Левашов Виктор. Убить демократа

   потом заявили, что взорвать-то все можно, только от взрыва могут пойти трещины по стенам и даже по фундаменту бывшего обкома. Представители областной администрации (губернаторов тогда еще не было) посовещались и решили, что здание все-таки жалко -- добротное, еще послужит. А с
   постаментом все решилось само собой. Поскольку фигуры изображенных трудящихся не несли в себе явного коммунистического заряда, то и решили: пусть себе будут. Верхнюю свободную площадку выровняли, обнесли перилами,
   сделали лесенку, поставили флагштоки, и стал постамент вполне нормальной трибуной. При нужде площадь радиофицировали, так что это место очень скоро стало традиционным для сборищ всей демократической общественности -- в отличие от площади Победы, которую облюбовали для себя коммунисты.
   Но сейчас я рассматривал трибуну и площадь отнюдь не с идеологических позиций. Даже различия взглядов коммунистов и капиталистов на распределение прибавочной стоимости меня не волновали. Меня только одно волновало: откуда будут стрелять?
   Обычно губернатор проходил из своей резиденции к трибуне по дорожке сквера, обсаженной елочками. Его сопровождали охранники и разные люди из его окружения, которые лезли к нему с разными вопросами -- то ли вопросы
   действительно требовали решения, то ли, скорее всего, эти люди просто хотели засветиться перед начальством, помелькать у него на глазах. Иногда их было больше, иногда меньше. Но всегда кто-то мелькал, забегая перед губернатором или пристраиваясь рядом. А это означало, что на дорожке, по пути от подъезда к трибуне, доставать Хомутова нельзя -- может не получиться с первого раза. А второго не будет. В том-то и фокус всего дела был -- в том, что стрелять можно было только один раз. Или в крайнем случае два раза подряд. И после этого очень быстро, мгновенно передавать ствол.
   Лестница на трибуну. Нет, тут тоже нельзя. Кто-то может идти рядом, сбоку, директриса будет перекрыта.
   Сама трибуна. Сооружение было довольно просторное, на нем могли поместиться человек десять. Но обычно было человек пять -- семь: доверенные лица губернатора, этот говорливый представитель НДР по фамилии Павлов -
   пресс-секретарь и помощники Хомутова, представители других демократических блоков. Поскольку завтрашний митинг был последним аккордом в целой симфонии политических страстей, нельзя было исключать, что на трибуну набьется и побольше народу.
   Не разгуляешься.
   Я поднялся на черную мокрую трибуну. Откуда-то слева, с моря, тянуло прямо-таки арктически-ледяным ветром. Если завтра такая же погода - слушать губернатора будет некому. Демократы -- народ изнеженный, они привыкли сидеть перед телевизорами и почитывать газетки за утренним кофе. Это избирателей Антонюка, кое-кто из которых застал еще войну, погодой не испугаешь.
   Сначала я не обратил внимания, почему дует слева. И только потом до меня дошло. Между торцом обкома и примыкавшими домами был довольно большой проран, в него-то и прорывалось дыхание столь любимой подполковником
   Егоровым Балтики.
   Ладно, не отвлекаемся. Трибуна. С фронта, когда Хомутов будет стоять у микрофона и говорить, стрелять нельзя. Во-первых, здесь будет наибольшее скопление слушателей. А во-вторых, перед самой трибуной, именно спереди, будет работать съемочная группа местного телевидения: оператор, осветители,
   режиссер -- тот же Эдуард Чемоданов скорее всего. Оптимальная дистанция для выстрела даже из такого инструмента, как "длинная девятка", --пятнадцать метров. Даже десять, пожалуй, -- стрелять же придется не из зафиксированного положения, а навскидку. Значит, фронт отпадает, стрелять будут сбоку. С
   какого?
