– До войны я столько этих отдыхающих дамочек из Москвы да из Ленинграда перепетрушил, не сосчитать! – сладко вздохнул Барзыкин. – бывало начальника отвезу, отпрошусь у него, вроде как для ремонта, а сам на машине к женскому санаторию имени Орджоникидзе! Ну там подкараулю какую – нибудь дамочку, посажу ее вроде как покататься…
– Ты лучше на дорогу гляди! – перебил его Тетов.
– А что? Я гляжу, я ничего.
– Вот и гляди, – зло отрезал Игорь.
Ему были неприятны похотливые воспоминания ефрейтора. Когда Барзыкин говорил о дамочках из Москвы, Игорь вдруг вспомнил Раю… Неужели этот похотливый шкет и к Рае посмел бы подкатиться?
И вообще – Игорь все еще никак не мог отойти от увиденного утром.
– Смерть вокруг, немец уже в Майкопе к Туапсе рвется, а этот о бабах, – мысленно, про себя чертыхнулся Тетов, – такие вот сластолюбцы они как правило самыми слабыми звеньями в цепи оказываются…
Слабенький мотор полуторки завывал на высоких оборотах, а машина едва-едва тащилась в затяжной подъем.
– Радиатор кипит, товарищ старший лейтенант, надо бы водички подлить, – заскулил Барзыкин.
– До Шаумяна доедем, там дольёшь, – отрезал Тетов, – нам некогда останавливаться.
– Так ведь мотор клина даст, – заныл Барзыкин, водички надо холодной долить.
– А чё ты сразу полный радиатор не налил?
– Так он ведь подтекает, товарищ старший лейтенант.
– А почему зная, что подтекает, не запаял?
– Некогда было, товарищ старший лейтенант, мы вчера всю ночь с товарищем капитаном Дедиковым проездили.
Тетов хотел было вставить – "к бабам вы проездили", но не стал, удержался.
Когда наконец преодолели этот длинный подъем и въехали в небольшое ущельице, где спасительная тень избавила их наконец от палящего и изнуряющего зноя августовского солнца, мотор вдруг хрюкнул пару раз и заглох, машина судорожно дернулась и встала.
Борзыкин выругался по-матушке, вылез из кабинки и подняв жестяную складную боковушку капота, встал ногами на буфер, отклячил задницу в выгоревших хэ-бэ и сунул свою закопченную рожу в недра мотора.
– Ну что там? – крикнул Бабоа, вытягивая шею и пытаясь что то разглядеть не вылезая из кузова.
– Ну что там, Борзыкин? – переспросил Тетов.
– Кажись, кранты, шатун блок пробил, – из под раскладушки жестяного капота отозвался шофер.
– Что? Дальше не поедем? – поинтересовался Бабоа.
– Кудаж ты с клином в моторе уедешь? – ехидно осклабился Борзыкин, разгибая спину и вытирая ветошью свои темно-коричневые ладони.
– Значит дальше пёхом пойдем? – уточнил сержант.
– Я не знаю, кто пёхом, а кто как, – развел руками Борзыкин.
– Это ты специально машину сломал, чтобы на фронт не ехать? – тихо спросил шофера Тетов.
– Да вы что, товарищ старший лейтенант, да вы что! – испуганно запричитал Борзыкин, – железка она и есть железка, она когда и не захочешь, сломается.
– Эх, расстрелял бы я тебя безо всякого сожаления, – сказал Игорь, – да нести ящики некому тогда будет…
– Так что теперь на тебе как на ишаке поедем, – хохотнул Бабоа.
Так дальше и пошли.
Впереди Игорь с младшим сержантом Бхуто, потому как тот дорогу знал. Дальше – гуськом вся их группа – шесть абхазцев с веревками, пулеметом и патронами, да шофер Борзыкин с ящиками тола и гранат на обоих плечах.
Сержант Бабоа, как самый сильный – шел замыкающим.
Из маленького ущельица снова вышли на равнину.
Местность была открытая.
Слева и справа от дороги – луга с выгоревшей за лето совсем желтой травой.
Только возле угадываемой вдали балочки виднелась какая то зеленая растительность.
– До Шаумяна еще километров пятнадцать топать, – сказал Бхуто.
– Расстрелять этого шофера! – отозвался один из абхазцев.
– Расстрелять всегда успеем, – ответил Игорь, доставая флягу и прополаскивая пересохший рот, – пусть ящики до места донесет, а там посмотрим.
То что их обстреливают, они не сразу и сообразили.
Столбики пыли вдруг стали подниматься на дороге, да тоненький противный писк рикошетящих от земли пуль, дал им наконец сигнал о смертельной опасности.
– Откуда черт бьет? – выругался нагибаясь Бхуто..
– Ложись, воздух! – заорал сержант Бабоа.
И тут Игорь увидел в небе самолет.
Это был разведчик.
Фоке-вульф сто восемьдесят девять, или попросту – рама, как его называли на фронте.
Рама висела высоко.
Оттого и огонь из пулемета был не столь губительно-прицельным, как хотелось бы воздушным стрелкам.
Но шофер Борзыкин грохнул на земь оба своих ящика и с каким то поросячьим визгом нырнул в неглубокий придорожный кювет.
Абхазец – пулеметчик задрал ствол своего Дегтярева и дал длинную очередь трассирующими.
– Не трать патронов, все равно не попадешь, – крикнул Бхуто, – он и так сейчас улетит.
И был прав.
Самолет качнул крыльями и изменив курс, стал удаляться в сторону гор.
Игорь все же не удержался.
Взял из рук одного из бойцов снайперский карабин, поймал в перекрестие прицела голубые плоскости с черными крестами, и взяв небольшое упреждение, выстрелил.
– Что? Попали, товарищ старший лейтенант? – поинтересовался оживший Борзыкин.
– В тебя не промахнусь, сволочь бензиновая, – огрызнулся Игорь, – давай ящики в охапку и бегом марш!
Идти было еще далеко. …
Первый привал устроили в селении со странным названием Индюк.
До Шаумяна отсюда было десять километров, а до Асфальтовой, где по данным Дедикова был штаб подполковника Баранова, выходили все двадцать пять верст.
– Сегодня к вечеру до Асфальтовой – кровь из носа! – сказал Игорь.
– Без вьючных животных не дойдем, – возразил опытный Бабоа.
Игорь послал Бхуту с одним из местных пройтись по домам.
А пока все лежали в тени огромного пирамидального тополя и набирались сил.
Игорь достал из полевой сумки последнее письмо, полученное накануне от Раи.
Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.
