Стыдясь позора, в этот день не решились отменить ежедневных допросов господина Формери. Однако от тюрьмы до бульвара Дворца целая армия защитников закона охраняла улицы, по которым арестантов доставляли к следователю.
К великому, всеобщему удивлению, день 31 мая прошел, объявленный же побег не состоялся.
Правда, кое-что, показавшееся началом операции, все-таки произошло. Это — необъяснимая поломка колес у тюремной машины и скопление трамваев, омнибусов и грузовых машин на ее пути. Но попытка — если она и была — не получила должного продолжения.
Следовательно, Люпэн потерпел неудачу. Публика была этим почти разочарована. Зато полиция бурно торжествовала.
Но вот, на следующее утро, невероятный слух разлетелся по Дворцу правосудия и оттуда — по редакционным кабинетам: швейцар Жером испарился.
Как могло такое случиться?
Хотя специальные выпуски газет и подтвердили эту новость, многие отказывались ей верить. Но в шесть часов пополудни заметка, напечатанная в «Вечерней депеше», устранила все сомнения.
«Мы получили, — оповещала всех газета, — следующее послание от Арсена Люпэна. Специальная марка, наклеенная на конверт, в соответствии с последним заявлением Люпэна прессе, удостоверяет подлинность этого документа, дословно приводимого ниже.
— Как отлично выглядите вы, дорогой Ленорман! А я считал, что вы больны, и не смел вас тревожить!
— Я вовсе не болен, господин премьер-министр.
— Значит, вы просто дулись на нас! Опять ваш несносный характер!
— Насчет плохого характера возражать не стану. Но чтобы я дулся — этого нет.
— Но вы отсиживаетесь дома! И Люпэн пользуется этим, вызволяя своих приятелей!
— Разве я мог ему помешать?
— Ну вот еще! Ведь хитрость, использованная Люпэном, была весьма неуклюжей. Как обычно, он объявил дату побега, все ему поверили, побег не состоялся, зато назавтра, когда никто о нем уже не думал, фьюить, птичка улетела!
— Господин премьер-министр, — серьезным тоном заявил шеф Сюрте, — Люпэн располагает такими средствами, что мы просто не в силах помешать тому, что он решил делать. Побег был совершен наверняка, можно сказать — с математическим расчетом. Я предпочел отойти в сторону… и доставить другим удовольствие попасть в смешное положение.
Валенглей злорадно усмехнулся:
— Разумеется, господин префект полиции, а с ним — господин Вебер в эти минуты не должны испытывать особой радости… Но, в конце концов, вы можете мне что-либо объяснить, Ленорман?
— Известно лишь то, господин премьер-министр, что побег состоялся во Дворце правосудия. Задержанного привезли в тюремной машине и провели в кабинет господина Формери, однако… из Дворца правосудия он не выходил. Тем не менее, никто не знает, что с ним стало.
— Ошеломляюще!
— Совершенно верно.
— И ничего обнаружить не удалось?
— Вовсе нет. Внутренний коридор, который тянется мимо кабинетов следователей, был загроможден необычно густой в этом месте толпой арестованных, стражников, адвокатов, швейцаров; впоследствии обнаружилось, что все эти люди получили поддельные вызовы для явки во Дворец на один и тот же час. С другой стороны, ни один из следователей, которые якобы их вызывали, не явился в тот день в свой кабинет, так как все они получили фальшивые приглашения в местные суды, по которым разъехались во все концы Парижа… и его окрестностей.
— И это все?
— Нет. Были замечены двое муниципальных полицейских и с ними — один задержанный, пересекавшие двор. На улице их ждал извозчик, в чью пролетку они и сели втроем.
— Каковы же ваши предположения, Ленорман? Ваше мнение?
— Моя версия, господин премьер-министр, такова, что оба муниципальных стражника были сообщниками, которые, воспользовавшись неразберихой, царившей в коридоре, подменили настоящих конвоиров. Этот побег, по-моему, мог окончиться успешно только благодаря таким особым обстоятельствам, такому странному сочетанию фактов, что следует признать несомненным наличие самого предосудительного сообщничества. Во Дворце правосудия, впрочем, у Люпэна есть связи, которые путают все наши карты. Они есть у него и в полиции, и в моем собственном окружении. Это могущественная организация, настоящая Сюрте, в тысячу раз более умелая, дерзкая и многогранная, чем та, которой руковожу я.
— И вы с этим миритесь, Ленорман!
— Нет!
— Как же объяснить вашу инертность с начала этого дела? Что вы сделали против Люпэна?
— Я подготовился к борьбе.
— Ах! Прекрасно. И пока вы готовились, он действовал.
— Я тоже.
— Вы что-нибудь узнали?
— Многое.
— Что именно? Говорите!
Господин Ленорман, опираясь на трость, в раздумье прошелся по просторному кабинету. Потом сел перед Валенглеем, кончиками пальцев потер полы своего оливкового редингота, закрепил на носу очки в серебряной оправе и отчетливо произнес:
— Господин премьер-министр, у меня на руках — три козыря. Я знаю, во-первых, под каким именем теперь скрывается Арсен Люпэн; под ним он жил на Бульваре Османна, каждый день принимая своих людей, восстанавливая свою банду и управляя ею.
— Но тогда, черт побери, почему вы его не арестуете?
— Эти сведения я получил с опозданием. С тех пор князь… назовем его князем Трех Звезд… улетучился. Он теперь за границей, куда поехал по другим делам.
— А если он не вернется?
— Положение, которое он теперь занимает, его участие в деле Кессельбаха требуют, чтобы он появился опять и под тем же именем.
— Тем не менее…
— Господин премьер-министр, теперь — о моем втором козыре. Я обнаружил в конце концов Пьера Ледюка.
— Вот это новость!
— То есть скорее — Арсен Люпэн его обнаружил, и сам Люпэн, прежде чем исчезнуть, устроил его в небольшой вилле в окрестностях Парижа.
— Тьфу ты! Как же вы об этом узнали?
— О, без особого труда. Люпэн приставил к Пьеру Ледюку в качестве надзирателей и защитников двоих из своих сообщников. А эти сообщники являются моими агентами, используемыми мною в великой тайне. При подходящем случае они его мне выдадут.
