3. обустройством огневых позиций и наблюдательных пунктов, обеспечивающих дальние и беспрепятственные сектора обстрела и наблюдения за передвижением противника 4. обеспечением поперечного маневра, путем обустройства рокадных троп и проходов…
Радист Хофнер снова вытащил рацию.
– Герр оберлейтенант, снова есть радио из штаба, – доложил радист.
Клаус прочитал и смяв бумажку с расшифровкой, начал рвать ее на самые мелкие кусочки.
– Это сугубо мне и строго конфиденциально, – пояснил он разочарованно глядящему на него Хайнрици.
– Ты посылал подтверждение в получении? – спросил Клаус у радиста.
Тот отрицательно покачал головой.
– И не посылай, – приказал Клаус.
И поглядев на Хайнрици, добавил, – пятнадцать минут всем отдыхать, ровно в семнадцать часов подъем и продолжать движение! ….
Это был очень жестокий бой.
Как у летчиков, когда они идут друг на друга в лобовую атаку.
Или как у горных козлов, когда встретившись на узкой горной тропе они бескомпромиссно не желают уступать друг дружке.
И Тетов и Линде знали о том, что их группы встретятся.
Именно здесь.
Именно на этом леднике.
Группу Тетова сюда послало его командование.
Группу Линде сюда послало его начальство…
И…
И то и другое начальство знало…
Они все были готовы к этой встрече.
Эта встреча не была неожиданной.
Просто…
Просто это было дело принципа.
Мужского принципа…
Либо ты пройдешь.
Либо я пройду…
Но оба…
Но оба мы не пройдем! ….
Жорка со свои пулеметом занял самую превосходную позицию. Сектор обстрела был на все сорок пять градусов, да и что важно – рельеф здесь был не выпуклый, а вогнутый, и поэтому на все восемьсот, а то и более метров пространства перед собой, Жорка видел на снегу каждую кочку, каждую ледышку видел!
– Ты мне только ленты набивать успевай, – сказал Жорка своему второму номеру – Абрамову.
Абрамов – в контраст Жорке сурового вида мужчина из Самарских. Вернее – из поселка Кротовка Кинель-Черкасского района. Абрамов почти никогда не улыбался.
Ему было почти сорок. В Кротовке у него осталась молодая жена. Красивая. Она пошла за него – почти за старика, потому что имела некоторое врожденное уродство – хромала из-за родовой травмы и одна ножка у нее на вид немного отличалась от другой. Молодых парней это отпугивало. А вот пожилого серьезного мужчину Абрамова это обстоятельство не отпугнуло. Любил он свою Катюшу очень сильно. И когда уходил на фронт – беременная она была. Теперь переживал, как там они? До Куйбышева немец не дошел. И более того, туда в Куйбышев осенью сорок первого все правительство переехало с Калининым и с Молотовым – в Кремле в Москве один лишь Сталин остался… Но все равно волновался Абрамов, – голод ведь… Карточки на хлеб, карточки на крупу, карточки на подсолнечное масло… А какие подсолнухи у них в Кинели! Какая там сахарная свекла!
У них в Кротовке заводик сахарный был до войны.
И весь поселок с того сахара самогонку гнал!
Бывало на праздники – все, даже бабки столетние – и те вдрызг напивались.
А теперь этот сахарный заводик взрывчатку выпускает для фронта.
И Катя там учетчицей работает…
– Абрамов, Абрамов не зевай! Ленту давай! – орет Жорка.
Жорка шебутной…
То орет, то смеется, то песни поет.
В основном – похабные.
Мама, я повара люблю
Мама я за повара пойду
Повар делает котлеты
Хреном режет винегреты
Мама я за повара пойду – Абрамов! Абрамов, твою мамашу! Заснул? Ленту давай!
На снегу перед Жоркиной позицией лежат два явно убитых егеря и еще двое ранены.
Немцы пытаются ползком-ползком – добраться до раненых…
А Жорка их отсекает длинными.
Из-за черной скалистой гряды, до которой было метров шестьсот-семьсот, тявкнул миномет.
