Таргиз был изумлен.
– Ты хочешь сказать, – начал он, не заметив, как проглотил всегдашнее – Наставник, – что она стремится освободиться от нашей власти?!
– Нет, я так не считаю. Речь идет пока только о чисто автоматических действиях. Просто защитные механизмы оказались слишком совершенны, даже для нас.
– Ее способности оказались столь велики?
– Да и, боюсь, они еще только пробуждаются: сейчас, во всяком случае, функционируют все каналы, связывающие ее с нами. По крайней мере, мы сохраняем возможность хоть какого-то контроля через вторичное воздействие. Однако невозможно предсказать, как все пойдет дальше.
– Но, по крайней мере, она действует в заданном нами направлении…
– Да. Пока да. Но, – Зоргорн усмехнулся уголками губ, – боюсь, что это будет продолжаться недолго. Понимаешь, дело в том, что пока что она действует, еще скорее по инерции. Из того, что мы ей внушили при формировании, что-то осознанно и усвоено ею довольно хорошо, что-то хуже, а многое, без чего план не осуществится, лежит в ее памяти мертвым грузом. Совершенно неизвестно, как она интерпретирует и применит эти знания, случись ей вспомнить все. Не говоря уже о том, что ей удалось извлечь при проникновении в наши информсети. Зоргорн вновь замолчал, несколько мгновений изучая карту, затем
продолжил: – И чем дольше будет длиться ее власть, тем чаще она сама будет искать ответы на встающие перед ней вопросы, все дальше уходя от того, что в нее вложили мы. Может статься, уже довольно скоро ее действия могут вызвать результаты, противоположные тем, каких мы добиваемся…И кто бы мог подумать, что девчонка из разбойничьей шайки окажется способна на такое?
– Ее способности… – повторил Зоргорн. Ты знаешь, ведь я только сейчас обратил внимание: они в чем-то сродни тем, которые характерны для обитателей миров, где действуют законы магической физики. – Я теперь думаю – не совершили ли мы изначально ошибку, дав ей при трансформации способности к самостоятельному пси – воздействию? Может, следовало ограничиться тем, чтобы сделать ее исключительно ретранслятором? «И кто бы мог подумать, что таится в дикарке из отсталого мира?» – про себя вздохнул он. – Впрочем, бессмысленно сожалеть о прошлом. Взгляни: я тут кое– что обнаружил. Обрати-ка внимание вот на этот элементар. Третья лидирующая частота имеет своеобразный градиент.
– Да, любопытно, – оживился Таргиз. И впрямь превышение стандарта на двадцать пунктов. Пожалуй, если войти с ней в резонанс и одновременно рассчитать соответствующую структуру сигнала, то связь, возможно, будет разблокирована, а если бы еще удалось подобрать совместимый фрайтрон…
Таргиз вновь углубился в работу, не отрывая глаз от мерцающего прозрачного шара.
Уже не первая попытка за несколько прошедших месяцев – незаметно для себя Зоргорн воспользовался архаичной мерой времени.
Вначале им казалось, что это небольшое недоразумение, и вскоре управляемость восстановится сама собой. Но шло время, а этого не происходило. Обычные методы результатов тоже не дали.
Эксперты не смогли ничего предложить, и даже ничего толком, не поняли. И только когда было зафиксировано проникновение, только тогда они впервые осознали, что столкнулись с чем-то совершенно новым.
Но даже тогда они, да и никто не придал должного значения этому происшествию, хотя одно оно должно было привлечь внимание всех специалистов. Исследованием этого феномена занималась только одна группа, почти не продвинувшаяся вперед.
Высшие тоже молчали, как будто не придавая всему происходившему значения. Словно бы они не читали его рапортов и не выслушивали доклады лично. Это, признаться, озадачивало его не меньше загадочного поведения фактотума.
И вот теперь это странное повеление его ученику. Высшие ничего не делают просто так – в этом он имел возможность убедиться.
* * *
…В тот год зима наступила очень рано и была на удивление холодной. Снег выпал не сразу, и мороз истребил скудные озимые. Урожай предыдущего лета наполовину погиб. Холод и голод принялись косить тех, кого пощадила война.