— Браво! Браво! Так что…
— Так что, поскольку Пьер Ледюк, можно сказать, является тем центральным пунктом, вокруг которого разворачиваются все усилия людей, пытающихся разгадать пресловутую тайну Кессельбаха… С помощью Пьера Ледюка рано или поздно я заполучу: во-первых, того, кто совершил тройное убийство, ибо этот негодяй решил заменить господина Кессельбаха в осуществлении грандиозного проекта, до сих пор не разгаданного; а господину Кессельбаху для выполнения этого проекта требовался Пьер Ледюк. Во-вторых, я смогу схватить Арсена Люпэна, поскольку Арсен Люпэн преследует ту же цель.
— А третий козырь, Ленорман?
— Господин премьер-министр, вчера на имя покойного Кессельбаха пришло письмо, которое я перехватил.
— Перехватили? Вы действуете правильно!..
— …Которое вскрыл и которое оставил у себя. Вот оно. Послано два месяца тому назад из Кейптауна. И в нем — следующие строки:
— Не сомневаюсь и я, — воскликнул Валенглей, вставая, — и приношу свои извинения Вам, дорогой Ленорман, а с ними — чистосердечное признание: я был готов уже от вас отступиться… Причем — окончательно… Назавтра я ожидал префекта полиции и господина Вебера.
— Мне и это известно, господин премьер-министр.
— Не может быть!
— Иначе зачем бы я себя потревожил? Сегодня вам был представлен мой план сражения. С одной стороны, я устраиваю ловушки, в которые должен попасться убийца; Пьер Ледюк или Штейнвег меня к нему приведут. С другой, я обкладываю со всех сторон Люпэна. Трое из его сообщников — на моем содержании, а он считает их самыми преданными из своих людей. Кроме всего, он работает на меня, так как, подобно мне, охотится за тем, кто совершил тройное убийство. Но если он думает, что обходит меня, на самом деле это я его обхожу. Следовательно, я добьюсь успеха. Но только при одном условии.
— Каком?
— При том, что локти у меня будут свободными и я смогу действовать согласно требованиям момента, не заботясь о мнении и настроениях общественности, которая проявляет нетерпение, и моих начальников, которые против меня интригуют.
— Договорились.
— В таком случае, господин премьер-министр, в ближайшие несколько дней я буду победителем… или мертвым.
II
III
К великому, всеобщему удивлению, день 31 мая прошел, объявленный же побег не состоялся.
Правда, кое-что, показавшееся началом операции, все-таки произошло. Это — необъяснимая поломка колес у тюремной машины и скопление трамваев, омнибусов и грузовых машин на ее пути. Но попытка — если она и была — не получила должного продолжения.
Следовательно, Люпэн потерпел неудачу. Публика была этим почти разочарована. Зато полиция бурно торжествовала.
Но вот, на следующее утро, невероятный слух разлетелся по Дворцу правосудия и оттуда — по редакционным кабинетам: швейцар Жером испарился.
Как могло такое случиться?
Хотя специальные выпуски газет и подтвердили эту новость, многие отказывались ей верить. Но в шесть часов пополудни заметка, напечатанная в «Вечерней депеше», устранила все сомнения.
«Мы получили, — оповещала всех газета, — следующее послание от Арсена Люпэна. Специальная марка, наклеенная на конверт, в соответствии с последним заявлением Люпэна прессе, удостоверяет подлинность этого документа, дословно приводимого ниже.
«Господин Директор!Час спустя господину Ленорману позвонили по телефону: Валенглей, председатель Совета Министров, ожидал его в министерстве внутренних дел.
Соблаговолите передать публике мои извинения за то, что я не сдержал данного ей слова вчера. В последнюю минуту я вспомнил, что день 31 мая приходится на пятницу! Мог ли я вернуть свободу моему другу в пятницу? Я не был вправе взять на себя такую ответственность.
Прошу также прощения за то, что не привожу здесь, с моей обычной откровенностью, объяснения по поводу того, как произошло это небольшое событие. Мой способ был отмечен такой оригинальностью и простотой, что я опасался, открывая его тайну, вооружить им всех правонарушителей. Сколько удивления предвижу на тот день, когда я смогу заговорить! И это все? — скажут люди. Не более того; но ведь надо было подумать!
Прошу, господин Директор, принять…
Подпись: Арсен Люпэн».
— Как отлично выглядите вы, дорогой Ленорман! А я считал, что вы больны, и не смел вас тревожить!
— Я вовсе не болен, господин премьер-министр.
— Значит, вы просто дулись на нас! Опять ваш несносный характер!
— Насчет плохого характера возражать не стану. Но чтобы я дулся — этого нет.
— Но вы отсиживаетесь дома! И Люпэн пользуется этим, вызволяя своих приятелей!
— Разве я мог ему помешать?
— Ну вот еще! Ведь хитрость, использованная Люпэном, была весьма неуклюжей. Как обычно, он объявил дату побега, все ему поверили, побег не состоялся, зато назавтра, когда никто о нем уже не думал, фьюить, птичка улетела!
— Господин премьер-министр, — серьезным тоном заявил шеф Сюрте, — Люпэн располагает такими средствами, что мы просто не в силах помешать тому, что он решил делать. Побег был совершен наверняка, можно сказать — с математическим расчетом. Я предпочел отойти в сторону… и доставить другим удовольствие попасть в смешное положение.
Валенглей злорадно усмехнулся:
— Разумеется, господин префект полиции, а с ним — господин Вебер в эти минуты не должны испытывать особой радости… Но, в конце концов, вы можете мне что-либо объяснить, Ленорман?
— Известно лишь то, господин премьер-министр, что побег состоялся во Дворце правосудия. Задержанного привезли в тюремной машине и провели в кабинет господина Формери, однако… из Дворца правосудия он не выходил. Тем не менее, никто не знает, что с ним стало.
— Ошеломляюще!
— Совершенно верно.
— И ничего обнаружить не удалось?
— Вовсе нет. Внутренний коридор, который тянется мимо кабинетов следователей, был загроможден необычно густой в этом месте толпой арестованных, стражников, адвокатов, швейцаров; впоследствии обнаружилось, что все эти люди получили поддельные вызовы для явки во Дворец на один и тот же час. С другой стороны, ни один из следователей, которые якобы их вызывали, не явился в тот день в свой кабинет, так как все они получили фальшивые приглашения в местные суды, по которым разъехались во все концы Парижа… и его окрестностей.
— И это все?
— Нет. Были замечены двое муниципальных полицейских и с ними — один задержанный, пересекавшие двор. На улице их ждал извозчик, в чью пролетку они и сели втроем.