Еще раз тявкнул…
– Всё, кранты нам, Абрамов, немчура артиллерию притащила! – сказал Жорка.
Мины тоненько и противно засвистели падая из зенита казалось теперь прямо на Жорку и на Абрамова.
Бух!
Бух!
Только белая пыль и ледяная крошка столбом.
И вдруг!
Что это?
Толи от сотрясения, вызванного взрывами, толи вообще от запоздалого летнего снеготая, ледник весь вдруг как бы покрылся сеткой открывшихся тут и там трещин, до поры скрываемых снежными наносными мостиками… И теперь, от сотрясения, вызванного взрывами мин, эти наметенные снежные мостики над трещинами рухнули вниз…
– Смотри, немцы провалились! – Жорка ткнул Абрамова в бок, – гляди один другого страхует…
Две пары санитаров, что выползли на ледник, чтобы подобрать своих раненых егерей, попали теперь в незавидную ситуацию. В каждой из пар, один из егерей провалился в трещину и висел теперь на страховке, в то время, как страхующие ничего не могли сделать, потому как Жорка сильно поливал их огнем из своего Мg.
Снова тявкнул миномет.
И снова, и снова…
Мины тоненько и противно пищали, вываливась из самого небесного зенита.
Бух!
Бух!
Бух!
Но наши тоже попали в аналогичную историю.
Две пары братишек, что тащили патроны к Жоркиной позиции, тоже провалились в трещины.
Снег прямо разверзся под Лешкой Одинцовым и он, пролетев метров пятнадцать вниз головой, повис, зажатый между двумя ледяными стенками.
Та же история приключилась и с Гришей Черкасовым.
Тетову доложили на его КП.
– Доставайте! – приказал он.
– Не можем, немец лупит из минометов, – отвечал командир отделения Федя Кулешов – мальчик из города Нальчик, как шутил про него Жора-весельчак.
Ничего себе мальчик!
В Феде Кулешове были все сто девяносто сантиметров.
– И корень – тридцать пять сантиметров, – добавлял Жора, смеясь.
– Доставайте, – настаивал Тетов.
– Да погоди ты! – осадил товарища Лазаренко, – темноты дождемся, потом вытянем, а сейчас туда не сунуться… ….
Клаусу фон Линде тоже доложили, что несколько егерей сорвались в трещины и что все попытки организовать их спасение – провалились из-за сильного пулеметного огня русских.
В течении двух часов непосредственного огневого контакта стало ясно – просто так, примитивно наступая в лоб – группе фон Линде здесь не пройти.
Отходить?
Отказаться от выполнения задания?
Да как отходить, если там в трещинах остались товарищи!
– Ночью такие дела не делаются, – сказал Линде, когда Хайнрици под покровом темноты вызвался пойти с ребятами на передовую к трещинам на леднике.
– Что же делать? – спросил Хайнрици.
Другие егеря тоже с недовольством поглядывали на своего командира.
Он был их надеждой – он, Клаус фон Линде, словно капитан на борту корабля – нес ответственность за жизнь и смерть каждого из их команды.
– Я что-нибудь придумаю до утра, – успокоил Линде своего фельдфебеля, – у нас ночь впереди, мы подумаем и до утра что нибудь решим. ….
Это был самый любопытный и самый замечательный диалог в ночи, наверное, за всю историю всей войны – самый любопытный и самый замечательный.
– Эй, русский! Там есть кто говорить по-немецки? – кричал Клаус в ночную темь.
Сперва…
Сперва никто не откликался.
А потом кто-то крикнул в ответ, – чего надо, Фриц?
– Я не Фриц, я Клаус, – ответил Линде и продолжил, – я хочу переговорить с ваш командир о спасении сорвавшихся солдат.
Потом снова никто не откликался.
Долго-долго никто не откликался.
Клаус уже хотел начать все сначала, как вдруг с той стороны послышалось, – Клаус, это ты? Я Игорь Тетов, помнишь меня?
– Игорь? – вскрикнул Клаус, – Игорь Тетов? Альпинист?
– Да, – ответили горы…
Два командира.
