Мечтам, как он бы ее раздел, и как бы зацеловал. Голую. В грудь. В обе её роскошные груди.
– Я не говорю, что своей книгой и своим Букером Улицкая доказала, что может обойтись и без мужа, – продолжал фоном шуметь Баринов, – художника, но то, что она приблизила раздвоение человечества по еще одному признаку (нам мало золотого миллиарда и бедных, или противостояния muslim – christian) -теперь, с новой провокации Улицкой, неисчерпаемый по Ленину электрон грозит своей дуальностью перейти в состояние дробной частицы и утащить общество в бездну новых, неведомых еще потрясений. Хочется по Салтыковски воскликнуть – "куда мы идем!" и "пора перестать расшатывать основы!" Однако, если пренебречь всеми этими jolis caprices de femme, нам надлежит вернуться к вопросу второму, более прилежащему к литературе, нежели социальной компоненте.
Захмелевший после трех рюмок, нагулявшийся по Питеру, Летягин умильно любовался Олечкой. Любовался, забыв, что пялиться, тем более в упор, просто неприлично.
А Олечка, подперши подбородок кулачком, как бы и не замечала того, что провинциальный Летягин так и ест ее глазами.
– Итак, литератор, имеет он системное образование, или нет – хоть бы и из чисто практического читательского опыта своего, полагает, что писать нынче можно и, главное, модно, – продолжал чревовещать критик Баринов, – в эклектическом смешении стилей, что самиздатовский культуролог Шленский рассматривает под понятием некоего "постъ-модернизьма". Живой классик Битов по поводу этого постъ-модернизьма говорил, что сие есть химера, как химерично его определение этого явления, подобно метафизике Платона (все что не физика), так и у Битова, когда он читал лекции в Массачуссетсе: "постмодернизм – это те формы, к которым ранее в литературе не прибегали"…
Итак, роман Улицкой – это явное новомодное смешение стилей, и как сказал один известный московский критик,
" в "Казусе Кукоцкого" это сильно ощущается то, что по специальности своей, Улицкая – генетик.. Роман получился странным гибридом, скрещением каких-нибудь мутировавших "Будденброков" чуть ли не с Пелевиным.
Когда принесенную водку выпили, Оля достала из старинного буфета еще фиолетовый графинчик с какой-то домашней настойкой.
– Ну, я вижу, вы тут снюхались, – сказал вдруг Баринов и засобирался.
– Я тоже пойду, – сказал было Летягин.
– Куда ты пойдешь! – одернул его Баринов, и обращаясь к хозяйке, сказал, – Ольга, приюти этого жалкого бездомного провинциала, плиз. …
Эта ночь была самой лучшей в жизни Летягина.
И даже то обстоятельство, что под утро ему очень хотелось в туалет, но он стеснялся пойти по длинному коридору коммуналки, опасаясь столкнуться там с соседями Ольги, даже это обстоятельство не могло испортить этой ночи.
Именно из таких лоскутков складывается жизнь, думал Летягин, трясясь в купейном вагоне поезда Петербург-Красноярск.
Оля пошла провожать его.
Они постояли на перроне.
Она дежурно поцеловала его мягкими губами и сказала, – звони. …. … ….
Мэлс Хамданов теперь был бригадиром проходчиков.
Его смена – Аба Елеусизов, Бэн Алишеров, Хамзан Дехканов, все кто работал на строительстве дома номер сорок по Сиреневой Тишани, теперь стали проходчиками. И брат Исы Шевлохова – Ахмед из Пянджа приехал. Тоже был теперь в их бригаде.
Работа по сравнению с той, что была на строительстве дома – более грязная.
Но денежная.
А это было важнее.
В глубоком котловане, отгороженном от нависшего над ним грунта стеною из стальных шпунтин, механики собирали теперь огромный цилиндр горнопроходческого щита.
Вот соберут, и двинется этот щит вперед, вгрызаясь в породу, отталкиваясь домкратами от бетонных тюбингов. А Мэлс и его люди будут там – внутри этого щита – двигаться вперед метр за метром вгрызаясь в дно реки Каменки, покуда не выйдут на той стороне точно в таком же котловане.
– А вода не прорвет? – с опаской глядя на котлован и на широкую реку, что была буквально в ста шагах, спросил Алишеров.
– Нет, не прорвет, они весь грунт вокруг котлована жидким азотом проморозили, там не земля теперь, а лёд, – пояснил бригадир.
– А когда под дном реки будем, не прорвет? – опасливо поинтересовался Декханов.
– Нет, не прорвет, – успокоил земляков Мэлс, – мы под давлением сжатого воздуха работать будем, это называется проходка под кессоном.
– А это не вредно? – спросил Алишеров, – какое давление там?
– Давление до двух атмосфер, – сказал Мэлс, – и если правильно соблюдать меры безопасности, если сразу не раскессониваться, то никакого вреда.
– А я слыхал, после этого кессона кости все ломает, – сказал Деккханов.
– Правильно, белый человек на такой работа не пойдет, – вздохнув, сказал Елеусизов, – наш брат черножопый на такой работа идет.
– Кому не нравится, тот может домой ехать, – оборвал разговоры Мэлс, – мы и тут найдем с кем бригаду сколотить, только свистни… …
В бригаду пришел работать и белый человек.
И не просто белый человек.
Сын управляющего трестом Универсал – Евгений Игоревич Богуш.
А просто – Жека.
Жеку поставили на самую простую работу – откатчиком. На электровоз.
Но зато и на самую вредную.
Почему самую вредную?
Потому что приходилось порой за смену несколько раз шлюзоваться.
Вся то бригада вместе с Мэлсом один раз проходила шлюзовую туда – на щит, и потом один раз обратно – "на гора".
А откатчику иногда приходилось делать это и по нескольку раз.
Давление в кессоне было вообще то не ахти каким и большим, покуда не дошли до середины дна реки, манометры в шлюзовой показывали "полторашку". Но тем не менее, по технике безопасности, закессониванеие и раскессонивание людей в шлюзовой должно было занимать не менее сорока минут. Однако Мэлс, который обычно становился к вентилям, не давал своим работягам особо расслабляться, и едва те успевали выкурить по сигарете, пшикал воздухом высокого давления, либо стравливая его при выходе из кессона, либо нагнетая, если бригада выходила на дневную поверхность. Бывало Мэлс как пшикнет вентилем, и только туман встает…
Красота! И в ушах звон и ничего не слыхать.
