Больше Ланг уже ничего не видел.
От удара о дюралевую раму он сломал себе шейные позвонки. * точка невозврата – время, когда на обратную дорогу не остается достаточного топлива ….
9.
Смерть старого Фрицци отозвалась в сердце Клауса горечью невосполнимой потери.
Старина Фрицци. Он получил свой первый крест воюя еще в полку, которым командовал отец Клауса.
И вот теперь старый Фриц. Фельдфебель Волленгут будет вечно покоиться в ямке, вырубленной ледорубами своих товарищей в толще далекого от родной Баварии ледника… Заваленный белыми полу-прозрачными глыбами. И с ним, как с истинным воином, потомком древних германцев – в ямке из льда будет вечно покоиться его карабин К-98. Там – в заоблачной стране Валгалле, куда улетают души германских воинов – этот карабин будет с ним. И Волленгут встанет рядом с Зигфридом, победившим дракона и вернувшим нибелунгам их золото – золото Рейна…
Клаус вспомнил строчки из Песни о Нибелунгах, те строчки которые в гимназии он зазубривал наизусть:
Положен у порога был труп богатыря Знал Хаген что Кримхильда едва сверкнет заря Наткнется непременно на тело мужа там К заутрене она всегда ходила в божий храм Забрызган кровью Зигфрид был с головы до ног И своего владыку слуга узнать не смог Хотя зажженный факел в руках его дымил Кримхильду о несчастьи он и уведомил И вот в сырую землю героя опустили Безмерно нибелунги о Зигфриде грустили Был смертью сына Зигмунд так сильно удручен Что больше не видал никто чтоб улыбнулся он.
Волленгут был достоин самой доброй памяти.
Но солдаты должны идти дальше. Солдат ждут их большие ратные дела. И вот, старина Фрицци остается здесь на леднике – ему суждено навсегда остаться замороженным. Его тела не сожрут могильные черви…
А Клаус со своими егерями должен идти дальше.
Сожалел ли теперь молодой фон Линде, что он отправил старину Фрицци с первой группой высаживающихся, что так бездарно напоролась на леднике на невесть откуда взявшуюся группу русских разведчиков?
Сожалел?
Нет, не сожалел. Потому что война – это война. И кому-то надо идти первым. И кого -то здесь непременно убивают. Они – немцы, раса господ, они – потомки древних германцев должны быть равнодушными к смерти. Это не означает, что они не воздают должное героизму и не помнят героев в своих сердцах – наоборот! Они гордятся своими героями и всегда помнят о них. Просто смерть на войне – это лучший из концов, который можно выбрать для истинного немца.
Прощай старина Фрицци!
Прощай, оберфельдфебель Волленгут.
И кто теперь будет заботиться о Клаусе?
Ему – оберлейтенанту фон Линде теперь будет так недоставать этой вечной опеки… …
Геринг принимал Гитлера в Карингхалле.
Осень всегда была лучшим временем в жизни и в борьбе старых товарищей по партии – ее вождя Адольфа Гитлера и его первого помощника и соратника Германа Вильгельма Геринга. Ведь именно осенью двадцать седьмого года им обоим вышла амнистия и они оба, отсидев в тюрьме за участие в Мюнхенском путче – вернулись в Мюнхен, где продолжили борьбу. И именно в конце сентября в тридцатом году, их партия прошла в Рейхстаг и Герман Геринг стал во главе фракции от нацистов, фракции, занявшей 107 депутатских мест в германском парламенте. И именно осенью – в сентябре тридцать девятого они начали самую удачную кампанию, самую удачную за все времена существования германского оружия.
Гитлер любил Геринга и выделял его среди других в своем окружении. Впрочем, Гитлеру было также хорошо известно и что германский народ тоже предпочитал веселого, обладавшего тонким юмором Германа Геринга, отдавая ему свои симпатии и выделяя его среди прочих вождей рейха – этого вечно мрачного и зловещего Гиммлера, истеричного Геббельса, унылого и сухого Рудольфа Гесса, впрочем так и улетевшего в Англию и там сгинувшего…
Гитлера приветствовала Эмма Зонеман – вторая, молодая жена толстого Германа.
Гитлер долго жал Эмме руки и что-то приветливо говорил ей.
А вся свита с улыбками стояла рядом и терпеливо ждала, пока фюрер держал за тонкие ручки эту некогда очень известную актрису.
В свите встречавших были маршал авиации Эрхард Мильх, генерал авиации Хуго Шперле – про которого Гитлер говорил, что это самый наиболее устрашающего вида генерал во всех вооруженных силах Германии и генерал авиации Келлер, командующий 6-ым люфтфлотте и прибывший с Восточного фронта по делам министерства авиации.
Среди сопровождавших Гитлера, были – его шурин группенфюрер Фергеляйн, молодой граф фон Нейрат – сын бывшего министра иностранных дел, ныне посол Германии в Чили, старый товарищ Гитлера по партии Зепп Дитрих- с его старой партийной кличкой "шоферишка", ныне обергруппенфюрер войск СС и командир элитной дивизии Лейбштандарт, а так же и любимый архитектор фюрера – автор самых интересных и перспективных проектов переустройства новой Германии и ее столицы Берлина – рейхсминистр Шпеер.
Именно Шпееру предстояло потом оценить богатство убранства нового дворца Германа Геринга.
Сам хозяин – сам рейхсминистр авиации был в белом парадном кителе. Он очень сильно растолстел в последнее время – это было следствием болезни печени, полученной из-за огнестрельной раны в правый бок – именно тогда, именно в далеком двадцать третьем году, там в Мюнхене. Когда в тюрьме Ландсдорф фюрером еще только-только была написана книга "Майнкампф".
Свита разделилась если так можно выразиться – по интересам.
Пользуясь случаем, Геринг хотел ознакомить фюрера с некоторыми новыми авиационными проектами.
Господа из СС тем временем развлекали дам.
Галантный Фергеляйн пригласил хозяйку на танец и выписывая по паркету фигуры новомодного английского фокстрота, они дуэтом промурлыкали в унисон с пластинкой, слова популярной песенки:
Vor der Kaserne
Von dem grossen Tor
Stand eine Laterne,
Und steht sie noch davor,
So wollin wir uns da wiedersehn,
Bei der Laterne wollin wir stehn
Wie einst, Lili Marleen.
Unsre beiden Schatten
Sahn wie einer aus,
Dass wir so lei buns hatten,
Das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst Lili Marleen.* * – Лили Марлен – популярная песня Ханса Лейпа и Норберда Шульца, исполнявшаяся Лали Андерсон и Марлен Дитрих. Песня посвящена солдатам, воевавшим в Северной Африке в корпусе генерала Роммеля.
