Пустая гора получила имя из-за в изобилии пронизывающих ее толщу пещер, причем кое кто утверждал, что они тянуться на множество дневных переходов во все стороны, и доходят едва ли не до моря. На горе этой в давние времена было сразу несколько языческих капищ, весьма почитаемых идолопоклонниками, и даже после крещения простоявших довольно долго. Если верить древним преданиям, именно тут старые волхвы учили своих преемников всей своей богопротивной премудрости, и посвящали в служение, а колдуны собирались на свои радения.
Упоминались в этой связи, конечно и пещеры, и рассуждения о целых подземных городах, куда ушли последние язычники, и где ныне обитают лишь их неприкаянные души, были отнюдь не самыми жуткими. Правда по большей части, россказни эти исходили от людей, которые сами ничего подобного не видели, но что было известно точно – в этом лесу, случалось, пропадали отправившиеся по ягоды и грибы дети, и скот. Хотя виной тому могли быть и обычные волки или медведи.
Что во всем этом истина, а что – досужие вымыслы, сказать с точностью никто не брался, но дурная слава этих мест заставляла избегать их не только купцов, в прежние времена без крайней нужды старавшихся избегать лесных дорог (те, кто этим пренебрегал, иногда бесследно исчезали), но, что похоже, подтверждало что дело и впрямь нечисто – и разбойников. Вчера Агнешка рассказала о случившемся на ее памяти, всего лет пять назад, когда тут попытались обосноваться какие-то пришлые лихие люди, вроде бы даже из самой Валахии. Вскоре, на лесной опушке, пастухи обнаружили одного из них – здоровенного, громадной силы и роста молодого мужичину, увешанного оружием. Голова и борода его стали белыми как снег от пережитого неведомого ужаса, лишившего его в одночасье и речи и разума. Он только что-то бессмысленно лопотал, время от времени закрывая лицо руками.
Как бы там ни было, все сходилось на том, что Старый лес – место недоброе, и лучше держаться от него подальше.
По еле заметной тропинке они въехали в Старый лес. Пока ничего страшного Матвей не замечал. Среди невысоких сосен и елей попадались покрытые нежной весенней листвой осины и березы. На нечасто попадавшихся лужайках росли яркие цветы. Встречались и следы человека, и домашней скотины.
Один раз из под копыт коня Владислава взлетела куропатка.
– Ах, черт! – ругнулся он, – ужин упустили!
– Не к ночи, не к ночи, – пробормотал Матвей, украдкой перекрестившись.
Лес становился все глуше, мрачнее.
Ветер шумел в ветвях сосен и буков, старые деревья тяжело скрипели. Тогда казалось, будто по лесу бредет нечто невообразимо огромное и злое. Остальное дорисовывала богатая фантазия и, несомненно, страх.
– Тяжело стало идти, – молвил силезец, когда уже не в первый раз им пришлось огибать поваленное старое дерево, – Так точно завязнем здесь.
Лес был совсем дикий и, временами, почти непроходимый. Под копытами коней лежал сплошной ковер из прелых листьев, хвои, трухлявых стволов, поросших густым мхом. Путаница ежевичных кустов и папоротника окаймляла редкие полянки.
Быстро темнело, золотистые пятна пробивавшегося сквозь полог леса заката только усиливали темноту, сгустившуюся под деревьями.
– Ночь скоро, – тихо прошептал Матвей, – в такое время только и жди нечисть разную…
– Не знаю, может, здесь и водиться какая-нибудь нечисть, – Владислав почесал затылок, – Только скажу тебе вот что. Случалось мне забираться в места и поглуше, и с очень дурной славой, и ничего такого вроде не попадалось…
– Тут остановимся, – сообщил Владислав спустя пять минут, выехав на небольшую полянку. Ты собери тут костер, а я проверю, что тут вокруг.
Он скрылся за деревьями.
Оставшись один, Матвей сразу почувствовал себя весьма неуверенно.
Красный закат тлел где-то на горизонте, за деревьями, почти не давая света.
Вышедшая из облаков почти полная низкая Луна словно бы сделала лесной мрак еще более зловещим. Ее мертвенный свинцовый свет только сгустил черные тени. Между сосновыми и еловыми ветвями колыхались белая дымка тумана.
