Левашов Виктор. Убить демократа

   -- Что убийство было заказным?
   -- Об этом мне говорили в управлении МВД.
   -- Что оно было выполнено профессионалом высокого класса?
   -- И об этом был разговор.
   -- Кто вместе с вами ездил к Комарову?
   -- Я был один. Он специально попросил об этом. Был только водитель, но он не выходил из машины.
   -- В разговоре с Комаровым вы не достигли того результата, которого добивались. Кого и как вы информировали о том, что разговор фактически закончился ничем?
   -- Да ты, никак, меня обвиняешь в убийстве Комарова? -- благодушно предположил губернатор.
   -- Не вас. Но того, кто был с вами. Или того, кто, к примеру, стоял в кустах сирени и ждал вашего знака.
   Губернатор нахмурился:
   -- Ты выстроил у себя в мозгу какую-то схему и ищешь под нее доказательства.
   -- Помогите мне ее разрушить.
   -- Не очень понимаю, почему я вообще трачу время на разговор с тобой.
   -- Я вам скажу, -- предложил Пастухов. -- Хотите?
   -- Попробуй.
   -- Потому что вы честный человек. Вы действительно напрямую не задействованы в убийстве Комарова, но косвенную вину все-таки чувствуете и стараетесь всеми способами от нее отделаться. И разговором со мной, и коньяком.
   Губернатор махнул рукой, обтянутой накрахмаленной манжетой с красивыми запонками:
   -- Убирайся. Мне больше не о чем с тобой разговаривать. Уверяю, что я никому ни полслова не сказал о разговоре с Комаровым и о том, чем он закончился. Ни полслова. Это я тебе говорю. А любой другой человек в городе подтвердит, что моему слову можно верить.
   -- А пакет с документами?
   -- Я в первый же день передал его в Москву.
   Пастухов встал.
   -- Я все равно узнаю, что было в том пакете, -- предупредил он.
   -- Да не было там ничего. Ничего, понимаешь? Там были бумаги пятилетней давности, которые к нынешним делам практически не имеют отношения. Если бы я мог тебе дать этот пакет, то через пять минут ты отложил бы всю эту
   макулатуру в сторону.
   -- Почему вы не хотите снова стать губернатором? Это желание пропало у вас после встречи с Комаровым или раньше?
   -- Хватит, нахлебался. Я строитель. Понимаешь? Всю жизнь я строил дома для людей. Перед сдачей дома обходил все квартиры, смотрел, не криво ли наклеены обои, хорошо ли закрываются форточки и балконные двери. У меня и на
   секунду не было сомнений в правильности и праведности моего дела. А здесь всего за четыре года я хлебнул столько говна, сколько другой и за всю жизнь не нахлебается. И главное -- все зависит не от меня. Зарплату задерживают -- Минфин денег не перечисляет. А виноват кто? Я. Производство останавливается.
   Кто виноват? Я. Область одна из первых в России по сбору налогов. А что мы имеем от этих налогов? Дырку от бублика. И кто виноват? Тоже я. Я всегда был демократом. А сейчас даже не знаю, кто я. Полукоммунист, полуфашист, полулиберал,
   полукапиталист.
   -- Я был на ваших предвыборных встречах. Вы не производили впечатления человека, который поставил крест на своей карьере, -- заметил Пастухов.
   -- А сейчас произвожу?
   -- Да. Что вы узнали такого, что отбило вам руки?
   -- Все, парень. Закончен наш разговор. Больше я тебе ничего не скажу. Сам сможешь что-то узнать -- дам подтверждение. Не сможешь -- извини. Это не моя тайна. Да и тайны тут нет. Ребят, которых обещал мне в охрану, пришлешь?
   -- Обязательно.
   -- Вот за это спасибо.
   Губернатор проводил Пастухова до двери кабинета, пожал ему руку и вернулся в кресло, на спинке которого висел его пиджак.
   -- Секунду! -- сказал Пастухов старшему референту и снова всунулся в кабинет.