Гитлер часто любил повторять, что во всем, что касается авиации, он привык доверять своему старому товарищу Герману Герингу. Но ревнивцы и недоброжелатели старины Германа все время жаловались фюреру, что деньги из военного бюджета расходуются не рационально, что оба руководителя стратегических военных заказов по министерству авиации, и покойный Удет, благополучно разбившийся в автокатастрофе в сорок первом, а потом и Мильх, откровенно брали взятки и заказывали промышленникам не то, что было на самом деле нужно Рейху, а то, что авиаконцернам Мессершмидта и Юнкерса было легче производить, а значит и продать.
– Как обстоят дела у Листа? – спросил Гитлер генерала Келлера.
Все присутствующие знали, что командующий группой Юг генерал-фельдмаршал Лист является персональным выдвиженцем самого фюрера. Потому что именно в полку, которым в восемнадцатом году командовал тогда еще полковник Лист, ефрейтору Адольфу Гитлеру был дан Железный крест первого класса, которым фюрер очень и очень дорожил.
– Я имею честь доложить моему фюреру, – ответил Келлер, – что наступление продолжается несмотря на отчаянное сопротивление русских и на явную нехватку авиационной поддержки.
Гитлер удивленно поглядел на Геринга.
– Мой фюрер, – поспешил объясниться Келлер, – шестой люфтфлотте, поддерживающий группу Юг фельдмаршала Листа в настоящий момент представлен всего лишь двумя гешвадерами – 51-ой ягдгешвадер и 47-ой кампфгешвадер…* – Я недавно вручал Рыцарский крест командиру 51-ой эскадры майору Голлобу, – вспомнил вдруг Гитлер, перебив Келлера, – я расспрашивал Голлоба об обстановке и тот подробно рассказал мне, что у русских в этом районе нет превосходства в авиации. И кроме того, Келлер, вам должно быть известно, что Сталинградское направление является приоритетным, и именно там мы теперь концентрируем всю авиацию.
Геринг перевел разговор на тему об испытаниях реактивных истребителей на заводах Мессершмидта.
– Это принципиально новый тип самолетов, способный в корне изменить ситуацию над Ла-Маншем и над всей Англией, – сказал Геринг, показывая фюреру альбом фотографий сделанных во время пробных полетов Ме-262.
Геринг помнил о том, что Гитлер имел на своего шефа авиации большой-пребольшой зуб за буквальный проигрыш так называемой Воздушной битвы за Англию, в общем проваленной Герингом по всем статьям.
Теперь, говоря о реванше над Ла-Маншем, Геринг не просто затрагивал щекотливую тему, он явно хотел реабилитироваться. Пусть превентивно, пусть опережая события, но обязательно подтверждая свою преданность идеалам партии и интересам Рейха.
Геринг знал о той лютой ненависти, которую Гитлер испытывал теперь к английской короне, именно теперь, когда надежды фюрера были так несправедливо обмануты.
Ведь фюрер верил, что два германских народа – именно два родственных германских народа – немецкий и английский, чьи языки принадлежат не к вырожденческой романской группе, как французский и итальянский, а к германской группе языков – что эти два народа договорятся… Что эти два народа столкуются и обратятся против мировой плутократии и против коммунизма. Именно для этих переговоров Гитлер послал в Англию своего первого заместителя Руди Гесса. Но Руди уже год как в английской тюрьме. Жирная свинья Черчилль, вместо того, чтобы принять предложенный Гитлером союз, помогает коммунисту Сталину. И более того, эта жирная свинья Черчилль, этот алкоголик. Этот курильщик сигар – он бомбит германские города. Армады четырехмоторных "ланкастеров" и "галифаксов" еженощно в группах по сто и по двести самолетов – налетают на мирные немецкие города и методично стирают их с лица земли.
Геринг знал, что Гитлер мечтает о воздушном реванше.
– Этот реактивный самолет? – заинтересованно спросил Гитлер, – какая у него будет скорость?
– Более тысячи километров в час, – ответил маршал авиации Мильх, ответственный за военные заказы.
– О! – воскликнул Гитлер, удивленно, – это будет превосходный бомбардировщик! Мы разбомбим Лондон дотла и никакая авиация англичан не сможет помешать этому.
Геринг вздрогнул, но не стал перечить Гитлеру.
Ведь Ме-262 это не бомбардировщик!
Это истребитель-перехватчик…
Но разве Гитлера переубедишь?
Его не интересуют технические тонкости.
Гитлеру нужны бомбежки Лондона и он называет истребитель бомбардировщиком…
Потому что в этом суть большая политическая необходимость.
А Фергеляйн в зале для гостей – ангажировал дам на пятый или уже на шестой по счету фокстрот.
А Зепп Дитрих уже выпивал третий или четвертый по счету коньяк. … * ягдгешвадер – авиационное соединение германских ВВС – соответствует истребительной авиадивизии (около ста самолетов) и состоит из трех групп (полков).
Кампфгешвадер – бомбардировочная эскадра (дивизия) Самолеты, самолеты, самолеты…
– А знаете, Эмма, – сказал Фергеляйн жене Геринга, – я смотрел трофейный русский фильм об авиации, снятый на эвакуированной в Среднюю Азию киностудии Мосфильм, – это вообще то комедия в стиле дешевых еврейских голливудских поделок, так там русские летчики поют некие куплеты, смысл которых в том, что "первым делом у них самолеты, а женщины уже потом".
Эмма расхохоталась.
– Это совсем как про моего мужа, он помешан на авиации.
– Самолетам воздух, а мне земное, мне дайте женскую красоту, – сказал Фергеляйн, склоняясь к ручке Эммы Геринг-Зонеман …
– Полундра, братва, воздух! – крикнул Лазаренко.
Со стороны солнца на их растянувшуюся цепочкой группу, заходил двухмоторный самолет. И уже даже отчетливо видно было двоих или троих пилотов, сидевших там – в большой, словно дачная веранда, застекленной кабине.
– Жорка, пулемет давай, – заорал кто-то из морпехов.
Самолет прошел над ними так низко и так быстро, что буквально оглушил воем своих пропеллеров, и вихрь снежной пыли поднявшись над ледником, скрыл в белом облачке и Жорку, стрелявшего из пулемета, и что-то там оравшего старшину Лазаренко.
– Ложи-и-и-и-сь! – кричал Тетов, – кричал. Хотя от шума самолетных винтов и грохота пулемета Мg, палившего с плеча Жоркиного второго номера, крика Игорева не было слышно.
