Левшин Владимир Артурович. В поисках похищенной марки (Рассеянный Магистр - 3)

   - Наверное, по той же причине он и с верблюда свалился? - предположил президент.
   - Ну нет! Если он и свалился с верблюда, то совсем не поэтому.
   - Так отчего же?
   - Чего не знаю, того не знаю. Может быть, просто заснул и ему все это приснилось. Потому что наяву было бы совсем иначе. Как бы высоко Магистр ни подпрыгнул в седле, опускаясь, он неизбежно снова шлепнулся бы обратно в седло. И дело тут все в той же инерции. Подпрыгнув, Магистр одновременно продолжал бы двигаться по инерции в том же направлении и с той же скоростью, что и верблюд.
   - С верблюдами наш дорогой математик вообще что-то напутал, - сказал Сева. - Ведь верблюды эти, по всему видно, были из породы дромадеров: недаром они шли в Сьеррадромадеру! А у дромадера всего только один горб. Так что сидеть между двумя верблюжьими горбами Магистр никак не мог.
   - Это что! - вспомнил президент. - Он ведь еще уверял, что на вокзале были верблюды с любым количеством горбов. А у них сроду больше двух не бывает...
   - Бедные дромадеры! - вздохнул Олег. - Вот и доказывай после этого, что ты верблюд!
   РЕПОРТАЖ РАССЕЯННОГО МАГИСТРА
   От баобаба к Кактусу
   Мое предыдущее сообщение, если не ошибаюсь, кончалось тем, что я пришел в отчаяние. Вы, конечно, помните, что на то были причины: неуловимый Джерамини снова ускользнул из-под самого моего носа.
   Обдумывая, что делать дальше, я рассеянно скользил взглядом по стенам кафе и вдруг заметил на одной из них знакомый с детства портрет. Могу поклясться, что видел его сто, если не тысячу раз. Но вот кто на нем изображен, этого я припомнить не мог. Со мной, знаете ли, такое бывает, особенно когда дело доходит до музыки: мотив я узнаю мгновенно, но откуда он и кто его сочинил, вспомнить не в состоянии. Так было бы и с этим портретом, если бы Единичка тоже не увидала его и не закричала: "Ломоносов!"
   Ах я, беспамятный суслик! Как же я сразу не догадался, что это был именно он, Михайло Васильевич! Но больше всего обрадовало меня то, что даже в такой отдаленной от России стране знают и чтут нашего великого соотечественника. Нет, что ни говорите, для науки границ нет!
   Однако, возликовав, я тут же снова огорчился. Дело в том, что под портретом Ломоносова, как водится, были напечатаны даты его рождения и смерти: восьмого дробь девятнадцатого ноября 1711 года и четвертого дробь пятнадцатого апреля 1765 года. Сперва я не понял, что означают эти дроби, но потом догадался, что числа указаны по старому и новому стилям календаря. Ведь в 'России времен Ломоносова лето-счисление велось по старому стилю, а в наши дни - по новому. Но огорчило меня не это, а то, что даты были вычислены неправильно. Как известно, числа старого и нового стилей расходятся на 13 дней. Следовательно, Ломоносов родился не восьмого дробь девятнадцатого, а восьмого дробь двадцать первого ноября и умер не четвертого дробь пятнадцатого, а четвертого дробь семнадцатого апреля.
   Разумеется, я тут же красным карандашом исправил ошибки.
   Увидев это, хозяин кафе покачал головой и вздохнул. Ему, очевидно, было крайне неприятно, что я обнаружил столь грубые погрешности. Но вдруг лицо его просветлело. Он подошел к нашему столику, широко улыбнулся и протянул мне обе руки.
   - Только сейчас догадался, с кем имею честь, - сказал он с веселым удивлением. - Вы знаменитый Магистр Рассеянных Наук!
