Леонард Элмор. Бандиты

   – Черт, ты прав, – признал Джек. – Ладно, сперва пройду поворот, потом оторвусь. Пролетим по мосту, быстренько свернем на Норт-бич, и пусть он поцелует нас в задницу.
   Так они и сделали.

20

   Джек свернул на тенистую аллею, к старой полуразвалившейся дамбе, и покатил по пустынной улице, тянувшейся вдоль берега. По одну сторону стояли старые деревянные дома, укрытые тенью замшелых дубов, по другую – цементные ступени пирса, все в трещинах, – когда-то в детстве они забирались сюда, забрасывали в неглубокую бухту сетки и ловили крабов. Далеко в залив уходили деревянные мостки для прогулок. Каллен и Джек проехали мимо дома, обтесанного ураганами за добрую сотню лет.
   – «Камилла» ^[2]унесла у нас крыльцо, – сообщил Джек, – и в доме было грязи по колено.
   Они свернули на боковую улочку. Джек впервые обратил внимание на ее название: Леопольд-стрит. Он остановил свой автомобиль позади дома, рядом с «шеветтом» Риджины и чьей-то новехонькой ярко-голубой машиной, на которой вместо названия красовались лишь цифры да слово «турбо». С веранды из-за занавески на гостей взирала какая-то женщина. Другая женщина, покрупнее, не слишком отчетливо видная из-за занавесок, скользнула мимо первой и распахнула раздвижную дверь. Это была сестра Джека Риджина. Выходя из машины, Джек услышал, как она выкрикивает детскую дразнилку:
   – Кто стучится в дверь моя? – и, обращаясь к матери: – Мама, это Джек.
   На задней веранде был накрыт стол на пятерых. Все говорили разом, Джек представил Каллена, обнял мать, вновь ощутив, какой маленькой и хрупкой она сделалась, и мама тихонько спросила:
   – Как поживает мой славный большой мальчик? Джек похлопал ее по спине и спросил, как у нее дела, постаравшись, чтобы голос его и впрямь прозвучал заинтересованно, заботливо.
   – Прекрасно, – сказала она.
   У нее и в семьдесят пять все было прекрасно: волосы, отчасти еще не седые, а русые, уложены волнами, очки и те сияют, белые сережки как нельзя лучше подходят к бусам. Но все-таки она семидесятилетняя старомодная старушка, и в данный момент ей было явно не по себе. Когда Джек спросил, в чем дело, оказалось, ее тревожит, что за столом на всех не хватит места. Да ладно, сказал Джек, расскажи лучше, как ты, что поделываешь. На это мать снова отвечала, что у нее все хорошо, вот только на прошлой неделе она слегла в постель с «артиритом».
   – С кем-кем ты была в постели? – переспросил Джек. – С Арти Ритом?
   И мать засмеялась, стараясь не выставлять напоказ вставную челюсть и приговаривая, что Джек – копия своего папочки, ее славного ирландца. Аза спиной у Джека Риджина рассказывала Каллену, что на обед будут креветки и еще остался суп из стручков фасоли, и Каллен причмокивал в ответ.
   – Знаешь, кто у нас сегодня в гостях? – спросила Риджина, и Джек тут же догадался по интонации, так что мать могла и не сообщать ему печально-многозначительным тоном:
   – Морин с мужем.
   – Давайте-ка я налью вам по стаканчику и выйдем на крыльцо, – предложила Риджина.
   – Морин спрашивала про тебя, – продолжала мать. – Я сказала, ты по-прежнему трудишься на Лео. Морин сказала, это хорошо. Ее муж приехал вместе с ней, этот врач, как его?
   – Харби, – подсказал ей Джек.
   – Такая прелестная девушка, – вздохнула мать.
   Риджина сказала, что Лео обещал освободиться пораньше. Улучив момент, она спросила Джека:
   – Лео говорил, ты где-то столкнулся с Хелен. Ты намерен снова с ней встречаться?
   – Лео тебе все рассказывает?
   – Надеюсь, что да, – вздернула голову Риджина.
   – Ты с кем-то столкнулся на машине? – недослышала мать.
