У кардинала уже давно возникали смутные аналогии с роем и пчелиной маткой. Но, во всяком случае, если она и обладала неведомой силой, то наделить ею сподвижников не могла. Если обладала…
Кардинал глубоко задумался. Да, конечно, проще всего объяснить ее успехи дьявольской силой, подаренной ею Адом. Но все же… Чем этот бунт отличается от множества других, кроме своей победоносности? Разве так уж сильно превзошел он по жестокости происходившие прежде? Разве не были еретиками альбигойцы, французские «пастухи» и итальянские вальденсы? Разве в прежние года бунтовщики щадили дворян? Разве, наконец, не случалось им одерживать победы, заставлявшие трепетать от страха власти светские и духовные? И не берут ли грех на душу те из служителей церкви, кто говорит о пришествии последних дней мира? Ведь и нашествие вандалов и Аттилы казалось римским христианам преддверием конца света? Ведь не напрасно говорит Экклезиаст: «Давлеет дневи злоба его»
…В который уж раз кардинал давал себе слово не предаваться бессмысленным мудрствования там, где только силы небесные могут знать ответ. Но всякий раз, погружаясь в раздумья о происходящем и уже происшедшем в мире он вновь и вновь возвращался к этому, главному вопросу, как четки, перебирая уже многократно повторенные до него аргументы. Душевные муки и глухое отчаяние, которые он испытывал при мыслях о нынешних временах, не могли заглушить голос разума. И разум подсказывал Джованни дель Мори что есть некоторые обстоятельства, мешающие видеть в ней орудие Владыки Преисподней.
Колдовство? Но сражавшиеся на ее стороне не были адскими демонами, или инкубами; то были обычные смертные люди из плоти и крови. Предположим, их заставляет слепо идти на смерть черная магия… Но почему тогда перед этой магией оказались бессильны даже величайшие чудотворные святыни?
И разве оружие, которое применила она под Авиньоном, содержит хоть толику колдовства? Не более, чем изделие необычайно острого человеческого ума и искусных рук. Ни адского пламени, ни серного дыма, ни железной саранчи, терзающей людей, столь красочно описанных в Апокалипсисе, в ее подчинении не было.
Оставалось горько сожалеть о том, что неведомый изобретатель бесповоротно погубил душу, поставив свои творения на службу силам зла, хотя мог бы сослужить великую службу христианской вере и христианскому оружию.
Но это было не все. Было еще кое-что, как будто незамеченное большинством пытавшихся осмыслить происходящее.
По всему получалось, что она вовсе и не стремилась как будто создать что-то похожее на свое королевство, как должен бы был поступить любой мятежник, хоть даже и посланец Князя Мира Сего. Сокрушив все и вся, истребив знать и священников, а так же всех, кто осмеливался сопротивляться, она уходила дальше, предоставляя попавшие под ее власть земли своей судьбе. Единственное, о чем она хоть как-то заботилась, были храмы, которые в изобилии возводились тут и там. Но когда в Германии и Польше после ее ухода множество этих богомерзких капищ были уничтожены воинами – христианами, она никак не прореагировала. Не было сделано даже одной попытки их восстановить. Но в чем же тогда ее конечная цель? Неужели только в одном всеобщем разрушении?
…Из груды свитков выпало несколько скрепленных между собой листков шелковой арабской бумаги. Кардинал поднял их. Это оказался портрет Дьяволицы вместе с описанием ее примет, сделанный чуть больше года назад по памяти случайно видевшим ее художником. Портрет, как и приметы, предназначался для французских королевских сыщиков, дабы облегчить их поиски после того, как мятеж будет разгромлен. Красивое узкое лицо с изящно очерченными губами, спокойное и полное достоинства. Обычное лицо обычной женщины.
Быть может, подумал вдруг кардинал, прежде он видел его когда-нибудь под косынкой простолюдинки или дворянским чепцом…
Джованни дель Мори с удивлением обнаружил, что сейчас впервые подумал о ней, как о живом человеке. Не как о Дьяволице, Дочери Нечистого, каре, посланной людям за неведомые грехи. Не как о смертельном враге всего святого для него, не как о повелительнице неслыханного в истории бунта черни. Как об обычной женщине…
Какие мысли таятся в этой изящной головке? Ведает ли она, что творит, или же безумна? Чего хочет и чего добивается, в конце концов? Или она и впрямь только телесная оболочка, вместилище злобного демона?