Мэлс говорил, – нечего рассиживаться попусту, айда на щит, работать надо. Вот и успевали в раскессонке только по сигаретке выкурить вместо сорока положенных минут. А сигарета под высоким давлением горела как порохом начиненная. В три затяжки улетала. Про то, что потом это аукнется болезнями позвоночника, суставов и страшными головными болями, никто не думал. Но то были ребята со щита, которые проходили шлюзовую камеру только два раза за смену. А вот откатчику на электровозе – иной раз приходилось всю смену шлюзоваться туда и обратно.
По технике безопасности электровозников-откатчиков было два.
Один загонял состав с вагонетеками в шлюз с одной стороны, закрывал затворы и ждал, покуда с другой стороны шлюза его коллега выкатит состав с породой и закатит другой с порожняком.
Таким образом, в шлюзе происходил обмен составами вагонеток и перепады давления испытывали только железки. Люде же, оставались каждый со своей стороны – один откатчик на стороне высокого давления, другой со стороны низкого… Но так было на бумаге. А на самом деле случалось, что вместо двух электровозников на смену выходил один…
И что тогда?
Работу щита останавливать?
Нет…
Тогда откатчику то и приходилось шлюзоваться вместе с железными вагонетками – туда и сюда по восемь, а то и по десять раз за смену.
Шесть составов породы со щита на гора, и шесть составов порожняка на щит… И это еще не все… Потом два полных кольца железобетонных тюбингов, это еще четыре состава… Да три или четыре вагонетки с бетоном на всякую ерунду, да еще пиломатериалы, да еще цемент для нагнетания за тюбинговую обделку… Вот, бывало что и все шестнадцать ходок за смену получались.
Башка трещала, уши ломило от перепадов давления. Глаза болели и кровью наливались.
Но что поделаешь!
Мэлс был жесток.
Чуть что – в зубы.
Как говорил сам бригадир, – Аллах высоко, Богуш далеко, а папа- Мэлс тут под землей, с шайтаном рядом.
Вот папашей Жеки Богуша теперь на какое то время и стал не биологический его отец – управляющий треста Универсал, а простой как три рубля жестокий таджик.
Водку в бригаде не пили.
Жевали вместо водки насвай, да еще курили дурь.
Травы было предостаточно, больше чем в иных питерских дискотеках.
Дурь с насваем привозили из дому вновь прибывавшие на стройку рабочие, или те, кто ездил домой на побывку. Или родственники иногда приезжали навестить – к кому жена, к кому старый бабай – отец.
Жека много узнал за эти пол-года, что проработал здесь на тоннеле.
Больше, чем за полтора года в Питере.
Жизнь здесь, среди работяг, конечно самым сильным образом отличалась от той – богемной университетско-клубной ночной дискотечной жизни. Но Жека не мог определенно сказать, что эта жизнь теперь была хуже той. И тем более не стал бы грешить перед истиной в том её аспекте, что по жизненной ценности, та школа, что он теперь прошел здесь среди рабочих, была в тысячу раз ценнее той, что осталась в далеком холодном Сенкт-Петербурге.
Заводили здесь разговоры и о самом щекотливом.
– А что, Жека, правда говорят, будто в Питере все артисты и вообще все богатые мужики педерасты? – заговорщицки подмигивая своим товарищам, спрашивал бородатый Аба Елеусизов.
Жека давно усвоил, что высокомерное отношение к товарищам здесь не проходило.
Если хочешь быть принятым в число своих, значит надо отвечать на шутки шутками и не заноситься.
А быть чужим среди товарищей по работе, тем более, по такой тяжелой и опасной работе – было недопустимо.
– Ну, не все, но многие, – отвечал Жека.
– А этот, а Валерий Леонтьев, ты его видал там? Он тоже, говорят, мальчиков обожает? – допытывался Хамзан Дехканов.
– Не видал, – качал головой Жека, – но слыхал, говорили, что вроде как правда.
Тут же Жека узнал от своих новых товарищей, что на Востоке вообще к этому всему относятся гораздо легче и терпимее.
Мэлс тот вообще два года в Китае прожил. Рассказывал, что там, с той поры, как правительство принялось активно сдерживать рост населения, гомосексуальные связи стали чуть едва ли не общественно поощряемыми.
– Там в дискотеках я сам видал, – говорил Мэлс, – на медленный танец мужики мужиков открыто приглашают…
И вообще, Жека был приятно удивлен тем, что работяги, которых в первые дни он боялся как огня, оказались совсем не такими тупыми и примитивными, как первоначально говорил ему стереотип мышления.
Елеусизов, например, имел высшее образование и до перестройки работал учителем в школе. А Алишеров окончил Ашхабадский фармацевтический техникум и мог бы работать провизором в аптеке…
А что до дружбы народов?
Жеку поразило, что те таджики, кому по возрасту довелось послужить в той, Советской еще армии, ужасно гордились этой страницей своей биографии.
– Вы же там чурками ёбанными были, – смеясь, удивлялся Жека той гордости, с которой Хамзан Дехканов и Аба Елеусизов рассказывали о службе в армии.
– Сперва чуркой был, когда духом был, – соглашался Дехканов, – а как дедушкой стал, так меня чуркой уже никто не называл, я младшим сержантом был, командиром отделения…
А Мэлс, он хоть и помалкивал, но про него все знали, что он в Афгане служил.
Правда, шутили иногда у него за спиной, приговаривая, – дескать, неизвестно на чьей стороне он там воевал, но что воевал, это точно! …
Очень нравилась Жеке маркшейдерша Надя.
Вообще щит шел по лазерному лучу и контроль за его координатами относительно проектных отметок велся автоматически.
Но тем не менее, каждую смену через шлюз проходили маркшейдер участка Боря Штейн и его помощница Наденька.
Боря нес теодолид, а Надя несла рейку и треногу от теодолида.
И проезжая мимо этой в новеньких, не замаранных как у него хэ-бэшках и касках парочки, Жека всегда засматривался на Наденьку.
Засматривался и отчего то не решался ничего такого остроумного сказать. И Надя, ловя Жекины взгляды, смущалась и даже, как ему порою казалось, краснела чуть-чуть…
А работяги, те замечали эту игру в переглядки и подбадривали Жеку выкриками, типа и вроде таких, де, – нука, Жека, не робей, возьми кА Надьку за сиськи, гляди, какой баба вкусный-сочный, сам бы эбал, да времени нет!
А Жека еше более смущался от подобных выкриков.
– Вот, дураки!
Дикари, да и только!!!
Хотя с другой стороны – когда бывало в часы простоев щита – а такое случалось, когда ломалась гидравлика, или перегорала электрическая часть, Жека вступал с таджиками в самые что ни на есть ученые философские беседы. И тот же Мэлс, например, рассказывал про Китай, про две их официальные религии, про Дзен-Буддизм и про Конфуцианство, про традиции гомосексуализма в китайской культуре, про шестого патриарха Хэй-Нэна, про Шаолинь и про этику монашества, тогда – никаким дикарством от этих таджиков и не пахло… Умные все они ребята были, не глупее иных русских.