Вскоре солнце и вовсе скрылось, и на лес свалилась черная, как смола, ночь. Но не долго она довлела над миром. Яркие звезды засияли на небе россыпью только что выбитых талеров. Сумрачный свет луны, воцарившейся на небе, заливал обступившие его черные деревья.
Владислав все не появлялся, и Матвей начал не на шутку тревожиться, прислушиваясь к лесным шорохам.
Внезапно сердце его тревожно сжалось.
Как будто… Человек, высокий и худой, стоял у дерева, прижимаясь к стволу.
Нет это тень. Одна из многих.
Но вот одна из теней двинулась к нему. Матвей похолодел. Шепча молитвы, он схватился за меч. Но тень так же бесследно исчезла, как и возникла. Наверное, он принял за движение игру лунных отсветов.
– Тьфу, мерещится! – буркнул русин.
Да в следующую секунду так и застыл, не в силах сдвинуться с места.
Всю свою не очень долгую жизнь Матвей совершенно справедливо считал себя храбрым человеком, и, по молодости лет не очень-то страшился смерти… Но то, что он увидел, лишило его в мановение ока и всего его немалого мужества, и даже мысли о сопротивлении. Кошмарные, непредставимо чудовищные твари, словно извергнутые ночным сумраком, немо обступили его. Прямо напротив него стоял огромного роста, намного выше любого, даже самого высокого человека, уродливый обезьяноподобный козел. Рядом с ним стоял некто, одетый в подобие монашеской сутаны из гнилой рогожи, из-под низко надвинутого капюшона которой виднелся смутно белеющий череп. В руках «оно» держало косу.
Сбоку к Матвею заходило существо, могущее быть только восставшим из могилы мертвецом, распространявшим вокруг себя запах разрытой земли и гнили. Из провала рта свисал длинный, сочащийся гнусной слизью язык, слегка фосфоресцирующий в темноте. При свете луны можно было различить торчащие из гниющей плоти кости. Перебивая запах псины, тухлого мяса и еще чего-то не менее мерзкого, в воздухе явственно чувствовался серный дымок. Глаза гигантского козла горели тусклым, мертвенным, нелюдским светом, подобному тем огням, что горят над болотами и кладбищами.
Эти полные багрового огня глаза буквально парализовали Матвея, и рука его, вскинутая было для крестного знамения, безвольно упала. Все кончено, он погиб. Сатана послал своих слуг, дабы уничтожить жалких смертных, пытавшихся помешать его делам… Владислава они уже растерзали. Теперь его очередь.
– Господи, прости мя и помилуй! – обреченно пробормотал Матвей.
Черный козел (или сам Дьявол?), загоготав, указал дланью, в которой был зажат кривой меч, прямо на Матвея. Твари ответили утробным воем. Русин обратился в кусок трепещущего живого студня.
Сейчас клыки вурдалаков сомкнутся на его горле, и он рухнет, залитый кровью. И не было сил даже закрыть глаза, чтобы не видеть свою смерть.
Козел вдруг крикнул человечьим голосом, и то был крик боли и недоумения. Из его широкой груди торчало лезвие рогатины.
– Весело у вас тут! – проревел знакомый голос. – Никак с ярмарки, из балагана уродов сбежали и заблудились?!
Козел лишь бессильно заскулил, нелепо дергая когтистыми лапами. Не прошло и мгновения, как та же рогатина воткнулась в шею двуногому волку, просадив ее насквозь. Тяжело захрипев, волк рухнул на упавшее за секунду до того на землю тело рогатого урода.
Явно не ожидавшие отпора с тыла, адские существа пришли в себя только после того, как та же участь постигла тварь в саване с косой, причем чмокающий звук стали, входящей в живую плоть, свидетельствовал, что оная тварь состояла отнюдь не из одних костей.
Пришедшие наконец в себя твари, закричав в разноголосицу и завыв, скопом кинулись на Владислава. Метнув рогатину, как копье, в ближайшую к нему жуткую образину, Владислав мгновенным движением выхватил меч и одним броском оказался позади нападавших. И прежде чем те успели, мешая друг другу, развернуться в его сторону, двое из них уже рухнули на землю со смертельными ранами.