* * *
Мидр. Континент Аэлла, Атх. Эра Второго Поколения,
598 цикл, 1548 день, утро.
Далеко внизу проплывали, сменяя друг друга, ландшафты Мидра. Фиолетовые в заходящем солнце воды морей, синие озера, красные пески побережий. Под крылом аэра оставались затянутые нежной дымкой невысокие горы, поросшие соснами с багряной хвоей, изумрудно-зеленые леса, чьи обширные поляны покрывали прекрасные цветы, или нежный ковер длинного мягкого мха, населенные удивительными животными и птицами. Он пересекал пустыни, радовавшие глаз зрелищем высоких дюн розового, иссиня-голубого и серебристого песка.
Позади остались острова Деметры с их цветущими лугами и лесами из удивительных деревьев, в огромных цветах которых гнездились стаи радужных колибри со шмеля величиной.
Что и говорить – жившие в этом мире сумели сделать его не только удобным для жизни, но и красивым. Но Таргиза не трогало это великолепие, давно ставшее привычным. Да и никогда особо не привлекала его земная красота, даже красота Мидра, которому он служил.
Он не обратил внимание ни на величественные секвойные леса гор Хуб, ни ярко зеленые холмы и долины Ристийских равнин и даже красивые особой, угрюмой красотой скалы побережья Залива Радуги, о черные клыки которых разбивался неумолчный прибой, оставили его равнодушным.
На горизонте, слева от него появились очертания стен и башен одного из городов Свободных.
Занесенные в разное время в Мидр пространственными флуктуациями или извлеченные из других измерений, оказавшиеся непригодными к полезным для Мидра делам – искусству Демиурга или Хранителя, существовали, предоставленные сами себе, что было правильно и мудро. Не в силах до конца понять, что с ними случилось, они продолжали цепляться за привычные, ставшие теперь бессмысленными формы жизни: объединялись в общины и цехи, даже в партии, выбирали какие-то советы и старейшин или еще как-то организовывали власть; справляли обряды всевозможных религий или даже выдумывали новые культы.
Хозяев Мидра они сторонились, стараясь как можно реже соприкасаться с пугающе могущественными существами, в которых, кажется, не видели людей, подобных себе. При встрече с ними Таргиз не раз замечал плохо скрытый страх, хотя ни у кого из его собратьев и в мыслях никогда не было причинять им вред. Как он знал, были среди Хранителей и Демиургов те, кто втайне завидовал жизни Свободных. Он не мог понять этого. Ему она казалась сродни существованию пингвинов, обитавших на крайнем юге Мидра, на ледяных полях Океана Ночи. Они ныряли и плавали в поисках рыбы – но ее не было в тех холодных темных водах, да и не нужна была им еда. Они устраивали брачные танцы под луной и спаривались, но не могли отложить яиц…
Бессмертные – в тех краях континуум был особенно стабилен – бродили они среди ледяных торосов, бессмысленно галдя в тишине вечной полярной ночи в течение тысяч и тысяч лет и, наверное, давно бы сошли с ума от подобного существования, будь у них хоть капля его.
Наконец аэр достиг цели: прямо под ним возникли зеркальные пирамиды и черные раструбы хранилища Сомы. Одного из многих, что разбросаны по всему Мидру. Заходя на посадку, Таргиз в очередной раз не преминул удивиться величине сооружений. А ведь это только малая часть комплекса – неизмеримо больший объем занимают упрятанные в глубину сооружения. Только один раз до сего дня Таргиз бывал в энергохранилище – в святая святых Мидра старались не пускать без крайней нужды никого, кто не входил бы в число немногих избранных, обслуживающих его. Однако он на всю жизнь запомнил вереницы рубиново красных огней, пробегающих по граням гигантских машин, чья сложность была не очень понятна самим создателям; громадные вырубленные в материковой скале еще в незапамятные времена залы, в центре которых излучали слабый свет призрачные сферы-сгустки Сомы, удерживаемые полями чудовищной мощности. До сих пор помнил он то почти физическое ощущение колоссальных сил, дремлющих здесь, и неожиданный испуг, охвативший его при виде фейерверка разноцветного пламени, ударившего из ближайшего к нему шара, когда высвобожденная Сома подавалась наверх, для каких-то нужд Мидра. Сейчас, однако, целью его был не само хранилище. По воле Высших ему покажут то, о чем он пока только слышал. А это значит, что его длящееся уже очень долго ученичество, приближается к концу.