– Опять этот щит ёбанный сломался, – сказал Аба Елеусизов, – сэкономили, купили на БАМе металлолом, опять будем смену стоять, ждать механиков, пока новые насосы не поставят.
Был вынужденный перекур.
Гидравлика в который уже раз отказала и щит не мог оттолкнуться домкратами от тюбингов, чтобы передвинуться на метр вперед – глубже под дно реки Каменки.
Жеку удивляла осведомленность рабочих.
– Это начальство оно там в Америке деньги украло и убежало, а нам вместо нового щита старое говно на БАМе купили, – сказал Дехканов.
– У них вообще по проекту два щита должны были работать, – встрял Елеусизов, – два щита должны были навстречу друг другу идти, а мы это уже из экономии одним идем…
– Кто это тебе рассказал? – поинтересовался Мэлс, который во время вынужденного простоя из погоняльщика превращался в такого же как все праздного болтуна.
– А я в газете Вечерний Краснокаменск читал, – сказал Елеусизов, – там написано, что все разворовали, а на остатки денег купили металлолом, который у нас теперь и ломается каждую смену.
Тихо пришли маркшейдеры.
Самый критический момент – Жеке, хоть из забоя убегай!
Обычно работяги заняты делом, когда щит работает, Мэлс за пультом управляет рабочим режущим органом, остальные – кто вагонетки под погрузку подгоняет, кто цемент в нагнетательную машину насыпает, кто клинья деревянные подает, кто кувалдой по засахарившемуся домкрату лупит – все при деле. И когда в такие рабочие моменты приходят маркшейдеры, никто на них особенно внимания не обращает.
Каждый при своем деле. Мэлс и его ребята вгрызаются в дно реки, а Боря Штейн в Наденькой – глядят в свой нивелир или в теодолит, да записи какие-то таинственные в журнал заносят.
А тут, когда щит простаивает, когда бригада сидит и курит – все внимание на маркшейдеров. Правильно немцы говорят, что нет в жизни интереснее занятия, глядеть, как работают другие… И как тут не позлословить, как удержаться и не поиздеваться над Женькиной любовью!
– Эй, Женька, гляди, Наденька твоя сегодня какая красивая! – завел свою песню Елеусизов.
– Это она специально для нашего Женьки принарядилась, – стал подпевать товарищу Дехканов, – гляди, какая косыночка нарядная, и кеды новенькие, прямо для дискотеки кеды, а не для забоя.
И верно подметили, сволочи!
С той поры, как между Надей и Жекой началась эта игра в переглядки, Надя перестала ходить в забой в положенных по спецодежде резиновых сапогах.
– А что это Надя на каске себе такое написала? – заметил молчавший до этого Мэлс.
– По иностранному что-то, – ответил маленький Гамши Бабаёров.
Жека, напрягшийся от ожидаемых насмешек, тоже поглядел на Надю.
Белой краской, которой маркшейдеры метят репера, по красной пластмассе защитной каски, у Нади было написано – "Love is all Around" – Что там такое написано, Жека, а ну-ка нам переведи, – скомандовал Мэлс.
– Любовь вокруг нас, – нехотя и с показной притворной ленцой перевел Жека.
– Любовь? Ха-ха, это она тебе намеки делает, – сказал Нурбаши Абазов.
– Нет, это она мне намек делает, – сказал маленький Бабаёров и засмеявшись, крикнул, – эй, Надька, приходи ко мне в общага сегодня, выебу!
Жеке было противно.
Он не мог поднять на Надю глаз…
Но что делать?
Que fair – как говорил в таких случаях Вячеслав Аркадьевич. ….
Добкина пригласили выступить по местному телевидению.
Вернее, не его одного, а вместе с руководителем пресс-службы губернатора Таней Балкиной и еще тремя редакторами местных газетенок.
– Слухи о том, что все разворовано более чем сильно преувеличены, – улыбаясь в телекамеру, сказала Таня Балкина, – я беседовала с заместителем председателя комитета Думы по инвестициям с Ваграном Гамаровичем Аванэсовыым, он говорит, что финансирование строительства идет по плану.
– Ну, бля и дура же! – хлопнув себя по колену, не удержался от крепкого выражения Антонов.
Он смотрел передачу, сидя у себя на даче в поселке Высокая Горка, где строились самые престижные и самые дорогие коттеджи краснокаменских горожан.
– А что скажет журналист Добкин? – задал вопрос ведущий передачи, – нам известно, что обозреватель Вечерки имеет какое-то свое мнение на счет развернувшегося в нашем городе скандального строительства.
– В мои руки попала папочка с очень интересными материалами, – начал Добкин, – как известно, год назад в нашем городе потерпел аварию самолет из первого авиаотряда Россия, то есть по сути дела – президентский самолет. Тогда в город прибыла комиссия во главе со следователем Генпрокуратуры по особо важным делам.
Мне удалось познакомиться с результатами расследований, проведенных комиссией.
– Блядь, дура, что она там сидит, клуша разъёбанная, – в поисках мобильного телефона Антонов заметался по огромному холлу первого этажа, – надо чтобы эту мудню срочно остановили…
– Дайте мне дежурного, – наконец то найдя телефон и набрав необходимый номер, проговорил Антонов, – вы там телик смотрите? – крикнул он дежурившему по администрации, – быстро связывайтесь с телецентром, пускай на мою ответственность срочно меняют картинку… Как всегда, поменяют на Бриллиантовую руку или на Иронию Судьбы с лёгким паром и скажут там, что по техническим причинам, в первый раз что ли?
Отдав распоряжение, Антонов вернулся к телевизору.
Небритый Добкин продолжал возводить клевету на городское правительство.
– Случаев коррупции, случаев организованного воровства в строительстве объектов города выявлено достаточно для того, чтобы делать обобщающие выводы. Так только на строительстве Ледового дворца спорта было украдено свыше семи миллионов долларов, на строительстве нового микрорайона Сирениевые Тишани по самым скромным оценкам в результате организованных злоупотреблений строителей, проектировщиков и заказчиков из мэрии, было украдено десять миллионов долларов, на строительстве взлетно-посадочной полосы…
Сперва по экрану пошла снежная рябь, а потом, через секунду, безо всякого пояснения или объявления в эфир пошел Иван Васильевич меняет профессию. И даже не с первого кадра, а с полу-оборванной реплики Куравлёва – где на квартире у зубного техника Шпака, он произносит свою знаменитую фразу – это я хорошо зашел…
– Молодцы, – хлопнув себя по колену, отметил Антонов, – а эту блядь, эту дуру ёбанную, Таню Балкину надо гнать… Тоже мне, пресс-атташе правительства! ….
