Страница:
Джил Мэри Лэндис
Прекрасная мечта (Сокровище любви)
ГЛАВА 1
Шайенн, Вайоминг, 1884 г.
Господи, до чего мне опротивело это место!
Эванджелин Эберхарт стояла за кулисами у лесенки, ведущей на сцену салуна и танцевального зала под названием «Дворец Венеры», глядя на старателей, картежников и выпивох-завсегдатаев, толпившихся внизу, в зале. Большинство из них уже лыка не вязали и чуть не валились на столики, расставленные так, чтобы не загромождать проходы.
Она едва могла расслышать слабенькое бренчание пианино и банджо, доносившееся из угла. Ни звон монет, падающих на стойки, ни чирканье ножек стульев по деревянному полу, ни бряцанье шпор на ковбойских сапогах не доставляли ей особого беспокойства. Как уже давно не раздражали ни дым, ни галдеж.
Но вот к чему она никак не могла привыкнуть, да и не собиралась, так это к тому, что мужики постоянно так и норовили приударить за ней.
После того как Эва отплясала во «Дворце» около шести месяцев, она поняла, что дошла до предела и не выдержит здесь больше ни единого дня.
Едва только она вышла в зал, как к ней тут же пристал лысый и почти беззубый старатель. Нелсон Брюер едва держался на ногах и тщетно пытался сфокусировать взгляд налитых кровью глазок на ее груди.
– И думать об этом забудь, старый хрыч. Не сегодня, – прошипела Эва сквозь зубы. Она гнала от себя мысль о том, что бы она стала делать, если бы он всерьез начал ее домогаться. Он придвинулся ближе.
– Слушай, Эви, ну будь хоть чуточку поласковей. – От него так несло перегаром, что поднеси спичку, – и воздух вспыхнет.
– Убери от меня свои грязные лапы, Нелсон, пока я не вколотила твои яйца тебе в глотку. – Конечно, он был старым, конечно, он был пьян вдребезги. Но Эва просто не могла сдержаться и изо всех сил отпихнула его. Он отлетел к одному из пустых карточных столиков в глубине. Ни капельки не протрезвев, рухнул, как подкошенный, у одного из стульев, предназначенных для картежников, и незамедлительно заснул.
Кипя от злости, Эва ощупала свой малиновый лиф, из которого выглядывала ее округлая грудь. Она резким движением одернула его. Окинув себя взглядом и убедившись, что ее прелести в полном порядке и прикрыты должным образом, Эва нырнула в клубы сигарного дыма.
– Задай им жару, Эви! – завопил один из постоянных посетителей.
Не удостоив его ответом, Эва пересекла комнату и остановилась, сотрясаясь от бессильной ярости, у одного из окон с цветными стеклами, украшавшего фасад здания.
Чтобы хоть немного успокоиться, она позволила себе минутную передышку и стояла, разглядывая снующих туда-сюда горожан. Их очертания за цветным стеклом как бы подернулись туманом. Был субботний вечер, когда фермеры и владельцы ранчо со всей округи появлялись в городе, чтобы навестить знакомых, сделать необходимые покупки и весело провести время. «Дворец Венеры» уже битком набит, но до наступления сумерек посетителей станет еще больше. Ковбои спешили в город, чтобы повеселиться в выходной, принять ванну и провести субботу в компании бутылки и женщины.
– Эва, что-нибудь не так?
Этот голос звучал по-настоящему заботливо. Она подняла глаза. Ее кузен, Джон Хаттон, стоял рядом с ней. Эва улыбнулась и потянулась к нему, чтобы поправить его галстук.
– Я больше этого не вынесу.
Она смотрела в его выразительные глаза, в которых светилось сочувствие. Эта нежность совершенно не вязалась с его внешним обликом. Размером он был, чуть ли не с быка, а свирепостью превосходил это животное.
Он бросил взгляд через плечо, а потом повернулся так, чтобы видеть длинную стойку бара, находившуюся в глубине комнаты. Как вышибале и так называемому начальнику охраны этого заведения ему не пристало вот так вот стоять и точить лясы с танцовщицей, повернувшись спиной ко всему происходящему, даже если эта конкретная танцовщица приходится ему кузиной.
– Ты перетерпишь, Эва. Тебе же всегда это удавалось. Они ведь ничего плохого не имеют в виду. Она рукой пригладила непокорную гриву волос цвета меди.
– Я совершенно серьезно. Если меня еще кто-нибудь хоть пальцем, тронет, то горько об этом пожалеет. – Было совершенно очевидно, что ее угрозу он всерьез не принял.
– Эта толпа горит желанием затеять драку. Я нутром чую. Подумай хорошенько, Эва, прежде чем дать им какой-то повод. Если что-то произойдет, Куинси наверняка заставит тебя расплачиваться за все.
Она подумала, что ей придется принять меры предосторожности, чтобы ни во что не ввязаться, если она хочет начать новую жизнь, где бы то ни было. Куинси Поуэлл, картежник, мошенник и владелец «Дворца», непременно отнимет у нее даже ту малость, которую она имеет, если вобьет себе в голову, что она что-то должна ему.
Звон бьющегося стекла привлек их внимание, и Джон немедленно отправился разбираться с парочкой, которая уже начала бить стаканы.
– Если меня еще какая-нибудь сволочь хоть пальцем тронет, я за себя не отвечаю, – пробормотала она вполголоса, наблюдая, как легко он расчищает себе путь сквозь толпу. Высокий и широкоплечий, одетый весьма изящно в белую крахмальную сорочку и полосатые суконные брюки, он выглядел чистюлей, что давало ложное представление о его уникальной способности вовремя оказываться в центре любой потасовки. Джон Хаттон справлялся со своими служебными обязанностями шутя и играя.
Она любила его, как родного брата, но прекрасно знала, что, как только накопит достаточно денег, чтобы осуществить свой замысел, их дорожки разойдутся. Это только вопрос времени. Она и так слишком уж задержалась во «Дворце» только потому, что не хотела подводить Джона.
Какое-то движение прямо за окном привлекло ее внимание, она подошла ближе и приникла к стеклу. Сквозь прозрачный осколок, являющийся фрагментом витража, она увидела молодого мужчину, подгоняющего упряжку мулов к коновязи салуна. Внезапно он сдвинул на затылок свою широкополую шляпу и улыбнулся девушке, примостившейся на высоком сидении повозки, а потом помог ей спуститься вниз.
Как завороженная, следила Эва за этой парой, жадно наблюдая за тем, как бережно молодой фермер опустил девушку на землю. Тонкое золотое колечко на пальце левой руки девушки поблескивало в лучах солнца. Рука Эвы, на которой не было такого украшения, сжалась в кулак. А потом безвольно повисла.
