— Да, но ты скажешь мне…
— Ни за что.
— Скажешь. Не теперь, сейчас уже поздно, но в эту ночь.
Он наклонился над ним и тихо, на ухо, сказал:
— Послушай, Альтенгейм, и пойми как следует. Скоро тебя сцапают. Спать сегодня будешь в камере. Это неотвратимо; сам я не могу тут ничего поделать. Завтра тебя повезут в тюрьму Санте, а после — знаешь куда… Так вот, даю тебе последний шанс спастись. В эту ночь — ты слышишь, в эту ночь — я пройду в твою камеру в Депо[3], и ты скажешь мне, где находится Женевьева. Два часа спустя, если только не соврешь, ты будешь свободен. Иначе… Иначе тебе просто не дорога жизнь.
Барон не отвечал. Сернин поднял голову и прислушался. Сверху доносился страшный грохот. Дверца начала поддаваться. По плиткам вестибюля и полу салона грохотали башмаки — господин Вебер и его люди искали свою добычу.
— Прощай, барон, подумай до вечера. Камера — отличная советчица.
Сернин столкнул своего пленника с люка и поднял створку. Как он и ожидал, внизу, на ступеньках лестницы уже никого не было. Он стал спускаться, оставив за собой открытый люк, как будто собирался вернуться. За двадцатью ступеньками начинался кулуар, который господин Ленорман и Гурель прошли в противоположном направлении. Он вступил в него и внезапно вскрикнул. Впереди, чувствовалось, кто-то был.
Сернин включил электрический фонарик. Подземный ход был пуст.
Тогда он взвел курок револьвера и громко сказал:
— Тем хуже для тебя! Буду стрелять!
Ответа не было. Ни малейшего шума.
«Мне это, вероятно, почудилось, — подумал он. — Это создание стало для меня наваждением. Давай! Если хочешь добраться до выхода, надо поторопиться… Ямка, в которой лежит сменное платье, уже близка… ты берешь пакет — и партия сыграна. Да какая партия! Одна из лучших в карьере Люпэна!»
Он наткнулся на открытую дверь и остановился. Справа находилась выемка, та самая, которую господин Ленорман выкопал, чтобы избежать прибывавшей воды. Он нагнулся и направил сноп света в эту выемку.
— Ох! — воскликнул он с дрожью. — Не может быть! Дудвиль, наверно, оставил пакет немного дальше.
Но не к чему было искать, всматриваться во тьму. Пакета на месте не было. Как не было уже у него сомнения в том, что его забрало то самое таинственное существо.
«Жаль, жаль… Все складывалось так удачно… Вся история пошла по естественному пути, я мог с уверенностью достигнуть цели. Сейчас задача в том, чтобы побыстрее испариться… Дудвиль во флигеле… Отступление обеспечено… Шутки в сторону — надо поспешить и продолжить, если можно, дело… А потом мы займемся им… Пускай он побережется моих когтей, этот чертов некто…»
Но новый возглас вырвался у него вскоре — возглас отчаяния. Он добрался до второй двери, и она, последняя перед флигелем, была заперта. Он попытался с размаху ее высадить. Дверь не поддавалась. Делать было нечего.
«На этот раз, — подумал он, — я действительно погорел».
Сернин устало опустился на землю. Он еще раз убедился в своей слабости перед лицом таинственного существа — сообщника барона. Альтенгейм был не в счет. Тот, другой, творение безмолвия и мрака, — тот, другой, его подавлял, путал все его комбинации, лишал его сил коварными, дьявольскими выпадами.
Он был побежден.
Вебер скоро найдет его здесь, в пещере, — загнанного, подобно дикому зверю.
II
— Ни за что.
— Скажешь. Не теперь, сейчас уже поздно, но в эту ночь.
Он наклонился над ним и тихо, на ухо, сказал:
— Послушай, Альтенгейм, и пойми как следует. Скоро тебя сцапают. Спать сегодня будешь в камере. Это неотвратимо; сам я не могу тут ничего поделать. Завтра тебя повезут в тюрьму Санте, а после — знаешь куда… Так вот, даю тебе последний шанс спастись. В эту ночь — ты слышишь, в эту ночь — я пройду в твою камеру в Депо[3], и ты скажешь мне, где находится Женевьева. Два часа спустя, если только не соврешь, ты будешь свободен. Иначе… Иначе тебе просто не дорога жизнь.
Барон не отвечал. Сернин поднял голову и прислушался. Сверху доносился страшный грохот. Дверца начала поддаваться. По плиткам вестибюля и полу салона грохотали башмаки — господин Вебер и его люди искали свою добычу.