Лёля с Чуваковым имели сексуальные сношения.
Для этой цели они взяли на прокат машину и сняли номер в мотеле Вундед Элбоу.
Но сперва умная Лёлечка залезла в Интернет и прочитала там советы русского туриста:
"Стоимость проката машины в США, зависит от срока на который Вы хотите эту машину взять. Цены немножко ниже чем в Европе, и зависят также от класса автомобиля. Если Вы собираетесь брать небольшой автомобиль на 2-3 недели, то это примерно 250 долларов в день. Только не забывайте, что расстояния в Америке, под стать Российским. Я вот недавно во Флориду ездил на машине, это 2 тысячи километров из Нью-Йорка, в одну сторону. Для Вас, конечно же ближе прилететь на Западное побережье. А там самые выдающиеся места, это Сан-Франциско и Лос-Анджелес.
Они довольно близко друг от друга, кроме того, оттуда ближе и до Великого Каньона, и до Лас Вегаса. Цена на бензин, сейчас опять выросла и составляет около 3 долларов за галлон. То есть где то центов 70 за литр. Дизельных легковушек я здесь на прокат не видел. Ещё есть интересный способ путешествия по стране – такой как Амтрак, это железная дорога. Вагоны специально оснащены верхней палубой для обзора. У них есть туры по стране. Цена на придорожный мотель, от 40 до 60 долларов, в зависимости от сезона. Гостиница- 100 и выше.
Покушать в придорожном дайнере- примерно 7 долларов завтрак и 15 долларов обед, на человека. Так что если не роскошествовать, то получается- примерно 1000 долларов в неделю, с машиной и ночёвками. Главное, не пускать жену играть в Лас Вегасе в казино. Я как раз, осенью ездил с женой в Канаду, на машине, примерно так и получалось. Правда, по моим наблюдениям, в Канаде всё значительно дороже, хотя Канадцы это отрицают" едва.
– Может, поедем Амтраком в Калифорнию? – спросила Лёлечка, прижимаясь голыми титечками к волосатой груди своего любовника, – или в Лас-Вегас, поиграем и заодно поженимся, я слыхала, там расписывают в две минуты.
– И в одну минуту разводят, – отвечал Чуваков.
Она звала его Чувачок
А он ее звал – Лёлик.
Когда он вышел пописать, Лёля взяла мобильный Чувакова и просто так, для интереса, посмотрела список его SMS сообщений. Последние три не были стерты. Они пришли буквально пять минут назад, когда они с Чувачком занимались сексом.
Предавались половым сношениям.
Первое странное сообщение гласило.
"Сообщи маршрут вашего следования"
Второе было еще более странным.
"Постарайся найти предлог и перегони деньги на свои счета" От чтения третьего Лёлю бросило в дрожь.
"Когда все сделаешь, устрани девчонку, она нам не нужна" Лёля посмотрела на номер отправителя.
Он показался ей знакомым.
В Краснокаменском отделении "Мегафона" такие номера назывались золотыми и стоили на триста долларов дороже обычных.
Лёле хватило ума не звонить со своего мобильного.
Она сняла трубку обычного городского телефона, что был у них в номере и набрала код России. Потом набрала номер мегафона…
– Слушаю, Брусилов, послышалось в трубке…
Лёля положила трубочку на место как раз в тот момент когда Чувачок вышел из туалета.
– Ты чем то расстроена, дорогая? – спросил Чуваков.
– Папу вспомнила, – сказала Лёля грустным голосом, – у него рак, он умирает, а мы тут предаемся половым сношениям.
– Живые должны жить, – сказал Чкваков, пытаясь таким образом обнять Лёлечку, чтобы в его ладони попали бы сразу обе трепетные титечки, – именно так завещал нам великий Винету вождь апачей.
– Я не могу заниматься половыми сношениями, думая о том, как где-то там умирает мой отец, – сказала Лёлечка, движением плеч, высвобождаясь из Чуваковских объятий.
– Так забудься и не думай, – сказал Чуваков, протягивая руку за бутылкой дорогого Бурбона, что они купили по дороге в мотель Вундед Элбоу.
– Я хочу есть, – сказала Лёля.
– Давай закажем пиццу, – предложил Чуваков.
– Сделай милость, закажи, потренируй свой английский, – кивнула Лёля на телефон.
И потянулась к своей сумочке.
Она ужасно боялась летать.
И поэтому всегда брала с собой массу всяких таблеток – от простых элениума и димедрола до самых сложных и последних новшеств фармакологии – бабуртана с цаллутином.
Порывшись в сумочке, Лёля достала бабуртан. Две пластинки по десять капсул в каждой.
Сходила в туалет, расщепила все двадцать капсул, ссыпала их порошкообразное содержимое в пластмассовый стаканчик для полоскания рта. Набрала в стаканчик немного воды, ручкой зубной щетки размешала раствор…
Чувачок сидел к ней спиною и на ломаном английском пытался заказать пиццу с сыром и пиццу с ветчиной и майонезом.
Лёля взяла бутылку Бурбона, свинтила ей горлышко и влила туда пол-стаканчика раствора бабуртана.
– Надо говорить не "бринг", а "диливер", – сказала Лёля, ставя бутылку на место.
– Вот и заказывала бы сама, – отмахнулся Чуваков.
Ему никогда не нравилась критика.
А английским она владела в сто раз лучше. ….
Лёля едва не сделала ошибку, когда выходила к машине с большой дорожной сумкой.
Администраторша мотеля тревожно высунулась и спросила:
– Lady, you go, you leavin'* – No I just wanna make a short ride – ответила Лёля, радушно улыбаясь – Just wanna go to the local drugstore bye some pills I have menstruation and terrific headache**- нашлась Лёля в уверенности, что женщина администратор ее поймет и посочувствует ей.
– Men they never understand***, – согласилась успокоенная администраторша.