Не в силах оторваться, она продолжала пожирать взглядом эту пару, разглядывая каждую деталь их одежды и поведения. Одетая в скромное ситцевое платье, с накинутой на плечи шалью ручной работы, юная жена с обожанием заглядывала в глаза своего мужа. А он, возвратив ей такой же, полный любви, взгляд, осторожно подвел ее к тротуару и подставил локоть, после чего они не спеша пошли по улице.
Эви охватила тоска. Чувства, которые она испытала, настолько потрясли ее, что у нее даже запульсировало в висках. Эту пару, которая находилась от нее на расстоянии нескольких футов, отделяло не просто стеклянное окно. Они жили в совершенно ином мире, в мире хороших манер, благопристойности, церковных проповедей и гудения пчел на пасеках, фруктовых садиков и вечерних посиделок у жаркой печки в уютных кухоньках. Она закусила губу и повернулась лицом к залу, едва не задохнувшись в дымной пелене, от которой сразу защипало в глазах. Ну, разве она не заслуживает, чтобы и к ней относились с таким же почтением, как к той девушке за окном?
Звук пианино окреп и стал слышен даже в самых отдаленных уголках зала. Она узнала мелодию. Это была одна из музыкальных заставок, которую использовал Сэм Роббинс, когда открывал вечернее шоу. У нее осталось три минуты для того, чтобы вернуться за кулисы и подготовиться к выходу.
Она оглядела себя с ног до головы, чтобы убедиться, что розовая блузка и трико прикрыты сверху вызывающей и легкомысленной малиновой курточкой. Она сделала глубокий вдох, решив пройти через зал обратно за кулисы, по возможности избегая быть на виду и стараясь сосредоточиться только на предстоящем танце. Может, ей удастся избавиться от навязчивых воспоминаний о трогательной сцене, которую она наблюдала за окном.
Пианино и банджо грянули «Мы снова вернемся домой, Кэтлин», но печальная мелодия едва ли могла настроить разбушевавшуюся субботнюю публику на мирный лад. Эва уже почти добралась до лестницы, ведущей за кулисы, как перед ней возник молодой старатель с румянцем во всю щеку.
– Слушай, Эви. Ты получишь мешочек золотых слитков, если согласишься провести со мной время наверху.
– Ты прекрасно знаешь, что я ни с кем не развлекаюсь наверху, Джеми. Дай пройти. – Ей казалось, что она убедила этого рыжего юнца оставить ее в покое, но он, наоборот, придвинулся к ней еще ближе.
– Но, Эви, – заканючил он. – Ну, всего на часочек.
– Соглашайся, Эви, – подхватил один из приятелей Джеми. – А я удвою награду, если ты обслужишь нас обоих.
Чувствуя, что вот-вот взорвется, Эва поискала взглядом Джона. Их разделяла примерно половина комнаты. Он держал руку на плече какого-то ковбоя и сейчас был занят тем, что не слишком вежливо препровождал посетителя к выходу. Значит, помощи ей ждать неоткуда.
– Вы прекрасно знаете, что в мои обязанности входит только танцевать, джентльмены.
Джеми окинул ее взглядом.
– Да я голову дам на отсечение, что ты привечаешь Куинси Поуэлла, разве не так? Еще бы, ведь у него такие тонкие шелковые сорочки и высокие воротнички. Он так важничает и задирает нос перед нами, работягами.
Теперь Джеми встал и находился в опасной близости от нее. Она опомниться не успела, как он грубо схватил ее и прижал к себе. Она с отвращением почувствовала его восставшую плоть под линялыми шерстяными штанами.
Ну, все, с нее довольно.
– Это охладит твой пыл, – прошипела она, когда ее пальцы нащупали и крепко стиснули горлышко бутылки с виски, стоявшей на столике позади нее.
Она замахнулась и опустила свое оружие, с удовольствием отметив, что попала Джеми О. Генри по голове и по плечу. Он отпустил ее, отступил на шаг и повалился на человека, стоявшего позади него.
Она отбросила бутылку, отряхнула ладони и повернулась, чтобы идти восвояси.
– Эй, девка, как ты смеешь так обращаться с моим другом! – Старатель, стоявший возле распростертого тела Джеми, бросился к ней.
Ковбой с соседнего столика вскочил на ноги и накинулся на ее обидчика. Тут же позабыв про Эву, двое мужчин, сцепившись, рухнули прямо на стол, который немедленно опрокинулся и разлетелся на части.
И тут, как по мановению волшебной палочки, в комнате вспыхнула грандиозная потасовка. В сторону боковой стойки бара полетел стул. Она увидела, как оба бармена разом, как по команде, пригнулись. Огромное зеркало за их спинами разбилось вдребезги.
Ее кузен, оказавшийся в самой гуще событий, в центре зала, широко ухмылялся, обнажив ослепительно белые зубы, резко контрастировавшие с пышными каштановыми усами. Больше всего на свете он обожал усмирять пьяные дебоши. Джон вцепился в двоих, ближайших к нему забияк, приподнял обоих за шиворот и стукнул лбами.
Эва бросилась прочь, благодаря Бога за то, что о ней все позабыли, увлеченные дракой. Она начала подниматься вверх по лестнице, предвкушая, как сообщит Куинси Поуэллу, что ее терпение лопнуло и что она уезжает, прежде чем он узнает, что именно она стала причиной заварушки, которая неминуемо приведет к разгрому его милого заведения и ударит его по карману. Все, что ей остается сделать, это собрать кое-какие пожитки, попросить у Джона денег взаймы и сматывать удочки.
На верхней площадке она помедлила немного, не исключая, что столкнется с Куинси, который покинул свой кабинет, чтобы выяснить, что там за тарарам внизу. Она прошла по верхней галерее, длинному узкому балкону, который с одной стороны нависал над открытым нижним помещением. Путь проходил мимо множества дверей. А двери эти вели в комнаты, где некоторые танцовщицы оказывали определенного рода услуги владельцам этого кабака. Совершенно очевидно, что тем, кто находился за этими запертыми дверями, было абсолютно наплевать на то, что творится там, внизу, в баре.
Она постояла немного перед входом в кабинет Куинси, постучала, но потом решила, что он может и не услышать стука из-за гама, доносившегося снизу, который с каждой минутой становился все громче. Эва подергала ручку и, обнаружив, что дверь не заперта, повернула ее и вошла. Брезентовые шторы были опущены, комнату окутывал зеленоватый полумрак. Но тут все же было достаточно светло, чтобы разглядеть, что Куинси Поуэлл склонился вовсе не над своими бухгалтерскими книгами, а над новенькой огненно-рыжей танцовщицей из Эбилена, которая возлежала как раз на этих книгах, прихватив оставшееся свободное пространство на столе.