Словно в замедленном рапиде Игорь видел, как от внешних пилонов выкрашенных голубым цветом плоскостей с черными на них крестами, оторвались две бомбы, оторвались и стремительно понеслись вниз и вперед по инерции. И тут же вонзились в снег.
Игорь рухнул лицом в белую снежную пыль, и тут рвануло.
Ухнуло по ушам каким – то глухим ударом.
И сразу не слышно стало ни винтов самолета, ни стрекота пулемета Мg.
И только осколки льда еще запоздало падали и сыпались с неба на спину.
Снова уйдя под солнце, самолет неслышно начал свой второй заход.
– Жорка, не промахнись! – крикнул Лазаренко.
Жорка торопливо закладывал новую стальную ленту в приемник. Отстрелянная – пустая лента валялась тут-же под ногами в желтом конфетти стреляных, пахнущих свежим порохом гильз.
Самолет, качнув крыльями, уже лег на боевой курс и теперь приближаясь, стремительно, с каждой секундой увеличивался в размерах.
Наконец Жорка справился, захлопнул откидную рамку ствольной коробки и оттянув затвор, припал к прикладу.
– А-а-а-а-а! – заорал Жорка, нажимая на спуск, и новый всплеск желтого конфетти из стреляных гильз просыпался на белый снег ледника. Но крик Жоркин потонул в грохоте ревущих моторов фоке-фульфа, пронесшегося так низко, что казалось брюхом и пилонами своих плоскостей – сшибет сейчас бескозырку с бесшабашной Жоркиной головы. ….
Когда все стихло.
Когда все стихло, Лазаренко устроил перекличку.
– Аркан, Абрамов, Урч, Жабин, Пирожков, Жорка, Шофёрик…
Получалось, что все целы…
Бывает же!
А Фриц лежал кверху голубым брюхом своим на западном склоне ледника и даже не горел.
– Мама, я летчика люблю! – присвистнул Жорка, – командир, айда сгоняем, позырим на Фрица, авось парочкой "парабеллумов" разживемся, зазря мы его сшибли, что ли?
Но даже соблазнительная перспектива разжиться парочкой трофейных Р-8, не смогла склонить Лазаренко к тому, чтобы еще потерять пол-часа столь драгоценного теперь времени.
– Вперед, братва, некогда нам на Фрица сбитого дывыться, в походную колонну и вперед. Лейтенант Тетов в голове, я замыкающим!
И только радостный Жорка все никак не унимался, – а мне за сбитого Фрица орден Красного Знамени или "звездочка" положена, а?
И еще спел пару раз.
Про летчика.
Видать, вроде как заупокой трех душ немецких пилотов:
– Мама, я летчика люблю
Мама, я за летчика пойду
Летчик делает посадки
Жмет меня без пересадки
Мама, я за летчика пойду. ….
Радист Хофман щелкнул тумблером и рация сама настроилась на фиксированную волну.
Эти новые приемо-передатчики Телефункен-Блаупункт делались специально для парашютно-десантных войск, они были очень легкие, компактные и были совершенно просты в обращении. Если в бою и убьет радиста, то любой из десантников сможет справиться – просто включить пару тумблеров и все дела! Если, конечно, радио придет открытым текстом, незашифрованное.
– Радио из центра, – доложил Хофман.
Клаус не торопил Хофмана, зная, что еще минут пять у того уйдет на расшифровку.
У них не было специальной шифровальной машинки типа "Энигма", которая была похожа на гибрид арифмометра и пишущей машинки, поэтому Хофману приходилось пользоваться шифровальными таблицами.
Клаус щурясь любовался отблесками заката, окрасившими края дальнего ледника во все оттенки красного – от оранжево-огненного, до глубоко-бардового.
Горы не могут не трогать романтической немецкой души.
Ах, сколько стихов читала ему Лизе-Лотта, когда вот так же любовались они с нею огненно-бардовыми закатами. И как странно! Именно в этих же местах. И всего только три года прошло с той поры…
Хофман протянул Клаусу исписанный им листок.
Фон Линде дважды перечитал, шевеля губами.
Потом задумался.
– Разрешите и мне посмотреть, господин оберлейтенант, – фельдфебель Хайнрике, который был теперь командиром первого взвода вместо убитого во вчерашней стычке с русскими разведчиками Волленгута, протянул руку, прося листок с радиограммой.
Клаус молча подал Хайнрике шифровку.
Тот тоже дважды перечитал и хмыкнув, вернул листок командиру.
Клаус все еще молчал – обдумывал прочитанное. И Хайнрике тоже молчал – соблюдал субординацию. Стояла тишина, только рация попискивала, да оберефрейтор Венц с ефрейтором Шульце насвистывали тихонечко популярный куплет:
Unsre beiden Schatten
Sahn wie einer aus,
Dass wir so lei buns hatten,
Das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst Lili Marleen.
– Ви айнст Лили Марлен, – подпел вдруг Клаус, поднимаясь с рюкзака, на котором сидел.
– Что, господин оберлейтенант, изменяем маршрут? – спросил Хайнрике.
Хайнрике прочитал шифровку и теперь тоже знал, что центр сообщил командиру их спецгруппы Клаусу фон Линде. Центр сообщил о том, что на пол-пути в долину, в ущелье Духор их будет ждать засада русских. И центр поэтому предлагал изменить маршрут. Идти в обход – по гребню Дух-Салор и по леднику Пионерский.
– Мы пойдем в обход? – повторил свой вопрос Хайнрике.
– Нет, – ответил Клаус, – мы не можем потерять трое суток на такой маневр, и потом на что мы все будем похожи после подобного перехода с нашей ношей! Мы все выдохнемся и половина людей вообще не дойдет, поэтому мы двинемся по старому намеченному маршруту.
– А русские? – спросил Хайнрике, – а что делать с русскими?
– А русских мы будем вышибать из ущелья, – сказал Клаус, – как шампанскую пробку из бутылки.
И добавил, взваливая свой рюкзак себе на плечи, – предупрежден, это значит вооружен, так что выше нос, Хайнрике, тебя еще дождутся твои сестрички дома в Баварии!
– Анна и Грэт, – прошептал Хайнрике, тоже взваливая на плечи свой рюкзак. …
Фридрих Вильгельм Канарис предавался любимому делу – разглядывал коллекцию старинных монет.
– Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе, – повторял Канарис детский нацистский стишок, перекладывая серебряные талеры времен столетней войны… Эти талеры были свидетелями великой чумы, выкосившей половину Европы, они были свидетелями церковной реформы Лютера и изгнания испанцев из Фландрии.