— Прощай, барон, подумай до вечера. Камера — отличная советчица.
Сернин столкнул своего пленника с люка и поднял створку. Как он и ожидал, внизу, на ступеньках лестницы уже никого не было. Он стал спускаться, оставив за собой открытый люк, как будто собирался вернуться. За двадцатью ступеньками начинался кулуар, который господин Ленорман и Гурель прошли в противоположном направлении. Он вступил в него и внезапно вскрикнул. Впереди, чувствовалось, кто-то был.
Сернин включил электрический фонарик. Подземный ход был пуст.
Тогда он взвел курок револьвера и громко сказал:
— Тем хуже для тебя! Буду стрелять!
Ответа не было. Ни малейшего шума.
«Мне это, вероятно, почудилось, — подумал он. — Это создание стало для меня наваждением. Давай! Если хочешь добраться до выхода, надо поторопиться… Ямка, в которой лежит сменное платье, уже близка… ты берешь пакет — и партия сыграна. Да какая партия! Одна из лучших в карьере Люпэна!»
Он наткнулся на открытую дверь и остановился. Справа находилась выемка, та самая, которую господин Ленорман выкопал, чтобы избежать прибывавшей воды. Он нагнулся и направил сноп света в эту выемку.
— Ох! — воскликнул он с дрожью. — Не может быть! Дудвиль, наверно, оставил пакет немного дальше.
Но не к чему было искать, всматриваться во тьму. Пакета на месте не было. Как не было уже у него сомнения в том, что его забрало то самое таинственное существо.
«Жаль, жаль… Все складывалось так удачно… Вся история пошла по естественному пути, я мог с уверенностью достигнуть цели. Сейчас задача в том, чтобы побыстрее испариться… Дудвиль во флигеле… Отступление обеспечено… Шутки в сторону — надо поспешить и продолжить, если можно, дело… А потом мы займемся им… Пускай он побережется моих когтей, этот чертов некто…»
Но новый возглас вырвался у него вскоре — возглас отчаяния. Он добрался до второй двери, и она, последняя перед флигелем, была заперта. Он попытался с размаху ее высадить. Дверь не поддавалась. Делать было нечего.
«На этот раз, — подумал он, — я действительно погорел».
Сернин устало опустился на землю. Он еще раз убедился в своей слабости перед лицом таинственного существа — сообщника барона. Альтенгейм был не в счет. Тот, другой, творение безмолвия и мрака, — тот, другой, его подавлял, путал все его комбинации, лишал его сил коварными, дьявольскими выпадами.
Он был побежден.
Вебер скоро найдет его здесь, в пещере, — загнанного, подобно дикому зверю.
II
«О нет, нет! — подумал он вдруг, встрепенувшись. — Если бы был только я — возможно. Но есть еще Женевьева, Женевьева, которую этой ночью надо спасти… В конце концов, ничто еще не потеряно… Если тот, другой сумел ускользнуть — значит где-то здесь есть еще один выход. Ничего, Вебер с его бандой меня еще не схватили!»
Он уже снова осматривал туннель, с фонариком в руке исследовал кирпичи, из которых местами состояла кладка, когда до него донесся крик — ужасный, устрашающий, заставивший его задрожать от мучительной тревоги.
Этот вопль донесся со стороны люка. И он вспомнил вдруг, что оставил люк открытым, когда еще был намерен возвратиться в виллу Глициний. Сернин поспешил обратно, вошел в первую дверь. Фонарик между тем погас, и он почувствовал что-то, скорее — кого-то, кто коснулся его колен, ползком пробираясь вдоль стены. Тут же у него возникло ощущение, что это существо мгновенно исчезло, провалилось неведомо куда. Почти в тот же миг он наткнулся ногой на ступеньку.
«Здесь и должен быть выход, — решил он, — тот второй выход, которым он пользуется».
Крик наверху повторился, слабеющий, со стонами и хрипом… Он бегом поднялся по лестнице, выскочил в низкий зал и подбежал к барону. Альтенгейм был в агонии, его шея — в крови. Веревки на нем были разрезаны, но проволока, перетянувшая лодыжки и кисти рук, осталась нетронутой. Не сумев его освободить, сообщник перерезал Альтенгейму глотку.
Сернин со страхом созерцал открывшуюся перед ним картину. С его висков стекал ледяной пот. Он думал о Женевьеве, заточенной, без надежды на помощь — один лишь барон знал, где она содержится.
Стало слышно, как полицейские открывают боковую дверцу из вестибюля. Отчетливо прозвучали их шаги по служебной лестнице. Между ними и им оставалась только одна дверь — в тот низкий зал, в котором он находился. Он запер ее на засов в то самое мгновение, когда они ухватились за дверную ручку. Рядом с ним зиял открытый люк… Это было единственным спасением — внизу оставался запасной выход.