   -- Валентин Иванович, последний вопрос. После разговора с Комаровым вы дали кому-нибудь какой-либо знак?
   -- Я не слышал этого вопроса. И вообще больше тебя не видел, -- ответил Хомутов.
   Пастухов вышел на просторную площадь, ощущая освобождение от той тягости, которую нормальный человек всегда испытывает в казенном доме.
   Разговор с губернатором дал даже больше, чем Пастухов ожидал. Теперь он не сомневался, что ключ к разгадке убийства Комарова, а следовательно, ко всей истории -- в документах, о которых говорили Юрий Комаров и губернатор.
   Что это за документы пятилетней давности, какого рода -- об этом Пастухов понятия не имел. Кто-то передал их Комарову. Кто? Кстати, почему именно Комарову, а не кому-то другому? Комаров попытался как-то их использовать. Возможно, в разговорах с главным здешним "яблочником" Мазуром, а решающий шаг сделал, встретившись с губернатором. Сразу после последней встречи с губернатором Комаров был убит. Что произошло? Какую роль во всем этом сыграли злосчастные документы? А они непременно сыграли какую-то роль -
   таких случайностей просто не существует в природе. И ученый Комаров недаром же вызвал к себе домой губернатора, и недаром же тот приехал, хотя мог назначить встречу у себя в резиденции и в более удобное время. Значит, что-то поджимало? Что?
   И сами документы. Копии их исчезли. А они были, Юрию незачем врать. Значит, убийца вынул их из кармана плаща Комарова?
   Все было туман, непроницаемая водяная мгла, наползающая на город с Балтики.
   Туман. Сплошной туман.
   И вот еще какая мысль копошилась в мозгу Пастухова, пока он осторожно вел "пассат" к гостинице "Висла". Когда переговоры губернатора с Комаровым закончились безуспешно, как вел себя губернатор? Плюхнулся на сиденье, хлопнул дверцей, закурил и скомандовал: "Домой" или "На работу"?
   Мог ли водитель по его движениям и настроению понять, что шеф недоволен, а следовательно -- что разговор был неудачным?
   Губернатор понравился Пастухову. Он верил в это сразу возникающее расположение к людям. Случалось, он ошибался, когда испытывал настороженность и даже неприязнь к тому, кто оказывался в конечном счете нормальным и даже приятным. Но ни разу в жизни не оказался негодяем человек, который ему сразу понравился. Ни разу. Это не означало, что Пастухов сразу
   лез с объятиями и откровениями, напротив -- он долго к этому человеку присматривался и, лишь когда убеждался в своей правоте, делал шаг к сближению.
   Так он набрал команду, лучшую в спецназе Чечни. В Чечне были ребята и посильней, но такой слаженной, сработанной и поэтому способной выполнить самое сумасшедшее задание группы не было ни у кого.
   Так он отбирал и друзей. Не друзей -- друзьями его были только Док, Артист, Боцман и Муха да погибшие Тимоха с Трубачом, -- но людей, которых он допускал в свой круг общения.
   Поэтому он сразу отмел причастность губернатора к организации убийства Комарова. Не тот человек. Нет, не тот. Но кто-то же дал знак убийце? Отмашку, жест, наклон головы. Не было ни малейших сомнений в том, что знаком к убийству послужили неудачные переговоры губернатора с Комаровым. Причем к убийству не случайному, не спонтанному, а тщательно и профессионально подготовленному.
   Убийство произошло за полчаса до первого публичного выступления Комарова перед своими избирателями и минут через пятнадцать после того, как от дома Комарова отъехал губернаторский "мерседес".
   Кто мог дать сигнал убийце?
   Только водитель.