Если бы он уже не разбил сердце Эвы, пустив в ход все свои змеиные чары, чтобы воспользоваться ее неопытностью и совратить, эта сцена могла бы причинить ей боль, но Куинси не заслуживал даже капли сожаления. Каким облегчением было узнать, что ее сердце закалилось и окаменело, и что теперь ей нет до Куинси никакого дела. Она, как и все остальные, была хорошо знакома с маленькими шалостями хозяина. Эва бросила последний взгляд на смазливого блондина, который однажды поклялся ей в вечной любви, и с удовольствием отметила, что рыжая, похоже, еще не оперившийся птенчик и верит всем его россказням.
Продолжая держаться за дверную ручку, она крикнула:
– Не трудитесь вставать. Я удаляюсь. – И захлопнула за собой дверь.
Эва зашагала по галерее по направлению к собственной комнате, стуча каблуками высоких ботиночек по грубому дощатому полу. Она нащупала ключик, висевший у нее на груди, и отперла дверь, а потом быстро закрыла ее за собой. По грохоту ломающейся мебели и звону бьющейся посуды, сопровождаемым воплями и ревом, она поняла, что какое-то время всем будет не до нее.
Она поспешила к грубо сколоченному комоду и начала рыться в нем. В глубине самого нижнего ящика, спрятанная под ворохом нижнего белья, расшитого кружевами и ленточками, лежала жестяная коробочка в форме сердечка. Она сняла крышку и вытащила несколько свернутых в трубочку купюр. Внутри денежной трубочки было спрятано уже пожелтевшее объявление, вырезанное из местной газетенки.
Быстро развернув его, она пробежала глазами лаконичные строки.
«Требуется экономка. Опыт работы не обязателен. Спрашивать ранчо «Конец пути», недалеко от Последнего Шанса, Монтана». Объявление почти недельной давности. Эва могла только молиться про себя, чтобы это место еще не было занято, потому что работа нужна ей позарез. Она рассчитывала написать письмо-предупреждение после того, как соберется и купит билет на поезд. Но теперь придется отправиться туда лично.
Денег было не густо. Если Куинси поймает ее до того, как она успеет смыться, он наверняка потребует возмещения ущерба, и все вернется на круги своя. Поэтому ей нужно успеть собрать вещи и найти Джона до того, как начнутся поиски виноватого.
Уперев руки в боки, Эва оглядывала комнату, быстро прикидывая, что нужно взять с собой, а что придется оставить. Вся мебель принадлежала Куинси. И вообще, она здесь ни на что не могла претендовать – уж во всяком случае, не на широкое цветастое покрывало и не на лампу под абажуром с бахромой, стоявшую на прикроватном столике с витыми ножками. Куинси, как пить дать, организует погоню, если обнаружит, что что-нибудь пропало.
Стены были оклеены разного рода афишами, сообщавшими о ее участии в театральных постановках, в которых она появлялась из года в год. Некоторые зазывали на водевили, в которых она выступала, будучи еще ребенком. «Аладдин, или Удивительный плут!» был любимым и сохранил о себе самые теплые воспоминания, настолько ей нравилась роль проказника-Аладдина. Обшарпанный сундук с ее костюмами стоял рядом с бюро, одновременно служившим умывальником. Она решила оставить и афиши и сундук. Если понадобится, Джон перешлет ей все это.
Дверь шкафа отворилась с протестующим скрипом. Эва заглянула туда и поняла, что у нее почти нет более-менее приличной одежды. Действительно, ничего подходящего, за исключением двух стареньких платьиц пастельных тонов, одно из которых в розовую полосочку, а другое, довольно помятое, серое дорожное платье, которое здесь выглядело как воробышек среди павлинов. Это платье она купила три года тому назад в Канзас-Сити, когда еще выступала в театральной труппе своих родителей. Она достала это платье, собираясь переодеться в него, но обнаружила, что подол и одно плечо изъедены молью. Вот уж это совсем некстати, особенно в ее теперешнем плачевном положении. Эва взглянула на жестянку с деньгами, и у нее вырвался стон.
Полная решимости найти выход из создавшейся ситуации, она поспешила к шкафу и вытащила из него алый лиф, украшенный разноцветными перьями. Одна из танцовщиц чуть не на коленях умоляла продать его ей, но до настоящего момента Эва все не соглашалась. Она пробежала ладонью по прохладному атласу и дунула на перышки, оживив их на мгновение. За эту вещичку можно выручить по меньшей мере долларов восемь, а отныне такой вызывающий наряд ей будет абсолютно ни к чему. Решено. Она бросила его на постель.
Встав на колени, Эва полезла под кровать за своим чемоданом. Она вытащила его на свет Божий, улыбнувшись ему, как старому доброму другу. Этот чемодан, как и сундук, исколесил большую часть Америки в то время, когда она кочевала из театра в театр. Она взгромоздила чемодан на кровать, открыла его и начала запихивать туда комплекты нижнего белья всех цветов радуги. За этим последовали платья. Затолкав туда последние вещи, она вдруг поняла, что дикие звуки, доносившиеся снизу, уже стихли. Времени у нее оставалось не так уж много.
Накинув на себя красный шелковый халат, едва прикрывавший ноги, и затянув пояс на талии, она услышала стук в дверь. Впрочем, она была к этому готова.
– Кто там? – Не дай бог, Куинси. Впрочем, он может торчать здесь, сколько влезет, и барабанить в дверь хоть до второго пришествия. Открывать ему у нее особой охоты не было.
– Это Джон, – раздался приглушенный голос. – Открой, Эва.
Она пересекла комнату и отперла дверь, отступив в сторону, чтобы впустить его. Остановившись на пороге, он уставился на ворохи одежды и на открытый чемодан, красовавшийся на постели. Она втащила кузена в комнату, чтобы закрыть дверь и запереть замок.
– Где Куинси? – решительно осведомилась она.
– Внизу. Его постиг удар, когда он подсчитал убытки.
– Ах, бедняжка. И что же, он убит наповал?
– Я бы сказал, ему понадобится время, чтобы прийти в себя… А что здесь происходит? – Он кивнул в сторону вещей и чемодана.
– А ты как думаешь? Просто я сматываю удочки, Джон. С меня довольно.
– Но куда ты поедешь? И на что ты будешь жить? – Он был растерян, потом на его лице появилось выражение обиды. – Ты – вся семья, все, что у меня есть.
– Ничего подобного. Ты можешь вернуться к моим родителям и присоединиться к их труппе.
Он передернул плечами.
– Но мы же с тобой строили планы, как организуем собственный театр, станем независимыми…
Ей очень не хотелось огорчать его, но нужно смотреть правде в глаза.
– Я действительно думала, что хочу именно этого, Джон. Собственный театр – это, конечно, замечательно, однако со временем я пришла к выводу, что при заработках, которые нам достаются в заведениях вроде этого, это неосуществимо. Кроме того, я окончательно поняла – такая жизнь не для меня.