Много рук, много кошельков и карманов видали эти монеты, много событий видали они.
А эти – новые пфенниги с германским орлом и свастикой – попадут ли они потом в коллекции грядущих нумизматов?
А?
Попадут?
Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе…
А можно ли верить Гимлеру?
Ведь это именно Гимлер по своим каналам узнал, что группу Клауса фон Линде будут встречать!
Еврею верить нельзя, а Гимлеру – как главному врагу всех евреев, по логике, верить можно… Так?
Но Канарис не совсем еще идиот, и кое-что понимает в системе верховных интриг, а иначе не был бы он главой армейской разведки! Конечно, он был искушен в интригах – этих вечных играх и забавах спецслужб всего мира. Ведь еще будучи помощником министра Носке в далеком двадцатом году Канарис сам блестяще интриговал против будущих жертв нацистского режима. Чего только стоило его участие в убийстве Либкнехта и Люксембург, когда ему же потом и поручили вести расследование по им же спланированному убийству!
Канарис протянул руку к следующему ящичку. Вот российский серебряный рубль тысяча семьсот пятого года чеканки. Реверс, аверс… Профиль Великого императора Петра.
Русские.
Ох, уж эти русские! Неужели они намеренно сдали людям Гимлера свою группу?
Почему?
Зачем они это сделали?
И вдруг Канарису отчетливо пришла в голову мысль:
Гиммлер!
Это Гиммлер!
Он сдал его операцию русским. Не важно, что русские сдали потом ему своих, важно то, что Гимлер сдал планы Канариса, его операцию и его людей! Вот что было теперь важнее всего! Это же было очевидно. Почему он адмирал Фридрих Вильгельм Канарис так непростительно долго соображал, все время подозревая, что что-то тут не то!
Конечно, разумеется этот плебей Гиммлер, этот ревнивец до чужих успехов и до чужой славы, это он сдал ту операцию, что не досталась его чернорубашечному ведомству, это он сбросил русским сведения о группе фон Линде.
Вот почему передовой отряд фон Линде сразу после высадки напоролся на русский дозор. И это не был шальной заблудившийся на леднике дозор, это была целевая засада, посаженная именно в то место, где планировалась высадка.
Что же делать? – думал Канарис, – что же теперь делать?
Еще не поздно дать фон Линде радиограмму, отменяющую всю операцию…
Но как тогда связать все происходящее со второй компонентой нынешних исполненных драматизма событий? Как вписывается в происходящее этот встречный вброс информации русскими? И снова через Гиммлера, через его каналы!
Самый простой ответ на это – Гиммлер хочет выступить как бы спасителем операции.
Де, Канарис и его Абвер недостаточно тщательно подготовили операцию, а Гиммлер и его разведчики буквально в последний момент спасли и группу фон Линде и всю операцию по подрыву нефтяных терминалов…
Нет, что то тут не так.
Канарис нажал кнопку звонка.
Микаэль Любэк – дежурный адъютант вошел и вытянулся в струнку.
– Дайте радио группе фон Линде, – сказал Канарис, – пишите, я буду диктовать:
Любэк шустро открыл блокнот и взяв в руки карандаш, застыл в позе покорного ожидания.
– В связи с новыми открывшимися обстоятельствами, вам предлагается изменить маршрут и двигаться в точку запасного варианта эвакуации группы. Там встать лагерем и ждать дальнейших указаний.
– Подпись? – спросил Любэк.
– Послать за подписью полковника Шмидта, – сказал Канарис.
Любэк лихо повернулся на сто восемьдесят градусов и щелкнув каблуками, взялся было уже за дверную ручку, но Канарис окликнул его,
– Да, и вызовите мне Гелена, пожалуйста. И срочно. …
– Скажите, господин оберлейтенант, – спросил Хайнрике, – а почему вы так и не получили крест за восхождение на Эльбрус?
– Говорят, фюрер был разгневан, когда ему доложили об этом, – ответил Клаус, – говорят, он сказал, что его горные егеря должны брать боевые позиции русских, а не заниматься спортивными рекордами.
Хайнрике хмыкнул, – фюреру, конечно виднее, но я будь на то моя воля, дал бы всем ребятам по Железному кресту первого класса, а капитану Гроту и вам – по Рыцарскому кресту.
– Жаль, что не ты служишь в главном имперском управлении по наградам, – улыбнулся Клаус.
Они прошли намеченную дневную норму и теперь люди пили горячий кофе и имели возможность поменять носки, перешнуровать обувь, переложить поудобнее поклажу, боеприпасы и оружие.
Клаус снова залюбовался, глядя в даль… Как читала ему Лизе-Лотта? Из Фауста?
Давай дойдем до этой крутизны
И там присядем. Часто я бывало,
На той скале сидел средь тишины,
Весь от поста худой и отощалый
Ломая руки, я мольбой горел,
Чтоб Бог скорей избавил нас от мора.
И положил поветрию предел
Так думал глядя я на горы…
Блажен, кто вырваться на свет
Надеется из лжи окружной.
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно.
Но полно вечер омрачать
Своей тоскою беспричинной
Смотри: закат свою печать
Накладывает на равнину
День прожит, солнце с вышины
Уходит прочь в другие страны.
Зачем мне крылья не даны?
С ним вровень мчаться неустанно!
На горы в пурпуре лучей
Заглядывался б я в полете
И на серебряный ручей
В вечерней темной позолоте
Опасный горный перевал
Не останавливал бы крыльев
Я море бы пересекал
Движенья этих крыл усилив…
Клаус фон Линде усмехнулся своим мыслям:
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно…
Нет, не в том неправ старина Гёте, не в том.
Не то нужно, что неизвестно.
В известном польза есть.
Просто теперь война.
И пользы нету в стихах.
А есть польза в суконной прелести устава. Устава и наставления по действию горных егерей в условиях высокогорья.
И зачем мне – офицеру горных егерей сто три филолога, знающие наизусть всего Шиллера и Рильке?
Мне нужны вместо них – вместо ста трёх филологов мне нужны три унтерофицера – знающие наизусть весь боевой устав горноегерского дела!
Зачем мне помнить наизусть эти строчки из Гёте?
Мне нужно помнить из Боевого Устава строчки и параграфы о том, что:
Превосходство над противником в условиях действий на сильно пересеченной горной местности достигается:
1. занятием господствующих высот и надлежащим стремлением постоянно находиться выше противника 2. занятием ключевых точек рельефа и контролем над местами преодоления естественных контурных препятствий – мостов, бродов, естественных узкостей, седловин, ущелий, перевалов…
От удара о дюралевую раму он сломал себе шейные позвонки. * точка невозврата – время, когда на обратную дорогу не остается достаточного топлива ….
