Страница:
Этой так удачно подвернувшейся волшебной возможностью не следовало пренебрегать. Фемистоклюс снова представил равнину, и картинка сменилась.
Теперь он желал видеть, где сейчас находится статуя Ареса, и он ее увидел.
По колено увязая в песке, статуя неуклюже петляла где-то в окрестностях соседних гор. Это грека несказанно обрадовало, ибо теперь они с Алкидием могли беспрепятственно вернуться на Олимп. Ожившее мраморное изваяние находилось слишком далеко от их временного убежища.
Олимп!!!
Как же он мог забыть об Олимпе?
Рыжебородый радостно рассмеялся, хотя свой смех так и не услышал. Сейчас он все узнает.
ВСЕ!
Ничто не утаится от его всепроникающего взора. И Фемистоклюс УВИДЕЛ. Увидел все, что ему было нужно, и даже больше…
Вот куда он заглянул в самую первую очередь.
— Ну, как он там? — нервно поинтересовался Геракл, потирая ушибленную в схватке скулу.
— По-прежнему без сознания, — улыбнулся Гефест. — Эк я его приложил! Кстати, Зевса я развязал, а то вдруг в туалет, когда проснется, захочет или жрать там.
— Это ты правильно сделал, — кивнул Аполлон, —нам не нужны лишние проблемы.
— Да, а как там твоя божественная задница? — участливо поинтересовался Гефест. — Болит еще, наверное?
— Конечно болит, — скривился Аполлон, — еще как болит. Вообще-то мне нужно в медбоксе пару суток полежать до полной регенерации мягких тканей, а я тут с вами фигней страдаю.
— Ну, не такой уж и фигней, — усмехнулся Гефест, — все идет по плану…
— Почти, — деликатно поправил кузнеца Геракл.
— Ну да, почти. Всего, к сожалению, не предусмотришь, — божественный изобретатель сокру-
шенно развел руками, — но в общих чертах пока нам… мм… везет.
— Наши дальнейшие действия? — Геракл снова отер рукой саднящую скулу.
— Значит, я, — Гефест многозначительно ткнул в себя пальцем, — пишу за Зевса электронный отчет от его имени, касающийся итогов космической экспедиции.
— Ты не забудь там нас упомянуть, — напомнили заговорщики. — И премию каждому выпиши, да не скупись, институт заплатит.
— Хорошо, выпишу, — согласился Гефест, — вы по этому поводу не беспокойтесь… Так, значит, ты, Геракл, займешься производством пробоины в корпусе корабля. Да побыстрей с этим делом разберись, времени у нас в обрез. Нельзя с возвращением затягивать, а то, чего доброго, поисковую группу за нами вышлют.
— Легко сказать, разберись побыстрее, — недовольно проворчал великий греческий герой. — Я таким бредом в жизни еще не занимался. Вы знаете, какой толстый у звездолета корпус?
— А ты найди место послабее, — посоветовал Гефест, раздраженный постоянным нытьем героя. — Значит так, повторяю: я занимаюсь отчетом, Геракл — пробоиной, а Аполлон… э-э-э… лечит свою драгоценную задницу.
— Ну, как всегда, Аполлон не у дел, — все продолжал ворчать Геракл. — Нам, значит, вкалывать, а ему в солярии расслабляться. Слушайте, а может, и мне зад подпалить? В медбоксе вместе с Аполлон-чиком поваляемся, в картишки перекинемся, а ты, Гефестушка, пока все наши проблемы тут с Олимпом решишь…
— Размечтался, одноглазый. — Гефест погрозил великому герою кулаком. — Будешь много разговаривать, не видать тебе премии, как Церберу отсутствующего хвоста.
— Ладно, шучу я, — сразу же пошел на попятную Геракл, — только молот мне свой одолжишь.
— Какие проблемы, — улыбнулся Гефест.
Глава 6
Теперь он желал видеть, где сейчас находится статуя Ареса, и он ее увидел.
По колено увязая в песке, статуя неуклюже петляла где-то в окрестностях соседних гор. Это грека несказанно обрадовало, ибо теперь они с Алкидием могли беспрепятственно вернуться на Олимп. Ожившее мраморное изваяние находилось слишком далеко от их временного убежища.
Олимп!!!
Как же он мог забыть об Олимпе?
Рыжебородый радостно рассмеялся, хотя свой смех так и не услышал. Сейчас он все узнает.
