По слухам, даже кое – кто из дворян Лангедока осквернил свои гербы и по велению ересиархов присоединился ней. Взгляд герцога скользнул по правому крылу противостоящего войска. Там под синими выгоревшими полотнищами расположились те, кто принес Светлой Деве победу под Тулузой, лучшая часть ее солдат, многие из которых бились на ее стороне с самого начала мятежа.
Людовик посмотрел на дымы, поднимающиеся за спиной врага.
Бесполезные ухищрения: вражеские катапульты будут разбиты огнем ста с лишним пушек до того, как успеют выпустить первые снаряды.
И поймать в одну и ту же ловушку второй раз рыцарей не удастся: мощный резерв будет наготове и не даст окружить атакующих.
Видит Бог, сегодня Дьяволица пожалеет, что не умерла…
Затем, повернувшись, он обратил свой взор на тех, кому предстояло в этот день, вместе с ним защитить веру и Богом установленный порядок, кому предстояло развеять бесовский морок.
Сердце его невольно наполнилось радостью, потому что крестоносцев даже на первый взгляд было куда больше, нежели бунтовщиков.
В центре, на острие главного удара, стояли пришедшие сюда под его началом французские рыцари, сведенные в семь знамен.
Меньше четверти от того, что было полгода назад.
Пусть так, но зато они будут биться, как никто другой – их будет вести на битву месть и, видит Бог, им есть за что мстить. Почти у каждого из них погиб отец, брат, сын, у многих жены, сестры и дочери приняли мучительный страшный конец и позор, тысячекратно горший чем смерть.
Правое крыло составляли войска из земель Священной Римской Империи.
Всего двадцать тысяч всадников привел с собой император Карл, которого папа назначил командующим этим крестовым походом. Может быть, самым важным из всех, когда-либо происходивших.
Впереди конницы выстроилась пехота – отборные ландскнехты из Лотарингии и Баварии. На левом крыле выстроились посланцы южных стран. Ближе всех к магистру расположились гордые идальго Кастилии, Арагона и Леона в своих красно-желтых плащах. Они первыми откликнулись на призыв главы церкви, явившись почти все.
Чуть дальше позиции занимали итальянцы, которыми командовал сын неаполитанского короля. Рядом с ними выстроились семнадцать с лишним
тысяч вооруженных служителей церкви – монахов и кюре, предводительствуемые епископом Амьена. Тут же стояли английские конные лучники в зеленых кафтанах. Их длинные луки, метавшие стрелы за три сотни шагов, были готовы к бою, к седлам были приторочены секиры и тяжелые дубовые молотки – оружие, которое может показаться смешным тому, кто не видел: что можно таким сделать с человеком. Замыкали строй венгерские и хорватские всадники и легкая конница боснийских наемников – стратиотов. Тут же расположились немногочисленные посланцы польских и чешских земель – слишком поздно дошло на восточную окраину христианского мира известие о походе. Конницу прикрывала генуэзская пехота и швейцарцы вместе с уцелевшими французами. Даже византийский базилевс успел прислать почти тысячу солдат.
Людовик оглянулся. Позади него столпились знатнейшие люди Европы. Среди рыцарских шлемов с плюмажами белым пятном выделялась папская тиара.
Все глаза были устремлены на Карла IV Богемского. Можно было начинать битву.
Император поднял руку в латной перчатке, подавая сигнал и, повинуясь его жесту, десятки трубачей набрали побольше воздуха, готовясь трубить атаку. Не успели…
Единый вздох вырвался разом из тысяч и тысяч грудей, и следом за ним над станом крестоносцев взлетел оглушающий вопль безумного, отчаянного ужаса. Маршал почуял, как челюсть его безвольно обвисает, а волосы под шлемом шевелятся. Предательская слабость растеклась снизу живота по всему телу, он чудом удержался в седле. Ему показалось что земля и в самом деле разверзлась и Ад вырвался наружу.
Из-за спин врагов в небо взмыли и поплыли в сторону крестоносцев десятки громадных тварей самого отвратительного и устрашающего вида.
Обгоняя их, стремительно скользили по воздуху, набирая высоту, ширококрылые, когтистые нетопыри. За каждым тянулся густой дымный шлейф. Словно обезумев, первые шеренги рванулись назад, смешивая строй, вмиг закружился людской водоворот. Всадники заметались, пытаясь удержать напуганных коней, и вот уже конница сминает пехоту…
Не прошло и минуты, а войска уже не существовало. Жалкое человеческое стадо, обреченное на заклание и тщетно пытающееся спастись бегством, видел герцог сейчас перед собой.
