— Не приближаемся ли мы к Вильневу и к пруду? — спросил Гурель.
— Вовсе нет, мы идем в противоположную сторону, — сказал господин Ленорман.
Галерея постепенно шла под уклон. Им встретилась ступенька, за нею — еще одна, после чего следовал поворот направо. И в ту же минуту они наткнулись на дверь, вделанную в прямоугольник из тщательно зацементированных бутовых камней. Господин Ленорман толкнул ее, она открылась.
— Минутку, Гурель, — сказал он, остановившись, — подумаем. Не лучше ли повернуть назад?
— Но почему?
— Можно предположить, что Рибейра предвидел опасность и принял меры на тот случай, если туннель будет обнаружен. А он знает, что мы обыскиваем сад, видел также, вероятно, что мы вошли в этот флигель. Можно ли быть уверенным, что в это время он не устраивает нам ловушку?
— Но нас ведь двое, шеф!
— А если их — двадцать?
Он заглянул в дверь; подземный ход поднимался за нею вверх. Он прошел до следующей двери, на расстояние от пяти до шести метров.
— Пройдем до этого места, — сказал он, — там будет видно.
Он вошел, сопровождаемый Гурелем, которому посоветовал оставить заднюю дверь открытой, и проследовал до передней, твердо решив дальше не продвигаться. Но эта была закрыта и, хотя замок выглядел исправным, ему не удалось ее открыть.
— Заперта с той стороны, на засов, — заметил он. — Не будем шуметь и вернемся. Когда выберемся наверх, сумеем установить, по направлению галереи, ту линию, в конце которой следует искать выход из туннеля.
Они возвратились к первой двери, но тут Гурель, шедший первым, вскрикнул от неожиданности.
— Посмотрите! Она заперта!
— Как так! Я ведь тебе велел оставить ее открытой!
— Я так и сделал, шеф, но она, по-видимому, захлопнулась сама.
— Невозможно. Мы услышали бы стук.
— Что же теперь?
— Теперь… что теперь… Не знаю…
Он подошел.
— Поглядим… Здесь есть ключ… Он поворачивается… Но с другой стороны, видимо, тоже есть засов…
— Кто же его задвинул?
— Они, черт их возьми, за нашей спиной. У них, возможно, есть другая галерея, которая тянется вдоль этой. Либо они сидели в засаде в нежилом флигеле. Как ни крути, мы попались.
Он пытался открыть, просовывая лезвие ножа в щель, применил все мыслимые способы; затем, с выражением усталости, проронил:
— Ничего не поделаешь.
— Как же так, шеф? Стало быть, нам конец?
— По-моему, да… — отозвался господин Ленорман.
Они вернулись ко второй двери, отступили к первой. Обе были массивными, из крепкого дерева, обитые железными полосами, одним словом — непробиваемыми.
— Тут нужен топор, — сказал шеф Сюрте. — Или, по крайней мере, другой солидный инструмент… Хотя бы нож, с помощью которого можно было бы попробовать вырезать место, где у них засов… Наш для этого не годится.
Во внезапном приступе бешенства он всем весом бросился на преграду, словно надеялся ее взломать. Затем, обессиленный и побежденный, сказал Гурелю:
— Послушай-ка, мы еще поглядим, что будет… Через час, через два… Я совершенно изнурен… Мне надо поспать… А ты пока посторожи… И, если придут, чтобы напасть…
— Ах! Если придут, тогда мы спасены, шеф! — воскликнул Гурель с видом человека, которому схватка, какой бы она ни была неравной, могла доставить только облегчение.
Господин Ленорман улегся на пол. Минуту спустя он уже спал. Проснувшись, несколько секунд он пребывал в нерешительности, не понимая, где находится, и спрашивая себя, что за напасти на него навалились.
— Гурель! — позвал он. — Ну где же ты! Гурель!
Не получив ответа, он нажал на кнопку своего карманного фонарика и увидел Гуреля, глубоко спящего рядом с ним.
— Что же меня так терзает, — думал он. — Похоже, колики… Ах, вот оно что! Я голоден! Все очень просто — я умираю от голода! Который же час?
Его часы показывали семь двадцать, но тут он вспомнил, что давно их не заводил. Часы Гуреля тоже успели остановиться. Бригадир между тем проснулся под действием тех же ощущений в желудке. И они сделали вывод, что час ужина давно прошел и оба проспали уже часть следующего дня.
— Ноги у меня совсем затекли, — объявил Гурель, — мне кажется даже, что они у меня — во льду… Странное ощущение, ничего не скажешь! — Он попытался растереть себе ноги, но тут заявил: — Гляди-ка! Они вовсе не были во льду, мои ноги, они — в воде… Посмотрите, шеф! Со стороны первой двери — настоящая лужа!
— Вода откуда-то просачивается, — отвечал господин Ленорман. — Вернемся ко второй двери, и ты обсохнешь.
— Но что вы делаете, шеф?
— Ты думаешь, я позволю заживо похоронить себя в этом склепе? Ну нет, я еще не вышел возрастом… Поскольку обе двери заперты, попробуем выбраться через стены.
Один за другим он выламывал камни, образовывавшие выступ на уровне его руки, в надежде пробить новую галерею, которая наклонно следовала бы до поверхности почвы. Но это оказалось долгим и трудным делом, ибо камни в этой части туннеля были скреплены цементом.
— Шеф… шеф… — сдавленным голосом пролепетал вдруг Гурель.
— Что еще?
— Ваши ноги в воде…
— Не может быть! Смотри, действительно… Ей-богу, чего ты беспокоишься? На солнышке высохнем.
— Но разве вы не видите…
— Чего?
— Она поднимается, шеф, она поднимается!
— Кто поднимается?
— Вода!
Господин Ленорман содрогнулся. Он все понял. Это не было случайное просачивание грунтовых вод; это было умело устроенное затопление подземелья, происходившее методически, неудержимо, благодаря какой-то адской системе.
— Ах, проклятый! — скрипнул он зубами. — Если он мне когда-нибудь попадется!
— Да, да, шеф, но вначале надо отсюда выбраться, и по-моему…
Гурель казался совершенно подавленным, неспособным высказать ни какой-либо мысли, ни плана.
Господин Ленорман между тем встал на колени и пытался оценить скорость, с которой прибывала вода. Четверть первой двери была уже ею покрыта, вода подступала к середине расстояния до второй двери. «Уровень растет медленно, но неуклонно, — подумал он, — за несколько часов она покроет нас с головой».