Через пять минут Лёля уже неслась, обгоняя трейлеры дальнобоев и автобусы Грэйхаунд, неслась по сорок шестой федеральной автодороге…
И выброшенный ею в окно мобильный телефон Чувакова – упал на бетон и был тут же раздавлен колесами набегавшего сзади грузовика. …
Леди, вы уезжаете?* Нет, я только отъеду ненадолго, мне надо купить в аптеке таблетки, у меня сильная головная боль, связанная с менструациями** Ах, эти мужчины, они никогда не понимают женщин*** …
– Я не говорю, что своей книгой и своим Букером Улицкая доказала, что может обойтись и без мужа, – продолжал фоном шуметь Баринов, – художника, но то, что она приблизила раздвоение человечества по еще одному признаку (нам мало золотого миллиарда и бедных, или противостояния muslim – christian) -теперь, с новой провокации Улицкой, неисчерпаемый по Ленину электрон грозит своей дуальностью перейти в состояние дробной частицы и утащить общество в бездну новых, неведомых еще потрясений. Хочется по Салтыковски воскликнуть – "куда мы идем!" и "пора перестать расшатывать основы!" Однако, если пренебречь всеми этими jolis caprices de femme, нам надлежит вернуться к вопросу второму, более прилежащему к литературе, нежели социальной компоненте.
Захмелевший после трех рюмок, нагулявшийся по Питеру, Летягин умильно любовался Олечкой. Любовался, забыв, что пялиться, тем более в упор, просто неприлично.
А Олечка, подперши подбородок кулачком, как бы и не замечала того, что провинциальный Летягин так и ест ее глазами.
– Итак, литератор, имеет он системное образование, или нет – хоть бы и из чисто практического читательского опыта своего, полагает, что писать нынче можно и, главное, модно, – продолжал чревовещать критик Баринов, – в эклектическом смешении стилей, что самиздатовский культуролог Шленский рассматривает под понятием некоего "постъ-модернизьма". Живой классик Битов по поводу этого постъ-модернизьма говорил, что сие есть химера, как химерично его определение этого явления, подобно метафизике Платона (все что не физика), так и у Битова, когда он читал лекции в Массачуссетсе: "постмодернизм – это те формы, к которым ранее в литературе не прибегали"…
Итак, роман Улицкой – это явное новомодное смешение стилей, и как сказал один известный московский критик,
" в "Казусе Кукоцкого" это сильно ощущается то, что по специальности своей, Улицкая – генетик.. Роман получился странным гибридом, скрещением каких-нибудь мутировавших "Будденброков" чуть ли не с Пелевиным.
Когда принесенную водку выпили, Оля достала из старинного буфета еще фиолетовый графинчик с какой-то домашней настойкой.
– Ну, я вижу, вы тут снюхались, – сказал вдруг Баринов и засобирался.
– Я тоже пойду, – сказал было Летягин.
– Куда ты пойдешь! – одернул его Баринов, и обращаясь к хозяйке, сказал, – Ольга, приюти этого жалкого бездомного провинциала, плиз. …
Эта ночь была самой лучшей в жизни Летягина.
И даже то обстоятельство, что под утро ему очень хотелось в туалет, но он стеснялся пойти по длинному коридору коммуналки, опасаясь столкнуться там с соседями Ольги, даже это обстоятельство не могло испортить этой ночи.
Именно из таких лоскутков складывается жизнь, думал Летягин, трясясь в купейном вагоне поезда Петербург-Красноярск.
Оля пошла провожать его.
Они постояли на перроне.
Она дежурно поцеловала его мягкими губами и сказала, – звони. …. … ….
Мэлс Хамданов теперь был бригадиром проходчиков.
Его смена – Аба Елеусизов, Бэн Алишеров, Хамзан Дехканов, все кто работал на строительстве дома номер сорок по Сиреневой Тишани, теперь стали проходчиками. И брат Исы Шевлохова – Ахмед из Пянджа приехал. Тоже был теперь в их бригаде.
Работа по сравнению с той, что была на строительстве дома – более грязная.
Но денежная.
А это было важнее.
В глубоком котловане, отгороженном от нависшего над ним грунта стеною из стальных шпунтин, механики собирали теперь огромный цилиндр горнопроходческого щита.
Вот соберут, и двинется этот щит вперед, вгрызаясь в породу, отталкиваясь домкратами от бетонных тюбингов. А Мэлс и его люди будут там – внутри этого щита – двигаться вперед метр за метром вгрызаясь в дно реки Каменки, покуда не выйдут на той стороне точно в таком же котловане.
– А вода не прорвет? – с опаской глядя на котлован и на широкую реку, что была буквально в ста шагах, спросил Алишеров.
– Нет, не прорвет, они весь грунт вокруг котлована жидким азотом проморозили, там не земля теперь, а лёд, – пояснил бригадир.
– А когда под дном реки будем, не прорвет? – опасливо поинтересовался Декханов.
– Нет, не прорвет, – успокоил земляков Мэлс, – мы под давлением сжатого воздуха работать будем, это называется проходка под кессоном.
– А это не вредно? – спросил Алишеров, – какое давление там?
– Давление до двух атмосфер, – сказал Мэлс, – и если правильно соблюдать меры безопасности, если сразу не раскессониваться, то никакого вреда.
– А я слыхал, после этого кессона кости все ломает, – сказал Деккханов.
– Правильно, белый человек на такой работа не пойдет, – вздохнув, сказал Елеусизов, – наш брат черножопый на такой работа идет.
– Кому не нравится, тот может домой ехать, – оборвал разговоры Мэлс, – мы и тут найдем с кем бригаду сколотить, только свистни… …
В бригаду пришел работать и белый человек.
И не просто белый человек.
Сын управляющего трестом Универсал – Евгений Игоревич Богуш.
А просто – Жека.
Жеку поставили на самую простую работу – откатчиком. На электровоз.
Но зато и на самую вредную.
Почему самую вредную?
Потому что приходилось порой за смену несколько раз шлюзоваться.
Вся то бригада вместе с Мэлсом один раз проходила шлюзовую туда – на щит, и потом один раз обратно – "на гора".
А откатчику иногда приходилось делать это и по нескольку раз.
Давление в кессоне было вообще то не ахти каким и большим, покуда не дошли до середины дна реки, манометры в шлюзовой показывали "полторашку". Но тем не менее, по технике безопасности, закессониванеие и раскессонивание людей в шлюзовой должно было занимать не менее сорока минут. Однако Мэлс, который обычно становился к вентилям, не давал своим работягам особо расслабляться, и едва те успевали выкурить по сигарете, пшикал воздухом высокого давления, либо стравливая его при выходе из кессона, либо нагнетая, если бригада выходила на дневную поверхность. Бывало Мэлс как пшикнет вентилем, и только туман встает…
Красота! И в ушах звон и ничего не слыхать.
