Леви Примо. Бандагал (сборник)

   Так они спорили, долго и упорно. Потом Дорис взглянула на часы и со вздохом сказала:
   — Уже поздно, мне пора домой.
   — Домой, в такую ночь?
   Он обнял ее за плечи, и Дорис прильнула к нему. Она закрыла глаза и режно погладила Нико по волосам. Шум шагов заставил ее вздрогнуть. К ним подошел агент ВМО — на груди его фосфоресцировала бляха с двумя сплетенными змейками посредине.
   — Что вам не нравится? — срывающимся голосом спросил Нико. — Разве правилами запрещено целоваться в парках?
   Агент ВМО зажег электрический фонарик, посмотрел на часы и отцепил с фуражки водомер.
   — Уже поздно, молодые люди. А главное, сегодня очень сыро. Лучше вам пойти в кафе.
   — А мне, любезнейший, нравится здесь, а не в кафе.
   — Напрасно вы так волнуетесь, молодой человек! Я дал вам добрый совет… — Он снова взглянул на водомер. — Через полчаса опустится туман. Разумнее вам прогуляться. Если влажность увеличится и мой коллега обнаружит вас здесь, не миновать крупных неприятностей.
   — Но здесь под каждым кустом, прячется влюбленная парочка! Какого же дьявола вы привязались именно ко мне? С меня хватит. Если уж вам так приспичило надоедать людям, попробуйте для разнообразия побеседовать, скажем, с владельцем вон того левакара.
   Агент ВМО направил луч своего фонарика в указанном направлении.
   — Синьор остался в левакаре, — флегматично объяснил он. — Капот закрыт, стекла подняты. Так что не вижу никаких нарушений.
   Нико стиснул зубы, а Дорис потянула его за рукав, отчего он рассвирепел еще сильнее. Но горло сжало узлом, и он не мог произнести ни слова.
   — Я вас предупредил, — сказал агент. — Этого требует мой служебный долг. Будьте здоровы и счастливы.
   Лишь через полчаса Нико немного успокоился.
   — Ну и денек, все мне выходит боком, — пожаловался он.
   Они медленно спустились на пьяцца дель Пополо. Дорис жила далеко, в районе Транстевере, но, хотя движущиеся тротуары еще работали, Нико непременно хотел идти пешком.
   — Чао, — попрощался он у закрытых ворот ее дома.
   Поцеловал ее в щеку и грустно улыбнулся.
   — Увидимся завтра.
   Было уже очень поздно. Нико ускорил шаги, купил газету в киоске на мосту Гарибальди и помчался за последним элибус-экспрессом.
   Всю дорогу он смотрел вниз, нервно теребя пальцами газету. Он устал от бесконечных преследований агентов ВМО. Они не давали ему покоя ни на службе, ни дома, ни на отдыхе, ни в пути. Доколе же это будет продолжаться? Он не Джобби, который покорно позволяет издеваться над собой.
   Дома он налил рюмку коньяку, поставил, ее на ночной столик, неторопливо разделся, закурил сигарету и лег в постель. Выпил коньяку и стал просматривать газету. «Хорошо бы очутиться вдруг на пустынном острове. Я и Дорис, и никого вокруг».
   — Эй, там, на пятом этаже! — прервал его мысли мужской голос, доносившийся со двора.
   Это был Эспозито, агент ВМО по его дому.
   — Синьор Берти, закройте окно.
   — Чтоб ты сдох! — про себя сказал Нико. И снова отпил коньяку.
   — У вас открыто окно, синьор Берти!
   — Чтоб ты сдох! — повторил Нико и жадно затянулся. «Лучше не отвечать. Завтра утром скажу этому Эспозито, что меня не было дома, а свет я, уходя, забыл потушить».
   Эспозито позвал его еще раз пять, затем угомонился. Прикончив всю пачку сигарет, Нико, наконец, потушил свет.