У каменного куба высотой примерно в два человеческих роста его встретил длиннобородый человек в парадном одеянии Демиурга, уже почти вышедшем из употребления. Они обменялись приветственными фразами, и бородач жестом пригласил его за собой. Невидимая до того на гладко полированной стене куба дверь бесшумно распахнулась.
Вслед за сопровождающим он прошел в небольшую квадратную комнату с блестящим, гладко отполированным полом. В его центре стояла прямоугольная колонка по пояс человеку с узкой щелью на скосе верхней грани. Таргиз знал, что сейчас из невидимых в сумраке отверстий на него смотрят кристаллические головки боевых лазеров, но не испытывал и тени страха. Только мелькнула мысль о нелепости этих архаичных мер предосторожности.
Его спутник, меж тем вставил в щель колонки радужно переливающуюся пластинку. Пол под их ногами дрогнул и плавно пошел вниз.
…Подъемная платформа стремительно проваливалась, скользя по овальной формы шахте. Внизу их ждала маленькая самоходная тележка, на которой двоим можно было разместиться только стоя.
Они проехали мимо огромных пультов, с высвеченными на них рядами быстро меняющихся знаков, регистрирующих значение основных констант пространства-времени. Здесь, в непосредственной близости от столь огромных масс Сомы, необходимо было очень внимательно следить за состоянием континуума – сюрпризы Мидра проявлялись тут с особенной силой.
Назад убегали уходящие вверх ярусы многоуровневых коллекторов, пирамиды и кубические призмы серого и сине-зеленого цветов, чьи вершины терялись во тьме, тускло отливающие золотом гигантские диски энергопередающих порталов, антрацитово поблескивающие колонны, запирающие диафрагмы приемных шахт… Кристаллы генераторов стабилизирующих полей издавали равномерное гудение.
Кар подъехал к серебряным воротам. Створки их бесшумно разъехались.
– Дальше мы пойдем пешком, – сообщил провожатый.
Пройдя коротким коридором, они вошли в длинный низкий зал.
– Сейчас ты увидишь то, что должен увидеть, ибо таков обычай и воля Высших, – сурово и торжественно прозвучал голос приведшего его сюда.
Взору Таргиза предстал уходящий в полумрак ряд прозрачных саркофагов, внутри которых неподвижно лежали нагие человеческие тела.
Но это не были мертвецы. Таргиз находился сейчас в тюрьме – единственной на планете, в которой отбывали свой срок те, кто чем-то провинился перед Мидром.
– Они… видят нас? – почему-то шепотом спросил Таргиз.
– Не все, – последовал ответ. Зрение – слишком большая ценность, и не всякий достоин его сохранить. Но рассудок и память сохраняют все. Ведь сошедший с ума – это тоже своего рода беглец. А никому из них бежать позволено быть не может.
– За что они здесь? – задал Хранитель вопрос, хотя и знал ответ.
– Тяжесть деяния каждого велика, и никто из них не был осужден без вины и оснований, – вновь прозвучала ритуальная фраза.
Вот этот, – движением руки он указал на ближайший к ним саркофаг, – в свое время слишком вольно обращался со вверенной ему Сомой, нарушил баланс сдерживающих полей и в итоге довел дело до взрыва хранилища. Разрушение континуума погубило тогда целый город на восточной оконечности Иркана – Хранители не успели переключить резервные емкости.
Они переходили от одной гробницы к другой.
– По вине вот того на планете, которую он курировал, произошла война с применением атомного оружия. Сейчас, спустя триста лет, там немногим более миллиона жителей, а ведь мир был весьма многообещающий.
– Этот же просто тайком присваивал Сому, но дело не дошло, к счастью, до опасных последствий. Вон тот… Впрочем, он-то как раз имеет некоторые шансы выйти отсюда – не столь уж велико преступление, им совершенное – он всего только по недосмотру провалил операцию.
Медленно ровным голосом перечислял он деяния, приведшие сюда тех, кто недвижно лежит в этом склепе для погребенных заживо и будет лежать до тех пор, пока Высшие не сочтут, что они искупили свою вину, вольную или невольную.