   III
   На следующий день в городе К. появились прилетевшие
   утренним рейсом из Москвы два молодых человека. Один лет 26, маленький, подвижный, быстрый в движениях и в словах. Другой чуть старше, лет 28--29, подобранный, смугловатый, среднего
   роста, степенный не по складу характера, а словно бы сдерживающий в себе незримо накопленную силу и энергию, которые сами по себе требовали выхода. Со стороны это вполне могло показаться природной застенчивостью. Поэтому он
   был даже чуть медлительней, чем того требовали обстоятельства, очень аккуратен с людьми, с которыми его сталкивала людская толпа. В автобус, доставлявший пассажиров из аэропорта в город, он вошел одним из последних, когда вся сумятица и толкотня у входа закончились, хотя младший его товарищ держал для него место и едва ли не матерился оттого, что напарник медлит.
   В городе они остановились в небольшом пансионате с претенциозным названием "Европа", где их уже ждал номер -- то ли снятый для них кем-то, то ли заказанный из Москвы. Дежурному администратору они предъявили российские
   паспорта на фамилии Хохлов и Мухин. Цель приезда в город К. в анкете оба обозначили одинаково: бизнес.
   Дежурный не стал выспрашивать, каким именно бизнесом они занимаются. Это было не принято и даже считалось неприличным. Одно он отметил про себя: приезжие были не похожи на челночников, наводнивших ярмарки города К.
   дешевым ширпотребом из Польши и Турции. Не походили они и на солидных бизнесменов, иногда удостаивавших город К. своим посещением из-за порта, приобретавшего все большее значение на Балтике, и из-за российских железных дорог, свозивших лес и нефть к терминалам порта. Если эти двое и занимались бизнесом, то это было нечто не очень значительное, скорее всего продукты или какие-нибудь изделия российских заводов, еще окончательно не рухнувших под бременем взаимных неплатежей.
   Единственное, что слегка насторожило и озадачило администратора, когда он внимательно (а он всегда это делал чрезвычайно внимательно) рассмотрел документы приезжих, так это то, что оплата проживания новых гостей была проведена через Городской банк. А Городской банк, как было известно всякому, кто такими вещами интересовался, осуществлял все расчеты администрации губернатора. Но дежурный не стал задавать никому никаких вопросов. У него была хорошая, спокойная, хоть и не очень денежная работа, и он не хотел ее
   терять. Хорошую работу нынче поищи, три пары ботинок износишь!
   К вечеру того же дня, плотно пообедав в кафе пансионата, приезжие надели под плащи теплые свитера (из-за тянувшего с Балтики сырого ветра) и ушли из отеля, сказав, что хотят прогуляться по городу. И хотя прогулка в наползающем на площади тумане выглядела странно, администратор, как истый
   патриот своего города, порекомендовал им заглянуть в настоящую прусскую пивную в замковой башне "Миша-маленький", а прогуливаться в старой части города, где еще сохранился дух прежних времен.
   Дежурный администратор пансионата "Европа" чрезвычайно удивился бы, если бы узнал, как последовали приезжие его советам. Они им не последовали никак. Едва свернув за угол отеля, они сели в поджидавшую их старенькую
   "тойоту", за рулем которой сидел какой-то молодой человек в темных очках и в черной вязаной шапочке, натянутой ниже ушей. При появлении пассажиров он не сказал ни слова, столь же немногословны были и они. Машина сорвалась с места, покрутилась по пустынным с наступлением темноты и тумана улицам и остановилась возле одного из домов повышенной комфортности -- не того обкомовского, где жил Антонюк, а более нового, современного, изящно вписанного в предместную дубовую рощу.
   Здесь им пришлось ждать часа полтора. Наконец на подъездной площадке возле дома появился 500-й "мерседес" губернатора, охранники провели шефа до дверей квартиры, потом вернулись, и машина резко, будто потеряв свой вес и
   значительность, взяла с места.
   -- Он высадит их на площади Победы, а сам поедет в гараж.
   Это были единственные слова, которые произнес водитель за все время.
   -- А потом? -- спросил маленький.
   -- Поедет домой. Будет ловить попутную тачку. Вот тут вы и подвернетесь.
   -- А если другую поймает? -- засомневался высокий.
   -- Оглянись. Много ты видишь других тачек?