9.
Смерть старого Фрицци отозвалась в сердце Клауса горечью невосполнимой потери.
Старина Фрицци. Он получил свой первый крест воюя еще в полку, которым командовал отец Клауса.
И вот теперь старый Фриц. Фельдфебель Волленгут будет вечно покоиться в ямке, вырубленной ледорубами своих товарищей в толще далекого от родной Баварии ледника… Заваленный белыми полу-прозрачными глыбами. И с ним, как с истинным воином, потомком древних германцев – в ямке из льда будет вечно покоиться его карабин К-98. Там – в заоблачной стране Валгалле, куда улетают души германских воинов – этот карабин будет с ним. И Волленгут встанет рядом с Зигфридом, победившим дракона и вернувшим нибелунгам их золото – золото Рейна…
Клаус вспомнил строчки из Песни о Нибелунгах, те строчки которые в гимназии он зазубривал наизусть:
Положен у порога был труп богатыря Знал Хаген что Кримхильда едва сверкнет заря Наткнется непременно на тело мужа там К заутрене она всегда ходила в божий храм Забрызган кровью Зигфрид был с головы до ног И своего владыку слуга узнать не смог Хотя зажженный факел в руках его дымил Кримхильду о несчастьи он и уведомил И вот в сырую землю героя опустили Безмерно нибелунги о Зигфриде грустили Был смертью сына Зигмунд так сильно удручен Что больше не видал никто чтоб улыбнулся он.
Волленгут был достоин самой доброй памяти.
Но солдаты должны идти дальше. Солдат ждут их большие ратные дела. И вот, старина Фрицци остается здесь на леднике – ему суждено навсегда остаться замороженным. Его тела не сожрут могильные черви…
А Клаус со своими егерями должен идти дальше.
Сожалел ли теперь молодой фон Линде, что он отправил старину Фрицци с первой группой высаживающихся, что так бездарно напоролась на леднике на невесть откуда взявшуюся группу русских разведчиков?
Сожалел?
Нет, не сожалел. Потому что война – это война. И кому-то надо идти первым. И кого -то здесь непременно убивают. Они – немцы, раса господ, они – потомки древних германцев должны быть равнодушными к смерти. Это не означает, что они не воздают должное героизму и не помнят героев в своих сердцах – наоборот! Они гордятся своими героями и всегда помнят о них. Просто смерть на войне – это лучший из концов, который можно выбрать для истинного немца.
Прощай старина Фрицци!
Прощай, оберфельдфебель Волленгут.
И кто теперь будет заботиться о Клаусе?
Ему – оберлейтенанту фон Линде теперь будет так недоставать этой вечной опеки… …
Геринг принимал Гитлера в Карингхалле.
Осень всегда была лучшим временем в жизни и в борьбе старых товарищей по партии – ее вождя Адольфа Гитлера и его первого помощника и соратника Германа Вильгельма Геринга. Ведь именно осенью двадцать седьмого года им обоим вышла амнистия и они оба, отсидев в тюрьме за участие в Мюнхенском путче – вернулись в Мюнхен, где продолжили борьбу. И именно в конце сентября в тридцатом году, их партия прошла в Рейхстаг и Герман Геринг стал во главе фракции от нацистов, фракции, занявшей 107 депутатских мест в германском парламенте. И именно осенью – в сентябре тридцать девятого они начали самую удачную кампанию, самую удачную за все времена существования германского оружия.
Гитлер любил Геринга и выделял его среди других в своем окружении. Впрочем, Гитлеру было также хорошо известно и что германский народ тоже предпочитал веселого, обладавшего тонким юмором Германа Геринга, отдавая ему свои симпатии и выделяя его среди прочих вождей рейха – этого вечно мрачного и зловещего Гиммлера, истеричного Геббельса, унылого и сухого Рудольфа Гесса, впрочем так и улетевшего в Англию и там сгинувшего…
Гитлера приветствовала Эмма Зонеман – вторая, молодая жена толстого Германа.
Гитлер долго жал Эмме руки и что-то приветливо говорил ей.
А вся свита с улыбками стояла рядом и терпеливо ждала, пока фюрер держал за тонкие ручки эту некогда очень известную актрису.
В свите встречавших были маршал авиации Эрхард Мильх, генерал авиации Хуго Шперле – про которого Гитлер говорил, что это самый наиболее устрашающего вида генерал во всех вооруженных силах Германии и генерал авиации Келлер, командующий 6-ым люфтфлотте и прибывший с Восточного фронта по делам министерства авиации.
Среди сопровождавших Гитлера, были – его шурин группенфюрер Фергеляйн, молодой граф фон Нейрат – сын бывшего министра иностранных дел, ныне посол Германии в Чили, старый товарищ Гитлера по партии Зепп Дитрих- с его старой партийной кличкой "шоферишка", ныне обергруппенфюрер войск СС и командир элитной дивизии Лейбштандарт, а так же и любимый архитектор фюрера – автор самых интересных и перспективных проектов переустройства новой Германии и ее столицы Берлина – рейхсминистр Шпеер.
Именно Шпееру предстояло потом оценить богатство убранства нового дворца Германа Геринга.
Сам хозяин – сам рейхсминистр авиации был в белом парадном кителе. Он очень сильно растолстел в последнее время – это было следствием болезни печени, полученной из-за огнестрельной раны в правый бок – именно тогда, именно в далеком двадцать третьем году, там в Мюнхене. Когда в тюрьме Ландсдорф фюрером еще только-только была написана книга "Майнкампф".
Свита разделилась если так можно выразиться – по интересам.
Пользуясь случаем, Геринг хотел ознакомить фюрера с некоторыми новыми авиационными проектами.
Господа из СС тем временем развлекали дам.
Галантный Фергеляйн пригласил хозяйку на танец и выписывая по паркету фигуры новомодного английского фокстрота, они дуэтом промурлыкали в унисон с пластинкой, слова популярной песенки:
Vor der Kaserne
Von dem grossen Tor
Stand eine Laterne,
Und steht sie noch davor,
So wollin wir uns da wiedersehn,
Bei der Laterne wollin wir stehn
Wie einst, Lili Marleen.
Unsre beiden Schatten
Sahn wie einer aus,
Dass wir so lei buns hatten,
Das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst Lili Marleen.* * – Лили Марлен – популярная песня Ханса Лейпа и Норберда Шульца, исполнявшаяся Лали Андерсон и Марлен Дитрих. Песня посвящена солдатам, воевавшим в Северной Африке в корпусе генерала Роммеля.