Мэлс говорил, – нечего рассиживаться попусту, айда на щит, работать надо. Вот и успевали в раскессонке только по сигаретке выкурить вместо сорока положенных минут. А сигарета под высоким давлением горела как порохом начиненная. В три затяжки улетала. Про то, что потом это аукнется болезнями позвоночника, суставов и страшными головными болями, никто не думал. Но то были ребята со щита, которые проходили шлюзовую камеру только два раза за смену. А вот откатчику на электровозе – иной раз приходилось всю смену шлюзоваться туда и обратно.
По технике безопасности электровозников-откатчиков было два.
Один загонял состав с вагонетеками в шлюз с одной стороны, закрывал затворы и ждал, покуда с другой стороны шлюза его коллега выкатит состав с породой и закатит другой с порожняком.
Таким образом, в шлюзе происходил обмен составами вагонеток и перепады давления испытывали только железки. Люде же, оставались каждый со своей стороны – один откатчик на стороне высокого давления, другой со стороны низкого… Но так было на бумаге. А на самом деле случалось, что вместо двух электровозников на смену выходил один…
И что тогда?
Работу щита останавливать?
Нет…
Тогда откатчику то и приходилось шлюзоваться вместе с железными вагонетками – туда и сюда по восемь, а то и по десять раз за смену.
Шесть составов породы со щита на гора, и шесть составов порожняка на щит… И это еще не все… Потом два полных кольца железобетонных тюбингов, это еще четыре состава… Да три или четыре вагонетки с бетоном на всякую ерунду, да еще пиломатериалы, да еще цемент для нагнетания за тюбинговую обделку… Вот, бывало что и все шестнадцать ходок за смену получались.
Башка трещала, уши ломило от перепадов давления. Глаза болели и кровью наливались.
Но что поделаешь!
Мэлс был жесток.
Чуть что – в зубы.
Как говорил сам бригадир, – Аллах высоко, Богуш далеко, а папа- Мэлс тут под землей, с шайтаном рядом.
Вот папашей Жеки Богуша теперь на какое то время и стал не биологический его отец – управляющий треста Универсал, а простой как три рубля жестокий таджик.
Водку в бригаде не пили.
Жевали вместо водки насвай, да еще курили дурь.
Травы было предостаточно, больше чем в иных питерских дискотеках.
Дурь с насваем привозили из дому вновь прибывавшие на стройку рабочие, или те, кто ездил домой на побывку. Или родственники иногда приезжали навестить – к кому жена, к кому старый бабай – отец.
Жека много узнал за эти пол-года, что проработал здесь на тоннеле.
Больше, чем за полтора года в Питере.
Жизнь здесь, среди работяг, конечно самым сильным образом отличалась от той – богемной университетско-клубной ночной дискотечной жизни. Но Жека не мог определенно сказать, что эта жизнь теперь была хуже той. И тем более не стал бы грешить перед истиной в том её аспекте, что по жизненной ценности, та школа, что он теперь прошел здесь среди рабочих, была в тысячу раз ценнее той, что осталась в далеком холодном Сенкт-Петербурге.
Заводили здесь разговоры и о самом щекотливом.
– А что, Жека, правда говорят, будто в Питере все артисты и вообще все богатые мужики педерасты? – заговорщицки подмигивая своим товарищам, спрашивал бородатый Аба Елеусизов.
Жека давно усвоил, что высокомерное отношение к товарищам здесь не проходило.
Если хочешь быть принятым в число своих, значит надо отвечать на шутки шутками и не заноситься.
А быть чужим среди товарищей по работе, тем более, по такой тяжелой и опасной работе – было недопустимо.
– Ну, не все, но многие, – отвечал Жека.
– А этот, а Валерий Леонтьев, ты его видал там? Он тоже, говорят, мальчиков обожает? – допытывался Хамзан Дехканов.
– Не видал, – качал головой Жека, – но слыхал, говорили, что вроде как правда.
Тут же Жека узнал от своих новых товарищей, что на Востоке вообще к этому всему относятся гораздо легче и терпимее.
Мэлс тот вообще два года в Китае прожил. Рассказывал, что там, с той поры, как правительство принялось активно сдерживать рост населения, гомосексуальные связи стали чуть едва ли не общественно поощряемыми.
– Там в дискотеках я сам видал, – говорил Мэлс, – на медленный танец мужики мужиков открыто приглашают…
И вообще, Жека был приятно удивлен тем, что работяги, которых в первые дни он боялся как огня, оказались совсем не такими тупыми и примитивными, как первоначально говорил ему стереотип мышления.
Елеусизов, например, имел высшее образование и до перестройки работал учителем в школе. А Алишеров окончил Ашхабадский фармацевтический техникум и мог бы работать провизором в аптеке…
А что до дружбы народов?
Жеку поразило, что те таджики, кому по возрасту довелось послужить в той, Советской еще армии, ужасно гордились этой страницей своей биографии.
– Вы же там чурками ёбанными были, – смеясь, удивлялся Жека той гордости, с которой Хамзан Дехканов и Аба Елеусизов рассказывали о службе в армии.
– Сперва чуркой был, когда духом был, – соглашался Дехканов, – а как дедушкой стал, так меня чуркой уже никто не называл, я младшим сержантом был, командиром отделения…
А Мэлс, он хоть и помалкивал, но про него все знали, что он в Афгане служил.
Правда, шутили иногда у него за спиной, приговаривая, – дескать, неизвестно на чьей стороне он там воевал, но что воевал, это точно! …
Очень нравилась Жеке маркшейдерша Надя.
Вообще щит шел по лазерному лучу и контроль за его координатами относительно проектных отметок велся автоматически.
Но тем не менее, каждую смену через шлюз проходили маркшейдер участка Боря Штейн и его помощница Наденька.
Боря нес теодолид, а Надя несла рейку и треногу от теодолида.
И проезжая мимо этой в новеньких, не замаранных как у него хэ-бэшках и касках парочки, Жека всегда засматривался на Наденьку.
Засматривался и отчего то не решался ничего такого остроумного сказать. И Надя, ловя Жекины взгляды, смущалась и даже, как ему порою казалось, краснела чуть-чуть…
А работяги, те замечали эту игру в переглядки и подбадривали Жеку выкриками, типа и вроде таких, де, – нука, Жека, не робей, возьми кА Надьку за сиськи, гляди, какой баба вкусный-сочный, сам бы эбал, да времени нет!
А Жека еше более смущался от подобных выкриков.
– Вот, дураки!
Дикари, да и только!!!
Хотя с другой стороны – когда бывало в часы простоев щита – а такое случалось, когда ломалась гидравлика, или перегорала электрическая часть, Жека вступал с таджиками в самые что ни на есть ученые философские беседы. И тот же Мэлс, например, рассказывал про Китай, про две их официальные религии, про Дзен-Буддизм и про Конфуцианство, про традиции гомосексуализма в китайской культуре, про шестого патриарха Хэй-Нэна, про Шаолинь и про этику монашества, тогда – никаким дикарством от этих таджиков и не пахло… Умные все они ребята были, не глупее иных русских.