Русский и немецкий – перекрикивались в ночи, и почти две сотни солдат – русских и немецких, внимательно прислушивались к этому диалогу, понимая, что от диалога этого напрямую зависят их судьбы. И жизнь тех ребят, что висели теперь на страховочных концах, зажатые в трещинах на леднике.
И они договорились.
Договорились, что завтра после рассвета – до десяти ноль-ноль никто не будет стрелять. Ни та, ни другая сторона.
Перемирие до десяти ноль-ноль…
За это время они вытащат всех.
Каждый своих.
– Как там твоя Рая? – крикнул Клаус.
– Не надо об этом, – ответил Игорь, – если война кончится и живы останемся, потом договорим… ….
А ночью, где то около четырех часов утра что-то сильнейшим образом ухнуло!
Клаус сперва подумал, что это русские нарушили перемирие…
Ухнуло как то очень уж громко и раскатисто.
Но не так, когда взрывается снаряд или мина.
Грохот скорее носил характер какого-то природного явления.
И только когда рассвело, Клаус и все его парни увидали, что часть ледника сползла в пропасть и рухнула вниз.
Примерно сто метров на тридцать.
Такой громадный кусок ледника.
– Понимаете, герр оберлейтенант, – жарко шептал возбужденный Хайнрици, – этот ледник весь висит на волоске и стоит его немного дестабилизировать, он весь сползет вниз, увлекая всех на нем находящихся.
Теперь это понимал и Клаус.
Ледник, вернее часть ледника в виде некоего языка, нависала над пропастью, в виде огромного застывшего ледяного оползня.
Если заложить заряды выше возле скал, то язык непременно сам сползет и в виде гигантского ледяного оползня – рухнет вниз.
Если заложить заряды.
А они ведь у них есть!
– Герр оберлейтенант! Мы должны сделать это! – в глазах Хайнрици светились бешеные огоньки. …
– Тетов, Тетов этого тебе могут не простить, – предостерег товарища старшина Лазаренко, – знаешь, Леселидзе и Бекетов из меня давили-давили чтоб я на тебя наговорил, но то ведь я, а случись на кого послабее надавят, так и под трибунал подведут!
А Тетов и сам не дурак – понимал, что по лезвию ходит.
Но такая у них нынче жизнь.
В горах по веревочке ходить, а в политической своей биографии – фигурально – по ниточке… По ниточке, по лезвию.
– Не боишься, Тетов?
– А чего бояться, Лазаренко? – ответил Тетов, – парней из расщелин доставать надо!
– Сам понимаю что надо, но переговоры с врагом, за это не погладят…
Помолчали.
– А что за Раю он тебя спрашивал, немец этот? – поинтересовался Лазаренко.
– Да были мы в тридцать девятом здесь на Кавказе на альпинистских сборах по путевке ЦК комсомола – я, да девушка одна спортсменка из Москвы.
– А немцы эти?
– А их прислали что ли для дружбы! Помнишь ведь перед войной этот пакт о ненападении, да и все такое…
Они не спали.
Разговаривали – два командира. Старлей Тетов и старшина Лазаренко.
В Красной рабоче-крестьянской Армии нет такого классового чинопочитания, как в немецкой. Здесь офицер со старшиною запросто на ты…
– Ну и как девушка эта? – спросил Лазаренко.
Заполночь хотелось чего-нибудь лирического.
И вдруг ухнуло.
Ухнуло так, что все под ногами задрожало-затряслось.
– Что это? – озабоченно спросил Лазаренко.
– Я думаю, это ледник в пропасть сползает и частями отваливается, – сказал Тетов.
И добавил, – рассветет и увидим. …
Перед взрывом Клаус кричал на ту сторону.
– Игорь, уходи и уводи своих людей!
Но Игорь не откликался.
Возможно, Игорь Тетов тоже достиг критической точки в своих политических страхах.
Человек ведь не безграничен в своей прочности и твердости.
А может…
А может он уже и не слышал, что кричал ему Клаус фон Линде. ….