Сражение, не начавшись, уже было проиграно бесповоротно. Но это было только начало конца. В первых рядах неподвижно стоявшего врага как по волшебству возникли непонятного вида сооружения на тележных колесах. Миг – и к испуганно мечущемуся человечьему скопищу, только что бывшему храбрейшей и лучшей в мире армией, понеслись сотни огненных стрел. «Летучий огонь»![40]
Прошло еще несколько мгновений, и среди отползающей назад в панике массы всадников и пеших, встали вихри бешено крутящегося багрового пламени. Вновь взлетел к небу тысячеголосый крик ужаса и боли, чтобы больше уже не смолкнуть; вторя ему, летел над равниной грохот множества взрывов. Нет, то не был обычный «летучий огонь» – тот, с которым ему приходилось сталкиваться раньше – просто потешный фейерверк перед тем, что он видит сейчас…
И одновременно над головами воинов Христа появились первые из крылатых порождений преисподней. И там, где пролетали они, люди падали, будто срезанные невидимым серпом. Вот от парящих в воздухе силуэтов отделились какие-то предметы, стремительно падая вниз. И там, где они достигали земли, вновь гремели взрывы…
…Словно обратившись в камень, смотрел он на невиданное зрелище – прямо на него катилось целое море бегущих.
Вся масса почти в сто тысяч человек не помнила уже ни о чем, движимая одним лишь слепым желанием спастись любой ценой. Кавалерия топтала оказавшихся на пути пехотинцев, артиллеристы бежали прочь от так и не сделавших ни единого выстрела орудий, а впереди всех, отчаянно хлеща скакунов, летела легкая конница.
Вновь прогремел гром, на этот раз – в небе. На месте одного из крылатых страшилищ, круживших над полем боя, расплывалось густое бурое облако, вниз сыпались какие-то ошметки. Еще один такой же нетопырь, летевший рядом, смятый и изуродованный, стремительно падал. Не долетев до земли футов сто, он рассыпался, и из его обломков вывалилась казавшаяся крошечной человеческая фигурка, смешно дрыгавшая руками и ногами… Но еще до этого Людовик Сентский каким-то образом догадался, что перед ним не крылатые демоны или иные живые существа, а поднятые неведомым ухищрением в небо изделия человеческих рук.
Но к чему эта запоздалая догадка, ведь все равно уже ничего не изменить… У подножия холма пробегали последние из крестоносцев.
Вражеская пехота медленно шла вперед, а с обеих флангов заходили кавалеристы Дьяволицы, которых было гораздо больше, чем казалось ему вначале.
«Вот и все…», – подумал герцог. Тяжкое безразличие бесповоротно завладело его душой. Слишком уж быстро и страшно все произошло, чтобы плакать или ужасаться по настоящему.
На холме рядом с ним уже не было никого; император, семь королей, дюжина герцогов и великих герцогов, папа, прелаты и все остальные, рангом пониже, неслись прочь во всю прыть, спасая свои жизни. Что ж, может быть их жизни имеют еще какую-то ценность, хотя бы для них самих. Но ему, графу де Мервье и владетельному герцогу Сентонжа, смысла дальше жить нет, коль скоро обречен на гибель мир. Он поднял глаза к небу. Летающие машины беспорядочно кружились, снижаясь, и явно стремились сесть в тылу у мятежников. Один из нетопырей вдруг завалился на бок и стремительно пошел к земле. Вот он рухнул туазах в ста от него маленькой кучкой мусора.
Драконы и змеи по-прежнему неторопливо, как облака плыли в вышине, но и они теряли высоту. Запоздалая усмешка тронула губы герцога. Помниться, лет двадцать назад в каком-то итальянском городке на его глазах сожгли портного, сделавшего из холста и ивовых прутьев крылья, на которых он сумел перелететь через городскую стену. Крылья тоже сожгли, предварительно окропив святой водой…
От уже недалекой массы наступающих отделилось семь или восемь всадников, резво поскакавших к холму, где он стоял.
Де Мервье почувствовал к этим людям почти благодарность. По крайней мере он сможет умереть, как воин.
Наставляя копье и подняв щит к забралу, Людовик, герцог Сентский и граф де Мервье, вице – канцлер и маршал все еще существующего Франкского королевства, дворянин в двадцати поколениях, светский брат Ордена рыцарей Святого Иоанна устремился в бой – последний в своей жизни.