А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже – и врозь…
Прочтя стихи, Игорь задумался.
– Неужели это немец сочинил? Неужели немец?
Но для ясности Рая однозначно приписала внизу – Генрих Гейне.
Ее любимый поэт…
– Где бы был этот поэт, случись ему жить в наше время? – подумал Игорь.
Но мысли его прервал истошный крик ишака.
Игорь приподнялся на локте и увидал младшего сержанта Бхуто.
Тот тащил за уздечку небольшое, сильно упиравшееся животное.
– Теперь Борзыкина можно расстреливать. – весело сказал Бхуто, – теперь ящики на ишаке повезем.
3.
Всю эту неделю Сталин жил на ближней даче.
Здесь легче переносилась осень.
Все-таки джигиту уже не двадцать и не тридцать лет!
Уже покалывает и порою тревожно дергает то тут то там.
А ведь бывало, в Туруханском крае – он, грузин – да по морозу то! На лыжах, да с ружьишком…
Сталин подошел к окну, выходящему на большой двор и принялся медленно перебирая шнур, подымать тяжелую темно-зеленую портьеру.
После смерти Аллилуевой Сталин не любил кремлевскую квартиру.
Замешкавшийся топтун в фуражке с васильковым околышем, поздно заметив, как дрогнули занавеси в окнах "хозяина", метнулся с середины двора под грибок.
– Смешной, – отметил про себя Сталин, пожевав рыжий ус.
Охране не рекомендовалось мельтешить под окнами, дабы не мешать вождю думать о судьбах человечества.
Иосиф Виссарионович достал из нагрудного кармана кителя свою трубку, закусил мундштук и прошлепал грузинскими чунями без задников к любимому роялю.
Сам он никогда не играл.
Но вот друг его – Андрей Жданов, тот мог!
– Надо сегодня позвонить Андрею в Ленинград, – наметил себе Сталин, – как у него сердце? Хорошо ли лечат его ленинградские врачи? Вот, кабы не была Светланка дурой набитой, поженить бы их с сыном Андрея, как бы хорошо было! Тогда бы Андрей сыграл бы на рояле – на свадьбе то!
Неслышно вошел Поскребышев.
Он стоял в проеме, сливаясь с интерьером – только блестящая лысина предательски демаскировала.
Сталин поругивал Поскребышева за эту манеру неслышно подкрадываться – потому как только сам хозяин имел прерогативу на такие привычки.
Поскребышев кашлянул в кулак, чтобы превентивно снять с себя обвинения в том, что "опять взял дурацкую манеру подкрадываться".
– Что? – односложно спросил Сталин, демонстративно повернувшись к Поскребышеву спиной.
Стоя посреди ковра, Хозяин набивал трубку и верный секретарь, адъютант, денщик и груша для битья в одном лице – в который уже раз изучал спину этого невысокого человека, отмечая про себя, что вот он какой – все еще стройный, не растолстевший. А вот носки шерстяные, пятками светившиеся из под обреза синих диагоналевых брюк, надо бы новые ему связать. Эти уже вон – штопаные. Скромен…
Скромен хозяин. Нынче опять в кабинете не раздеваясь спал – на кожаном диване, укрывшись шинелькой кавалерийской – любимой своей.
– Берия в малой приемной ждет, Иосиф Виссарионович, говорит срочное у него, – стараясь говорить спокойно и размеренно, – доложил Поскребышев.
– Ну так и что? – раскуривая трубку и повернувшись в пол-оборота, еще раз спросил Сталин.
Поскребышев вздохнул, понимая, что Хозяин нынче не в духе. И надо бы давать ему высыпаться по человечески, а то никаких даже самых стальных нервов у вождя на них не хватит – ни на врагов, ни на друзей.
– В большой приемной Михал Иваныч Калинин, товарищи Микоян и Шверник с Булганиным и еще этот молодой товарищ из Ленинграда – Косыгин, они к вам на семнадцать часов записаны.
Семнадцать часов – это был как бы "утренний прием". День вождя начинался после пятнадцати… Зато заканчивался под утро. И вечерний прием товарищей бывало случался и в три часа ночи.
Сталин помнил про это совещание. Всесоюзный староста с армянином Микояном будут представлять новые планы по организации производств за Уралом. Эх, всё это в конечном счете расплата за ошибки. А началось всё еще при Тухачевском за шесть лет до начала войны. Ох уж этот прожектер Тухачевский, сколько народных денег вылетело в трубу из-за его заоблачных идей – все эти радиоуправляемые эскадрильи, да полчища гоночных танков-прыгунцов! Теперь придется все, ну буквально все перестраивать. А это дополнительные средства. А где их взять? Опять у американцев просить? Вот и вызвал Всесоюзного с армяшкой Микояном – пусть думают!
А заодно они и какого-то перспективного хозяйственника из Ленинграда привезли – Алексея Косыгина, говорят – башковитый…
– Ну так и что? – уже совершенно обернувшись в фас, спросил Сталин.
Поскребышев еще раз кашлянул в кулак и сказал, стараясь придать лицу как можно меньше выразительности,
– Лаврентий Павлович Берия в малой приемной просит, чтобы вы приняли его вне очереди по очень срочному делу, не терпящему отлагательства.
Сталин не подал вида, что встревожился. Не любил он этих неожиданных визитов Лаврентия. Но молча махнул кистью руки с зажатой в ней трубкой, мол, приглашай, чего уж там… И отвернувшись пошлепал своими грузинскими чунями без задников в нижний кабинет.
– Сколько стоит такой костюм, товарищ Берия? – спросил Сталин вместо того, чтобы ответить на приветствие своего министра госбезопасности.
Берия был в дорогом английском костюме в тонкую полоску, что по замыслу должно было бы его стройнить.
– Отчего все эти грузины так любят хорошо одеваться? – задался вопросом Сталин, совсем позабыв, что он сам тоже в некотором роде – грузин.
– Я не знаю, сколько точно стоит, но я спрошу, Иосиф Виссарионович! – ответил Берия, с непроницаемым выражением.
Лаврентий явно нервничал.
Сталин умел хорошо чувствовать внутренне напряжение своих виз-а-ви.
И умел строить на этом темпоритм беседы. Чтобы ему – Сталину было спокойно думать, и чтобы собеседник был откровенен.
– Что у тебя, Лаврентий? – спросил Вождь, не предлагая министру даже присесть, – Сталина в приемной ждут четыре члена Центрального Комитета нашей партии, четыре члена ГКО а ты врываешься, и Сталин не может начать важное совещание!