   — Мой дорогой друг, вы слишком чувствительны, — сказал профессор Крешенцо. — Впрочем, как и все молодые люди. Однако не волнуйтесь, молодость — это болезнь, которая быстро проходит. В один прекрасный день вы убедитесь, что окончательно выздоровели.
   Он поправил шахматную доску и, вынув фигуры, стал бережно их расставлять.
   — Значит, нет никакой надежды, что когда-нибудь все изменится? Нелепая, бездушная система, а мы…
   — Простите, — прервал Крешенцо. — Вы пришли играть со мной в шахматы или же беседовать о социальных проблемах?
   — Я… Я пришел, чтобы спросить у вас совета.
   — Совета? — Профессор поднял голову и внимательно поглядел на Нико. Затем снял очки, подышал на стекла и принялся протирать их фланелевой тряпкой. — Совета? Гм… Какого рода?
   — Я… я… хотел бы выйти из ВМО.
   Крешенцо никак не отреагировал на его слова. Он еще раз протер очки и закурил сигарету.
   — Не ждите, что я похвалю вас, любезнейший. Вы хорошенько подумали, прежде чем пришли к такому решению?
   — Э, с мыслью об этом я ношусь уже давно.
   — Вот и продолжайте носиться с нею, мой дорогой друг.
   Нико улыбнулся.
   — А вы сами, профессор, когда вышли из ВМО?
   — Вышел? Я никогда не записывался в члены сего достославного объединения. В 74 году, когда медицинское обслуживание приняло ныне существующие формы, я учинил своей совести наистрожайший экзамен и решил: нет, это не для меня. Не потому, что мне было жаль денег — первое время ежемесячный взнос был сравнительно невысок. Но я ни разу в жизни не уступал шантажу. Для меня это было вопросом принципа. И представьте себе, я ошибся.
   — Значит, впоследствии вы раскаялись в принятом решении?
   Профессор встал, открыл дверцу бара, вынул бутылку виски и два стаканчика и поставил их на столик рядом с доской.
   — Выслушайте меня внимательно, милый Нико, — сказал он, разливая виски по стаканчикам. — Я всю жизнь выкуривал по сорок сигарет в день, пил сколько душе угодно, никогда не соблюдал диеты и не делал витаминных уколов. Я знать не знаю, что такое таблетки, мази, антибиотики, которые вы принуждены повсюду таскать с собой. И, разумеется, я сэкономил уйму денег. Этот дом, книги, ковры, картины… Мог бы я купить все это, если б мне пришлось каждый месяц платить взносы в кассу ВМО? Однако это не значит, что я не мучился. Мой юный друг, вы не знаете, что такое внезапно проснуться ночью от кошмарных сновидений. Каждый миг, каждая минута радости были отравлены страхом, липким, неотвязным страхом. Уже много лет я засыпаю с мыслью, что, случись мне заболеть, ни один врач не придет мне на помощь и я подохну в муках, как бездомная собака.
   Нико хотел было задать ему вопрос, но профессор его опередил.
   — Вы хотите знать, почему я впоследствии не подал заявления с просьбой о приеме? Все объясняется очень просто — для этого мне нужно было бы уплатить взносы за все прошедшее время плюс огромный штраф. А таких денег у меня не было. Подумайте, хорошенько подумайте, друг мой. Не принимайте поспешных решений. Учтите, что потом вам придется полагаться исключительно на собственное благоразумие и удачу. Особенно на удачу.
   — Зато я буду свободен, — возразил Нико. — Я смогу, наконец, купить левакар и другие нужные мне вещи. И потом… потом никто уже не заставит меня проходить эти дурацкие проверки. Ни один ублюдок из ВМО не посмеет требовать, чтобы я показал ему, надел ли я набрюшник.
   — Пустяки, мой друг, сущие пустяки. Ну как, начнем партию?
   Нико отодвинул в сторону доску.