   Идеальным решением для меня было напялить на Боцмана и Муху бронежилеты и поставить на трибуне рядом с Хомутовым. Но губернатор и на прежних митингах был категорически против присутствия на трибуне охранников -- и
   прежних, и нынешних. Про то, чтобы он надел бронежилет, и разговора заводить не стоило -- бесполезно. Он считал это унизительным. И вспоминал, как во время речи Ельцина после первого путча его прикрывали бронированными щитками. Ему и тогда это не понравилось. Он считал, что Президент России
   должен быть смелым человеком. И очень я сомневался, что мне за оставшееся до митинга время удастся убедить его, что "смелость" и "глупость" - это довольно разные вещи. А предупредить я его не мог. По многим разным причинам. В частности, и потому, что мне запретил это делать смотритель
   маяка Столяров в самом конце нашего разговора. Я не знал, чем он руководствовался, но я верил: он знает, что делает.
   Значит, сбоку. Слева или справа?
   И тут до меня начало кое-что доходить. Слева от трибуны, если стоять спиной к губернаторской резиденции, газон был свежий, почти не вытоптанный, а справа земля убита до твердости асфальта. Я припомнил несколько удивившую
   меня особенность прежних митингов Хомутова. Народ толпился не непосредственно перед трибуной, а чуть правее от нее. И тому, кто выступал, приходилось даже обращаться не прямо перед собой, а чуть вбок. Тогда я не понял, в чем дело, просто зафиксировал это в мозгу как некую странность. Но
   теперь это меня серьезно заинтересовало.
   -- Эй, парень, готовишься к выступлению? -- окликнул меня снизу какой-то малый в милицейской шинели.
   -- Вроде того, -- ответил я. -- Осваиваюсь. И оттачиваю основные тезисы.
   -- Ты все ж таки слезай и чеши домой, -- посоветовал он. -- Не положено.
   Я не очень понял, почему гражданину свободной демократической России не положено стоять в вечерний час на специально для этой цели созданной трибуне, но послушно спустился и остановился рядом со стражем закона.
   -- Скажите, сержант, -- спросил я, -- почему с правой стороны трибуны земля вытоптана, а с левой почти нетронутая, даже кустики сохранились и листья?
   -- Не здешний, что ли? -- спросил он.
   -- Да. Приезжий. Из Москвы.
   -- Оно и видно. Ветер, дура. Не понимаешь? Из той дырки вечно тянет. Справа хоть трибуна немного прикрывает, а там такой сквозняк, что пяти минут не выстоишь.
   -- Значит, народ собирается в основном здесь, справа от трибуны? --уточнил я.
   -- Понятное дело. Кому же охота попусту кости морозить? Это нынче у нас хорошая осень. А иногда так Балтика дыхнет -- конец света. Да и нынешнее ведро, видно, кончилось, -- констатировал он, поворачиваясь спиной к ветру и растирая руки в черных шерстяных перчатках. -- Так ты иди, иди, -- повторил
   он. -- Не положено здесь попусту шляться. Где на квартиру-то стал?
   -- В гостинице "Висла".
   -- Ишь ты! Бизнесмен! А с виду младше меня. Не подскажешь, каким бы мне бизнесом заняться? А то жена всю плешь пропилила: зарплата маленькая, зарплата маленькая. А с чего ей быть большой? Взяток не беру. Потому как не дают, не ГАИ.
   -- Подскажу, -- пообещал я. -- Организуй частное охранное агентство.
   -- Ну! -- протянул он разочарованно. -- У нас таких агентств - на каждом углу.
   -- Всем вашим охранникам я бы и метлы не доверил. Ты в какой милицейской школе учился?
   -- Ну, у нас, в здешней.
   -- Был у вас там человек, который чему-то тебя по-настоящему научил?
   -- Ну? Он и сейчас есть. Один капитан. На пенсию выпирают.