Берия знал эту манеру вождя говорить о себе в третьем лице. И когда Хозяин начинал так говорить – это не предвещало ничего хорошего.
Берия понимал, что Хозяин им теперь очень и очень недоволен.
В экстренном предвоенном повороте с концепцией перевооружения Сталин видел вину и его – Берии. Де проморгали новые тенденции у немцев – их ставку на скороподъемные высотные истребители профессора Вилли Мессершмидта с турбонаддувом, которые в пух и прах и в хвост и в гриву лупили сперва испанскую авиацию республиканцев, потом польскую и французскую, потом принялись и за англичан с их хвалеными "летающими роллс-ройсами", а теперь уже второй год кряду лупят наших сталинских соколов, так что только перья в разные стороны летят. А Берия все Яковлева своего протеже тащил – протаскивал. А тот – негодяй – дезинформировал Центральный Комитет… И все наслоилось – Тухачевский – явный агент англичан – запутал со своими прожектами гоночной войны радиоуправляемых танковых армад, на которые псу под хвост были брошены миллионы и миллионы народных рублей… А тут еще и Берия, разумеется – запоздал… Недоглядел.
– Товарищ Сталин, это очень важно и срочно, – сказал Берия.
Если он не обращается к нему – к Вождю – по партийной кличке "Коба", значит дело действительно серьезное, – отметил про себя Сталин.
– Ну? – нетерпеливо спросил Вождь.
Берия сглотнул слюну.
Его лицо, и весь он в этом идиотском плей-бойском английском костюме теперь напоминали какую то птицу из зоологического сада. Нахохлившуюся и очень напуганную.
– Товарищ Сталин, немцы взяли Майкоп, через неделю они могут быть в Грузии. ….
По мнению высокомерного грузина Джугашвили, Берия был ненастоящим грузином. Он был мингрелом из Зугдиди. Не любил вина, предпочитал ему водку и коньяк, был неумерен в женщинах и вообще тяготел к какой-то негрузинской городской жизни с явно буржуазными замашками – со всеми этими дорогими английскими костюмами, автомобилями, роскошной мебелью и ресторанной едой.
Грузин Джугашвили порою просто презирал мингрела Берию, как представитель более высокоразвитой цивилизации может презирать человека из племени с примитивной культурой. И когда Берия напирал порою на свою грузинскость, которая по его Берии идее должна была как то роднить его со Сталиным, выделяя их дружбу из отношений с другими – "негрузинскими" членами ГКО, Сталин иногда в такие моменты, когда особенно был зол на Берию, вдруг мог заявить о том, что он Сталин вообще глубоко русский человек.
– Немцы могут через неделю быть уже в Грузии, – повторил Берия.
Сталин отвернулся к окну.
Он стоял спиною к Берии, по своему обычаю, по своей дурной привычке помучить посетителя, не предложить ему сесть, заставить его – посетителя подольше пребывать в неясности относительно его – Сталина настроения и решений…
Сталин отвернулся к окну и как бы замер в прострации.
И так стоял долго-долго.
А Берия тоже стоял и терпеливо ждал реакции вождя.
Так в молчании прошли пять, а может и более минут.
– В Грузию, немцы, говоришь? – переспросил вдруг Сталин.
– Да, товарищ Сталин, в нашу Грузию, – поспешил подтвердить свои опасения Лаврентий Палыч.
– Немцы уже второй год как в нашей России, – сказал Сталин задумчиво, – второй год, и теперь они стоят под Сталинградом.
– Да, товарищ Сталин, – сглотнув слюну промолвил Берия.
Сталин снова немного помолчал.
А потом вдруг спросил, – как ты думаешь, мы сможем сохранить нашу государственность, наш общественный строй, если немцы возьмут Кавказ и Сталинград?
У Берии сжалось сердце в груди.
Он не знал как следует отвечать – честно, или "как надо"?
Поэтому он решил промолчать. …
4.
Генерал Гелен решил промолчать.
Зачем высказывать свое мнение шефу, если твое мнение может поранить его – шефа самолюбие?
– Ну так что, Гелен, как думаете, всё-таки приоритет разведки или все виды диверсионной войны? – повторил свой вопрос Канарис.
В машине они никогда не обсуждали конкретных дел и разговаривали только на общие отвлеченные темы. Опасались прослушивающих устройств установленных молодцами из ведомства их главного конкурента рейхсфюрера Гиммлера.
На этот раз разговор велся о теории "чистой разведки".
Канарис не скрывал, что ему вообще не нравится работа на Восточном направлении, основанная на тотально-массовой заброске за линию русского фронта сотен и тысяч плохо и наспех подготовленных агентов, в надежде на то, что пусть сто человек провалятся и будут арестованы НКВД, а один из ста будет нормально работать. Эта тактика "тотальной разведки" была навязана адмиралу самой стратегией ошибочной, как он полагал, войны на Востоке. Канарис был уверен, что не разделавшись с Англией, ни в коем случае нельзя было начинать кампанию на Востоке.
И еще…
И еще одно обстоятельство больно тревожило сердце адмирала.
Холодея от ужаса он начинал порою понимать, что рано или поздно ему придется отвечать перед руководством Рейха за ту абсолютно недостоверную информацию, которую именно его ведомство дало перед началом операции "Барбаросса", информацию о состоянии советской экономики. Уже к зиме сорок второго года, когда танкистам Гота и Гёппнера не удалось взять Москвы, когда стало ясно, что война на Востоке будет длиться не один год, а более, Канарис с ужасом начал осознавать, что те оценки данные им Гитлеру и штабу ОКВ о том, что вся экономика Советской России сконцентрированная в основном на Украине перестанет давать продукцию после захвата Донбасса, оказалась неверной. Канарис не учел, что русским удастся перевезти заводы за Урал и там буквально под открытым небом начать производство танков и самолетов… И пускай это ошибка не одного только Канариса – толстый боров Геринг тоже хорош! Провалил, забаллотировал программу строительства дальних четырехмоторных бомбардировщиков, надеясь на блиц-криг, что только одними "штуками"* его люфтваффе со всеми справится, а теперь до Урала и летать не на чем…
Но Гитлер Геринга простит – они ветераны движения, они вместе создавали их Партию… А Канариса не простят! И первым, кто потребует его Канариса головы, будет Гиммлер…
– Так что, Гелен, чистая разведка или диверсии? – еще раз спросил Канарис.
Их "хорьх" уже проехал второй контрольный пункт ставки "Вольфшанце".
Через полчаса начнется совещание у фюрера.
Будут обсуждаться дела на русском юге.
Сталинград, Кавказ.