– Опять этот щит ёбанный сломался, – сказал Аба Елеусизов, – сэкономили, купили на БАМе металлолом, опять будем смену стоять, ждать механиков, пока новые насосы не поставят.
Был вынужденный перекур.
Гидравлика в который уже раз отказала и щит не мог оттолкнуться домкратами от тюбингов, чтобы передвинуться на метр вперед – глубже под дно реки Каменки.
Жеку удивляла осведомленность рабочих.
– Это начальство оно там в Америке деньги украло и убежало, а нам вместо нового щита старое говно на БАМе купили, – сказал Дехканов.
– У них вообще по проекту два щита должны были работать, – встрял Елеусизов, – два щита должны были навстречу друг другу идти, а мы это уже из экономии одним идем…
– Кто это тебе рассказал? – поинтересовался Мэлс, который во время вынужденного простоя из погоняльщика превращался в такого же как все праздного болтуна.
– А я в газете Вечерний Краснокаменск читал, – сказал Елеусизов, – там написано, что все разворовали, а на остатки денег купили металлолом, который у нас теперь и ломается каждую смену.
Тихо пришли маркшейдеры.
Самый критический момент – Жеке, хоть из забоя убегай!
Обычно работяги заняты делом, когда щит работает, Мэлс за пультом управляет рабочим режущим органом, остальные – кто вагонетки под погрузку подгоняет, кто цемент в нагнетательную машину насыпает, кто клинья деревянные подает, кто кувалдой по засахарившемуся домкрату лупит – все при деле. И когда в такие рабочие моменты приходят маркшейдеры, никто на них особенно внимания не обращает.
Каждый при своем деле. Мэлс и его ребята вгрызаются в дно реки, а Боря Штейн в Наденькой – глядят в свой нивелир или в теодолит, да записи какие-то таинственные в журнал заносят.
А тут, когда щит простаивает, когда бригада сидит и курит – все внимание на маркшейдеров. Правильно немцы говорят, что нет в жизни интереснее занятия, глядеть, как работают другие… И как тут не позлословить, как удержаться и не поиздеваться над Женькиной любовью!
– Эй, Женька, гляди, Наденька твоя сегодня какая красивая! – завел свою песню Елеусизов.
– Это она специально для нашего Женьки принарядилась, – стал подпевать товарищу Дехканов, – гляди, какая косыночка нарядная, и кеды новенькие, прямо для дискотеки кеды, а не для забоя.
И верно подметили, сволочи!
С той поры, как между Надей и Жекой началась эта игра в переглядки, Надя перестала ходить в забой в положенных по спецодежде резиновых сапогах.
– А что это Надя на каске себе такое написала? – заметил молчавший до этого Мэлс.
– По иностранному что-то, – ответил маленький Гамши Бабаёров.
Жека, напрягшийся от ожидаемых насмешек, тоже поглядел на Надю.
Белой краской, которой маркшейдеры метят репера, по красной пластмассе защитной каски, у Нади было написано – "Love is all Around" – Что там такое написано, Жека, а ну-ка нам переведи, – скомандовал Мэлс.
– Любовь вокруг нас, – нехотя и с показной притворной ленцой перевел Жека.
– Любовь? Ха-ха, это она тебе намеки делает, – сказал Нурбаши Абазов.
– Нет, это она мне намек делает, – сказал маленький Бабаёров и засмеявшись, крикнул, – эй, Надька, приходи ко мне в общага сегодня, выебу!
Жеке было противно.
Он не мог поднять на Надю глаз…
Но что делать?
Que fair – как говорил в таких случаях Вячеслав Аркадьевич. ….
Добкина пригласили выступить по местному телевидению.
Вернее, не его одного, а вместе с руководителем пресс-службы губернатора Таней Балкиной и еще тремя редакторами местных газетенок.
– Слухи о том, что все разворовано более чем сильно преувеличены, – улыбаясь в телекамеру, сказала Таня Балкина, – я беседовала с заместителем председателя комитета Думы по инвестициям с Ваграном Гамаровичем Аванэсовыым, он говорит, что финансирование строительства идет по плану.
– Ну, бля и дура же! – хлопнув себя по колену, не удержался от крепкого выражения Антонов.
Он смотрел передачу, сидя у себя на даче в поселке Высокая Горка, где строились самые престижные и самые дорогие коттеджи краснокаменских горожан.
– А что скажет журналист Добкин? – задал вопрос ведущий передачи, – нам известно, что обозреватель Вечерки имеет какое-то свое мнение на счет развернувшегося в нашем городе скандального строительства.
– В мои руки попала папочка с очень интересными материалами, – начал Добкин, – как известно, год назад в нашем городе потерпел аварию самолет из первого авиаотряда Россия, то есть по сути дела – президентский самолет. Тогда в город прибыла комиссия во главе со следователем Генпрокуратуры по особо важным делам.
Мне удалось познакомиться с результатами расследований, проведенных комиссией.
– Блядь, дура, что она там сидит, клуша разъёбанная, – в поисках мобильного телефона Антонов заметался по огромному холлу первого этажа, – надо чтобы эту мудню срочно остановили…
– Дайте мне дежурного, – наконец то найдя телефон и набрав необходимый номер, проговорил Антонов, – вы там телик смотрите? – крикнул он дежурившему по администрации, – быстро связывайтесь с телецентром, пускай на мою ответственность срочно меняют картинку… Как всегда, поменяют на Бриллиантовую руку или на Иронию Судьбы с лёгким паром и скажут там, что по техническим причинам, в первый раз что ли?
Отдав распоряжение, Антонов вернулся к телевизору.
Небритый Добкин продолжал возводить клевету на городское правительство.
– Случаев коррупции, случаев организованного воровства в строительстве объектов города выявлено достаточно для того, чтобы делать обобщающие выводы. Так только на строительстве Ледового дворца спорта было украдено свыше семи миллионов долларов, на строительстве нового микрорайона Сирениевые Тишани по самым скромным оценкам в результате организованных злоупотреблений строителей, проектировщиков и заказчиков из мэрии, было украдено десять миллионов долларов, на строительстве взлетно-посадочной полосы…
Сперва по экрану пошла снежная рябь, а потом, через секунду, безо всякого пояснения или объявления в эфир пошел Иван Васильевич меняет профессию. И даже не с первого кадра, а с полу-оборванной реплики Куравлёва – где на квартире у зубного техника Шпака, он произносит свою знаменитую фразу – это я хорошо зашел…
– Молодцы, – хлопнув себя по колену, отметил Антонов, – а эту блядь, эту дуру ёбанную, Таню Балкину надо гнать… Тоже мне, пресс-атташе правительства! ….