– Но чем ты собираешься заняться?
– Я заслуживаю большего, чем быть просто куском плоти. Я хочу чего-то добиться в жизни, я хочу, чтобы ко мне относились не как к пустышке, которая не имеет права на какие-то чувства. Я буду искать работу… приличную работу.
Бедняга Джон растерялся еще больше.
– Ты оставляешь шоу-бизнес?
Она кивнула, ожидая, что он как-то приободрит ее. Но вместо этого его лицо выразило сомнение.
– Я просто представить тебя не могу за каким-то другим занятием. Это ведь у тебя в крови.
Это у тебя в крови. Сколько раз она слышала то же самое из уст своих родителей. Эва тряхнула головой, пытаясь отогнать охватившее ее щемящее чувство тоски. Она подошла к окну, которое выходило на Мейн-стрит, и, глянув вниз, заметила повозку и знакомую недавно прибывшую супружескую пару.
– Верно, это у меня в крови. Но теперь у меня такое чувство, что тяга к лицедейству – это зараза, поражающая кровь, как малярия. Это волей-неволей приходится признать, – сказала она, возвращаясь к кровати. Она смела с нее ворох кружевных вещичек и села, поджав под себя одну ногу. – Мне никогда не стать великой актрисой, вроде Агнес Бут или Кейт Клакстон.
Мечты о том, чтобы блистать на подмостках самых известных нью-йоркских театров в самых нашумевших постановках, как ее кумиры, развеялись, как дым, когда она стала настолько взрослой, чтобы начать читать рецензии на спектакли с ее участием.
– И потом, я уже слишком стара. Боже, мне уже двадцать три. По-моему, самое время повзрослеть, не так ли? Я не собираюсь всю жизнь заниматься этим.
– Когда мы уехали, твои родители столько раз упрашивали тебя вернуться назад, – напомнил Джон.
– И снова стать одной из Изумительных, Великолепных Эберхартов? – Она смахнула слезинку с ресниц и опустила голову. – Я просто не могу, Джон, – прошептала она, и ее голос предательски дрогнул. – Хоть мама и папа так хотят этого, я не могу. Я хочу большего, чем постоянно переезжать с места на место и жить впроголодь.
Она повернулась так, чтобы он не мог видеть слез, которые непроизвольно наворачивались у нее на глаза.
– Me хочется определенности, хочется иметь собственный домик, в котором бы резвились дети и собаки, и чтобы у меня были шуршащие скатерти и беленький заборчик вокруг сада.
Джон бросил взгляд на дверь, как будто ждал, что в нее с минуты на минуту ввалится хозяин.
– Но Куинси…
Она встала и откинула со лба волосы. Пальцем она зацепила волнистые огненные пряди, ниспадающие ей на плечи, и поморщилась.
– Куинси – это ерунда. И не смей больше упоминать при мне это имя.
Вспоминая о том, как ее лишил невинности этот лживый грязный ублюдок, она всякий раз заливалась румянцем стыда. К счастью, этой ее единственной любовной интрижке быстро пришел конец.
Джон, который не обратил никакого внимания на ее смятенное состояние, продолжал:
– Там, внизу, – дым коромыслом, поэтому мы закроемся на ближайшие часа два, по крайней мере. Куинси вопит о том, что вычтет стоимость попорченного имущества из твоего жалованья, Эва. И если ты сейчас удерешь, он будет в ярости.
Сознание того, что потасовка внизу помешала Куинси полностью насладиться его кабинетным свиданием, доставило ей немало удовольствия и даже вызвало легкую улыбку.
– Передай ему, что я скорее сгорю в аду, чем дам ему хоть цент.
Он оглядел комнату.
– А что будет с Честером?
Эва встала. Полы халатика взметнулись вокруг ее бедер. Она взглянула на покарябанный, с облупившейся краской, саркофаг с мумией, притулившийся в углу рядом с гардеробом. Это было настоящее произведение искусства, раскрашенное в малиновый, королевский голубой и ярко-желтый цвета с золотой отделкой. Саркофаг с мумией был очень древней реликвией, которую родители унаследовали от ее прапрадедушки. Мать Эвы, суеверная донельзя, постоянно твердила ей, что прапрадедушка считал эту вещь счастливым талисманом их семьи. Мать просто-таки заставила Эву и Джона взять мумию с собой, когда они решили начать самостоятельную жизнь.
Никто не знал, был ли Честер настоящей египетской мумией и был ли вообще останками человека, обмотанного тряпками и помещенного в старинную гробницу. Но одно ясно, что при жизни Честер был карликом, потому что саркофаг был всего три с половиной фута высотой.
– Я не могу взять его с собой сейчас, – решила Эва, пожав плечами. – Я оставлю его тебе на хранение вместе с моим сундуком.
Она посмотрела на Джона, который в задумчивости заложил пальцы за ремень. Перед его рубашки был перепачкан чьей-то кровью, на правом плече красовалась ссадина размером дюйма в три. Но идеальная прическа ничуть не пострадала. Она знала, что его хлебом не корми, дай только подраться.
– Я волнуюсь, потому что не знаю, куда ты собираешься ехать, – сказал Джон, а потом, долго крепившись, вымучил: – Хочешь, я поеду с тобой?
Эва полезла в свою сердцевидную жестянку, вынула оттуда объявление и протянула ему. Он молча прочел. Затем она пояснила:
– Я уезжаю одна, хотя мне придется одолжить у тебя столько денег, сколько только можно, но я обещаю, что верну долг, как только представится возможность. Мне нужно купить кое-какую одежду и билет на поезд.
Он обвел глазами комнату, и его взгляд остановился на гардеробе, забитом одеждой.
– Мне нужно практичное дорожное платье, – объяснила она, без труда прочитав его мысли. – И подходящая шляпа. Что-нибудь такое, что с радостью надела бы порядочная женщина.
Джон молча слушал, а потом изрек:
– Приличный наряд все равно не превратит тебя в настоящую леди.
Она взяла его руку и крепко пожала, силясь улыбнуться. Она прекрасно понимала, что ей будет очень недоставать этого увальня.
– Конечно, нет. Но, на мое счастье, у меня есть маленький опыт игры на сцене, поэтому я могу превратиться в кого только пожелаю.
– Но, Эви, ты же никогда не была хорошей актрисой.
Чейз Кэссиди осадил лошадь и наклонился вперед, опустив руки на луку своего порядком потертого денверского седла. Он ждал, когда его догонит его правая рука, Рамон Альварадо. Его взгляд скользил вдоль окрестностей. Опытный глаз осматривал покрытые низкорослым кустарником холмы в поисках скота, заблудившегося в зарослях или увязшего в трясине. Он потуже затянул свою потрепанную, видавшую лучшие времена банданну – повязку, защищавшую нижнюю часть лица от пронизывающего ветра.