Люди пекли лепешки из коры, выкапывали из-под глубокого снега траву. Ели собак, крыс, ворон; разрывали смерзшуюся землю в поисках кротов и червей. Подошедшие к людским жилищам осмелевшие волчьи стаи вскоре бежали обратно в глухие дебри, чтобы самим не стать добычей. Целые селения и даже города вымирали до последнего человека. Толпы людей бросали все и брели куда глаза глядят в тщетной надежде добраться до более благодатных краев. Они тысячами замерзали на дорогах; тысячами гибли от рук разбойников, число которых все бедствия несказанно увеличили…
Там, где положение было лучше, их встречали с оружием в руках местные жители, не желавшие делится скудным куском, ибо это обрекло бы их самих на голодную смерть. Немерянное число несчастных было казнено на площадях перед дьявольскими храмами по обвинению в кражах и грабежах.
Появились случаи людоедства. Их становилось все больше и больше. Сначала сведенные голодом с ума поедали тела умерших, затем принялись за живых. Вскоре уже никто не удивлялся, находя вываренные кости ребенка или человеческие останки, искромсанные мясницким топором.
После Рождества ударили сильнейшие морозы, каких не помнили даже старики.
Холода поразили всю Европу. Балтийское и Немецкое моря замерзли, и из Дании в Швецию можно было добраться пешком, а здесь, в Норвегии, лед сковал фиорды почти двухфутовым панцирем. Столетние деревья трескались от холода, а на севере даже железо становилось хрупким.
Все переживали эту зиму тяжело, но только во Франции она обернулась столь губительным бедствием. Метель заметала обгорелые остовы замков и сирые деревни, погребая под снежным саваном вместе с мертвыми еще цеплявшихся за жизнь. Те, кто вырвался из ада на земле, которым стало Французское королевство, говорили, что зиму переживет меньше половины людей.
Но все это мало беспокоило ту, которая на следующий день после того, как был казнен последний пленный крестоносец, под одобрительные крики толпы своих сторонников вновь заявила, что по воле Бога должна завоевать весь мир. Радостно ревущая толпа тут же провозгласила ее королевой Земли.
…После победы над крестоносцами Светлая Дева двинулась не на юг, как боялись итальянцы, а в сравнительно мало разоренную Бургундию, где и провела зиму, почти не стараясь установить в остальной Франции хоть какую-то власть
Тем временем, христианский мир, отойдя от первого потрясения, уже без особого страха наблюдал за агонией Франции. Кое-кто даже откровенно злорадствовал. Император Священной Римской Империи Карл Богемский, один из немногих спасшихся из-под Авиньона государей, всерьез строил планы завоевания Франции, на первый взгляд резонно полагая, что то, чего не удалось королевским рыцарям и крестоносцам, сделают с мятежниками холод и голод. К слову сказать, именно немецких крестоносцев погибло меньше всего.
Фландрские нобили не скрывали, что гибель извечного угнетателя их вовсе не огорчает. Правда, когда в их богатый край хлынули голодные, вооруженные до зубов толпы, поддержанные местной чернью, радость их весьма поубавилась.
Италия, еще недавно трепетавшая в ожидании перехода через Альпы полчищ под синими знаменами, теперь не без самодовольства взирала на север. Благо, именно в Риме нашелся человек – ученый доминиканец фра Анджело, раскрывший секрет летающих «чудовищ», принесших победу Деве.
Армия герцога Миланского – молодого Барнабе Висконти, без особого труда разбила вторгшегося в Прованс полководца мятежников Симона Бовези, попутно подавив в зародыше начавшийся мятеж местных последователей Владычицы. Гвельфы и гиббелины продолжали резать друг друга, а князья – враждовать из-за клочков земли. Многие из числа духовенства заявляли, что великий грех убийства римского папы и перенесения святого престола из Рима не мог не остаться неотмщенным.[41]
Во Флоренции, в стенах сеньории, произносились речи о том, что Бог достойно покарал Великую Блудницу-Францию и сокрушил Авиньон – этот новый Вавилон. В Риме пятеро кардиналов затеяли выборы нового главы церкви, но так как каждый мечтал занять это место, все кончилось ничем.
