже дважды за такое короткое время. – Он позвал меня и говорит: “Хелена, у нас гость”. Я говорю: “Хорошо”. Затем он провел Латци в дом. Я взяла у него плащ, повесила в холле, приготовила кофе. Вот как все произошло на самом деле.
– И торт, – сказал я. – Вы приготовили торт.
– Торт был уже готов.
– Вам было страшно? – спросил я, поскольку страха, как и чувства опасности, как раз и не хватало.
– Я была недовольна, я была шокирована, – ответила она. – Теперь я боюсь, да, я очень боюсь. Мы все боимся.
– А вы? – обратился я к Профессору.
Он снова пожал плечами, словно говоря: уж вам-то я бы излил душу в самую последнюю очередь.
– Почему бы вам не пройти со своей женой в кабинет? – сказал я.
Он было вознамерился спорить, но отказался от этой мысли. Два чужих друг другу человека, они вышли из комнаты рука об руку.
Я остался с Латци наедине. Я стоял, он сидел. Мюнхен может быть очень тихим городом. Даже в состоянии покоя Латци обворожительно мне улыбался. Его маленькие глазки все еще мигали, но прочесть по ним я ничего не мог. Он мне ободряюще кивнул, его улыбка стала еще шире. Он сказал: “Пожалуйста” – и поудобнее устроился в своем кресле. Я сделал жест, который понимает каждый среднеевропеец. Я вытянул руку ладонью вверх и потер большим пальцем кончик указательного. Все еще улыбаясь, он порылся во внутреннем кармане пиджака и вручил мне свои документы. Они были на имя Эгона Браубаха из Пассау, 1933 года рождения, художника по профессии. Никогда не видел никого менее похожего на баварского художника. Среди документов были западногерманский паспорт, водительское удостоверение и страховой полис. Мне показалось, что ни один из этих документов не был хоть сколько-нибудь убедительным. Как и его ботинки.
– Когда вы приехали в Германию?
– Сегодня днем, герр Доктор, сегодня днем, в пять часов.
– Откуда?
– Из Вены, извините. Из Вены, – повторил он, выпалив это на едином дыхании, словно отдавая мне в дар целый город, и крутанул тазом, очевидно, для того, чтобы сильнее подчеркнуть свое раболепство. – Я сел в первый утренний поезд на Мюнхен, герр Доктор.
– Во сколько?
– В восемь часов, сэр. Восьмичасовой поезд.
– Когда вы приехали в Австрию?
– Вчера, герр Доктор. Шел дождь, извините.
– Какие документы вы предъявили на австрийской границе?
– Мой венгерский паспорт. Ваше Превосходительство. В Вене мне выдали немецкие документы.
На его верхней губе выступили капли пота. По-немецки он говорил бегло, но с заметным балканским акцентом. Он сказал, что приехал поездом Будапешт – Вена. На дорогу хозяева дали ему холодную курицу да бутылку вина. А также превосходные соленые огурчики, Ваша Честь, и красный перец. Снова улыбочки. Приехав в Вену, он зарегистрировался в гостинице “Альтес Кайзер-рейх”, около вокзала, где для него была забронирована комната. Простая комната, простая гостиница, Ваше Превосходительство, но я и человек простой. Именно в гостиницу поздно вечером к нему пришел джентльмен, венгр, которого он раньше не видел. “Но, подозреваю, он был дипломатом, герр Доктор. Он был таким же запоминающимся, как и вы”. Этот господин дал ему деньги, документы, объяснил он, и набор, разложенный перед нами на столе.
– Где вы остановились в Мюнхене?
– В скромном пансионате на краю города, герр Доктор, – ответил он, улыбаясь с извинением. – Скорее в борделе. Да, это бордель. Одни мужчины, которые постоянно приходят и уходят. – Он сказал мне название этого пансионата, и у меня мелькнула мысль, что он собирается, кстати, порекомендовать мне и девочку.
– Это они приказали вам там остановиться?
– Из осторожности, герр Доктор. Для анонимности, извините.
– Там у вас остался багаж?
Он пожал плечами, как несчастный человек, совсем не так, как это делает Профессор.
– Зубная щетка, – сказал он. – Кое-какие вещички. Сумка, сэр. Все очень скромно.