Против силезца осталось еще двое: бледные призраки в болотно-зеленых одеяниях, однако они, выкрикнув несколько весьма человеческих слов, которые, по поверьям, должны как раз отгонять подобные создания, кинулись бежать в разные стороны, тут же исчезнув во мраке.
Тяжело дыша, Владислав оперся на рогатину, выдернутую из груди мертвеца (теперь уже дважды мертвеца, наверное).
– Ей, надо же! – он вытер струившийся со лба пот, – косу прихватил, еще бы котел со смолой…
Матвей стоял, пошатываясь, и зубы его неудержимо выбивали крупную дробь. Ком в горле не давал выдавить не слова.
– Ээ, что ты, что ты, – Владислав поднялся, взял спутника за плечи, сильно встряхнул. – Неужто испугался? Это ж ряженые. На вот, выпей, – он сорвал с пояса флягу.
– Ты…ты жив, Владислав, – бессвязно забормотал Матвей, – сквозь все еще сдавливающий грудь стальной обруч, – Сла-ава Богу, ты жив!!
Потом Матвей, не сдерживаясь, разрыдался, осознав наконец все. Лужица у его ног исходила паром.
– Да посмотри, – Владислав наклонился к мертвецу и потянул за одеяние. Ветхая ткань порвалась, и в руках Владислава оказался кусок савана с изображенными на нем черепами и костями скелета, – всего-то. А вот, – он пнул ногой сумку, из нее выкатились куски гнилого мяса, – для запаха.
– У того, с рогами… глаза светятся, – пробормотал Матвей, тщетно пытаясь подавить рыдания.
– Не вспоминай, а то совсем раскиснешь, – прикрикнул силезец. – Всего и дел-то – два красных стеклышка, да свечка внутри.
Схватив страшилище за рога, он с силой рванул на себя. Косматая шкура сошла с него, как перчатка. Перед ним лежал здоровенный кряжистый мужик с короткой густой бородкой.
…Рыдания продолжали душить Матвея, и чем дальше уходил ужас перед мнимыми бесами, тем сильнее рвали его сердце обида и стыд.
Владислав поднял с земли кривой выщербленный ятаган.
– Вроде египетский, надо ж, и откуда взял, – буркнул он, засовывая оружие за пояс. – Пошли быстрее.
Матвей словно не слышал обращенных к нему слов, пытаясь справиться с неудержимо текущими слезами.
– Ну что ты, – ласково приговаривал Владислав. Он еще не заметил лужу.
Рыдания продолжали душить русина.
– Да что ты визжишь, как будто шило тебе в дупу загнали! – взревел вдруг силезец, потеряв терпение, – Двое сбежали, что если они других приведут? Ну, пошли живо! – он рывком поволок Матвея прочь.
У дерева оба их коня переминались с ноги на ногу, у их копыт валялся труп в обычной человеческой одежде.
– Быстрей уходим, штаны потом переоденешь.
…Путники гнали лошадей так быстро, насколько это можно было в глухом ночном лесу. Владислав насторожено поглядывал по сторонам, Матвея все еще трясло.
– На счастье, я сперва услыхал их разговор, а уж потом всё увидел… – бурчал Владислав. – Они решили, что ты один, а второй конь – заводной… Вообще – то, я так понял, что они выскочили на нас случайно. Да и вообще, они ломились через лес, словно табун чертей! И как ты их не услышал! – силезец весело рассмеялся. Нет, а все-таки хорошо, черти, придумали! – ведь это каким богохульником надо быть, и вообще… Сколько лет на большой дороге работал, а ведь не додумался до такого, – с оттенком уважения произнес он. Как просто: если и успеет кто сбежать, так ведь точно ума лишится! Да и кто поверит? Да… А может быть… все рассказы о нечистой силе вот от такого и идут? А?
И он вновь негромко засмеялся.
* * *
Мидр. Континент Аэлла. Атх.
599 цикл Эры Второго Поколения, 189 день.