Одним словом, все забыли о страшной угрозе, по-прежнему нависавшей над миром, владык духовных и светских беспокоили лишь исключительно их амбиции и личная выгода…
Взгляд кардинала невольно остановился на стопе бумаг, украшенных разнокалиберными яркими печатями на золотых шнурках. То была переписка между собой европейских монархов. Они чего-то требовали друг от друга; явно без особого желания обсуждали возможность нового крестового похода, оспаривали друг у друга права на земли гибнущей Франции, отмахивались от предупреждений наиболее прозорливых из своего числа. Большинства из них уже не было в живых, так же как не существовало ныне и королевств, чьи гербы украшали цветной воск печатей.
Между тем, грозные знамения следовали одно за другим. В небе над многими странами каждую ночь можно было видеть настоящие дожди из падающих звезд, по мнению стариков предвещающие новую войну. Не раз и не два небеса озарялись багровыми сполохами невиданного в Европе северного сияния. Кроме того, из разных мест сообщали о появлявшихся на небе горящих городах, огромных всадниках, сражениях, огненных драконах и орлах с мечами в когтях.
Жители Любека видели в облаках плачущую Богоматерь. Не раз в ночном небе появлялись две или даже три Луны, а над Шотландией в одну из зимних ночей загорелось одновременно целых пять.
Но не только горние выси предвещали бедствия. Земная твердь тоже не была спокойна. В Италии во многих местах тряслась земля, покрываясь трещинами огромной глубины, из которых шли удушливые серные пары. Некоторые смельчаки спускались в эти трещины: иные из них могли сравниться шириной с городской улицей, и говорили, что из бездонных провалов до них доносились странные звуки, очень похожие на крики и стоны грешных душ, терзаемых в Преисподней.
Во всех этих сообщениях трудно было отделить правду от вымысла или заблуждений, но тень, упавшая на мир, ясно давала знать о себе.
…Той зимой начало поднимать голову язычество. И не только там где власть духовная и светская была уничтожена. Все чаще приходили из разных стран известия о тайных сборищах, где вспоминают казалось напрочь забытых языческих богов. Честно говоря, многие клирики не обратили на это должного внимания, ибо гораздо больше беспокоило их то, что воспряли духом поклонники Дьявола. Ведьмы и ведьмаки с удвоенным рвением принялись служить Нечистому, ночами оскверняя храмы и творя свои богохульные обряды. Некоторые из них даже не особенно таились, заявляя, что время их полного торжества уже недалеко. И даже известия об обращении части басков к своей прежней вере и о том, что на севере упрямые дикие финны дружно, точно заслышав голос с неба, отрекаются от Христа, возвращаясь к вере предков, воздвигают алтари отвратных финских богов Юмалы и Перголы, не произвели должного впечатления.
Весьма оживились и всякого рода еретики, все эти пикарты, вальденсы, лолларды и прочие, хоронившиеся до сей поры от глаз инквизиции. И это происходило даже в странах, ранее не подверженных духовной заразе.
Многие, прежде бывшие добрыми католиками, теперь разуверились в могуществе церкви, потерпевшей столь страшное поражение.
Именно тогда наиболее прозорливые и начали догадываться: все случившееся – не просто бунт, пусть сколь угодно удачный и разрушительный. Нет – колебались сами основы мироздания…
* * *
Когда мне случается обращаться к моим сподвижникам или к толпе ждущих моего слова, я уже не ощущаю того, что прежде. Сила моих владык больше не ведет меня. Я говорю те же слова, что и раньше, но теперь говорю их я сама, теперь мне самой принадлежит сила, которой я одаривала коленопреклоненную толпу, и мне, а не Им, предназначена безумная любовь и преданность, светящаяся в глазах людей, и их приветственные крики. Теперь мне одной вручали они безграничную власть над своими телами и душами, жизнью и смертью. Что это?! Неужели высшие силы оставили меня?? А быть может, напротив, возлюбили еще больше, и теперь я не просто их орудие, и мне дарована часть их мощи??
* * *
Глава 2
Кардинал вновь посмотрел в окно на покачивающиеся на мелкой волне корабли, вернувшиеся из неведомого далека. Затем перевел взгляд на лежащий поверх бумаг нераспечатанный свиток – послание принца Хокона.
Тогда, в мае, когда этот невероятный поход за море только готовился, он почти не придал ему значения.
Он только-только прибыл в Осло, еще не вполне отойдя от потрясения после разразившейся в германских землях катастрофы. В памяти его были еще слишком свежи дни Лейпцигской битвы, когда он, поднятый среди ночи с постели, босой и в одной сорочке, вместе со стенающим и плачущим клиром спасался бегством от прорвавшейся конницы Дьяволицы.