Господи, до чего мне опротивело это место!
Эванджелин Эберхарт стояла за кулисами у лесенки, ведущей на сцену салуна и танцевального зала под названием «Дворец Венеры», глядя на старателей, картежников и выпивох-завсегдатаев, толпившихся внизу, в зале. Большинство из них уже лыка не вязали и чуть не валились на столики, расставленные так, чтобы не загромождать проходы.
Она едва могла расслышать слабенькое бренчание пианино и банджо, доносившееся из угла. Ни звон монет, падающих на стойки, ни чирканье ножек стульев по деревянному полу, ни бряцанье шпор на ковбойских сапогах не доставляли ей особого беспокойства. Как уже давно не раздражали ни дым, ни галдеж.
Но вот к чему она никак не могла привыкнуть, да и не собиралась, так это к тому, что мужики постоянно так и норовили приударить за ней.
После того как Эва отплясала во «Дворце» около шести месяцев, она поняла, что дошла до предела и не выдержит здесь больше ни единого дня.
Едва только она вышла в зал, как к ней тут же пристал лысый и почти беззубый старатель. Нелсон Брюер едва держался на ногах и тщетно пытался сфокусировать взгляд налитых кровью глазок на ее груди.
– И думать об этом забудь, старый хрыч. Не сегодня, – прошипела Эва сквозь зубы. Она гнала от себя мысль о том, что бы она стала делать, если бы он всерьез начал ее домогаться. Он придвинулся ближе.
– Слушай, Эви, ну будь хоть чуточку поласковей. – От него так несло перегаром, что поднеси спичку, – и воздух вспыхнет.
– Убери от меня свои грязные лапы, Нелсон, пока я не вколотила твои яйца тебе в глотку. – Конечно, он был старым, конечно, он был пьян вдребезги. Но Эва просто не могла сдержаться и изо всех сил отпихнула его. Он отлетел к одному из пустых карточных столиков в глубине. Ни капельки не протрезвев, рухнул, как подкошенный, у одного из стульев, предназначенных для картежников, и незамедлительно заснул.
Кипя от злости, Эва ощупала свой малиновый лиф, из которого выглядывала ее округлая грудь. Она резким движением одернула его. Окинув себя взглядом и убедившись, что ее прелести в полном порядке и прикрыты должным образом, Эва нырнула в клубы сигарного дыма.
– Задай им жару, Эви! – завопил один из постоянных посетителей.
Не удостоив его ответом, Эва пересекла комнату и остановилась, сотрясаясь от бессильной ярости, у одного из окон с цветными стеклами, украшавшего фасад здания.
Чтобы хоть немного успокоиться, она позволила себе минутную передышку и стояла, разглядывая снующих туда-сюда горожан. Их очертания за цветным стеклом как бы подернулись туманом. Был субботний вечер, когда фермеры и владельцы ранчо со всей округи появлялись в городе, чтобы навестить знакомых, сделать необходимые покупки и весело провести время. «Дворец Венеры» уже битком набит, но до наступления сумерек посетителей станет еще больше. Ковбои спешили в город, чтобы повеселиться в выходной, принять ванну и провести субботу в компании бутылки и женщины.
– Эва, что-нибудь не так?
Этот голос звучал по-настоящему заботливо. Она подняла глаза. Ее кузен, Джон Хаттон, стоял рядом с ней. Эва улыбнулась и потянулась к нему, чтобы поправить его галстук.
– Я больше этого не вынесу.
Она смотрела в его выразительные глаза, в которых светилось сочувствие. Эта нежность совершенно не вязалась с его внешним обликом. Размером он был, чуть ли не с быка, а свирепостью превосходил это животное.
Он бросил взгляд через плечо, а потом повернулся так, чтобы видеть длинную стойку бара, находившуюся в глубине комнаты. Как вышибале и так называемому начальнику охраны этого заведения ему не пристало вот так вот стоять и точить лясы с танцовщицей, повернувшись спиной ко всему происходящему, даже если эта конкретная танцовщица приходится ему кузиной.
– Ты перетерпишь, Эва. Тебе же всегда это удавалось. Они ведь ничего плохого не имеют в виду. Она рукой пригладила непокорную гриву волос цвета меди.
– Я совершенно серьезно. Если меня еще кто-нибудь хоть пальцем, тронет, то горько об этом пожалеет. – Было совершенно очевидно, что ее угрозу он всерьез не принял.
– Эта толпа горит желанием затеять драку. Я нутром чую. Подумай хорошенько, Эва, прежде чем дать им какой-то повод. Если что-то произойдет, Куинси наверняка заставит тебя расплачиваться за все.
Она подумала, что ей придется принять меры предосторожности, чтобы ни во что не ввязаться, если она хочет начать новую жизнь, где бы то ни было. Куинси Поуэлл, картежник, мошенник и владелец «Дворца», непременно отнимет у нее даже ту малость, которую она имеет, если вобьет себе в голову, что она что-то должна ему.
Звон бьющегося стекла привлек их внимание, и Джон немедленно отправился разбираться с парочкой, которая уже начала бить стаканы.
– Если меня еще какая-нибудь сволочь хоть пальцем тронет, я за себя не отвечаю, – пробормотала она вполголоса, наблюдая, как легко он расчищает себе путь сквозь толпу. Высокий и широкоплечий, одетый весьма изящно в белую крахмальную сорочку и полосатые суконные брюки, он выглядел чистюлей, что давало ложное представление о его уникальной способности вовремя оказываться в центре любой потасовки. Джон Хаттон справлялся со своими служебными обязанностями шутя и играя.
Она любила его, как родного брата, но прекрасно знала, что, как только накопит достаточно денег, чтобы осуществить свой замысел, их дорожки разойдутся. Это только вопрос времени. Она и так слишком уж задержалась во «Дворце» только потому, что не хотела подводить Джона.
Какое-то движение прямо за окном привлекло ее внимание, она подошла ближе и приникла к стеклу. Сквозь прозрачный осколок, являющийся фрагментом витража, она увидела молодого мужчину, подгоняющего упряжку мулов к коновязи салуна. Внезапно он сдвинул на затылок свою широкополую шляпу и улыбнулся девушке, примостившейся на высоком сидении повозки, а потом помог ей спуститься вниз.
Как завороженная, следила Эва за этой парой, жадно наблюдая за тем, как бережно молодой фермер опустил девушку на землю. Тонкое золотое колечко на пальце левой руки девушки поблескивало в лучах солнца. Рука Эвы, на которой не было такого украшения, сжалась в кулак. А потом безвольно повисла.