«Нет, — сказал он себе. — Вначале — Женевьева. Потом, если сумею, позабочусь также о себе…»
И, встав на колени, положил руку на грудь барона. Сердце еще билось. Он наклонился еще ниже.
— Ты слышишь меня, не так ли?
Веки умирающего затрепетали. Жизнь не совсем еще в нем угасла. Но чего можно было добиться от этого подобия земного существа? Последняя преграда — дверь в зал — затрещала под ударами. Сернин прошептал:
— Я тебя спасу… У меня есть надежные лекарства… Одно только слово… Женевьева?..
Проснувшаяся надежда, казалось, придала барону силы. Он попытался что-то сказать.
— Отвечай, — требовательно продолжал Сернин, — отвечай, и я тебя спасу… Сегодня получишь жизнь… Завтра — свободу… Отвечай!
Дверь все сильнее шаталась под ударами.
Барон издавал нечленораздельные звуки. Склонившись над ним, в смятении, напрягая всю свою волю, всю свою энергию, Сернин тяжело дышал от безмерной тревоги. Полицейские, неизбежный арест, тюрьма — он об этом теперь не думал. Женевьева… Женевьева, умирающая без пищи, которую одно только слово этого негодяя могло теперь спасти…
— Отвечай! Ты должен!
Он приказывал, молил. Альтенгейм забормотал, словно завороженный, покоренный его властной волей:
— Ри… Риволи…
— Улица Риволи, так? Ты запер ее в доме на этой улице? Какой номер?
Громкий шум… Крики торжества… Дверь рухнула под напором нападающих.
— Хватайте! Хватайте их! — командовал господин Вебер. — Хватайте обоих!
— Номер… Говори же… Если ты ее полюбил… Какой теперь смысл молчать?..
— Двадцать… Двадцать семь… — прошептал барон из последних сил.
На Сернина легли чьи-то руки. Десяток револьверов грозил ему со всех сторон.
Он повернулся к полицейским, которые отступили в невольном страхе.
— Если ты пошевелишься, Люпэн, — закричал господин Вебер, наставив на него оружие, — застрелю!
— Не стреляй, — спокойно сказал Сернин, — нет нужды. Я сдаюсь.
— Фокусы! Еще одна уловка на твой манер!
— Нет, — отозвался Сернин, — я проиграл бой. Ты не имеешь права стрелять: я не защищаюсь.
Он вынул два револьвера, которые бросил на пол.
— Уловки! — повторил господин Вебер с яростью. — Цельтесь в сердце, ребята! При малейшем жесте — огонь! При малейшем слове — огонь!
Вокруг стояло десять его людей. Он добавил еще пятнадцать. Приказал всем наставить оружие. И, торжествуя, дрожа от радости и страха, цедил сквозь зубы:
— Прямо в сердце! В голову! Без пощады! Едва пошевелится! Едва заговорит! Огонь, в упор!
Держа руки в карманах, Сернин невозмутимо усмехался. В двух дюймах от каждого его виска его подстерегала смерть. Пальцы лежали на спусковых крючках.
— Ага! — осклабился Вебер, — какое милое зрелище! На этот раз уж мы попали в яблочко, да так, что тебе не выпутаться, мсье Люпэн!
Он приказал распахнуть ставни широкого слухового окна, по которому дневной свет ворвался в зал, и повернулся к Альтенгейму. Но, к его великому удивлению, барон, которого он считал мертвым, открыл глаза, помутневшие глаза, ужасающие, наполненные небытием. Он посмотрел на господина Вебера. Поискал, казалось, кого-то и, увидев Сернина, затрепетал от ярости. Барон сбрасывал, казалось, оцепенение, внезапно разбуженная ненависть вернула ему отчасти силы.
Он оперся на связанные руки и пытался заговорить.
— Вы узнаете его? — спросил господин Вебер.
— Да.
— Он — Люпэн, не так ли?
— Да… Люпэн…
Сернин слушал, продолжая улыбаться.
— Боже, как все это забавно! — заявил он.
— Хотите еще что-то сказать? — спросил господин Вебер при виде того, как отчаянно беззвучно шевелятся губы барона.
— Да.
— По поводу господина Ленормана, возможно?
— Да.
— Вы заперли его? Где же? Отвечайте…
Всем своим напрягшимся существом, всем безумным взором Альтенгейм указывал стенной шкаф в углу зала.
— Там… Там… — произнес он наконец.