Ледник, толщею до ста метров и площадью по поверхности триста метров на сто – пополз и с оглушительным треском стал ломаться, падая, низвергаясь вниз, поднимая огромные столбы снежной пыли, увлекая за собой всё…
И увлекая за собой всю сотню бойцов Игоря Тетова.
Отошедшие на триста метров назад, на казавшийся им устойчивым плоский уступ, егеря оберлейтенанта фон Линде с молчаливым ужасом наблюдали за инициированным ими катаклизмом.
Через десять минут, когда шум камнепада окончательно стих, Линде махнул Хайнрици рукою, чтобы тот следовал за ним.
– Мы сделали это, – сказал Клаус, – теперь путь открыт, мы должны идти.
И вдруг…
И вдруг сперва легкий неуверенный толчок под ногами.
Ледник сдвинулся.
Та часть ледяного языка, на которой были они, тоже двинулся в свой путь к обрыву.
Со страшным хлопком лопалась ледяная толща.
Огромные трещины разверзаясь под ногами егерей, поглощали их в своих ледяных недрах и в облаках ледяной крошки увлекали все это месиво из глыб льда – туда – вниз, вниз в ледяную могилу.
В вечную ледяную могилу, откуда нет и не может быть пути назад.
В солнечную красивую страну с веселым названием – Бавария. … ….
Эпилог:
– Альпинизм, товарищи, это система знаний, это я бы даже сказал наука, о способах передвижения и главное о способах выживания человека в условиях высокогорья.
Инструктор слегка смутился из за того, что одна из девушек – эта чернявенькая девушка из московской группы горных туристов – Рита Вайнштейн, тихохонько, но вполне отчетливо хихикнула, когда он начал свой спич.
– Что то не понятно? – Инструктор вскинул брови, – или я слишком сложно изъясняюсь?
– Нет, нет, – как бы извиняясь, и мгновенно краснея засуетилась со своими объяснениями эта смешливая москвичка, – просто вы сказали "товарищи", а теперь так нигде уже не говорят.
– Извините, я уж по привычке, – проговорил инструктор прижимая руку к сердцу, – я никого не хотел обидеть, и если вам теперь всем хочется быть по-современному господами, то еще раз извините.
Было утро четырнадцатого августа две тысячи пятого года…
Группа большим полукругом расселась на зеленой лужайке на южном склоне горы Ушбы…
Горы Ушбы, которую послезавтра они отправятся штурмовать.
– Так вот, – Инструктор собрался с мыслями и продолжил говорить, – чтобы завтрашнее первое ваше восхождение не стало для вас последним, надо внимательно слушать, что вам говорят старшие товарищи.
И Инструктор снова слегка сбился, выговаривая это слово… "Товарищи". ….
Этих горных туристов не уймешь!
Заплатили деньги за романтику и за адреналин – теперь свое возьмут – ни в чем себе не откажут!
Вот совсем молодой парень – Жорка из Одессы, наяривает на гитаре, орет голосом Высоцкого:
А парень тот он тоже здесь
Среди стрелков из Эдельвейс
Их надо сбросить с перевала!
Инструктор подошел к костру…
К нам, к нам инструктор! – сексуально подвывая звала та чернявенькая, что давеча поправляла его с "товарищами".
Жорка все пел голосом Высоцкого.
А какой то умник – из Питера что ли, начал поучать.
Не было Эдельвейса никакого, были первая и четвертая горнострелковые дивизии, просто эмблема у первой была – цветок, эдельвейс…
Питерский продолжал умничать:
Вот например у 306-ой дивизии была эмблема – кабан, а у 11-ой дивизии на эмблеме был лось с рогами, так это же не значило что сами дивизии кабанами и лосями назывались! В вермахте все дивизии с эмблемами были, не то что у нас!
– Таких умников убивать надо, – сказал Жорка, откладывая гитару, – из-за таких умников мы и третью мировую америкосам просрали.
– Ладно вам, – прервала спорящих чернявенькая москвичка, пусть будет эдельвейс, ведь это так романтично! Ведь у них у всех там тоже… И девушки любимые были, наверное.