Лёля с Чуваковым имели сексуальные сношения.
Для этой цели они взяли на прокат машину и сняли номер в мотеле Вундед Элбоу.
Но сперва умная Лёлечка залезла в Интернет и прочитала там советы русского туриста:
"Стоимость проката машины в США, зависит от срока на который Вы хотите эту машину взять. Цены немножко ниже чем в Европе, и зависят также от класса автомобиля. Если Вы собираетесь брать небольшой автомобиль на 2-3 недели, то это примерно 250 долларов в день. Только не забывайте, что расстояния в Америке, под стать Российским. Я вот недавно во Флориду ездил на машине, это 2 тысячи километров из Нью-Йорка, в одну сторону. Для Вас, конечно же ближе прилететь на Западное побережье. А там самые выдающиеся места, это Сан-Франциско и Лос-Анджелес.
Они довольно близко друг от друга, кроме того, оттуда ближе и до Великого Каньона, и до Лас Вегаса. Цена на бензин, сейчас опять выросла и составляет около 3 долларов за галлон. То есть где то центов 70 за литр. Дизельных легковушек я здесь на прокат не видел. Ещё есть интересный способ путешествия по стране – такой как Амтрак, это железная дорога. Вагоны специально оснащены верхней палубой для обзора. У них есть туры по стране. Цена на придорожный мотель, от 40 до 60 долларов, в зависимости от сезона. Гостиница- 100 и выше.
Покушать в придорожном дайнере- примерно 7 долларов завтрак и 15 долларов обед, на человека. Так что если не роскошествовать, то получается- примерно 1000 долларов в неделю, с машиной и ночёвками. Главное, не пускать жену играть в Лас Вегасе в казино. Я как раз, осенью ездил с женой в Канаду, на машине, примерно так и получалось. Правда, по моим наблюдениям, в Канаде всё значительно дороже, хотя Канадцы это отрицают" едва.
– Может, поедем Амтраком в Калифорнию? – спросила Лёлечка, прижимаясь голыми титечками к волосатой груди своего любовника, – или в Лас-Вегас, поиграем и заодно поженимся, я слыхала, там расписывают в две минуты.
– И в одну минуту разводят, – отвечал Чуваков.
Она звала его Чувачок
А он ее звал – Лёлик.
Когда он вышел пописать, Лёля взяла мобильный Чувакова и просто так, для интереса, посмотрела список его SMS сообщений. Последние три не были стерты. Они пришли буквально пять минут назад, когда они с Чувачком занимались сексом.
Предавались половым сношениям.
Первое странное сообщение гласило.
"Сообщи маршрут вашего следования"
Второе было еще более странным.
"Постарайся найти предлог и перегони деньги на свои счета" От чтения третьего Лёлю бросило в дрожь.
"Когда все сделаешь, устрани девчонку, она нам не нужна" Лёля посмотрела на номер отправителя.
Он показался ей знакомым.
В Краснокаменском отделении "Мегафона" такие номера назывались золотыми и стоили на триста долларов дороже обычных.
Лёле хватило ума не звонить со своего мобильного.
Она сняла трубку обычного городского телефона, что был у них в номере и набрала код России. Потом набрала номер мегафона…
– Слушаю, Брусилов, послышалось в трубке…
Лёля положила трубочку на место как раз в тот момент когда Чувачок вышел из туалета.
– Ты чем то расстроена, дорогая? – спросил Чуваков.
– Папу вспомнила, – сказала Лёля грустным голосом, – у него рак, он умирает, а мы тут предаемся половым сношениям.
– Живые должны жить, – сказал Чкваков, пытаясь таким образом обнять Лёлечку, чтобы в его ладони попали бы сразу обе трепетные титечки, – именно так завещал нам великий Винету вождь апачей.
– Я не могу заниматься половыми сношениями, думая о том, как где-то там умирает мой отец, – сказала Лёлечка, движением плеч, высвобождаясь из Чуваковских объятий.
– Так забудься и не думай, – сказал Чуваков, протягивая руку за бутылкой дорогого Бурбона, что они купили по дороге в мотель Вундед Элбоу.
– Я хочу есть, – сказала Лёля.
– Давай закажем пиццу, – предложил Чуваков.
– Сделай милость, закажи, потренируй свой английский, – кивнула Лёля на телефон.
И потянулась к своей сумочке.
Она ужасно боялась летать.
И поэтому всегда брала с собой массу всяких таблеток – от простых элениума и димедрола до самых сложных и последних новшеств фармакологии – бабуртана с цаллутином.
Порывшись в сумочке, Лёля достала бабуртан. Две пластинки по десять капсул в каждой.
Сходила в туалет, расщепила все двадцать капсул, ссыпала их порошкообразное содержимое в пластмассовый стаканчик для полоскания рта. Набрала в стаканчик немного воды, ручкой зубной щетки размешала раствор…
Чувачок сидел к ней спиною и на ломаном английском пытался заказать пиццу с сыром и пиццу с ветчиной и майонезом.
Лёля взяла бутылку Бурбона, свинтила ей горлышко и влила туда пол-стаканчика раствора бабуртана.
– Надо говорить не "бринг", а "диливер", – сказала Лёля, ставя бутылку на место.
– Вот и заказывала бы сама, – отмахнулся Чуваков.
Ему никогда не нравилась критика.
А английским она владела в сто раз лучше. ….
Лёля едва не сделала ошибку, когда выходила к машине с большой дорожной сумкой.
Администраторша мотеля тревожно высунулась и спросила:
– Lady, you go, you leavin'* – No I just wanna make a short ride – ответила Лёля, радушно улыбаясь – Just wanna go to the local drugstore bye some pills I have menstruation and terrific headache**- нашлась Лёля в уверенности, что женщина администратор ее поймет и посочувствует ей.
– Men they never understand***, – согласилась успокоенная администраторша.
Через пять минут Лёля уже неслась, обгоняя трейлеры дальнобоев и автобусы Грэйхаунд, неслась по сорок шестой федеральной автодороге…
И выброшенный ею в окно мобильный телефон Чувакова – упал на бетон и был тут же раздавлен колесами набегавшего сзади грузовика. …
Леди, вы уезжаете?* Нет, я только отъеду ненадолго, мне надо купить в аптеке таблетки, у меня сильная головная боль, связанная с менструациями** Ах, эти мужчины, они никогда не понимают женщин*** …