— Ах, ах, мы горим! — усмехнулся Люпэн.
Господин Вебер самолично открыл шкаф. На одной из полок лежал пакет, обернутый черной саржей. Развернув его, он увидел шляпу, небольшую коробку, костюм… Он вздрогнул, узнав оливковый редингот господина Ленормана.
— Ах, проклятые! — воскликнул он. — Они его убили!
— Нет, — подал знак Альтенгейм.
— Тогда как же?..
— Это он… Он…
— Как то есть? Это Люпэн убил шефа?
— Нет.
С яростным ожесточением Альтенгейм продолжал цепляться за жизнь, охваченный жаждой свидетельствовать, обвинять… Тайна, которую ему так хотелось открыть, была уже на устах, но он не мог, не умел уже воплотить ее в слова.
— Давайте, — настаивал тем не менее заместитель шефа Сюрте, — господин Ленорман действительно мертв?
— Нет.
— Он жив?
— Нет.
— Не понимаю… Так что же, это платье? Этот редингот?..
Альтенгейм повернул глаза к Сернину.
— Ага, теперь ясно! — воскликнул Вебер. — Люпэн похитил одежду господина Ленормана и хотел ею воспользоваться, чтобы улизнуть!
— Да… Да…
— Недурно! — кивнул господин Вебер. — Это тоже в его манере. И мы нашли бы в этой комнате Люпэна, переодетого, словно он Ленорман, наверно, еще и связанного… Для него это могло стать спасением. Только он не успел… Именно это вы хотели сказать, не так ли?
— Да… Да…
По взорам умирающего, однако, господин Вебер чувствовал, что в этом деле было еще что-то, что ему открылся еще не весь секрет. В чем дело? В чем скрывалась странная, неисповедимая тайна, которую барон так хотел выдать перед смертью? Он продолжал допрос.
— Но где же сам господин Ленорман?
— Там…
— Как это — там?
— Да…
— Но в этой комнате никого нет, кроме нас!
— Есть… есть…
— Говорите же!
— Есть… Сер… Сернин…
— Сернин! Как! Что такое!
— Сернин… Ленорман…
Господин Вебер подскочил. Его внезапно осенило прозрение.
— Нет, нет, это невозможно, — пробормотал он. Это было бы безумием.
Он с подозрением взглянул на своего пленника. Сернин, казалось, от души забавляется, присутствуя при этой сцене, как посторонний, наслаждающийся перипетиями веселого происшествия и с нетерпением ожидающий развязки.
Утратив последние силы, Альтенгейм во всю длину растянулся на полу. Не испустит ли он дух прежде, чем выдаст ключ загадки, поставленной его туманными речами? Потрясенный нелепой, невероятной догадкой, которой он не мог допустить, господин Вебер опять на него насел:
— Объяснитесь же… Что за этим кроется? Какая тайна?
Тот, казалось, уже не слышал, неподвижный, с угасшим взором. Тогда господин Вебер растянулся рядом с ним на полу и произнес отчетливо, чеканя слова, стараясь, чтобы каждый слог глубоко проник в эту душу, утонувшую уже во мраке:
— Слушайте… Я вас верно понял? Люпэн и господин Ленорман…
Веберу потребовалось немалое усилие, чтобы это сказать, — такой чудовищной показалась ему напрашивавшаяся фраза. Угасающие глаза барона, однако, глядели на него с тревогой. И он завершил, дрожа от возбуждения, словно совершая величайшее кощунство:
— Это так, правда? Ты уверен? Эти оба — одно и то же лицо?
Глаза барона были уже неподвижны. Струйка крови сочилась из уголка его рта… Два или три хриплых вздоха… Последняя судорога… И все. В зале с низким потолком, наводненным народом, наступила долгая тишина. Почти все полицейские, сторожившие Сернина, отвернулись от него и, ошеломленные, не понимая либо отказываясь понимать, продолжали еще слушать невероятное обвинение, которое бандит не успел досказать.
Господин Вебер взял коробку, найденную в свертке из черной саржи, и открыл ее. В ней оказался парик из седых волос, очки в серебряной оправе, коричневый шарф, краски и мази для макияжа, а за двойным дном — пакетик с мелкими кудрями седого волоса, короче — все, что требовалось для того, чтобы придать себе доподлинную внешность господина Ленормана.
Вебер подошел к Сернину и, в безмолвии поглядев на него долгим, задумчивым взглядом, мысленно восстанавливая каждую фразу всей истории, тихо сказал: «Итак, это правда?»
Не утратив ни на мгновение спокойствия, Сернин отозвался с улыбкой:
— Гипотеза не лишена ни изящества, ни смелости. Но, прежде всего, прикажи своим людям оставить меня в покое с их игрушками.
