Прошло немало времени, прежде чем он перестал желать смерти — и еще больше, прежде чем он снова стал получать удовольствие от жизни, а не терпеть ее.
   А теперь… неужели все повторяется?
   Дирк из кожи вон лез, чтобы как-то поладить с самим собой, но то, что он торчал в Коллегии, где самое меньшее раз в день видел Тэлию, ничуть тому не способствовало. Вся ситуация выглядела комично, но почему-то, когда он пытался посмеяться над ней, смех звучал глухо даже на его слух. Он с головой зарылся в работу — только для того, чтобы обнаружить, что непрерывно уголком глаза смотрит, не идет ли Тэлия. Он ничего не мог с собой поделать: это было как расчесывание зудящей сыпи. Дирк знал, что должен прекратить, но все равно продолжал, и получал от того извращенное удовлетворение. И хотя ему становилось плохо, когда он видел Тэлию, не видеть ее было еще хуже.
   Боги, боги, что же мне делать?
   Отражение не ответило.
 
   После трех недель дождей ненадолго распогодилось. К огромному облегчению Тэлии, страсти тоже слегка улеглись, во всяком случае, в том, что касалось двора и Коллегии. Вечер выдался настолько теплый, что можно было не закрывать окна, и свежий воздух произвел отрадную перемену в духоте ее жилища. Тэлия крепко спала, когда спокойствие ночи разорвал своим медным звоном Колокол Смерти.
   Она проснулась, вынырнув из кошмара, где царили пламя, страх и мука.
   Кошмар так завладел ею, что Тэлия ожидала, открыв глаза, увидеть, что ее собственная комната превратилась в огненное пекло. Она прижала одеяло к груди, медленно приходя в себя и начиная осознавать, что воздух, который она вдыхает, прохладен и пахнет ночным туманом, а не полон дыма и удушлив. Тэлии потребовалось несколько секунд, чтобы освободиться от сна настолько, чтобы снова смочь ясно мыслить, и когда наконец смогла, поняла, что у ее кошмара и звона Колокола Смерти одна и та же причина.
   Огонь… она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Когда дело касается огня, Герольд, который скорее всего с ним связан… Гриффон! Благие боги, пусть это будет не Гриффон, ее однокурсник, ее друг…
   Но в тот самый момент, когда она невидяще уставилась в темноту и заставила себя немного успокоиться, Тэлия узнала совершенно точно, что погиб все-таки не Гриффон. Имя и лицо, всплывшие в ее ставшем восприимчивым мозгу, принадлежали студентке на курс младше нее — Кристе, которую Тэлия запомнила, как одну из учениц Дирка: она обладала Даром Доставания.
   И во многих отношениях трагедия была еще большей, потому что Криста еще проходила стажировку.
 
   Когда удалось сложить воедино все обрывки сведений, полученные Герольдами Коллегии в тот момент, когда зазвонил Колокол Смерти, результат оказался почти столь же обескураживающим, как и полное отсутствие сведений. Они узнали лишь, что Криста погибла, а Герольд, назначенный быть ее руководителем, веселая и чувственная Дестрия, сильно пострадала, и все происшедшее было связано с разбойниками и страшным пожаром.
   Информация, полученная от Герольдов, приписанных к Храму Исцеления, в который доставили Дестрию, оказалась почти столь же обрывочной. Их Дар Мысленной Речи далеко уступал по силе Дару Кирилла или Шерил.
   Но они ясно дали понять, что Дестрия нуждается в помощи, которую на месте оказать невозможно — и что ей срочно требуется также помощь иного рода. Дестрию отправляли обратно в столицу, в Коллегию Целителей, и вместе с ней должно было прибыть объяснение.
   Спустя неделю они прибыли: один невредимый Герольд, Дестрия (жалкое нечто, лежащее в люльке, подвешенной между двумя Спутниками — одна из них Софи, Спутник Дестрии), и покрытый синяками и ссадинами крестьянин, одежда которого все еще носила следы копоти и пепла. Всем троим пришлось ехать день и ночь, почти не останавливаясь на отдых, чтобы так быстро добраться до столицы.