* * *
Мир. Континент Аэлла. Атх. Эра Второго Поколения.
598 цикл, 1289 день.
Высший принял их, сидя в простом деревянном кресле, кроме которого, в маленьком прямоугольном зале не было ничего. За его спиной, на экране, занимавшем всю стену, в черной пустоте, среди звезд висел спутник системы раннего оповещения, покрытый множеством отростков-датчиков и оттого напоминавший морского ежа.
Если в опасной близости от Мира взорвется сверхновая, планета окажется заблаговременно извещена при помощи нуль-пространственной связи и гораздо раньше, чем смертоносные излучения достигнут ее поверхности, на их пути будет воздвигнут непроницаемый барьер поляризованного вакуума.
Непосвященному могло бы показаться в первый момент, что позади Высшего нет ничего, кроме космической пустоты. На противоположной стене в залитом перламутровом огнем пространстве плыл черный гладкий шар – такой же спутник, предназначенный для слежения за Солнцем. В их нестабильной Вселенной даже от родной звезды можно было всего ожидать.
Высший с благосклонно-равнодушным видом выслушал сначала доклад Таргиза, затем Зоргорна, не проронив ни слова и не задав ни единого вопроса. Некоторое время он о чем-то размышлял, словно забыв о стоящих перед ним подчиненных.
Наконец он спросил Таргиза: по-прежнему ли он уверен в правильности плана и не следует ли прямо сейчас двинуть находящиеся в распоряжении фактотума войска в Италию.
– Я думаю, Высший, что это было бы сейчас крайне нецелесообразно, —
чуть склонившись, ответил Таргиз. – Численность населения на полуострове сравнительно невелика, а точек перехода немного. Кроме того, перемещение больших масс войск через Альпы будет весьма затруднительно.
– Значит, ты продолжаешь считать, что Италию, как и восток Европы следует оставить на потом?
– Как и предусматривает принятый план действий, Высший.
– Хорошо, оставим это. Однако меня беспокоят вопросы более общего характера. Дело в том, что этот двойник вообще ведет себя не так как другие. Его степень автономности выше расчетной почти в два раза, а некоторые внутренние процессы ставят меня в тупик.
С некоторым недоумением Таргиз спросил себя – что за причина заставляет столь высокую особу интересоваться такими подробностями?
– Думаю, Высший, это несущественно. – Главное то, что данный фактотум уже обеспечивает бесперебойное поступление Сомы.
– Возможно, ты и прав, да и в конце концов, не я, а ты отвечаешь за успех осуществляемого. Можете идти, – Высший тяжело поднялся.
…По моему, он нами недоволен, – заявил Таргиз, когда они уже спустились на свой уровень.
– Высшие вообще редко бывают довольны чем-то. Таково уж их свойство, – ответил его собеседник. Если когда-нибудь ты станешь Высшим, ты тоже будешь недоволен своим бывшим Наставником.
Таргиз промолчал в ответ на эту странную шутку Зоргорна.
* * *
4 октября 1347 года. Герцогство Аквитанское.
Бордо.
…Мутящая сознание боль понемногу отпустила, став почти терпимой. Правда, каждое движение отзывалось жгучей волной по всему телу, но это уже ненадолго… Держась обеими руками за каменный парапет, Бертран де Граммон осторожно поднялся на ноги, едва не поскользнувшись при этом в луже собственной крови, растекшейся на выщербленных плитах. Отсюда, с центральной башни аббатства Сен-Анри, можно было без труда разглядеть весь Бордо. Город, где ему суждено умереть.
Множество домов полыхало, исходя струями сизого и черно – смоляного дыма, по улицам метались жители, стремившиеся отстоять свое добро от огня, бестолково носились взад-вперед всадники. Кое-где еще дрались в окружении последние защитники города, но большая часть его была в руках мятежников, вовсю разносивших лавки и зажиточные дома, тащивших за волосы истошно орущих женщин, на ходу сдирая с них одежду.
На середине Гаронны качались корабли, торопливо ставившие паруса, к ним спешило множество рыбачьих баркасов, забитых людьми. С берега суденышки осыпали стрелами
Де Граммон облизнул бескровные губы. По крайней мере хоть кто-то из его товарищей спасется. Быть может, они доживут до лучших времен, если те, как хочется верить, все же наступят.