— Каковы же ваши предположения, Ленорман? Ваше мнение?
— Моя версия, господин премьер-министр, такова, что оба муниципальных стражника были сообщниками, которые, воспользовавшись неразберихой, царившей в коридоре, подменили настоящих конвоиров. Этот побег, по-моему, мог окончиться успешно только благодаря таким особым обстоятельствам, такому странному сочетанию фактов, что следует признать несомненным наличие самого предосудительного сообщничества. Во Дворце правосудия, впрочем, у Люпэна есть связи, которые путают все наши карты. Они есть у него и в полиции, и в моем собственном окружении. Это могущественная организация, настоящая Сюрте, в тысячу раз более умелая, дерзкая и многогранная, чем та, которой руковожу я.
— И вы с этим миритесь, Ленорман!
— Нет!
— Как же объяснить вашу инертность с начала этого дела? Что вы сделали против Люпэна?
— Я подготовился к борьбе.
— Ах! Прекрасно. И пока вы готовились, он действовал.
— Я тоже.
— Вы что-нибудь узнали?
— Многое.
— Что именно? Говорите!
Господин Ленорман, опираясь на трость, в раздумье прошелся по просторному кабинету. Потом сел перед Валенглеем, кончиками пальцев потер полы своего оливкового редингота, закрепил на носу очки в серебряной оправе и отчетливо произнес:
— Господин премьер-министр, у меня на руках — три козыря. Я знаю, во-первых, под каким именем теперь скрывается Арсен Люпэн; под ним он жил на Бульваре Османна, каждый день принимая своих людей, восстанавливая свою банду и управляя ею.
— Но тогда, черт побери, почему вы его не арестуете?
— Эти сведения я получил с опозданием. С тех пор князь… назовем его князем Трех Звезд… улетучился. Он теперь за границей, куда поехал по другим делам.
— А если он не вернется?
— Положение, которое он теперь занимает, его участие в деле Кессельбаха требуют, чтобы он появился опять и под тем же именем.
— Тем не менее…
— Господин премьер-министр, теперь — о моем втором козыре. Я обнаружил в конце концов Пьера Ледюка.
— Вот это новость!
— То есть скорее — Арсен Люпэн его обнаружил, и сам Люпэн, прежде чем исчезнуть, устроил его в небольшой вилле в окрестностях Парижа.
— Тьфу ты! Как же вы об этом узнали?
— О, без особого труда. Люпэн приставил к Пьеру Ледюку в качестве надзирателей и защитников двоих из своих сообщников. А эти сообщники являются моими агентами, используемыми мною в великой тайне. При подходящем случае они его мне выдадут.
— Браво! Браво! Так что…
— Так что, поскольку Пьер Ледюк, можно сказать, является тем центральным пунктом, вокруг которого разворачиваются все усилия людей, пытающихся разгадать пресловутую тайну Кессельбаха… С помощью Пьера Ледюка рано или поздно я заполучу: во-первых, того, кто совершил тройное убийство, ибо этот негодяй решил заменить господина Кессельбаха в осуществлении грандиозного проекта, до сих пор не разгаданного; а господину Кессельбаху для выполнения этого проекта требовался Пьер Ледюк. Во-вторых, я смогу схватить Арсена Люпэна, поскольку Арсен Люпэн преследует ту же цель.
— А третий козырь, Ленорман?
— Господин премьер-министр, вчера на имя покойного Кессельбаха пришло письмо, которое я перехватил.
— Перехватили? Вы действуете правильно!..
— …Которое вскрыл и которое оставил у себя. Вот оно. Послано два месяца тому назад из Кейптауна. И в нем — следующие строки:
«Мой добрый Рудольф, 1 июня буду в Париже. Все в том же бедственном положении, как тогда, когда Вы мне помогли. Возлагаю, однако, большие надежды на дело Пьера Ледюка, о котором я Вам говорил. Какая удивительная история, не правда ли? Удалось ли Вам его разыскать? Как далеко мы продвинулись? Хотелось бы побыстрее узнать.— А первое июня — сегодня. Я приказал одному из моих инспекторов найти этого Штейнвега. В успехе не сомневаюсь.
Подпись: Преданный Вам Штейнвег».
— Не сомневаюсь и я, — воскликнул Валенглей, вставая, — и приношу свои извинения Вам, дорогой Ленорман, а с ними — чистосердечное признание: я был готов уже от вас отступиться… Причем — окончательно… Назавтра я ожидал префекта полиции и господина Вебера.
— Мне и это известно, господин премьер-министр.
— Не может быть!
— Иначе зачем бы я себя потревожил? Сегодня вам был представлен мой план сражения. С одной стороны, я устраиваю ловушки, в которые должен попасться убийца; Пьер Ледюк или Штейнвег меня к нему приведут. С другой, я обкладываю со всех сторон Люпэна. Трое из его сообщников — на моем содержании, а он считает их самыми преданными из своих людей. Кроме всего, он работает на меня, так как, подобно мне, охотится за тем, кто совершил тройное убийство. Но если он думает, что обходит меня, на самом деле это я его обхожу. Следовательно, я добьюсь успеха. Но только при одном условии.
— Каком?
— При том, что локти у меня будут свободными и я смогу действовать согласно требованиям момента, не заботясь о мнении и настроениях общественности, которая проявляет нетерпение, и моих начальников, которые против меня интригуют.
— Договорились.
— В таком случае, господин премьер-министр, в ближайшие несколько дней я буду победителем… или мертвым.
II
Сэн-Клуд. Маленькая вилла, построенная на одной из самых высоких точек плато, близ редко используемой дороги. Одиннадцать часов вечера. Господин Ленорман оставляет машину в Сэн-Клуде и осторожно приближается к дому.
Навстречу ему выдвигается чья-то тень.
— Это ты, Гурель?
— Да, шеф.
— Ты предупредил братьев Дудвиль о моем прибытии?
— Да, ваша комната готова, можете лечь и поспать… Если только похитить Пьера Ледюка не попытаются этой ночью, что не удивило бы меня, учитывая поведение личности, которую заметили Дудвили.
Они пересекли сад, тихонько вошли в дом и поднялись на второй этаж. Оба брата, Жан и Жак Дудвиль, были уже там.
— Какие новости от князя Сернина? — спросил Ленорман.
— Никаких, шеф.
— А Пьер Ледюк?
— Он отлеживается целыми днями в своей комнате на первом этаже или гуляет в саду. Никогда не поднимается к нам.