   Надо сказать, слова его не произвели на меня ошеломляющего впечатления: я уже успел привыкнуть к своей мировой известности. И все же дружелюбие и почтительность этого человека не могли оставить меня равнодушным. Я воспылал к нему таким доверием, что посвятил в причины моего визита в Сьеррадромадеру. Конечно, это было рискованно, но чутье подсказывало мне, что я имею дело с человеком порядочным. И я не ошибся. Выслушав меня, симпатичный малый очень расстроился.
   - Жаль, что я всего этого не знал раньше, - сказал он сокрушенно, - не то, будьте уверены, уж я бы помог вам задержать этого Джерамини и его Мини. Впрочем, - добавил он, - у меня, кажется, есть средство помочь вам и сейчас. Слушайте меня внимательно..
   Ну, этого он мог бы и не говорить - я всегда слушаю внимательно!
   - Должен вам сказать, - начал хозяин, понизив голос и опасливо оглядываясь, - должен вам сказать, что ежедневно ровно в три часа я закрываю кафе и отправляюсь на кухню обедать. Но сегодня, как на грех, часы мои остановились. Вероятно, я забыл их завести на ночь. Ну, а когда стоят часы, их нам заменяет желудок. Как это говаривал ваш великий Пушкин? "Желудок - верный наш брегет..." Итак, почувствовав сильный голод, я понял, что время обеда наступило. Но только я запер входную дверь на задвижку, как у порога появился дон Альбертино Джерамини, а с ним какая-то девочка лет одиннадцати-двенадцати, - лицо для меня новое.
   "Что это вы так рано запираете?! - крикнул Джерамини, указывая на свои наручные часы. - До трех еще целый час!"
   Вот и верь после этого классикам! Выходит, голод напал на меня задолго до привычного времени! Ну, я, разумеется, впустил дона Джерамини с его юной спутницей, извинившись за несвоевременный перерыв. Джерамини, однако, великодушно отпустил меня, сказав, что я могу запереть кафе и спокойно отправляться обедать, а уж он - так и быть - сам нальет себе и своей спутнице по чашечке кофе. Я поблагодарил его, завел и поставил часы на два и отправился в кухню, собираясь подкрепиться жареной уткой, но, зайдя за прилавок, заметил, что из трубы сочится вода. Тогда я пошел в кухню, развел немного цемента и полез под прилавок, чтобы заделать трещину.
   Джерамини и его спутница сидели ко мне спиной и ничего этого не заметили. Таким образом, я нежданно-негаданно стал свидетелем их разговора.
   "Ну, - сказал Джерамини, - теперь мы одни. Поэтому повесь уши на гвоздь внимания и слушай вовсю то, что я тебе скажу. Сегодня ровно в пять ноль-ноль вечера ты должна быть у большого баобаба - у того, что растет при входе в ботанический сад. Там тебя будет ждать человек с черной повязкой на левом глазу. Собственно, я должен был встретиться с ним сам, но обстоятельства заставляют меня срочно ехать дальше. Одноглазый даст тебе конверт. Спрячь его хорошенько, немедленно отправляйся по указанному на нем адресу и вручи кому положено. Только смотри береги его. Не показывай никому! Понятно?"
   "Понятно", - ответила девочка.
   "Хорошо, что понятно, - похвалил Джерамини. - Но это еще не все. Не думаешь ли ты, что одноглазый отдаст конверт первой попавшейся девчонке? Ничего подобного! Чтобы получить конверт, надо знать пароль".
   Тут Джерамини вынул из кармана какую-то бумажку (я это увидал сквозь щель в прилавке).
   "Видишь, - сказал он, - это один колумб. Вернее, половина колумба, потому что я разрезал целый колумб на две равные части. Не просто разрезал, а так, что серия ассигнации - а это всегда четырехзначное число - разделилась пополам и на обеих половинках осталось по две цифры. Так вот, левая половинка этого колумба находится у одноглазого, правую же я передаю тебе. Встретившись, вы сложите обе половинки колумба, и серия на нем снова станет четырехзначным числом".