Он сказал, что в Венгрии был профессиональным журналистом и занимался вопросами сельского хозяйства, но получал дополнительный доход, подрабатывая на тайную полицию, сначала в качестве информатора, а впоследствии – наемного убийцы. Он выполнил несколько поручений в самой Венгрии, но предпочел бы – пусть простит Его Превосходительство – не говорить об этом, пока не будет уверен в том, что на Западе его не станут за это преследовать. Профессор был его первым “заграничным” поручением, но мысль о том, чтобы его убить, оскорбляла его чувство приличия.
– Профессор, герр Доктор, человек широкомасштабный! С репутацией! Не какой-нибудь еврей или священник! И с какой стати я должен убивать такого человека? Господи боже мой, да я же приличный человек! У меня, видите ли, есть совесть!
– Расскажите, что вам было приказано сделать.
Все было несложно. Ему нужно было позвонить в дверь герра Профессора, сказали они, – он и позвонил. Было точно известно, что Профессор дома, поскольку по средам до девяти он давал частные уроки, сказали они. Профессор в самом деле был дома. Латци должен был назваться другом некоего Пали из Дебрецена. Он же взял на себя смелость таковым не представляться. Очутившись в доме, он должен был убить герра Профессора любым подходящим способом, но, по возможности, гарротой, поскольку это было надежно и бесшумно, хотя, как это ни прискорбно, существовала опасность обезглавливания. Нужно было убить и Хелену, сказали они, может, даже ее – сначала, в зависимости от того, кто откроет дверь, в общем, как получится. Именно на этот случай он и принес вторую гарроту. Нельзя быть уверенным, герр Доктор, пояснил он, что гарроту после ее использования можно высвободить. После этого он должен был позвонить в Бонн по определенному номеру, попросить Питера и сообщить, что “сегодня вечером Сюзи останется с друзьями”. “Сюзи” – это кличка Профессора для данной операции, Ваше Превосходительство. Это означало, что операция прошла успешно, хотя в данных обстоятельствах, герр Доктор, надо признать, что большого успеха не было. Смешок.
– Звонили отсюда? – спросил я.
– Точно так, из этого дома. Питеру, извините. Они отчаянные люди, герр Доктор. Они угрожают моей семье. Естественно, у меня нет выбора. У меня дочь. Они дали мне строгие указания: “Из дома Профессора позвонить Питеру”.
Это тоже меня удивило. Поскольку для тайной полиции Венгрии Профессор являлся западным агентом – вот уже в течение пятнадцати лет, – можно было бы предположить, что хозяева заинтересуются его телефонными разговорами.
– А что вам надо было делать в случае провала? – спросил я.
– Если задание не может быть выполнено – скажем, у герра Профессора гости или по какой-то причине его не окажется дома, – мне надо позвонить из автомата и сказать, что Сюзи отправляется домой.
– Из какого-то определенного автомата?
– Любой автомат подходит, герр Доктор, в случае невыполнения задания. Потом Питер может дать дальнейшие указания, а может и не дать. Если нет, то я сразу же возвращаюсь в Будапешт. Со временем Питер может сказать: “Завтра попробуйте снова”. Или же: “Попытайтесь послезавтра”. В этом случае все в руках Питера.
– Какой номер телефона в Бонне?
Он назвал его.
– Выложите содержимое ваших карманов.
Носовой платок цвета хаки, несколько плохо отпечатанных моментальных семейных фотографий, включая одну с изображением молодой девушки, вероятно его дочери, три презерватива восточноевропейского производства, початая пачка русских сигарет, расшатанный перочинный нож с открывалкой явно восточного производства, огрызок простого карандаша, 960 западногерманских марок, немного мелочи. Обратный железнодорожный билет второго класса Вена – Мюнхен – Вена. Никогда в жизни не видел, чтобы в карманах было так бедно. Неужели в венгерской Службе не было экспедиторов? Контролеров? О чем, черт возьми, они думали?
– И ваш плащ, – сказал я и проследил взглядом, как он пошел за ним в холл. Плащ был новый, с иголочки. В карманах пусто. Австрийский плащ хорошего качества – наверное, за него недешево заплатили в западной валюте.
– Вы купили его в Вене?
– Jawohl, герр Доктор. Дождь лил как из ведра, а мне нечего было надеть.
– Когда?
– Извините?
– На какие деньги?
– Извините?
Я обнаружил, что он довольно быстро мог вывести меня из равновесия.
– Вы сели в первый утренний поезд, правильно? Он ушел из Вены до открытия магазинов, так? А деньги вы получили только поздно вечером, когда к вам приходил венгерский дипломат. Так когда же вы купили плащ и чем за него расплатились? Или вы его украли? Так, что ли?