   Оба огляделись. Других машин не было вообще. В такие туманные вечера местные водители предпочитали сидеть дома у телевизоров. И даже те, кто промышлял частным извозом, не
   утюжили попусту улицы, а кучковались там, где возможен был клиент -- в аэропорту, на вокзале и возле гостиницы "Висла".
   "Тойота" немного отъехали, притормозила в глухом переулке.
   -- Счастливо, -- сказал водитель и вышел из машины. -- Схему связи знаете. А мне ни к чему светиться.
   Он исчез в темноте переулка. За руль сел высокий, маленький остался на заднем сиденье. маленький. Машина проследовала за губернаторским "мерседесом".
   Волнения пассажиров "тойоты" оказались напрасными. Оставив губернаторский лимузин в гараже, водитель вышел из проходной и остервенело замахал руками перед капотом "тойоты".
   -- Ребята, полтинник до седьмого квартала! Тут ехать шесть минут!
   -- Ты лучше покажи нам, как до Липок доехать, -- ответил высокий. -- А то мы уже час крутимся. И спросить не у кого.
   -- И никакого полтинника не нужно, -- добавил маленький.
   -- Сейчас все оформим в лучшем виде, -- заверил водитель, залезая на переднее сиденье. -- Давай пока прямо!
   Больше ничего он сказать не успел. Что-то слегка щелкнуло у него в районе шеи, и он надолго потерял сознание.
   Когда он очнулся (а очнулся он от ведра воды, вылитого на него сверху), то обнаружил, что сидит на обыкновенном стуле, ничем к нему не привязанный, а перед ним -- простой верстак, обитый оцинкованной жестью. Комната, в которой он находился, напоминала подвальную мастерскую сантехников. В ней
   не было ничего угрожающего. И эти двое, к которым он по
   дурости влез в "тойоту", тоже мирно сидели тут же на лавках, ожидая, когда он очухается.
   Водитель был комплекции крупной, нрава не очень мирного, но у него даже мысли не мелькнуло оказать хоть какое-то противодействие своим похитителям. В их позах, манере двигаться, даже сидеть было нечто такое, от чего хотелось
   забиться под лавку, как хочется обыкновенному человеку убежать куда-нибудь подальше из комнаты, в которой разгуливают два тигра или две рыси.
   -- Ресницы подрагивают -- очухался, -- констатировал маленький, вглядевшись в лицо водителя. -- Хватит придуриваться, открывай глаза.
   Водитель открыл глаза. Руки-ноги были целы, ничего не болело, нигде никакой крови, одежда мокрая, но целая. Только возле левого уха чуть побаливала какая-то точечка -- с ее помощью, видно, его и отключили.
   -- Олег Мухин, -- представился маленький. -- Прозвище, естественно. Муха. Ну, а какое другое прозвище может быть у человека с такой комплекцией и с такой фамилией? -- И сам же ответил: -- Никакого. А это Дима Хохлов. Прозвище -- Боцман. Потому Боцман, что когда-то начинал в морской пехоте. До
   такого высокого звания, как боцман, он, конечно, там не дослужился, но мы уж его так зовем по привычке и из уважения. Потому что если бы он подольше там послужил, обязательно стал бы боцманом. Или даже старшим боцманом, он у нас
   очень способный, очень.
   -- Кончай трепаться, -- довольно добродушно прервал Хохлов.
   -- Во-первых, я не треплюсь, а говорю чистую правду, -- возразил Мухин. -- А во-вторых, нужно же о чем-то поговорить с человеком, прежде чем переходить к делу. А то он может черт-те что подумать про нас. А я не люблю, когда про меня думают черт-те что, а тем более несправедливо. И ты не любишь. Вообще никто не любит. И наш друг Костя Зайончковский тоже не любит. Я правильно произнес твою фамилию, ничего не перепутал?
   -- Правильно, -- подтвердил водитель.
