Страница:
Они встали и направились к машине. К своей машине.
Левакар бешено мчался вперед, пролетая мимо зеленых галерей, изумрудных холмов и лугов, нежившихся под солнцем. Несколько крутых поворотов — и дорога неожиданно уперлась в площадку, обнесенную загородкой. В глубине, под тенью каштанов, стояли еще три левакара.
Кругом царства тишины… и руин. Они тянулись ввысь из густой травы словно грозный указующий перст. Долина сбегала вниз в беспорядочном чередовании виноградников и оливковых рощиц.
Нико стал быстро взбираться вверх по узкой крутой тропинке. Дорис, держа в руке транзистор, с трудом поспевала за ним.
Вот он остановился у края обрыва, и его фигура четко вырисовывалась на фоне голубоватых гор.
Дорис закричала. Не от страха, просто, чтобы доказать самой себе, что она полна жизни и что ее, тоненькую и маленькую, все же не придавили красота и величие пейзажа. Она включила транзистор на полную мощность. Но здесь, в поднебесье, музыка звучала смешно и нелепо.
Чуть поодаль темнели руины римского театра. Дорис и Нико принялись танцевать на выщербленных, поросших мхом ступеньках. Нико крепко, до боли прижимал ее к себе. Из транзистора тонкой струйкой текла сладкая до приторности музыка лада. Певец нежным голоском напевал о любви и муках влюбленного. А ее переполняло безмерное счастье, ощущение подлинной свободы и полноты жизни.
— К дьяволу эти идиотские сентиментальные песенки! Дорис, иди сюда.
Голос Нико звучал необычно глухо.
Он увлек ее вверх по белой тропке, что вилась меж седых от древности перевитых плющом камней. Тропинка исчезала, терялась в туннеле сплетенных веток и снова появлялась под сводом сверкающих листьев.
Дорис лежала рядом с ним на ложе из веток бузины.
— Послушай…
Он без конца повторял это «послушай», все крепче сжимая ее в своих объятиях. И даже не заметил, как оцарапал шею о ржавую колючую проволоку, предательски торчавшую из земли.
В первой песне поется о красочных рассветах, во второй — о ночи, пахнущей туманом и тенью, в третьей — самой банальной — о несчастной любви…
И так изо дня в день. Проклятое радио с раннего утра начинает бомбардировать вас песенками, рекламными объявлениями, снова песенками. Покупайте кондиционирующие установки, приобретайте холодильники, современный человек немыслим без электрокухни, и опять сентиментальные канцонетты, объявления ВМО: запрещается то, не рекомендуется это.
Дорис с досадой выключает радиоприемник. Кончив причесываться, она застывает перед зеркалом и начинает тщательно подводить ресницы и брови.
Звонит телефон. Незнакомый голос говорит в трубку, что Нико заболел.
Дорис весело смеется в ответ.
— Послушайте. Я спешу на службу. Вы, синьор, выбрали неподходящее время для шуток.
Но незнакомец отвечает, что он отнюдь не шутит. Дорис задумчиво вешает трубку.
— Кто это звонил? — спрашивает мать, высовываясь из-за двери.
— Да Нико. Вечно со своими глупыми шутками.
Стоя у конфорки, она выпивает чашку кофе с молоком. «Нет, не может быть. Вчера вечером, когда мы расстались, он чувствовал себя превосходно. Позвоню ему днем в министерство и скажу, что улетаю в Америку. Пусть немного поволнуется».
Но потом, на улице, ее вновь охватили сомнения. Она задумчиво смотрела, как на остановке нетерпеливые пассажиры проталкивались к переполненному элибусу, и не двигалась с места. Постояла немного, затем решительно зашагала к дому, где жил Нико. На пятый этаж она влетела бегом и яростно позвонила два, три, четыре раза. «Кретин, самодовольный болван, ты мне за все заплатишь!»
В дверях появился пожилой человек в пижаме.
— Проходите, — еле слышно сказал он. — Меня зовут Крешенцо. Я сосед Нико по лестничной площадке. Это я звонил вам.
Дорис побледнела.
— Что с ним? Ему плохо?
Профессор Крешенцо сокрушенно развел руками.
— Тошнота, головокружение, а потом начались рвота, судороги. Я дал ему успокаивающие таблетки, сейчас он спит.
Но нет, Нико не спит. Из коридора донесся протяжный стон.
Дорис бросилась в спальню: Нико, согнувшись, сидит на постели и держится за живот. Его глаза умоляют о помощи, лоб потный, лицо искажено гримасой боли. Он валится на кровать и начинает корчиться, отчаянно просит: «Воды, воды». И снова раздается долгий, душераздирающий стон.
Дорис не в силах вымолвить ни слова, у нее подкашиваются ноги, и, чтобы не упасть, она прислоняется к шкафу.
— Нужно что-то предпринять. Вызвать врача из амбул… — выдавливает онa из себя и замолкает на полуслове.
Это невозможно. Нико вышел из ВМО в пятницу. Извещение об этом наверняка уже поступило в районную амбулаторию. Бесполезно звонить, все равно никто не придет. И подавать заявление о повторном приеме в члены ВМО бессмысленно. Не говоря уже об огромном штрафе, пона-. добится по крайней мере два-три дня, прежде чем будут выполнены все формальности. Да еще день-два, пока соответствующие документы не поступят в амбулаторию. А без официального подтверждения врач из ВМО и пальцем не пошевелит.
Крешенцо нерешительно потер подбородок.
— Есть у меня знакомый врач. Но не знаю, согласится ли он приехать. Он живет километрах в тридцати от Рима, занимается земледелием, с тех пор как его лишили докторского диплома. Только за то, что он оказал помощь больному, не состоящему в этом проклятом ВМО. Попробую ему позвонить.
В глазах Дорис блеснул луч надежды. Профессор Крешенцо, с трудом волоча ноги, направился к телефону, стоявшему в коридоре.
Дорис подошла к постели, взяла руку Нико в свою и тихо заплакала.
Нико смотрел на нее и не узнавал.
— Меня грызут собаки, тысячи собак грызут мой жи…
Он перекинулся на другую сторону, свесился вниз, и из горла у него хлынула желтая пенная вода.
— Врача нет дома. Жена сказала, что он отправился поудить и вернется лишь к полудню. Я попросил ее послать кого-нибудь за ним на озеро. Через час позвоню еще раз, — сказал вошедший в комнату Крешенцо.
— Через час? Но ему очень плохо! Его снова вырвало.
— Знаете что: спуститесь-ка вы пока в аптеку. У вас ведь есть книжечка ВМО, не так ли? Мои таблетки тут не помогут. Скажите, что у вас люмбаго, боли в пояснице, впрочем, лучше — невралгия, затронут тройничный нерв. Можете стонать, плакать, кричать, лишь бы вам дали сильнодействующее успокоительное средство.
Дорис заколебалась. Она переводила взгляд с профессора Крешенцо на Нико, который отчаянно корчился в постели.