ВСЕ!
Ничто не утаится от его всепроникающего взора. И Фемистоклюс УВИДЕЛ. Увидел все, что ему было нужно, и даже больше…
Вот куда он заглянул в самую первую очередь.
* * *
Заговорщики с нетерпением уставились на выходящего из Зевсовой каюты Гефеста.— Ну, как он там? — нервно поинтересовался Геракл, потирая ушибленную в схватке скулу.
— По-прежнему без сознания, — улыбнулся Гефест. — Эк я его приложил! Кстати, Зевса я развязал, а то вдруг в туалет, когда проснется, захочет или жрать там.
— Это ты правильно сделал, — кивнул Аполлон, —нам не нужны лишние проблемы.
— Да, а как там твоя божественная задница? — участливо поинтересовался Гефест. — Болит еще, наверное?
— Конечно болит, — скривился Аполлон, — еще как болит. Вообще-то мне нужно в медбоксе пару суток полежать до полной регенерации мягких тканей, а я тут с вами фигней страдаю.
— Ну, не такой уж и фигней, — усмехнулся Гефест, — все идет по плану…
— Почти, — деликатно поправил кузнеца Геракл.
— Ну да, почти. Всего, к сожалению, не предусмотришь, — божественный изобретатель сокру-
шенно развел руками, — но в общих чертах пока нам… мм… везет.
— Наши дальнейшие действия? — Геракл снова отер рукой саднящую скулу.
— Значит, я, — Гефест многозначительно ткнул в себя пальцем, — пишу за Зевса электронный отчет от его имени, касающийся итогов космической экспедиции.
— Ты не забудь там нас упомянуть, — напомнили заговорщики. — И премию каждому выпиши, да не скупись, институт заплатит.
— Хорошо, выпишу, — согласился Гефест, — вы по этому поводу не беспокойтесь… Так, значит, ты, Геракл, займешься производством пробоины в корпусе корабля. Да побыстрей с этим делом разберись, времени у нас в обрез. Нельзя с возвращением затягивать, а то, чего доброго, поисковую группу за нами вышлют.
— Легко сказать, разберись побыстрее, — недовольно проворчал великий греческий герой. — Я таким бредом в жизни еще не занимался. Вы знаете, какой толстый у звездолета корпус?
— А ты найди место послабее, — посоветовал Гефест, раздраженный постоянным нытьем героя. — Значит так, повторяю: я занимаюсь отчетом, Геракл — пробоиной, а Аполлон… э-э-э… лечит свою драгоценную задницу.
— Ну, как всегда, Аполлон не у дел, — все продолжал ворчать Геракл. — Нам, значит, вкалывать, а ему в солярии расслабляться. Слушайте, а может, и мне зад подпалить? В медбоксе вместе с Аполлон-чиком поваляемся, в картишки перекинемся, а ты, Гефестушка, пока все наши проблемы тут с Олимпом решишь…
— Размечтался, одноглазый. — Гефест погрозил великому герою кулаком. — Будешь много разговаривать, не видать тебе премии, как Церберу отсутствующего хвоста.
— Ладно, шучу я, — сразу же пошел на попятную Геракл, — только молот мне свой одолжишь.
— Какие проблемы, — улыбнулся Гефест.
Глава 6
НАЧАЛО ВЕЛИКИХ СКИТАНИЙ
— Что ты с ней сделал? — спросил Агамемнон, меланхолично облачаясь в свои легкие походные доспехи.
— Я ее убил, — просто ответил Аякс, показывая рукой на покачивающийся на осине труп Клитемнестры.
— Ага, — обрадовался царь, — а я думал, это очередной казначей повесился. Ну что ж, молодец. Даже не знаю, как тебя теперь отблагодарить.
— Послушай мое новое стихотворение, — скромно предложил Аякс.
— Валяй…
И могучий герой навалял (в хорошем смысле этого слова, а не в том, в котором вы подумали. — Авт.).
Сбылось пророчество Аякса-златоуста.
Была убита Клитемнестра
В то роковое утро.
Возрадовался Агамемнон,
И воскликнул он торжественно: «Свобода!»
И воспарил от счастья он до самого до небосвода.
— А вот этого, пожалуй, не надо, — нахмурился царь — Пускай лучше в Аттике думают, что я скорблю по безвременно усопшей жене. Объявим, что Клитемнестра… мм…
Агамемнон задумчиво посмотрел на раскачивающийся на ветру труп жены с вывалившимся синим языком и удивленно выпученными глазами. Царю подумалось, что в таком виде его жена по-своему прекрасна. Во всяком случае, при жизни Клитемнестра выглядела намного хуже.