   — Я должен выговориться, излить душу. Я больше не могу. Не понимаю, как правительство согласилось поддерживать ВМО, как этот спрут сумел всех сдавить своими щупальцами, навязать свои идиотские правила?! И никто не решился сказать: хватит, прекратите ваш шутовской карнавал, представление окончено. Ведь и пятьдесят лет назад, при старой системе здравоохранения, врач, хоть и не был миллионером, жил совсем неплохо. Стоило кому-либо заболеть, как вызывали врача и платили за визит соответствующую сумму. А теперь все иначе, теперь нужно платить заранее, когда вы здоровы, утешаясь тем, что во время болезни не придется платить ни лиры. Это же абсурд, возможный только в наш сумасшедший век.
   — Нет, друг мой. Это не абсурд. Подобная система практиковалась пять тысяч лет назад.
   — Пять тысяч?..
   — Дорогой Нико, я окончил исторический факультет, и потому можете мне поверить на слово. Так вот, пятьдесят веков назад крестьяне Маньчжурии разуверились в познаниях своих лекарей. И, кстати, не зря. Во все времена медики стремились извлечь как можно больше выгоды из болезней своих пациентов. Чем дольше длится болезнь, тем больше доход врача. Это столь очевидно, что не требует доказательств. Так вот, одному крестьянину надоело, что его без конца водят за нос. И он сказал врачу, который его пользовал: «Я заплачу тебе, когда выздоровлю, и буду платить все время, пока останусь здоровым. Но если я снова заболею, ты не получишь от меня ни одной серебряной монеты и ни одной горсти риса». Врач согласился, и уже на следующий день крестьянин выздоровел. А мы лишь пять тысяч лет спустя поняли, что надежнее полагаться на корыстный интерес, чем на профессиональную честность. Нико побледнел.
   — Значит… значит, вы одобряете ВМО и готовы защищать систему?
   — Да, но я осуждаю методы, которые отразились на системе. Наша жажда наживы все испортила. А это следовало бы предвидеть, нужно было с самого начала положить конец бесконтрольному хозяйничанью врачебной конгрегации, установить соответствующие тарифные ставки. Главное же, этим эскулапам нельзя было давать право вмешиваться в личную жизнь граждан. Недалекие и неумелые законодатели этого не поняли. Впрочем, кое-кто наверняка догадался, но взятки сделали свое дело. Представьте себе, поначалу все шло как нельзя лучше. Стоило человеку кашлянуть, и он уже мчался на прием к врачу. А медики всех — психопатов, хронических больных, симулянтов — встречали самым любезным образом. Тогда многие вообще перестали беречься. Все равно, рассуждали они, стоит мне заболеть, врач в два счета поставит меня на ноги. Не удивительно, что доктора зарабатывали бешеные деньги. И постепенно из лечебного учреждения ВМО превратилось в ассоциацию по предупреждению болезней. Теперь врачи работают куда меньше, а их доходы стали куда больше.
   — Это же бесстыдный грабеж!
   — Мой юный друг, жаловаться бесполезно. Надо считаться с неумолимой действительностью, как говорил один знаменитый историк шестнадцатого века. Методы, к которым прибегает ВМО, безусловно, незаконны, но они довольно логичны. Словом, раз уж вы согласились, так сказать, на опеку сего благородного заведения, йе следует удивляться, если оно делает все возможное, чтобы температура вашего тела не превышала тридцати семи градусов по Цельсию.
   — Допустим. Почему же в таком случае правительство не принимает никаких мер?
   — Ах, правительство! — буркнул профессор Крешенцо. — Насколько мне известно, наше правительство всегда верой и правдой служило власть имущим. А сейчас богатство и, значит, власть — в руках ВМО, автомобильных и магнитофонных королей.
   — Ради бога, не упоминайте при мне о песнях. Я и так целый день только и делаю, что слушаю идиотские песни и разбираю споры законодателей музыкальных вкусов.
   Но профессор уже не в силах был остановиться.
   — Конгрегация медиков теперь столь могущественна, что подчинила себе даже священников. Давным-давно идет борьба между целителями тела и целителями души. Но теперь чаша весов явно склоняется в пользу первых. Мир обуян жаждой наслаждений, и у него нет больше времени слушать церковные проповеди. Тело восторжествовало над душой. ВМО держит в своих руках ключи от рая земного и небесного.