Вобщем…
Вобщем, после этих слов, проникся инструктор к этой чернявенькой.
Не все они, видать поголовно бляди оторванные.
Не все.
Радист Хофнер снова вытащил рацию.
– Герр оберлейтенант, снова есть радио из штаба, – доложил радист.
Клаус прочитал и смяв бумажку с расшифровкой, начал рвать ее на самые мелкие кусочки.
– Это сугубо мне и строго конфиденциально, – пояснил он разочарованно глядящему на него Хайнрици.
– Ты посылал подтверждение в получении? – спросил Клаус у радиста.
Тот отрицательно покачал головой.
– И не посылай, – приказал Клаус.
И поглядев на Хайнрици, добавил, – пятнадцать минут всем отдыхать, ровно в семнадцать часов подъем и продолжать движение! ….
Это был очень жестокий бой.
Как у летчиков, когда они идут друг на друга в лобовую атаку.
Или как у горных козлов, когда встретившись на узкой горной тропе они бескомпромиссно не желают уступать друг дружке.
И Тетов и Линде знали о том, что их группы встретятся.
Именно здесь.
Именно на этом леднике.
Группу Тетова сюда послало его командование.
Группу Линде сюда послало его начальство…
И…
И то и другое начальство знало…
Они все были готовы к этой встрече.
Эта встреча не была неожиданной.
Просто…
Просто это было дело принципа.
Мужского принципа…
Либо ты пройдешь.
Либо я пройду…
Но оба…
Но оба мы не пройдем! ….
Жорка со свои пулеметом занял самую превосходную позицию. Сектор обстрела был на все сорок пять градусов, да и что важно – рельеф здесь был не выпуклый, а вогнутый, и поэтому на все восемьсот, а то и более метров пространства перед собой, Жорка видел на снегу каждую кочку, каждую ледышку видел!
– Ты мне только ленты набивать успевай, – сказал Жорка своему второму номеру – Абрамову.
Абрамов – в контраст Жорке сурового вида мужчина из Самарских. Вернее – из поселка Кротовка Кинель-Черкасского района. Абрамов почти никогда не улыбался.
Ему было почти сорок. В Кротовке у него осталась молодая жена. Красивая. Она пошла за него – почти за старика, потому что имела некоторое врожденное уродство – хромала из-за родовой травмы и одна ножка у нее на вид немного отличалась от другой. Молодых парней это отпугивало. А вот пожилого серьезного мужчину Абрамова это обстоятельство не отпугнуло. Любил он свою Катюшу очень сильно. И когда уходил на фронт – беременная она была. Теперь переживал, как там они? До Куйбышева немец не дошел. И более того, туда в Куйбышев осенью сорок первого все правительство переехало с Калининым и с Молотовым – в Кремле в Москве один лишь Сталин остался… Но все равно волновался Абрамов, – голод ведь… Карточки на хлеб, карточки на крупу, карточки на подсолнечное масло… А какие подсолнухи у них в Кинели! Какая там сахарная свекла!
У них в Кротовке заводик сахарный был до войны.
И весь поселок с того сахара самогонку гнал!
Бывало на праздники – все, даже бабки столетние – и те вдрызг напивались.
А теперь этот сахарный заводик взрывчатку выпускает для фронта.
И Катя там учетчицей работает…
– Абрамов, Абрамов не зевай! Ленту давай! – орет Жорка.
Жорка шебутной…
То орет, то смеется, то песни поет.
В основном – похабные.
Мама, я повара люблю
Мама я за повара пойду
Повар делает котлеты
Хреном режет винегреты
Мама я за повара пойду – Абрамов! Абрамов, твою мамашу! Заснул? Ленту давай!
На снегу перед Жоркиной позицией лежат два явно убитых егеря и еще двое ранены.
Немцы пытаются ползком-ползком – добраться до раненых…
А Жорка их отсекает длинными.
Из-за черной скалистой гряды, до которой было метров шестьсот-семьсот, тявкнул миномет.
Еще раз тявкнул…
– Всё, кранты нам, Абрамов, немчура артиллерию притащила! – сказал Жорка.