— Ему лучше?
— Намного. Отдых преображает его на глазах.
— Он по-прежнему предан Люпэну?
— Точнее — князю Сернину, так как и не подозревает, что оба — одно лицо. Так я, по крайней мере, предполагаю, с ним никогда ничего нельзя знать наверняка. Он никогда не разговаривает. Очень странный юнец! Есть только одно существо, способное его оживить, вызвать на беседу и даже рассмешить. Это девушка из Гарша, которой князь Сернин его представил, Женевьева Эрнемон. Она приходила уже три раза… Была здесь даже сегодня…
И добавил в шутку:
— Видно, здесь не обойдется без флирта… Как между его сиятельством князем Серниным и госпожой Кессельбах… Кажется, ему строят глазки… Чертов Люпэн!
Господин Ленорман не ответил. Все, однако, понимали, что эти подробности, которым он, казалось, не придавал значения, запечатлелись в его памяти до того времени, когда пригодятся ему для того, чтобы делать выводы и принимать решения. Он закурил сигару, подержал ее в зубах, не дымя, дал ей погаснуть, зажег опять и уронил.
Задал еще два или три вопроса: затем, не раздеваясь, бросился на койку.
— Чуть что — разбудите меня… До тех пор — сплю. А пока — все по местам.
Остальные вышли. Прошел час, два часа…
Внезапно господин Ленорман почувствовал, что кто-то его трогает рукой. Это был Гурель, который прошептал:
— Вставайте, шеф. Открыли калитку.
— Сколько их?
— Я заметил одного… Как раз выходила луна… Он присел на корточки за кустарником…
— А братья Дудвиль?
— Я послал их в обход. Они отрежут ему отступление.
Гурель взял господина Ленормана за руку и повел его вниз, в неосвещенные помещения первого этажа.
— Не двигайтесь, шеф: мы в туалетной комнате Пьера Ледюка. Открываю дверь в альков, где он спит… Не бойтесь разбудить — он принял перед сном, как всегда, веронал… Идите сюда… Здесь удобно прятаться; перед нами — гардины его кровати… Отсюда видно окно и часть комнаты, от постели до окна.
Окно было открыто нараспашку, и сквозь него проникал смутный свет, усиливавшийся временами, когда луна проглядывала из-за вуалей облаков. Они не отрывали глаз от пустого прямоугольника оконного проема, уверенные, что именно оттуда надо ждать опасности.
Чуть слышный звук… Словно что-то скрипнуло…
— Он влезает по проволочной сетке… — прошептал Гурель.
— Там высоко?
— Два метра… Два с половиной…
Скрипящие звуки стали отчетливее.
— Ступай, Гурель, — тихо приказал господин Ленорман, — проберись к Дудвилям и приведи их к подножью стены. Задержите любого, кто отсюда спустится.
Гурель растворился в темноте.
Почти в ту же минуту над подоконником показалась чья-то голова, затем через него перелезла темная фигура. Господин Ленорман разглядел стройного человека ниже среднего роста, одетого во все темное, с непокрытой головой. Неизвестный повернулся назад и выглянул из окна, словно для того, чтобы убедиться, что оттуда не грозит никакая опасность. Затем нагнулся и растянулся на паркете. Несколько минут он казался неподвижным. Но вскоре господин Ленорман заметил, что темная масса на полу приближается. Наконец она добралась до кровати. Ленорману было слышно дыхание незнакомца; казалось, он даже угадывал во тьме его глаза.
Пьер Ледюк глубоко вздохнул и повернулся.
И снова — тишина.
Незнакомец скользил вдоль кровати неуловимыми движениями. Теперь Ленорман отчетливо слышал его дыхание, сливавшееся с ровным дыханием спящего; казалось даже — до него доносится биение его сердца.
И вдруг вспыхнул свет… Незнакомец нажал на кнопку электрического фонарика, направив его луч прямо в лицо Пьера Ледюка. Сам он оставался при этом в темноте, господин Ленорман не видел его лица. Увидел только предмет, блеснувший в пучке света, и вздрогнул.
Это было лезвие ножа, и этот нож, изящный и тонкий, показался ему таким же, каким был тот, который нашли возле трупа Чемпэна, секретаря господина Кессельбаха. Он изо всех сил сдержался, чтобы не броситься на ночного пришельца. Но раньше следовало узнать, для чего он пришел…
Рука поднялась. Ударит ли? Господин Ленорман прикинул расстояние, чтобы перехватить удар. Но нет, незнакомец не собирался убивать, движение было подсказано осторожностью. Если Пьер Ледюк зашевелился бы, если бы попытался позвать на помощь, эта рука неминуемо нанесла бы удар. Человек наклонился к спящему, словно что-то рассматривая.
«Правую щеку… — подумал господин Ленорман, — шрам на правой щеке… Хочет убедиться, действительно ли это Пьер Ледюк».
Человек немного повернулся, теперь были видны только его плечи. Но платье, плащ были так близко, что касались занавески, за которой прятался господин Ленорман.
«Любое движение с его стороны, любое выражение тревоги — и надо его брать», — подумал шеф Сюрте.
Но тот почти не двигался, поглощенный осмотром.
Наконец, переложив нож в ту руку, в которой был фонарь, он приподнял покрывало, вначале — чуть-чуть, затем — еще больше, таким образом, чтобы левая рука спящего оказалась раскрытой и стала видна ладонь. Луч света уперся в эту руку. Четыре пальца ничем не привлекали внимания. Пятый, мизинец, был обрезан на середине второго сустава.
Пьер Ледюк снова пошевелился во сне; свет фонарика тут же погас, и незнакомец на несколько мгновений застыл у ложа, выпрямившись, в полной неподвижности. Решится ли он ударить? Господин Ленорман сгорал от тревоги: он был способен легко предотвратить преступление, но вмешаться мог только в самую последнюю секунду. Долгое, невыносимо долгое безмолвие… Внезапно у него возникло впечатление, впрочем — неверное, будто рука опять поднялась. Он невольно пришел в движение, протянув руку над спящим, защищая его. И тут наткнулся на незнакомца.
Раздался глухой вскрик. Субъект нанес удар, попавший в пустоту, стал отбиваться наудачу, затем кинулся к окну. Но господин Ленорман набросился на него, обеими руками охватив его плечи. И тут же почувствовал, что тот, будучи слабее, уступает в борьбе, пытается избежать ее и выскользнуть из его объятий. Напрягая все силы, он пригвоздил его к себе, согнул вдвое и растянул на паркете.