Сначала он нахмурился, а потом снисходительно усмехнулся: я нарушил правила хорошего тона. Стало ясно, что он меня прощает. Он великодушно простер ко мне руки.
– Я купил его прошлым вечером, герр Доктор! Когда приехал на вокзал! На мою собственную валюту, которую, естественно, привез с собой из Венгрии на покупки! Я не лгун! Извините!
– Вы сохранили чек?
Он глубокомысленно покачал головой: меня, мол, на мякине не проведешь.
– Сохранять чеки, герр Доктор? Никому не советую. Сохранять чеки – значит напрашиваться на вопрос о том, откуда у вас взялись деньги. Чек – как шпион у вас в кармане, извините.
Слишком много извинений, подумал я, высвобождаясь из-под чар его великолепной улыбки. Слишком много ответов в одном абзаце. Все мои инстинкты были за то, чтобы никому и ничему не доверять в истории, которую мне рассказывали. Дело было даже не столько в небрежности плана убийства, поколебавшей мою доверчивость – неправдоподобные документы, содержимое карманов, ботинки, – и даже не в том, что задание в основе своей было невероятным. Я уже навидался на своем веку неумело подготовленных советских вспомогательных операций, чтобы подобное дилетантство считать нормой. Что беспокоило меня в этих людях – так это неправдоподобие их поведения в моем присутствии: появлялось ощущение, что одна история у них приготовлена для меня, а другая для них самих; что меня прислали сюда для того, чтобы я выполнил какую-то функцию, и воля коллектива требует, чтобы я заткнулся и играл свою роль.
И все-таки в то же самое время я попал в западню. У меня не было ни выбора, ни времени, чтобы не принять за чистую монету то, что мне выдавали. Я находился в положении врача, который, несмотря на свои подозрения в том, что пациент симулирует, все же назначает курс лечения болезни. По законам игры Латци был призом. Не каждый день венгерский убийца, каким бы некомпетентным он ни был, просится остаться на Западе. Кроме того, над этим человеком висела серьезная угроза, поскольку нельзя было себе представить, что настолько важное убийство не сопровождалось отдельным наблюдением.
Если есть сомнения, говорится в руководстве, действуй по инструкции. Ведется ли наблюдение за домом? Надо было исходить из того, что да, хотя за таким домом, как этот, было нелегко вести наблюдение, поэтому его-то для Теодора и выбрали пятнадцать лет назад. Дом стоял в конце заросшего глухого переулка и задней стороной выходил на реку. В сад можно было проникнуть по заброшенной тропинке. Но главный вход был виден любому прохожему, и скорее всего те, кому надо, уже заметили, что Латци вошел внутрь.
Я поднялся наверх и из окна, выходящего на лестницу, внимательно исследовал дорогу. Соседние дома были погружены во мрак. Я не увидел никаких случайных машин или прохожих. Моя собственная машина была припаркована в соседнем переулке прямо у реки. Я вернулся в гостиную. Телефон стоял на книжной полке. Я дал Латци трубку и смотрел, как он набирает боннский номер. Его девичьи руки были влажны. Он услужливо повернул трубку в мою сторону, а вместе с ней повернулся и сам. От него пахло старым одеялом и русским табаком. Номер соединился, и я услышал сердитый мужской голос, ответивший по-немецки. Для того, кто ждет известия об убийстве, подумал я, ты очень хорошо делаешь вид, что не имеешь к этому никакого отношения.
Сильный акцент, скорее всего венгерский:
– Але? Да? Кто это?
Я кивнул Латци, чтобы он говорил.
– Добрый вечер, сэр. Мне нужно поговорить с господином Питером, пожалуйста.
– О чем?
– Извините, господин Питер? Я по личному делу.
– Что вы хотите?
– Это Питер?
– Ну, зовут меня Питер!
– Это в отношении Сюзи, господин Питер, – объяснил Латци, подмигнув в мою сторону. – Сюзи сегодня ночью домой не придет, господин Питер. Боюсь, что она останется у друзей. У хороших друзей. О ней позаботятся. Спокойной ночи, господин Питер.
Он хотел было положить трубку, но я задержал его руку и услышал ворчание то ли презрительное, то ли непонимающее, прежде чем на том конце повесили трубку.
Латци, очень довольный собой, улыбнулся мне.