— Мне нельзя, — пояснил Крешенцо. — Я не член ВМО, мне не дадут и аспирина.
Дорис бегом спустилась по лестнице и помчалась к аптеке. Но попробуй перейти улицу, когда по ней сплошным потоком мчатся левакары! А подземный переход, как назло, далеко. Сколько лишнего времени придется потерять? Она ощутила острую боль в спине и в боку. Неужели и в самом деле началась невралгия? Нет, сейчас все пройдет. Надо только взять себя в руки и не глупить. Все будет хорошо. Солнце, казалось, прожигающее навес крытого рынка, напомнило ей о недавней прогулке, о зеленом куполе леса. Ничего, ничего, все обойдется.
Обычно сильнодействующие таблетки не выдают без рецепта. Но когда Дорис попросила лекарство, аптекарь в белом халате лишь взглянул на ее перекошенное лицо и молча выбил чек.
В полдень пришла ее мать. Ее негодованию не было предела. Она беспрестанно качала головой в знак осуждения, фыркала и то и дело повторяла:
— Я же тебе говорила, дочка, он совершенно безрассудный человек. А ты еще хотела связать с ним свою судьбу!
— Перестань, мама, перестань. Нико — фанфарон и задира, но он чудесный парень. Просто случилось несчастье, и он тут не виноват.
Крешенцо метался из одной комнаты в другую. Он попробовал еще раз позвонить своему другу. Никто не ответил.
«Цветы распускаются в мае, цветы распускаются в мае», — когда-то, в детстве, эта веселая песенка очень ей нравилась. Дорис не может понять, почему этот незатейливый припев припомнился ей именно сейчас.
Мать стоит у спинки кровати и, вытянув шею, словно гусыня, наблюдает за Нико. Время от времени она сокрушенно разводит руками и говорит с наигранным участием:
— Он задыхается. Ему нечем дышать. Разве вы не видите, что он задыхается?
А Крешенцо ни секунды не стоит спокойно на месте: он то прищелкивает пальцами, то лезет в карман за сигаретами и тут же прячет их назад, сообразив, что дым может повредить Нико.
В половине третьего мать берет Дорис за руку и уводит ее из комнаты.
— Идем домой. Поешь, отдохнешь с часок, потом вернешься.
Дорис решительно выдергивает руку и возвращается в спальню.
Лицо Нико искажено гримасой боли, челюсти крепко сжаты, из уголка рта стекает желтоватая слюна. Он молчит и не отвечает на вопросы. Дорис расплакалась, умоляла его: «Ну, скажи что-нибудь», но он в ответ лишь тихонько стонал.
Крешенцо снова бросился к телефону. Подошла жена врача и сказала, что на озере мужа не нашли, а домой он еще не вернулся.
Крешенцо смотрит на Дорис виноватыми глазами.
— Позвоню попозже. Пойду заварю чай.
Крешенцо тоже устал, он с трудом удерживается, чтобы не закурить. Мать Дорис, эта свиная туша, облаченная в цветастое атласное платье, стоит в дверях и неодобрительно хрюкает. Она не намерена терпеть, чтобы ее дочка превратилась в сиделку, и в который раз уговаривает ее уйти. Дорис не отвечает. В ушах по-прежнему назойливо звучат слова: «Цветы распускаются в мае». А перед глазами кружатся в танце девочки в беленьких платьицах. Счастливые, бездумные дни детства, бегущие быстро и гладко, словно застежка молнии… А сейчас время тянется медленно, тоскливо, как в полусне.
Она осталась одна. Мать ушла, Крешенцо тоже куда-то исчез. В полутемной комнате тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на столике да слабыми, на одной ноте, стонами Нико.
Дорис держит руку Нико в своей. Рука горячая, липкая. Нет, Нико не только глупец, но и бунтарь. Он способен на самые благородные порывы, но одновременно упрям и эгоистичен. И ему дико, катастрофически не повезло. Выйти из ВМО и буквально через несколько дней заболеть, причем не простудой или гриппом, а какой-то странной и опасной болезнью! Неужели ему ничем нельзя помочь?..
Она наклоняется к самому уху и тихонько зовет:
«Нико, Нико, ты меня слышишь?»
А Нико ощущает лишь прикосновение холодной руки ко лбу. Он совершенно обессилел и уже не в состоянии собрать воедино разбегающиеся мысли. На стене тени то сплетаются в клубок, то разбегаются в разные стороны. Нет, это не тени, а животные, цветы, птицы, снежные кристаллики. Внезапно от стены отделяется человек с широким костлявым лицом и словно призрак склоняется над постелью. Он в белоснежном халате. Это врач. Из кармана у него виден термометр, а в правой руке он держит шприц, оттопырив указательный палец, чтобы удобнее было колоть.
Мгновенная вспышка света, и видение исчезает. Но тут же к постели подступает уже множество людей в белых халатах. Они выползают из темных углов и. по одному подходят к Нико. Каждый прикладывает к его груди стетоскоп, ощупывает, вынимает спасительный шприц, с адским смехом прячет его за спину и исчезает.
И вот уже комната наполняется термометрами, огромными, пузатыми, с длиннющими столбиками ртути. Хруст стекла, белые пятна в глазах. Кто-то зажег свет. Это Дорис, рядом с нею профессор Крешенцо и какой-то незнакомец.
— Пришел доктор, он быстро поставит тебя на ноги.
Доктор? Нико хочет пошевелить рукой, сказать что-то, но горло перехватило тугим узлом, и он не в силах выдавить из себя ни звука. Лишь молча, недоверчиво глядит на незнакомца.
Дорис тоже во все глаза смотрит на вновь прибывшего. Плотный, с красным, обветренным лицом, он совсем не похож на врача. Седые, коротко подстриженные волосы и мясистое лицо в морщинах придают ему скорее, вид торговца или земледельца. А может, так кажется потому, что он одет во фланелевую рубашку, серый плотный пиджак и холщовые брюки. В руке он держит плетеную корзину для рыбы. Незнакомец кладет корзину на столик, открывает крышку и вынимает медицинскую сумку.
А, так это врач, исключенный из ВМО за то, что он помог незарегистрированному в амбулатории больному. Врач протягивает Дорис свою крупную мозолистую руку и гулким, уверенным голосом называет себя. Разумеется, имя и фамилия — вымышленные, ведь он сейчас рискует угодить в тюрьму.
Врач наклоняется над больным, ощупывает его лоб, поднимает веки, вывертывает нижнюю губу, обнажает белые десны.
— А это что такое? — спрашивает он, проводя пальцем по царапине на шее.
— Он оцарапался о колючую проволоку. В прошлую субботу за городом, — смущенно лепечет Дорис.
Врач задумчиво почесал щеку. Затем снова принялся осматривать Нико, не торопясь, самым тщательным образом. Дорис не понимает, почему врач то и дело потирает переносицу. Когда он вынул из сумки шприц и приготовился сделать укол, она не выдержала и тронула его за плечо.