В молчании смотритель единственной тюрьмы Мидра проводил его к лифту, так же молча поднялись они наверх и попрощались без слов, кивнув друг другу.
Только когда хрупкий на вид каплевидный короткокрылый аппарат оставил далеко позади неприметный каменный куб, Таргиз задумался об увиденном. Почему ему показали то, что обычно ученики видят только по завершении обучения? Ведь до посвящения в полноправные Хранители еще не близко…
Или это предупреждение? Таргиз поспешил отогнать эту мысль.
* * *
Вновь, как и вчера и позавчера Джованни дель Мори, кардинал и легат, сидел за столом, заваленным бумагами, задумчиво перебирая их, пробегая глазами, откладывал иные в сторону. То была летопись гибели мира, в котором он прожил свою жизнь.
Сейчас его внимание привлекли письма, пришедшие в последний месяц – полтора. На первый взгляд из них следовало, что разразившаяся над миром буря начинает постепенно успокаиваться, но кардинал чувствовал, что это лишь иллюзия и самообман. Подобные потрясения, начавшись, не могут прекратиться в один-два года.
Венгерское королевство терзали внезапно вспыхнувшие смуты. В Испании мавры, в яростной битве отброшенные от Толедо, откатились за Тахо; однако, по – прежнему удерживали Лиссабон и Мадрид. Флот тунисского султана захватил Мальорку и Ибицу, но обломал зубы о Сардинию. Дела мусульман шли неважно: разгорались войны между Египтом, Сирией и турками. По достоверным сведениям там объявилось множество сект, именующих друг друга еретиками, и вновь подняли голову асассины. Выходит, Сатана не столь уж благосклонен к извечным врагам христианства?
Византийский флот, окончательно превратившийся в разбойничий, в котором великий дука Кирилл Палеолог ничего уже не решал, а всем заправляли иоаннит Вернер фон Крапп и хорватский флибустьер Вукан Муха, окончательно ограбив и разорив все побережье северной Италии, ушел зимовать на Итаку. Еще раньше сняла осаду Венеции, так ничего и не добившись, армия герцога Висконти. Тем временем в Константинополе шли переговоры о свадьбе правнучки императора Ираклия и сына царя сербского и болгарского и – ни много ни мало – объединении Восточного Рима и южных славян под единым скипетром. Кое-где в Европе начали появляться самозваные графы и бароны – бывшие разбойники, засевшие в наспех подлатанных замках. Находились и такие, кто объявлял себя чудесно спасшимися королями, на худой конец – принцами. Вновь прошел слух, что римский папа жив и скрывается где-то в Боснии. Пираты Северного, Немецкого и Балтийского морей, создававшие, случалось, целые пиратские государства на воде по пятьдесят-сто кораблей, в последнее время притихли: то ли обожрались, наконец, добычей до отвала, то ли просто попрятались в гаванях в преддверии осенних штормов. На юге Швеции по-прежнему стояли остатки армии Дьяволицы во главе с одним из ее полководцев, Урквартом Маасом, показавшим себя на диво толковым правителем и неплохим военачальником. На крайнем востоке Новгород и Псков осаждали Нарву и Дерпт, а Кейстут лениво выжигал последние орденские города. Гамбург при поддержке жителей острова Борнхольм отбил нападение разрозненных отрядов кого-то из последователей Светлой Девы. Чума еще продолжала косить людей, хотя мор уже угас сам собой, докатившись до мест, полностью опустошенных голодом и войной. Больше того, чума, вместе с толпами пленников вернулась туда, откуда пришла, и теперь вновь успешно делала свое дело в землях арабов. В последние недели произошло еще одно событие, раньше небывалое. На побережье Норвегии и Исландии выбросилось множество китов, животные словно сходили с ума целыми стадами, сотни и сотни их гибли на радость прибрежным жителям, лисам и воронам. Три дня назад стадо в полста голов выбросилось неподалеку от Осло, и рев умирающих на камнях фиорда гигантов долго оглашал город.