   Селенэй немедленно созвала чрезвычайное заседание Совета, и проситель предстал перед ним.
   Крестьянин устало опустился в поставленное для него кресло; глаза его глубоко ввалились, в волосы набилось столько пепла, что трудно стало определить их цвет. Было очевидно, что он, не теряя ни часу, пустился в путь, не заботясь о собственных удобствах. А от его рассказа о хорошо вооруженных и организованных грабителях и почти поголовном истреблении жителей его селения кровь стыла в жилах.
   Просителю позволили сесть, поскольку он явно слишком устал, чтобы долго стоять на ногах, и, сидя перед Столом Совета с обеими руками, обмотанными повязками по локоть, он казался знамением рока. Запах дыма настолько пропитал его одежду, что доносился даже до советников, придавая словам рассказчика страшную силу.
   — То была резня, просто-напросто резня, — сказал он Совету охрипшим от дыма голосом, — И мы напоролись на нее, как глупые овцы. До нынешней весны у нас было столько хлопот с разбойниками, маленькими шайками, которые клевали нас, что мы приучились ждать их, как весеннего паводка. Потом, когда нынешней зимой они все пропали… о боги, вы, наверно, думаете, что у нас хватило ума понять, что что-то не так. Ничего подобного: мы просто решили, что они отправились искать добычу побогаче. Ох, дураки, слепые дураки!
   Он на мгновение спрятал лицо в ладонях, а когда поднял, на щеках блеснули слезы, текущие из и без того красных глаз.
   — Понимаете, они объединились: один из волков в конце концов оказался самым сильным, и они сбились в стаю. Мы тешили себя тем, что деревня стоит в неприступной долине: сзади и по бокам голая скала, и есть всего одна узкая тропка, по которой можно подняться. Ни голодом, ни жаждой нас уморить не могли: у нас были свои колодцы и хороший запас пищи. Что ж, они придумали способ. Кучка бандитов убила часовых и отравила собак, которые сторожили высоты, а потом ночью закидала деревню горящими стрелами. Мы строим все больше из дерева и соломы, так что дома вспыхнули, как смоляные факелы. Остальные гады поджидали у тропы и подстреливали тех из нас, кто добирался до расщелины. Вы когда-нибудь видали, как кролики удирают от степного пожара? Вот так побежали и мы, а они, будто голодные волки, ждали, когда обед сам прыгнет им в зубы. У меня на глазах людей, которых я знал с рожденья, подшибали, стреляя по ногам. И детишек, едва доросших до того, чтобы носить нож… даже дедов и старух. Всех, кто мог держать оружие. Они стреляли, чтобы покалечить, а не убить: понимаете, покойники ведь не скажут, где спрятали кубышки. Половина тех, кого они подстрелили, никогда уж не сможет нормально ходить. Добрая четверть истекла кровью на месте. И не меньше четверти ребятишек сгорело в домах, которые они подожгли.
   Вокруг стола пробежал приглушенный ропот ужаса; леди Кестер закрыла лицо руками.
   Луч предвечернего солнца проник сквозь высокие окна и осветил говорившего, отчего его глаза стали еще больше похожи на выжженные в лице дыры.
   — Неподалеку оказались ваши Герольды: думаю, ночевали в Путевом Приюте. Не знаю уж, как они проведали о нашей беде — наверно, опять волшебство ваше помогло. Они ударили бандитам в спину и вдвоем дрались, будто целая армия. Эти ваши белые кони, Спутники, они сами по себе стоят войска, чтоб мне пропасть. Они ворвались в засаду у тропы и рассеяли бандюг по лесам. Потом старшая из Герольдов стала командовать нами, и мы взялись за стрелков, что били сверху, а младшая побежала к горящим домам — услышала крики и искала, кого можно спасти, я так думаю. Старшая и не заметила, что ее нет… а потом…
   Он с трудом глотнул; руки его тряслись.