– Хорошо играет, герр Доктор. Я сказал бы, настоящий профессионал. Прекрасный актер, вы согласны?
– Вы узнали голос?
– Нет, герр Доктор. Увы, голос мне незнаком.
Я толкнул дверь в кабинет. Профессор сидел за своим столом, положив перед собой кулаки. Хелена на жестком диванчике. Я почувствовал необходимость познакомить Профессора с причиной моего скептицизма. Я зашел в комнату, закрыв за собой дверь.
– Этот человек, Латци, как вы его называете, – преступник, – сказал я. – Или он что-то вроде самоуверенного ловкача, или зарвавшийся убийца, приехавший по фальшивым документам в Германию, чтобы убить вас и вашу жену. В любом случае вы вправе передать его в руки западногерманской полиции – и дело с концом. Выбирайте. Или вы оставите решение за нами? Так как?
К моему удивлению, он впервые за весь вечер встревожился по-настоящему. Вероятно, он не ожидал, что ему бросят вызов. Возможно, до его сознания дошло, что смерть его близка. Так или иначе, у меня создалось впечатление, что он придавал моему вопросу больше важности, чем я сам. Хелена отвела от меня глаза и тоже стала смотреть на него. Осуждающе. Как женщина, ожидающая расплаты.
– Делайте все, что считаете нужным, – проговорил он сквозь сжатые губы.
– Тогда вы должны делать то, что я скажу. Оба.
– Мы в этом деле вместе. Мы будем – да, будем вместе. Мы и были – вместе – много лет. Слишком много.
Я взглянул на Хелену.
– Мой муж ответит за это, – сказала она.
У меня не было времени размышлять над тайнами этого зловещего заявления.
– Тогда, пожалуйста, сложите кое-какие вещи на ночь и будьте готовы через пять минут у двери в сад, – сказал я, возвращаясь к Латци в гостиную.
Думаю, он стоял у двери, поскольку, когда я вошел, быстро отпрянул назад, всплеснул руками, поднеся их к подбородку, и лучезарно улыбнулся мне, спрашивая, что мне gefallig – что мне угодно.
– Вы когда-нибудь видели Профессора до сегодняшнего вечера?
– Нет, сэр. Только на фотографиях. Им везде можно любоваться. Настоящий аристократ.
– А его жену?
– Ее я знаю, сэр. Естественно.
– Откуда?
– Она когда-то была актрисой, герр Доктор, одной из лучших в Будапеште.
– И вы видели ее на сцене?
Снова пауза.
– Нет, сэр.
– Тогда где же?
Он попытался разгадать мои мысли. У меня было впечатление, что он размышляет, а не сказала ли она мне что-нибудь, чтобы в соответствии с этим он мог подогнать свои ответы.
– На театральных афишах, Ваше Превосходительство. Когда она была молодой, афиши с ее знаменитым лицом можно было увидеть на каждом углу. Все молодые мужчины были в нее влюблены – и я не был исключением.
– Где еще?
Он понял, что я ничего не знаю. И я увидел, что он это понял.
– Так печально, герр Доктор, говорить о женской внешности. Мужчина и до восьмидесяти может оставаться впечатляющим. Женщина же… – Он вздохнул.
Я подождал, пока он сложит свое оружие, затем все забрал себе. Зарядил револьвер пулями с мягкими головками. Пока я это делал, мне пришла в голову мысль.
– Когда я вошел сюда, ствол был пуст, а пули лежали на столе.
– Правильно, Ваше Превосходительство.
– Когда вы вынули пули из ствола? – спросил я.
– Прежде чем войти в дом. Чтобы продемонстрировать свои мирные намерения. Естественно.
– Естественно.
Пока мы шли в холл, я засунул револьвер за пояс.
– Если вам взбредет в голову бежать, я застрелю вас, – объяснил я ему и получил удовольствие, увидев, как тревожно забегали его глазки. По-видимому, профессиональные убийцы с большой неохотой принимают свое собственное лекарство.