— Но это же ужасно, шеф! — простонал Гурель. — Это ужасно!
— Ну вот! Ты не станешь досаждать мне своими еремиадами, надеюсь? Заплачь, если это тебя развлечет, но только так, чтобы я не слышал.
— Я ослаблен голодом, шеф, у меня заплетаются мозги…
— Пожуй свой кулак.
Гурель, впрочем, был прав, положение складывалось трагически, и, будь у господина Ленормана меньше энергии, он отказался бы от бесполезной борьбы. Что делать? Глупо было надеяться, что Рибейра сжалится и откроет им путь. Нельзя было также уповать на то, что им помогут братья Дудвиль, так как оба инспектора не знали о существовании этого подземного хода.
Никакой надежды, следовательно, не оставалось… Кроме как на невероятное чудо…
— Однако, — повторял господин Ленорман, — однако это уже чересчур нелепо, не можем же мы подохнуть в этой дыре! Какого дьявола! Должно же здесь что-нибудь быть… Посвети-ка мне, Гурель!
Прижавшись ко второй двери, он тщательно осмотрел ее снизу доверху по всем углам. С этой стороны, как, вероятно, и с обратной, у нее был огромный засов. Лезвием ножа он отвинтил прикреплявшие его винты, и засов отвалился.
— А теперь? — спросил Гурель.
— А теперь, — ответил шеф Сюрте, — у нас есть железный засов, достаточно длинный, почти острый… Ему, конечно, далеко до доброй кирки, но это все-таки лучше, чем ничего… И вот…
Не закончив фразы, он воткнул свой инструмент в стенку галереи, близ утолщения кладки, в которое была врезана дверь. Как он и надеялся, за первым слоем камня и цемента оказалась мягкая земля.
— За работу! — воскликнул шеф Сюрте.
— Я готов, шеф, но объясните мне…
— Все просто. Мы должны выкопать вокруг этой кладки проход метра в три или четыре, по которому можно будет обойти дверь и выбраться на волю по продолжению подземного хода.
— Но на это потребуется несколько часов, а вода все прибывает.
— Посвети мне, Гурель. Мысль господина Ленормана была верной; ценой известных усилий, выбирая землю из образовавшегося отверстия, он настолько его расширил, что смог в него втиснуться.
— Теперь моя очередь, шеф, — сказал Гурель.
— Ага, ты, вижу, ожил? Хорошо, потрудись тоже… Следуй только за контуром кладки.
К этому времени вода поднялась до их щиколоток. Успеют ли они завершить начатую работу? Чем дальше, тем она становилась труднее, так как разрыхленная земля все больше загромождала проход и, лежа в нем на животе, они должны были постоянно отгребать ее назад. Два часа спустя дело было сделано примерно на три четверти, однако вода доходила уже им почти до колен. Еще час, и она доберется до нового прохода, который они себе пробивали.
И это будет конец.
Обессиленный долгим постом, чересчур крупного телосложения, чтобы свободно передвигаться в узком новом кулуаре, Гурель вскоре был вынужден отказаться от работы. Он более не двигался, дрожа от страха при виде ледяной воды, которая все больше заливала подземелье. Зато господин Ленорман трудился с неослабевающим усердием. Это был страшный труд, работа термита в удушливом мраке недр. Его руки были в крови. Он шатался от голода. С трудом дышал спертым воздухом. И вздохи Гуреля время от времени напоминали ему о страшной опасности, которая угрожала им в этой жуткой норе. Ничто, однако, не могло заставить его отступить перед камнем, цементом и землей, с которыми он продолжал сражаться. Было все труднее, но цель близилась.
— Вода прибывает! — тем же сдавленным голосом напоминал ему Гурель. — Вода прибывает!
Господин Ленорман удвоил усилия. И стержень засова, которым он орудовал, внезапно провалился в пустоту. Проход открылся. Оставалось лишь расширить его, и сделать это теперь было гораздо легче, так как он мог отбрасывать землю вперед, перед собой.
Обезумевший от страха Гурель издавал вопли агонизирующего животного. Но на шефа Сюрте они уже не действовали. Спасение было близко.
Он испытал, правда, некоторое беспокойство, когда заметил, что земля, вывалившаяся в туннель по ту сторону двери, тоже падала в воду. Но это было естественно, дверь не была непроницаемой. Чего еще опасаться? Выход был свободен… Последнее усилие… И он прошел.
— Иди сюда, Гурель! — крикнул он, возвращаясь за своим товарищем. И потащил его вон, полумертвого, за руки. — Встряхнись же, рохля! Мы спасены!
— Вы так думаете, шеф?.. Вы так думаете?.. Но вода уже нам — по грудь…
— Давай, вылезай! Пока она еще не залила нам глотку… Где твой фонарик?
— Он больше не светит.
— Тем хуже.
И тут у него вырвался радостный возглас:
— Ступенька… Еще ступенька… Тут лестница!.. Наконец!
Они вышли из воды, из треклятой воды, которая их чуть не поглотила, и безмерное блаженство, радость избавления возвратила им силы.
— Стоп! — скомандовал господин Ленорман.
Он наткнулся на что-то головой. Подняв руки, он напрягся, чтобы устранить преграду, которая тут же подалась. Это была створка люка, открыв который можно было пройти в погреб, куда, через слуховое окошко, проникал слабый свет ясной ночи.
Он опрокинул створку и преодолел последние ступеньки.
Тут на него упала плотная ткань. Чьи-то руки его схватили. Он почувствовал, как его заворачивают в нечто вроде одеяла либо мешка, как его перетягивают веревками.
— Давайте второго, — сказал грубый голос.
Та же самая операция была проделана, по-видимому, с Гурелем, так как тот же голос вскоре произнес:
— Если станут кричать, убей их сразу. Кинжал при тебе?
— Да.
— Тогда — в путь. Вы двое возьмите этого, вы — того… Не светить и не шуметь… Иначе дело плохо, сад обыскивают со всех сторон с самого утра, их там десяток или полтора, они просто бесятся… Возвращайся во флигель, Гертруда, и по малейшему поводу звони мне в Париж.
Господин Ленорман почувствовал, как его уносят, а минуту спустя — что они уже на дворе.
— Подгони телегу поближе, — сказал прежний голос.
Господин Ленорман услышал шум колес и топот копыт.