   -- Так вот пойди к нему и изложи свою мысль. Наберите человек шесть, и пусть он сделает из вас настоящих волкодавов. Я сам -- начальник охраны. На, посмотри мое удостоверение, чтобы не думал, что я туфту гоню. Сейчас я временно работаю на Антонюка. Знаешь, сколько мои ребята зарабатывают? По
   пять тысяч баксов за две недели.
   -- Иди ты! -- изумился сержант. -- Кто же такие бабки может платить?!
   -- У вас мало богатых людей? У меня такое впечатление, что тут их больше, чем в Москве. Они и будут платить. Только за настоящее дело, а не за жевание жвачки. Сможет твой капитан это сделать?
   -- Он-то сможет. Только как я с ним расплачусь?
   -- А никак. Возьмешь его в долю.
   -- А как я смогу доказать, что мои люди чего-то стоят?
   -- Сержант, тебе надо все разжевать и в рот положить? Когда будете готовы на все сто, устрой городские соревнования охранников. На стадионе. И больше доказывать ничего не надо. Если они действительно будут чего-то стоить. На следующий день от заказов у вас отбоя не будет.
   Он глубоко задумался. Настолько глубоко, что, казалось, забыл и о ветре, и обо мне. Я напомнил о себе деликатным покашливанием.
   -- Сержант, я еще минут десять погуляю здесь, а? Когда еще сюда судьба занесет.
   -- Ну, погуляй, -- разрешил он и, подумав, заключил: -- Озадачил ты меня, парень. Крепко озадачил. У нас в деревне говаривали: в Москве петухи яйца несут. И в самом деле несут?
   -- Несут, -- ответил я. -- Но очень, очень редко. Но несут.
   Я был преисполнен к сержанту самой искренней благожелательности. Потому что он невольно помог мне ответить
   на вопрос: откуда будут стрелять. Вот отсюда, справа, и будут. Из гущи толпы. И я даже уже знал, в какой момент. Как только губернатор закончит свое выступление у микрофона, он отойдет вот к этим перильцам трибуны и закурит -- как всегда делал и на прошлых митингах. Не на сквозящем же ветру
   ему курить. И стоять он будет у самых перилец, даже, возможно, облокотившись на них. И между ним и толпой не будет никого. И как раз те самые десять метров. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой.
   Я еще немного походил по площади, прикидывая, как мне получше расставить ребят, и тормознул частника.
   До двадцати -- времени, назначенного Столяровым, -- оставалось минут сорок. Тумана, к счастью, не было, ветер машине не помеха, так что я успел сменить четыре тачки, пока не убедился, что хвоста за мной нет. Без пяти пять я отпустил очередного "левака" у здания пароходства и в темноте прошел
   к началу мола. "Жигуленок" Столярова без огней стоял у самой кромки воды.
   Понятия не имею, как он узнал меня в почти кромешной темноте, но, едва я приблизился к машине, пассажирская дверца открылась и смотритель маяка пригласил:
   -- Влезайте. Сегодня слишком холодно, чтобы разговаривать на улице, а в дом идти не хочется. Так что поговорим здесь.
   Я подробно рассказал о результатах моей рекогносцировки. Он внимательно выслушал, потом заметил:
   -- Полностью с вами согласен. Хотя мне не повезло на такого словоохотливого сержанта. Но выводы у нас одинаковые, а это самое важное. В вас будут стрелять не раньше, чем будет убит губернатор, -- помолчав, продолжал он, нещадно дымя "Мальборо". -- Практически одновременно. Но не раньше. Иначе акция теряет смысл и всем будет непонятно, кто же убил
   губернатора, если террорист был уже мертв. Это для нас важно. Кто, по-вашему, будет стрелять в губернатора?
   -- Думаю, Миня. Самый молодой и маленький из них. Молодой, маленький, неприметный. Там есть такой Гена Козлов, так любое его движение сразу фиксируется окружающими. Он крупный. А Миня -- неприметный.
   -- Согласен. Я специально наблюдал за этим Миней. А кто будет стрелять в вас?