   По коридору, застеленному линолеумом, они прошли на переднее крыльцо. Морин и Харби Суле поднялись им навстречу, Морин с милой улыбкой протянула руку Джеку.
   – Сама не знаю почему, я догадалась: это твоя машина подъехала.
   Знакомым движением Джек принял ее руку в свою, поцеловал Морин в щеку, стараясь не глядеть на Харби. Харби был в полосатом летнем костюме с маленьким галстуком-бабочкой, а усы у него были словно подведены тушью для ресниц. Господи, ему бы еще меню под мышку! Джеку показалось даже, что супруг Морин слегка смахивает на полковника Годоя. Как он обрадовался уюту и безопасности родного дома! Где-то там, по улицам Бей-Сент-Луиса, рыщет индеец, имеющий дурную привычку убивать людей, гонится за ним по пятам, а тут Риджина смешивает водочный коктейль и бросает в него вишенку, а мама спрашивает, начался ли уже вечерний бриз – тут всегда после обеда бывает такой приятный свежий ветерок.
   – Помнишь, как вы с Морин любили кататься на лодке? – щебетала она. – Риджина, а что случилось с той лодкой, на которой все катались Джек и Морин?
   – Утонула.
   – Как работа, Джек? – поинтересовалась Морин.
   Джек залюбовался ее изящным телом в открытом голубом сарафане, ее тонкими руками, ее скрещенными ногами. Она поставила стакан с коктейлем на колени и придерживала его уверенной рукой – той самой рукой, которая всегда вовремя останавливала его шарящие руки, когда Джек и Морин лежали в гамаке – в том самом гамаке, что висел теперь, свернутый, ненужный, на стене за его спиной.
   – Все то же. Работа у нас скучная.
   – По крайней мере, вам не требуется страховка на случай жалоб клиентов, – вставил Харби.
   – Да уж, наши пациенты никогда не жалуются, – ответил Джек. В этой компании он держался совсем иначе, чем в других местах. Он чувствовал, как Морин смотрит на него, все подмечает. Если б однажды он не остановился вовремя, если б его руки так и остались на ее теле, если б они занялись любовью… Можно ли представить себе Морин в постели с Харби Суле?
   Харби сообщил, что два месяца в году он работает на эту чертову страховку. Каллен спросил, что у него за профессия. Харби ответил: уролог. Каллен недоумевающе нахмурился, и Риджина пояснила: слесарь по твоему крантику. А, сказал Каллен, очень кстати. У него есть вопросик к специалисту, но лучше, конечно, отложить его на потом.
   Если б они занялись любовью… они сидели бы сейчас здесь все вместе, кроме Харби, конечно, и Каллена тоже здесь не было бы, и рыщущего креола по имени Фрэнклин де Диос, и всех этих неприятностей с никарагуанцами. Впрочем, в этом случае он все равно мог бы встретиться с Люси Николе.
   – Кто-нибудь из вас слышал о сестрах Святого Франциска?
   – Вряд ли, – откликнулась Морин. – А что?
   – Я познакомился с одной из них. Они ухаживают за прокаженными.
   – А! – кивнула в ответ Морин.
   – Ты бы могла делать что-либо подобное?
   – Вряд ли, – повторила Морин. – Где ты с ней познакомился?
   – В Карвиле. Ты бывала когда-нибудь в Карвиле? – Он слишком давил на нее и сам это чувствовал, только не понимал, зачем ему это понадобилось.
   – Не была и не собираюсь.
   – Очень зря. Красивое место, похоже на университетский кампус, а вовсе не на больницу.
   – Харби, ты ведь там бывал?
   – Где именно?
   – В Карвиле.
   – Я – нет. Кое-кто из моих коллег бывал. А что?
   «Коллеги», мысленно передразнил его Джек. Коллеги Харби Суле, уролога.
   – Просто Джек спросил.
   – Ну, если он хочет там побывать – не знаю, правда, зачем, – могу ему организовать экскурсию, – вызвался Харби.
   В доме зазвонил телефон. Риджина подошла к нему.