— Объявим, что царица стала жертвой несчастного случая, — принял геродотово решение Агамемнон.
— По мне так все равно, — пожал плечами Аякс, — что в лоб, что по зубам.
Последующие полчаса могучий герой с большим удивлением наблюдал, как царь собирает в небольшую котомку свои скромные пожитки (коллекцию черных жемчужин, аметистовые ожерелья, инкрустированный алмазами меч и т. п.).
— Секундочку, а куда это ты собрался? — поинтересовался Аякс.
— Помнишь, я недавно говорил тебе, что с детства мечтал стать странствующим философом? — напомнил другу Агамемнон.
— Ну, помню, ты мне это говорил перед тем, как с девками голыми резвиться.
— Гм… так вот, — царь откровенно смутился, — в общем… я решил осуществить давнюю мечту босоногого детства.
— Подожди-подожди, — Аякс недовольно поморщился, — это что же получается? Ты все сейчас возьмешь и бросишь? Когда мертва коварная жена, мешавшая тебе всю жизнь, когда трусливо бежал ее таинственный сумасшедший помощник, когда народ от счастья, что ты вернулся, упился до полусмерти…
— Да, — гордо подтвердил Агамемнон, — я решил уйти именно сейчас, в триумфальном расцвете своего правления.
— Агамемнон, да ты никак спятил!!
— Отнюдь, мой друг. Сейчас я трезв, как никогда. действительно хорошо, и, дабы мне стало совсем обалденно, я хочу немного попутешествовать по земле.
— А… — протянул Аякс. — Ну, так бы сразу и сказал. Я тоже не прочь прогуляться по Греции. А то я подумал, ты в свое царство возвращаться не собираешься.
— Еще чего, — фыркнул Агамемнон, — да они тут без меня такой бардак устроят — Олимп содрогнется. Я уже отправил гонца с посланием к сыну моему Оресту, который проживает сейчас в Фокиде у своего приемного отца царя Строфия. Пусть сынок немного поправит во время моего отсутствия, может, из него что-то путное и выйдет.
— А чего это он вдруг в Фокиде живет? — изумился Аякс.
— Да климат ему там больше нравится, — пожал плечами Агамемнон, считая тему разговора исчерпанной.
«Не хочешь правду говорить, дурак старый, ну и не надо», — раздраженно подумал Аякс.
Собрали великие герои манатки и незаметно царский дворец покинули, переступая через тела придворных, упившихся по случаю возвращения с Троянской войны Агамемнона. За пределами дворца картина была аналогичной, только вместо придворных на земле валялись простые граждане.
— Вот она, великая сила Диониса! — громко возвестил Аякс и три раза протрубил в свой любимый рог. — Куда пойдем, Агамемнушка?
— На север, — ответил царь, предусмотрительно надев поверх доспехов балахон странствующего философа из грубой ткани, — ибо этот путь будет лежать через наиболее живописные места моих владений.
— О, — воскликнул Аякс, — сколько духовной пищи! Сколько свежего материала для моих элегий! Воистину это просто гениальная идея — немного погулять по Греции.
Трудно сказать, что заставило Агамемнона принять такое странное решение. Не исключено, что виною всему был очередной приступ временного умопомрачения (очень распространенная в Древней Греции болезнь. — Авт.).
Видно, сказались на психике царя неудавшиеся покушения и ужасный конец жены его Клитемнестры, оказавшейся самой настоящей кровавой маньячкой. Но, как говорится; с кем поведешься, от того и наберешься. Не прошло даром для Клитемнестры долгое близкое общение с любовником Эгисфом.
Ждали великих героев удивительные приключения, еще недостаточно наизмывался над ними всемогущий Рок.
Уже спешил в осиротевший царский дворец молодой наследник Орест, а Агамемнон с Аяксом уходили горной тропой на север, громко беседуя о вечном, о смысле земного бытия и о бренной жизни в целом.
Со стороны могло показаться, что великие герои сошли с ума, но это было далеко не так.
Исполненный поэтического духа, Аякс время от времени выдавал стихотворные перлы, сотрясая дремучий лес ужасными звуками боевого рога. В общем, все было ничего, пока не встретили великие герои очень странного путника. Странный путник сидел на обочине дороги и с выражением полного отвращения к окружающему пытался безуспешно залатать порванную правую сандалию.