… Яркое пламя взметнулось над тесовой кровлей городского рынка
«Что, интересно, там так хорошо горит: дрова или сено?», – подумал граф, бессильно опускаясь на каменный пол. Мельком он подивился неуместности этой мысли.
Гулкий удар эхом пронесся внутри башни, за ним еще и еще.
Приподнявшись (боль снова напомнила о себе), де Граммон осторожно выглянул в амбразуру. С десяток человек, притащив откуда-то бревно, колотили им в дверь башни. Весьма глупо с их стороны: ее – сбитую из дубовых брусьев в человеческую руку и окованную добрым железом, сокрушит разве что настоящий таран.
Граф усмехнулся. Эти скоты должно быть, весьма злы на него. Еще бы – его путь сюда можно вполне проследить по их трупам.
Память его вернулась к первым дням после Тулузы, наполненным тяжелым беспросветным отчаянием, которое бессильны были разогнать и вино, и азарт яростных коротких схваток на всем пути сквозь Лангедок, охваченный новой катарской смутой. Пути на запад, к морю, где, как говорили, собирается новая армия.
Его «копье» шло к Бордо вместе с другими уцелевшими, вбирая в себя разрозненные жалкие группки рыцарей – остатки уничтоженной армии. По двое, по трое, зачастую без коней, а то и без оружия с кое– как перевязанными ранами и погасшими взглядами.
Спустя десять дней они вступили в город, где не было уже никакой власти: сенешаль, узнав о гибели короля, под покровом ночи бежал морем в неизвестном направлении, погрузив на корабль все золото и серебро, до которого только смог добраться.
Но даже самое глубокое горе не может длиться вечно, и даже после самого тяжелого поражения неизбежно приходит желание вновь бороться и побеждать.
Постепенно возрождалась надежда в опаленных отчаянием людских душах – большая часть французской земли по прежнему сохраняла верность пусть и погибшему государю, еще держались многие города и замки.
Они укрепляли городские стены, сколачивали новые отряды, обучали приходивших к ним добровольцев, пусть немногочисленных, но являвшихся ежедневно. Шарль Алансонский, взявший на себя обязанности коменданта, рассылал гонцов, стремясь собрать как можно больше людей.
Затем пришло окрылившее сердца известие о призыве святейшего папы.
Кружным путем через испанские земли, минуя враждебные земли юга, все кто мог отправились к Авиньону.
Бертрана не было в их числе – открылась одна из старых ран.
И вновь потянулись дни, полные тревожного, мучительного ожидания, когда надежда и вера сменялись безнадежными предчувствиями.
А потом пришла весть об ужасной судьбе, что постигла крестовый поход, о гибели лучших рыцарей Европы и, наконец, самое страшное известие – что сам папа в руках еретиков и Авиньон предан огню. Этим чудовищным известиям немыслимо было верить. Тем более, сопровождались они совсем уж бредовыми россказнями о драконах, метавших с неба начиненные порохом снаряды, и громовых стрелах, уничтожающих все в десятке шагов вокруг.
Но потом, когда в Бордо появились первые беглецы из-под святого града, все это оказалось страшной правдой.
…И вновь потянулись дни, наполненные одним только ожиданием конца.
Наконец у стен города появился враг. Не сама Дьяволица – всего лишь кто-то из ее подручных, чье имя они слышали впервые.
На военном совете командиры разрозненных отрядов единодушно согласились, что защищать город нет смысла. Было решено сесть на суда и отплыть в Арагон, Англию, или Нормандию – чтобы продолжить борьбу.
Но они опоздали – той же ночью городская чернь вместе с частью гарнизона открыла ворота врагу.
Долгие часы шел бой, когда немногочисленные заслоны прикрывали садящихся на корабли товарищей, отбивая натиск врагов, яростно лезущих вперед, словно их подгонял сам Сатана.
В схватках на узких улицах припортовых кварталов он потерял всех своих людей. Тело последнего из них – его оруженосца Дени Суастра, лежит сейчас внизу, у подножия винтовой лестницы, со стрелой в горле.
Взгляд графа упал на валявшуюся рядом секиру, вернее на то, что осталось от нее. Одно из лезвий было напрочь снесено, другое раскололось по диагонали, обломившись вместе с половинкой обуха. Оружие, пронесенное его предками через сотни лет и сотни сражений, не раз дарившее смерть аварам и саксам, кельтам и норманнам, грекам и арабам, оружие, еще, быть может, успевшее напиться крови последних римских легионеров, было мертво.