Вдобавок его положение здесь было довольно двусмысленным. Местный епископ встретил его не очень-то приветливо и сразу заявил, что, хотя и уважает его сан, но вмешательства в свои дела не допустит. На место главы норвежской церкви он рукоположен самим папой и будет исполнять свои обязанности в это тяжкое время, руководствуясь лишь церковными законами и совестью христианина, до тех пор, пока вновь избранный великий понтифик не соблаговолит освободить его от должности.
Решительный нрав епископа Томаса был хорошо известен кардиналу. Еще находясь в Германии, он слышал, как тот упрятал в монастырскую тюрьму доминиканского аббата, пригрозившего костром за ересь одному приходскому священнику, сказавшему, что недостойное духовенство отдало мир во власть Сатаны.
Кроме того, за несколько дней до этого пришло весьма опечалившее кардинала Джованни известие. Близ Скагеррака пираты взяли на абордаж три судна, доверху нагруженные церковными ценностями из Дании и Шлезвигского герцогства. Кроме этого, на них находилась и часть датской казны. Столь огромная добыча превзошла все ожидания морских разбойников, и они проявили не свойственное им великодушие: отпустили всех пленников на одном из освобожденных от драгоценного груза кораблей на все четыре стороны. Только один человек: епископ Брюжский Адам, был повешен на грот-мачте. Единственной жертвой пиратов оказался ближайший друг кардинала, с которым его многое связывало, человек большой души и истинный христианин.
Неудивительно, что весть о возвращении корабля, пропавшего еще в прошлом году, и будто бы открывшего по ту сторону океана какие-то земли, совершенно не привлекло его внимания. Так же как и слух, что в эти неведомые земли принц Хокон собирается отправить настоящую флотилию. Правда, в тот день Джованни дель Мори привело в порт именно желание повидаться с Хоконом, но совершенно по другому поводу. Он собирался просить принца, ведавшего, как он знал, военным флотом, выделить несколько кораблей для защиты от корсаров судов с беженцами, идущих из Германии.
…Порт встретил кардинала суетой и гамом. Над причалами висел неистребимый запах рыбы и дегтя. Десятки людей катили бочки, волокли рогожные тюки, толклись между сложенных на пристани грузов.
У одного из причалов в ряд выстроились пришвартованные кормой когги.
С некоторым недоумением кардинал увидел на их палубах женщин.
Возле вытащенного на пристань баркаса он нашел, наконец, принца. Окруженный маленькой свитой, он о чем-то беседовал с немолодым густобородым мужчиной в простой кожаной куртке.
При виде кардинала Хокон, знаком приказав старику подождать, поспешил навстречу.
Изложив, после обмена приветствиями, свою просьбу, Джованни дель Мори к своему удивлению узнал, что она запоздала: со вчерашнего дня принц уже не командует королевским флотом. Но гораздо больше изумила кардинала причина этого. Он даже переспросил, опасаясь, что, быть может, неверно понял далекую от совершенства латынь собеседника.
– Да, Ваше Преосвященство, я отплываю вместе со своими людьми; мы идем в Винланд, – подтвердил недрогнувшим голосом Хокон.
– В Винланд?? – в глубочайшем замешательстве повторил кардинал. – Я, помнится, читал об этом, но всегда думал, что это легенда, и не более того.
– Нет, Ваше Преосвященство, это не сказка и не легенда, это истинная правда!
И он с жаром, присущим молодости, принялся рассказывать. Дело обстояло следующим образом.
Прошлой осенью тогдашний норвежский король, отец Хокона, отправил в подвластную ему Исландию несколько кораблей – за воинами для армии.
Один из кораблей, которым командовал капитан Бьерн, из-за поломки мачты был вынужден задержаться, и последние суда флотилии ушли без него. Затем сильный ветер на несколько дней запер его в бухте Рейкьявика. Именно это и стало причиной того, что на обратном пути корабль был застигнут осенними штормами. Две недели, борясь с противными ветрами и волнами, они пытались пробиться к норвежским берегам. Бьерн уже решил вернуться в Исландию, чтобы там перезимовать, но налетевший ураган подхватил их и понес к западу. Под ударами валов трещали борта, шквал срывал паруса. Это продолжалось шесть дней, и моряки уже начали терять надежду на спасение.