Его уложили на доски. Гуреля устроили рядом. Лошадь побежала рысью.
Поездка продолжалась примерно полчаса.
— Стойте! — приказал уже знакомый голос. — Снимайте… Эй, возница, поверни телегу, чтобы задок встал к перилам моста… Вот так… На Сене не видно лодок? Нет? Тогда — не будем медлить. Вы привязали камни?
— Да, по паре булыжников на каждого.
— Тогда давайте. Поручи свою душу Господу, мсье Ленорман, и помолись перед Ним за меня, Парбери — Рибейру, более известного под именем барона Альтенгейма. Все в порядке? Готово? Доброго пути, мсье Ленорман!
Господина Ленормана положили на перила. Толкнули. Он почувствовал, как падает в бездну, и успел услышать тот же голос, злорадно повторивший:
— Приятного путешествия!
Десять секунд спустя настал черед бригадира Гуреля.
Глава 6
I
II
— Вовсе нет, мы идем в противоположную сторону, — сказал господин Ленорман.
Галерея постепенно шла под уклон. Им встретилась ступенька, за нею — еще одна, после чего следовал поворот направо. И в ту же минуту они наткнулись на дверь, вделанную в прямоугольник из тщательно зацементированных бутовых камней. Господин Ленорман толкнул ее, она открылась.
— Минутку, Гурель, — сказал он, остановившись, — подумаем. Не лучше ли повернуть назад?
— Но почему?
— Можно предположить, что Рибейра предвидел опасность и принял меры на тот случай, если туннель будет обнаружен. А он знает, что мы обыскиваем сад, видел также, вероятно, что мы вошли в этот флигель. Можно ли быть уверенным, что в это время он не устраивает нам ловушку?
— Но нас ведь двое, шеф!
— А если их — двадцать?
Он заглянул в дверь; подземный ход поднимался за нею вверх. Он прошел до следующей двери, на расстояние от пяти до шести метров.
— Пройдем до этого места, — сказал он, — там будет видно.
Он вошел, сопровождаемый Гурелем, которому посоветовал оставить заднюю дверь открытой, и проследовал до передней, твердо решив дальше не продвигаться. Но эта была закрыта и, хотя замок выглядел исправным, ему не удалось ее открыть.
— Заперта с той стороны, на засов, — заметил он. — Не будем шуметь и вернемся. Когда выберемся наверх, сумеем установить, по направлению галереи, ту линию, в конце которой следует искать выход из туннеля.
Они возвратились к первой двери, но тут Гурель, шедший первым, вскрикнул от неожиданности.
— Посмотрите! Она заперта!
— Как так! Я ведь тебе велел оставить ее открытой!
— Я так и сделал, шеф, но она, по-видимому, захлопнулась сама.
— Невозможно. Мы услышали бы стук.
— Что же теперь?
— Теперь… что теперь… Не знаю…
Он подошел.
— Поглядим… Здесь есть ключ… Он поворачивается… Но с другой стороны, видимо, тоже есть засов…
— Кто же его задвинул?
— Они, черт их возьми, за нашей спиной. У них, возможно, есть другая галерея, которая тянется вдоль этой. Либо они сидели в засаде в нежилом флигеле. Как ни крути, мы попались.
Он пытался открыть, просовывая лезвие ножа в щель, применил все мыслимые способы; затем, с выражением усталости, проронил:
— Ничего не поделаешь.
— Как же так, шеф? Стало быть, нам конец?
— По-моему, да… — отозвался господин Ленорман.
Они вернулись ко второй двери, отступили к первой. Обе были массивными, из крепкого дерева, обитые железными полосами, одним словом — непробиваемыми.
— Тут нужен топор, — сказал шеф Сюрте. — Или, по крайней мере, другой солидный инструмент… Хотя бы нож, с помощью которого можно было бы попробовать вырезать место, где у них засов… Наш для этого не годится.
Во внезапном приступе бешенства он всем весом бросился на преграду, словно надеялся ее взломать. Затем, обессиленный и побежденный, сказал Гурелю:
— Послушай-ка, мы еще поглядим, что будет… Через час, через два… Я совершенно изнурен… Мне надо поспать… А ты пока посторожи… И, если придут, чтобы напасть…
— Ах! Если придут, тогда мы спасены, шеф! — воскликнул Гурель с видом человека, которому схватка, какой бы она ни была неравной, могла доставить только облегчение.
Господин Ленорман улегся на пол. Минуту спустя он уже спал. Проснувшись, несколько секунд он пребывал в нерешительности, не понимая, где находится, и спрашивая себя, что за напасти на него навалились.
— Гурель! — позвал он. — Ну где же ты! Гурель!
Не получив ответа, он нажал на кнопку своего карманного фонарика и увидел Гуреля, глубоко спящего рядом с ним.
— Что же меня так терзает, — думал он. — Похоже, колики… Ах, вот оно что! Я голоден! Все очень просто — я умираю от голода! Который же час?
Его часы показывали семь двадцать, но тут он вспомнил, что давно их не заводил. Часы Гуреля тоже успели остановиться. Бригадир между тем проснулся под действием тех же ощущений в желудке. И они сделали вывод, что час ужина давно прошел и оба проспали уже часть следующего дня.
— Ноги у меня совсем затекли, — объявил Гурель, — мне кажется даже, что они у меня — во льду… Странное ощущение, ничего не скажешь! — Он попытался растереть себе ноги, но тут заявил: — Гляди-ка! Они вовсе не были во льду, мои ноги, они — в воде… Посмотрите, шеф! Со стороны первой двери — настоящая лужа!
— Вода откуда-то просачивается, — отвечал господин Ленорман. — Вернемся ко второй двери, и ты обсохнешь.
— Но что вы делаете, шеф?
— Ты думаешь, я позволю заживо похоронить себя в этом склепе? Ну нет, я еще не вышел возрастом… Поскольку обе двери заперты, попробуем выбраться через стены.
Один за другим он выламывал камни, образовывавшие выступ на уровне его руки, в надежде пробить новую галерею, которая наклонно следовала бы до поверхности почвы. Но это оказалось долгим и трудным делом, ибо камни в этой части туннеля были скреплены цементом.
— Шеф… шеф… — сдавленным голосом пролепетал вдруг Гурель.
— Что еще?
— Ваши ноги в воде…
— Не может быть! Смотри, действительно… Ей-богу, чего ты беспокоишься? На солнышке высохнем.