   "Но какие цифры должны быть на той половине колумба, что у одноглазого?" спросила девочка.
   "Ну, тебе это ни к чему! - строго сказал Джерамини. - Да и одноглазый тоже не знает, какие цифры остались на твоей части колумба".
   "Так как же он догадается, что я это я?"
   "О, тут механика хитрая! - усмехнулся Джерамини. - Цифры серии подобраны особенным образом и представляют собой замечательное число. Одноглазый вычтет из этого четырехзначного числа оба двузначных, находящихся на обеих половинках колумба, а потом разделит эту разность на 99".
   "И что же у него получится?" - допытывалась девочка.
   Но Джерамини не склонен был ей отвечать.
   "Что получится, то и получится. А так как получится то, что надо, конверт сразу же перейдет к тебе в руки. Ну, что делать с ним, ты уже знаешь. Не забудь только, что одноглазый будет под большим баобабом ровно в пять, не раньше и не позже! Так что не опаздывай!"
   "Легко сказать, не опаздывай! - вздохнула маленькая заговорщица. - А если у меня нет часов?"
   Джерамини поморщился:
   "Вот досада. Ну да ладно, возьми мои!"
   Он снял с себя часы и надел их на тоненькую детскую ручку.
   "А теперь прощай и никому ни слова. Ясно?"
   Девочка молча кивнула. Затем она отодвинула закрытую мною задвижку и выбежала на улицу. Через минуту-другую ушел и Джерамини, оставив на столе несколько монеток за кофе. А очень скоро после того заявились вы с мальчиком. Жаль, что я не знал тогда, чей он сынок. Узнал я это лишь тогда, когда вы ушли и в кафе снова влетел Джерамини.
   "Папа!" - радостно завопил маленький обжора.
   Но Джерамини зажал ему рот ладонью и поволок на улицу. Там он впихнул мальчишку в автомобиль - и был таков!
   Я слушал моего нового доброжелателя с большим интересом, но, к великому своему сожалению, не извлек из его рассказа ничего утешительного. Не то Единичка! Пока хозяин кафе говорил, она старательно что-то вычисляла в блокноте, усиленно помогая себе языком. Покончив с вычислениями, Единичка спросила хозяина, похожа ли она хоть чуточку на ту девочку, которая приходила с доном Джерамини.
   - Ни капельки, - возразил тот.
   Единичка весело рассмеялась:
   - Обойдемся и так!
   Тут она попросила у меня один новенький колумб и, получив его, аккуратно разрезала ассигнацию на две половинки. Правую половинку положила в сумочку, а левую вернула мне. Я забеспокоился.
   - Что ты собираешься делать?
   - И вы еще спрашиваете! - всплеснула руками Единичка. - Разумеется, идти к большому баобабу, на свидание с одноглазым.
   - Но ведь ты же не знаешь, из каких цифр состоит серия той бумажки, которая служит паролем! Неужели ты рассчитываешь на случайное совпадение?!
   Единичка только загадочно улыбалась.
   - Милая Единичка, - вмешался хозяин кафе, - боюсь, что вы не учитываете еще одной, самой главной опасности: к большому баобабу придете не только вы, но и другая девочка.
   - Не беспокойтесь, - отмахнулась легкомысленная Единичка, - я ее опережу!
   - Но, по-моему, вы рано собрались, - возразил хозяин, взглянув на свои часы. - Сейчас только без десяти четыре...
   - Ошибаетесь, - сказала Единичка, вставая и направляясь к двери. - Сейчас и вправду без десяти, но не четыре, а пять! Вы забыли, что у дона Джерамини часы поставлены по терранигугунскому времени, то есть на час назад.
   - Выходит, мой желудок точен, как хронометр! - обрадовался хозяин.
   - Да, - сказала Единичка, - и девочка придет к баобабу не в пять, а в шесть часов.
   - До чего же вы догадливы! - восхитился хозяин.