Затем шторм, к счастью, стих, но они попали в полосу сильных западных ветров. Оставалось только положиться на волю провидения и попытаться успеть до зимы добраться до Гренландии.
Спустя четыре недели на горизонте показались окутанные туманом берега… Но это была явно не Гренландия – их снесло гораздо южнее.
Высадившись, они обнаружили, что земля эта покрыта лесом и зелеными лугами. Тогда и вспомнили мореплаватели старинные саги, повествующие о таинственном Винланде – стране, что лежит дальше гренландских берегов, в которую ходил когда-то Лейф Счастливый.
Они решили перезимовать здесь, чтобы весной отплыть к родным берегам. Наскоро срубили дом и сарай для корабля и занялись охотой, чтобы сделать запасы на зиму. И вот тогда-то они сделали самое удивительное открытие. Во время одной охотничьей вылазки они встретили людей.
– Там живут люди?! – перебил Хокона кардинал, весь подавшись вперед. Новость настолько его поразила, что он на миг забыл обо всем прочем.
– Да, Ваше Преосвященство, – подтвердил принц. Они, как рассказывал мне Бьерн, похожи на гренландских скрелингеров или наших лапландцев.
– Они… язычники? – зачем-то спросил кардинал. – Впрочем, да, конечно… Он сам бы не смог, пожалуй, объяснить, почему известие о том, что на лежащей за тысячи лиг земле живут какие-то идолопоклонники, так его взволновало. Он даже не особенно прислушивался к тому, что дальше говорил Хокон, повторяя про себя: – «Там живут люди».
– Они совсем дикие, – продолжал меж тем его собеседник. Не разводят скот и не пашут землю, не знают железа. Людям Бьерна удалось освоить их язык и завязать с ними дружбу. А когда на тех напало соседнее племя, наши воины обратили его в бегство…
От местных жителей Бьерн узнал, что они пристали к большому острову величиной чуть не с половину Норвегии. Поблизости от него лежит несколько островов поменьше, а дальше – обширная земля, может быть, целый материк.
– Впрочем, обо всем этом трудно рассказать в двух словах – лучше, Ваше Преосвященство, я пришлю вам описание этого путешествия, которое составил плывший с ними священник, отец Маркус. Или, если хотите – его самого.
Переведя дыхание, Хокон продолжил:
– Корабли, которые вы видите – их тридцать – это только передовой отряд. Я надеюсь, что нам удастся закрепиться в новых землях, и тогда за нами последуют все, кто захочет. Думаю, их будет немало: по словам людей Бьерна, почва там плодороднее, чем у нас, скот можно пасти круглый год, а море несказанно изобилует рыбой. И вполголоса добавил:
– Я боюсь, Ваше Преосвященство, что творящееся в христианском мире сейчас – это надолго.
– Значит вы, сын мой, слава Богу, не думаете, как некоторые, что приближается конец мира?
– Нет. Я не силен в богословии, но думаю, что еще не время для Страшного Суда. Конечно, все в руце Божьей, но тогда тем более бессмысленно гадать о чем либо. Мне кажется, – Хокон на несколько мгновений задумался, – сейчас происходит то же, что и тысячу лет назад, когда погибал Рим.
«Если бы каждый из вас имел такую веру», – прошептал Джованни дель Мори про себя слова Христа.
Весьма удивленный всем услышанным, он покинул порт, взяв с принца обещание прислать священника, плававшего в таинственную землю за морем.
У самых ворот, запирающих вход на причалы, путь кардиналу преградил высокий светлобородый высокий норманн лет тридцати, с мужественным, обветренным лицом. На груди его кафтана красовался вышитый черный ворон. Человек поклонился в пояс Джованни дель Мори.
– Я приветствую кардинала, великого жреца распятого бога, – странным голосом произнес он. – Меня зовут Роальд Свиррсоон, ярл Торстейна. Я тот, кого вы, христиане, называете язычниками. Я отвергаю веру иудеев и молюсь Одину и детям его. Скажи, какую казнь ты считаешь достойной для меня?
Кардинал содрогнулся, но даже не от одного этого признания. Слишком уж не вязались с мужественным обликом говорившего его вымученно-насмешливый тон и ухмылка.
Но не это было главное. Глаза его смотрели так, словно за минуту до того в них заглянул сам владыка преисподней – столько затаенного страха и страдания таилось в них.