— А… зараза, — вполголоса ругался странный путник, — а чтоб тебя…
Выглядел он колоритно: в порванной одежде, с сучковатым посохом и с запыленным вещевым мешком, болтающимся на веревке за спиной. Было ему при ближайшем рассмотрении лет девятнадцать, не больше, хотя издалека странный путник показался великим героям дряхлым стариком.
— Кто такой будешь? — недружелюбно спросил Агамемнон, не любивший бесцельно шляющихся по его владениям оборванцев. Вот так они шляются-шляются, милостыню просят, а завтра во дворце серебро столовое пропадает.
Странный путник поднял глаза и нагло так заявил:
— А ты кто будешь, добрый человек?
От такой дерзости Агамемнон лишился на время дара речи. Но тут царь вовремя вспомнил, что он не у себя во дворце и что надет на нем грубый балахон странствующего философа.
— Я владыка земель этих, — гордо ответил он, —царь Агамемнон.
— А я Аякс, сын Оилея, — в свою очередь представился Аякс.
— Да, вижу я, что передо мной стоят славные герои, — кивнул странный путник, — великие мужи Греции, легендарные эллины, недавно вернувшиеся с Троянской войны. Но не могу я стоя приветствовать вас, ибо натерла мне ногу проклятая сандалия.
Великие мужи Греции недоуменно переглянулись.
— Но как зовут тебя, о незнакомец? — несколько высокопарно спросил Агамемнон.
— О, лучше не знать вам мое имя, — запричитал странный путник, — ибо проклят я всемогущими богами.
— И все-таки… — настаивал Агамемнон.
— Что ж, завидно ваше упорство, откроюсь я вам. Зовут меня Эдипом, и я самый несчастный из всех сынов греческих.
Голос у Эдипа слегка дрожал, и герои подумали, что он либо в стельку пьян, либо готов прямо сейчас разрыдаться. Однако рыдать Эдип не собирался, с лукавством поглядывая на Агамемнона с Аяксом.
— О достопочтенные мужи Греции, — хитро прищурившись, произнес странный путник, — не найдется ли у вас пара новых сандалий сорок пятого размера, и, быть может, тогда поведаю я вам свою ужасную историю.
Великие герои снова переглянулись, причем переглянулись они с нескрываемым любопытством.
Тяжело вздохнув, Аякс полез в свою заплечную сумку и достал оттуда великолепную пару белых сандалий сорок пятого размера с золотыми бубенчиками.
— Правда, они женские, — виновато сказал могучий герой, протягивая обувь Эдипу, — но если тебе такие подойдут…
— Подойдут-подойдут, — обрадовался бродяга, жадно хватая новенькие сандалии.
— Эй, секундочку! — возмутился Агамемнон. — Это же сандалии моей жены Клитемнестры!!
— Ну и что? — Аякс явно не видел причин для возмущения. — Ей-то они больше не нужны.
Логика была убийственной, и Агамемнон, не найдя возражений, быстро успокоился. Знал бы он, что Аякс снял эти сандалии прямо с мертвой Клитемнестры в качестве боевого трофея. М-да, пригодился трофейчик.
Оторвав позвякивающие бубенчики, Эдип со счастливой улыбкой на давно немытой физиономии принялся надевать изящную обувь.
— Как раз по ноге, — радостно сообщил он. — Что ж, помогли вы мне. Даже не представляете, как вы меня выручили. Расскажу я вам за это свою жуткую историю, как и обещал.
Усевшись на свои походные сумки, великие герои приготовились с интересом слушать. Эдип громко прокашлялся:
— А началось все вот с чего…
* * *
У царя Фив Полидора и жены его Нюктиды был сын с совершенно идиотским именем Лабдак, который, естественно, и наследовал власть в Фивах, когда его папаша скончался от чрезмерных любовных утех с одной молодой гетерой. (Все тут чертовски сложно и запутанно, так что лучше внимательно следите за текстом.)
Злые языки болтали, что гетеру ту подсунул любвеобильному папочке коварный сыночек. Но кто в. те благословенные времена серьезно относился к слухам, кроме пьяной матросни в приморских питейных заведениях?