— Скажите, что с ним?
Врач пожал плечами.
— Не знаю. Похоже на столбняк. Но я вполне мог ошибиться. Отнюдь не исключено, что это обычное заражение. Тогда этот укол ему поможет. К сожалению, у меня почти не осталось лекарств. Если это банальное заражение, то все обойдется. Но если это все же… Словом, противостолбнячной сыворотки у меня нет. И потом, вводить ее теперь все равно слишком поздно.
— Значит?..
— Не надо заранее бояться самого худшего. Сейчас сделаем ему укол, и часа через три-четыре температура должна упасть.
Дорис отвернулась и подошла к окну. Она стояла и невидящим взором глядела во двор, где на веревках висело белье.
Врач вынимает иглу и кладет шприц в сумку.
— Это все, что я мог сделать, — говорит он, обращаясь в пространство.
Протягивает Дорис свою огромную, мускулистую руку и, потоптавшись, решительно направляется к выходу. Крешенцо провожает его до дверей.
— Доктор, мне вы можете сказать, — шепчет он. — Есть хоть какая-нибудь надежда?
В ответ — еле заметный отрицательный жест.
Но Дорис ничего не заметила. Она вновь садится у изголовья постели и с надеждой ждет. Ждет, когда Нико станет лучше.
Лино Альдани
Левакар бешено мчался вперед, пролетая мимо зеленых галерей, изумрудных холмов и лугов, нежившихся под солнцем. Несколько крутых поворотов — и дорога неожиданно уперлась в площадку, обнесенную загородкой. В глубине, под тенью каштанов, стояли еще три левакара.
Кругом царства тишины… и руин. Они тянулись ввысь из густой травы словно грозный указующий перст. Долина сбегала вниз в беспорядочном чередовании виноградников и оливковых рощиц.
Нико стал быстро взбираться вверх по узкой крутой тропинке. Дорис, держа в руке транзистор, с трудом поспевала за ним.
Вот он остановился у края обрыва, и его фигура четко вырисовывалась на фоне голубоватых гор.
Дорис закричала. Не от страха, просто, чтобы доказать самой себе, что она полна жизни и что ее, тоненькую и маленькую, все же не придавили красота и величие пейзажа. Она включила транзистор на полную мощность. Но здесь, в поднебесье, музыка звучала смешно и нелепо.
Чуть поодаль темнели руины римского театра. Дорис и Нико принялись танцевать на выщербленных, поросших мхом ступеньках. Нико крепко, до боли прижимал ее к себе. Из транзистора тонкой струйкой текла сладкая до приторности музыка лада. Певец нежным голоском напевал о любви и муках влюбленного. А ее переполняло безмерное счастье, ощущение подлинной свободы и полноты жизни.
— К дьяволу эти идиотские сентиментальные песенки! Дорис, иди сюда.
Голос Нико звучал необычно глухо.
Он увлек ее вверх по белой тропке, что вилась меж седых от древности перевитых плющом камней. Тропинка исчезала, терялась в туннеле сплетенных веток и снова появлялась под сводом сверкающих листьев.
Дорис лежала рядом с ним на ложе из веток бузины.
— Послушай…
Он без конца повторял это «послушай», все крепче сжимая ее в своих объятиях. И даже не заметил, как оцарапал шею о ржавую колючую проволоку, предательски торчавшую из земли.
В первой песне поется о красочных рассветах, во второй — о ночи, пахнущей туманом и тенью, в третьей — самой банальной — о несчастной любви…
И так изо дня в день. Проклятое радио с раннего утра начинает бомбардировать вас песенками, рекламными объявлениями, снова песенками. Покупайте кондиционирующие установки, приобретайте холодильники, современный человек немыслим без электрокухни, и опять сентиментальные канцонетты, объявления ВМО: запрещается то, не рекомендуется это.
Дорис с досадой выключает радиоприемник. Кончив причесываться, она застывает перед зеркалом и начинает тщательно подводить ресницы и брови.
Звонит телефон. Незнакомый голос говорит в трубку, что Нико заболел.
Дорис весело смеется в ответ.
— Послушайте. Я спешу на службу. Вы, синьор, выбрали неподходящее время для шуток.
Но незнакомец отвечает, что он отнюдь не шутит. Дорис задумчиво вешает трубку.
— Кто это звонил? — спрашивает мать, высовываясь из-за двери.
— Да Нико. Вечно со своими глупыми шутками.
Стоя у конфорки, она выпивает чашку кофе с молоком. «Нет, не может быть. Вчера вечером, когда мы расстались, он чувствовал себя превосходно. Позвоню ему днем в министерство и скажу, что улетаю в Америку. Пусть немного поволнуется».
Но потом, на улице, ее вновь охватили сомнения. Она задумчиво смотрела, как на остановке нетерпеливые пассажиры проталкивались к переполненному элибусу, и не двигалась с места. Постояла немного, затем решительно зашагала к дому, где жил Нико. На пятый этаж она влетела бегом и яростно позвонила два, три, четыре раза. «Кретин, самодовольный болван, ты мне за все заплатишь!»
В дверях появился пожилой человек в пижаме.
— Проходите, — еле слышно сказал он. — Меня зовут Крешенцо. Я сосед Нико по лестничной площадке. Это я звонил вам.
Дорис побледнела.
— Что с ним? Ему плохо?
Профессор Крешенцо сокрушенно развел руками.
— Тошнота, головокружение, а потом начались рвота, судороги. Я дал ему успокаивающие таблетки, сейчас он спит.
Но нет, Нико не спит. Из коридора донесся протяжный стон.
Дорис бросилась в спальню: Нико, согнувшись, сидит на постели и держится за живот. Его глаза умоляют о помощи, лоб потный, лицо искажено гримасой боли. Он валится на кровать и начинает корчиться, отчаянно просит: «Воды, воды». И снова раздается долгий, душераздирающий стон.
Дорис не в силах вымолвить ни слова, у нее подкашиваются ноги, и, чтобы не упасть, она прислоняется к шкафу.
— Нужно что-то предпринять. Вызвать врача из амбул… — выдавливает онa из себя и замолкает на полуслове.
Это невозможно. Нико вышел из ВМО в пятницу. Извещение об этом наверняка уже поступило в районную амбулаторию. Бесполезно звонить, все равно никто не придет. И подавать заявление о повторном приеме в члены ВМО бессмысленно. Не говоря уже об огромном штрафе, пона-. добится по крайней мере два-три дня, прежде чем будут выполнены все формальности. Да еще день-два, пока соответствующие документы не поступят в амбулаторию. А без официального подтверждения врач из ВМО и пальцем не пошевелит.
Крешенцо нерешительно потер подбородок.