— Но разве вы не видите…
— Чего?
— Она поднимается, шеф, она поднимается!
— Кто поднимается?
— Вода!
Господин Ленорман содрогнулся. Он все понял. Это не было случайное просачивание грунтовых вод; это было умело устроенное затопление подземелья, происходившее методически, неудержимо, благодаря какой-то адской системе.
— Ах, проклятый! — скрипнул он зубами. — Если он мне когда-нибудь попадется!
— Да, да, шеф, но вначале надо отсюда выбраться, и по-моему…
Гурель казался совершенно подавленным, неспособным высказать ни какой-либо мысли, ни плана.
Господин Ленорман между тем встал на колени и пытался оценить скорость, с которой прибывала вода. Четверть первой двери была уже ею покрыта, вода подступала к середине расстояния до второй двери. «Уровень растет медленно, но неуклонно, — подумал он, — за несколько часов она покроет нас с головой».
— Но это же ужасно, шеф! — простонал Гурель. — Это ужасно!
— Ну вот! Ты не станешь досаждать мне своими еремиадами, надеюсь? Заплачь, если это тебя развлечет, но только так, чтобы я не слышал.
— Я ослаблен голодом, шеф, у меня заплетаются мозги…
— Пожуй свой кулак.
Гурель, впрочем, был прав, положение складывалось трагически, и, будь у господина Ленормана меньше энергии, он отказался бы от бесполезной борьбы. Что делать? Глупо было надеяться, что Рибейра сжалится и откроет им путь. Нельзя было также уповать на то, что им помогут братья Дудвиль, так как оба инспектора не знали о существовании этого подземного хода.
Никакой надежды, следовательно, не оставалось… Кроме как на невероятное чудо…
— Однако, — повторял господин Ленорман, — однако это уже чересчур нелепо, не можем же мы подохнуть в этой дыре! Какого дьявола! Должно же здесь что-нибудь быть… Посвети-ка мне, Гурель!
Прижавшись ко второй двери, он тщательно осмотрел ее снизу доверху по всем углам. С этой стороны, как, вероятно, и с обратной, у нее был огромный засов. Лезвием ножа он отвинтил прикреплявшие его винты, и засов отвалился.
— А теперь? — спросил Гурель.
— А теперь, — ответил шеф Сюрте, — у нас есть железный засов, достаточно длинный, почти острый… Ему, конечно, далеко до доброй кирки, но это все-таки лучше, чем ничего… И вот…
Не закончив фразы, он воткнул свой инструмент в стенку галереи, близ утолщения кладки, в которое была врезана дверь. Как он и надеялся, за первым слоем камня и цемента оказалась мягкая земля.
— За работу! — воскликнул шеф Сюрте.
— Я готов, шеф, но объясните мне…
— Все просто. Мы должны выкопать вокруг этой кладки проход метра в три или четыре, по которому можно будет обойти дверь и выбраться на волю по продолжению подземного хода.
— Но на это потребуется несколько часов, а вода все прибывает.
— Посвети мне, Гурель. Мысль господина Ленормана была верной; ценой известных усилий, выбирая землю из образовавшегося отверстия, он настолько его расширил, что смог в него втиснуться.
— Теперь моя очередь, шеф, — сказал Гурель.
— Ага, ты, вижу, ожил? Хорошо, потрудись тоже… Следуй только за контуром кладки.
К этому времени вода поднялась до их щиколоток. Успеют ли они завершить начатую работу? Чем дальше, тем она становилась труднее, так как разрыхленная земля все больше загромождала проход и, лежа в нем на животе, они должны были постоянно отгребать ее назад. Два часа спустя дело было сделано примерно на три четверти, однако вода доходила уже им почти до колен. Еще час, и она доберется до нового прохода, который они себе пробивали.
И это будет конец.
Обессиленный долгим постом, чересчур крупного телосложения, чтобы свободно передвигаться в узком новом кулуаре, Гурель вскоре был вынужден отказаться от работы. Он более не двигался, дрожа от страха при виде ледяной воды, которая все больше заливала подземелье. Зато господин Ленорман трудился с неослабевающим усердием. Это был страшный труд, работа термита в удушливом мраке недр. Его руки были в крови. Он шатался от голода. С трудом дышал спертым воздухом. И вздохи Гуреля время от времени напоминали ему о страшной опасности, которая угрожала им в этой жуткой норе. Ничто, однако, не могло заставить его отступить перед камнем, цементом и землей, с которыми он продолжал сражаться. Было все труднее, но цель близилась.
— Вода прибывает! — тем же сдавленным голосом напоминал ему Гурель. — Вода прибывает!
Господин Ленорман удвоил усилия. И стержень засова, которым он орудовал, внезапно провалился в пустоту. Проход открылся. Оставалось лишь расширить его, и сделать это теперь было гораздо легче, так как он мог отбрасывать землю вперед, перед собой.
Обезумевший от страха Гурель издавал вопли агонизирующего животного. Но на шефа Сюрте они уже не действовали. Спасение было близко.
Он испытал, правда, некоторое беспокойство, когда заметил, что земля, вывалившаяся в туннель по ту сторону двери, тоже падала в воду. Но это было естественно, дверь не была непроницаемой. Чего еще опасаться? Выход был свободен… Последнее усилие… И он прошел.
— Иди сюда, Гурель! — крикнул он, возвращаясь за своим товарищем. И потащил его вон, полумертвого, за руки. — Встряхнись же, рохля! Мы спасены!
— Вы так думаете, шеф?.. Вы так думаете?.. Но вода уже нам — по грудь…
— Давай, вылезай! Пока она еще не залила нам глотку… Где твой фонарик?
— Он больше не светит.
— Тем хуже.
И тут у него вырвался радостный возглас:
— Ступенька… Еще ступенька… Тут лестница!.. Наконец!
Они вышли из воды, из треклятой воды, которая их чуть не поглотила, и безмерное блаженство, радость избавления возвратила им силы.
— Стоп! — скомандовал господин Ленорман.
Он наткнулся на что-то головой. Подняв руки, он напрягся, чтобы устранить преграду, которая тут же подалась. Это была створка люка, открыв который можно было пройти в погреб, куда, через слуховое окошко, проникал слабый свет ясной ночи.
Он опрокинул створку и преодолел последние ступеньки.
Тут на него упала плотная ткань. Чьи-то руки его схватили. Он почувствовал, как его заворачивают в нечто вроде одеяла либо мешка, как его перетягивают веревками.