   -- Думаю, сам Егоров.
   -- Почему вы так решили?
   -- Это всего лишь предположение, -- счел нужным оговориться я. - Для всех я -- начальник охраны Антонюка. И ребятам нужно объяснять, почему меня нужно застрелить. Ну, все можно объяснить. Даже приказать. Но это не так-то просто. Чем больше людей знают о деталях операции, тем больше риск.
   Зачем его увеличивать? Есть и более важный момент. Егоров руководит операцией. Если все будет сделано без него, без его непосредственного участия, это как? С Комаровым он прокололся. С Салаховым просто обосрался. Чем-то он должен
   доказать Профессору свою незаменимость и ценность? Думаю, что именно поэтому он и будет стрелять в меня сам. Тем более что он -- как ему кажется -- достаточно хорошо меня знает. Мы проводили с ним учебный бой на полигоне в моем бывшем училище.
   -- Он выиграл?
   -- Да. Но только потому, что я дал ему выиграть. Мне важно было не выиграть, а прокачать его.
   -- Что о вы о нем можете сказать?
   -- Он не в форме. Курит, слишком много пьет. Миня -- да, проблема. Егоров -- нет.
   -- А остальные?
   -- Подстраховка. Перебросить ствол, вложить его мне в руку, создать панику в толпе, чтобы отвлечь внимание от происходящего. Я думаю, они даже не посвящены в суть операции. Знают все только двое -- Миня и сам Егоров. Да и Миня -- лишь в рамках его задачи.
   -- И Профессор, который непосредственно будет руководить операцией, --подсказал Столяров.
   -- Он вечерним спецрейсом улетел в Москву.
   -- Откуда вы это узнали?
   -- Мой человек следил за ним.
   -- Артист?
   -- Да.
   -- Похоже, я его перехвалил. Впрочем, с Профессором очень трудно тягаться. Когда-то он был самым лучшим оперативником КГБ. Годы, конечно, дают знать свое, но опыт -- это опыт. Профессор не улетел. Он вошел на трап, самолет вырулил на взлетную полосу. После этого Профессор из грузового лючка пересел в машину аэродромного сопровождения, а самолет улетел без него. А вам Артист с чистой совестью доложил, что объект наблюдения отбыл в Москву. Вы хотите спросить, откуда я это знаю? Скажу. Я сам за ним следил. Я не
   верил, что Профессор улетит. Не мог он оставить на Егорова операцию такой важности. Да еще тогда, когда посыпалась куча неожиданностей. Причиной многих неожиданностей были вы. Но главное, почему он не улетел, было то, что здесь я.
   -- И он это знал. Вы с ним встречались на маяке. Артист зафиксировал эту встречу.
   -- Я и не делал из нее секрета. Теперь о деле. У людей Егорова будут портативные рации. У нас их не будет. Не потому, что мне жалко на это денег. Нет, каждый должен знать свои действия назубок. Рация отвлекает, все время подмывает получить указание или подтверждение руководства. А это -
   секунды, за которые может решиться все дело. У нас нет этих секунд. У них -- тоже, но они об этом не знают. Не мне вам говорить, что успех операции определяется не в ее ходе, а в ее подготовке. Завтрашней операцией буду руководить я. И мы просто позорно провалим все дело, если хотя бы одно мое
   указание не будет выполнено.
   -- Я вас внимательно слушаю.
   -- Указаний немного. Собственно, всего два. Вы и ваши ребята из охраны Хомутова блокируют по мере возможности людей Егорова. Самого Егорова --Артист. Не спорьте. Он достаточно опытен и главное -- темный. А вас всех все знают. Один ваш фингал чего стоит!
   -- Кто блокирует Миню? -- задал я самый важный для меня вопрос.
   -- Никто.
   -- Но...
   -- Я повторяю и прошу отнестись к этому предельно серьезно. Миню не блокирует никто, у него будет полная свобода передвижения. Максимально полная, -- повторил Столяров.