Гитлер часто любил повторять, что во всем, что касается авиации, он привык доверять своему старому товарищу Герману Герингу. Но ревнивцы и недоброжелатели старины Германа все время жаловались фюреру, что деньги из военного бюджета расходуются не рационально, что оба руководителя стратегических военных заказов по министерству авиации, и покойный Удет, благополучно разбившийся в автокатастрофе в сорок первом, а потом и Мильх, откровенно брали взятки и заказывали промышленникам не то, что было на самом деле нужно Рейху, а то, что авиаконцернам Мессершмидта и Юнкерса было легче производить, а значит и продать.
– Как обстоят дела у Листа? – спросил Гитлер генерала Келлера.
Все присутствующие знали, что командующий группой Юг генерал-фельдмаршал Лист является персональным выдвиженцем самого фюрера. Потому что именно в полку, которым в восемнадцатом году командовал тогда еще полковник Лист, ефрейтору Адольфу Гитлеру был дан Железный крест первого класса, которым фюрер очень и очень дорожил.
– Я имею честь доложить моему фюреру, – ответил Келлер, – что наступление продолжается несмотря на отчаянное сопротивление русских и на явную нехватку авиационной поддержки.
Гитлер удивленно поглядел на Геринга.
– Мой фюрер, – поспешил объясниться Келлер, – шестой люфтфлотте, поддерживающий группу Юг фельдмаршала Листа в настоящий момент представлен всего лишь двумя гешвадерами – 51-ой ягдгешвадер и 47-ой кампфгешвадер…* – Я недавно вручал Рыцарский крест командиру 51-ой эскадры майору Голлобу, – вспомнил вдруг Гитлер, перебив Келлера, – я расспрашивал Голлоба об обстановке и тот подробно рассказал мне, что у русских в этом районе нет превосходства в авиации. И кроме того, Келлер, вам должно быть известно, что Сталинградское направление является приоритетным, и именно там мы теперь концентрируем всю авиацию.
Геринг перевел разговор на тему об испытаниях реактивных истребителей на заводах Мессершмидта.
– Это принципиально новый тип самолетов, способный в корне изменить ситуацию над Ла-Маншем и над всей Англией, – сказал Геринг, показывая фюреру альбом фотографий сделанных во время пробных полетов Ме-262.
Геринг помнил о том, что Гитлер имел на своего шефа авиации большой-пребольшой зуб за буквальный проигрыш так называемой Воздушной битвы за Англию, в общем проваленной Герингом по всем статьям.
Теперь, говоря о реванше над Ла-Маншем, Геринг не просто затрагивал щекотливую тему, он явно хотел реабилитироваться. Пусть превентивно, пусть опережая события, но обязательно подтверждая свою преданность идеалам партии и интересам Рейха.
Геринг знал о той лютой ненависти, которую Гитлер испытывал теперь к английской короне, именно теперь, когда надежды фюрера были так несправедливо обмануты.
Ведь фюрер верил, что два германских народа – именно два родственных германских народа – немецкий и английский, чьи языки принадлежат не к вырожденческой романской группе, как французский и итальянский, а к германской группе языков – что эти два народа договорятся… Что эти два народа столкуются и обратятся против мировой плутократии и против коммунизма. Именно для этих переговоров Гитлер послал в Англию своего первого заместителя Руди Гесса. Но Руди уже год как в английской тюрьме. Жирная свинья Черчилль, вместо того, чтобы принять предложенный Гитлером союз, помогает коммунисту Сталину. И более того, эта жирная свинья Черчилль, этот алкоголик. Этот курильщик сигар – он бомбит германские города. Армады четырехмоторных "ланкастеров" и "галифаксов" еженощно в группах по сто и по двести самолетов – налетают на мирные немецкие города и методично стирают их с лица земли.
Геринг знал, что Гитлер мечтает о воздушном реванше.
– Этот реактивный самолет? – заинтересованно спросил Гитлер, – какая у него будет скорость?
– Более тысячи километров в час, – ответил маршал авиации Мильх, ответственный за военные заказы.
– О! – воскликнул Гитлер, удивленно, – это будет превосходный бомбардировщик! Мы разбомбим Лондон дотла и никакая авиация англичан не сможет помешать этому.
Геринг вздрогнул, но не стал перечить Гитлеру.
Ведь Ме-262 это не бомбардировщик!
Это истребитель-перехватчик…
Но разве Гитлера переубедишь?
Его не интересуют технические тонкости.
Гитлеру нужны бомбежки Лондона и он называет истребитель бомбардировщиком…
Потому что в этом суть большая политическая необходимость.
А Фергеляйн в зале для гостей – ангажировал дам на пятый или уже на шестой по счету фокстрот.
А Зепп Дитрих уже выпивал третий или четвертый по счету коньяк. … * ягдгешвадер – авиационное соединение германских ВВС – соответствует истребительной авиадивизии (около ста самолетов) и состоит из трех групп (полков).
Кампфгешвадер – бомбардировочная эскадра (дивизия) Самолеты, самолеты, самолеты…
– А знаете, Эмма, – сказал Фергеляйн жене Геринга, – я смотрел трофейный русский фильм об авиации, снятый на эвакуированной в Среднюю Азию киностудии Мосфильм, – это вообще то комедия в стиле дешевых еврейских голливудских поделок, так там русские летчики поют некие куплеты, смысл которых в том, что "первым делом у них самолеты, а женщины уже потом".
Эмма расхохоталась.
– Это совсем как про моего мужа, он помешан на авиации.
– Самолетам воздух, а мне земное, мне дайте женскую красоту, – сказал Фергеляйн, склоняясь к ручке Эммы Геринг-Зонеман …
– Полундра, братва, воздух! – крикнул Лазаренко.
Со стороны солнца на их растянувшуюся цепочкой группу, заходил двухмоторный самолет. И уже даже отчетливо видно было двоих или троих пилотов, сидевших там – в большой, словно дачная веранда, застекленной кабине.
– Жорка, пулемет давай, – заорал кто-то из морпехов.
Самолет прошел над ними так низко и так быстро, что буквально оглушил воем своих пропеллеров, и вихрь снежной пыли поднявшись над ледником, скрыл в белом облачке и Жорку, стрелявшего из пулемета, и что-то там оравшего старшину Лазаренко.
– Ложи-и-и-и-сь! – кричал Тетов, – кричал. Хотя от шума самолетных винтов и грохота пулемета Мg, палившего с плеча Жоркиного второго номера, крика Игорева не было слышно.