– Где-то имеется источник возмущений. Характеристика сигнала: постоянный ровный, не очень интенсивный, точечный. По всей вероятности единственный. Так полагает уважаемый Хикари Ишира. А он редко, очень редко ошибается…
Наставник прошелся из угла в угол, поднял усталый взор на Таргиза. – Постоянный, ровный источник возмущения – повторил Зоргорн. – Ты знаешь, я всегда доверял мнению Хикари, как лучшему аналитику, но в данном случае я убежден, Хикари – сан ошибается, потому… – он помедлил – потому что такие источники просто не могут появиться в данном месте и в данное время. Теоретически мысленный контакт с ней мог бы установить достаточно мощный сенситив. Но на практике это потребовало бы слишком много совершенно фантастических допущений. Кроме того, совершенно невероятно, чтобы какой угодно сенситив смог настолько подавить волевые качества фактотума.
– Но тем не менее, результат налицо. Что будем делать?
– Что касается меня, – вступил в разговор Эст Хе, – я понимаю прекрасно, что свернув операцию мы понесли бы значительный ущерб в будущем. Если бы это зависело от меня, я бы отдал распоряжение закольцевать на нее всю получаемую Сому; даже воспользовался бы резервами. Было неясно – искренне ли он так думает, или ему сейчас просто хочется поддержать Наставника.
– Это не мне решать, – тяжело вздохнул Зоргорн, – я не Высший. Как бы то ни было, если не удастся предъявить реальных доказательств, что она вновь может стать управляемой, то всему конец…
Таргиз только теперь осознал все значение произнесенных вслух слов. И ему стало вдруг очень неуютно здесь, в этом залитом холодноватым светом круглом зале.
– Мои обязанности заставляют меня отлучиться, – бросил Таргиз, и повернулся к дверям, за которыми его ждал извилистый коридор операционного уровня.
На некоторое время он остановился у входа в один из рабочих залов. На противоположной стене сияла, переливаясь ровным зеленым светом, карта полушарий планеты. Одной из множества Земель среди бесконечного числа похожих и непохожих на нее; одной из тех, что доступны им.
Экран мигнул, и на месте прежнего изображения возникло иное, напоминающее разлохмаченный клубок.
Тысячи и тысячи тонких нитей разной длинны, отходящих друг от друга. Иные из них имели ярко розовый цвет, другие – синий, или бледно голубой. В некотором количестве присутствовал и зеленый цвет. Но больше всего было серых и черных. Розовые обозначали миры, ставшие источниками Сомы, оттенки синего – те, откуда приток живительной субстанции происходил только от случая к случаю, зеленые – те, откуда это было можно сделать.
Сома… Хлеб, вода, кровь Мидра, основа его существования… Иссякни вдруг ее поток, – Таргиз поежился от этой мысли, – и всем им предстоит скорый и мучительный конец…
Сидевший в мягком серебристом кресле перед экранами человек не глядел на экран, весь поглощенный происходящим на летящей перед ним доске для игры в амарунг.
Одна из разноцветных фигурок, висевших над ней, переместилась… Его невидимый партнер находился, может быть, за соседней стеной, а может – на другом конце Мира. Но ему было все равно. А если потребуется вдруг вмешательство оператора, следящие за потоком Сомы «модули» немедленно подадут сигнал.
Все как всегда, ничего не происходит. Всего лишь мелкий сбой в отлаженном механизме. Но грозящий обернуться для одного из повелителей Вселенной катастрофой.
[56], так что Матвей, уже порядком поднаторевший в этом языке, ничего не смог понять. Гнусная ухмылка тут же сошла с лица вожака, и он, угодливо поклонившись, убрался прочь вместе со своей шайкой.
…Путники добрались до Майнца. Город представлял из себя вполне жалкое зрелище, но избежал, как и окрестности, участи многих других. Невредимыми остались и трактиры с постоялыми дворами.
Тут они решили передохнуть (вернее, так решил Владислав).
Выбранный ими кабак явно знавал и лучшие времена. На стене у двери, можно было хорошо различить рубленные следы секир или алебард, на каменном полу – след костра. Но посетители были, и немало; видно и еда кое-какая имелась в округе, и деньги водились у здешних жителей.
Их встретил трактирщик с ухватками висельника, тем не менее довольно вежливо осведомившийся – чего они желают.