— Давайте второго, — сказал грубый голос.
Та же самая операция была проделана, по-видимому, с Гурелем, так как тот же голос вскоре произнес:
— Если станут кричать, убей их сразу. Кинжал при тебе?
— Да.
— Тогда — в путь. Вы двое возьмите этого, вы — того… Не светить и не шуметь… Иначе дело плохо, сад обыскивают со всех сторон с самого утра, их там десяток или полтора, они просто бесятся… Возвращайся во флигель, Гертруда, и по малейшему поводу звони мне в Париж.
Господин Ленорман почувствовал, как его уносят, а минуту спустя — что они уже на дворе.
— Подгони телегу поближе, — сказал прежний голос.
Господин Ленорман услышал шум колес и топот копыт.
Его уложили на доски. Гуреля устроили рядом. Лошадь побежала рысью.
Поездка продолжалась примерно полчаса.
— Стойте! — приказал уже знакомый голос. — Снимайте… Эй, возница, поверни телегу, чтобы задок встал к перилам моста… Вот так… На Сене не видно лодок? Нет? Тогда — не будем медлить. Вы привязали камни?
— Да, по паре булыжников на каждого.
— Тогда давайте. Поручи свою душу Господу, мсье Ленорман, и помолись перед Ним за меня, Парбери — Рибейру, более известного под именем барона Альтенгейма. Все в порядке? Готово? Доброго пути, мсье Ленорман!
Господина Ленормана положили на перила. Толкнули. Он почувствовал, как падает в бездну, и успел услышать тот же голос, злорадно повторивший:
— Приятного путешествия!
Десять секунд спустя настал черед бригадира Гуреля.
Глава 6
Парбери — Рибейра — Альтенгейм
I
В саду, под надзором мадемуазель Шарлотты, новой сотрудницы Женевьевы, играли маленькие девочки. Госпожа Эрнемон устроила для них раздачу пирожных, затем вернулась в комнату, которая служила одновременно гостиной и салоном для встреч между ученицами и их родственниками, и устроилась за письменным столом, на котором стала приводить в порядок бумаги и регистры.
Внезапно у нее появилось ощущение, будто в комнате она не одна. Охваченная тревогой, она обернулась.
— Ты! — воскликнула она. — Как ты появился? Каким образом вошел?
— Тихо, — сказал князь Сернин. — Слушай, и не будем терять ни минуты. Женевьева?
— В гостях у госпожи Кессельбах.
— Она должна вернуться сюда?
— Не раньше, чем через час.
— Тогда я впущу братьев Дудвиль. У меня с ними назначена встреча. Как чувствует себя Женевьева?
— Очень хорошо.
— Сколько раз она виделась с Пьером Ледюком после моего отъезда, за десять дней?
— Три раза, и должна с ним встретиться опять сегодня, у госпожи Кессельбах, которой его представит, как ты велел. Должна, однако, тебе сказать, что не вижу ничего особенного в твоем Пьере Ледюке. Женевьева должна была бы скорее встретить хорошего парня из своего круга. Лучше всего — учителя.
— Ты сошла с ума! Женевьеве — выйти за школьного учителя!
— Да, если для тебя главное — ее счастье…
— Брось, Виктуар. Твоя болтовня мне порядком надоела. Да и нет у меня времени на сантименты. Я разыгрываю шахматную партию и двигаю фигуры, не размышляя о том, что они себе думают. Когда выиграю партию, постараюсь узнать, есть ли сердце у рыцаря Ледюка и королевы Женевьевы.
Она прервала его речь:
— Ты слышал? Свист!
— Это братья Дудвиль. Приведи их и оставь нас.
Как только братья вошли, он, не мешкая, заявил:
— Я знаю все, что писали газеты об исчезновении Ленормана и Гуреля. Что известно вам кроме того?
— Ничего. Заместитель шефа Сюрте господин Вебер взял дело в свои руки. Вот уже восемь дней мы переворачиваем вверх дном сад дома уединения и не можем докопаться, как они могли исчезнуть. Вся наша служба на ногах… Такого еще не случалось никогда… Чтобы сам шеф Сюрте испарился, да не оставив никаких следов!
— А обе служанки?
— Гертруда уехала. Ее ищут.
— А ее сестра?
— Госпожа Вебер и Формери допросили Сюзанну. Против нее ничего нет. Ничто не говорит о ее вине.
— И это все, что вы можете мне сообщить?
— О нет, есть также другие обстоятельства, о которых мы не говорили журналистам.
И они рассказали о событиях, которыми были отмечены два последних дня господина Ленормана, о ночном визите двух бандитов в виллу Пьера Ледюка, о попытке похищения, совершенной на следующий день Рибейрой; затем — о погоне через леса вокруг Сен-Кюкюфа, о прибытии старика Штейнвега, его допросе в присутствии госпожи Кессельбах, наконец — об его исчезновении из Дворца правосудия.
— Никто не в курсе этих подробностей, кроме вас?
— Дьези знает о происшествии со Штейнвегом, он сам о нем рассказывал нам.
— И вам по-прежнему доверяют в префектуре?
— Настолько, что используют нас открыто. Господин Вебер клянется только нами.
— Так вот, — сказал князь, — не все еще потеряно. Если господин Ленорман допустил какую-то неосторожность, как я предполагаю — стоившую ему жизни, он все-таки выполнил перед тем хорошую работу, и нам остается только ее продолжить. Противник вырвался вперед, но мы его нагоним.
— Это будет нелегко, патрон.
— Почему? Надо просто разыскать старика Штейнвега. Ключ к тайне — у него.
— Да, но где Рибейра его прячет?
— У себя, черт его побери!
— Значит, надо узнать, где он квартирует.
— Черт возьми, конечно!
Отпустив братьев, князь направился к дому уединения. У ворот стояли автомобили, люди расхаживали всюду взад и вперед, словно кого-то сторожа. В саду, близ флигеля госпожи Кессельбах, он заметил Женевьеву, Пьера Ледюка и мужчину плотного сложения с моноклем. Они беседовали втроем. Ни один из них его не заметил.
Несколько человек вышло из флигеля. Это были господа Вебер и Формери, писарь и два инспектора. Женевьева вошла в дом, и господин с моноклем, заговорив со следователем и заместителем шефа Сюрте, стал медленно удаляться вместе с ними. Тогда князь Сернин приблизился к скамье, на которой еще сидел Пьер Ледюк.