Преемником царя Лабдака стал его сын Лай, как видите сами, с не менее идиотским именем, чем у отца. Что ни говори, чтили фиванские цари свои традиции, поэтому никак не мог царь Лабдак назвать своего сына каким-нибудь нормальным именем, ну, скажем, Минилаем или Гипергавом, а назвал он его просто Лаем. Раз у самого имя, мягко говоря, странноватое, так пусть и сыночек помучается от издевательств сверстников.
Но оказался этот Лай редкой сволочью.
Ну, знаете, как в царских родах бывает. Один царь нормальный, второй тоже, а вот третий — сволочь. Да это прямо закон генной инженерии, которой в Аттике в то время заведовал бог плотской любви Эрот.
Все припомнил своему папаше жестокий Лай: и имя свое обидное, и издевательства сверстников, и нелюбовь девушек, которые никогда не садились к нему в колесницу в отличие от колесниц прочих знатных молодых людей.
До того задразнили сверстники сына Лабдака, что от него и в самом деле стало псиной вонять. Все окрестные собаки так прямо и сбегались, когда Лай на колеснице круги вокруг царского дворца наяривал в поисках симпатичной молоденькой фемины.
Отравил в один прекрасный день Лай Лабдака (однако как здорово звучит! — Авт.). Отравил скисшей настойкой столетника, когда его отец немного простудился.
Перешел после смерти отца царский трон к неблагодарному Лаю, и первое, что сделал новый владыка Фив, так это…
А вы что подумали?
Ну конечно же истребил всех бродячих собак.
Зря, глупо, но такой уж он был человек, Лай этот. Помнил обиды — и правильно делал.
Правда, вся Аттика над молодым фиванским царем после истребления бродячих собак смеялась, но Лай не унывал и все оскорбления на покрытые воском дощечки старательно записывал.
Ох и много собралось в царском дворце этих самых дощечек, весь тронный зал был ими завален.
Но особенно потешался над Лаем некий царь Пелопс, чувство юмора у которого было особенно сильно развито. И вот решил фиванский царь отомстить Пелопсу, жестоко отомстить.
Поехал он однажды к царю-юмористу в гости в далекую Пису (это не опечатка! — Авт.). Погостил, покуралесил, провонял псиной все царские покои и через неделю домой вернулся, прирезав напоследок двух любимых царских болонок. Но не в этом заключалась страшная месть жестокого Лая. Похитил он у царя Пелопса сына, которого звали и вовсе не переводимо на нормальный язык, а потому все его величали попросту — Хрисиппом.
Хрисипп вечно шатался по дворцу Пелопса в сандалию пьяный, и похитить его не представляло никакого труда.
Да и не похищал на самом деле его Лай, ибо сам Хрисипп попросил увезти себя из Писы, так как достали его нарекания престарелого отца, что он де ничего целыми днями не делает, а лишь вино хлещет и на расстроенной эоле бренчит.
Лай сразу же предложил Хрисиппу воспользоваться верной скисшей настойкой столетника и тра-вануть задержавшегося на этом свете папашу. Он даже достал из-за пазухи заветный флакончик и продемонстрировал его чудесное действие на местном садовнике, который скончался в ужасных судорогах. Но, как оказалось, становиться царем в планы ленивого юноши совершенно не входило. Договорились они, что вроде как похитит Лай Хрисиппа и пошлет через некоторое время с гонцом безутешному отцу отрезанную ногу наследника. Хрисипп с готовностью согласился на ампутацию, но Лай не был садистом, несмотря на свою вопиющую кровожадность. Он приказал отрезать ногу одному мертвому эфиопу, попавшему под колесницу. Ну и что с того, что нога была черная? Может быть, на чужбине Хрисипп сильно загорел.
Короче, доконала эта нога несчастного Пелопса, и в припадке старческого слабоумия проклял он Лая, попросив всемогущих богов покарать похитителя сына.
При этом слабоумный идиот даже сумел уточнить как. Молил он богов, чтобы погубил Лая его же родной сын.
Ну, олимпийцы, понятное дело, просьбе царя вняли. Сделать кому-нибудь гадость — это было у них за милое дело. А вот если кто молил их урожайный год послать, то тут всемогущие боги были глухи к просьбам смертных.
Вскоре женился царь Лай на молодой красавице Иокасте и жил себе в Семивратных Фивах, проблем никаких не зная.
Но вот незадача — не было у них с царицей детей. Лай даже к Эроту обращался, мол, может, не то что-то делаю? Но Эрот, незримо присутствуя в спальне супругов, сказал царю, что все он правильно делает, вот только кряхтит слишком громко.