И Канарис приехал не с пустыми руками.
Адмиралу необходимо срочно реабилитироваться за прошлогодние просчеты. * "штука" – самолет Юнкерс -87 одномоторный пикирующий бомбардировщик и штурмовик – основа полевой авиации Германии с 39-го по 43-ий гг.
Пока дела на фронте еще воспринимаются с оптимизмом и Гитлер даже принимает от соратников по партии шутливые поздравления с вручением ему шоколадных тортов в виде Кавказских гор, фюрер не предъявляет адмиралу счетов за роковые ошибки.
Но если вдруг дела на русском фронте обернутся катастрофой, а умный и прозорливый Канарис подозревал, что именно этим все дело и закончится, вот тогда ему и припомнят – кто сказал, что экономика России рухнет с захватом Донбасса? И первым, кто с лаем набросится на адмирала – будет Гиммлер.
Именно и поэтому, адмирал поручил своим корифеям от разведки, к которым несомненно относился и генерал Гелен, разработать такую операцию по его ведомству, которая могла бы существенно повлиять на ход событий на Юго-Востоке.
Настала пора отличиться.
Обеспечивать Листа с Паулюсом разведданными – это пол-дела. Надо самому провести такую акцию, чтобы Гитлер заметил и сказал, – Канарис мог ошибаться в сорок первом, но в сорок втором он помог нам взять Сталинград.
– Суть операции, мой фюрер, состоит в том, что силами Абвера мы сможем воспрепятствовать снабжению горючим русских сил под Сталинградом, и таким образом мы сможем лишить русских возможности активно использовать танки, самоходную артиллерию и вообще ограничить их в маневре.
– Лишить их горючего? – Гитлер вскинул брови и внимательно поглядел на адмирала, – это очень интересно.
– Дело в том, что вся южная группировка советских войск сейчас снабжается нефтепродуктами, поступающими с нефтеперерабатывающих предприятий расположенных за пределами досягаемости нашей стратегической авиации.
Проговорив эти слова, адмирал спиной почувствовал, как Геринг испепеляющим ненавидящим взглядом сверлит его Канариса спину, де "какая еще там наша стратегическая авиация? Всем давно известно, что Геринг всегда был противником строительства больших бомбардировщиков и напирал на необходимость расширения только парка полевой авиации"… Вот теперь и не на чем летать бомбить Баку и Свердловск!
Гитлер внимательно следил за передвижением указки послушной руке Канариса, чертившей узоры по стратегической карте русского юга.
– Большая группа хорошо подготовленных диверсантов может произвести минирование трубопроводов русских вот здесь и вот здесь…
Склонясь, Гитлер молча уставился в карту в том ее месте, куда указывал Канарис.
Все тоже сохраняли молчание. И Гальдер, и Кейтель, и даже впрямую заинтересованные Лист с Паулюсом, и те молчали.
Но главное, что было ценным для Канариса, молчал и Гиммлер. Все ждали реакции фюрера.
– Хорошо, – нарушил молчание Гитлер, – это может быть очень и очень хорошо!
Действуйте, Канарис.
Теперь уже поздно было кому-либо возражать.
Раньше надо было думать, господа! – со злорадством подумал Канарис, – дело сделано, получено одобрение.
– Группа, отобранная из лучших высокогорных егерей скрытно перейдет через перевалы и с двумя тоннами взрывчатки на плечах, совершенно незамеченной спустится в долину, где пройдя сюда и сюда, произведет минирование объектов.
– Да, да, Канарис, я хочу чтобы именно вы занялись этим теперь, – кивком Гитлер еще раз выразил свое одобрение адмиральской идеи, – генерал Лист должен оказать содействие в подготовке этой операции.
Лист вытянулся и коротко, одним кивком головы поклонился. …
– Ну что? Одна маленькая победа? – спросил шефа Гелен, когда после церемониального вегетарианского обеда они вышли в маленький внутренний дворик.
– Не торопитесь, Гелен, не торопитесь, – Канарис умерил пыл своего подчиненного, – теперь следует ждать ответного хода конкурентов.
– Люди в черном? – хмыкнул Гелен, имея ввиду черную форму офицеров 1V – го и V1 -го отделов РХСА…
– Именно, – кивнул Канарис, – и их контрудар может оказаться очень болезненным. …
Фюрер потрепал Блонди по загривку и лёгоньким шлепком отправил собаку побегать.
Нынче он был в хорошем настроении и много говорил о перспективах германского сельского хозяйства. Гитлер так увлекся этой идеей, построить громадную, невиданную доселе железную дорогу из Южной Швабии на Восток – к Воронежскому и Украинскому чернозему, что с утра после завтрака говорил только об этом. Он показывал Гиммлеру альбомы, подготовленные в министерстве Шпеера в которых на цветных иллюстрациях были изображены диковинной величины вагоны, способные перевозить до трехсот тонн чернозема в каждом.
– Глядите, Генрих, ширина колеи этой дороги будет вдвое больше обычной, три метра, – Гитлер тыкал пальцем в альбом и нетерпеливо перелистывал страницу за страницей, – я отдам приказ снять метровый слой чернозема в Воронежской и других губерниях юга России, потому что славяне элементарно недостойны этого дара природы. Мы будем вывозить этот природный дар в Германию, и наши крестьяне будут собирать на своей земле невиданные урожаи. А вот еще поглядите, Генрих!
Гитлер перевернул еще несколько страниц.
– Поглядите, наши инженеры из министерства транспорта разработают новые поезда, на которых можно будет не только вывозить в Германию украинский уголь и русский чернозем, но можно будет и комфортно путешествовать. Поглядите на эти двухэтажные пассажирские вагоны!
Гиммлер изобразил на лице вежливую заинтересованность и даже пару раз кивнул для приличия, хотя тема колоссальной железной дороги его мало интересовала.
Гиммлер приехал в Альпийскую ставку для того, чтобы предложить фюреру свой план организации диверсий на нефтеперерабатывающих заводах русских.
И начать Гиммлер решил издалека. Так, чтобы фюрер не заподозрил его в простом межведомственном интриганстве, в элементарной зависти к Канарису.
Гиммлер дождался, покуда фюрер наговорится о перспективах железнодорожного строительства и можно будет перевести разговор в иное русло.
Овчарка Блонди, вдоволь набегавшись по всем углам громадной террасы Альпийского дворца, снова подбежала к своему хозяину и дважды носом ткнулась ему в брюки, как бы приглашая пойти с нею погулять.
– Гюнше, заберите Блонди, пожалуйста, – крикнул Гитлер двухметровому эсэсовцу, молча наблюдавшему издали за прогулкой своего вождя.