— Есть у меня знакомый врач. Но не знаю, согласится ли он приехать. Он живет километрах в тридцати от Рима, занимается земледелием, с тех пор как его лишили докторского диплома. Только за то, что он оказал помощь больному, не состоящему в этом проклятом ВМО. Попробую ему позвонить.
В глазах Дорис блеснул луч надежды. Профессор Крешенцо, с трудом волоча ноги, направился к телефону, стоявшему в коридоре.
Дорис подошла к постели, взяла руку Нико в свою и тихо заплакала.
Нико смотрел на нее и не узнавал.
— Меня грызут собаки, тысячи собак грызут мой жи…
Он перекинулся на другую сторону, свесился вниз, и из горла у него хлынула желтая пенная вода.
— Врача нет дома. Жена сказала, что он отправился поудить и вернется лишь к полудню. Я попросил ее послать кого-нибудь за ним на озеро. Через час позвоню еще раз, — сказал вошедший в комнату Крешенцо.
— Через час? Но ему очень плохо! Его снова вырвало.
— Знаете что: спуститесь-ка вы пока в аптеку. У вас ведь есть книжечка ВМО, не так ли? Мои таблетки тут не помогут. Скажите, что у вас люмбаго, боли в пояснице, впрочем, лучше — невралгия, затронут тройничный нерв. Можете стонать, плакать, кричать, лишь бы вам дали сильнодействующее успокоительное средство.
Дорис заколебалась. Она переводила взгляд с профессора Крешенцо на Нико, который отчаянно корчился в постели.
— Мне нельзя, — пояснил Крешенцо. — Я не член ВМО, мне не дадут и аспирина.
Дорис бегом спустилась по лестнице и помчалась к аптеке. Но попробуй перейти улицу, когда по ней сплошным потоком мчатся левакары! А подземный переход, как назло, далеко. Сколько лишнего времени придется потерять? Она ощутила острую боль в спине и в боку. Неужели и в самом деле началась невралгия? Нет, сейчас все пройдет. Надо только взять себя в руки и не глупить. Все будет хорошо. Солнце, казалось, прожигающее навес крытого рынка, напомнило ей о недавней прогулке, о зеленом куполе леса. Ничего, ничего, все обойдется.
Обычно сильнодействующие таблетки не выдают без рецепта. Но когда Дорис попросила лекарство, аптекарь в белом халате лишь взглянул на ее перекошенное лицо и молча выбил чек.
В полдень пришла ее мать. Ее негодованию не было предела. Она беспрестанно качала головой в знак осуждения, фыркала и то и дело повторяла:
— Я же тебе говорила, дочка, он совершенно безрассудный человек. А ты еще хотела связать с ним свою судьбу!
— Перестань, мама, перестань. Нико — фанфарон и задира, но он чудесный парень. Просто случилось несчастье, и он тут не виноват.
Крешенцо метался из одной комнаты в другую. Он попробовал еще раз позвонить своему другу. Никто не ответил.
«Цветы распускаются в мае, цветы распускаются в мае», — когда-то, в детстве, эта веселая песенка очень ей нравилась. Дорис не может понять, почему этот незатейливый припев припомнился ей именно сейчас.
Мать стоит у спинки кровати и, вытянув шею, словно гусыня, наблюдает за Нико. Время от времени она сокрушенно разводит руками и говорит с наигранным участием:
— Он задыхается. Ему нечем дышать. Разве вы не видите, что он задыхается?
А Крешенцо ни секунды не стоит спокойно на месте: он то прищелкивает пальцами, то лезет в карман за сигаретами и тут же прячет их назад, сообразив, что дым может повредить Нико.
В половине третьего мать берет Дорис за руку и уводит ее из комнаты.
— Идем домой. Поешь, отдохнешь с часок, потом вернешься.
Дорис решительно выдергивает руку и возвращается в спальню.
Лицо Нико искажено гримасой боли, челюсти крепко сжаты, из уголка рта стекает желтоватая слюна. Он молчит и не отвечает на вопросы. Дорис расплакалась, умоляла его: «Ну, скажи что-нибудь», но он в ответ лишь тихонько стонал.
Крешенцо снова бросился к телефону. Подошла жена врача и сказала, что на озере мужа не нашли, а домой он еще не вернулся.
Крешенцо смотрит на Дорис виноватыми глазами.
— Позвоню попозже. Пойду заварю чай.
Крешенцо тоже устал, он с трудом удерживается, чтобы не закурить. Мать Дорис, эта свиная туша, облаченная в цветастое атласное платье, стоит в дверях и неодобрительно хрюкает. Она не намерена терпеть, чтобы ее дочка превратилась в сиделку, и в который раз уговаривает ее уйти. Дорис не отвечает. В ушах по-прежнему назойливо звучат слова: «Цветы распускаются в мае». А перед глазами кружатся в танце девочки в беленьких платьицах. Счастливые, бездумные дни детства, бегущие быстро и гладко, словно застежка молнии… А сейчас время тянется медленно, тоскливо, как в полусне.
Она осталась одна. Мать ушла, Крешенцо тоже куда-то исчез. В полутемной комнате тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на столике да слабыми, на одной ноте, стонами Нико.
Дорис держит руку Нико в своей. Рука горячая, липкая. Нет, Нико не только глупец, но и бунтарь. Он способен на самые благородные порывы, но одновременно упрям и эгоистичен. И ему дико, катастрофически не повезло. Выйти из ВМО и буквально через несколько дней заболеть, причем не простудой или гриппом, а какой-то странной и опасной болезнью! Неужели ему ничем нельзя помочь?..
Она наклоняется к самому уху и тихонько зовет:
«Нико, Нико, ты меня слышишь?»
А Нико ощущает лишь прикосновение холодной руки ко лбу. Он совершенно обессилел и уже не в состоянии собрать воедино разбегающиеся мысли. На стене тени то сплетаются в клубок, то разбегаются в разные стороны. Нет, это не тени, а животные, цветы, птицы, снежные кристаллики. Внезапно от стены отделяется человек с широким костлявым лицом и словно призрак склоняется над постелью. Он в белоснежном халате. Это врач. Из кармана у него виден термометр, а в правой руке он держит шприц, оттопырив указательный палец, чтобы удобнее было колоть.
Мгновенная вспышка света, и видение исчезает. Но тут же к постели подступает уже множество людей в белых халатах. Они выползают из темных углов и. по одному подходят к Нико. Каждый прикладывает к его груди стетоскоп, ощупывает, вынимает спасительный шприц, с адским смехом прячет его за спину и исчезает.
И вот уже комната наполняется термометрами, огромными, пузатыми, с длиннющими столбиками ртути. Хруст стекла, белые пятна в глазах. Кто-то зажег свет. Это Дорис, рядом с нею профессор Крешенцо и какой-то незнакомец.
— Пришел доктор, он быстро поставит тебя на ноги.
Доктор? Нико хочет пошевелить рукой, сказать что-то, но горло перехватило тугим узлом, и он не в силах выдавить из себя ни звука. Лишь молча, недоверчиво глядит на незнакомца.