   -- Вот мы и начали приличный, вежливый разговор, -- обрадовался Мухин. -- Извини, Костя, что не можем предложить тебе закурить. Твои сигареты размокли, а своих у нас нет. Ни я, ни Боцман не курим. Отучил нас один наш друг. Доказал, что курить вредно. А знаешь как? Навьючил на каждого килограммов по шестьдесят разного скарба, ну -- взрывчатки, того-сего, и прогнал два броска по тридцать километров. По горам. А теперь, сказал, можете курить сколько влезет. И почему-то никому не захотелось. Только один
   из наших выдержал и закурил. И до сих пор курит. У него прозвище Док. Потому что он медик, хирург. Мы его хотели с собой взять, но ему куда-то на курсы повышения квалификации понадобилось -- пришлось ехать без него. Но тебя. Костя, больше всего волнует сейчас, наверное, только один вопрос. На кой
   хрен мы рассказывали тебе, как нас зовут. Я тебе отвечу. Мы очень рассчитываем, что станем с тобой друзьями. И по работе, и так. Мы просто обязаны стать с тобой друзьями и единомышленниками. Потому что другого выхода у нас просто нет. Верней, он есть, но о нем лучше не думать. Я, например, и не думаю. А ты. Боцман?
   -- Я тоже.
   -- Вот водишь, и он не думает, -- радостно подхватил Муха. -- А если он что говорит, то этому можно верить. На все сто. Я говорю это тебе как человек, которому он три раза спасал жизнь. А я ему только два раза. Итак, Костя, нас чрезвычайно интересуют события, которые произошли вечером двенадцатого
   октября, а также чуть раньше и чуть позже. Иными словами, все события, которые имеют хоть какое-то отношение к вечеру двенадцатого октября сего года.
   -- А что было вечером двенадцатого октября? - удивился водитель.
   Мухин укоризненно покачал головой:
   -- Не нужно. Костя, начинать с ошибок. Плохая примета. Твои слова не выдают в тебе человека выдающегося ума. Нет, не выдают. Потому что любой умный человек сразу бы понял: раз мы спрашиваем о событиях двенадцатого октября,
   значит, мы знаем о них достаточно много. А раз мы спрашиваем о них тебя, мы, следовательно, уверены, что и ты о них знаешь достаточно много. И ты в самом деле знаешь о них много. И я не сомневаюсь, что ты поделишься с нами своими знаниями. Весь вопрос только в том, какие методы придется применить, чтобы
   убедить тебя сделать это.
   Слова о методах очень не понравились водителю губернаторского "мерседеса", поэтому он решил дать задний ход:
   -- А, двенадцатого октября! -- воскликнул он. -- Это когда Комарова убили? Конечно, помню. Сразу бы сказали -- сразу бы вспомнил. А так --думай. Цифры -- они безликие. События -- дело другое.
   -- Я запомню этот афоризм, -- пообещал Мухин. -- И как-нибудь использую. Не возражаешь? Цифры безлики, и только события сообщают им жизнь. А теперь очень подробно расскажи нам, что ты делал двенадцатого октября.
   -- Ну, что делал? Утром пришел в гараж, проверил тачку.
   -- Все было в порядке? -- поинтересовался высокий, которого маленький назвал Боцманом.
   -- В полном. Тачке всего год, что с ней может случиться? Это же "мерин", "мерседес" то есть, а не вшивая "Волга". Потом заехал за хозяином домой, привез его на работу. Часа в два с двумя какими-то иностранцами, немцами похоже, ездили на стройплощадку нового жилого комплекса. Около четырех вернулись. Я пообедал и устроился в приемной ждать, пока шеф поедет домой. Но неожиданно в начале шестого он вышел из кабинета и велел отвезти его на улицу Строителей.
   -- Прервемся, -- вмешался Мухин. -- Входил ли кто-нибудь до этого к нему в кабинет?
   -- Нет, только старшая секретутка.
   -- Уверен?
   -- А то нет? Все же мимо меня проходили. Если бы кто посторонний шел, я бы обязательно его приметил. Вы охранников можете спросить -- они подтвердят.
   -- Пока мы спрашиваем тебя. Что было дальше?
   -- Мы подъехали к дому номер семнадцать по улице Строителей, шеф велел мне остаться в машине и ждать.