– Ты лучше на дорогу гляди! – перебил его Тетов.
– А что? Я гляжу, я ничего.
– Вот и гляди, – зло отрезал Игорь.
Ему были неприятны похотливые воспоминания ефрейтора. Когда Барзыкин говорил о дамочках из Москвы, Игорь вдруг вспомнил Раю… Неужели этот похотливый шкет и к Рае посмел бы подкатиться?
И вообще – Игорь все еще никак не мог отойти от увиденного утром.
– Смерть вокруг, немец уже в Майкопе к Туапсе рвется, а этот о бабах, – мысленно, про себя чертыхнулся Тетов, – такие вот сластолюбцы они как правило самыми слабыми звеньями в цепи оказываются…
Слабенький мотор полуторки завывал на высоких оборотах, а машина едва-едва тащилась в затяжной подъем.
– Радиатор кипит, товарищ старший лейтенант, надо бы водички подлить, – заскулил Барзыкин.
– До Шаумяна доедем, там дольёшь, – отрезал Тетов, – нам некогда останавливаться.
– Так ведь мотор клина даст, – заныл Барзыкин, водички надо холодной долить.
– А чё ты сразу полный радиатор не налил?
– Так он ведь подтекает, товарищ старший лейтенант.
– А почему зная, что подтекает, не запаял?
– Некогда было, товарищ старший лейтенант, мы вчера всю ночь с товарищем капитаном Дедиковым проездили.
Тетов хотел было вставить – "к бабам вы проездили", но не стал, удержался.
Когда наконец преодолели этот длинный подъем и въехали в небольшое ущельице, где спасительная тень избавила их наконец от палящего и изнуряющего зноя августовского солнца, мотор вдруг хрюкнул пару раз и заглох, машина судорожно дернулась и встала.
Борзыкин выругался по-матушке, вылез из кабинки и подняв жестяную складную боковушку капота, встал ногами на буфер, отклячил задницу в выгоревших хэ-бэ и сунул свою закопченную рожу в недра мотора.
– Ну что там? – крикнул Бабоа, вытягивая шею и пытаясь что то разглядеть не вылезая из кузова.
– Ну что там, Борзыкин? – переспросил Тетов.
– Кажись, кранты, шатун блок пробил, – из под раскладушки жестяного капота отозвался шофер.
– Что? Дальше не поедем? – поинтересовался Бабоа.
– Кудаж ты с клином в моторе уедешь? – ехидно осклабился Борзыкин, разгибая спину и вытирая ветошью свои темно-коричневые ладони.
– Значит дальше пёхом пойдем? – уточнил сержант.
– Я не знаю, кто пёхом, а кто как, – развел руками Борзыкин.
– Это ты специально машину сломал, чтобы на фронт не ехать? – тихо спросил шофера Тетов.
– Да вы что, товарищ старший лейтенант, да вы что! – испуганно запричитал Борзыкин, – железка она и есть железка, она когда и не захочешь, сломается.
– Эх, расстрелял бы я тебя безо всякого сожаления, – сказал Игорь, – да нести ящики некому тогда будет…
– Так что теперь на тебе как на ишаке поедем, – хохотнул Бабоа.
Так дальше и пошли.
Впереди Игорь с младшим сержантом Бхуто, потому как тот дорогу знал. Дальше – гуськом вся их группа – шесть абхазцев с веревками, пулеметом и патронами, да шофер Борзыкин с ящиками тола и гранат на обоих плечах.
Сержант Бабоа, как самый сильный – шел замыкающим.
Из маленького ущельица снова вышли на равнину.
Местность была открытая.
Слева и справа от дороги – луга с выгоревшей за лето совсем желтой травой.
Только возле угадываемой вдали балочки виднелась какая то зеленая растительность.
– До Шаумяна еще километров пятнадцать топать, – сказал Бхуто.
– Расстрелять этого шофера! – отозвался один из абхазцев.
– Расстрелять всегда успеем, – ответил Игорь, доставая флягу и прополаскивая пересохший рот, – пусть ящики до места донесет, а там посмотрим.
То что их обстреливают, они не сразу и сообразили.
Столбики пыли вдруг стали подниматься на дороге, да тоненький противный писк рикошетящих от земли пуль, дал им наконец сигнал о смертельной опасности.
– Откуда черт бьет? – выругался нагибаясь Бхуто..
– Ложись, воздух! – заорал сержант Бабоа.
И тут Игорь увидел в небе самолет.
Это был разведчик.
Фоке-вульф сто восемьдесят девять, или попросту – рама, как его называли на фронте.
Рама висела высоко.
Оттого и огонь из пулемета был не столь губительно-прицельным, как хотелось бы воздушным стрелкам.
Но шофер Борзыкин грохнул на земь оба своих ящика и с каким то поросячьим визгом нырнул в неглубокий придорожный кювет.
Абхазец – пулеметчик задрал ствол своего Дегтярева и дал длинную очередь трассирующими.
– Не трать патронов, все равно не попадешь, – крикнул Бхуто, – он и так сейчас улетит.
И был прав.
Самолет качнул крыльями и изменив курс, стал удаляться в сторону гор.
Игорь все же не удержался.
Взял из рук одного из бойцов снайперский карабин, поймал в перекрестие прицела голубые плоскости с черными крестами, и взяв небольшое упреждение, выстрелил.
– Что? Попали, товарищ старший лейтенант? – поинтересовался оживший Борзыкин.
– В тебя не промахнусь, сволочь бензиновая, – огрызнулся Игорь, – давай ящики в охапку и бегом марш!
Идти было еще далеко. …
Первый привал устроили в селении со странным названием Индюк.
До Шаумяна отсюда было десять километров, а до Асфальтовой, где по данным Дедикова был штаб подполковника Баранова, выходили все двадцать пять верст.
– Сегодня к вечеру до Асфальтовой – кровь из носа! – сказал Игорь.
– Без вьючных животных не дойдем, – возразил опытный Бабоа.
Игорь послал Бхуту с одним из местных пройтись по домам.
А пока все лежали в тени огромного пирамидального тополя и набирались сил.
Игорь достал из полевой сумки последнее письмо, полученное накануне от Раи.
Двое перед разлукой,
Прощаясь, подают
Один другому руку,
Вздыхают и слезы льют.
А мы с тобой не рыдали,
Когда нам расстаться пришлось.
Тяжелые слезы печали
Мы пролили позже – и врозь…
Прочтя стихи, Игорь задумался.