   — Я не совсем понимаю вас, профессор.
   — Э, я пошутил, милый Нико. Но ходят слухи, что тридцать пять процентов акций Объединенной автомобильной компании принадлежат ВМО. Современный человек озабочен своим здоровьем, и для него нет ничего дороже левакара. И здоровье, и машина зависят от ВМО. Разумеется, пока никто не запрещает нам искать забвения в канцонеттах, этом музыкальном опиуме, который нам вдобавок продают втридорога. Но говорят, что ВМО протянуло свои щупальца и к фирмам грампластинок.
   Профессор Крешенцо хрипло расхохотался, отчего Нико невольно вздрогнул.
   — Эс-ку-ла-по-кра-тия. Звучит совсем неплохо. — И Крешенцо снова громко засмеялся.
   Субботнее утро. Как красив в эти часы Рим, сплошь в куполах и шпилях. Небо бледно-голубое, с колоколен каскадом обрушиваются вниз крикливые ласточки. Воздух. напоен запахом пиний и мяты. На Лунготевере ни души.
   Дорис медленно идет по пустынной улице Древнего Города, Конторы больше не существует, а все служащие исчезли, растворились Словно призраки, исчезли и вещи — пишущая машинка, гербовая бумага, печати, пресс-папье. Сам нотариус умер. Умер до понедельника. Целых два дня ей не придется терпеть его скрипучий голос, его взрывы ярости, непереносимую скуку.
   Нико ждет ее у входа в метро, но она вышла из дому очень рано и теперь идет неторопливо, даже медленно; на минуту задерживается у цветочного киоска, переходит дорогу и останавливается на мосту. Внизу бурлит и пенится Тибр, из-под аркады вылетает мотоскутер, в лучах солнца сидящий у руля человек кажется сделанным из латуни. Платаны вдоль берега поблескивают зеленой листвой, а их белые стволы, словно животные после спячки, расправляют складки коры. Дорис приятно на ходу провести ладонью по сучкам и наростам, почувствовать, что, кроме цемента, стали и пластика, существуют деревья с их таинственной, неподвластной воле человека жизнью.
   Внезапно она ощутила, что весна, вступила в свои права. И тогда она сначала ускорила шаги, а потом побежала навстречу Нико.
   Он все еще бледен, лицо осунулось, под глазами темные круги, но во взгляде светятся ласка и веселье.
   Нико берет ее под руку и увлекает за собой, в сторону, противоположную остановке метро.
   — Что случилось, Нико? Прогулка к Замкам отменяется?
   Нико останавливается возле бара-киоска.
   — Давай выпьем по чашечке кофе.
   Не спеша наливая кофе, он насвистывает танцевальный мотив, пальцы ритмично постукивают по сахарнице, взгляд скользит по фиолетовой неоновой трубке вдоль стены.
   — Так мы поедем к Замкам?
   — Конечно. Допьем кофе — и в путь.
   У тротуара стоит новехонький красный левакар.
   — Вот на нем бы поехать, — со вздохом говорит Нико. — А то трясись полчаса в битком набитом вагоне метро.
   Дорис укоризненно качает головой.
   — Прошу тебя, Нико, не начинай все сначала.
   Они выходят из бара. Нико останавливается возле машины, не спеша обходит ее, любовно поглаживает рукой капот.
   — Красивая, правда?
   — Очень. Но поторопись. Иначе нам придется стоять всю дорогу.
   — Она тебе и в самом деле нравится?
   Он вытаскивает из кармана связку ключей и подносит ее к самому носу Дорис.
   — А ведь машина-то моя.
   Дорис громко смеется.
   — Сумасшедший. Тебе бы только шутить!
   Но когда Нико вставляет ключ и открывает дверцу, Дорис бледнеет.
   — О боже, что это значит?
   — Садись.
   — Нет, сначала объясни.