   -- А где были охранники? -- поинтересовался Боцман.
   -- Он их не взял с собой.
   -- А обычно берет?
   -- Обычно берет. Он довольно долго звонил в калитку, потом вошел. Его не было примерно тридцать минут. Потом хозяин проводил его до калитки, пожал ему руку, и мы вернулись в резиденцию.
   -- Ждал его там кто-нибудь?
   -- Нет, -- уверенно ответил водитель. -- Секретутка передала срочные факсы, сказала про пару важных звонков, и он ушел к себе в кабинет. Около семи вышел, я отвез его домой, как обычно.
   -- Когда он вышел из калитки, было у него что-нибудь в руках? --спросил Боцман.
   -- Не помню. Вроде нет. Да нет, я бы заметил. Вот и все.
   -- Нет, Костя, не все, -- мягко поправил Мухин. -- Ты забыл сказать нам две вещи. С кем ты встречался до этой поездки и с кем ты встретился после этой поездки.
   -- Да когда? -- как можно более искренне возмутился водитель. -- У меня и времени не было с кем-то встречаться! Сами прикиньте!
   -- Ты мог встретиться не в тот день, а раньше. И это так скорее всего и было. С кем?
   -- Ни с кем я не встречался! -- угрюмо повторил водитель. -- А вы, парнишки, влезли не в свое дело. И как бы для вас это плохо не кончилось.
   -- Он нас пугает, -- констатировал Мухин. -- Даже интересно. Давненько, Боцман, нас никто не пугал. Даже не помню, когда последний раз это было.
   -- Весной девяносто шестого в районе Ак-Су, -- напомнил Боцман. -- Иса Мадуев грозил нам яйца отрезать и в рот засунуть.
   -- Нет, ты все перепутал, -- возразил маленький. -- В ущелье Ак-Су Иса Мадуев и все восемь его обалдуев лежали спеленутые, как грудные младенцы. Они не то что грозить, просто "мама" сказать не могли. А яйца тебе грозил отрезать Махмуд-хан, когда мы брали его на живца. И ты как раз был живцом.
   -- Не напоминай мне об этом, -- попросил Боцман. -- Не напоминай, ладно? А то и я припомню тебе кое-что, что вызовет у тебя не очень благодушное настроение.
   -- Извини, не буду. Просто к слову пришлось. Итак, Костя нас пугает. На всякий случай. А вдруг испугаемся. Потому что не такой же он идиот, чтобы думать по-другому, а? Если мы его захватили и привезли сюда, значит, у нас были для этого какие-то серьезные основания. И будущие опасности сейчас для нас -- как урожай следующего года. То ли он будет, то ли погниет, то ли от
   засухи сгорит. Нам сейчас нужны некие сведения, а Костя не хочет с нами ими поделиться. Современная наука изобрела много средств для того, чтобы человек говорил то, о чем его спрашивают. Есть, например, полиграф --детектор лжи. Еще вкалывают особый наркотик, который растормаживает соответствующие центры. Но в нашем распоряжении нет ни полиграфа, ни наркотика. Придется обходиться старыми методами. Какой тебе кажется наиболее удачным. Боцман?
   -- Если бы у Махмуд-хана ты был живцом, а не я, ты бы таких вопросов не задавал. Элементарно. Зажимают яйца в дверях и начинают понемногу закрывать дверь. Больше трех минут никто не выдерживает. Я выдержал шесть, но только потому, что понял, что у вас какая-то задержка.
   -- Не скромничай. Боцман. Ты выдержал ровно двенадцать с половиной минут. И еще выдержал бы -- сколько нужно.
   -- Заткнись, -- попросил Боцман. -- Я же тебе сказал: заткнись. Это не самое приятное воспоминание в моей жизни.
   -- Извини, больше не буду, -- охотно согласился маленький. -- Просто мне хотелось сделать тебе комплимент.
   -- Потом будем комплиментами обмениваться. Когда дело закончим. Приступай.