— Ты попался! — прошептал он, торжествуя. — Попался!
Он испытывал странное опьянение, скрутив опасного преступника, чудовище, недостойное человеческого имени. Был исполнен трепета полнокровной жизни, чувствуя, как их существа сливаются, их дыхание смешивается в единоборстве.
— Кто ты? — спросил он. — Кто ты такой? Придется сказать…
Он сжимал тело противника с растущей силой, ощущая, как тот слабеет в его руках, обмякает. Сжал сильнее, еще сильнее…
И внезапно вздрогнул всем телом. Он почувствовал пока еще слабый укол в горло… Ленорман в бешенстве еще сильнее прижал противника; однако усилилась боль. Видимо, тот сумел извернуться, просунуть руку к груди и наставить кинжал. Рука незнакомца, конечно, была по-прежнему прижата к туловищу, но, по мере того как господин Ленорман усиливал свой нажим, острие кинжала все глубже проникало в его тело. Он отклонил немного голову, чтобы избежать клинка; острие повторило его движение, ранка стала больше.
Он замер, вспомнив вдруг о прежних трех убийствах, обо всем ужасном, пугающем, роковом, что воплотилось теперь в стальном узком жале, впивающемся в его кожу, пронизывающем ее все больше, неуклонно и беспощадно… И тут, отпустив внезапно своего врага, отскочил назад. Но снова, не давая передышки, бросился на него.
Однако было поздно. Человек вскочил уже на подоконник и соскользнул с него наружу.
— Внимание! Гурель! — крикнул он, зная, что инспектор был на месте, готовый перехватить беглеца.
Он выглянул из окна, нагнулся.
Шорох потревоженной гальки… Мелькание неясной тени среди деревьев… Стук калитки… И более — ни звука… Никакого вмешательства.
Не беспокоясь более о Пьере Ледюке, он громко позвал:
— Гурель!.. Дудвиль!..
Ответа не последовало. Только глубокая тишина ночных полей…
Он невольно опять подумал о тройном убийстве, о стальном стилете. Но нет, это было невозможно, преступник просто не успел бы нанести свои удары; это, впрочем, ему и не требовалось, дорога была свободна. В свою очередь, он выпрыгнул из окна и, включив свой фонарик, увидел Гуреля, лежавшего на земле.
— Тысяча чертей! — выругался он. — Если он мертв, они за это дорого заплатят!
Но Гурель был только оглушен. Несколько минут спустя, придя в чувство, он проворчал:
— Удар кулаком… Простой удар прямо в грудь… Но какой это был силач!
— Значит, их было двое?
— Да, тот низенький, который поднялся в комнату, и второй, который застиг меня врасплох, когда я следил за окном.
— А Дудвили?
— Я их не видел.
Одного из братьев, Жака, они нашли возле ограды, в крови, с разбитой челюстью. Другой, чуть подальше, тяжело дышал, получив сокрушительный удар в грудь.
— Что такое? Что с вами произошло? — спросил господин Ленорман.
Жак рассказал, что он с братом столкнулись с каким-то субъектом, который вывел их из строя прежде чем они приготовились к защите.
— Он был один?
— Нет, когда он снова пробежал мимо, с ним был сообщник, такой низенький.
— И ты узнал того, кто тебя ударил?
— Судя по сложению, мне подумалось — это был англичанин из отеля Палас, тот, который выехал из гостиницы и чьи следы мы потеряли.
— Майор?
— Да, майор Парбери.
Навстречу ему выдвигается чья-то тень.
— Это ты, Гурель?
— Да, шеф.
— Ты предупредил братьев Дудвиль о моем прибытии?
— Да, ваша комната готова, можете лечь и поспать… Если только похитить Пьера Ледюка не попытаются этой ночью, что не удивило бы меня, учитывая поведение личности, которую заметили Дудвили.
Они пересекли сад, тихонько вошли в дом и поднялись на второй этаж. Оба брата, Жан и Жак Дудвиль, были уже там.
— Какие новости от князя Сернина? — спросил Ленорман.
— Никаких, шеф.
— А Пьер Ледюк?
— Он отлеживается целыми днями в своей комнате на первом этаже или гуляет в саду. Никогда не поднимается к нам.
— Ему лучше?
— Намного. Отдых преображает его на глазах.
— Он по-прежнему предан Люпэну?
— Точнее — князю Сернину, так как и не подозревает, что оба — одно лицо. Так я, по крайней мере, предполагаю, с ним никогда ничего нельзя знать наверняка. Он никогда не разговаривает. Очень странный юнец! Есть только одно существо, способное его оживить, вызвать на беседу и даже рассмешить. Это девушка из Гарша, которой князь Сернин его представил, Женевьева Эрнемон. Она приходила уже три раза… Была здесь даже сегодня…
И добавил в шутку:
— Видно, здесь не обойдется без флирта… Как между его сиятельством князем Серниным и госпожой Кессельбах… Кажется, ему строят глазки… Чертов Люпэн!
Господин Ленорман не ответил. Все, однако, понимали, что эти подробности, которым он, казалось, не придавал значения, запечатлелись в его памяти до того времени, когда пригодятся ему для того, чтобы делать выводы и принимать решения. Он закурил сигару, подержал ее в зубах, не дымя, дал ей погаснуть, зажег опять и уронил.
Задал еще два или три вопроса: затем, не раздеваясь, бросился на койку.
— Чуть что — разбудите меня… До тех пор — сплю. А пока — все по местам.
Остальные вышли. Прошел час, два часа…
Внезапно господин Ленорман почувствовал, что кто-то его трогает рукой. Это был Гурель, который прошептал:
— Вставайте, шеф. Открыли калитку.
— Сколько их?
— Я заметил одного… Как раз выходила луна… Он присел на корточки за кустарником…
— А братья Дудвиль?
— Я послал их в обход. Они отрежут ему отступление.
Гурель взял господина Ленормана за руку и повел его вниз, в неосвещенные помещения первого этажа.
— Не двигайтесь, шеф: мы в туалетной комнате Пьера Ледюка. Открываю дверь в альков, где он спит… Не бойтесь разбудить — он принял перед сном, как всегда, веронал… Идите сюда… Здесь удобно прятаться; перед нами — гардины его кровати… Отсюда видно окно и часть комнаты, от постели до окна.