— Хорошо, — согласился господин Вебер, сделав знак полицейским. — А теперь — отвечай.
— Что ты хочешь знать?
— Так ты и есть господин Ленорман?
— Да.
Послышались возгласы. Жан Дудвиль, присутствовавший при этом, тогда как его брат сторожил потайной выход, Жан Дудвиль, сам — сообщник Сернина, смотрел на него, не в силах прийти в себя. Утратив дар речи, господин Вебер, казалось, не знал, что и делать.
— Это тебя удивляет, да? — сказал Сернин. — Согласен, есть над чем посмеяться… Боже, сколько раз ты меня веселил, когда мы работали вместе, ты и я, шеф и заместитель!.. И самое смешное — что ты считал его умершим, нашего славного господина Ленормана… Погибшим, как бедняга Гурель. Но нет, черт возьми, нет! Он был жив.
Он кивнул в сторону тела Альтенгейма.
— Вот этот бандит, погляди на него, бросил меня в воду в мешке с булыжниками. Да только забыл отнять у меня нож. А таким ножом можно рассекать мешки, разрезать веревки… Вот в чем было дело, бедняга Альтенгейм… Если бы ты об этом подумал, не попал бы в такой переплет… Но довольно об этом. Мир праху твоему!
Господин Вебер по-прежнему слушал, не зная, что подумать. В конце концов он безнадежно махнул рукой, словно отказываясь что-либо понимать.
— Наручники! — воскликнул он с внезапной тревогой.
— И это все, что ты смог придумать? — сказал Сернин. — Маловато же у тебя воображения… В конце концов, если это тебя позабавит…
И, приметив Дудвиля в первом ряду стражей порядка, протянул ему руки:
— Держи, друг, тебе эта честь, и не надо так напрягаться… Играю честно… Поскольку иначе нельзя…
Своим тоном он давал ему понять, что борьба на время окончена, придется подчиниться судьбе. Дудвиль защелкнул наручники. Не шевеля губами, с совершенно неподвижным лицом Сернин прошептал:
— Улица Риволи, номер 27… Женевьева…
Господин Вебер не мог скрыть глубочайшего удовлетворения.
— Поехали! — возгласил он. — В Сюрте!
— Да, да, в Сюрте! — воскликнул Сернин. — Господин Ленорман посадит наконец Арсена Люпэна, который, в свою очередь, посадит князя Сернина!
— Ты сегодня чрезвычайно остроумен, Люпэн, — сказал Вебер.
— Ты прав, Вебер. Мы с тобой никак не можем прийти к согласию.
Во время поездки в автомобиле, который сопровождали три других, набитых полицейскими машины, он не произнес ни слова. В Сюрте они заехали лишь ненадолго. Помня о побегах, устроенных Люпэном, Вебер сразу же повел его наверх, в антропометрический кабинет, затем — в Депо, откуда тут же переправил в тюрьму Санте. Директор, предупрежденный по телефону, уже ждал. Формальности записи и прохождение через комнаты для обыска были недолгими.
В семь часов вечера князь Поль Сернин переступил порог камеры номер 14 во втором отделении тюрьмы.
— А квартирка у вас совсем недурна, — заявил он, — совсем недурна… Электрическое освещение… Центральное отопление… Теплый туалет… Весь современный комфорт! Все отлично, разногласий у нас не будет. Господин директор, я с удовольствием оставляю эти апартаменты за собой.
И он, не раздеваясь, бросился на койку.
— Ах, господин директор, у меня к вам небольшая просьба…
— Какая?
— Чтобы завтра мой шоколад не приносили до десяти утра… Мне нужно хорошенько выспаться…
И повернулся к стене.
Минуту спустя он погрузился в глубокий сон.
Он уже снова осматривал туннель, с фонариком в руке исследовал кирпичи, из которых местами состояла кладка, когда до него донесся крик — ужасный, устрашающий, заставивший его задрожать от мучительной тревоги.
Этот вопль донесся со стороны люка. И он вспомнил вдруг, что оставил люк открытым, когда еще был намерен возвратиться в виллу Глициний. Сернин поспешил обратно, вошел в первую дверь. Фонарик между тем погас, и он почувствовал что-то, скорее — кого-то, кто коснулся его колен, ползком пробираясь вдоль стены. Тут же у него возникло ощущение, что это существо мгновенно исчезло, провалилось неведомо куда. Почти в тот же миг он наткнулся ногой на ступеньку.
«Здесь и должен быть выход, — решил он, — тот второй выход, которым он пользуется».