   Но Единичка его не слышала: она была уже на улице. Боясь, как бы чего не вышло, я припустился за ней. Через пять минут мы были уже у большого баобаба. Одноглазый Аргус еще не приходил. Единичка зашикала, замахала на меня руками и велела мне немедленно спрятаться, так как мое присутствие может все испортить.
   За неимением удобного укрытия я вскарабкался на верхушку баобаба и уже оттуда увидел, как Единичка протянула свою половину колумба одноглазому, выросшему перед ней, словно из-под земли. Тот взял бумажку, приложил ее к своей, потом долго что-то вычислял в уме, шевеля губами, и наконец - я прямо глазам своим не поверил - протянул-таки Единичке конверт и тотчас скрылся.
   Я заторопился вниз. Должен сказать, что спускался я с баобаба куда стремительнее, чем поднимался. А если уж быть совершенно точным, то я просто-напросто потерял равновесие и по закону всемирного тяготения, открытого великим Кулоном, камнем полетел на землю. На мое счастье, почва здесь довольно мягкая...
   Спустившись таким манером, я выхватил у Единички конверт, но каково же было мое разочарование, когда я увидел, что он вскрыт и абсолютно пуст! Как ни странно, Единичку это ничуть не обеспокоило, и она стала вслух читать указанный на конверте адрес:
   - "Сьеррахимера, площадь Девяти чудовищ, дом синьора Кактуса, ему самому в собственные руки".
   Все это было довольно-таки загадочно - ведь в конверте ничего нет, что же следует вручить в собственные руки? Но моя бесценная Единичка расшифровала и эту загадку! Она обнаружила такое... такое... Но о том, что она обнаружила, пока молчок! По крайней мере до тех пор, пока мы не приедем в Сьеррахимеру и не познакомимся с этим Кактусом-Макактусом. А пока - верьте мне на слово - все идет отлично! И я от счастья чувствую себя на десятом небе, как любят говорить наши современные ученые. Почему они так говорят, я, признаться, толком не знаю. Но сейчас мне, право же, не до того. Скорей, скорей в Сьеррахимеру!
   ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ЗАСЕДАНИЕ КРМ
   предполагалось сделать недолгим. Во-первых, потому, что в очередном репортаже Магистра заключалась всего одна математическая загадка. Во-вторых и это главное, - у нас были билеты в кино, и президент очень боялся, что мы опоздаем. Потому, кстати, и собрались у Севы, который жил недалеко от кинотеатра.
   Нулик яростно затряс колокольчиком и предложил сперва пройтись по мелочам, а затем уж заняться серьезной математикой. Если же на это времени не хватит, ничего не поделаешь, соберемся еще раз.
   - Здесь тебе не скачки, - запротестовал Олег. - Либо работать как следует, либо...
   - Как следует, как следует, - торопливо согласился президент, - только в темпе! Ничего другого я и не думал. Кому слово?
   Таня подняла руку.
   - Не беспокойся, я в темпе... Магистр совершенно напрасно исправил даты жизни Ломоносова: числа под его портретом были абсолютно верные. Ломоносов родился восьмого ноября по старому и девятнадцатого по новому стилю, а умер четвертого дробь пятнадцатого апреля.
   - Ну тут ты меня не собьешь! - замотал головой президент. - До тринадцати я как-никак считать умею. Ведь старый и новый стиль расходятся на тринадцать дней!
   - На тринадцать, - согласилась Таня. - Но только в нашем, двадцатом веке. А в восемнадцатом, во времена Ломоносова, разность эта равнялась одиннадцати, а не тринадцати дням.
   - Это почему же? Проценты, что ли, набежали?
   - Вроде того. И набежали они потому, что Земля, обращаясь вокруг Солнца, никак не успевает сделать полный оборот ровно за один календарный год, то есть за 365 дней. Она всегда чуть, самую малость опаздывает. Вот и получается расхождение.
   - Но ведь можно бы сделать иначе, - сказал президент. - Попросту чуточку удлинить год.