   — Садись же, садись, потом все расскажу.
   Дорис не знает, что ей делать, она с испугом смотрит на кожаные сиденья, на никелированный переключатель скоростей. А Нико уже включил зажигание, на пульте управления зажглись красные и зеленые огоньки. «Нет, все это розыгрыш, сейчас Нико выйдет и скажет, что он пошутил и к тому же весьма глупо, попросит у нее прощения».
   — Ну, чего ты ждешь?
   Дрожа от страха, Дорис пробралась на переднее сиденье. Нико захлопнул дверцу.
   — Красавица, верно? Новенькая, только что с конвейера. Смотри, вот радиоприемник, это ручка обогревателя, сетка для журналов, миниатюрный холодильник. А вот тут свободное место для проигрывателя. Как только накоплю немного денег, поставлю и его.
   — Но значит… Значит, это и в самом деле твоя машина?
   — А ты думала — моего дедушки?!
   Нико включает первую скорость, и машина срывается с места, чуть резковато, как и у всех начинающих водителей. Сквозь стекла кабины дорога кажется огромной сценой, пешеходы, похожие на забавных марионеток, быстро перебирают руками и ногами.
   — Нико, объясни же, что произошло?
   Левакар мчится в ряду других машин. Нико крепко сжимает руль, беспокойно оглядывается по сторонам, резко тормозит на перекрестках. На поворотах машину сильно заносит.
   — Нико!
   — Молчи.
   Левакар маленький, даже крошечный, но Нико держит руль гордо, словно штурвал могучего парусника. Наконец они выбираются за городскую черту, теперь дома встречаются все реже, им навстречу все чаще попадаются мастерские и заводики, отделенные друг от друга серыми пыльными лужайками, напоминающими старые, дырявые ковры.
   Дорога широкая, в четыре полосы. Левакар несется по ней стремительно, с легким комариным жужжанием. Нико вынимает сигарету, закуривает.
   — Прибыл вчера, в полдень, — говорит он.
   — Кто прибыл?
   — Результат анализов.
   Дорис радостно прищелкнула пальцами.
   — Теперь все понятно. Ты оставил их в дураках? А на отложенные деньги купил машину… Но их все равно не хватило бы даже на первый взнос. Кто же дал тебе недостающие деньги?
   — Никто. Хватило моих. Рассрочка на два года. Ежемесячный взнос сорок тысяч лир.
   — Ты с ума сошел! Уж сколько раз мы считали, прикидывали, и неизменно выходило, что таких денег тебе из бюджета не выкроить.
   — Прежде, но не теперь. Слушай меня внимательно, Дорис. Они меня накрыли, поняла? Анализ дал положительный результат. А они только этого и ждали. Эти кровопийцы потребовали, чтобы я в месячный срок внес штраф. Мне предстояло отдать все мои сбережения. При одной мысли об этом…
   — Что ты сделал, несчастный?
   — Я написал заявление о выходе из ВМО; по всем правилам, на гербовой бумаге, и отправил его заказным письмом с оплаченным ответом. Отныне я свободен и волен делать все, что захочу!
   Они проспорили целое утро, стоя у перил Виллы Альдобрандини, под белым палящим солнцем. Повсюду, на деревьях и перильцах, красовались навязчивые объявления:

   Избегайте длительных прогулок, не стойте подолгу под деревьями.
   Сырость — общественный враг Номер Один.

   — Скажи, — настаивал Нико, показывая на объявления. — Может нормальный человек без конца сносить все это? У меня лопнуло терпение.
   Они спорили уже часа два, и Дорис почувствовала, что больше не в силах возражать, доказывать, что он поступил крайне глупо и неосмотрительно.