Не в силах оторваться, она продолжала пожирать взглядом эту пару, разглядывая каждую деталь их одежды и поведения. Одетая в скромное ситцевое платье, с накинутой на плечи шалью ручной работы, юная жена с обожанием заглядывала в глаза своего мужа. А он, возвратив ей такой же, полный любви, взгляд, осторожно подвел ее к тротуару и подставил локоть, после чего они не спеша пошли по улице.
Эви охватила тоска. Чувства, которые она испытала, настолько потрясли ее, что у нее даже запульсировало в висках. Эту пару, которая находилась от нее на расстоянии нескольких футов, отделяло не просто стеклянное окно. Они жили в совершенно ином мире, в мире хороших манер, благопристойности, церковных проповедей и гудения пчел на пасеках, фруктовых садиков и вечерних посиделок у жаркой печки в уютных кухоньках. Она закусила губу и повернулась лицом к залу, едва не задохнувшись в дымной пелене, от которой сразу защипало в глазах. Ну, разве она не заслуживает, чтобы и к ней относились с таким же почтением, как к той девушке за окном?
Звук пианино окреп и стал слышен даже в самых отдаленных уголках зала. Она узнала мелодию. Это была одна из музыкальных заставок, которую использовал Сэм Роббинс, когда открывал вечернее шоу. У нее осталось три минуты для того, чтобы вернуться за кулисы и подготовиться к выходу.
Она оглядела себя с ног до головы, чтобы убедиться, что розовая блузка и трико прикрыты сверху вызывающей и легкомысленной малиновой курточкой. Она сделала глубокий вдох, решив пройти через зал обратно за кулисы, по возможности избегая быть на виду и стараясь сосредоточиться только на предстоящем танце. Может, ей удастся избавиться от навязчивых воспоминаний о трогательной сцене, которую она наблюдала за окном.
Пианино и банджо грянули «Мы снова вернемся домой, Кэтлин», но печальная мелодия едва ли могла настроить разбушевавшуюся субботнюю публику на мирный лад. Эва уже почти добралась до лестницы, ведущей за кулисы, как перед ней возник молодой старатель с румянцем во всю щеку.
– Слушай, Эви. Ты получишь мешочек золотых слитков, если согласишься провести со мной время наверху.
– Ты прекрасно знаешь, что я ни с кем не развлекаюсь наверху, Джеми. Дай пройти. – Ей казалось, что она убедила этого рыжего юнца оставить ее в покое, но он, наоборот, придвинулся к ней еще ближе.
– Но, Эви, – заканючил он. – Ну, всего на часочек.
– Соглашайся, Эви, – подхватил один из приятелей Джеми. – А я удвою награду, если ты обслужишь нас обоих.
Чувствуя, что вот-вот взорвется, Эва поискала взглядом Джона. Их разделяла примерно половина комнаты. Он держал руку на плече какого-то ковбоя и сейчас был занят тем, что не слишком вежливо препровождал посетителя к выходу. Значит, помощи ей ждать неоткуда.
– Вы прекрасно знаете, что в мои обязанности входит только танцевать, джентльмены.
Джеми окинул ее взглядом.
– Да я голову дам на отсечение, что ты привечаешь Куинси Поуэлла, разве не так? Еще бы, ведь у него такие тонкие шелковые сорочки и высокие воротнички. Он так важничает и задирает нос перед нами, работягами.
Теперь Джеми встал и находился в опасной близости от нее. Она опомниться не успела, как он грубо схватил ее и прижал к себе. Она с отвращением почувствовала его восставшую плоть под линялыми шерстяными штанами.
Ну, все, с нее довольно.
– Это охладит твой пыл, – прошипела она, когда ее пальцы нащупали и крепко стиснули горлышко бутылки с виски, стоявшей на столике позади нее.
Она замахнулась и опустила свое оружие, с удовольствием отметив, что попала Джеми О. Генри по голове и по плечу. Он отпустил ее, отступил на шаг и повалился на человека, стоявшего позади него.
Она отбросила бутылку, отряхнула ладони и повернулась, чтобы идти восвояси.
– Эй, девка, как ты смеешь так обращаться с моим другом! – Старатель, стоявший возле распростертого тела Джеми, бросился к ней.
Ковбой с соседнего столика вскочил на ноги и накинулся на ее обидчика. Тут же позабыв про Эву, двое мужчин, сцепившись, рухнули прямо на стол, который немедленно опрокинулся и разлетелся на части.
И тут, как по мановению волшебной палочки, в комнате вспыхнула грандиозная потасовка. В сторону боковой стойки бара полетел стул. Она увидела, как оба бармена разом, как по команде, пригнулись. Огромное зеркало за их спинами разбилось вдребезги.
Ее кузен, оказавшийся в самой гуще событий, в центре зала, широко ухмылялся, обнажив ослепительно белые зубы, резко контрастировавшие с пышными каштановыми усами. Больше всего на свете он обожал усмирять пьяные дебоши. Джон вцепился в двоих, ближайших к нему забияк, приподнял обоих за шиворот и стукнул лбами.
Эва бросилась прочь, благодаря Бога за то, что о ней все позабыли, увлеченные дракой. Она начала подниматься вверх по лестнице, предвкушая, как сообщит Куинси Поуэллу, что ее терпение лопнуло и что она уезжает, прежде чем он узнает, что именно она стала причиной заварушки, которая неминуемо приведет к разгрому его милого заведения и ударит его по карману. Все, что ей остается сделать, это собрать кое-какие пожитки, попросить у Джона денег взаймы и сматывать удочки.
На верхней площадке она помедлила немного, не исключая, что столкнется с Куинси, который покинул свой кабинет, чтобы выяснить, что там за тарарам внизу. Она прошла по верхней галерее, длинному узкому балкону, который с одной стороны нависал над открытым нижним помещением. Путь проходил мимо множества дверей. А двери эти вели в комнаты, где некоторые танцовщицы оказывали определенного рода услуги владельцам этого кабака. Совершенно очевидно, что тем, кто находился за этими запертыми дверями, было абсолютно наплевать на то, что творится там, внизу, в баре.
Она постояла немного перед входом в кабинет Куинси, постучала, но потом решила, что он может и не услышать стука из-за гама, доносившегося снизу, который с каждой минутой становился все громче. Эва подергала ручку и, обнаружив, что дверь не заперта, повернула ее и вошла. Брезентовые шторы были опущены, комнату окутывал зеленоватый полумрак. Но тут все же было достаточно светло, чтобы разглядеть, что Куинси Поуэлл склонился вовсе не над своими бухгалтерскими книгами, а над новенькой огненно-рыжей танцовщицей из Эбилена, которая возлежала как раз на этих книгах, прихватив оставшееся свободное пространство на столе.