Единственным лучиком света было письмо, прибывшее на одном из кораблей, вернувшихся с другого края океана. Его прислал кардиналу сам принц Хокон. В нем кратко говорилось о том, что на берегах неведомого Винланда уже воздвигнуты стены поселка, названного Христианборгом, что посеян первый хлеб, а в только что построенной церкви в день написания письма совершено первое венчание. Упоминалось в нем о стычках с язычниками – скрелингерами, неизменно завершавшихся победой христиан и о первых обращенных в истинную веру из числа дикарей. В заключении принц говорил о своих планах и о том, что на следующий год в новые земли должно прийти не меньше ста кораблей… Что ж, дай Бог удачи ему и его делу!
Никаких новостей о Деве по-прежнему не было.
Единственное за последние полтора месяца сообщение, прибыло несколько дней назад окольными путями через Фарерские острова от одного из людей, посланных в Англию королем Олафом. Он писал, что видел, будучи в Кенте, где стояла с самыми верными сподвижниками Светлая Дева, избравшая местом жительства бывший кафедральный собор. В город прибывало немалое число паломников едва ли не со всей Европы и даже иноземные купцы, затеряться среди которых было не так уж сложно. Донесение было коротким. В нем рассказывалось, что в день прибытия его в Кент разразилась сильнейшая гроза, и, как говорили жители, Дьяволица вышла, почти нагая, на площадь перед собором и, простерев к небу руки, выкрикивала на неведомом, показавшемся ему даже нелюдском языке, молитвы или проклятия. Слыша звуки ее голоса, люди падали на колени и бились в рыданиях а молнии били рядом с нею в землю, не причиняя ей вреда. Заканчивалось письмо словами о бессмысленности всякой борьбы и близости Страшного Суда.
Еще один безумный слух в бесконечной череде подобных ему…
…Донесения соглядатаев, сбивчивые рассказы беженцев, обстоятельные письма настоятелей уцелевших монастырей, рапорты военачальников, за спокойно-равнодушными словами которых чувствовалась усталая обреченность.
В их строках на латыни и еще на дюжине языков, было одно и то же, всегда одно и то же: голод, резня, смерть, святотатство, ересь… голод… резня… ересь… смерть. Казалось, мозг его уже не в силах выдержать этой ужасной и вместе с тем ставшей уже какой-то привычной и обыденной безнадежности. Сколько пережил христианский мир такого, о чем нельзя было даже и помыслить еще после Тулузы… Даже после Авиньона!
Опять и опять мысли его возвращались все к одному и тому же: что все– таки происходит в мире, какие силы потрясли до основ самое существо его? Какие бездны зла отверзлись и в чьих руках оказались ключи от них?
Кардинал пытался найти ответ, перечитывая все написанное отцами церкви о конце света. Он искал его в забытых апокрифах и трактатах древних мудрецов, в откровениях святых и полубредовых предсказаниях самозваных прорицателей, которые по его просьбе отыскивали для него везде, где только можно. Не раз перелистывая ветхие, изъеденные временем и мышами пергаментные листы, он надеялся, что перед ним вот-вот забрезжит истина, но всякий раз надежда оказывалась тщетной. Он неопровержимо осознавал, что даже не в силах приблизиться к ответу.
Все, что случилось с миром за этот неполный год, могло кого угодно лишить последней надежды. Да полно! На что, в самом деле, можно было надеяться? Только на Божественную милость. Или Христос должен снова придти, чтобы второй раз умереть за грехи мира? Но достаточно ли будет его смерти, (Господи, прости и помилуй!) чтобы искупить грехи нынешнего времени? Ведь за последние полтора года их было совершено едва ли не больше, нежели за все прошедшие с сотворения мира тысячелетия!
Кардинал раскрыл книгу, которую по его просьбе прислали из королевской библиотеки.
То было хорошо знакомое ему сочинение епископа Ориденция, написанное вскоре после падения Рима. И вот сейчас кардинал перечитывал строки, написанные почти девять столетий назад, чувствуя, как слезы подступают к глазам.
«…Смотри, сколь внезапно смерть осенила весь мир. С какой силой война обрушилась на народы… Те, кто устоял перед силой, пали от голода и мора… всюду гибель, страдания, пожарища, руины и скорбь. Лишь дым остался от Галлии, сгоревшей во всеобщем пожаре…». Все верно. Лишь дым остался от Франции и Арагона, от Польши, Флоренции, Священной Римской Империи и Англии…
Или правы были еретики-манихеи, и мир, свершив некий долгий круг, вернулся к своему началу, чтобы вновь повторить то, что уже было когда-то? И что будет дальше, что ждет мир? Неужели вернется варварство и хаос, и дикие темные люди будут с недоумением и опаской разглядывать руины соборов и дворцов, думая, что это все – дело рук неведомых великанов.