   -- Но он же пристрелит губернатора! Он затешется в первый ряд митингующих и выстрелит. Как раз тогда, когда Хомутов отойдет к перильцам покурить. Между ними будет не больше десяти метров. И ни единой души между ними. Наш единственный вариант -- блокировать Миню и не дать ему выстрелить. Иначе Хомутову конец. Вы этого хотите?
   -- Если бы я этого хотел, меня давно бы уже здесь не было. Нет, Сергей, Хомутова не пристрелят. Это уже моя забота.
   -- Извините, Александр Иванович, вам пятьдесят с чем-то лет...
   -- Пятьдесят четыре.
   -- И вы рассчитываете противостоять двадцатипятилетнему чистильщику с подготовкой боевого пловца?
   -- Важен не возраст, Сережа. Важен опыт. И еще кое-что.
   -- Что?
   -- Не очень уверен, что вы поймете меня.
   Он пожал мне руку:
   -- До завтра. Ребят проинструктируйте самым тщательным образом. Повторяю: никакой самодеятельности. Ни малейшей. Я тоже буду на площади. Но мы, скорее всего, не увидимся. Когда все закончится, садитесь в свой "пассат" и приезжайте к маяку. Фиксировать ваши передвижения уже будет
   некому и незачем.
   -- Вы так уверены, что нам все удастся? -- спросил я.
   Он усмехнулся:
   -- Знаете, Сергей, что нужно, чтобы достичь успеха?
   -- Ну, много чего.
   -- Да, много чего. Даже очень много. Но самое главное -- верить в успех.
   Он кивнул мне и скрылся в темноте мола. А я побрел к освещенному зданию пароходства мимо стоявших на рейде и у причалов судов, обозначенных клотиковыми огнями и чуть выгнутыми световыми линиями иллюминаторов.
   VI
   Рано утром я проснулся от шквальных ударов дождя по просторным стеклам моего номера. Светало, еще не были погашены уличные фонари. Деревья и кусты внизу пригибались едва ли не к самой земле от порывов ветра. Мой номер на
   двенадцатом этаже "Вислы" напоминал капитанскую рубку судна, попавшего в восьмибалльный шторм.
   Первым моим чувством было облегчение. При такой погоде не будет никакого митинга и, следовательно, ничего не будет. Но следующая мысль была неприятнее. Они все равно что-то предпримут. А до дня выборов оставалось слишком мало времени. И мы не могли рассчитывать, что сумеем проникнуть в их планы. Сейчас ситуация была острокритическая, но в общем понятная. А какая сложится в другом варианте?
   Но мои опасения оказались напрасными. К полудню шквальные порывы шторма стихли, прекратился дождь, потом с Балтики потянуло довольно сильным, но ровным и даже не слишком холодным ветром. А к двум часам дня, когда начался
   митинг на площади Свободной России, вообще посветлело, словно бы вернулось ведро, об окончании которого так сожалел вчерашний милицейский сержант.
   Должен признаться, что я недооценил гражданского энтузиазма демократически настроенных жителей города К. Людей было, конечно, не столько, как на митингах Антонюка, и вовсе уж не пятнадцать тысяч, как 7 ноября на площади Победы. Но человек триста-четыреста набралось, вся
   площадка вокруг трибуны была заполнена. И, как я вчера и вычислил, все жались к правой части трибуны, не желая подставляться ветру, тянувшему из прорана.
   Появление губернатора Хомутова в окружении целой свиты приближенных встретили аплодисментами. По команде Эдуарда Чемоданова, руководившего, как я и предполагал, съемками, оператор снял проход губернатора по аллейке от
   подъезда бывшего обкома к трибуне, потом сделал несколько планов толпы, приветствующей своего избранника или кумира, не знаю уж, как лучше сказать. В кадр случайно попал и я, пришлось поулыбаться и поаплодировать, хотя мне было не до улыбок и тем более не до аплодисментов.