– Жрать хочется, – Владислав с наглой миной похлопал себя по животу, – уже брюхо подводит. Так что, стало быть, не зли нас, а быстрее неси, чем вы там травите гостей!
(Вообще, как заметил русин, в землях латинян чем наглее держишься, тем больше тебя уважают, и никакого вежества между простыми людинами и теми, кто выше быть не может).
– А что изволите кушать?
– Всего и побольше! – рявкнул Владислав.
Лях бросил на стол два серебряных гроша. У трактирщика тут же загорелись глаза.
После более-менее сытного ужина, состоявшего из жилистой дикой утки, и овощной похлебки, в которой эта утка варилась (Владислав проворчал, что прежде за эти деньги можно было купить чуть ли не свинью с поросятами), хозяин подвел к ним бедно одетую девушку с изможденным лицом.
– Господа! – высокопарно произнес он, – Не хотите ли всего за полталера отведать прелестей настоящей герцогини?
Несчастная вдруг кинулась на трактирщика, пытаясь выцарапать глаза.
– Негодяй! – кричала она, – Будь мой отец жив, тебя, мерзкого ублюдка посадили бы на кол, заживо сожгли за одно только прикосновение ко мне!!
Потом выкрикнула еще что – то о загубленных братьях и женихе.
Ударом кулака повалив ее на пол, хозяин завернул ей подол, и тут же принялся остервенело насиловать ее, под одобрительные выкрики и подначки собравшихся.
Силезец не успел уследить за компаньоном, лишь схватил воздух, где секунду назад сидел Матвей. Через какое-то мгновение русин опустил свой меч на шею трактирщика.
– Сдохни, падаль! – выкрикнул он, воздев кверху окровавленное острие.
На Матвея бросились сразу человек шесть, и тут бы и окончился его путь, если бы клинок в руке Владислава, описав немыслимую дугу, не снес самому смелому, уже поднимавшему над головой ржавый топор, кисти обеих рук. Остальные, как шакалы, отпрянули прочь, и тут с тылу на тех набросились другие, дотоле жавшиеся к стенах. Должно быть, холуи здешнего хозяина успели нажить себе врагов.
Владиславу пришлось сперва вступить в настоящую схватку с Матвеем, всерьез настроенным продолжить драку, а потом бежать со всех ног из заведения, где вспыхнула настоящая резня всех со всеми. Последним, что поляк видел, покидая ставший таким негостеприимным трактир, был одноглазый верзила, сладострастно кромсающий бердышем опрокинутого на стол противника.
Уже за воротами города Матвей обругал Владислава за то, что тот не дал ему вытащить девушку, а Владислав Матвея – за то что встрял не в свои дела, и вполне возможно – повесил им на хвост дружков трактирщика.
– Забыл, зачем мы идем? – рявкнул он напоследок. Дела поважнее есть, чем девок всяких выручать. К любому городу подойди, да в ров загляни – там таких валяется черте сколько!
Майнц оказался последним, хоть сколь-нибудь пригодным для жизни местом. Дальше они шли не ночуя под крышей, и даже огонь разжигали только днем, чтобы не привлекать внимания. Тем более, что им пару раз встречались следы расправы с теми, кто этим правилом решил пренебречь. День ото дня настроение путников становилось все мрачнее.
На четвертую ночь после Майнца, к месту, где они остановились на ночлег, и только-только закончили приводить в порядок лошадей, вышел человек.
В последних отсветах заката его вполне можно было принять за восставшего из гроба мертвеца. Худой, с туго обтянутым бледной кожей лицом, глубоко ввалившимися глазами, в каких-то невообразимых отрепьях.
Даже тяжелый дух, который бродяга распространял вокруг себя, отдавал разрытой могилой.
В руках он, однако, крепко сжимал арбалет, совсем даже новый, немногим хуже генуэзского, который при его появлении невольно нашарил Владислав. Он не был взведен, но стрела была вставлена в зажим. Именно стрела, а не обычный болт. Длинная, тяжелая, с игольчатым граненым наконечником: кольчугу пройдет как нож масло, а человека без доспехов пронзит насквозь, изорвав в клочья все внутренности.