   – Я так поняла, Джек уже побывал в Карвиле, – возразила Морин. – Ты забирал оттуда покойника?
   – Да, в воскресенье, – ответил Джек. Его так и подмывало сообщить всем: «Покойница оказалась жива. Полковник из Никарагуа хочет ее убить, поэтому нам пришлось вывезти ее на катафалке, а по дороге нас остановил другой никарагуанец, который на самом деле родом с Кубы, а с ним индеец из племени мискито – он потом еще застрелил того парня в „Ральф и Каку“, вы, наверное, читали об этом в газетах, он думает, он тут продолжает войну, на которую эти ребята собирают деньги, а эти деньги мы собираемся украсть». Господи, если б можно было рассказать хоть кусочек, хоть самое начало.
   – Когда это лодка утонула? – спросила вдруг мать. Такая чудесная была лодка. Вы же катались на ней по всей гавани, помнишь? Ты с Морин.
   Вернулась Риджина.
   – Лео звонил, сказал, чтобы мы садились за стол, он задерживается, – сказала она. – Мама, помочь тебе на кухне?
   – Скажите, что нужно делать, – поднялась с места Морин.
   Она подхватила старуху под руку, и все трое направились священнодействовать.
   – Риджина, что сказал Лео?
   Сестра оглянулась на него через плечо.
   – Я же тебе сказала. Наверное, привезли еще покойника.
   – Утром уже был один.
   – Ну что ж, а теперь второй. Господи прости, нам это кстати. Нужно срочно заново обить мебель. – Тут она пристальнее глянула на Джека и спросила: – А почему это ты ему не помогаешь сегодня?
   – У меня выходной.
   – Бедный Лео, – вздохнула Риджина, уходя. – мы тут развлекаемся, а он один возится с мертвецами.
   Джек внезапно поднялся. Почему-то ему захотелось поскорее уйти. Он бросил беспокойный взгляд на Каллена.
   Каллен наклонился к Харби Суле, упершись локтями в колени.
   – Наверное, в последнее время «узелок» вам не часто встречается, а? – спросил он.
   – Что-что? – удивился Харби.
   – «Узелок». Ну, когда член сворачивается и завязывается узелком. Говорят, есть только один способ его распутать. Мне рассказал об этом один парень, с которым такое приключилось. Он сказал, нужно выложить свой член на подоконник, зажмуриться и что есть силы опустить на него оконную раму. Больно хрен знает как, но это единственный способ распутать этот самый «узелок».
   – Впервые о таком слышу! – фыркнул доктор Суле.
   – Ну конечно, в последнее время это редко встречается, – подхватил Каллен. – Мне-то об этом рассказал сослуживец еще на Второй мировой, а в «Анголе» я ни у кого такого не видел, хотя там парней было предостаточно. Наверное, теперь это лечат таблетками. Нынче от всего изобрели лекарства, должно быть, и от «узелка» тоже. Интересно знать – да нет, это вряд ли, – я насчет того, бывает ли такое у женщин. Вы же и женщин лечите, верно?
   – Разумеется, – с достоинством отвечал Харби.
   – Повезло вам, каждый день им в киску заглядываете! Ох, а я-то потайных местечек не видал вот уже двадцать семь лет. Я совсем готов, на взводе, только вот… Это правда, что если им не пользоваться, он вроде как увянет?
   Харби выглядел точь-в-точь как набальзамированный покойник, ему бы еще глаза закрыть да челюсть подвязать.
   Каллен все твердил свое: дескать, несмотря на столь долгий перерыв, он твердо намерен вернуться к активной жизни, кое-кто ему в этом поможет, вот только с простатой нелады, не будет ли доктор так добр осмотреть ее, пока не сели за ужин.
   Джек со стаканом в руке перешел в дом, а за спиной у него Каллен бубнил:
   – Конечно, саморучно мы себя обслуживали… Что по этому поводу думает Харби, Джек уже не расслышал. Он вышел в коридор, тянувшийся через весь дом, и остановился, наткнувшись на выходившую из гостевой спальни Морин. Морин на ходу застегивала свою белую косметичку. В комнате было темно и уютно.
   – Ты как, Морин?