Я бросил ему плащ и оглядел комнату в поисках еще каких-нибудь его вещей. Больше ничего не было. Я призвал их к тишине и повел всех троих в сад и дальше по тропинке к моей машине. Знаменитая актриса, подумал я, а в деле об этом – ни слова. Профессора с Хеленой я посадил назад, а Латци вперед, рядом с собой. Так мы просидели минут пять, пока я ждал, не появится ли хоть малейший признак того, что за нами наблюдают. Ничего. Я доехал до главной дороги и снова остановился. Ничего. Была уже полночь, и среди звезд появился молодой месяц. Я покрутил по городу, все время глядя в зеркало, а потом поехал в юго-западном направлении по автобану к Штарнбергерзее, где у нас имелся конспиративный дом для того, чтобы выслушивать и опрашивать транзитных джо. Он располагался на самом берегу озера, и персонал его состоял из двух длинноволосых чудес света грозного вида, которые достались нам в наследство от Лондонского отдела топтунов. Звали их Джеффри и Арнольд. К тому времени, как мы дошли до дома, Арнольд уже стоял, набычившись, в дверях. Одну руку он держал в кармане халата. Другая угрожающе лежала на боку.
– Это я, балда, – тихо сказал я.
Пока Арнольд сидел с Латци в гостиной, Джеффри проводил Профессора и его жену в их спальню. Я спустился в сад, в лодочный сарай, где мог наконец-то поговорить с Тоби Эстергази по телефону, который наверняка не прослушивался. Тоби был на удивление спокоен. Такое впечатление, будто он ожидал моего звонка.
* * *
На следующее утро Тоби прилетел в Мюнхен из Лондона первым же рейсом; в пальто из бобрика и кожаной шляпе наподобие котелка он был похож скорее на преуспевающего импресарио, чем на шпиона в опасности.
– Господи, Недайк! – вскричал он, обнимая меня, как блудный отец. – Слушай, ты прекрасно выглядишь! Поздравляю! Чтобы щечки порозовели, нужно всего ничего – небольшое возбуждение. Как, между прочим, Мейбл? Для тебя брак – все равно что для цветка вода.
Я вел машину медленно и старался говорить по возможности бесстрастно, делясь с ним плодами моих исследований за ту долгую ночь. Мне хотелось, чтобы к тому времени, как мы доедем до домика на озере, Тоби знал все, что знал я.
Ни американцы, ни западные немцы ничего не подозревают о существовании Латци, сказал я. Так же как и Лондон, сделал я вывод, поговорив с Тоби.
– Латци – абсолютно нетронутый лист бумаги, Нед, – согласился Тоби, одобрительно вздыхая всякий раз, когда глядел на проплывающий мимо пейзаж.
Не обнаружено никаких следов ни его баварской клички, ни любой другой клички, которую, как уверяет Латци, он имел во время своих “заданий” в самой Венгрии, сказал я.
Тоби опустил стекло, чтобы насладиться благоуханием полей.
Западногерманский паспорт Латци был фальшивым, решительно продолжал я, одним из серии, недавно выпущенной второсортным фальшивомонетчиком в Вене и проданной в частные руки.
Тоби даже несколько возмутился.
– Господи, да кто же покупает это дерьмо? – воскликнул он, когда мы проезжали мимо пары верховых лошадей, пасшихся в загоне около конюшни. – В наше время надежный паспорт по дешевке не купить. А с таким дерьмом можно угодить на полгода в вонючую тюрьму. – И он грустно покачал головой, словно его предостережением никто вовремя не воспользовался.
Я попал в самую точку. Номер телефона в Бонне принадлежал венгерскому военному атташе, сказал я, имя которого, конечно же, было записано как Питер. Было установлено, что он офицер венгерской разведки. Я позволил себе сдержанную иронию.
– Для нас, Тоби, это что-то новенькое, а? Шпион, в качестве клички пользующийся своим настоящим именем. О чем еще беспокоиться? Тебя зовут Тоби, поэтому мы будем держать это в тайне и вместо этого станем называть тебя Тоби. Потрясающе.
Но Тоби слишком уж был настроен наслаждаться перепавшим ему днем в Баварии, чтобы его могло расстроить значение моих слов.
– Поверь мне, Недайк, эти армейские парни – круглые идиоты. Венгерская военная разведка – то же самое, что и венгерская военная музыка, понимаешь, что я хочу сказать? На самом деле они просто выдувают ее из своих задниц.
Я продолжил свой рассказ. Я сказал, что западногерманская безопасность постоянно прослушивает телефон венгерского атташе. Кассету с записью разговора Латци и Питера уже прислали ко мне в контору. Из чего я понял, что никаких открытий не было, разве только подтверждение того факта, что Питер оказался абсолютно не готовым к звонку. Прошлой ночью, сказал я, Питер никуда не звонил и никто не звонил ему, а также с крыши Венгерского посольства в Бонне не было засечено особого всплеска передачи дипломатических сообщений. Питер, однако, пожаловался в протокольный отдел западногерманского министерства иностранных дел на то, что его домашний телефон часто неправильно соединяет. Я предположил, что это не похоже на действия конспиратора. Тоби в этом был меньше уверен.