– Неужели это немец сочинил? Неужели немец?
Но для ясности Рая однозначно приписала внизу – Генрих Гейне.
Ее любимый поэт…
– Где бы был этот поэт, случись ему жить в наше время? – подумал Игорь.
Но мысли его прервал истошный крик ишака.
Игорь приподнялся на локте и увидал младшего сержанта Бхуто.
Тот тащил за уздечку небольшое, сильно упиравшееся животное.
– Теперь Борзыкина можно расстреливать. – весело сказал Бхуто, – теперь ящики на ишаке повезем.
3.
Всю эту неделю Сталин жил на ближней даче.
Здесь легче переносилась осень.
Все-таки джигиту уже не двадцать и не тридцать лет!
Уже покалывает и порою тревожно дергает то тут то там.
А ведь бывало, в Туруханском крае – он, грузин – да по морозу то! На лыжах, да с ружьишком…
Сталин подошел к окну, выходящему на большой двор и принялся медленно перебирая шнур, подымать тяжелую темно-зеленую портьеру.
После смерти Аллилуевой Сталин не любил кремлевскую квартиру.
Замешкавшийся топтун в фуражке с васильковым околышем, поздно заметив, как дрогнули занавеси в окнах "хозяина", метнулся с середины двора под грибок.
– Смешной, – отметил про себя Сталин, пожевав рыжий ус.
Охране не рекомендовалось мельтешить под окнами, дабы не мешать вождю думать о судьбах человечества.
Иосиф Виссарионович достал из нагрудного кармана кителя свою трубку, закусил мундштук и прошлепал грузинскими чунями без задников к любимому роялю.
Сам он никогда не играл.
Но вот друг его – Андрей Жданов, тот мог!
– Надо сегодня позвонить Андрею в Ленинград, – наметил себе Сталин, – как у него сердце? Хорошо ли лечат его ленинградские врачи? Вот, кабы не была Светланка дурой набитой, поженить бы их с сыном Андрея, как бы хорошо было! Тогда бы Андрей сыграл бы на рояле – на свадьбе то!
Неслышно вошел Поскребышев.
Он стоял в проеме, сливаясь с интерьером – только блестящая лысина предательски демаскировала.
Сталин поругивал Поскребышева за эту манеру неслышно подкрадываться – потому как только сам хозяин имел прерогативу на такие привычки.
Поскребышев кашлянул в кулак, чтобы превентивно снять с себя обвинения в том, что "опять взял дурацкую манеру подкрадываться".
– Что? – односложно спросил Сталин, демонстративно повернувшись к Поскребышеву спиной.
Стоя посреди ковра, Хозяин набивал трубку и верный секретарь, адъютант, денщик и груша для битья в одном лице – в который уже раз изучал спину этого невысокого человека, отмечая про себя, что вот он какой – все еще стройный, не растолстевший. А вот носки шерстяные, пятками светившиеся из под обреза синих диагоналевых брюк, надо бы новые ему связать. Эти уже вон – штопаные. Скромен…
Скромен хозяин. Нынче опять в кабинете не раздеваясь спал – на кожаном диване, укрывшись шинелькой кавалерийской – любимой своей.
– Берия в малой приемной ждет, Иосиф Виссарионович, говорит срочное у него, – стараясь говорить спокойно и размеренно, – доложил Поскребышев.
– Ну так и что? – раскуривая трубку и повернувшись в пол-оборота, еще раз спросил Сталин.
Поскребышев вздохнул, понимая, что Хозяин нынче не в духе. И надо бы давать ему высыпаться по человечески, а то никаких даже самых стальных нервов у вождя на них не хватит – ни на врагов, ни на друзей.
– В большой приемной Михал Иваныч Калинин, товарищи Микоян и Шверник с Булганиным и еще этот молодой товарищ из Ленинграда – Косыгин, они к вам на семнадцать часов записаны.
Семнадцать часов – это был как бы "утренний прием". День вождя начинался после пятнадцати… Зато заканчивался под утро. И вечерний прием товарищей бывало случался и в три часа ночи.
Сталин помнил про это совещание. Всесоюзный староста с армянином Микояном будут представлять новые планы по организации производств за Уралом. Эх, всё это в конечном счете расплата за ошибки. А началось всё еще при Тухачевском за шесть лет до начала войны. Ох уж этот прожектер Тухачевский, сколько народных денег вылетело в трубу из-за его заоблачных идей – все эти радиоуправляемые эскадрильи, да полчища гоночных танков-прыгунцов! Теперь придется все, ну буквально все перестраивать. А это дополнительные средства. А где их взять? Опять у американцев просить? Вот и вызвал Всесоюзного с армяшкой Микояном – пусть думают!
А заодно они и какого-то перспективного хозяйственника из Ленинграда привезли – Алексея Косыгина, говорят – башковитый…
– Ну так и что? – уже совершенно обернувшись в фас, спросил Сталин.
Поскребышев еще раз кашлянул в кулак и сказал, стараясь придать лицу как можно меньше выразительности,
– Лаврентий Павлович Берия в малой приемной просит, чтобы вы приняли его вне очереди по очень срочному делу, не терпящему отлагательства.
Сталин не подал вида, что встревожился. Не любил он этих неожиданных визитов Лаврентия. Но молча махнул кистью руки с зажатой в ней трубкой, мол, приглашай, чего уж там… И отвернувшись пошлепал своими грузинскими чунями без задников в нижний кабинет.
– Сколько стоит такой костюм, товарищ Берия? – спросил Сталин вместо того, чтобы ответить на приветствие своего министра госбезопасности.
Берия был в дорогом английском костюме в тонкую полоску, что по замыслу должно было бы его стройнить.
– Отчего все эти грузины так любят хорошо одеваться? – задался вопросом Сталин, совсем позабыв, что он сам тоже в некотором роде – грузин.
– Я не знаю, сколько точно стоит, но я спрошу, Иосиф Виссарионович! – ответил Берия, с непроницаемым выражением.
Лаврентий явно нервничал.
Сталин умел хорошо чувствовать внутренне напряжение своих виз-а-ви.
И умел строить на этом темпоритм беседы. Чтобы ему – Сталину было спокойно думать, и чтобы собеседник был откровенен.
– Что у тебя, Лаврентий? – спросил Вождь, не предлагая министру даже присесть, – Сталина в приемной ждут четыре члена Центрального Комитета нашей партии, четыре члена ГКО а ты врываешься, и Сталин не может начать важное совещание!
Берия знал эту манеру вождя говорить о себе в третьем лице. И когда Хозяин начинал так говорить – это не предвещало ничего хорошего.