Дорис тоже во все глаза смотрит на вновь прибывшего. Плотный, с красным, обветренным лицом, он совсем не похож на врача. Седые, коротко подстриженные волосы и мясистое лицо в морщинах придают ему скорее, вид торговца или земледельца. А может, так кажется потому, что он одет во фланелевую рубашку, серый плотный пиджак и холщовые брюки. В руке он держит плетеную корзину для рыбы. Незнакомец кладет корзину на столик, открывает крышку и вынимает медицинскую сумку.
А, так это врач, исключенный из ВМО за то, что он помог незарегистрированному в амбулатории больному. Врач протягивает Дорис свою крупную мозолистую руку и гулким, уверенным голосом называет себя. Разумеется, имя и фамилия — вымышленные, ведь он сейчас рискует угодить в тюрьму.
Врач наклоняется над больным, ощупывает его лоб, поднимает веки, вывертывает нижнюю губу, обнажает белые десны.
— А это что такое? — спрашивает он, проводя пальцем по царапине на шее.
— Он оцарапался о колючую проволоку. В прошлую субботу за городом, — смущенно лепечет Дорис.
Врач задумчиво почесал щеку. Затем снова принялся осматривать Нико, не торопясь, самым тщательным образом. Дорис не понимает, почему врач то и дело потирает переносицу. Когда он вынул из сумки шприц и приготовился сделать укол, она не выдержала и тронула его за плечо.
— Скажите, что с ним?
Врач пожал плечами.
— Не знаю. Похоже на столбняк. Но я вполне мог ошибиться. Отнюдь не исключено, что это обычное заражение. Тогда этот укол ему поможет. К сожалению, у меня почти не осталось лекарств. Если это банальное заражение, то все обойдется. Но если это все же… Словом, противостолбнячной сыворотки у меня нет. И потом, вводить ее теперь все равно слишком поздно.
— Значит?..
— Не надо заранее бояться самого худшего. Сейчас сделаем ему укол, и часа через три-четыре температура должна упасть.
Дорис отвернулась и подошла к окну. Она стояла и невидящим взором глядела во двор, где на веревках висело белье.
Врач вынимает иглу и кладет шприц в сумку.
— Это все, что я мог сделать, — говорит он, обращаясь в пространство.
Протягивает Дорис свою огромную, мускулистую руку и, потоптавшись, решительно направляется к выходу. Крешенцо провожает его до дверей.
— Доктор, мне вы можете сказать, — шепчет он. — Есть хоть какая-нибудь надежда?
В ответ — еле заметный отрицательный жест.
Но Дорис ничего не заметила. Она вновь садится у изголовья постели и с надеждой ждет. Ждет, когда Нико станет лучше.
Лино Альдани
РЫБЫ-КОТЫ ДЛЯ ВЕНЕРЫ
Сэм Эллингтон мерно покачивался в своем уютном кресле-качалке на веранде в тени густых олеандров. Солнце клонилось к закату, в воздухе кружились комары и прочая мошкара, все звуки словно бы стали приглушенными.
Сэм устал за день. И его брат, Арчи Эллингтон, тоже устал. Они до самого вечера охотились за дичью, одолевали вброд ручьи и болота. Им пришлось часами брести по сильно пересеченной местности, где на каждом шагу их подстерегала опасность. Теперь они сидели в углу веранды, наслаждаясь блаженным теплом, которое разливается по телу после тяжелой работы. Сэм развалился в удобном кресле-качалке, а Арчи сидел прямо на полу, прислонившись спиной к стене.
В глубине виллы жены готовили ужин; через неплотно прикрытую дверь отчетливо доносились их досадливые возгласы — нетрудно было догадаться, чтр обе женщины не слишком-то опытные кулинары. Мальчишки играли в саду. Время от времени из-за куста высовывался пластмассовый револьвер, щелчок — и струя воды долетала до самой веранды. Как обычно, мальчишки играли во вторжение инопланетян. Сэм и Арчи слишком устали, чтобы прикрикнуть на ребят и заставить их прекратить эту глупую игру.
Сразу за садом начиналась дорога, по которой теперь все чаще проносились машины, нагруженные всевозможными рыболовными снастями. И не удивительно, ведь эти места были подлинным раем не только для охотников, но и для рыболовов.
— Слизняки! — презрительно фыркнул Арчи.
— Улитки! — поддержал его Сэм.
— Сони! — с еще большим презрением откликнулся Арчи.
Вошедшая в пословицу вражда охотника к рыболову получала сейчас новое доказательство в виде самых изощренных ругательств, которыми Арчи и Сэм награждали любителей ловить рыбу.
— Они все до одного впали в детство, — не унимался Арчи. — Когда эти кретины держат в руке удочку, луна может свалиться с неба, а они ничего не заметят.
— Это верно! — подтвердил Сэм, хлопнув себя по шее, чтобы избавиться от назойливого комара. — На прошлой неделе мне попался в «Панче» один фантастический рассказец Томаса Уотта. Занятный. Представляешь, корабль с Венеры приземляется на берегу реки Хавтер. Экипаж ракетоплана выходит наружу, и командир начинает приставать с вопросами к одному из этих чокнутых, которые в состоянии беседовать с тобой лишь о наживке «Сильвер» и искусственном червячке «Питер Росс». Так вот, командир экипажа подходит к нему и говорит: «Добрый вечер, я прилетел с Венеры». Уотт пишет, что жители Венеры очень похожи на нас, только глаза у них расположены не горизонтально, а вертикально, и притом на лбу. Что бы ты сделал на месте того рыбака? Помчался бы прочь, словно безумный, либо застыл на месте от изумления и ужаса! Ну а рыбак? Он взглянул на корабль, окинул равнодушным взглядом членов экипажа и преспокойно принялся насаживать на крючок свою дурацкую искусственную муху. Потом, не поднимая глаз, сказал: «Подождите немного, я занят». Понимаешь, так и сказал.
— Ну, это уж слишком, — возразил Арчи и встал. — Трудно поверить…
— А я тебе говорю, так оно и было. Жаль, что Елена сожгла журнал, а то бы…
— Ты меня неверно понял, Сэм. Просто я хотел сказать, что Уотт несколько преувеличивает. Увидев, к примеру, марсиан, даже рыболов обратился бы в бегство.
— Ты глубоко ошибаешься. Удрали бы все, кроме рыболова. Он же глуп, глупее даже тех рыб, которых так старательно ловит! Когда он сжимает в руке удилище, то ничего не видит и не слышит вокруг. И кроме того, рыбаки вообще не умеют бегать. Они же настоящие квашни.
Спор возобновился после ужина. Уложив детей спать, женщины завели разговор о вязании и способах приготовления пудинга, а Сэм и Арчи удрали на веранду.
— На сколько спорим, что, если завтра мы переоденемся марсианами, рыбаки этого даже не заметят? — спросил Сэм.