– Может, так, Нед, может, и не так, – сказал он, откинувшись назад на сиденье и покачав ладонью из стороны в сторону. – Человек считает, что его скомпрометировали? Может, он не настолько глуп и сначала подает официальную жалобу и заметает свои следы, почему бы нет?
Я выдал ему остальное. Я был настроен решительно. Описание мнимого дипломата в Вене, которое дал Латци, соответствовало описанию Лео Бакокса, секретаря по вопросам торговли, о котором, как и о Питере, было известно, что он офицер венгерской разведки, сказал я. Наш Братец Вагнер заполучил фотографию, чтобы мы позже показали ее Латци.
Имя Бакокса вызвало на устах Тоби довольную улыбку.
– Они и Лео сюда втянули? Послушай, Лео такой тщеславный, что шпионит только за герцогинями. – Он засмеялся с веселым недоверием. – Чтобы Лео вручал гарроты вонючему убийце в каком-то вшивом отеле? Не вешай мне лапшу на уши, Нед. Серьезно.
– Не я тебе об этом говорю, – сказал я. – А Латци.
Я сказал, что послал наконец Джеффри в мюнхенский бордель, чтобы оплатить счет Латци и забрать его сумку. Единственным интересным предметом в его багаже была пачка порнографических открыток.
– Напряжение, Нед, – великодушно объяснил Тоби. – Убить кого-то незнакомого в чужой стране – для этого нужна своя маленькая интимная компания. Понимаешь, о чем я?
Тоби не сообщил мне ничего такого – ни интимного, ни чего бы то ни было другого. Я-то думал, что он просидит всю ночь на телефоне, хотя, может, так оно и было. Но не для того, чтобы помочь моим расследованиям.
– Может, устроим сегодня вечеринку, – предложил он. – Гарри Палфри из Юридического отдела приведет с собой пару ребят из министерства иностранных дел. Гарри – хороший мужик. Англичанин до мозга костей.
Я был сбит с толку.
– Из какого отдела министерства иностранных дел? – спросил я. – Кто? Почему Палфри?
Но, как сказал бы Тоби, вопросы всегда безопасны, пока на них не ответишь. Мы приехали к домику на озере, когда Арнольд жарил яичницу с ветчиной. Профессор с Латци сидели с одного края стола. Хелена, вегетарианка, сидела с другого края и ела шоколад с орехами, который достала из сумочки.
Арнольд – худощавый блондин, волосы сзади стянуты в узел.
– У них тут произошла небольшая стычка, – осуждающе шепнул он мне по секрету, пока Тоби сжимал Профессора в объятиях. – У Профессора с его мадам был настоящий рукопашный бой. Не знаю, кто его начал и в чем причина, – не спрашивал.
– А Латци не ввязывался?
– Он было собрался, Нед, но я сказал ему, чтобы он не рыпался. Не люблю, когда кто-то встревает в отношения между мужем и женой, да и сам никогда этого не делаю.
* * *
Сейчас кажется, что разговоры в тот день напоминали запутанный менуэт, начавшийся в нашей скромной кухоньке и закончившийся при дворе Самого Всемогущего, а точнее – в зале американского Генерального консульства, где проходила двусторонняя конференция и с портретов благосклонно улыбались, вдохновляя наши усилия, президент Никсон и вице-президент Агню.
А что касается Тоби, то он, как я скоро понял, далеко не бездельничал, а построил себе целую программу, которую поэтапно воплощал в жизнь с проворством шпрехшталмейстера. На кухне, пока Хелена жевала свой шоколад с орехами, он снова прослушал всю историю, рассказанную Латци и Профессором. Я никогда раньше не видел Тоби в его настоящем венгерском обличье и даже удивился такому перевоплощению. Одним предложением он сбросил с себя противоестественный панцирь англосаксонской сдержанности и был снова среди своих. Глаза его загорелись. Он возгордился и выпятил грудь, словно гарцевал на параде.
– Нед, они говорят, что ты был просто потрясающ, – позвал он меня к столу в разгар всего этого. – Неприступная башня, говорят они, совершенно неприступная. Думаю, может, они выдвинут тебя на Нобелевскую премию!