   Все мои ребята были еще вчера поздним вечером соответствующим образом проинструктированы. С Мухой и Боцманом было вообще просто, я позвонил в пансионат "Европа", мы встретились и немного покатались по городу на их
   "хонде", которую я для них купил, проверив, естественно, на предмет "жучков". Встретиться с Артистом было, понятное дело, сложнее. Но мы все же пересеклись в пригородной электричке и сумели спокойно поговорить.
   Вид Артиста, когда он появился на митинге, мне, честно сказать, не очень понравился. Я и сам со своим фингалом, прикрытым черной вязаной шапочкой и темными очками, и близко не напоминал Бельмондо, как и любого другого киногероя. Но Артист... Хорошо поддатенький молодой мужичонка, одетый прилично, хоть и далеко не в "фирму", улыбчивый, благожелательный, цеплючий, как репейник. Когда я говорю "поддатенький", я вовсе не имею в виду "пьяный". Тех, кто под эту категорию попадал, отсеивали люди майора Кривошеева еще на подходах к площади. Нет, Артист был совсем не пьяный. Ну, принял на грудь граммов несколько, торжественный день, почему нет? Поговорить хочется, пообщаться. Вот он и общался. Сначала прилип к оператору и попросил его снять на память для всемирной истории. Даже прокричал довольно натурально: "Да здравствует демократическая Россия!" Потом прилип к
   Эдуарду Чемоданову и объяснился ему в любви к демократии. Потом каким-то образом оказался возле меня и Егорова, угостился у Егорова огоньком (хотя с Чечни не курил) и начал объяснять, почему все должны голосовать за демократов, при этом объяснения были частью из расхожих газет и телепередач,
   а частью плодом собственного воображения Артиста. Именно эта часть меня тревожила больше всего. Там были такие завихрения мысли, что любой нормальный человек с ходу бы насторожился. Но Егоров сразу принял Артиста именно за того человека, за которого тот себя выдавал, и почти не слушал его
   текстов, отделываясь ничего не значащими междометиями.
   Я все время с начала митинга находился рядом с Егоровым по его приказу. Сначала я выразил резкий протест и заявил, что не нуждаюсь в опеке. Но он показал мне маленькую коробочку рации, величиной в полторы сигаретные пачки, и объяснил, что могут поступить новые указания от руководителя операции. Он
   был, как всегда, собран, точен в движениях, в жизни не подумал бы, что вчера он выпил почти полную бутылку виски "Джонни Уокер" без закуски.
   Ну, у нас в Затопине многие могли бы это сделать. Но пить перед ответственной операцией, в которой тебе отводится одна из главных ролей! А что она отводится именно Егорову, у меня не было и малейших сомнений. Гена Козлов и трое других ребят работали в толпе, не проявляя никакой активности до тех пор, пока она от них не понадобится, а я Егорову нужен был все время рядом, чтобы не искать меня потом в толпе. Ему же нужно было не только пристрелить меня, но и вложить в мою хладеющую длань переброшенный ему ребятами ствол. 0,7 литра виски "Джонни Уокер" не могут не сказаться на человеке, и в душе я очень рассчитывал на то, что он потеряет в решающий момент те десятые доли секунды, которые решат исход дела. А я был уверен, что решать этот исход будут именно десятые доли
   секунды.
   Миня, который без нашего блока был свободен, как горный орел, сделает свое дело (если какими-то своими способами ему не помешает смотритель маяка), остальные чистильщики тоже сделают свое дело, а вот насчет Саши Егорова я чуть-чуть сомневался. И это была единственная надежда. Ну, и на
   Артиста, естественно.