   – Отлично. – Распрямилась, отвела плечи назад. Заходила в спальню поправить косметику, похоже, подвела глаза.
   – Выглядишь отлично.
   – Спасибо на добром слове.
   – Ни капельки не изменилась.
   – В самом деле? По правде сказать, мы оба стараемся держать форму. Каждое утро мы с Харби пробегаем четыре мили, в любую погоду, перед тем, как он уезжает на работу.
   – Вы с Харби?
   – И следим за питанием. Никаких жирных соусов. Представляешь, мне пришлось заново учиться готовить. Мы не пользуемся мучной подливкой! Каково это для девушки из Нового Орлеана?
   – Нелегко тебе пришлось.
   – Непрожаренного мяса не едим. Забыли про гриль, про мясные тефтели, про спагетти… – Она позволила себе легкую улыбку. – Ты тоже неплохо выглядишь, Джек. Жизнь удалась?
   – Да, наверное, – задумчиво протянул он. На миг он вообразил себе, как Харби занимается с Морин любовью, размеренно отсчитывая: и – раз, и – два.
   Морин уставилась на него, сморщив носик.
   – Что ты смеешься?
   – Не знаю. Настроение хорошее.
   – Это ты ни капельки не изменился, Джек. Ты по-прежнему, как бы это сказать, – какой-то не такой.
   – Хорошо, если так, – признал он с улыбкой.
   Вечернее солнце висело над подъездной дорожкой, било в глаза.
   – Дни становятся длиннее, только я не становлюсь моложе, – вздохнул Каллен. – Вот бы Рой подыскал мне кого-нибудь.
   – Ты хоть знаешь, с какими женщинами он водится? – предостерег его Джек.
   – Еще бы не знать.
   – Смотри, подцепишь какую-нибудь гадость.
   – Наплевать.
   – Придется снова идти к Харби. Он твою простату посмотрел?
   – Сказал, чтобы я пришел к нему в приемную и прихватил с собой тридцать пять долларов.
   – Ну вот, а тогда придется лечить и то, и другое.
   – Повторить тебе еще раз, на что мне наплевать в мои шестьдесят пять? – предложил Каллен. – И чего мне надо, тоже напомнить?
   Люси вышла с террасы и двинулась им навстречу по мощеному патио. Она снова оделась в черное. Очередная ряса, подумал Джек, эта новая Люси пытается войти в роль. Тоненькая фигурка, руки глубоко засунуты в карманы джинсов. Каллен шел чуть впереди Джека вдоль кирпичной стены по заднему двору, мимо кустов и цветов, пышно разросшихся под щедрым весенним дождем. Внутренний дворик словно крышей накрывали склонившиеся друг к другу кроны деревьев, под ними была тень, и лицо Люси казалось бледным и озабоченным.
   – Два раза звонил Рой, – сообщила она. – Сегодня они обошли пять банков и из каждого выходили с полным мешком.
   Каллен что-то простонал.
   Они подошли к дому. Джек внимательнее всмотрелся в Люси и понял, что эта небрежная поза, руки в карманах, – лишь маска, скрывающая чудовищное напряжение.
   – Где они сейчас?
   – Вернулись в гостиницу. Второй раз Рой звонил буквально десять минут назад. Сказал, они поставили машину в гараж «Ройял-Сонеста», напротив гостиницы.
   – Новую машину?
   – Да, «мерседес»-седан, кремового цвета, 560L, последняя модель.
   – Денежки у них водятся, ничего не скажешь.
   – Рой сказал, они поднялись с мешками наверх, заказали шампанское и с тех пор не выходят из номера. Обещал позвонить через час, «доложить обстановку».
   – Где он?
   – Там, где же еще. Он снял номер в гостинице на том же этаже. Как ему это удалось, а?
   – Не знаю, – сказал Джек. – Повезло, наверное. Рой на все способен. Вот за это-то мы его ценим и любим.
   На это Люси ничего не ответила, даже бровью не повела. Молча повернулась и вошла в дом, а они последовали за ней.