   — Я услышал вопль, страшней, чем раньше; старшая Герольд, та дернулась, будто ее подстрелили. Закричала на нас, чтобы мы брали разбойников, пока те не очухались от страха, а сама бросилась туда, где горело; я побежал следом — руки у меня так обожгло, что я не мог держать оружие, но я подумал, может, смогу ей помочь на пожаре. Младшую отрезало огнем в одном из домов на втором этаже: я бежал вплотную за старшей и видел ее на фоне пламени. Она спокойно, как ни в чем не бывало, перебрасывала ребятишек наружу, родителям. Во всяком случае, кажется, что перебрасывала: глядишь, малыш у нее на руках, а через миг его уже держит мамаша или отец. Старшая подбежала, стала кричать ей, чтоб прыгала. Она только головой покачала и еще раз повернулась назад — и тут провалился пол. Ее проклятая лошадь проломила стену и кинулась за ней, старшая Герольд следом. Только не успела она вбежать в дверь, как рухнула вся крыша. Ее мы вытащили, но вот другую…
   Один из пажей Селенэй принес рассказчику вина, и он с благодарностью выпил, стуча зубами о край кружки.
   — Вот как все случилось. А их, их-то мы отбросили, да уложили всего горсточку по сравнению с тем, сколько их всего. Они вернутся, мы знаем. Тем более сейчас, когда им наверняка известно, что Герольдов… нету. Мы потеряли полселения — большинство боеспособных. Я едва ли не единственный, кто мог выдержать дорогу сюда. Нам нужна помощь, ваше величество, господа… очень нужна.
   — И вы ее получите, — заверила его Селенэй, поднимаясь; глаза ее потемнели от гнева. — Это уже не первая вылазка этих ублюдков, о которой мы слышим, но она не идет ни в какое сравнение с предыдущими. Для меня очевидно, что мы не можем рассчитывать на то, что ваши люди сами справятся со столь организованными бандитами. Лорд-маршал, сударь, если вы согласны, мы пошлем роту Стражи. — Она вопросительно посмотрела на остальных членов Совета. Леди Кэтан ответила за всех:
   — Все, что потребуется, ваше величество. Вы с лордом-маршалом — лучшие судьи в таком вопросе. Мы поддержим все, что вы решите.
   Тэлия кивнула вместе со всеми советниками. Селенэй сказала вестнику правду: последние несколько месяцев ходили рассказы о разбойниках, собирающихся в Пределе Кружащего Сокола. Набеги время от времени случались и раньше — но никогда еще бандиты не осмеливались предать мечу целое селение! Такое явно было не под силу местному ополчению — с этим согласился весь Совет.
   Тут Тэлия улизнула, зная наверняка, что Селенэй она в данную минуту не нужна, а вот кому-то другому — позарез. Тягу, которую она ощущала, Тэлия не перепутала бы ни с чем. Она отворила дверь залы Совета ровно настолько, чтобы проскользнуть наружу, и, оказавшись в прохладном темном коридоре, пустилась бежать.
   Она пробежала через старый дворец, миновала двустворчатые двери Коллегии Герольдов, проскочила главный вестибюль с его гулким эхом, направляясь к боковой двери, выходящей в сторону здания Коллегии Целителей. Тэлия чувствовала притяжение корчащейся в муке души так отчетливо, словно ее звали криками. Она едва не налетела на Девана, который шел искать ее.
   — Я мог бы догадаться, что ты поймешь, — благодарно сказал Целитель, подбирая полы своего зеленого одеяния, чтобы бежать вместе с ней. — Тэлия, она борется с нами, и мы не можем пробиться сквозь ее щиты, чтобы установить хотя бы простейшие блоки для смягчения боли. Она винит себя в гибели Кристы и хочет только одного — умереть. Райни ничего не может с ней сделать.