   Митинг шел своим чередом. Выступали какие-то валуи, несли обычную в этих случаях чушь, лозунгами провоцируя то на "ура", то на аплодисменты. Наконец слово было предоставлено губернатору. Окончание его речи означало
   для всех моих ребят сигнал: "Внимание! Готовность -- ноль". И, вероятно, не только для моих. По мере продвижения неприхотливой и довольно стандартной речи губернатора, основная мысль которого сводилась к тому, что хватит
   болтать о демократии, а нужно претворять ее в конкретные дела, ребята Егорова подтягивались поближе, а Миня, похожий в своей курточке на подростка, уже был в первом ряду. Я перехватил недоумевающий взгляд Боцмана и еле заметно качнул головой. Есть приказ, и никаких отступлений от него. Ни
   малейших.
   Хоть этому мне не приходилось ребят учить. Слава Богу, научились в Чечне. Правда, чего это стоило -- лучше не вспоминать.
   К концу речи Хомутова, когда вот-вот должны были прозвучать заключительные лозунги, вдруг оживился Артист.
   -- Ты русский? -- спросил он Егорова с тем воодушевлением, с каким поддатый человек готовится начать длинный и содержательный разговор.
   -- Ну, русский, русский, -- попытался отмахнуться Егоров.
   -- И я русский, -- заявил Сенька, хотя во всех анкетах писал себя евреем и по отцу, и по матери.
   У меня в Чечне в штабе даже возникли из-за этого небольшие проблемы, когда я хотел забрать его в свою спецгруппу. Мне даже пришлось привести на полигон полковника Дементьева, который командовал у нас спецназом, и
   попросить Семена немного пострелять из двух "АКМов" на бегу по пересеченной местности. И если сейчас Артист утверждал, что он русский, для этого у него были, надо полагать, основания.
   -- Да, русский, -- повторил Сенька. -- Так вот и скажи мне, как русский русскому: можем мы мириться с притеснением наших братьев в Прибалтике?
   Речь губернатора уже шла к концу. И Егорову было не до общеполитических дискуссий.
   -- Не можем, -- сквозь зубы сказал он и незаметно врезал Артисту по печени. Ну, этот прием со школьником прошел бы, но не с Артистом. Он усилием мышц блокировал удар и завопил:
   -- Так почему же об этом никто не говорит?! Никто ни слова не сказал?! Выступи и скажи, мужик! Тебе миллионы спасибо скажут! Я бы сам сказал, но язык у меня не с той стороны подвешен! Давай, скажи!
   И начал потихоньку оттирать Егорова не столько к трибунам, сколько от меня.
   -- Отцепись, не мешай слушать! -- попробовал огрызнуться Егоров.
   -- Да чего там слушать, мы это уже миллион раз слушали, -- завопил Артист. -- Ты про дело скажи, про дело!
   А сам все оттирал его к трибуне, подальше от меня.
   И тут терпение Егорова лопнуло. Он врезал Артисту по почкам так, что нормальный человек валялся бы, корчась от боли, минут двадцать. Артист и такой удар умел блокировать, но это выглядело бы подозрительным, поэтому Артист схватился за бок и спросил:
   -- Драться хочешь? Я к нему с открытой душой, а он... Ну, сука! Я тебе как русский человек русскому человеку!
   И заехал Егорову в ухо со всего размаха. Это при том, что Артист умел убить человека всего одним движением пальца.
   К дерущимся кинулись дежурившие на площади милиционеры. Но Егоров остановил их:
   -- Все в порядке, ребята. Маленькие идеологические разногласия. Мы их уже уладили. -- И обратился к Артисту за подтверждением: -- Точно?
   А поскольку тому никак не улыбалось покинуть площадь в самый решающий момент, он радостно подтвердил:
   -- Ребята, все о'кей. Это немцы на симпозиумах спорят. А мы, русские, привыкли решать проблемы по-простому, по-нашенски. Извини, друг, немного погорячился. Со всяким бывает, верно? Очень уж тема для меня больная. Как подумаю -- спать не могу. Не веришь? Жену спроси. Пойдем, сейчас и спросишь,