Арчи засомневался. Как всякий заядлый охотник, он не питал никакого уважения к любителям рыбной ловли. Но всему есть предел. Невозможно представить, чтобы человек, пусть даже рыболов, продолжал невозмутимо заниматься своим делом, внезапно увидев перед собой инопланетян.
— Идем, я хочу показать тебе кое-что, — сказал Сэм.
Они миновали сад и подошли к домику сторожа Эрнста.
Под навесом рядом с садовыми ножницами, лейками и сеялками валялся всевозможный хлам.
— О господи! — простонал Арчи при виде всей этой ржавой рухляди. — Зачем ему металлолом?
— Кто его знает. Должно быть, в нем пробудился инстинкт антиквара.
Сэм взобрался на кучу хлама и принялся копаться в ней.
— Вот! — воскликнул он и бросил Арчи водолазный шлем. — Тут должен быть еще один.
— Что ты собираешься делать?
— Сейчас поймешь, — ответил Сэм. — Завтра утром мы наденем зеленый комбинезон, высокие резиновые сапоги, шлемы, нацепим на себя игрушечные пистолеты наших сыновей, и нас сам черт не отличит от марсиан! А потом отправимся на реку — подшутить над этими глупцами-рыболовами.
— По-моему, эта шутка может скверно кончиться.
— Ну что ты! — не унимался Сэм. — Они едва взглянут на нас и вновь уставятся на поплавок.
Если вечером комары весьма назойливы, то на рассвете они просто невыносимы. Тот, кто с самого утра отправляется в лес или на болото либо бродит по берегу реки, совершенно беззащитен перед несметными полчищами этих вечно голодных и прожорливых насекомых.
Арчи и Сэм шли по тропинке, ведущей к реке. На обоих были длинные, до бедер, сапоги, зеленые комбинезоны с застежкой-молнией на груди. Сэм нес на спине два пустых водолазных баллона, а Арчи, не найдя ничего более подходящего, водрузил на плечи опрыскиватель, которым Эрнст, одновременно и сторож и садовник, опрыскивал виноградные лозы. За поясом у обоих болтались пластмассовые пистолеты, украденные у детей.
— Давай наденем шлемы, — предложил Арчи, убедившись, что пощады от комаров не дождешься.
Старый шлем оказался неимоверно тяжелым. У него недоставало винтового крепления, а потому он покоился прямо на плечах и к тому же страшно давил на затылок.
Наконец они добрались до проезжей дороги и прошли по ней метров сто. Внезапно из-за поворота вынырнул велосипедист в крестьянской одежде, с вилами за плечами. Он спокойно катил навстречу Арчи и Сэму, но, едва заметив их, бросил велосипед и вилы и с воплем помчался прочь. Братья не сдержали довольной ухмылки. Затем настала очередь автомобилиста. Не доезжая метров пятидесяти, он резко затормозил, дал задний ход и, свернув на боковую тропу, на бешеной скорости скрылся вдали.
— Ого! — воскликнул Арчи. — Кажется, наш фокус с переодеванием возымел эффект.
Они вновь сошли с дороги и начали не спеша спускаться к реке.
— Остановись, Арчи, — сказал Сэм, едва они углубились в прибрежный кустарник. — Река совсем близко. — Он снял шлем и положил его на землю рядом, с пистолетами. — Я схожу на разведку, а ты подожди здесь.
Минут через десять он вернулся.
— Там, в заводи двое этих психов уже удят.
Братья снова надели шлемы, нацепили пистолеты и пошли дальше.
— Говорить буду я, — сказал Сэм. — А ты молча стой рядом и постарайся не смеяться.
Они пересекли небольшую поляну, а затем Сэм повел брата вниз к реке по крутой тропке, еле заметной среди густой травы и кустарника. Берег реки сплошь порос канадским тополем, робинией, плакучей ивой; подернутая ряской вода лениво лизала их корни.
Первый рыбак сидел на большом гнилом бревне, наполовину утонувшем в грязи. Его напарник выбрал место чуть повыше, на расстоянии метров двадцати. Пахло илом и сыростью.
— Привет вам, люди Земли! — громко сказал Сэм, выставляя напоказ пластмассовый пистолет. — Мы прибыли к вам с Марса.
Рыболов даже не пошевелился.
— Тс-с-с! — прошептал он, по-гусиному вытягивая шею. Казалось, глаза его, словно магнит, притягивали к себе пробковый поплавок, который как раз в этот миг тихонько дернулся.
— Эй, вы что, не слышали?! Мы прилетели с планеты Марс! — не сдавался Сэм.
Рыболов повернул голову и, прищурившись, взглянул на них. Затем встал и подтянул удилище.
— Подождите немного, — равнодушно произнес он. Потом нагнулся, открыл коробку с червями и стал копаться в ней. Наконец он отобрал жирного червяка и ловко насадил его на крючок, после чего плавным движением руки снова забросил удочку в воду.
— Так, значит, вы прилетели… А, вспомнил, с Марса.
Разговаривая, он не сводил глаз с поплавка.
— Эй, Винни, — крикнул он другу. — Они прилетели с Марса.
В ответ тот лишь что-то недовольно промычал.
— Теперь убедился? Точь-в-точь как в рассказе, — шепнул Сэм брату.
— Меня зовут Сандерс, — сказал незнакомец. — Из-за вас я упустил вот такую рыбину. Тут всегда богатый улов. Но рыбы, они очень пугливы. Малейший шум, и уж их поминай как звали.
— Нам пришлось долгие годы слушать ваши радиопередачи, чтобы выучить ваш язык, — Сэм не знал, что бы еще такое сказать.
— А, радиопередачи… понятно… Когда же вы прилетели?
— Вчера после полудня. Наше летающее блюдце здесь неподалеку, на поляне.
— А-а!
В то же мгновение поплавок нырнул. Человек по имени Сандерс молниеносно подсек удилище. На приманку клюнула здоровенная рыба-кот, которая теперь отчаянно билась в траве. Рыболов осторожно снял ее с крючка, поднял крышку ведра с водой и бросил туда добычу.
— Послушайте, — сказал он, отыскивая в коробке нового червяка для наживки. — Мне сейчас но до разговоров. В это время рыба клюет лучше всего. Приходите часа через два, тогда потолкуем.
Настаивать было совершенно бесполезно. Арчи воочию убедился, что в удивительных историях о рыболовах нет ни капли преувеличения — даже появление марсиан не в силах отвлечь их от любимого занятия. Братьям ничего другого не оставалось, как только вернуться домой.
Человек по имени Сандерс сложил удочку и собрал рыболовные снасти. Его примеру последовал и другой рыбак.
Когда они заглянули в ведра с водой, где плавали пойманные рыбы, на их лицах отразилось удовлетворение.
— Что им от тебя было нужно? — спросил Винни.