   Горизонт заволокла блекло-голубая дымка, скрывшая море, стену гор и оставшийся где-то далеко позади город. В дубовой роще слышались птичьи трели, неустанное воркованье, шепот листьев… Дорис промолчала. Она обняла Нико и положила голову ему на плечо. Ей больше не хотелось спорить, разбираться, кто прав, кто виноват. Греться бы вот так в лучах солнца и медленно, бездумно спускаться вниз по узкой тропинке в туфовой скале, ступая по вязкой черной земле. Когда они снова сели в машину, ей вдруг без всякой причины захотелось плакать. Сомнения, страхи улетели прочь, рассыпались как непрочный карточный домик, осталась лишь легкая щемящая боль.
   — А радио работает?
   — Что за вопрос! Здесь все новое, только что с завода.
   Нико повернул рычажок, и кабину залила волна звуков. Дорис откинулась на сиденье, закрыла глаза и незаметно задремала, убаюканная мелодичной музыкой, равномерным гудением мотора, легкими толчками на поворотах. Казалось, Нико ведет машину в полной синхронности с невидимым оркестром. Дорис приоткрыла веки — Нико хитро ей подмигнул. Она попыталась ответить ему тем же, но губы расплылись в глупой, детской улыбке. Нико расемеялея.
   — Неплохо жмет, а? — сказал он, взглянув на показатель скорости. — А ведь это только обкатка. Подожди, через месяц я всех буду обставлять.
   Минут через пять они подъехали к пригородному поселку. На дверях бара висела кукла. Покачивая головой, она протягивала огромную руку к огненной надписи:

   Крон!
   Тонизирующий напиток без тонизирующих веществ.

   — А я закажу двойной черный кофе. И пусть все агенты ВМО лопнут от злости.
   Потом Нико зашел в лавку, пропахшую специями и перцем, купил свежий крестьянский хлеб, пакетик маслин, кусок жареной телятины и банку маринованных огурцов.
   — Поехали. Я хочу поесть в беседке, где нет этих идиотских плакатов.
   Левакар снова помчался по асфальтовой ленте и свернул на дорогу, ведущую в Гроттаферрату. Навстречу бежали виллы, зеленые, пастельные, цвета охры. Машина миновала селение и понеслась по направлению к аббатству дельи Ортодосси. Наконец Нико затормозил у домика с облупившимися стенами и маленькими окнами. На окнах — решетки из побуревшегр железа, металлическая ручка приоткрытой двери проржавела и еле держалась на столь же ржавых гвоздях.
   В прихожей никого не было. В погребе сплошными рядами стояли фьяски, дамиджана ^[3], валялись воронки, пластмассовые трубки.
   Нико громко позвал хозяина. С лестницы, ведущей вниз, кто-то откликнулся невнятным хриплым голосом. Нико залюбовался подвешенными на черных крюках к потолку «косами» чеснока и гирляндами красного перца, обвивавшего стены.
   — Потрясающе! — воскликнул Нико. — Нет, ты только посмотри на этот старый в разводьях стол! Тебе не хочется его погладить, а, Дорис?
   Неся на плечах бочонок, появился хозяин. Втроем они вынесли столик в увитую лозой беседку.
   Нико раскупорил бутыль. Потом стал нюхать стол.
   — Он пахнет вином. Вернее, винной бочкой. Дорис, понюхай, сама убедишься, какой у него приятный запах.
   Чтобы доставить ему удовольствие, Дорис понюхала стол и объявила, что он действительно пахнет вином и бочонком.
   — Многие до сих пор считают крестьян глупцами и невеждами. Между тем только они и живут как люди, знают, что едят и что пьют, — разглагольствовал Нико, уминая куски жареной телятины. — А мы, горожане, живем среди шума и вони. Как в тюрьме. Ты не замечала, что все мы живем в огромной тюрьме?
   Дорис покорно молчала, давая ему выговориться. Она по опыту знала, что достаточно не возражать, и его полемический задор вскоре угаснет сам по себе. Так оно и случилось.
   — Послушай, Дорис, что будем делать дальше? Хочешь, поедем к озеру или за ягодами? Хотя нет, лучше всего отправиться в Тусколо. Там замечательный лес. И к тому же это совсем близко.