Крик наверху повторился, слабеющий, со стонами и хрипом… Он бегом поднялся по лестнице, выскочил в низкий зал и подбежал к барону. Альтенгейм был в агонии, его шея — в крови. Веревки на нем были разрезаны, но проволока, перетянувшая лодыжки и кисти рук, осталась нетронутой. Не сумев его освободить, сообщник перерезал Альтенгейму глотку.
Сернин со страхом созерцал открывшуюся перед ним картину. С его висков стекал ледяной пот. Он думал о Женевьеве, заточенной, без надежды на помощь — один лишь барон знал, где она содержится.
Стало слышно, как полицейские открывают боковую дверцу из вестибюля. Отчетливо прозвучали их шаги по служебной лестнице. Между ними и им оставалась только одна дверь — в тот низкий зал, в котором он находился. Он запер ее на засов в то самое мгновение, когда они ухватились за дверную ручку. Рядом с ним зиял открытый люк… Это было единственным спасением — внизу оставался запасной выход.
«Нет, — сказал он себе. — Вначале — Женевьева. Потом, если сумею, позабочусь также о себе…»
И, встав на колени, положил руку на грудь барона. Сердце еще билось. Он наклонился еще ниже.
— Ты слышишь меня, не так ли?
Веки умирающего затрепетали. Жизнь не совсем еще в нем угасла. Но чего можно было добиться от этого подобия земного существа? Последняя преграда — дверь в зал — затрещала под ударами. Сернин прошептал:
— Я тебя спасу… У меня есть надежные лекарства… Одно только слово… Женевьева?..
Проснувшаяся надежда, казалось, придала барону силы. Он попытался что-то сказать.
— Отвечай, — требовательно продолжал Сернин, — отвечай, и я тебя спасу… Сегодня получишь жизнь… Завтра — свободу… Отвечай!
Дверь все сильнее шаталась под ударами.
Барон издавал нечленораздельные звуки. Склонившись над ним, в смятении, напрягая всю свою волю, всю свою энергию, Сернин тяжело дышал от безмерной тревоги. Полицейские, неизбежный арест, тюрьма — он об этом теперь не думал. Женевьева… Женевьева, умирающая без пищи, которую одно только слово этого негодяя могло теперь спасти…
— Отвечай! Ты должен!
Он приказывал, молил. Альтенгейм забормотал, словно завороженный, покоренный его властной волей:
— Ри… Риволи…
— Улица Риволи, так? Ты запер ее в доме на этой улице? Какой номер?
Громкий шум… Крики торжества… Дверь рухнула под напором нападающих.
— Хватайте! Хватайте их! — командовал господин Вебер. — Хватайте обоих!
— Номер… Говори же… Если ты ее полюбил… Какой теперь смысл молчать?..
— Двадцать… Двадцать семь… — прошептал барон из последних сил.
На Сернина легли чьи-то руки. Десяток револьверов грозил ему со всех сторон.
Он повернулся к полицейским, которые отступили в невольном страхе.
— Если ты пошевелишься, Люпэн, — закричал господин Вебер, наставив на него оружие, — застрелю!
— Не стреляй, — спокойно сказал Сернин, — нет нужды. Я сдаюсь.
— Фокусы! Еще одна уловка на твой манер!
— Нет, — отозвался Сернин, — я проиграл бой. Ты не имеешь права стрелять: я не защищаюсь.
Он вынул два револьвера, которые бросил на пол.
— Уловки! — повторил господин Вебер с яростью. — Цельтесь в сердце, ребята! При малейшем жесте — огонь! При малейшем слове — огонь!
Вокруг стояло десять его людей. Он добавил еще пятнадцать. Приказал всем наставить оружие. И, торжествуя, дрожа от радости и страха, цедил сквозь зубы:
— Прямо в сердце! В голову! Без пощады! Едва пошевелится! Едва заговорит! Огонь, в упор!
Держа руки в карманах, Сернин невозмутимо усмехался. В двух дюймах от каждого его виска его подстерегала смерть. Пальцы лежали на спусковых крючках.
— Ага! — осклабился Вебер, — какое милое зрелище! На этот раз уж мы попали в яблочко, да так, что тебе не выпутаться, мсье Люпэн!
Он приказал распахнуть ставни широкого слухового окна, по которому дневной свет ворвался в зал, и повернулся к Альтенгейму. Но, к его великому удивлению, барон, которого он считал мертвым, открыл глаза, помутневшие глаза, ужасающие, наполненные небытием. Он посмотрел на господина Вебера. Поискал, казалось, кого-то и, увидев Сернина, затрепетал от ярости. Барон сбрасывал, казалось, оцепенение, внезапно разбуженная ненависть вернула ему отчасти силы.