   — Так я и думала; Господь и Владычица, чувство вины такое острое, что я почти вижу ее. Что же, посмотрим, смогу ли я прорваться к ней.
   Дестрии оказали первую помощь прямо на поле боя, пока она лежала без сознания — ее хватило, чтобы пострадавшую можно было перевозить. Она по-прежнему представляла собой крайне малопривлекательное зрелище, лежа на специальном коврике в одной из палат, предназначенных для ожоговых больных. Сама комната оставалась совершенно голой — каменные стены и потолок, дважды в день драившиеся до идеальной чистоты, когда палата пустовала: здесь не дозволялось сесть и пылинке. Единственное окно было плотно закрыто, чтобы ничто не могло залететь с улицы. Все, что приносилось сюда, убиралось, как только становилось ненужным, и ошпаривалось кипятком.
   То, что Дестрия все еще оставалась в живых, являлось заслугой Целителей ее сектора. Последний раз Тэлия видела такие ожоги у Востела, бренная плоть которого приняла на себя всю ярость рассерженной жар-птицы. Там, где ожоги оказались сравнительно легкими «— хотя кожа выглядела красной, вздувшейся и покрытой пузырями — повязок Дестрии не наложили. Но ее руки до плеч обернули травами и дубленой кроличьей и ягнячьей кожей, тончайшей и мягчайшей из всех, и Тэлия знала, что под этими повязками кожи нет, осталось только голое мясо. Дестрию положили на одеяло из каракуля, дубленного вместе с шерстью: волоски будут пружинить и смягчат давление на обожженную кожу. Тэлия опустилась на колени у изголовья и положила обе руки на лоб пострадавшей. Лицо и голова Дестрии были единственной частью тела, оставшейся сравнительно нетронутой. Потянувшись с помощью Дара в смерч боли, бреда и вины, Тэлия поняла, что сейчас, наверно, предстоит тяжелейшая из всех схваток подобного рода, которые ей довелось выдержать.
 
   Вина, черная и полная отчаяния, окружила Тэлию со всех сторон. Вину, словно красные молнии, пронизывала боль. Тэлия знала, что прежде всего нужно выяснить, почему вина стоит на первом месте и откуда она идет…
   Это оказалось достаточно легко: она просто еще чуточку опустила щиты и позволила затянуть себя туда, где мрак негативных эмоций был особенно густым.
   Тающее ядро — Дестрия — плело вокруг себя все туже стягивающийся кокон тоски. Тэлия потянулась к нему чуть мерцающей мысленной» рукой» и разматывала его, пока перед ней не предстало съежившееся нечто, что было Дестрией.
   Не обращая внимания на ее попытки ускользнуть, Тэлия установила с ней раппорт, при котором ничто не могло остаться скрытым — ни от нее, ни от Дестрии. Стремясь начать борьбу за исцеление душевных ран другого Герольда, она позволила Дестрии «читать» ее саму.
   Я не смогла — доминировало над всем. Они надеялись на меня, л я подвела.
   Но там крылось и еще что-то, что-то, что заставляло вину все усиливаться до тех пор, пока Дестрия не почувствовала отвращение к самой себе. И Тэлия нашла эту прячущуюся в глубине, терзающую мысль. А подвела я потому, что хотела чего-то для себя. Подвела, потому что себялюбива; я не заслуживаю Белого, я заслуживаю смерти.
   Тэлия даже слишком хорошо знала подобное чувство; Райни бы его не поняла. Целители твердо верили в полезность малой толики честного эгоизма: он сохранял человеку здравый ум и здоровье. Но вот Герольды… что ж, предполагалось, что Герольды должны быть совершенно чужды себялюбия, всецело преданы долгу. Чушь, конечно: Герольды были всего лишь людьми. Но порой они сами начинали верить в эту нелепицу, и, когда что-нибудь шло не так, по природе своей обычно винили в первую очередь себя.