Мины тоненько и противно засвистели падая из зенита казалось теперь прямо на Жорку и на Абрамова.
Бух!
Бух!
Только белая пыль и ледяная крошка столбом.
И вдруг!
Что это?
Толи от сотрясения, вызванного взрывами, толи вообще от запоздалого летнего снеготая, ледник весь вдруг как бы покрылся сеткой открывшихся тут и там трещин, до поры скрываемых снежными наносными мостиками… И теперь, от сотрясения, вызванного взрывами мин, эти наметенные снежные мостики над трещинами рухнули вниз…
– Смотри, немцы провалились! – Жорка ткнул Абрамова в бок, – гляди один другого страхует…
Две пары санитаров, что выползли на ледник, чтобы подобрать своих раненых егерей, попали теперь в незавидную ситуацию. В каждой из пар, один из егерей провалился в трещину и висел теперь на страховке, в то время, как страхующие ничего не могли сделать, потому как Жорка сильно поливал их огнем из своего Мg.
Снова тявкнул миномет.
И снова, и снова…
Мины тоненько и противно пищали, вываливась из самого небесного зенита.
Бух!
Бух!
Бух!
Но наши тоже попали в аналогичную историю.
Две пары братишек, что тащили патроны к Жоркиной позиции, тоже провалились в трещины.
Снег прямо разверзся под Лешкой Одинцовым и он, пролетев метров пятнадцать вниз головой, повис, зажатый между двумя ледяными стенками.
Та же история приключилась и с Гришей Черкасовым.
Тетову доложили на его КП.
– Доставайте! – приказал он.
– Не можем, немец лупит из минометов, – отвечал командир отделения Федя Кулешов – мальчик из города Нальчик, как шутил про него Жора-весельчак.
Ничего себе мальчик!
В Феде Кулешове были все сто девяносто сантиметров.
– И корень – тридцать пять сантиметров, – добавлял Жора, смеясь.
– Доставайте, – настаивал Тетов.
– Да погоди ты! – осадил товарища Лазаренко, – темноты дождемся, потом вытянем, а сейчас туда не сунуться… ….
Клаусу фон Линде тоже доложили, что несколько егерей сорвались в трещины и что все попытки организовать их спасение – провалились из-за сильного пулеметного огня русских.
В течении двух часов непосредственного огневого контакта стало ясно – просто так, примитивно наступая в лоб – группе фон Линде здесь не пройти.
Отходить?
Отказаться от выполнения задания?
Да как отходить, если там в трещинах остались товарищи!
– Ночью такие дела не делаются, – сказал Линде, когда Хайнрици под покровом темноты вызвался пойти с ребятами на передовую к трещинам на леднике.
– Что же делать? – спросил Хайнрици.
Другие егеря тоже с недовольством поглядывали на своего командира.
Он был их надеждой – он, Клаус фон Линде, словно капитан на борту корабля – нес ответственность за жизнь и смерть каждого из их команды.
– Я что-нибудь придумаю до утра, – успокоил Линде своего фельдфебеля, – у нас ночь впереди, мы подумаем и до утра что нибудь решим. ….
Это был самый любопытный и самый замечательный диалог в ночи, наверное, за всю историю всей войны – самый любопытный и самый замечательный.
– Эй, русский! Там есть кто говорить по-немецки? – кричал Клаус в ночную темь.
Сперва…
Сперва никто не откликался.
А потом кто-то крикнул в ответ, – чего надо, Фриц?
– Я не Фриц, я Клаус, – ответил Линде и продолжил, – я хочу переговорить с ваш командир о спасении сорвавшихся солдат.
Потом снова никто не откликался.
Долго-долго никто не откликался.
Клаус уже хотел начать все сначала, как вдруг с той стороны послышалось, – Клаус, это ты? Я Игорь Тетов, помнишь меня?
– Игорь? – вскрикнул Клаус, – Игорь Тетов? Альпинист?
– Да, – ответили горы…
Два командира.