Но разве это помеха для обыкновенного зачатия?
Отправился Лай по совету бога плотской любви в Дельфы, в храм Аполлона, вопросить о причине этой своей бездетности. (Почему именно Аполлона, не знаю. Но так у Куна. — Авт.)
Странный ответ дала жрица храма пифия (не путать с пифосом — бочкой для вина). Сначала она заявила, что Аполлон согласен помочь с зачатием, проведя ночь любви с женой Лая.
На это Лай послал бога подальше, пригрозив забрать принесенные слугами дары: десять коз, десять баранов и всевозможную птицу. Аполлон призадумался, и вот что заявила Лаю впавшая в наркотический транс жрица:
— Всемогущие боги выполнят твое желание. Родится у тебя скоро сын. Но знай, что погибнешь ты от его руки, и тогда исполнится проклятие царя Пелопса. (Ей-богу, мне эти олимпийцы начинают нравиться все больше и больше. — Авт.)
— Ах так!!! — гневно взревел Лай и увел из храма всех коз, баранов и птиц, оставив бога Аполлона с длинным эллинским носом.
И ведь был прав.
Вернулся домой разгневанный Лай, и вскоре, как по волшебству, родился у них с Иокастой сын. Тут-то фиванский царь и забеспокоился уже на полном серьезе.
Тут ему уже стало не до шуток.
Лай даже к люльке с младенцем боялся подойти, дабы тот ненароком не огрел родного папулю погремушкой.
Решил фиванский царь от сынишки избавиться, но только не убить. Упаси Зевс, такой кошмар Лаю даже в страшном сне привидеться не мог.
Убить собственного сына?!
Это потом историки вроде алкоголика Софоклюса наврали с три короба. На самом же деле Лай на сына даже руки никогда не поднимал. Да он вообще, как уже было сказано, опасался к нему ближе чем на двадцать шагов подходить.
Как только исполнилось безымянному ребенку фиванского царя пять лет, так и решил Лай отдать сыночка на воспитание бездетному царю Полибу, проживавшему в горах Средней Греции.
С радостью взял себе царь приемного сына, назвав его вполне нормальным именем — Эдип. Так и рос Эдип во дворце у царя Полиба и жены его Меропы, которые называли его сыном, да и сам Эдип считал их своими родными предками.
Но однажды случилось непоправимое.
Присутствовал возмужавший Эдип на одном из многочисленных пиров вместе со своими друзьями. Много вина было выпито в тот день, развязались у молодых людей языки. Как оно бывает обычно, в подпитии слово стало опережать мысль. И вот один из друзей Эдипа по имени Полиний вдруг ни с того ни с сего обозвал Эдипа байстрюком.
Понятное дело, завязалась всеобщая драка, и обезображенный труп Полиния на следующее утро выловили из ближайшей речки рыбаки.
Но страшное слово было произнесено.
А слово, как известно, не дурной воробей — вылетит и лови его потом по всей Аттике.
Задумался Эдип над своим рождением.
Вызвал он Полиба с Меропой на откровенный разговор.
Но не желали колоться предки, утверждая, что они и есть его родные (в смысле биологические) отец и мать. А тогда в Греции тест на ДНК только всемогущие боги друг другу делали, погрязнув во всевозможных заговорах. Куда там до них простым смертным. Только с чужих слов о своих родителях и узнаешь. Но не было в то время веры чужим языкам, ибо врали они много. Со злобы, по невежеству, из зависти, да мало ли из-за чего? Попробуй потом разберись во всем этом бреде на трезвую голову.
Но Эдип был упорным молодым человеком. Встретил он однажды в одном борделе бога Эрота, и тот, выслушав подробный рассказ юноши о проблеме, послал его в Дельфы к той же. самой пифии, что беседовала некогда с его настоящим отцом Лаем. А ведь Эрот прекрасно знал, кто родители бедняги, но молчал мерзавец, ибо очень не хотелось ему получить по мордасам от самого всемогущего Зевса, контролировавшего весь процесс фамильного проклятия.
Облачился Эдип в бедные одежды и спустя пару лет (??? — Авт.) в Дельфы потопал. Гнетущие мысли обуревали юношу. Все не шел у него из головы хитроумный Одиссей, отцом которого оказался чудовищный циклоп Полифем. (Хронология в данной книге самым наглым образом нарушена, так что ничему не удивляйтесь. Искусство требует жертв. — Лет.)