А совсем скоро умрет и его хозяин, последний в роду, чью жизнь оно как и гласило предсказание, сегодня спасло, приняв на себя удар двуручного меча, и оказавшийся роковым для древней стали.
Из распахнутого люка поднялся легкий дымок. Похоже, потерпев неудачу с дверью, его решили поджарить живьем. Бертран вновь посмотрел вниз. Так и есть: наскоро разведя во дворе костер, осаждающие принялись кидать горящие поленья в крохотное слуховое оконце у самой земли.
«Что они делают?! – с отстраненной тревогой подумал де Граммон. – Там же по…»
…Оглушительный грохот потряс гибнущий в огне и крови Бордо. Ввысь взмыли балки стропил, камни, человеческие тела. Обгоняя их, унеслось в прозрачное синее небо рыжее, дымное пламя. Затем остов башни, срезанной взрывом наполовину, треснул по всей длине и осыпался вниз бесформенной грудой камня.
* * *
7 октября. Средняя Шампань.
– Папа, папа, я хочу есть!
– Потерпи немножко, Жан, скоро уже…
– Но я устал, я больше не могу! – канюча, повторял ребенок.
Не обращая внимания на плач сынишки, Жорж Кер поправил меч и продолжил толкать тележку, на которой разместились дочери. Старшая с обмотанной тряпкой вывихнутой ногой сидела, нахохлившись, как воробушек зимой, сжимая в грязных ручонках тряпичную куклу. Рядом, на тощих узлах прикорнула младшая. Слава Богу, что есть эта тележка, иначе что бы он делал?!
– Папа, папа, я сейчас умру, я не могу идти! – вновь заголосил Жан.
В досаде Кер хотел дать ему подзатыльник, но только махнул рукой.
– Давай, я его понесу, – предложила молчавшая дотоле спутница.
– Ты уже несла, хватит с него! – буркнул Кер. Иветта молча пожала плечами.
… Мимо них проследовала молодая пара. Исхудавшая юная женщина, чьи длинные густые волосы посерели от пыли, неловко сидела в седле, водруженном на спину худой старой клячи, которую вел в поводу бородатый парень в кольчужной куртке.
– Потерпи, Хелен, еще дня три от силы, и будем в Германии, – приговаривал он.
– Сил уже нет терпеть, Филипп… – еле слышно отвечала девушка.
Завистливым взглядом бывший капитан проводил путников.
«Тоже мне – сил нет у нее терпеть! А ведь не свои ноги бьет, между прочим. Вон, Ив от самого Парижа пешком прошла и не жалуется, небось! Погоди, не сегодня завтра падет твоя коняга – и что тогда?»
Сколько уже дней они бредут вот так, среди толп беженцев, на восток, в Лотарингию?
Путь их пролегал через разоренные мятежом земли Шампани и Орлеана.
Люди брели по дороге, волоча за собой убогий скарб, неся на руках детей, ведя измученную скотину.
В этой толпе все перемешалось: знатные в дорогих одеяниях, монахи и монашки, горожане и даже крестьяне и бродяги оборванцы, которым победа Девы не сулила как будто ничего плохого. И под слоем пыли уже нельзя было разглядеть – кто господин, кто слуга. На лицах не было ничего, кроме бесконечной усталости и отчаяния.
Они шли, а справа, и слева, и позади в небо поднимались столбы густого дыма. Там кто-то жег деревни. По бокам тракта валялись опрокинутые брошенные телеги и фургоны, разбросанное барахло, на которое уже никто не зарился – даже золото сейчас потеряло свою ценность, и за золотую брошь нельзя было купить ни козу, ни хотя бы курицу.
На привалах почти не разговаривали, тишину нарушал только плач голодных детей, да крики спящих, которых мучили кошмары от пережитого. И после каждой ночёвки на земле оставались неподвижные остывшие тела. Умерших даже не забрасывали землей.
…Известие о полном разгроме королевской армии догнало Кера, когда он был в дороге уже дней шесть. Оно так его потрясло, что целых двое суток он безвылазно сидел в полуразвалившейся халупе на заброшенной пасеке, не зная, что ему делать дальше и, временами, проклиная себя за опрометчивое решение. Но, как бы там ни было, возвращаться к Светлой Деве было уже поздно, и он продолжил путь к родному дому, даже не зная, что станет делать, когда вернется.