Если бы он уже не разбил сердце Эвы, пустив в ход все свои змеиные чары, чтобы воспользоваться ее неопытностью и совратить, эта сцена могла бы причинить ей боль, но Куинси не заслуживал даже капли сожаления. Каким облегчением было узнать, что ее сердце закалилось и окаменело, и что теперь ей нет до Куинси никакого дела. Она, как и все остальные, была хорошо знакома с маленькими шалостями хозяина. Эва бросила последний взгляд на смазливого блондина, который однажды поклялся ей в вечной любви, и с удовольствием отметила, что рыжая, похоже, еще не оперившийся птенчик и верит всем его россказням.
Продолжая держаться за дверную ручку, она крикнула:
– Не трудитесь вставать. Я удаляюсь. – И захлопнула за собой дверь.
Эва зашагала по галерее по направлению к собственной комнате, стуча каблуками высоких ботиночек по грубому дощатому полу. Она нащупала ключик, висевший у нее на груди, и отперла дверь, а потом быстро закрыла ее за собой. По грохоту ломающейся мебели и звону бьющейся посуды, сопровождаемым воплями и ревом, она поняла, что какое-то время всем будет не до нее.
Она поспешила к грубо сколоченному комоду и начала рыться в нем. В глубине самого нижнего ящика, спрятанная под ворохом нижнего белья, расшитого кружевами и ленточками, лежала жестяная коробочка в форме сердечка. Она сняла крышку и вытащила несколько свернутых в трубочку купюр. Внутри денежной трубочки было спрятано уже пожелтевшее объявление, вырезанное из местной газетенки.
Быстро развернув его, она пробежала глазами лаконичные строки.
«Требуется экономка. Опыт работы не обязателен. Спрашивать ранчо «Конец пути», недалеко от Последнего Шанса, Монтана». Объявление почти недельной давности. Эва могла только молиться про себя, чтобы это место еще не было занято, потому что работа нужна ей позарез. Она рассчитывала написать письмо-предупреждение после того, как соберется и купит билет на поезд. Но теперь придется отправиться туда лично.
Денег было не густо. Если Куинси поймает ее до того, как она успеет смыться, он наверняка потребует возмещения ущерба, и все вернется на круги своя. Поэтому ей нужно успеть собрать вещи и найти Джона до того, как начнутся поиски виноватого.
Уперев руки в боки, Эва оглядывала комнату, быстро прикидывая, что нужно взять с собой, а что придется оставить. Вся мебель принадлежала Куинси. И вообще, она здесь ни на что не могла претендовать – уж во всяком случае, не на широкое цветастое покрывало и не на лампу под абажуром с бахромой, стоявшую на прикроватном столике с витыми ножками. Куинси, как пить дать, организует погоню, если обнаружит, что что-нибудь пропало.
Стены были оклеены разного рода афишами, сообщавшими о ее участии в театральных постановках, в которых она появлялась из года в год. Некоторые зазывали на водевили, в которых она выступала, будучи еще ребенком. «Аладдин, или Удивительный плут!» был любимым и сохранил о себе самые теплые воспоминания, настолько ей нравилась роль проказника-Аладдина. Обшарпанный сундук с ее костюмами стоял рядом с бюро, одновременно служившим умывальником. Она решила оставить и афиши и сундук. Если понадобится, Джон перешлет ей все это.
Дверь шкафа отворилась с протестующим скрипом. Эва заглянула туда и поняла, что у нее почти нет более-менее приличной одежды. Действительно, ничего подходящего, за исключением двух стареньких платьиц пастельных тонов, одно из которых в розовую полосочку, а другое, довольно помятое, серое дорожное платье, которое здесь выглядело как воробышек среди павлинов. Это платье она купила три года тому назад в Канзас-Сити, когда еще выступала в театральной труппе своих родителей. Она достала это платье, собираясь переодеться в него, но обнаружила, что подол и одно плечо изъедены молью. Вот уж это совсем некстати, особенно в ее теперешнем плачевном положении. Эва взглянула на жестянку с деньгами, и у нее вырвался стон.
Полная решимости найти выход из создавшейся ситуации, она поспешила к шкафу и вытащила из него алый лиф, украшенный разноцветными перьями. Одна из танцовщиц чуть не на коленях умоляла продать его ей, но до настоящего момента Эва все не соглашалась. Она пробежала ладонью по прохладному атласу и дунула на перышки, оживив их на мгновение. За эту вещичку можно выручить по меньшей мере долларов восемь, а отныне такой вызывающий наряд ей будет абсолютно ни к чему. Решено. Она бросила его на постель.
Встав на колени, Эва полезла под кровать за своим чемоданом. Она вытащила его на свет Божий, улыбнувшись ему, как старому доброму другу. Этот чемодан, как и сундук, исколесил большую часть Америки в то время, когда она кочевала из театра в театр. Она взгромоздила чемодан на кровать, открыла его и начала запихивать туда комплекты нижнего белья всех цветов радуги. За этим последовали платья. Затолкав туда последние вещи, она вдруг поняла, что дикие звуки, доносившиеся снизу, уже стихли. Времени у нее оставалось не так уж много.
Накинув на себя красный шелковый халат, едва прикрывавший ноги, и затянув пояс на талии, она услышала стук в дверь. Впрочем, она была к этому готова.
– Кто там? – Не дай бог, Куинси. Впрочем, он может торчать здесь, сколько влезет, и барабанить в дверь хоть до второго пришествия. Открывать ему у нее особой охоты не было.
– Это Джон, – раздался приглушенный голос. – Открой, Эва.
Она пересекла комнату и отперла дверь, отступив в сторону, чтобы впустить его. Остановившись на пороге, он уставился на ворохи одежды и на открытый чемодан, красовавшийся на постели. Она втащила кузена в комнату, чтобы закрыть дверь и запереть замок.
– Где Куинси? – решительно осведомилась она.
– Внизу. Его постиг удар, когда он подсчитал убытки.
– Ах, бедняжка. И что же, он убит наповал?
– Я бы сказал, ему понадобится время, чтобы прийти в себя… А что здесь происходит? – Он кивнул в сторону вещей и чемодана.
– А ты как думаешь? Просто я сматываю удочки, Джон. С меня довольно.
– Но куда ты поедешь? И на что ты будешь жить? – Он был растерян, потом на его лице появилось выражение обиды. – Ты – вся семья, все, что у меня есть.
– Ничего подобного. Ты можешь вернуться к моим родителям и присоединиться к их труппе.
Он передернул плечами.
– Но мы же с тобой строили планы, как организуем собственный театр, станем независимыми…
Ей очень не хотелось огорчать его, но нужно смотреть правде в глаза.
– Я действительно думала, что хочу именно этого, Джон. Собственный театр – это, конечно, замечательно, однако со временем я пришла к выводу, что при заработках, которые нам достаются в заведениях вроде этого, это неосуществимо. Кроме того, я окончательно поняла – такая жизнь не для меня.
– Но чем ты собираешься заняться?