— Оставайся на месте, — прошептал он. — Это я.
— Вы! Вы!..
Молодой человек только в третий раз видел Сернина после того ужасного вечера в Версале, и каждый раз был потрясен встречей.
— Отвечай… Кто эта личность с моноклем?
Пьер Ледюк все еще не был в силах заговорить, бледный, как полотно. Сернин ущипнул его пониже локтя.
— Отвечай, черт побери! Кто это?
— Барон Альтенгейм.
— Откуда он взялся?
— Это друг госпожи Кессельбах. Он приехал из Австрии шесть дней тому назад и предоставил себя в ее распоряжение.
В это время служители правосудия вышли за пределы сада вместе с Альтенгеймом.
— Барон тебя о чем-нибудь расспрашивал?
— Да, о многом. Мой случай его заинтересовал. Он хотел помочь мне отыскать семью. Просил вспомнить обстоятельства моего детства.
— И что ты отвечал?
— Ничего — я ведь ничего и не знаю. Разве у меня могут теперь быть воспоминания? Вы заставили меня занять место другого человека, и я не знаю даже, кем он был, тот другой.
— Я — тоже, — усмехнулся князь. — В этом как раз и состоит необычность твоего случая, Пьер.
— Ах! Вы смеетесь! Вы все смеетесь! Но я скоро буду этим сыт… Я замешан в множество не слишком чистых дел… Не говоря уже об опасности, которой подвергаюсь, играя роль личности, которой не являюсь.
— Как так — не являешься? Ты герцог — не менее, по крайней мере, чем я князь… Может быть, даже больше… И затем, если и не являешься, стань им, черт возьми! Женевьева может выйти замуж только за герцога. Смотри-ка на нее! Разве она не заслуживает того, чтобы ты продал душу ради ее прекрасных глаз?
Он, собственно, не очень и обращал внимание на юношу, безразличный к тому, что тот думал. Они вошли в дом, и у самой лестницы появилась Женевьева, грациозная, улыбающаяся.
— Вот вы и вернулись! — сказала она князю. — Тем лучше! Я так довольна! Хотите повидать Долорес?
Мгновение спустя она ввела его в комнату госпожи Кессельбах. Князь был поражен. Долорес выглядела еще более бледной, более исхудалой, чем в тот день, когда он видел ее в последний раз. Лежа на диване, укутанная в белые ткани, она казалась больной, отказавшейся от борьбы. Сама жизнь — вот против чего она устала бороться, сама судьба, наносившая ей удар за ударом — вот кому она была готова сдаться.
Сернин смотрел на нее с глубокой жалостью, с волнением, которое и не пытался скрыть. Она поблагодарила его за симпатию, которую он ей выказывал. Заговорила в дружеских выражениях о бароне Альтенгейме.
— Вы знали его раньше? — спросил он.
— Только слышала о нем — от мужа, с которым его связывала самая тесная дружба.
— Я знавал некоего Альтенгейма, проживавшего на улице Дарю. Не думаете ли вы, что это он?
— О, нет… Этот живет… В сущности, я мало что о нем знаю. Он давал мне свой адрес, но я не могла бы сказать…
Побеседовав с ней несколько минут, Сернин откланялся.
В вестибюле его ждала Женевьева.
— Мне надо с вами поговорить… — сказала она с живостью. — О важных вещах… Вы его видели?
— Кого это?
— Барона Альтенгейма… Но это не его имя… По крайней мере, у него есть еще одно… Я его узнала… Он об этом не подозревает.
Охваченная волнением, она повела его прочь от дома.
— Спокойствие, Женевьева.
— Это тот, который пытался меня похитить… Не будь тогда бедного господина Ленормана, я бы погибла… Ведь вы об этом, наверно, знаете, — вы, которому известно все.
— Как же его на самом деле зовут?
— Рибейра.
— Вы уверены?
— Он напрасно изменил внешность, акцент, манеры, я сразу его узнала — по тому отвращению, которое он мне внушает. Но я не стала ничего говорить — до вашего возвращения.
— Не сказали ни слова госпоже Кессельбах?
— Ни слова. Она казалась такой счастливой, что встретилась с другом своего покойного мужа. Но вы ей все скажете, не так ли? Вы ее защитите? Не знаю даже, что он задумал против нее, против меня. Теперь, когда господина Ленормана больше нет, он ничего уже не боится, ведет себя здесь как хозяин. Кто мог бы его разоблачить?
— Я. Я отвечаю за все. Только никому ни слова!
Они подошли как раз к ложе консьержей. Дверь открылась.
Князь добавил:
— Прощайте, Женевьева, и главное — будьте спокойны. Я с вами.
Он закрыл дверь, повернулся и чуть было не отшатнулся. Перед ним, подняв голову, широкоплечий, могучий статью, стоял человек с моноклем, барон Альтенгейм. Две или три секунды они смотрели друг на друга в молчании. Барон улыбался.
— Я ждал тебя, Люпэн, — проронил он.
Как ни владел собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а противник, наоборот, первым его разоблачил. И тот же противник вступал теперь в борьбу, смело и дерзко, словно был уверен в победе. Его поведение было откровенным и свидетельствовало о большой силе.
Оба меряли друг друга взорами, с неприкрытой враждебностью.
— Что же дальше? — спросил Сернин.
— Дальше? Не думаешь ли, что нам надо свидеться?
— Зачем?
— Хочу с тобой поговорить.
— Какой день тебе подойдет?
— Завтра. Пообедаем вместе в ресторане.
— Почему бы не у тебя?
— Ты не знаешь моего адреса.
— Знаю.
Быстрым движением князь выхватил газету, торчавшую из кармана Альтенгейма, газету, еще оклеенную бумажной лентой доставки, и прочитал:
— 29, вилла Дюпон.
— Отличный ход, — сказал барон. — Значит, завтра, у меня.
— Завтра, у тебя. В какое время?
— В час дня.
— Буду.
Они собирались расстаться. Но Альтенгейм задержался.
— Еще слово, князь. Бери с собой оружие.
— Зачем?
— У меня четверо слуг, а ты будешь один.
— Со мной — мои кулаки, — отозвался Сернин. — Игра будет на равных.
— Он повернулся спиной. Потом, оглянувшись, добавил:
— Ага! Еще слово, барон. Найми еще четверо слуг.
— Для чего?
— Я передумал, приду с хлыстом.