   - Можно, но тогда в году было бы не целое число дней. Не триста шестьдесят пять, а триста шестьдесят пять и две тысячи четыреста двадцать две десятитысячных.
   - А что это выходит в часах? - заинтересовался Нулик.
   - Возьми да подсчитай.
   - Что ты! - ужаснулся малыш. - Мы тогда наверняка в кино опоздаем.
   - Так и быть, скажу сама, - смилостивилась Таня. - Так называемый тропический год или промежуток между двумя весенними равноденствиями, в течение которого сменяются все времена года, равен тремстам шестидесяти пяти суткам, пяти часам, сорока восьми минутам и сорока пяти и шести десятым секунды.
   - Триста шестьдесят пять с хвостиком! - хихикнул Нулик.
   - С хвостиком длиной почти в четверть суток. А хвостик этот за четыре года превращается почти в сутки. Потому-то к каждому четвертому году добавляют еще один, триста шестьдесят шестой, день.
   - А, знаю! - вспомнил президент. - Этот год называется високосным.
   - Правильно, - сказал я. - И придумали его римляне. Новый календарь в 46 году до нашей эры ввел римский император Гай Юлий Цезарь. Потому и календарь этот называется юлианским.
   - Да ведь и само слово календарь тоже идет от древних римлян, - сказал Сева.
   - Да, календами у них назывались первые числа каждого месяца, - подтвердил я. - Отсюда и календарь.
   - Что и говорить, новаторы эти римляне! - философствовал Нулик. - Захотели и придумали новый календарь.
   - Не радуйся, - охладила его Таня. - Через некоторое время этот новый, юлианский календарь тоже устарел.
   - Почему? - искренне огорчился Нулик.
   Сева сделал глубокомысленное лицо.
   - Сэ ля ви, как говорят французы. Такова жизнь. Сегодня - новое, завтра старое.
   - И когда только ты кончишь паясничать! - рассердилась Таня. - Нет чтобы объяснить ребенку по-человечески...
   - Можно и по-человечески! - согласился Сева. - Я покладистый. Видишь ли, ребенок, введение високосного года, конечно, уменьшило расхождение между тропическим и календарным юлианским годом. Но разность между ними все же оставалась и из года в год накапливалась, только уже в другую сторону. Ведь расхождение за четыре года составляет не 24 часа, а чуточку меньше. Так что, введя в високосном году лишние сутки, римляне малость переборщили. Оттого к концу шестнадцатого века нашей эры накопилось 10 неучтенных дней.
   - И тогда придумали новый стиль! - догадался Нулик.
   - Угу! В 1582 году папа римский Григорий Тринадцатый ввел новый календарь, который, сам понимаешь, назвали...
   - Григорийским, что ли? - неуверенно предположил президент.
   - Почти так. Григорианским. И в том удивительном году после четвертого октября наступило не пятое, а сразу пятнадцатое октября. За одну ночь люди постарели сразу на 10 суток.
   - Фантастика! - восхитился Нулик. - И после этого все сразу перешли на новый стиль...
   - Вовсе нет, - сказала Таня. - Многие страны продолжали жить по старому календарю. Между прочим, и Россия. На новый григорианский стиль летосчисления мы перешли только после Октябрьской революции. Для этого был издан специальный декрет, и после тридцать первого января 1918 года вместо первого февраля сразу наступило четырнадцатое.
   Шаловливая мордашка Нулика вдруг стала серьезной.
   - Прошу прощения, но что-то тут не так. Допустим, папа, или как его там, перешел на новый стиль. Но расхождение-то от этого не исчезло! Оно ведь и дальше продолжает накапливаться.
   Замечание президента мне очень понравилось.