А что будет с христианской церковью?? Неужели и она погибнет, отдав людские души во власть ереси и язычества?? И этого тоже хочет Господь?!
Но почему?!
И вдруг леденящий ужас, запредельный, непереносимый, перед которым померкли все страхи, кои способен представить себе человек, словно преодолев некую преграду, хлынул в душу Джованни дель Мори…
Что, если там, в горних высях, уже произошла та, предсказанная издревле, битва Тьмы и Света??
Что, если… если Люцифер одержал в ней победу?!!
Ведь он… он тоже сын Творца, и больше всех других был одарен силой его…
Нет, нет!! Это невозможно, немыслимо!!
– «Господи, прости меня, прости мне мое кощунство… Прости мне сомнения мои! – ловя воздух побелевшими губами шептал кардинал, чувствуя, как сердце наливается свинцовой тяжестью. – Господи, вразуми мя, ибо есьм ничтожный, недостойный слуга твой. Укрепи дух мой, дай знак, что не оставил меня и паству мою…». Но не было знака, а чудовищное знание (да, теперь он осознал и понял все!) заполняло его разум, не оставляя места для сомнений и надежды.
Вот и ответ на вопрос, терзавший его столько времени… Ждать было нечего, надеяться не на что. Господи, как это страшно – потерять надежду! Верни ее, укрепи раба твоего!
Как все просто, оказывается! Не будет ни четырех всадников Апокалипсиса, и трубы архангелов не вострубят, и звезда Полынь не падет на воды. Не надо ждать конца света, ибо он уже случился, пусть этого никто не заметил и не осознал!
Все происходящее ныне – и есть конец света!!
И конец этот тем ужасней, что будет длиться бесконечно. Ночь опустилась над миром, ночь, полная неизбывных страданий и мук. Ночь, которая не кончится уже никогда. Годы, века, тысячелетия… Ни одна земля, ни один народ, ни один человек не избегнут своей судьбы в царстве Владыки 3ла, вечном и непреходящем.
…Он шептал слова молитв, но уже не слышал их.
Обеими руками он схватился за ворот сутаны, который вдруг стал необычайно тесным. Боль разрасталась внутри сердца, заполняя все его существо.
Невидимые руки хватали его за горло, сдавливая его, лишая дыхания, выжимая из него жизнь.
Из горла его рвался крик… но так только казалось ему – на самом деле, голос его в эту минуту был не громче мышиного писка.
Сердце терзала жестокая боль, гасящая сознание, разливающаяся по всему телу…
На краткий миг слуха Джованни дель Мори коснулись звуки невыразимо прекрасного – ангельского? – пения, потом ему почудилось, что впереди словно бы распахнулась дверь во тьму и стремительный поток повлек его к ней.
Дверь все ближе и ближе, и вот он рухнул в бесконечную черную пустоту, бездну без конца и края…туда, где не было страданий и мук…
…Явившийся час спустя секретарь с криком бросился бежать, созывая людей. Сидевший за столом труп, уставившийся остекленевшими глазами в пространство, выражением белого лика ни капли не напоминал кардинала.
Окостеневшие пальцы намертво вцепились в столешницу, а в широко открытых, сохранивших блеск глазах, стоял жуткий потусторонний ужас, познать подлинную глубину которого к счастью, не было дано никому.
КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ.
КНИГА ТРЕТЬЯ. ПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА
Пролог
…Окончилась еще одна зима и наступила весна. Весна 1349 года от Рождества Христова по календарю, принятому на совсем небольшой части планеты. Одной из неизмеримого множества планет своей Вселенной, и одной из столь же необъятного числа своих двойников во Вселенных иных.
Пошел третий год с той поры, когда чужая воля резко и страшно повернула обычное течение жизни. Ныне эта сила, о присутствии которых интуитивно догадывались самые прозорливые, пусть и не понимая истинной сути происходящего, не то, чтобы покинула подлунный мир, но стала малозаметной. То ли и в самом деле готовясь иссякнуть окончательно, то ли просто отдыхая перед новым наступлением.