   Так что теперь Тэлии предстояло доказать Дестрии, что нет ничего плохого в том, чтобы быть Герольдом и вместе с тем живым человеком. Не слишком легкая задача, учитывая, что чувство вины Дестрии было сродни сомнениям в себе, свойственным самой Тэлии.
   Сколько раз она ругала себя за желание иметь маленький уголок жизни, который она могла бы назвать своим — когда-нибудь, когда будет не на службе — в минуты, когда отчаянно уставала от того, что должна подумать о других прежде, чем совершить малейший поступок? Сколько раз мечтала хоть немного побездельничать, побыть в одиночестве — а потом чувствовала себя виноватой, что допускает такие мысли?
   И разве не оказалась Тэлия готова признать, что действительно виновна в использовании Эмпатии для манипулирования людьми?
   Не она ли неоднократно выходила из себя настолько, что хотела кого-то задушить, а потом злилась на себя за то, что поддалась слабости — гневу?
   О, она понимала чувства Дестрии, очень хорошо понимала.
 
   Райни и остальные Целители сдержанно наблюдали, чувствуя, какую битву ведет Тэлия, хотя никаких внешних признаков борьбы (кроме выступивших на ее лбу капель пота) не замечалось. Никто не двигался с места; падающие из окна тени почти незаметно удлинялись, свет медленно мерк, а ничего, что указывало бы на успех или неудачу, по-прежнему не происходило.
   Затем, когда истекли первые полчаса, Райни шепнула Девану:
   — Думаю, у нее что-то получается: меня Дестрия, вышвырнула через несколько минут и больше не пустила.
   Миновал целый час, прежде чем Тэлия вздохнула, осторожно разорвала физический контакт с другим Герольдом и обмякла в изнеможении, уронив руки на колени.
   — Давайте; пока что я ее убедила. Сейчас она не будет вам сопротивляться.
   Не успела она договорить, как ожидавшие Целители облепили Дестрию, словно рабочие пчелы пострадавшую пчелиную матку. Райни, чей Дар (как и у Тэлии) состоял в Исцелении душ, а не тел, помогла Тэлии подняться на ноги.
   — Почему же я не могла пробиться к ней? — спросила она жалобно.
   — Очень просто: я Герольд, а ты нет, — ответила Тэлия, протискиваясь мимо Целителей наружу, в коридор. — Она реагировала на тебя так же, как ты реагировала бы на не-Целителя, который попытался бы внушить тебе, что колотая рана в живот — пустяк, не стоящий беспокойства. Боги, как я устала! И мне ведь придется завтра повторить все сначала, иначе она снова будет бороться с вами. А потом, когда я наконец смогу убедить ее в том, что в случившемся нет ее вины, мне придется убеждать ее, что она не станет противна мужчинам оттого… того, как она будет выглядеть, когда вы закончите. И что шрамы — не наказание, посланное ей за то, что она была немножко вертихвосткой.
   — Я боялась этого, — Райни закусила губу. — А шрамы у нее останутся — не могу пока сказать, насколько страшные, но их не миновать. Лицо не пострадало, но вот остальное… кое-что никогда не будет выглядеть красиво. Насколько я слышала, единственный, получивший такие же тяжелые ожоги…
   Несмотря на усталость, глаза Тэлии загорелись, когда по наморщенному лбу Райни она увидела, что у той забрезжила какая-то идея.
   — Ну, сударыня, выкладывай; у нас с тобой одинаковый Дар, так что если ты что-то придумала, это, вероятно, сработает. — Она остановилась посреди коридора и прислонилась к деревянной панели стены;
   Райни потерла пальцем длинный нос.
   — Востел — где он сейчас? Его можно было бы ненадолго вызвать сюда? — спросила она наконец с надеждой в серых, как тучи, глазах.
   — Несет сменную службу при Осеннецветском Храме Исцеления, и да, каждого, кто на такой службе, можно заменить. Что ты задумала?