21

   Дагоберто Годой и Криспин Рейна пили шампанское, привычно закусывая креветками, и беседовали по-испански, не обращая внимания на Уолли Скейлса, человека из ЦРУ. По новостям показывали любительскую видеозапись о семейной жизни Фердинанда Маркоса; ее-то они и комментировали. На каком-то празднестве жена диктатора Имельда распевала во весь голос, покуда ее супруг расправлялся с пиццей.
   – Он и на минуту жевать не перестал, – сказал Дагоберто, – а эта корова знай себе поет. Говорят, у нее были тысячи платьев и столько же пар обуви.
   – Он украл миллиарды, а то и больше, – подхватил Криспин.
   – Слушай сюда, – сказал Дагоберто, – у нее было столько обуви, что она могла надевать каждый день новую пару, и так целых восемь лет подряд. У нее было пять сотен лифчиков на ее здоровенные титьки, она предпочитала черные. А вон Бонг-Бонг, сын Маркоса, теперь он поет. Сдается мне, он извращенец.
   – Это Джордж Гамильтон, – поправил его Криспин.
   – Не, я не о нем. Тот, с размалеванной физиономией, извращенец.
   – Гребаный Маркое, сам коротышка, а яйца что надо, – высказался Криспин.
   – Ага, – подхватил Дагоберто, – уж он-то пожил в свое удовольствие. Женщин перетрахал больше, чем Сомоса. Зачем только женился на такой корове? Да, он знал толк в жизни. Ты только погляди.
   – А теперь ему нужна специальная машинка, чтобы пописать, – вздохнул Криспин.
   – За все приходится платить, – подвел итог Дагоберто. – Тут уж ничего не поделаешь. Но пока конец не настал… Черт, этот парень здорово пожил. – Дагоберто отхлебнул шампанского, продолжая жевать креветку, потом оглянулся на молчаливого гостя и, спохватившись, пригласил его: – Поешь с нами, Уолли, это ведь в последний раз.
   Уолли Скейлс смотрел телепередачу, даже не присаживаясь. Покачал головой, поправил очки на носу, подошел к сервировочному столику и выбрал креветку с блюда, обложенного льдом.
   – Мы могли бы спасти Маркоса, но его время вышло. Даже нашему президенту пришлось смириться с этим. Но этот чертяка умел жить, что верно, то верно.
   – Вот я и говорю Криспину, – отозвался Дагоберто. – Никому не воспрещается наслаждаться жизнью, лишь бы твой народ не голодал. Но так, как поступил он… Забрать все деньги и вывезти их из страны – это позор. Вот, – с этими словами он вытащил из ведерка очередную бутылку шампанского и налил Скейлсу, – я тоже сейчас наслаждаюсь жизнью. Но это совсем другое дело. Быть может, я в последний раз ем такую еду. Еще несколько дней – и я снова буду в горах, жевать сухой паек и сражаться за свободу. – Он поднял стакан. – Быть может, я последний раз в жизни пью шампанское.
   – Так выпей побольше, – посоветовал ему Уолли Скейлс. – Покути последнюю ночку. Только не забудь заплатить по счету, когда будешь уезжать. – Он искоса поглядел на три мешка, лежавших на кровати – три полных и два пустых. – Сколько ты собрал, два с половиной миллиона?
   – Нет, Уолли, ровно два миллиона сто шестьдесят четыре тысячи долларов, – уточнил Дагоберто. – Хватит на один бомбардировщик. Хотя, может быть, нам удастся достать по дешевке вертолет. Мы предлагали сандинистским пилотам миллион долларов, если они угонят «Ми-24».
   – Кто же купится на это предложение! Они ведь понимают, что вы расплатитесь с ними пулей в голову.
   – Нет-нет, ничего подобного, Уолли.
   – Вы могли бы по дешевке получить за «Ми-16» полмиллиона. Знаешь где? У филиппинцев сколько угодно оружия и прочего дерьма. – Допив шампанское, Уолли Скейлс снова оглянулся на мешки с деньгами. – Не опасно ли оставлять их тут на ночь?
   – Мы готовы защищать их ценой собственной жизни, – произнес Дагоберто, гостеприимно приподнимая бутылку.