Окно было открыто нараспашку, и сквозь него проникал смутный свет, усиливавшийся временами, когда луна проглядывала из-за вуалей облаков. Они не отрывали глаз от пустого прямоугольника оконного проема, уверенные, что именно оттуда надо ждать опасности.
Чуть слышный звук… Словно что-то скрипнуло…
— Он влезает по проволочной сетке… — прошептал Гурель.
— Там высоко?
— Два метра… Два с половиной…
Скрипящие звуки стали отчетливее.
— Ступай, Гурель, — тихо приказал господин Ленорман, — проберись к Дудвилям и приведи их к подножью стены. Задержите любого, кто отсюда спустится.
Гурель растворился в темноте.
Почти в ту же минуту над подоконником показалась чья-то голова, затем через него перелезла темная фигура. Господин Ленорман разглядел стройного человека ниже среднего роста, одетого во все темное, с непокрытой головой. Неизвестный повернулся назад и выглянул из окна, словно для того, чтобы убедиться, что оттуда не грозит никакая опасность. Затем нагнулся и растянулся на паркете. Несколько минут он казался неподвижным. Но вскоре господин Ленорман заметил, что темная масса на полу приближается. Наконец она добралась до кровати. Ленорману было слышно дыхание незнакомца; казалось, он даже угадывал во тьме его глаза.
Пьер Ледюк глубоко вздохнул и повернулся.
И снова — тишина.
Незнакомец скользил вдоль кровати неуловимыми движениями. Теперь Ленорман отчетливо слышал его дыхание, сливавшееся с ровным дыханием спящего; казалось даже — до него доносится биение его сердца.
И вдруг вспыхнул свет… Незнакомец нажал на кнопку электрического фонарика, направив его луч прямо в лицо Пьера Ледюка. Сам он оставался при этом в темноте, господин Ленорман не видел его лица. Увидел только предмет, блеснувший в пучке света, и вздрогнул.
Это было лезвие ножа, и этот нож, изящный и тонкий, показался ему таким же, каким был тот, который нашли возле трупа Чемпэна, секретаря господина Кессельбаха. Он изо всех сил сдержался, чтобы не броситься на ночного пришельца. Но раньше следовало узнать, для чего он пришел…
Рука поднялась. Ударит ли? Господин Ленорман прикинул расстояние, чтобы перехватить удар. Но нет, незнакомец не собирался убивать, движение было подсказано осторожностью. Если Пьер Ледюк зашевелился бы, если бы попытался позвать на помощь, эта рука неминуемо нанесла бы удар. Человек наклонился к спящему, словно что-то рассматривая.
«Правую щеку… — подумал господин Ленорман, — шрам на правой щеке… Хочет убедиться, действительно ли это Пьер Ледюк».
Человек немного повернулся, теперь были видны только его плечи. Но платье, плащ были так близко, что касались занавески, за которой прятался господин Ленорман.
«Любое движение с его стороны, любое выражение тревоги — и надо его брать», — подумал шеф Сюрте.
Но тот почти не двигался, поглощенный осмотром.
Наконец, переложив нож в ту руку, в которой был фонарь, он приподнял покрывало, вначале — чуть-чуть, затем — еще больше, таким образом, чтобы левая рука спящего оказалась раскрытой и стала видна ладонь. Луч света уперся в эту руку. Четыре пальца ничем не привлекали внимания. Пятый, мизинец, был обрезан на середине второго сустава.
Пьер Ледюк снова пошевелился во сне; свет фонарика тут же погас, и незнакомец на несколько мгновений застыл у ложа, выпрямившись, в полной неподвижности. Решится ли он ударить? Господин Ленорман сгорал от тревоги: он был способен легко предотвратить преступление, но вмешаться мог только в самую последнюю секунду. Долгое, невыносимо долгое безмолвие… Внезапно у него возникло впечатление, впрочем — неверное, будто рука опять поднялась. Он невольно пришел в движение, протянув руку над спящим, защищая его. И тут наткнулся на незнакомца.
Раздался глухой вскрик. Субъект нанес удар, попавший в пустоту, стал отбиваться наудачу, затем кинулся к окну. Но господин Ленорман набросился на него, обеими руками охватив его плечи. И тут же почувствовал, что тот, будучи слабее, уступает в борьбе, пытается избежать ее и выскользнуть из его объятий. Напрягая все силы, он пригвоздил его к себе, согнул вдвое и растянул на паркете.
— Ты попался! — прошептал он, торжествуя. — Попался!
Он испытывал странное опьянение, скрутив опасного преступника, чудовище, недостойное человеческого имени. Был исполнен трепета полнокровной жизни, чувствуя, как их существа сливаются, их дыхание смешивается в единоборстве.
— Кто ты? — спросил он. — Кто ты такой? Придется сказать…
Он сжимал тело противника с растущей силой, ощущая, как тот слабеет в его руках, обмякает. Сжал сильнее, еще сильнее…
И внезапно вздрогнул всем телом. Он почувствовал пока еще слабый укол в горло… Ленорман в бешенстве еще сильнее прижал противника; однако усилилась боль. Видимо, тот сумел извернуться, просунуть руку к груди и наставить кинжал. Рука незнакомца, конечно, была по-прежнему прижата к туловищу, но, по мере того как господин Ленорман усиливал свой нажим, острие кинжала все глубже проникало в его тело. Он отклонил немного голову, чтобы избежать клинка; острие повторило его движение, ранка стала больше.
Он замер, вспомнив вдруг о прежних трех убийствах, обо всем ужасном, пугающем, роковом, что воплотилось теперь в стальном узком жале, впивающемся в его кожу, пронизывающем ее все больше, неуклонно и беспощадно… И тут, отпустив внезапно своего врага, отскочил назад. Но снова, не давая передышки, бросился на него.
Однако было поздно. Человек вскочил уже на подоконник и соскользнул с него наружу.
— Внимание! Гурель! — крикнул он, зная, что инспектор был на месте, готовый перехватить беглеца.
Он выглянул из окна, нагнулся.
Шорох потревоженной гальки… Мелькание неясной тени среди деревьев… Стук калитки… И более — ни звука… Никакого вмешательства.
Не беспокоясь более о Пьере Ледюке, он громко позвал:
— Гурель!.. Дудвиль!..
Ответа не последовало. Только глубокая тишина ночных полей…
Он невольно опять подумал о тройном убийстве, о стальном стилете. Но нет, это было невозможно, преступник просто не успел бы нанести свои удары; это, впрочем, ему и не требовалось, дорога была свободна. В свою очередь, он выпрыгнул из окна и, включив свой фонарик, увидел Гуреля, лежавшего на земле.