   - Черепушка у тебя варит не хуже, чем у папы римского, - сказал я. - Хотя проект календаря, собственно, разработал не он, а итальянский астроном Алоизий Лилио. Впрочем, и юлианский календарь разработал александриец Созиген, а вовсе не Юлий Цезарь. Но это я так, к слову... Так вот, Лилио тоже понимал, что расхождение между юлианским и григорианским календарями будет и впредь накапливаться, и потому ввел в свой календарь еще одно усовершенствование. Он предложил все годы, номера которых делятся на 100 - кстати, они называются вековыми, - не считать високосными. Это 1700 год, 1800, 1900...
   - Двухтысячный, - машинально продолжал Нулик.
   - Нет, нет! Только не двухтысячный. Этот год остается високосным.
   - Но почему же? - озадаченно спросил Нулик.
   - Лилио высчитал, что за 400 лет накапливается только три дня разности. Поэтому все годы, номера которых делятся без остатка на 400, можно сохранить високосными...
   - Если так, расхождение и вправду сильно уменьшилось.
   - Набегает всего-навсего один денек за три с лишним тысячи лет.
   - Ну, это не в счет! Только вот что... Отчего это в шестнадцатом веке расхождение было на 10 дней, а в восемнадцатом - только на 11? Ведь должно было вроде стать на 12?
   - Так я же это только что объяснил! В шестнадцатом веке прибавили 10 дней. Потом наступил последний год этого века, 1600-й, а число 1600 делится на 400. Стало быть, этот год и по юлианскому и по григорианскому календарям високосный. И там и тут к нему прибавляется по одному дню, и, значит, в семнадцатом столетии дальнейшего расхождения между двумя календарными стилями не произошло. То же самое будет и в двухтысячном году. Выходит, не видать и XXI веку четырнадцатого дня как своих ушей.
   - Или как нам кино, если мы не поторопимся, - ввернул президент. - Так что перейдем к падению Магистра с верхушки баобаба.
   - Стремительно он приземлился! - сказал Сева. - Только, конечно, Кулон тут ни при чем. Мы ведь уже знаем, что закон всемирного тяготения, по которому падал Магистр на землю, открыт вовсе не Кулоном, а Ньютоном. Это самые обычные Магистровы штучки...
   - Ну, эту штучку я бы ему, пожалуй, простил, - сказал Олег. - Тут и в самом деле можно кое-что спутать, особенно человеку рассеянному.
   - И я бы простил, - сейчас же согласился Нулик. - Больно уж похожи имена этих ученых! Кулон - Ньютон... Прямо рифма!
   - Не в том дело, - возразил Олег. - Схожи не только имена ученых, но и открытые ими законы.
   Нулик тихонько свистнул.
   - Вот оно что! А кто из них открыл свой закон раньше?
   - Конечно, Ньютон. Ведь он жил в семнадцатом веке, а Кулон - в восемнадцатом во Франции.
   Нулик густо покраснел.
   - Неужели?.. Нет, не может быть! Неужели Кулон у Ньютона... это самое.
   - Нет, нет! - поспешно сказал я. - Просто закон Ньютона и закон Кулона выражаются одной и той же формулой, хоть речь в них идет о явлениях разных. По закону всемирного тяготения, открытому Ньютоном, все, абсолютно все тела во Вселенной друг к другу притягиваются. И сила их взаимного притяжения тем больше, чем массивнее сами тела. Естественно, что чем дальше тела друг от друга, тем сила притяжения меньше. Увеличим расстояние между телами вдвое сила притяжения уменьшится в четыре раза; увеличим расстояние втрое притяжение станет меньше в девять раз; увеличим вчетверо - меньше в шестнадцать раз...
   - В общем, в квадрат раз, - подсказал президент.
   - Вот именно, в квадрат раз. Что же до Кулона, то его закон имеет отношение не только к притяжению, но и к отталкиванию.
   - Дело житейское, - философски изрек Нулик. - Явления прямо противоположные, а формула одна...