   Уолли Скейлс отставил свой стакан.
   – Ну, мне пора бежать. Позвони мне завтра из Галфпорта, прежде чем сядешь на корабль. Позвони по секретному номеру, а потом съешь кусочек бумаги, на котором он записан. – На лице полковника проступило тупое недоумение, и Уолли поспешил объяснить: – Это шутка, Берти, шпионский юмор. Всем известно, чем мы тут занимаемся. Кое-кто из местных никарагуанцев просто вне себя оттого, что ты не обратился к ним.
   – Я доверяю своим людям, – возразил Дагоберто, кивая в сторону Криспина. – Конечно, кое-кого из здешних я давно знаю, но люди меняются. Я знаю семью Криспина, знаю его преданность.
   – Фрэнклину ты тоже доверяешь?
   – Конечно. Что ему скажешь, то он и сделает.
   – А вот он не вполне доверяет вам. Что-то в вас его смущает.
   – Что, он сам так тебе сказал?
   – Он сказал, будто вы говорите только о Майами, какой это большой город, сколько там блондинок и все такое.
   – Фрэнклин?
   – Вот что я вам скажу. Во-первых, этот парень следит за вами. Я как следует присмотрелся к нему, он любит меня, как своего большого белого брата. Вам понятно, что я имею в виду? Этот парень предан делу, он может сидеть на хлебе и воде и не станет жаловаться. Во-вторых, вы не замечаете, насколько он одинок. По-моему, он заточил на вас зуб, ребята, и именно потому, что вы не обращаете на него внимания. Ясно вам? Позовите его в номер, налейте ему стаканчик. Это же не за ваш счет, Господи боже ты мой! Понятно?
   – Конечно, – ответил Дагоберто, пожимая плечами. – Что тут такого?
   Уолли Скейлс двинулся к двери, но приостановился, бросив прощальный взгляд на телевизор.
   – Знаете, что я заметил во всей этой филиппинской заварушке? Помните, с чего начался переворот? Я думал об этом еще вчера, когда узнал, что Джерри Бойлан был убит – прошу прощения, ликвидирован – в мужском туалете. Давным-давно, когда ирландцы взбунтовались против британцев – они называли это восстанием – Ирландская Республиканская армия захватила почту в Дублине. Это было в тысяча девятьсот шестнадцатом. А с чего начали филиппинцы, восставшие против Маркоса? Они захватили это чертово телевидение. Джентльмены, времена меняются, настала эпоха электронной связи. Теперь уже вам понадобится не видеокамера, а компьютер.
 
   Оставшись вдвоем, никарагуанский полковник и проживающий в Майами никарагуанец кубинского происхождения снова заговорили по-испански и продолжали пить шампанское, хотя о креветках почти забыли. Дагоберто хмуро поглядывал на экран. Ему показалось было, что все еще идет передача о семействе, правившем Филиппинами, но потом он сообразил, что уже началось «Колесо фортуны».
   – Думаешь, Фрэнклин что-то разболтал ему? – осторожно спросил Криспин.
   – Думаю, Уолли сочиняет, чтобы мы думали, будто ЦРУ следит за нами, – ответил Дагоберто. – Мне следовало сделать вид, что я оскорблен. Так и сказать: ты меня оскорбил, может даже, впасть в раж.
   – Оставь, – сказал Криспин, – в сегодняшней газете тоже пишут: интересно, попадет ли наша помощь «контрас» в руки патриотов-антикоммунистов или осядет на счетах в Майами? По мне, не стоит протестовать, пусть себе чешут языки.
   – Завтра я скажу ему, что он меня обидел.
   – Завтра тебе предстоит сказать Уолли совсем другое: «Меня ограбили!» Попрактикуйся, чтобы вышло с чувством. Вот так: «Этот сукин сын забрал все деньги!»
   Дагоберто задумчиво уставился в окно. Там, словно картина в раме, проступал в вечернем свете балкон стоявшего напротив отеля «Ройял-Сонеста».
   – Завтра Насио возьмет в аэропорту билет, заказанный на имя Фрэнклина Диоса, – рассуждал он вслух, – в девять десять он вылетит в Атланту, а оттуда – в Майами.