— Да ничего. Ты же знаешь этих землян. Им бы только шутки шутить. Одного не пойму — почему, когда им нужно устроить карнавал, они не в состоянии придумать чего-либо пооригинальнее, чем марсиане и летающие блюдца?!
— Напрасно ты удивляешься, Сандерс. Откуда им знать, что Марс необитаем?
— Согласен. Но меня раздражает это полнейшее отсутствие воображения.
Они молча направились к лесу. На полпути Винни спросил:
— Как ты думаешь, эти рыбы-коты смогут акклиматизироваться в наших озерах?
— Разумеется, — ответил Сандерс. — Сначала придется пустить их в более холодные северные озера, а уж затем — в южные. Конечно, им придется туго. Рыбы Венеры не выносят чужаков. Но ручаюсь тебе, у нас эти рыбы-коты приживутся.
Они подошли к поляне. Сандерс вынул из кармана странный на вид предмет серебристого цвета, нажал рычажок, и, словно по мановению волшебной палочки, на поляне появилось летающее блюдце.
— Этот кретин утверждал, что они приземлились именно здесь, — сказал Сандерс, поднимаясь по трапу.
Едва он захлопнул дверцу, как летающее блюдце точно растворилось в небе. Гудение двигателя в момент взлета едва ли было чуть сильнее гудения бесчисленных комариных стай, круживших над лесом; не удивительно, что никто из людей ничего не услышал. Впрочем, если бы даже летающее блюдце и можно было различить, кто бы его увидел? На этом участке реки не было никого, кроме рыболовов, а те, известное дело, когда удят, не видят ничего, кроме подрагивающего на воде поплавка.
Сэм устал за день. И его брат, Арчи Эллингтон, тоже устал. Они до самого вечера охотились за дичью, одолевали вброд ручьи и болота. Им пришлось часами брести по сильно пересеченной местности, где на каждом шагу их подстерегала опасность. Теперь они сидели в углу веранды, наслаждаясь блаженным теплом, которое разливается по телу после тяжелой работы. Сэм развалился в удобном кресле-качалке, а Арчи сидел прямо на полу, прислонившись спиной к стене.
В глубине виллы жены готовили ужин; через неплотно прикрытую дверь отчетливо доносились их досадливые возгласы — нетрудно было догадаться, чтр обе женщины не слишком-то опытные кулинары. Мальчишки играли в саду. Время от времени из-за куста высовывался пластмассовый револьвер, щелчок — и струя воды долетала до самой веранды. Как обычно, мальчишки играли во вторжение инопланетян. Сэм и Арчи слишком устали, чтобы прикрикнуть на ребят и заставить их прекратить эту глупую игру.
Сразу за садом начиналась дорога, по которой теперь все чаще проносились машины, нагруженные всевозможными рыболовными снастями. И не удивительно, ведь эти места были подлинным раем не только для охотников, но и для рыболовов.
— Слизняки! — презрительно фыркнул Арчи.
— Улитки! — поддержал его Сэм.
— Сони! — с еще большим презрением откликнулся Арчи.
Вошедшая в пословицу вражда охотника к рыболову получала сейчас новое доказательство в виде самых изощренных ругательств, которыми Арчи и Сэм награждали любителей ловить рыбу.
— Они все до одного впали в детство, — не унимался Арчи. — Когда эти кретины держат в руке удочку, луна может свалиться с неба, а они ничего не заметят.
— Это верно! — подтвердил Сэм, хлопнув себя по шее, чтобы избавиться от назойливого комара. — На прошлой неделе мне попался в «Панче» один фантастический рассказец Томаса Уотта. Занятный. Представляешь, корабль с Венеры приземляется на берегу реки Хавтер. Экипаж ракетоплана выходит наружу, и командир начинает приставать с вопросами к одному из этих чокнутых, которые в состоянии беседовать с тобой лишь о наживке «Сильвер» и искусственном червячке «Питер Росс». Так вот, командир экипажа подходит к нему и говорит: «Добрый вечер, я прилетел с Венеры». Уотт пишет, что жители Венеры очень похожи на нас, только глаза у них расположены не горизонтально, а вертикально, и притом на лбу. Что бы ты сделал на месте того рыбака? Помчался бы прочь, словно безумный, либо застыл на месте от изумления и ужаса! Ну а рыбак? Он взглянул на корабль, окинул равнодушным взглядом членов экипажа и преспокойно принялся насаживать на крючок свою дурацкую искусственную муху. Потом, не поднимая глаз, сказал: «Подождите немного, я занят». Понимаешь, так и сказал.
— Ну, это уж слишком, — возразил Арчи и встал. — Трудно поверить…
— А я тебе говорю, так оно и было. Жаль, что Елена сожгла журнал, а то бы…
— Ты меня неверно понял, Сэм. Просто я хотел сказать, что Уотт несколько преувеличивает. Увидев, к примеру, марсиан, даже рыболов обратился бы в бегство.
— Ты глубоко ошибаешься. Удрали бы все, кроме рыболова. Он же глуп, глупее даже тех рыб, которых так старательно ловит! Когда он сжимает в руке удилище, то ничего не видит и не слышит вокруг. И кроме того, рыбаки вообще не умеют бегать. Они же настоящие квашни.
Спор возобновился после ужина. Уложив детей спать, женщины завели разговор о вязании и способах приготовления пудинга, а Сэм и Арчи удрали на веранду.
— На сколько спорим, что, если завтра мы переоденемся марсианами, рыбаки этого даже не заметят? — спросил Сэм.
Арчи засомневался. Как всякий заядлый охотник, он не питал никакого уважения к любителям рыбной ловли. Но всему есть предел. Невозможно представить, чтобы человек, пусть даже рыболов, продолжал невозмутимо заниматься своим делом, внезапно увидев перед собой инопланетян.
— Идем, я хочу показать тебе кое-что, — сказал Сэм.
Они миновали сад и подошли к домику сторожа Эрнста.
Под навесом рядом с садовыми ножницами, лейками и сеялками валялся всевозможный хлам.
— О господи! — простонал Арчи при виде всей этой ржавой рухляди. — Зачем ему металлолом?
— Кто его знает. Должно быть, в нем пробудился инстинкт антиквара.
Сэм взобрался на кучу хлама и принялся копаться в ней.
— Вот! — воскликнул он и бросил Арчи водолазный шлем. — Тут должен быть еще один.
— Что ты собираешься делать?
— Сейчас поймешь, — ответил Сэм. — Завтра утром мы наденем зеленый комбинезон, высокие резиновые сапоги, шлемы, нацепим на себя игрушечные пистолеты наших сыновей, и нас сам черт не отличит от марсиан! А потом отправимся на реку — подшутить над этими глупцами-рыболовами.
— По-моему, эта шутка может скверно кончиться.
— Ну что ты! — не унимался Сэм. — Они едва взглянут на нас и вновь уставятся на поплавок.