   - Отлично сказано, дорогой. Кулон, как известно, изучал свойства электрических зарядов. А электрические заряды бывают положительные и отрицательные, то есть со знаком плюс и со знаком минус. Заряды с одинаковыми знаками отталкиваются, а с разными - притягиваются. Так вот, Кулон установил, что и силу притяжения, и силу отталкивания двух электрических зарядов можно вычислить все по той же ньютоновой формуле закона всемирного тяготения...
   Нулик встал, подошел ко мне и торжественно потряс мою руку:
   - Спасибо! Огромное вам спасибо.
   - Но за что же? - удивился я.
   Президент замялся.
   - Как вам сказать... Ну, мне очень не хотелось, чтобы Кулон что-то там стянул у Ньютона. И я страсть как обрадовался, когда оказалось, что он человек честный.
   - Рад, что доставил тебе удовольствие. А теперь не пора ли нам двинуться дальше?
   - С вашего позволения, дальше идет "десятое небо", - сказал Сева. - По словам Магистра, выражение это часто употребляют современные ученые.
   - Десятое небо... Наверное, это что-то про астрономию? - предположил Нулик.
   - Если и про астрономию, то, во всяком случае, не научную и не современную, - заверил Сева.
   - Объясняй! - вздохнул президент, украдкой покосившись на часы.
   - В древности, - начал Сева, - известны были такие планеты: Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн. Солнце и Луна тоже причислялись тогда к планетам. Всего, стало быть, по тем временам планет было семь. А устройство мироздания тогда представляли себе так. В центре Вселенной помещается неподвижная твердь - Земля. Вокруг Земли обращаются планеты. Каждая планета укреплена на своей собственной сфере (или на своем небе) и обращается вокруг Земли вместе с ним. Первое небо - небо Луны, за ним идет небо Меркурия. Следующее, третье небо принадлежит Венере. За ним следуют небеса Солнца, Марса, Юпитера и Сатурна. Небо Сатурна было седьмым и последним планетным небом.
   Нулик критически хмыкнул.
   - А куда звезды девались? Ведь их небось малость побольше семи!
   - Не беспокойся. Нашлось место и для них. Между прочим, в отличие от планет, все другие небесные тела назывались неподвижными звездами. Так вот, по мнению древних астрономов, все неподвижные звезды были прикреплены к одному, восьмому небу и тоже обращались с ним вместе вокруг Земли.
   Президент беспокойно заерзал на стуле.
   - Так. Больше вроде прикреплять нечего. Выходит, восьмое небо самое последнее...
   - Это он намекает на то, что нас интересует не восьмое небо, а десятое, разъяснила Таня.
   - Погодите, будет вам и десятое, - сказал Сева, - только не вдруг. Сперва заедем по дороге на девятое.
   - Так бы сразу и говорил! - успокоился Нулик. - Было, значит, и девятое и десятое! Только что же на них помещалось?
   - На девятом небе находились механизмы, которые приводили в движение восемь других небесных сфер.
   - А на десятом?
   - А ты подумай. Если на девятом - механизмы, так на десятом...
   - ...механики! - радостно засмеялся Нулик. - Небесные механики!
   - Или попросту боги, - закончил Сева. - Блаженные, как их еще называли. И вот почему пребывать на десятом небе значит достигнуть высшего блаженства.
   - Все это так, - сказала Таня, - но чаще все-таки говорят "на седьмом небе", а не на десятом. "Он на седьмом небе от счастья"...
   - В каком-то смысле седьмое небо тоже наивысшее, - возразил Сева. - Ведь это последнее планетное небо!
   - Седьмое, десятое - какая разница! - примиряюще сказал президент. Сейчас-то все равно по-другому.
   - Это ты дело говоришь! - похвалила Таня. - В наши дни пришлось бы этих блаженных переселять с десятого этажа на тринадцатый. Ведь, помимо прежних планет, сейчас известны еще три: Уран, Нептун, Плутон...
   - Да и вообще, с точки зрения современной астрономии, Вселенная устроена совсем иначе, - заключил Сева. - А посему спускаемся с небес на землю и переходим к паролю, который придумал хитрец Джерамини.