Русский и немецкий – перекрикивались в ночи, и почти две сотни солдат – русских и немецких, внимательно прислушивались к этому диалогу, понимая, что от диалога этого напрямую зависят их судьбы. И жизнь тех ребят, что висели теперь на страховочных концах, зажатые в трещинах на леднике.
И они договорились.
Договорились, что завтра после рассвета – до десяти ноль-ноль никто не будет стрелять. Ни та, ни другая сторона.
Перемирие до десяти ноль-ноль…
За это время они вытащат всех.
Каждый своих.
– Как там твоя Рая? – крикнул Клаус.
– Не надо об этом, – ответил Игорь, – если война кончится и живы останемся, потом договорим… ….
А ночью, где то около четырех часов утра что-то сильнейшим образом ухнуло!
Клаус сперва подумал, что это русские нарушили перемирие…
Ухнуло как то очень уж громко и раскатисто.
Но не так, когда взрывается снаряд или мина.
Грохот скорее носил характер какого-то природного явления.
И только когда рассвело, Клаус и все его парни увидали, что часть ледника сползла в пропасть и рухнула вниз.
Примерно сто метров на тридцать.
Такой громадный кусок ледника.
– Понимаете, герр оберлейтенант, – жарко шептал возбужденный Хайнрици, – этот ледник весь висит на волоске и стоит его немного дестабилизировать, он весь сползет вниз, увлекая всех на нем находящихся.
Теперь это понимал и Клаус.
Ледник, вернее часть ледника в виде некоего языка, нависала над пропастью, в виде огромного застывшего ледяного оползня.
Если заложить заряды выше возле скал, то язык непременно сам сползет и в виде гигантского ледяного оползня – рухнет вниз.
Если заложить заряды.
А они ведь у них есть!
– Герр оберлейтенант! Мы должны сделать это! – в глазах Хайнрици светились бешеные огоньки. …
– Тетов, Тетов этого тебе могут не простить, – предостерег товарища старшина Лазаренко, – знаешь, Леселидзе и Бекетов из меня давили-давили чтоб я на тебя наговорил, но то ведь я, а случись на кого послабее надавят, так и под трибунал подведут!
А Тетов и сам не дурак – понимал, что по лезвию ходит.
Но такая у них нынче жизнь.
В горах по веревочке ходить, а в политической своей биографии – фигурально – по ниточке… По ниточке, по лезвию.
– Не боишься, Тетов?
– А чего бояться, Лазаренко? – ответил Тетов, – парней из расщелин доставать надо!
– Сам понимаю что надо, но переговоры с врагом, за это не погладят…
Помолчали.
– А что за Раю он тебя спрашивал, немец этот? – поинтересовался Лазаренко.
– Да были мы в тридцать девятом здесь на Кавказе на альпинистских сборах по путевке ЦК комсомола – я, да девушка одна спортсменка из Москвы.
– А немцы эти?
– А их прислали что ли для дружбы! Помнишь ведь перед войной этот пакт о ненападении, да и все такое…
Они не спали.
Разговаривали – два командира. Старлей Тетов и старшина Лазаренко.
В Красной рабоче-крестьянской Армии нет такого классового чинопочитания, как в немецкой. Здесь офицер со старшиною запросто на ты…
– Ну и как девушка эта? – спросил Лазаренко.
Заполночь хотелось чего-нибудь лирического.
И вдруг ухнуло.
Ухнуло так, что все под ногами задрожало-затряслось.
– Что это? – озабоченно спросил Лазаренко.
– Я думаю, это ледник в пропасть сползает и частями отваливается, – сказал Тетов.
И добавил, – рассветет и увидим. …
Перед взрывом Клаус кричал на ту сторону.
– Игорь, уходи и уводи своих людей!
Но Игорь не откликался.
Возможно, Игорь Тетов тоже достиг критической точки в своих политических страхах.
Человек ведь не безграничен в своей прочности и твердости.
А может…
А может он уже и не слышал, что кричал ему Клаус фон Линде. ….
Ледник, толщею до ста метров и площадью по поверхности триста метров на сто – пополз и с оглушительным треском стал ломаться, падая, низвергаясь вниз, поднимая огромные столбы снежной пыли, увлекая за собой всё…
И увлекая за собой всю сотню бойцов Игоря Тетова.