Словно в замедленном рапиде Игорь видел, как от внешних пилонов выкрашенных голубым цветом плоскостей с черными на них крестами, оторвались две бомбы, оторвались и стремительно понеслись вниз и вперед по инерции. И тут же вонзились в снег.
Игорь рухнул лицом в белую снежную пыль, и тут рвануло.
Ухнуло по ушам каким – то глухим ударом.
И сразу не слышно стало ни винтов самолета, ни стрекота пулемета Мg.
И только осколки льда еще запоздало падали и сыпались с неба на спину.
Снова уйдя под солнце, самолет неслышно начал свой второй заход.
– Жорка, не промахнись! – крикнул Лазаренко.
Жорка торопливо закладывал новую стальную ленту в приемник. Отстрелянная – пустая лента валялась тут-же под ногами в желтом конфетти стреляных, пахнущих свежим порохом гильз.
Самолет, качнув крыльями, уже лег на боевой курс и теперь приближаясь, стремительно, с каждой секундой увеличивался в размерах.
Наконец Жорка справился, захлопнул откидную рамку ствольной коробки и оттянув затвор, припал к прикладу.
– А-а-а-а-а! – заорал Жорка, нажимая на спуск, и новый всплеск желтого конфетти из стреляных гильз просыпался на белый снег ледника. Но крик Жоркин потонул в грохоте ревущих моторов фоке-фульфа, пронесшегося так низко, что казалось брюхом и пилонами своих плоскостей – сшибет сейчас бескозырку с бесшабашной Жоркиной головы. ….
Когда все стихло.
Когда все стихло, Лазаренко устроил перекличку.
– Аркан, Абрамов, Урч, Жабин, Пирожков, Жорка, Шофёрик…
Получалось, что все целы…
Бывает же!
А Фриц лежал кверху голубым брюхом своим на западном склоне ледника и даже не горел.
– Мама, я летчика люблю! – присвистнул Жорка, – командир, айда сгоняем, позырим на Фрица, авось парочкой "парабеллумов" разживемся, зазря мы его сшибли, что ли?
Но даже соблазнительная перспектива разжиться парочкой трофейных Р-8, не смогла склонить Лазаренко к тому, чтобы еще потерять пол-часа столь драгоценного теперь времени.
– Вперед, братва, некогда нам на Фрица сбитого дывыться, в походную колонну и вперед. Лейтенант Тетов в голове, я замыкающим!
И только радостный Жорка все никак не унимался, – а мне за сбитого Фрица орден Красного Знамени или "звездочка" положена, а?
И еще спел пару раз.
Про летчика.
Видать, вроде как заупокой трех душ немецких пилотов:
– Мама, я летчика люблю
Мама, я за летчика пойду
Летчик делает посадки
Жмет меня без пересадки
Мама, я за летчика пойду. ….
Радист Хофман щелкнул тумблером и рация сама настроилась на фиксированную волну.
Эти новые приемо-передатчики Телефункен-Блаупункт делались специально для парашютно-десантных войск, они были очень легкие, компактные и были совершенно просты в обращении. Если в бою и убьет радиста, то любой из десантников сможет справиться – просто включить пару тумблеров и все дела! Если, конечно, радио придет открытым текстом, незашифрованное.
– Радио из центра, – доложил Хофман.
Клаус не торопил Хофмана, зная, что еще минут пять у того уйдет на расшифровку.
У них не было специальной шифровальной машинки типа "Энигма", которая была похожа на гибрид арифмометра и пишущей машинки, поэтому Хофману приходилось пользоваться шифровальными таблицами.
Клаус щурясь любовался отблесками заката, окрасившими края дальнего ледника во все оттенки красного – от оранжево-огненного, до глубоко-бардового.
Горы не могут не трогать романтической немецкой души.
Ах, сколько стихов читала ему Лизе-Лотта, когда вот так же любовались они с нею огненно-бардовыми закатами. И как странно! Именно в этих же местах. И всего только три года прошло с той поры…
Хофман протянул Клаусу исписанный им листок.
Фон Линде дважды перечитал, шевеля губами.
Потом задумался.
– Разрешите и мне посмотреть, господин оберлейтенант, – фельдфебель Хайнрике, который был теперь командиром первого взвода вместо убитого во вчерашней стычке с русскими разведчиками Волленгута, протянул руку, прося листок с радиограммой.
Клаус молча подал Хайнрике шифровку.
Тот тоже дважды перечитал и хмыкнув, вернул листок командиру.
Клаус все еще молчал – обдумывал прочитанное. И Хайнрике тоже молчал – соблюдал субординацию. Стояла тишина, только рация попискивала, да оберефрейтор Венц с ефрейтором Шульце насвистывали тихонечко популярный куплет:
Unsre beiden Schatten
Sahn wie einer aus,
Dass wir so lei buns hatten,
Das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst Lili Marleen.
– Ви айнст Лили Марлен, – подпел вдруг Клаус, поднимаясь с рюкзака, на котором сидел.
– Что, господин оберлейтенант, изменяем маршрут? – спросил Хайнрике.
Хайнрике прочитал шифровку и теперь тоже знал, что центр сообщил командиру их спецгруппы Клаусу фон Линде. Центр сообщил о том, что на пол-пути в долину, в ущелье Духор их будет ждать засада русских. И центр поэтому предлагал изменить маршрут. Идти в обход – по гребню Дух-Салор и по леднику Пионерский.
– Мы пойдем в обход? – повторил свой вопрос Хайнрике.
– Нет, – ответил Клаус, – мы не можем потерять трое суток на такой маневр, и потом на что мы все будем похожи после подобного перехода с нашей ношей! Мы все выдохнемся и половина людей вообще не дойдет, поэтому мы двинемся по старому намеченному маршруту.
– А русские? – спросил Хайнрике, – а что делать с русскими?
– А русских мы будем вышибать из ущелья, – сказал Клаус, – как шампанскую пробку из бутылки.
И добавил, взваливая свой рюкзак себе на плечи, – предупрежден, это значит вооружен, так что выше нос, Хайнрике, тебя еще дождутся твои сестрички дома в Баварии!
– Анна и Грэт, – прошептал Хайнрике, тоже взваливая на плечи свой рюкзак. …
Фридрих Вильгельм Канарис предавался любимому делу – разглядывал коллекцию старинных монет.
– Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе, – повторял Канарис детский нацистский стишок, перекладывая серебряные талеры времен столетней войны… Эти талеры были свидетелями великой чумы, выкосившей половину Европы, они были свидетелями церковной реформы Лютера и изгнания испанцев из Фландрии.
Много рук, много кошельков и карманов видали эти монеты, много событий видали они.