Если вечером комары весьма назойливы, то на рассвете они просто невыносимы. Тот, кто с самого утра отправляется в лес или на болото либо бродит по берегу реки, совершенно беззащитен перед несметными полчищами этих вечно голодных и прожорливых насекомых.
Арчи и Сэм шли по тропинке, ведущей к реке. На обоих были длинные, до бедер, сапоги, зеленые комбинезоны с застежкой-молнией на груди. Сэм нес на спине два пустых водолазных баллона, а Арчи, не найдя ничего более подходящего, водрузил на плечи опрыскиватель, которым Эрнст, одновременно и сторож и садовник, опрыскивал виноградные лозы. За поясом у обоих болтались пластмассовые пистолеты, украденные у детей.
— Давай наденем шлемы, — предложил Арчи, убедившись, что пощады от комаров не дождешься.
Старый шлем оказался неимоверно тяжелым. У него недоставало винтового крепления, а потому он покоился прямо на плечах и к тому же страшно давил на затылок.
Наконец они добрались до проезжей дороги и прошли по ней метров сто. Внезапно из-за поворота вынырнул велосипедист в крестьянской одежде, с вилами за плечами. Он спокойно катил навстречу Арчи и Сэму, но, едва заметив их, бросил велосипед и вилы и с воплем помчался прочь. Братья не сдержали довольной ухмылки. Затем настала очередь автомобилиста. Не доезжая метров пятидесяти, он резко затормозил, дал задний ход и, свернув на боковую тропу, на бешеной скорости скрылся вдали.
— Ого! — воскликнул Арчи. — Кажется, наш фокус с переодеванием возымел эффект.
Они вновь сошли с дороги и начали не спеша спускаться к реке.
— Остановись, Арчи, — сказал Сэм, едва они углубились в прибрежный кустарник. — Река совсем близко. — Он снял шлем и положил его на землю рядом, с пистолетами. — Я схожу на разведку, а ты подожди здесь.
Минут через десять он вернулся.
— Там, в заводи двое этих психов уже удят.
Братья снова надели шлемы, нацепили пистолеты и пошли дальше.
— Говорить буду я, — сказал Сэм. — А ты молча стой рядом и постарайся не смеяться.
Они пересекли небольшую поляну, а затем Сэм повел брата вниз к реке по крутой тропке, еле заметной среди густой травы и кустарника. Берег реки сплошь порос канадским тополем, робинией, плакучей ивой; подернутая ряской вода лениво лизала их корни.
Первый рыбак сидел на большом гнилом бревне, наполовину утонувшем в грязи. Его напарник выбрал место чуть повыше, на расстоянии метров двадцати. Пахло илом и сыростью.
— Привет вам, люди Земли! — громко сказал Сэм, выставляя напоказ пластмассовый пистолет. — Мы прибыли к вам с Марса.
Рыболов даже не пошевелился.
— Тс-с-с! — прошептал он, по-гусиному вытягивая шею. Казалось, глаза его, словно магнит, притягивали к себе пробковый поплавок, который как раз в этот миг тихонько дернулся.
— Эй, вы что, не слышали?! Мы прилетели с планеты Марс! — не сдавался Сэм.
Рыболов повернул голову и, прищурившись, взглянул на них. Затем встал и подтянул удилище.
— Подождите немного, — равнодушно произнес он. Потом нагнулся, открыл коробку с червями и стал копаться в ней. Наконец он отобрал жирного червяка и ловко насадил его на крючок, после чего плавным движением руки снова забросил удочку в воду.
— Так, значит, вы прилетели… А, вспомнил, с Марса.
Разговаривая, он не сводил глаз с поплавка.
— Эй, Винни, — крикнул он другу. — Они прилетели с Марса.
В ответ тот лишь что-то недовольно промычал.
— Теперь убедился? Точь-в-точь как в рассказе, — шепнул Сэм брату.
— Меня зовут Сандерс, — сказал незнакомец. — Из-за вас я упустил вот такую рыбину. Тут всегда богатый улов. Но рыбы, они очень пугливы. Малейший шум, и уж их поминай как звали.
— Нам пришлось долгие годы слушать ваши радиопередачи, чтобы выучить ваш язык, — Сэм не знал, что бы еще такое сказать.
— А, радиопередачи… понятно… Когда же вы прилетели?
— Вчера после полудня. Наше летающее блюдце здесь неподалеку, на поляне.
— А-а!
В то же мгновение поплавок нырнул. Человек по имени Сандерс молниеносно подсек удилище. На приманку клюнула здоровенная рыба-кот, которая теперь отчаянно билась в траве. Рыболов осторожно снял ее с крючка, поднял крышку ведра с водой и бросил туда добычу.
— Послушайте, — сказал он, отыскивая в коробке нового червяка для наживки. — Мне сейчас но до разговоров. В это время рыба клюет лучше всего. Приходите часа через два, тогда потолкуем.
Настаивать было совершенно бесполезно. Арчи воочию убедился, что в удивительных историях о рыболовах нет ни капли преувеличения — даже появление марсиан не в силах отвлечь их от любимого занятия. Братьям ничего другого не оставалось, как только вернуться домой.
Человек по имени Сандерс сложил удочку и собрал рыболовные снасти. Его примеру последовал и другой рыбак.
Когда они заглянули в ведра с водой, где плавали пойманные рыбы, на их лицах отразилось удовлетворение.
— Что им от тебя было нужно? — спросил Винни.
— Да ничего. Ты же знаешь этих землян. Им бы только шутки шутить. Одного не пойму — почему, когда им нужно устроить карнавал, они не в состоянии придумать чего-либо пооригинальнее, чем марсиане и летающие блюдца?!
— Напрасно ты удивляешься, Сандерс. Откуда им знать, что Марс необитаем?
— Согласен. Но меня раздражает это полнейшее отсутствие воображения.
Они молча направились к лесу. На полпути Винни спросил:
— Как ты думаешь, эти рыбы-коты смогут акклиматизироваться в наших озерах?
— Разумеется, — ответил Сандерс. — Сначала придется пустить их в более холодные северные озера, а уж затем — в южные. Конечно, им придется туго. Рыбы Венеры не выносят чужаков. Но ручаюсь тебе, у нас эти рыбы-коты приживутся.
Они подошли к поляне. Сандерс вынул из кармана странный на вид предмет серебристого цвета, нажал рычажок, и, словно по мановению волшебной палочки, на поляне появилось летающее блюдце.
— Этот кретин утверждал, что они приземлились именно здесь, — сказал Сандерс, поднимаясь по трапу.
Едва он захлопнул дверцу, как летающее блюдце точно растворилось в небе. Гудение двигателя в момент взлета едва ли было чуть сильнее гудения бесчисленных комариных стай, круживших над лесом; не удивительно, что никто из людей ничего не услышал. Впрочем, если бы даже летающее блюдце и можно было различить, кто бы его увидел? На этом участке реки не было никого, кроме рыболовов, а те, известное дело, когда удят, не видят ничего, кроме подрагивающего на воде поплавка.