Отошедшие на триста метров назад, на казавшийся им устойчивым плоский уступ, егеря оберлейтенанта фон Линде с молчаливым ужасом наблюдали за инициированным ими катаклизмом.
Через десять минут, когда шум камнепада окончательно стих, Линде махнул Хайнрици рукою, чтобы тот следовал за ним.
– Мы сделали это, – сказал Клаус, – теперь путь открыт, мы должны идти.
И вдруг…
И вдруг сперва легкий неуверенный толчок под ногами.
Ледник сдвинулся.
Та часть ледяного языка, на которой были они, тоже двинулся в свой путь к обрыву.
Со страшным хлопком лопалась ледяная толща.
Огромные трещины разверзаясь под ногами егерей, поглощали их в своих ледяных недрах и в облаках ледяной крошки увлекали все это месиво из глыб льда – туда – вниз, вниз в ледяную могилу.
В вечную ледяную могилу, откуда нет и не может быть пути назад.
В солнечную красивую страну с веселым названием – Бавария. … ….
Эпилог:
– Альпинизм, товарищи, это система знаний, это я бы даже сказал наука, о способах передвижения и главное о способах выживания человека в условиях высокогорья.
Инструктор слегка смутился из за того, что одна из девушек – эта чернявенькая девушка из московской группы горных туристов – Рита Вайнштейн, тихохонько, но вполне отчетливо хихикнула, когда он начал свой спич.
– Что то не понятно? – Инструктор вскинул брови, – или я слишком сложно изъясняюсь?
– Нет, нет, – как бы извиняясь, и мгновенно краснея засуетилась со своими объяснениями эта смешливая москвичка, – просто вы сказали "товарищи", а теперь так нигде уже не говорят.
– Извините, я уж по привычке, – проговорил инструктор прижимая руку к сердцу, – я никого не хотел обидеть, и если вам теперь всем хочется быть по-современному господами, то еще раз извините.
Было утро четырнадцатого августа две тысячи пятого года…
Группа большим полукругом расселась на зеленой лужайке на южном склоне горы Ушбы…
Горы Ушбы, которую послезавтра они отправятся штурмовать.
– Так вот, – Инструктор собрался с мыслями и продолжил говорить, – чтобы завтрашнее первое ваше восхождение не стало для вас последним, надо внимательно слушать, что вам говорят старшие товарищи.
И Инструктор снова слегка сбился, выговаривая это слово… "Товарищи". ….
Этих горных туристов не уймешь!
Заплатили деньги за романтику и за адреналин – теперь свое возьмут – ни в чем себе не откажут!
Вот совсем молодой парень – Жорка из Одессы, наяривает на гитаре, орет голосом Высоцкого:
А парень тот он тоже здесь
Среди стрелков из Эдельвейс
Их надо сбросить с перевала!
Инструктор подошел к костру…
К нам, к нам инструктор! – сексуально подвывая звала та чернявенькая, что давеча поправляла его с "товарищами".
Жорка все пел голосом Высоцкого.
А какой то умник – из Питера что ли, начал поучать.
Не было Эдельвейса никакого, были первая и четвертая горнострелковые дивизии, просто эмблема у первой была – цветок, эдельвейс…
Питерский продолжал умничать:
Вот например у 306-ой дивизии была эмблема – кабан, а у 11-ой дивизии на эмблеме был лось с рогами, так это же не значило что сами дивизии кабанами и лосями назывались! В вермахте все дивизии с эмблемами были, не то что у нас!
– Таких умников убивать надо, – сказал Жорка, откладывая гитару, – из-за таких умников мы и третью мировую америкосам просрали.
– Ладно вам, – прервала спорящих чернявенькая москвичка, пусть будет эдельвейс, ведь это так романтично! Ведь у них у всех там тоже… И девушки любимые были, наверное.
Вобщем…
Вобщем, после этих слов, проникся инструктор к этой чернявенькой.
Не все они, видать поголовно бляди оторванные.
Не все.