– Да смилуется над тобой Господь, сын мой! – пробормотал кардинал, мелко перекрестил норвежца и торопливо ушел прочь. Писец, сержант и оба телохранителя едва за ним поспевали…
Он вспомнил об этом дне, когда спустя несколько дней отправился во дворец, чтобы представится норвежскому монарху.
Кардинал впервые видел короля Олафа II, хотя слышал о нем достаточно. Он был еще молод, но лицо его носило неизгладимый отпечаток глубокой усталости.
Именно он должен был вести в бой норвежских крестоносцев, но перед самой отправкой войска сломал ногу, неудачно упав с коня.
Он принял бразды правления из рук своего отца еще при его жизни: старого короля при известии о гибели старшего сына разбил паралич, и он несколько месяцев лежал неподвижно, безмолвно угасая.
На вопрос Джованни дель Мори король довольно сухо ответил, что хорошо осведомлен о намерениях Хокона и все делается с его согласия. – И вы, Ваше Величество, отпускаете своего брата в опасное плавание неведомо куда?! – изумился кардинал. – И это в нынешнее время, когда в вашем королевстве, быть может, совсем скоро на счету будет каждый, способный сражаться?
– Что вам сказать, Ваше Преосвященство, – ответил король. Вы правы, конечно, то что затеял мой брат – весьма опасное и тяжелое дело. Поверьте, если Хокон погибнет, мне будет очень горько. Он ведь был любимцем отца да и всей нашей семьи. Но скажите, как я могу запретить ему? Корабли, на которых он плывет, люди идущие с ним – все это из его владений и владений его единомышленников, силой он за собой никого не тащит.
– Но вы могли бы удержать здесь его самого…
– Нет, – решительно и твердо ответил король, даже, как показалось его собеседнику, с некоторым вызовом. Он свободный человек, а значит волен поступать, как хочет. А кроме того… – Олаф сделал паузу, словно не зная, следует ли высказывать свои затаенные мысли, – быть может его и впрямь ведет божий промысел? Может, именно сейчас, в годину бедствий, и суждено нам открыть новые земли и распространить на язычников свет истинной веры? – Как знать… – вновь задумчиво повторил Олаф II.
Кардинал был поражен словами короля.
Он вспомнил молодое, окаймленное светлой бородой лицо принца Хокона, дышавшее силой и непреклонной волей, вспомнил других людей, с которыми ему приходилось встречаться за время пребывания здесь, на северной окраине Ойкумены.
Как непохожи были эти суровые, мужественные люди, на жителей других христианских стран, утративших от перенесенных бедствий присутствие духа и здравый взгляд на происходящее!
Однако, тут же вспомнил он и о другой встрече.
– Вы тут упомянули, ваше величество, о язычниках а, между тем, язычники есть и в вашем королевстве.
Норвежский государь, казалось, не удивился словам дель Мори. Он как будто ждал, что разговор пойдет о чем-то подобном.
– Я знаю это, ваше преосвященство. Как знаю и то, что нельзя именовать их настоящими язычниками. Да, сейчас многие темные люди поколебались в вере. Не судите меня, но я приказал не преследовать этих заблудших. Ведь если даже казнить их, то души их этим не спасти, совсем наоборот, они окажутся в Аду.
Со временем, я уверен в этом, эти люди, покаявшись, вернуться к Христу: ведь народ наш привержен церкви уже больше трех столетий. – Епископ Томас согласен со мной в этом, – добавил он, явно стремясь сослаться в этом скользком вопросе на авторитет видного клирика.
– Но ведь язычники есть не только среди, как вы сказали, темных людей, – не сдавался кардинал. И знать тоже оказалась подвержена этому, как вы совершенно правильно говорите, пагубному заблуждению. Время ли сейчас христианам, тем более столь большому их числу отправляться куда-то за море?
– О ком вы говорите? – насторожившись, спросил Олаф.
Кардинал назвал имя встреченного им в порту ярла.
– Он сам подошел ко мне и, не стыдясь, сообщил, что отрекся от христианства, – добавил он, думая поразить этим короля.
– Вот оно что, – голос его собеседника наполнился глубокой печалью. Прошу вас, Ваше Преосвященство, не судить строго этого человека, тем более, что пережитое им могло помутить разум любого.