— Тысяча чертей! — выругался он. — Если он мертв, они за это дорого заплатят!
Но Гурель был только оглушен. Несколько минут спустя, придя в чувство, он проворчал:
— Удар кулаком… Простой удар прямо в грудь… Но какой это был силач!
— Значит, их было двое?
— Да, тот низенький, который поднялся в комнату, и второй, который застиг меня врасплох, когда я следил за окном.
— А Дудвили?
— Я их не видел.
Одного из братьев, Жака, они нашли возле ограды, в крови, с разбитой челюстью. Другой, чуть подальше, тяжело дышал, получив сокрушительный удар в грудь.
— Что такое? Что с вами произошло? — спросил господин Ленорман.
Жак рассказал, что он с братом столкнулись с каким-то субъектом, который вывел их из строя прежде чем они приготовились к защите.
— Он был один?
— Нет, когда он снова пробежал мимо, с ним был сообщник, такой низенький.
— И ты узнал того, кто тебя ударил?
— Судя по сложению, мне подумалось — это был англичанин из отеля Палас, тот, который выехал из гостиницы и чьи следы мы потеряли.
— Майор?
— Да, майор Парбери.
III
После недолгого размышления господин Ленорман молвил:
— Сомневаться более нельзя. В деле Кессельбаха было двое — убийца и его сообщник, майор.
— Так думает и князь Сернин, — прошептал Жак Дудвиль.
— И в этот вечер, — продолжал шеф Сюрте, — были опять они… Все те же двое.
И добавил:
— Тем лучше. Задержать двоих преступников в сто раз легче, чем одного.
Господин Ленорман оказал своим людям помощь, уложил их в постель и стал искать, не потеряли ли нападающие какого-либо предмета, не оставили ли следов. Не найдя ничего, он тоже отправился на покой.
Утром, поскольку Гурель и Дудвили оправились уже от вчерашнего, он приказал братьям обыскать окрестности и вместе с Гурелем отправился в Париж, чтобы разобраться с текущими делами и отдать приказания.
Пообедал он в своем бюро. В два часа узнал приятную новость. Один из его лучших инспекторов, Дьези, при выходе из поезда, прибывшего из Марселя, нашел немца Штейнвега, автора письма к Рудольфу Кессельбаху.
— Дьези здесь? — спросил он.
— Да, шеф, — ответил Гурель, — он здесь, вместе с немцем.
— Пусть заходят.
В ту же минуту зазвонил телефон. Из Гарша его вызвал Жан Дудвиль. Их соединили немедленно.
— Есть новости, Жан?
— Да, шеф. Майор Парбери…
— Что с ним?
— Мы его обнаружили. Он сделался испанцем — сильно загорел. Мы видели, как он входил в частную школу в Гарше. Его приняла тамошняя барышня… Вы ее знаете, та девушка, которая знакома с князем Серниным, Женевьева Эрнемон.
— Гром и молния!
Господин Ленорман бросил трубку, схватил шляпу и выбежал в коридор; встретив там Дьези и немца, на бегу крикнул им:
— В шесть часов встречаемся здесь!
Он ринулся вниз по лестнице в сопровождении Гуреля и трех инспекторов, захваченных им по дороге, и сходу уселся в авто.
— В Гарш, да побыстрее! Десять франков чаевых!
Не доезжая Вильневского парка, на повороте дороги, которая вела к школе, он приказал остановиться. Ожидавший его в этом месте Жан Дудвиль воскликнул:
— Сукин сын удрал в ту сторону по проулку десять минут назад!
— Один?
— Нет, с девчонкой!
Господин Ленорман схватил его за ворот:
— Скотина! Ты позволил ему уехать! Надо же!..
— Брат едет по его следам.
— Большое дело! Он улизнет от него, от твоего брата! Разве вы на что-нибудь способны?
Он сел сам за руль и решительно помчался по проулку, не обращая никакого внимания на ухабы и колдобины. Вскоре они выехали на поперечную дорогу, которая привела их к скрещению пяти дорог. Господин Ленорман без колебаний выбрал левую, в сторону Сен-Кюкюфа. На вершине холма, спускавшегося к пруду, они обогнали второго из братьев Дудвиль, который успел крикнуть:
— Они в кабриолете… В километре отсюда…
Шеф Сюрте останавливаться не стал. Он погнал машину по спуску, срезал несколько поворотов, объехал пруд и издал вдруг возглас торжества.
На вершине небольшого подъема, выраставшего перед ними, он увидел экипаж. К несчастью, они ошиблись дорогой и пришлось дать задний ход.
Когда возвратились к перекрестку, экипаж был еще на месте, в неподвижности. И тут же, разворачивая автомобиль, он заметил, как из экипажа выпрыгнула женщина. На подножке появился мужчина. Женщина подняла руку; раздались два выстрела.
Она, по-видимому, плохо целилась, так как с другой стороны пролетки высунулась голова, и человек, заметив автомобиль, с размаху хлестнул кнутом лошадь, которая помчалась галопом. И поворот тут же скрыл от них экипаж.
В несколько секунд господин Ленорман завершил разворот, помчался прямо к подъему, обогнал, не останавливаясь, девушку и смело повернул.
Дорога, крутая и каменистая, спускалась между густыми лесами; следовать по ней можно было только медленно, с большой осторожностью. Но что ему было до того! В двадцати шагах впереди экипаж, нечто вроде двухколесного кабриолета, подскакивал на камнях, более сдерживаемый, чем увлекаемый лошадью, которая ступала осторожно, рассчитывая каждый шаг. Бояться было нечего, бегство стало невозможным.
И экипаж с автомобилем стали спускаться почти рядом, подскакивая и трясясь. В какую-то минуту они были так близко, что господин Ленорман подумал было спрыгнуть на землю со своими людьми и догнать противника бегом. Но вспомнил о том, как опасно тормозить на таком крутом спуске, и продолжал путь, не отставая от кабриолета, как от добычи, которую удерживают на виду, в пределах досягаемости.
— Хорошо, шеф, хорошо! — бормотали инспектора, захваченные азартом погони.