   — Он будет для нее лучшим лекарством: он сам прошел через такое. Он знает, как это больно и как надо заставлять себя преодолевать боль и работать, когда боль прекратится, если хочешь полностью вернуть себе владение телом. И он Герольд, так что она поверит тому, что он говорит. Кроме того, несмотря на старые рубцы, он все еще выглядит более чем сносно, как мужчина. И он не верит в то, что судьба наказывает за чуточку здорового гедонизма.
   У Тэлии вырвался невольный смешок.
   — О, очень хорошо! Если Востел будет рядом с ней, улещивая и ободряя, он сделает за нас половину работы! И ты права относительно его взглядов. Все, что от меня требовалось — все время уверять его, что боль скоро кончится и что он не трус и не нытик, если порой ему хочется сдаться. Не сомневаюсь, что они обнаружат, что вполне подходят друг другу, когда Дестрия снова станет немного похожа на саму себя и к ней вернутся прежние замашки. Я схожу к Кириллу и договорюсь, чтобы Востела как можно скорее сменили и прислали сюда; к тому времени, как он понадобится Дестрии, он уже будет здесь.
   Тэлия оторвалась от стены и споткнулась: у нее слегка дрожали колени.
   Они прошли всего несколько шагов по коридору, а усталость уже грозила взять над ней верх. Райни подвела ее к мягкой и удобной на вид кушетке, одной из многих, расставленных вдоль стен через небольшие промежутки, поскольку Целители умели урывать минутки отдыха всегда и везде, где могли.
   — Давай-ка ложись и подремли немножко. Я тебя разбужу, но если ты не отдохнешь, от тебя никому не будет никакого проку. Ты ведь знаешь поговорку: никогда не перечь Целителю…
   — А я и не перечу!
   — Смотри и дальше не вздумай.
 
   Примерно неделю спустя Тэлия направлялась из Залы Аудиенций к себе в комнату, чтобы переодеться для занятия по боевым искусствам, находясь в самом сумрачном настроении.
   Аудиенции перестали быть скучными, и, как выяснилось, к несчастью. Все чаще и чаще ищущие приема у королевы оказывались из Предела Кружащего Сокола; они сообщали о набегах разбойников, которых уже явно собралось небольшое войско. Местность там была дикой и скалистой, что позволяло разбойникам незаметно сбиваться в шайки; та же особенность местности позволяла им исчезать прежде, чем Страже удавалось зажать их в тиски.
   Орталлен пользовался существованием грабителей как орудием в своей политике — тактика, внушавшая Тэлии отвращение, учитывая, сколько страданий они причиняли, не говоря уж о том, что они хозяйничали в землях, предположительно находящихся под его юрисдикцией.
   Сейчас Тэлия только что выдержала одно из таких заседаний.
   В настоящее время в местах, где орудовали шайки, находилось шестеро Герольдов — вместе с посланной Селенэй ротой Стражи. Герольды сколачивали отряды самообороны из простого люда, так как Стража не могла быть одновременно повсюду. Один из Герольдов, Патрис, прислал гонца, прибывшего только сегодня.
   «Похоже, разбойники всегда точно знают, где находится Стража, — писал Патрис. — Они наносят удар и скрываются прежде, чем мы успеваем что-либо предпринять. Они знают здешние каменистые холмы и пещеры, которыми те изрыты так, что похожи на соты, лучше, чем мы предполагали; подозреваю, что значительную часть передвижений они осуществляют под землей, это наверняка ответило бы на вопрос, как им удается передвигаться незамеченными. В данный момент мы не в состоянии спасти скот и урожай. Ваше величество, я должен быть с вами откровенен. Все, что мы сможем сделать — спасти жизни людей. И должен сообщить вам нечто еще худшее: лишив их всего имущества, мерзавцы принялись отнимать единственное, что осталось у несчастных. Их детей.» — Великая Богиня! — воскликнула леди Вайрист.