Путь его по стране, погружающейся в хаос и безначалие, оказался долгим и кружным. Приходилось то обходить вновь и вновь вспыхивающие очаги мятежа, то прятаться от рубящих направо и налево рыцарей. Он брел лесными тропами в подозрительных компаниях, пристраивался к караванам, плыл по реке на переполненной барке, отдав за проезд последние оставшиеся у него деньги. Он делил ночлег и хлеб с мужиками и пил с ними за полную победу Светлой. Две недели он просидел, каждое утро ожидая, что его на всякий случай повесят, в тюрьме крошечного городка на юге Иль-де-Франса, куда его упрятал как подозрительного бродягу местный прево. К счастью, его узнал один из прежних сослуживцев. Вернув оружие, его вытолкали за ворота – городок и так был переполнен отступившими из Пикардии войсками.
…До Парижа он добрался спустя неделю после того, как стало известно о гибели крестоносцев.
У распахнутых никем не охраняемых Нормандских ворот он первый раз наткнулся на мертвые тела: старик, задравший к небу окровавленную седую бороду, и юная девушка, почти ребенок, вцепившаяся окоченевшими пальцами в завернутый подол… В двух десятках шагов лежали навзничь два маленьких мальчика с размозженными головами – видно их убили, когда те пытались спастись бегством. При мысли, что, быть может, вот так же лежат в грязи его жена и дети, уставившись в небо остекленевшими глазами, боль и ярость заполнили его душу.
В пустом разграбленном доме он нашел забившихся в подпол испуганных голодных детей, с ужасом взиравших на его косматую бороду и лохмотья, на все его вопросы отвечавших только плачем. Потом он тщетно пытался выяснить у не менее перепуганных соседей – где его жена. Они смогли только рассказать, что накануне случившейся несколько дней назад большой резни между ополченцами и наемниками, она отправилась навестить родню в предместье Монмартр.
Пока Кер отчаянно метался по городу, пытался выяснить хоть что-то о судьбе Мари, в Париже вновь начались уличные бои, и он понял – надо бежать, иначе и он, и дети погибнут вместе с этим городом, на который, должно быть прогневался Господь…
Погрузив в найденную возле недостроенной церкви тележку скудные остатки имущества, без всяких угрызений совести прихватив кое-какое добро из оставленных хозяевами домов, и посадив поверх него детей, он вышел из Турнельских ворот вместе с толпой таких же бедолаг. Вечернее небо позади них уже было подсвечено багровыми отсветами пожаров.
Тут он и встретил Иветту. Измученная, босая, в разодранной одежде, со следами побоев на лице и кинжалом за поясом, на котором засохла кровь, она подошла к его тележке, и сорванным голосом назвала его имя. Затем молча взяла за руку пугливо прижавшуюся к ней младшую девочку и пошла рядом. С тех пор уже почти две недели они идут вместе…
Кер не спрашивал, почему она покинула победоносное войско своей
прежней повелительницы и что пережила до того, как они встретились. Да и вообще за все это время они вряд ли перемолвились сотней слов. Ночами они лежали обнявшись, согревая друг друга – ни на что большее не хватало уже сил, да и не думалось об этом…
…С ними поравнялся еле держащийся на ногах старец, одетый в рваное рубище. Сквозь дыры в нем на пергаментно-сухой грязной коже явственно виднелись отметины кнута и раскаленного железа.
Он что-то бормотал, мелко тряся головой. Жорж Кер невольно прислушался.
– Воцаряется ересь и безбожие, церковь пала, умолкают уже последние голоса праведников, ликует Сатана и не будет Армагеддона, ибо не найдется воинов, готовых стать против врагов господних. И будет война длиться семижды по семь лет, а потом еще столько же, и будет мор и глад, и уцелеет один из десяти, и будут молить о смерти они, ибо муки нестерпимые примут. И бесы воцарятся на земле, и будут дань с людей собирать, но не хлебом и златом, а кровью и телом их и детей их…
При последних словах Ирен – старшая дочь, испуганно повернулась к отцу, словно прося защиты.
– Шел бы ты отсюда, – с усталой злостью бросил Кер старику, – и без тебя тут…
– Трава станет черная, реки потекут горькие, оборотни выйдут из лесов и начнут пожирать людей, – монотонно бормотал тот, словно бы не слыша обращенных к нему слов. Кер не удержался, чтобы не выругаться вполголоса, и ускорил шаг, оставляя дряхлого безумца позади.
– Города будут стоять пустые и разрушенные, а деревни мертвые и безлюдные… – донеслись до него последние слова жутких пророчеств.