Он оперся на связанные руки и пытался заговорить.
— Вы узнаете его? — спросил господин Вебер.
— Да.
— Он — Люпэн, не так ли?
— Да… Люпэн…
Сернин слушал, продолжая улыбаться.
— Боже, как все это забавно! — заявил он.
— Хотите еще что-то сказать? — спросил господин Вебер при виде того, как отчаянно беззвучно шевелятся губы барона.
— Да.
— По поводу господина Ленормана, возможно?
— Да.
— Вы заперли его? Где же? Отвечайте…
Всем своим напрягшимся существом, всем безумным взором Альтенгейм указывал стенной шкаф в углу зала.
— Там… Там… — произнес он наконец.
— Ах, ах, мы горим! — усмехнулся Люпэн.
Господин Вебер самолично открыл шкаф. На одной из полок лежал пакет, обернутый черной саржей. Развернув его, он увидел шляпу, небольшую коробку, костюм… Он вздрогнул, узнав оливковый редингот господина Ленормана.
— Ах, проклятые! — воскликнул он. — Они его убили!
— Нет, — подал знак Альтенгейм.
— Тогда как же?..
— Это он… Он…
— Как то есть? Это Люпэн убил шефа?
— Нет.
С яростным ожесточением Альтенгейм продолжал цепляться за жизнь, охваченный жаждой свидетельствовать, обвинять… Тайна, которую ему так хотелось открыть, была уже на устах, но он не мог, не умел уже воплотить ее в слова.
— Давайте, — настаивал тем не менее заместитель шефа Сюрте, — господин Ленорман действительно мертв?
— Нет.
— Он жив?
— Нет.
— Не понимаю… Так что же, это платье? Этот редингот?..
Альтенгейм повернул глаза к Сернину.
— Ага, теперь ясно! — воскликнул Вебер. — Люпэн похитил одежду господина Ленормана и хотел ею воспользоваться, чтобы улизнуть!
— Да… Да…
— Недурно! — кивнул господин Вебер. — Это тоже в его манере. И мы нашли бы в этой комнате Люпэна, переодетого, словно он Ленорман, наверно, еще и связанного… Для него это могло стать спасением. Только он не успел… Именно это вы хотели сказать, не так ли?
— Да… Да…
По взорам умирающего, однако, господин Вебер чувствовал, что в этом деле было еще что-то, что ему открылся еще не весь секрет. В чем дело? В чем скрывалась странная, неисповедимая тайна, которую барон так хотел выдать перед смертью? Он продолжал допрос.
— Но где же сам господин Ленорман?
— Там…
— Как это — там?
— Да…
— Но в этой комнате никого нет, кроме нас!
— Есть… есть…
— Говорите же!
— Есть… Сер… Сернин…
— Сернин! Как! Что такое!
— Сернин… Ленорман…
Господин Вебер подскочил. Его внезапно осенило прозрение.
— Нет, нет, это невозможно, — пробормотал он. Это было бы безумием.
Он с подозрением взглянул на своего пленника. Сернин, казалось, от души забавляется, присутствуя при этой сцене, как посторонний, наслаждающийся перипетиями веселого происшествия и с нетерпением ожидающий развязки.
Утратив последние силы, Альтенгейм во всю длину растянулся на полу. Не испустит ли он дух прежде, чем выдаст ключ загадки, поставленной его туманными речами? Потрясенный нелепой, невероятной догадкой, которой он не мог допустить, господин Вебер опять на него насел:
— Объяснитесь же… Что за этим кроется? Какая тайна?
Тот, казалось, уже не слышал, неподвижный, с угасшим взором. Тогда господин Вебер растянулся рядом с ним на полу и произнес отчетливо, чеканя слова, стараясь, чтобы каждый слог глубоко проник в эту душу, утонувшую уже во мраке:
— Слушайте… Я вас верно понял? Люпэн и господин Ленорман…
Веберу потребовалось немалое усилие, чтобы это сказать, — такой чудовищной показалась ему напрашивавшаяся фраза. Угасающие глаза барона, однако, глядели на него с тревогой. И он завершил, дрожа от возбуждения, словно совершая величайшее кощунство:
— Это так, правда? Ты уверен? Эти оба — одно и то же лицо?
Глаза барона были уже неподвижны. Струйка крови сочилась из уголка его рта… Два или три хриплых вздоха… Последняя судорога… И все. В зале с низким потолком, наводненным народом, наступила долгая тишина. Почти все полицейские, сторожившие Сернина, отвернулись от него и, ошеломленные, не понимая либо отказываясь понимать, продолжали еще слушать невероятное обвинение, которое бандит не успел досказать.