   Мухин подошел к водителю и буднично предложил:
   -- Вставай. И снимай штаны.
   -- Ребята! Да вы что?! Я и не думал вам грозить. Я просто предупредил вас об опасности, о которой вы, возможно, не знаете. А так я готов! Спрашивайте!
   -- Начнем с середины, чтобы тебе было легче, -- проговорил Мухин.--Губернатор провел разговор с хозяином дома номер семнадцать по улице Строителей. Кто это был?
   -- Комаров, преподаватель института.
   -- Откуда ты знаешь?
   -- Случайно. Слышал, как секретутка сказала, когда созванивалась с ним.
   -- Губернатор пожал хозяину дома руку и сел в машину. Как он сел?
   -- Ну как? Нормально.
   -- Сколько лет ты возишь губернатора?
   -- Скоро четыре.
   -- Значит, успел изучить его привычки, манеру поведения?
   -- В общем, да.
   -- Вот и вспомни, как он после того разговора сел в машину. Дверцу сильно захлопнул?
   Водитель глубоко задумался и решил, что откровенность в этом постороннем вопросе не сможет принести ему вреда, но подтвердит его искренность.
   -- А ведь и верно! -- воскликнул он. -- Так саданул дверцей, что я даже удивился. Обычно он закрывает -- ну, нормально. И сразу закурил. Обычно он в машине не курит, старается только в кабинете. И сразу скомандовал: езжай.
   -- А как обычно говорит? -- спросил Боцман.
   -- Домой. Или в контору. Или еще куда. А тут сказал: езжай. И все. Только минут через пятнадцать приказал: на работу.
   -- Значит ли это, что губернатор остался недовольным результатами разговора с Комаровым? -- спросил Мухин.
   -- Пожалуй, да, -- покивал водитель. -- Да, недоволен. Это точно. Хмурый он был.
   -- И ты обратил на это внимание?
   -- Водители -- народ приметливый. Если четыре года ездишь с одним и тем же человеком, невольно узнаешь его характер.
   -- Зафиксируем достигнутое, -- предложил Мухин. -- Губернатор остался недоволен разговором с Комаровым, а ты обратил на это внимание.
   -- Но не придал значения, -- уточнил водитель. -- В один день у человека может быть одно настроение, в другой день другое.
   -- Ты мог и не придать значения настроению губернатора, потому что был не в курсе его дел. Но некто, назовем его пока мистер Икс, был в курсе и этим настроением чрезвычайно интересовался. И этому человеку ты дал знак о том, в каком настроении находится шеф. А конкретно -- о том, что переговоры были безуспешными. Скажу больше: ты подал этот знак в течение примерно пятнадцати минут после того, как губернатор сел в машину и вы отъехали от дома Комарова. Ты мог сразу мигнуть фарами или подфарником, мог сделать это или нечто такое же позже, но ты это сделал. И если ты сейчас назовешь этого
   человека, будем считать, что самая трудная часть нашей беседы уже позади.
   -- Понятия не имею, о чем ты говоришь, -- заявил водитель.
   И тотчас, без всякой задержки, Мухин как-то странно махнул рукой, и на голову водителя обрушилась такая лавина боли, какой он не испытывал даже когда попал в аварию и его зажатую искореженным железом ногу вырезали автогеном. При этом он не терял сознания, каждая крупица боли находила свое место и не исчезала, пока не источала свою силу. Он не знал, сколько
   продолжался этот ад -- десять минут или час. Но скорее всего -- не больше трех или пяти минут, потому что за это время его собеседники никак не сменили своих поз.
   Когда боль наконец отпустила и он получил возможность все видеть и слышать, Мухин заметил, обращаясь к напарнику:
   -- Извини, Боцман. Я знаю, что ты не сторонник таких методов. Я тоже. Но это гораздо эстетичнее, чем зажимать яйца в дверях, а иногда оказывается и эффективнее. Страшна не боль. Страшен страх боли. Он ее испытал. И испытает еще, если будет продолжать нести чушь, а не давать прямые и точные