Внезапно у нее появилось ощущение, будто в комнате она не одна. Охваченная тревогой, она обернулась.
— Ты! — воскликнула она. — Как ты появился? Каким образом вошел?
— Тихо, — сказал князь Сернин. — Слушай, и не будем терять ни минуты. Женевьева?
— В гостях у госпожи Кессельбах.
— Она должна вернуться сюда?
— Не раньше, чем через час.
— Тогда я впущу братьев Дудвиль. У меня с ними назначена встреча. Как чувствует себя Женевьева?
— Очень хорошо.
— Сколько раз она виделась с Пьером Ледюком после моего отъезда, за десять дней?
— Три раза, и должна с ним встретиться опять сегодня, у госпожи Кессельбах, которой его представит, как ты велел. Должна, однако, тебе сказать, что не вижу ничего особенного в твоем Пьере Ледюке. Женевьева должна была бы скорее встретить хорошего парня из своего круга. Лучше всего — учителя.
— Ты сошла с ума! Женевьеве — выйти за школьного учителя!
— Да, если для тебя главное — ее счастье…
— Брось, Виктуар. Твоя болтовня мне порядком надоела. Да и нет у меня времени на сантименты. Я разыгрываю шахматную партию и двигаю фигуры, не размышляя о том, что они себе думают. Когда выиграю партию, постараюсь узнать, есть ли сердце у рыцаря Ледюка и королевы Женевьевы.
Она прервала его речь:
— Ты слышал? Свист!
— Это братья Дудвиль. Приведи их и оставь нас.
Как только братья вошли, он, не мешкая, заявил:
— Я знаю все, что писали газеты об исчезновении Ленормана и Гуреля. Что известно вам кроме того?
— Ничего. Заместитель шефа Сюрте господин Вебер взял дело в свои руки. Вот уже восемь дней мы переворачиваем вверх дном сад дома уединения и не можем докопаться, как они могли исчезнуть. Вся наша служба на ногах… Такого еще не случалось никогда… Чтобы сам шеф Сюрте испарился, да не оставив никаких следов!
— А обе служанки?
— Гертруда уехала. Ее ищут.
— А ее сестра?
— Госпожа Вебер и Формери допросили Сюзанну. Против нее ничего нет. Ничто не говорит о ее вине.
— И это все, что вы можете мне сообщить?
— О нет, есть также другие обстоятельства, о которых мы не говорили журналистам.
И они рассказали о событиях, которыми были отмечены два последних дня господина Ленормана, о ночном визите двух бандитов в виллу Пьера Ледюка, о попытке похищения, совершенной на следующий день Рибейрой; затем — о погоне через леса вокруг Сен-Кюкюфа, о прибытии старика Штейнвега, его допросе в присутствии госпожи Кессельбах, наконец — об его исчезновении из Дворца правосудия.
— Никто не в курсе этих подробностей, кроме вас?
— Дьези знает о происшествии со Штейнвегом, он сам о нем рассказывал нам.
— И вам по-прежнему доверяют в префектуре?
— Настолько, что используют нас открыто. Господин Вебер клянется только нами.
— Так вот, — сказал князь, — не все еще потеряно. Если господин Ленорман допустил какую-то неосторожность, как я предполагаю — стоившую ему жизни, он все-таки выполнил перед тем хорошую работу, и нам остается только ее продолжить. Противник вырвался вперед, но мы его нагоним.
— Это будет нелегко, патрон.
— Почему? Надо просто разыскать старика Штейнвега. Ключ к тайне — у него.
— Да, но где Рибейра его прячет?
— У себя, черт его побери!
— Значит, надо узнать, где он квартирует.
— Черт возьми, конечно!
Отпустив братьев, князь направился к дому уединения. У ворот стояли автомобили, люди расхаживали всюду взад и вперед, словно кого-то сторожа. В саду, близ флигеля госпожи Кессельбах, он заметил Женевьеву, Пьера Ледюка и мужчину плотного сложения с моноклем. Они беседовали втроем. Ни один из них его не заметил.
Несколько человек вышло из флигеля. Это были господа Вебер и Формери, писарь и два инспектора. Женевьева вошла в дом, и господин с моноклем, заговорив со следователем и заместителем шефа Сюрте, стал медленно удаляться вместе с ними. Тогда князь Сернин приблизился к скамье, на которой еще сидел Пьер Ледюк.
— Оставайся на месте, — прошептал он. — Это я.
— Вы! Вы!..
Молодой человек только в третий раз видел Сернина после того ужасного вечера в Версале, и каждый раз был потрясен встречей.
— Отвечай… Кто эта личность с моноклем?
Пьер Ледюк все еще не был в силах заговорить, бледный, как полотно. Сернин ущипнул его пониже локтя.
— Отвечай, черт побери! Кто это?
— Барон Альтенгейм.
— Откуда он взялся?
— Это друг госпожи Кессельбах. Он приехал из Австрии шесть дней тому назад и предоставил себя в ее распоряжение.
В это время служители правосудия вышли за пределы сада вместе с Альтенгеймом.
— Барон тебя о чем-нибудь расспрашивал?
— Да, о многом. Мой случай его заинтересовал. Он хотел помочь мне отыскать семью. Просил вспомнить обстоятельства моего детства.
— И что ты отвечал?
— Ничего — я ведь ничего и не знаю. Разве у меня могут теперь быть воспоминания? Вы заставили меня занять место другого человека, и я не знаю даже, кем он был, тот другой.
— Я — тоже, — усмехнулся князь. — В этом как раз и состоит необычность твоего случая, Пьер.
— Ах! Вы смеетесь! Вы все смеетесь! Но я скоро буду этим сыт… Я замешан в множество не слишком чистых дел… Не говоря уже об опасности, которой подвергаюсь, играя роль личности, которой не являюсь.
— Как так — не являешься? Ты герцог — не менее, по крайней мере, чем я князь… Может быть, даже больше… И затем, если и не являешься, стань им, черт возьми! Женевьева может выйти замуж только за герцога. Смотри-ка на нее! Разве она не заслуживает того, чтобы ты продал душу ради ее прекрасных глаз?
Он, собственно, не очень и обращал внимание на юношу, безразличный к тому, что тот думал. Они вошли в дом, и у самой лестницы появилась Женевьева, грациозная, улыбающаяся.
— Вот вы и вернулись! — сказала она князю. — Тем лучше! Я так довольна! Хотите повидать Долорес?