Берия понимал, что Хозяин им теперь очень и очень недоволен.
В экстренном предвоенном повороте с концепцией перевооружения Сталин видел вину и его – Берии. Де проморгали новые тенденции у немцев – их ставку на скороподъемные высотные истребители профессора Вилли Мессершмидта с турбонаддувом, которые в пух и прах и в хвост и в гриву лупили сперва испанскую авиацию республиканцев, потом польскую и французскую, потом принялись и за англичан с их хвалеными "летающими роллс-ройсами", а теперь уже второй год кряду лупят наших сталинских соколов, так что только перья в разные стороны летят. А Берия все Яковлева своего протеже тащил – протаскивал. А тот – негодяй – дезинформировал Центральный Комитет… И все наслоилось – Тухачевский – явный агент англичан – запутал со своими прожектами гоночной войны радиоуправляемых танковых армад, на которые псу под хвост были брошены миллионы и миллионы народных рублей… А тут еще и Берия, разумеется – запоздал… Недоглядел.
– Товарищ Сталин, это очень важно и срочно, – сказал Берия.
Если он не обращается к нему – к Вождю – по партийной кличке "Коба", значит дело действительно серьезное, – отметил про себя Сталин.
– Ну? – нетерпеливо спросил Вождь.
Берия сглотнул слюну.
Его лицо, и весь он в этом идиотском плей-бойском английском костюме теперь напоминали какую то птицу из зоологического сада. Нахохлившуюся и очень напуганную.
– Товарищ Сталин, немцы взяли Майкоп, через неделю они могут быть в Грузии. ….
По мнению высокомерного грузина Джугашвили, Берия был ненастоящим грузином. Он был мингрелом из Зугдиди. Не любил вина, предпочитал ему водку и коньяк, был неумерен в женщинах и вообще тяготел к какой-то негрузинской городской жизни с явно буржуазными замашками – со всеми этими дорогими английскими костюмами, автомобилями, роскошной мебелью и ресторанной едой.
Грузин Джугашвили порою просто презирал мингрела Берию, как представитель более высокоразвитой цивилизации может презирать человека из племени с примитивной культурой. И когда Берия напирал порою на свою грузинскость, которая по его Берии идее должна была как то роднить его со Сталиным, выделяя их дружбу из отношений с другими – "негрузинскими" членами ГКО, Сталин иногда в такие моменты, когда особенно был зол на Берию, вдруг мог заявить о том, что он Сталин вообще глубоко русский человек.
– Немцы могут через неделю быть уже в Грузии, – повторил Берия.
Сталин отвернулся к окну.
Он стоял спиною к Берии, по своему обычаю, по своей дурной привычке помучить посетителя, не предложить ему сесть, заставить его – посетителя подольше пребывать в неясности относительно его – Сталина настроения и решений…
Сталин отвернулся к окну и как бы замер в прострации.
И так стоял долго-долго.
А Берия тоже стоял и терпеливо ждал реакции вождя.
Так в молчании прошли пять, а может и более минут.
– В Грузию, немцы, говоришь? – переспросил вдруг Сталин.
– Да, товарищ Сталин, в нашу Грузию, – поспешил подтвердить свои опасения Лаврентий Палыч.
– Немцы уже второй год как в нашей России, – сказал Сталин задумчиво, – второй год, и теперь они стоят под Сталинградом.
– Да, товарищ Сталин, – сглотнув слюну промолвил Берия.
Сталин снова немного помолчал.
А потом вдруг спросил, – как ты думаешь, мы сможем сохранить нашу государственность, наш общественный строй, если немцы возьмут Кавказ и Сталинград?
У Берии сжалось сердце в груди.
Он не знал как следует отвечать – честно, или "как надо"?
Поэтому он решил промолчать. …
4.
Генерал Гелен решил промолчать.
Зачем высказывать свое мнение шефу, если твое мнение может поранить его – шефа самолюбие?
– Ну так что, Гелен, как думаете, всё-таки приоритет разведки или все виды диверсионной войны? – повторил свой вопрос Канарис.
В машине они никогда не обсуждали конкретных дел и разговаривали только на общие отвлеченные темы. Опасались прослушивающих устройств установленных молодцами из ведомства их главного конкурента рейхсфюрера Гиммлера.
На этот раз разговор велся о теории "чистой разведки".
Канарис не скрывал, что ему вообще не нравится работа на Восточном направлении, основанная на тотально-массовой заброске за линию русского фронта сотен и тысяч плохо и наспех подготовленных агентов, в надежде на то, что пусть сто человек провалятся и будут арестованы НКВД, а один из ста будет нормально работать. Эта тактика "тотальной разведки" была навязана адмиралу самой стратегией ошибочной, как он полагал, войны на Востоке. Канарис был уверен, что не разделавшись с Англией, ни в коем случае нельзя было начинать кампанию на Востоке.
И еще…
И еще одно обстоятельство больно тревожило сердце адмирала.
Холодея от ужаса он начинал порою понимать, что рано или поздно ему придется отвечать перед руководством Рейха за ту абсолютно недостоверную информацию, которую именно его ведомство дало перед началом операции "Барбаросса", информацию о состоянии советской экономики. Уже к зиме сорок второго года, когда танкистам Гота и Гёппнера не удалось взять Москвы, когда стало ясно, что война на Востоке будет длиться не один год, а более, Канарис с ужасом начал осознавать, что те оценки данные им Гитлеру и штабу ОКВ о том, что вся экономика Советской России сконцентрированная в основном на Украине перестанет давать продукцию после захвата Донбасса, оказалась неверной. Канарис не учел, что русским удастся перевезти заводы за Урал и там буквально под открытым небом начать производство танков и самолетов… И пускай это ошибка не одного только Канариса – толстый боров Геринг тоже хорош! Провалил, забаллотировал программу строительства дальних четырехмоторных бомбардировщиков, надеясь на блиц-криг, что только одними "штуками"* его люфтваффе со всеми справится, а теперь до Урала и летать не на чем…
Но Гитлер Геринга простит – они ветераны движения, они вместе создавали их Партию… А Канариса не простят! И первым, кто потребует его Канариса головы, будет Гиммлер…
– Так что, Гелен, чистая разведка или диверсии? – еще раз спросил Канарис.
Их "хорьх" уже проехал второй контрольный пункт ставки "Вольфшанце".
Через полчаса начнется совещание у фюрера.
Будут обсуждаться дела на русском юге.
Сталинград, Кавказ.
И Канарис приехал не с пустыми руками.