Господин Вебер взял коробку, найденную в свертке из черной саржи, и открыл ее. В ней оказался парик из седых волос, очки в серебряной оправе, коричневый шарф, краски и мази для макияжа, а за двойным дном — пакетик с мелкими кудрями седого волоса, короче — все, что требовалось для того, чтобы придать себе доподлинную внешность господина Ленормана.
Вебер подошел к Сернину и, в безмолвии поглядев на него долгим, задумчивым взглядом, мысленно восстанавливая каждую фразу всей истории, тихо сказал: «Итак, это правда?»
Не утратив ни на мгновение спокойствия, Сернин отозвался с улыбкой:
— Гипотеза не лишена ни изящества, ни смелости. Но, прежде всего, прикажи своим людям оставить меня в покое с их игрушками.
— Хорошо, — согласился господин Вебер, сделав знак полицейским. — А теперь — отвечай.
— Что ты хочешь знать?
— Так ты и есть господин Ленорман?
— Да.
Послышались возгласы. Жан Дудвиль, присутствовавший при этом, тогда как его брат сторожил потайной выход, Жан Дудвиль, сам — сообщник Сернина, смотрел на него, не в силах прийти в себя. Утратив дар речи, господин Вебер, казалось, не знал, что и делать.
— Это тебя удивляет, да? — сказал Сернин. — Согласен, есть над чем посмеяться… Боже, сколько раз ты меня веселил, когда мы работали вместе, ты и я, шеф и заместитель!.. И самое смешное — что ты считал его умершим, нашего славного господина Ленормана… Погибшим, как бедняга Гурель. Но нет, черт возьми, нет! Он был жив.
Он кивнул в сторону тела Альтенгейма.
— Вот этот бандит, погляди на него, бросил меня в воду в мешке с булыжниками. Да только забыл отнять у меня нож. А таким ножом можно рассекать мешки, разрезать веревки… Вот в чем было дело, бедняга Альтенгейм… Если бы ты об этом подумал, не попал бы в такой переплет… Но довольно об этом. Мир праху твоему!
Господин Вебер по-прежнему слушал, не зная, что подумать. В конце концов он безнадежно махнул рукой, словно отказываясь что-либо понимать.
— Наручники! — воскликнул он с внезапной тревогой.
— И это все, что ты смог придумать? — сказал Сернин. — Маловато же у тебя воображения… В конце концов, если это тебя позабавит…
И, приметив Дудвиля в первом ряду стражей порядка, протянул ему руки:
— Держи, друг, тебе эта честь, и не надо так напрягаться… Играю честно… Поскольку иначе нельзя…
Своим тоном он давал ему понять, что борьба на время окончена, придется подчиниться судьбе. Дудвиль защелкнул наручники. Не шевеля губами, с совершенно неподвижным лицом Сернин прошептал:
— Улица Риволи, номер 27… Женевьева…
Господин Вебер не мог скрыть глубочайшего удовлетворения.
— Поехали! — возгласил он. — В Сюрте!
— Да, да, в Сюрте! — воскликнул Сернин. — Господин Ленорман посадит наконец Арсена Люпэна, который, в свою очередь, посадит князя Сернина!
— Ты сегодня чрезвычайно остроумен, Люпэн, — сказал Вебер.
— Ты прав, Вебер. Мы с тобой никак не можем прийти к согласию.
Во время поездки в автомобиле, который сопровождали три других, набитых полицейскими машины, он не произнес ни слова. В Сюрте они заехали лишь ненадолго. Помня о побегах, устроенных Люпэном, Вебер сразу же повел его наверх, в антропометрический кабинет, затем — в Депо, откуда тут же переправил в тюрьму Санте. Директор, предупрежденный по телефону, уже ждал. Формальности записи и прохождение через комнаты для обыска были недолгими.
В семь часов вечера князь Поль Сернин переступил порог камеры номер 14 во втором отделении тюрьмы.
— А квартирка у вас совсем недурна, — заявил он, — совсем недурна… Электрическое освещение… Центральное отопление… Теплый туалет… Весь современный комфорт! Все отлично, разногласий у нас не будет. Господин директор, я с удовольствием оставляю эти апартаменты за собой.
И он, не раздеваясь, бросился на койку.
— Ах, господин директор, у меня к вам небольшая просьба…
— Какая?
— Чтобы завтра мой шоколад не приносили до десяти утра… Мне нужно хорошенько выспаться…
И повернулся к стене.
Минуту спустя он погрузился в глубокий сон.