В конце спуска начиналась дорога, которая вела к Сене, к Бодживалю. На ровном месте лошадь пошла рысью, не спеша, держась середины колеи. Машину потряс сильный рывок. Теперь она, казалось, уже не катила, она летела вперед скачками, словно хищный зверь, настигающий добычу, проскальзывая впритирку к насыпям, готовая сокрушить любые преграды. Она нагнала экипаж, пошла рядом, обогнала…
Громкая брань шефа Сюрте… Крики ярости… Экипаж был пуст!
Лошадь мирно трусила по дороге, не чуя повисших вожжей, возвращаясь, вероятно, в конюшню одного из окрестных постоялых дворов, где кабриолет и был, наверно, нанят на этот день.
Задыхаясь от ярости, господин Ленорман сказал:
— Майор, видимо, выскочил в те несколько секунд, когда мы потеряли его из виду, в начале спуска.
— Сомневаться более нельзя. В деле Кессельбаха было двое — убийца и его сообщник, майор.
— Так думает и князь Сернин, — прошептал Жак Дудвиль.
— И в этот вечер, — продолжал шеф Сюрте, — были опять они… Все те же двое.
И добавил:
— Тем лучше. Задержать двоих преступников в сто раз легче, чем одного.
Господин Ленорман оказал своим людям помощь, уложил их в постель и стал искать, не потеряли ли нападающие какого-либо предмета, не оставили ли следов. Не найдя ничего, он тоже отправился на покой.
Утром, поскольку Гурель и Дудвили оправились уже от вчерашнего, он приказал братьям обыскать окрестности и вместе с Гурелем отправился в Париж, чтобы разобраться с текущими делами и отдать приказания.
Пообедал он в своем бюро. В два часа узнал приятную новость. Один из его лучших инспекторов, Дьези, при выходе из поезда, прибывшего из Марселя, нашел немца Штейнвега, автора письма к Рудольфу Кессельбаху.
— Дьези здесь? — спросил он.
— Да, шеф, — ответил Гурель, — он здесь, вместе с немцем.
— Пусть заходят.
В ту же минуту зазвонил телефон. Из Гарша его вызвал Жан Дудвиль. Их соединили немедленно.
— Есть новости, Жан?
— Да, шеф. Майор Парбери…
— Что с ним?
— Мы его обнаружили. Он сделался испанцем — сильно загорел. Мы видели, как он входил в частную школу в Гарше. Его приняла тамошняя барышня… Вы ее знаете, та девушка, которая знакома с князем Серниным, Женевьева Эрнемон.
— Гром и молния!
Господин Ленорман бросил трубку, схватил шляпу и выбежал в коридор; встретив там Дьези и немца, на бегу крикнул им:
— В шесть часов встречаемся здесь!
Он ринулся вниз по лестнице в сопровождении Гуреля и трех инспекторов, захваченных им по дороге, и сходу уселся в авто.
— В Гарш, да побыстрее! Десять франков чаевых!
Не доезжая Вильневского парка, на повороте дороги, которая вела к школе, он приказал остановиться. Ожидавший его в этом месте Жан Дудвиль воскликнул:
— Сукин сын удрал в ту сторону по проулку десять минут назад!
— Один?
— Нет, с девчонкой!
Господин Ленорман схватил его за ворот:
— Скотина! Ты позволил ему уехать! Надо же!..
— Брат едет по его следам.
— Большое дело! Он улизнет от него, от твоего брата! Разве вы на что-нибудь способны?
Он сел сам за руль и решительно помчался по проулку, не обращая никакого внимания на ухабы и колдобины. Вскоре они выехали на поперечную дорогу, которая привела их к скрещению пяти дорог. Господин Ленорман без колебаний выбрал левую, в сторону Сен-Кюкюфа. На вершине холма, спускавшегося к пруду, они обогнали второго из братьев Дудвиль, который успел крикнуть:
— Они в кабриолете… В километре отсюда…
Шеф Сюрте останавливаться не стал. Он погнал машину по спуску, срезал несколько поворотов, объехал пруд и издал вдруг возглас торжества.
На вершине небольшого подъема, выраставшего перед ними, он увидел экипаж. К несчастью, они ошиблись дорогой и пришлось дать задний ход.
Когда возвратились к перекрестку, экипаж был еще на месте, в неподвижности. И тут же, разворачивая автомобиль, он заметил, как из экипажа выпрыгнула женщина. На подножке появился мужчина. Женщина подняла руку; раздались два выстрела.
Она, по-видимому, плохо целилась, так как с другой стороны пролетки высунулась голова, и человек, заметив автомобиль, с размаху хлестнул кнутом лошадь, которая помчалась галопом. И поворот тут же скрыл от них экипаж.
В несколько секунд господин Ленорман завершил разворот, помчался прямо к подъему, обогнал, не останавливаясь, девушку и смело повернул.
Дорога, крутая и каменистая, спускалась между густыми лесами; следовать по ней можно было только медленно, с большой осторожностью. Но что ему было до того! В двадцати шагах впереди экипаж, нечто вроде двухколесного кабриолета, подскакивал на камнях, более сдерживаемый, чем увлекаемый лошадью, которая ступала осторожно, рассчитывая каждый шаг. Бояться было нечего, бегство стало невозможным.
И экипаж с автомобилем стали спускаться почти рядом, подскакивая и трясясь. В какую-то минуту они были так близко, что господин Ленорман подумал было спрыгнуть на землю со своими людьми и догнать противника бегом. Но вспомнил о том, как опасно тормозить на таком крутом спуске, и продолжал путь, не отставая от кабриолета, как от добычи, которую удерживают на виду, в пределах досягаемости.
— Хорошо, шеф, хорошо! — бормотали инспектора, захваченные азартом погони.
В конце спуска начиналась дорога, которая вела к Сене, к Бодживалю. На ровном месте лошадь пошла рысью, не спеша, держась середины колеи. Машину потряс сильный рывок. Теперь она, казалось, уже не катила, она летела вперед скачками, словно хищный зверь, настигающий добычу, проскальзывая впритирку к насыпям, готовая сокрушить любые преграды. Она нагнала экипаж, пошла рядом, обогнала…
Громкая брань шефа Сюрте… Крики ярости… Экипаж был пуст!
Лошадь мирно трусила по дороге, не чуя повисших вожжей, возвращаясь, вероятно, в конюшню одного из окрестных постоялых дворов, где кабриолет и был, наверно, нанят на этот день.
Задыхаясь от ярости, господин Ленорман сказал:
— Майор, видимо, выскочил в те несколько секунд, когда мы потеряли его из виду, в начале спуска.