Мгновение спустя она ввела его в комнату госпожи Кессельбах. Князь был поражен. Долорес выглядела еще более бледной, более исхудалой, чем в тот день, когда он видел ее в последний раз. Лежа на диване, укутанная в белые ткани, она казалась больной, отказавшейся от борьбы. Сама жизнь — вот против чего она устала бороться, сама судьба, наносившая ей удар за ударом — вот кому она была готова сдаться.
Сернин смотрел на нее с глубокой жалостью, с волнением, которое и не пытался скрыть. Она поблагодарила его за симпатию, которую он ей выказывал. Заговорила в дружеских выражениях о бароне Альтенгейме.
— Вы знали его раньше? — спросил он.
— Только слышала о нем — от мужа, с которым его связывала самая тесная дружба.
— Я знавал некоего Альтенгейма, проживавшего на улице Дарю. Не думаете ли вы, что это он?
— О, нет… Этот живет… В сущности, я мало что о нем знаю. Он давал мне свой адрес, но я не могла бы сказать…
Побеседовав с ней несколько минут, Сернин откланялся.
В вестибюле его ждала Женевьева.
— Мне надо с вами поговорить… — сказала она с живостью. — О важных вещах… Вы его видели?
— Кого это?
— Барона Альтенгейма… Но это не его имя… По крайней мере, у него есть еще одно… Я его узнала… Он об этом не подозревает.
Охваченная волнением, она повела его прочь от дома.
— Спокойствие, Женевьева.
— Это тот, который пытался меня похитить… Не будь тогда бедного господина Ленормана, я бы погибла… Ведь вы об этом, наверно, знаете, — вы, которому известно все.
— Как же его на самом деле зовут?
— Рибейра.
— Вы уверены?
— Он напрасно изменил внешность, акцент, манеры, я сразу его узнала — по тому отвращению, которое он мне внушает. Но я не стала ничего говорить — до вашего возвращения.
— Не сказали ни слова госпоже Кессельбах?
— Ни слова. Она казалась такой счастливой, что встретилась с другом своего покойного мужа. Но вы ей все скажете, не так ли? Вы ее защитите? Не знаю даже, что он задумал против нее, против меня. Теперь, когда господина Ленормана больше нет, он ничего уже не боится, ведет себя здесь как хозяин. Кто мог бы его разоблачить?
— Я. Я отвечаю за все. Только никому ни слова!
Они подошли как раз к ложе консьержей. Дверь открылась.
Князь добавил:
— Прощайте, Женевьева, и главное — будьте спокойны. Я с вами.
Он закрыл дверь, повернулся и чуть было не отшатнулся. Перед ним, подняв голову, широкоплечий, могучий статью, стоял человек с моноклем, барон Альтенгейм. Две или три секунды они смотрели друг на друга в молчании. Барон улыбался.
— Я ждал тебя, Люпэн, — проронил он.
Как ни владел собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а противник, наоборот, первым его разоблачил. И тот же противник вступал теперь в борьбу, смело и дерзко, словно был уверен в победе. Его поведение было откровенным и свидетельствовало о большой силе.
Оба меряли друг друга взорами, с неприкрытой враждебностью.
— Что же дальше? — спросил Сернин.
— Дальше? Не думаешь ли, что нам надо свидеться?
— Зачем?
— Хочу с тобой поговорить.
— Какой день тебе подойдет?
— Завтра. Пообедаем вместе в ресторане.
— Почему бы не у тебя?
— Ты не знаешь моего адреса.
— Знаю.
Быстрым движением князь выхватил газету, торчавшую из кармана Альтенгейма, газету, еще оклеенную бумажной лентой доставки, и прочитал:
— 29, вилла Дюпон.
— Отличный ход, — сказал барон. — Значит, завтра, у меня.
— Завтра, у тебя. В какое время?
— В час дня.
— Буду.
Они собирались расстаться. Но Альтенгейм задержался.
— Еще слово, князь. Бери с собой оружие.
— Зачем?
— У меня четверо слуг, а ты будешь один.
— Со мной — мои кулаки, — отозвался Сернин. — Игра будет на равных.
— Он повернулся спиной. Потом, оглянувшись, добавил:
— Ага! Еще слово, барон. Найми еще четверо слуг.
— Для чего?
— Я передумал, приду с хлыстом.
II
Ровно в час пополудни одинокий всадник въехал за решетку виллы Дюпон на тихой провинциальной улице, единственный выход которой приводил на улицу Перголез, в двух шагах от авеню Булонского леса. По обеим ее сторонам тянулись сады и красивые особняки. Замыкал ее большой парк. В его середине возвышался старинный, просторный дом, за которым проходила Кольцевая железная дорога.
Там, в номере 29, и проживал барон Альтенгейм.
Сернин бросил поводья лошади пешему слуге, которого заранее сюда прислал, сказав:
— Приведешь ее к половине третьего.
Он позвонил. Калитка внутреннего сада отворилась, и князь проследовал к крыльцу; ожидавшие там двое громил в ливреях проводили его в огромный каменный вестибюль, холодный, без единого украшения. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, при всем его неукротимом мужестве, не мог не произвести на него тяжелого впечатления. Он был, действительно, один, окруженный врагами, как в отгороженной от всего света тюрьме.
— Доложите о прибытии князя Сернина.
Гостиная была рядом. Его сразу в нее пригласили.
— Ах! Вот и вы, дорогой князь, — сказал барон, встречая его. — Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После — не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.
— Почему же?
— Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.
— Объявление войны?
Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, — гласила корреспонденция. — После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».
Там, в номере 29, и проживал барон Альтенгейм.
Сернин бросил поводья лошади пешему слуге, которого заранее сюда прислал, сказав:
— Приведешь ее к половине третьего.
Он позвонил. Калитка внутреннего сада отворилась, и князь проследовал к крыльцу; ожидавшие там двое громил в ливреях проводили его в огромный каменный вестибюль, холодный, без единого украшения. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, при всем его неукротимом мужестве, не мог не произвести на него тяжелого впечатления. Он был, действительно, один, окруженный врагами, как в отгороженной от всего света тюрьме.
— Доложите о прибытии князя Сернина.
Гостиная была рядом. Его сразу в нее пригласили.
— Ах! Вот и вы, дорогой князь, — сказал барон, встречая его. — Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После — не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.
— Почему же?
— Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.
— Объявление войны?
Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, — гласила корреспонденция. — После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».