Адмиралу необходимо срочно реабилитироваться за прошлогодние просчеты. * "штука" – самолет Юнкерс -87 одномоторный пикирующий бомбардировщик и штурмовик – основа полевой авиации Германии с 39-го по 43-ий гг.
Пока дела на фронте еще воспринимаются с оптимизмом и Гитлер даже принимает от соратников по партии шутливые поздравления с вручением ему шоколадных тортов в виде Кавказских гор, фюрер не предъявляет адмиралу счетов за роковые ошибки.
Но если вдруг дела на русском фронте обернутся катастрофой, а умный и прозорливый Канарис подозревал, что именно этим все дело и закончится, вот тогда ему и припомнят – кто сказал, что экономика России рухнет с захватом Донбасса? И первым, кто с лаем набросится на адмирала – будет Гиммлер.
Именно и поэтому, адмирал поручил своим корифеям от разведки, к которым несомненно относился и генерал Гелен, разработать такую операцию по его ведомству, которая могла бы существенно повлиять на ход событий на Юго-Востоке.
Настала пора отличиться.
Обеспечивать Листа с Паулюсом разведданными – это пол-дела. Надо самому провести такую акцию, чтобы Гитлер заметил и сказал, – Канарис мог ошибаться в сорок первом, но в сорок втором он помог нам взять Сталинград.
– Суть операции, мой фюрер, состоит в том, что силами Абвера мы сможем воспрепятствовать снабжению горючим русских сил под Сталинградом, и таким образом мы сможем лишить русских возможности активно использовать танки, самоходную артиллерию и вообще ограничить их в маневре.
– Лишить их горючего? – Гитлер вскинул брови и внимательно поглядел на адмирала, – это очень интересно.
– Дело в том, что вся южная группировка советских войск сейчас снабжается нефтепродуктами, поступающими с нефтеперерабатывающих предприятий расположенных за пределами досягаемости нашей стратегической авиации.
Проговорив эти слова, адмирал спиной почувствовал, как Геринг испепеляющим ненавидящим взглядом сверлит его Канариса спину, де "какая еще там наша стратегическая авиация? Всем давно известно, что Геринг всегда был противником строительства больших бомбардировщиков и напирал на необходимость расширения только парка полевой авиации"… Вот теперь и не на чем летать бомбить Баку и Свердловск!
Гитлер внимательно следил за передвижением указки послушной руке Канариса, чертившей узоры по стратегической карте русского юга.
– Большая группа хорошо подготовленных диверсантов может произвести минирование трубопроводов русских вот здесь и вот здесь…
Склонясь, Гитлер молча уставился в карту в том ее месте, куда указывал Канарис.
Все тоже сохраняли молчание. И Гальдер, и Кейтель, и даже впрямую заинтересованные Лист с Паулюсом, и те молчали.
Но главное, что было ценным для Канариса, молчал и Гиммлер. Все ждали реакции фюрера.
– Хорошо, – нарушил молчание Гитлер, – это может быть очень и очень хорошо!
Действуйте, Канарис.
Теперь уже поздно было кому-либо возражать.
Раньше надо было думать, господа! – со злорадством подумал Канарис, – дело сделано, получено одобрение.
– Группа, отобранная из лучших высокогорных егерей скрытно перейдет через перевалы и с двумя тоннами взрывчатки на плечах, совершенно незамеченной спустится в долину, где пройдя сюда и сюда, произведет минирование объектов.
– Да, да, Канарис, я хочу чтобы именно вы занялись этим теперь, – кивком Гитлер еще раз выразил свое одобрение адмиральской идеи, – генерал Лист должен оказать содействие в подготовке этой операции.
Лист вытянулся и коротко, одним кивком головы поклонился. …
– Ну что? Одна маленькая победа? – спросил шефа Гелен, когда после церемониального вегетарианского обеда они вышли в маленький внутренний дворик.
– Не торопитесь, Гелен, не торопитесь, – Канарис умерил пыл своего подчиненного, – теперь следует ждать ответного хода конкурентов.
– Люди в черном? – хмыкнул Гелен, имея ввиду черную форму офицеров 1V – го и V1 -го отделов РХСА…
– Именно, – кивнул Канарис, – и их контрудар может оказаться очень болезненным. …
Фюрер потрепал Блонди по загривку и лёгоньким шлепком отправил собаку побегать.
Нынче он был в хорошем настроении и много говорил о перспективах германского сельского хозяйства. Гитлер так увлекся этой идеей, построить громадную, невиданную доселе железную дорогу из Южной Швабии на Восток – к Воронежскому и Украинскому чернозему, что с утра после завтрака говорил только об этом. Он показывал Гиммлеру альбомы, подготовленные в министерстве Шпеера в которых на цветных иллюстрациях были изображены диковинной величины вагоны, способные перевозить до трехсот тонн чернозема в каждом.
– Глядите, Генрих, ширина колеи этой дороги будет вдвое больше обычной, три метра, – Гитлер тыкал пальцем в альбом и нетерпеливо перелистывал страницу за страницей, – я отдам приказ снять метровый слой чернозема в Воронежской и других губерниях юга России, потому что славяне элементарно недостойны этого дара природы. Мы будем вывозить этот природный дар в Германию, и наши крестьяне будут собирать на своей земле невиданные урожаи. А вот еще поглядите, Генрих!
Гитлер перевернул еще несколько страниц.
– Поглядите, наши инженеры из министерства транспорта разработают новые поезда, на которых можно будет не только вывозить в Германию украинский уголь и русский чернозем, но можно будет и комфортно путешествовать. Поглядите на эти двухэтажные пассажирские вагоны!
Гиммлер изобразил на лице вежливую заинтересованность и даже пару раз кивнул для приличия, хотя тема колоссальной железной дороги его мало интересовала.
Гиммлер приехал в Альпийскую ставку для того, чтобы предложить фюреру свой план организации диверсий на нефтеперерабатывающих заводах русских.
И начать Гиммлер решил издалека. Так, чтобы фюрер не заподозрил его в простом межведомственном интриганстве, в элементарной зависти к Канарису.
Гиммлер дождался, покуда фюрер наговорится о перспективах железнодорожного строительства и можно будет перевести разговор в иное русло.
Овчарка Блонди, вдоволь набегавшись по всем углам громадной террасы Альпийского дворца, снова подбежала к своему хозяину и дважды носом ткнулась ему в брюки, как бы приглашая пойти с нею погулять.
– Гюнше, заберите Блонди, пожалуйста, – крикнул Гитлер двухметровому эсэсовцу, молча наблюдавшему издали за прогулкой своего вождя.