   – Насио с виду ничуть не похож на Фрэнклина.
   – Это не важно. Насио позвонит из Атланты, когда убедится, что самолет в Майами не задерживается. Перед самым вылетом.
   – Ты ему доверяешь?
   – Насио служил в гвардии, был моим адъютантом, до тех пор пока в тысяча девятьсот семьдесят девятом не перебрался сюда. Он вопросов не задает. Так, а в это же время Фрэнклин приедет в аэропорт, чтобы вернуть автомобиль.
   – Он не узнает Насио? – забеспокоился Криспин. – Вдруг они столкнутся лицом к лицу?
   – Они никогда не виделись. Насио родом из Манагуа. Отлично, Фрэнклин возвращается в гостиницу на такси, мы уезжаем на новом «мерседесе». А перед тем как отправить Фрэнклина в аэропорт, я позвоню Уолли и скажу, что он меня оскорбил.
   – Забудь об этом, ты что, с ума сошел? – возмутился Криспин. Он сидел в расслабленной позе, закинув одну ногу на подлокотник кресла. – Ты должен сказать ему только одно: мы спустились позавтракать, оставив Фрэнклина сторожить деньги, а когда мы вернулись, деньги исчезли, и «крайслер» тоже.
   – Я не стану говорить, что Фрэнклин отгоняет «крайслер» в аэропорт.
   – Матерь Божья! – воскликнул Криспин. – Ни слова не говори про аэропорт. Просто скажи: этот парень, которому ЦРУ так доверяло, взял деньги и «крайслер»! Вот что случилось, и теперь мы погонимся за ним.
   – Уолли спросит, где мы собираемся его искать.
   – Откуда тебе знать где? Ты в ярости, ты вне себя. Вот тут-то можешь впасть в неистовство. Скажешь Уолли, что мы ему еще позвоним.
   – А вдруг он вызовет полицию?
   – Пусть они ищут, нам-то что? Мы снова позвоним ему, когда Насио вылетит из Атланты, так? Он уже, можно сказать, будет в Майами. Скажем Уолли, что обзвонили несколько авиакомпаний, но они отказываются предоставлять информацию, так что пусть он сам все выяснит – потребуйэтого, – а ты позвонишь ему позднее.
   – В третий раз.
   – Да, ты же вне себя.
   – Откуда я позвоню?
   – Откуда я знаю, где мы будем к тому времени? Из гостиницы мы уже выпишемся. Наверное, мы будем в штате Миссисипи.
   – Я позвоню ему после того, как мы убьем индейца.
   – Вот именно.
   – Значит, я звоню Уолли в третий раз…
   – И он сообщает, что Фрэнклин вылетел в Майами.
   – А вдруг он еще не будет этого знать?
   – Будет-будет. Ты говоришь, что мы вылетаем вслед за ним, и вешаешь трубку. Вот и все.
   – Так, а теперь вот еще что: куда мы денем тело, когда убьем индейца?
   – Это что-то новенькое, – ухмыльнулся Криспин, – обычно ты предпочитаешь оставлять трупы на виду.
   – Надо решить, куда мы его денем.
   – Присмотрим какое-нибудь местечко. В лесу, в Миссисипи.
   – В машине останется кровь.
   – Запачкается эта машина – купишь новую.
   – Она стоит шестьдесят тысяч баксов. Криспин приподнял стакан, подождал, пока осядет пена, и отхлебнул шампанского.
   – Его надо убить. Почему тебя это так волнует?
   – Мне плевать на индейца. Мне его нисколько не жаль.
   – Так чего же ты переживаешь?
   – Я солдат. Это не то же самое, что убивать на войне.
   – Скоро ты уже не будешь солдатом, – улыбнулся Криспин. – Можешь считать, что с этого дня для тебя начнется новая жизнь.
   Дагоберто ненадолго примолк.
   – Нам понадобится лопата, – сказал он после паузы.
   – Зачем?
   – Зарыть индейца.
   – Зарыть надо только его руки и голову. Для этого лопата не нужна.