А эти – новые пфенниги с германским орлом и свастикой – попадут ли они потом в коллекции грядущих нумизматов?
А?
Попадут?
Не верь лисице в степи, не верь еврею в его божбе…
А можно ли верить Гимлеру?
Ведь это именно Гимлер по своим каналам узнал, что группу Клауса фон Линде будут встречать!
Еврею верить нельзя, а Гимлеру – как главному врагу всех евреев, по логике, верить можно… Так?
Но Канарис не совсем еще идиот, и кое-что понимает в системе верховных интриг, а иначе не был бы он главой армейской разведки! Конечно, он был искушен в интригах – этих вечных играх и забавах спецслужб всего мира. Ведь еще будучи помощником министра Носке в далеком двадцатом году Канарис сам блестяще интриговал против будущих жертв нацистского режима. Чего только стоило его участие в убийстве Либкнехта и Люксембург, когда ему же потом и поручили вести расследование по им же спланированному убийству!
Канарис протянул руку к следующему ящичку. Вот российский серебряный рубль тысяча семьсот пятого года чеканки. Реверс, аверс… Профиль Великого императора Петра.
Русские.
Ох, уж эти русские! Неужели они намеренно сдали людям Гимлера свою группу?
Почему?
Зачем они это сделали?
И вдруг Канарису отчетливо пришла в голову мысль:
Гиммлер!
Это Гиммлер!
Он сдал его операцию русским. Не важно, что русские сдали потом ему своих, важно то, что Гимлер сдал планы Канариса, его операцию и его людей! Вот что было теперь важнее всего! Это же было очевидно. Почему он адмирал Фридрих Вильгельм Канарис так непростительно долго соображал, все время подозревая, что что-то тут не то!
Конечно, разумеется этот плебей Гиммлер, этот ревнивец до чужих успехов и до чужой славы, это он сдал ту операцию, что не досталась его чернорубашечному ведомству, это он сбросил русским сведения о группе фон Линде.
Вот почему передовой отряд фон Линде сразу после высадки напоролся на русский дозор. И это не был шальной заблудившийся на леднике дозор, это была целевая засада, посаженная именно в то место, где планировалась высадка.
Что же делать? – думал Канарис, – что же теперь делать?
Еще не поздно дать фон Линде радиограмму, отменяющую всю операцию…
Но как тогда связать все происходящее со второй компонентой нынешних исполненных драматизма событий? Как вписывается в происходящее этот встречный вброс информации русскими? И снова через Гиммлера, через его каналы!
Самый простой ответ на это – Гиммлер хочет выступить как бы спасителем операции.
Де, Канарис и его Абвер недостаточно тщательно подготовили операцию, а Гиммлер и его разведчики буквально в последний момент спасли и группу фон Линде и всю операцию по подрыву нефтяных терминалов…
Нет, что то тут не так.
Канарис нажал кнопку звонка.
Микаэль Любэк – дежурный адъютант вошел и вытянулся в струнку.
– Дайте радио группе фон Линде, – сказал Канарис, – пишите, я буду диктовать:
Любэк шустро открыл блокнот и взяв в руки карандаш, застыл в позе покорного ожидания.
– В связи с новыми открывшимися обстоятельствами, вам предлагается изменить маршрут и двигаться в точку запасного варианта эвакуации группы. Там встать лагерем и ждать дальнейших указаний.
– Подпись? – спросил Любэк.
– Послать за подписью полковника Шмидта, – сказал Канарис.
Любэк лихо повернулся на сто восемьдесят градусов и щелкнув каблуками, взялся было уже за дверную ручку, но Канарис окликнул его,
– Да, и вызовите мне Гелена, пожалуйста. И срочно. …
– Скажите, господин оберлейтенант, – спросил Хайнрике, – а почему вы так и не получили крест за восхождение на Эльбрус?
– Говорят, фюрер был разгневан, когда ему доложили об этом, – ответил Клаус, – говорят, он сказал, что его горные егеря должны брать боевые позиции русских, а не заниматься спортивными рекордами.
Хайнрике хмыкнул, – фюреру, конечно виднее, но я будь на то моя воля, дал бы всем ребятам по Железному кресту первого класса, а капитану Гроту и вам – по Рыцарскому кресту.
– Жаль, что не ты служишь в главном имперском управлении по наградам, – улыбнулся Клаус.
Они прошли намеченную дневную норму и теперь люди пили горячий кофе и имели возможность поменять носки, перешнуровать обувь, переложить поудобнее поклажу, боеприпасы и оружие.
Клаус снова залюбовался, глядя в даль… Как читала ему Лизе-Лотта? Из Фауста?
Давай дойдем до этой крутизны
И там присядем. Часто я бывало,
На той скале сидел средь тишины,
Весь от поста худой и отощалый
Ломая руки, я мольбой горел,
Чтоб Бог скорей избавил нас от мора.
И положил поветрию предел
Так думал глядя я на горы…
Блажен, кто вырваться на свет
Надеется из лжи окружной.
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно.
Но полно вечер омрачать
Своей тоскою беспричинной
Смотри: закат свою печать
Накладывает на равнину
День прожит, солнце с вышины
Уходит прочь в другие страны.
Зачем мне крылья не даны?
С ним вровень мчаться неустанно!
На горы в пурпуре лучей
Заглядывался б я в полете
И на серебряный ручей
В вечерней темной позолоте
Опасный горный перевал
Не останавливал бы крыльев
Я море бы пересекал
Движенья этих крыл усилив…
Клаус фон Линде усмехнулся своим мыслям:
В том что известно – пользы нет.
Одно неведомое нужно…
Нет, не в том неправ старина Гёте, не в том.
Не то нужно, что неизвестно.
В известном польза есть.
Просто теперь война.
И пользы нету в стихах.
А есть польза в суконной прелести устава. Устава и наставления по действию горных егерей в условиях высокогорья.
И зачем мне – офицеру горных егерей сто три филолога, знающие наизусть всего Шиллера и Рильке?
Мне нужны вместо них – вместо ста трёх филологов мне нужны три унтерофицера – знающие наизусть весь боевой устав горноегерского дела!
Зачем мне помнить наизусть эти строчки из Гёте?
Мне нужно помнить из Боевого Устава строчки и параграфы о том, что:
Превосходство над противником в условиях действий на сильно пересеченной горной местности достигается:
1. занятием господствующих высот и надлежащим стремлением постоянно находиться выше противника 2. занятием ключевых точек рельефа и контролем над местами преодоления естественных контурных препятствий – мостов, бродов, естественных узкостей, седловин, ущелий, перевалов…