– Я заслуживаю большего, чем быть просто куском плоти. Я хочу чего-то добиться в жизни, я хочу, чтобы ко мне относились не как к пустышке, которая не имеет права на какие-то чувства. Я буду искать работу… приличную работу.
Бедняга Джон растерялся еще больше.
– Ты оставляешь шоу-бизнес?
Она кивнула, ожидая, что он как-то приободрит ее. Но вместо этого его лицо выразило сомнение.
– Я просто представить тебя не могу за каким-то другим занятием. Это ведь у тебя в крови.
Это у тебя в крови. Сколько раз она слышала то же самое из уст своих родителей. Эва тряхнула головой, пытаясь отогнать охватившее ее щемящее чувство тоски. Она подошла к окну, которое выходило на Мейн-стрит, и, глянув вниз, заметила повозку и знакомую недавно прибывшую супружескую пару.
– Верно, это у меня в крови. Но теперь у меня такое чувство, что тяга к лицедейству – это зараза, поражающая кровь, как малярия. Это волей-неволей приходится признать, – сказала она, возвращаясь к кровати. Она смела с нее ворох кружевных вещичек и села, поджав под себя одну ногу. – Мне никогда не стать великой актрисой, вроде Агнес Бут или Кейт Клакстон.
Мечты о том, чтобы блистать на подмостках самых известных нью-йоркских театров в самых нашумевших постановках, как ее кумиры, развеялись, как дым, когда она стала настолько взрослой, чтобы начать читать рецензии на спектакли с ее участием.
– И потом, я уже слишком стара. Боже, мне уже двадцать три. По-моему, самое время повзрослеть, не так ли? Я не собираюсь всю жизнь заниматься этим.
– Когда мы уехали, твои родители столько раз упрашивали тебя вернуться назад, – напомнил Джон.
– И снова стать одной из Изумительных, Великолепных Эберхартов? – Она смахнула слезинку с ресниц и опустила голову. – Я просто не могу, Джон, – прошептала она, и ее голос предательски дрогнул. – Хоть мама и папа так хотят этого, я не могу. Я хочу большего, чем постоянно переезжать с места на место и жить впроголодь.
Она повернулась так, чтобы он не мог видеть слез, которые непроизвольно наворачивались у нее на глаза.
– Me хочется определенности, хочется иметь собственный домик, в котором бы резвились дети и собаки, и чтобы у меня были шуршащие скатерти и беленький заборчик вокруг сада.
Джон бросил взгляд на дверь, как будто ждал, что в нее с минуты на минуту ввалится хозяин.
– Но Куинси…
Она встала и откинула со лба волосы. Пальцем она зацепила волнистые огненные пряди, ниспадающие ей на плечи, и поморщилась.
– Куинси – это ерунда. И не смей больше упоминать при мне это имя.
Вспоминая о том, как ее лишил невинности этот лживый грязный ублюдок, она всякий раз заливалась румянцем стыда. К счастью, этой ее единственной любовной интрижке быстро пришел конец.
Джон, который не обратил никакого внимания на ее смятенное состояние, продолжал:
– Там, внизу, – дым коромыслом, поэтому мы закроемся на ближайшие часа два, по крайней мере. Куинси вопит о том, что вычтет стоимость попорченного имущества из твоего жалованья, Эва. И если ты сейчас удерешь, он будет в ярости.
Сознание того, что потасовка внизу помешала Куинси полностью насладиться его кабинетным свиданием, доставило ей немало удовольствия и даже вызвало легкую улыбку.
– Передай ему, что я скорее сгорю в аду, чем дам ему хоть цент.
Он оглядел комнату.
– А что будет с Честером?
Эва встала. Полы халатика взметнулись вокруг ее бедер. Она взглянула на покарябанный, с облупившейся краской, саркофаг с мумией, притулившийся в углу рядом с гардеробом. Это было настоящее произведение искусства, раскрашенное в малиновый, королевский голубой и ярко-желтый цвета с золотой отделкой. Саркофаг с мумией был очень древней реликвией, которую родители унаследовали от ее прапрадедушки. Мать Эвы, суеверная донельзя, постоянно твердила ей, что прапрадедушка считал эту вещь счастливым талисманом их семьи. Мать просто-таки заставила Эву и Джона взять мумию с собой, когда они решили начать самостоятельную жизнь.
Никто не знал, был ли Честер настоящей египетской мумией и был ли вообще останками человека, обмотанного тряпками и помещенного в старинную гробницу. Но одно ясно, что при жизни Честер был карликом, потому что саркофаг был всего три с половиной фута высотой.
– Я не могу взять его с собой сейчас, – решила Эва, пожав плечами. – Я оставлю его тебе на хранение вместе с моим сундуком.
Она посмотрела на Джона, который в задумчивости заложил пальцы за ремень. Перед его рубашки был перепачкан чьей-то кровью, на правом плече красовалась ссадина размером дюйма в три. Но идеальная прическа ничуть не пострадала. Она знала, что его хлебом не корми, дай только подраться.
– Я волнуюсь, потому что не знаю, куда ты собираешься ехать, – сказал Джон, а потом, долго крепившись, вымучил: – Хочешь, я поеду с тобой?
Эва полезла в свою сердцевидную жестянку, вынула оттуда объявление и протянула ему. Он молча прочел. Затем она пояснила:
– Я уезжаю одна, хотя мне придется одолжить у тебя столько денег, сколько только можно, но я обещаю, что верну долг, как только представится возможность. Мне нужно купить кое-какую одежду и билет на поезд.
Он обвел глазами комнату, и его взгляд остановился на гардеробе, забитом одеждой.
– Мне нужно практичное дорожное платье, – объяснила она, без труда прочитав его мысли. – И подходящая шляпа. Что-нибудь такое, что с радостью надела бы порядочная женщина.
Джон молча слушал, а потом изрек:
– Приличный наряд все равно не превратит тебя в настоящую леди.
Она взяла его руку и крепко пожала, силясь улыбнуться. Она прекрасно понимала, что ей будет очень недоставать этого увальня.
– Конечно, нет. Но, на мое счастье, у меня есть маленький опыт игры на сцене, поэтому я могу превратиться в кого только пожелаю.
– Но, Эви, ты же никогда не была хорошей актрисой.
Чейз Кэссиди осадил лошадь и наклонился вперед, опустив руки на луку своего порядком потертого денверского седла. Он ждал, когда его догонит его правая рука, Рамон Альварадо. Его взгляд скользил вдоль окрестностей. Опытный глаз осматривал покрытые низкорослым кустарником холмы в поисках скота, заблудившегося в зарослях или увязшего в трясине. Он потуже затянул свою потрепанную, видавшую лучшие времена банданну – повязку, защищавшую нижнюю часть лица от пронизывающего ветра.