   — Я займусь этим, ваше величество, — мрачно сказала почти в ту же секунду леди Кэтан, — они не смогут вывезти детей из страны, минуя членов моей Гильдии — после того скандала с работорговлей… вы позволите?
   Селенэй отрешенно кивнула, и леди Кэтан торопливо вышла из комнаты в вихре цветной парчи.
   — Ваше величество, — заговорил Орталлен, — Все так, как я и говорил. Нам нужна большая действующая армия… и больше самостоятельности на местах. Если бы мне дали две-три роты Стражи и полномочия отдавать им приказы, подобного несчастья никогда бы не случилось!
   Тут же — в который уже раз — вспыхнул спор. По вопросу о предоставлении полномочий властям на местах и увеличении численности Стражи Совет раскололся примерно поровну.
   Сторону Орталлена держали лорд Гартезер, леди Вайрист, бард Хирон, отец Альдон и сенешаль. Селенэй, которая не хотела увеличения численности войска, поскольку такой шаг означал бы увеличение податей и, возможно, насильственную вербовку, предпочитала, чтобы власть оставалась, как и прежде, в руках Совета, и ратовала за приглашение профессиональных наемников для усиления ныне существующей армии. Ее поддерживали Тэлия, Кирилл, Элкарт, Целительница Мирим и лорд-маршал. Леди Кестер, лорд Гилдас и леди Кэтан еще не определились. Им не слишком нравилась мысль о чужеземных солдатах, но не одобряли они и идею насильственного отрывания людей от их земель и ремесел.
   Тэлия обдумывала создавшееся положение, когда ее острый слух уловил приглушенное рыдание. Не колеблясь, она опустила щиты настолько, чтобы определить источник и выяснить, что стряслось.
   Слух привел ее в редко используемый коридор возле королевской библиотеки, вдоль которого тянулись ниши; в некоторых из них стояли статуи, рыцарские доспехи и прочие произведения искусства, но большинство пустовало и было завешено бархатными занавесями.
   Они служили излюбленным местом свиданий парочек во время больших празднеств, но из-за отсутствия в нишах сидений свидания обычно ограничивались тем, что можно делать стоя.
   Тэлии пришлось немного потрудиться, чтобы найти источник рыданий, поскольку он скрывался за занавесками в одной из трех ниш, расположенных в ближней части коридора. Только еле слышный всхлип, донесшийся из одной из них, подсказал ей, где искать.
   Тэлия тихонько отодвинула тяжелую бархатную занавеску. На подушке, утащенной со стула в зале для аудиенций, клубком свернулся ребенок.
   Это был маленький мальчик лет семи или восьми с опухшими от слез глазами; на лице его, там, где он вытирал слезы грязными руками, остались разводы, и вид у малыша был такой, словно у него нет ни единого друга на всем белом свете. Тэлия подумала, что он, должно быть, очарователен, когда не плачет — темноволосый и темноглазый херувим; форма, какую носили пажи Селенэй, небесно-голубая с темно-синими галунами, очень шла его хорошенькому личику. Когда занавеска шевельнулась, мальчишка поднял глаза: на лице горе и смятение, зрачки расширены — в коридоре царил полумрак.
   — Привет, — сказала Тэлия, усаживаясь на пятки, чтобы оказаться с ним на одном уровне. — Похоже, тебе бы не помешал друг. Скучаешь по дому?
   Мальчик кивнул; по его щеке медленно сползла крупная слеза. Он выглядел слишком юным для того, чтобы быть одним из пажей Селенэй; Тэлия подумала, не приемыш ли он.
   — Я тоже грустила, когда попала сюда. Когда я только появилась, тут не было ни одной девочки моего возраста, одни мальчишки. Ты откуда?
   — Из Предела Кружащего Сокола, — ответил он, глотая слезы; судя по его виду, сочувствие Тэлии вызвало у бедняги жгучее желание выплакаться у нее на плече, но он не осмеливался приставать к незнакомой взрослой.