   Он уговаривал Дорис выпить еще стаканчик. Дорис отнекивалась, со смехом отодвигала стакан. Она не привыкла к вину, у нее и так кружилась голова.
   Издали хозяин делал им какие-то знаки. Но Дорис слегка опьянела и поняла, какая ум грозит опасность, лишь в тот момент, когда инспектор ВМО вырос у Нико за плечами.
   — К нам пожаловали гости, — процедила она сквозь зубы.
   Нико допил вино, вытер рот тыльной стороной руки и неторопливо повернул голову — амарантовый комбинезон, фуражка с термометром, водомером и реактивами. С виду весьма ретивый чинуша.
   — Прошу прощения. — Инспектор ВМО был предельно вежлив. — Чистая формальность, синьоры. Этот левакар?..
   — Мой.
   — Совершенно новый, не так ли?
   — Да, только вчера куплен.
   — Очевидно, вы и водительские права получили совсем недавно?
   — Ваша правда. И пока что вожу машину очень плохо.
   — Отлично. Искренность — весьма похвальное качество, но-нарушение, и крайне серьезное, налицо. Вам, как новичку, следовало бы придерживаться строжайшей самодисциплины. — Инспектор показал на стакан и бутыль с вином. — Вы представляете несомненную опасность для пешеходов даже в нормальном состоянии. Возбуждающие напитки вам абсолютно противопоказаны. Вам и вашей девушке.
   Он порылся в карманах, вытащил пластиковый тюбик, отвинтил крышку и вынул круглую белую таблетку величиной с горошину.
   — Прошу вас, — он протянул таблетку Дорис. — Подержите-ка ее немного во рту.
   — Минуточку. Левакар вожу я. Девушка здесь ни при чем. — Нико зло прищурил глаза. — К вашему сведению, она вообще не пьет. И могла бы хоть сейчас пройти контроль на содержание алкоголя в крови. Но я не вижу причин, по которым она должна мусолить во рту вашу таблетку. Забирайте ваши реактивы, уважаемый, и отчаливайте.
   Инспектор ВМО побагровел, но тут же взял себя в руки и ледяным тоном произнес:
   — Допустим, синьорина и в самом деле не нарушила правил. Но вы? Вы-то совершенно пьяны, и это легко доказать. Прошу вас.
   Он положил таблетку рядом со стаканом Нико. Тот усмехнулся.
   — Вы непременно, хотите, чтобы я пососал эту гадость? Не смею отказать хорошему человеку.
   Он подмигнул Дорис, положил таблетку в рот и закурил сигарету. Затем налил себе полный стакан вина.
   На сей раз инспектор побледнел от гнева и уставился на хронометр, делая отчаянные попытки сдержаться.
   — Ваше время истекло. Покажите.
   Нико выплюнул таблетку на пол. Она стала цвета спелой вишни.
   — Что и требовалось доказать! — с торжеством воскликнул инспектор ВМО. — Придется заплатить штраф, синьор.
   Нико покачал головой.
   — Вы ошиблись, милейший. Мне наплевать на ваши проверки. Я не член ВМО.
   Лицо инспектора стало землисто-серым.
   — Это неслыханно! Почему же вы сразу не сказали?
   Нико пожал плечами.
   — Я только вчера подал заявление.
   Он вынул из кармана документы и положил их на стол.
   — Можете проверить, если желаете.
   Низко опустив голову, инспектор ВМО поспешно удалился.
   Дорис засмеялась, но когда Нико показал уходящему инспектору кукиш, вспыхнула:
   — Перестань, это уже лишнее.
   Но ей было слишком хорошо, она не могла долго сердиться.
   — Налей-ка мне еще, Нико. Ведь сегодня необычный день.
   Голос у нее был с хрипотцой, как у актрис, играющих роль алкоголичек.
   В сердце Нико на миг закралось сомнение, не разыгрывала ли Дорис комедию, изображая из себя скромную, непорочную девушку. Наливая вино, он внимательно следил за выражением ее лица. Но тут же устыдился нелепых подозрений.