Не перенес бы Эдип такого позора, но участь, его ожидавшая, была намного страшнее участи хитроумного царя Итаки.
Приобрел Эдип на рынке у храма Аполлона хромого старого козлика, дабы принести его в жертву великому богу, и, понуро опустив голову, взошел по высоким ступеням в храм.
Мрачные предчувствия мучили его. Зря он, конечно, весь этот сыр-бор затеял, но идти на попятную было уже поздно. Да и жертвенный козлик смотрел на Эдипа уж больно жалостно, так и просился на алтарь под ритуальный нож — видно, опостылела несчастному жизнь скотская.
Грустно вздохнул Эдип и прямо к припадочной пифии (всегда находившейся при храме) решительно подошел.
— С великим Аполлоном хочу побеседовать, — говорит.
Пифия на него с сомнением посмотрела, затем перевела взгляд на козлика, с усилием поборола зевок и сказала, чтобы молодой человек подождал, пока ей прислужницы отварят зелье из мухоморов.
Присел Эдип у алтаря и принялся ждать.
Ближе к вечеру снова возникла у алтаря пифия, заметно посвежевшая и с безумными огоньками в широко раскрытых глазах.
— Ужасна твоя судьба, Эдип, — выдает, а саму от мухоморов на смех пробивает, так и давится смешками. — Сказал лучезарный Аполлон, ой, не могу…
И пифия, закрыв лицо полами белоснежной одежды, затряслась в приступе неистового хохота.
Представляете, каково было несчастному Эдипу?
Тут решается его судьба, а эта дура с ног от смеха валится. Но стерпел будущий царь и это унижение, хотя руки у него так и чесались эту пифию за волосы хорошенько оттягать.
Выпила жрица холодной водички и вроде как немного успокоилась.
— Слушай сюда, — говорит, а сама лыбу так и тянет. — Аполлон просил тебе передать, что… убьешь ты свою мать и… ой, не могу… извини… и женишься… женишься на своем отце. И от этого брака… нет, я больше не могу…
Согнувшись пополам, пифия скрылась за черной дверью у алтаря Аполлона, и еще долго из недр храма доносился ее истерический смех.
После этого к красному как рак Эдипу вышла другая жрица. Старая карга, лет девяносто, с абсолютно ничего не выражающим серым лицом. Смеяться эта образина перестала с того самого дня, как увидела в зеркале свое пакостное отражение.
— Весь обслуживающий персонал храма бога Аполлона просит у тебя, юноша, прошения за нашу неопытную сотрудницу, — прохрипела старуха голосом полоумного удавленника. — Бог Аполлон просил передать тебе, что убьешь ты свою мать и женишься на своем отце. И от этого брака родятся дети, проклятые богами и ненавидимые всеми людьми. Извини. Такова божественная воля. Ступай с миром, и пусть у тебя все будет хорошо…
Последняя фраза старухи окончательно добила Эдипа. И он, взяв старого козла за задние ноги, огрел уродливую жрицу им по голове, от чего оба тут же на месте и скончались. Козлик от инфаркта, а старуха от сотрясения мозга.
Но говорят, что Аполлон принесенной ему жертвой остался доволен.
В довольно идиотскую ситуацию попал будущий царь, ибо непонятно было, какие из его родителей имелись в виду. Убьет ли он Меропу и женится на Полибе или все эти приятные вещи он проделает со своими настоящими родителями?
Да и существовали ли эти настоящие родители на самом деле?
Нет, не заслужил обманщик Аполлон даже той убогой жертвы, которую преподнес ему Эдип…
Не знал бедолага, что теперь делать. Одно было ясно: домой ему возвращаться ни в коем случае теперь нельзя. Подальше ему нужно держаться от Меропы и особенно от Полиба.
Решил Эдип стать вечным скитальцем без роду, без племени, без родины. Даже имя хотел он себе поменять на Агасфера, но вовремя одумался, так как его вполне могли принять за иудея и побить камнями.
Но разве можно избежать веления всемогущего Рока, будь он трижды неладен?
Конечно нельзя.
Не ведал Эдип, что чем больше он будет трепыхаться в тщетных попытках избежать своей кошмарной участи, тем скорее будет приближать то ужасное, что непременно должно с ним произойти.
Что записано в книге великого Фатума, то, как говорится, не вырубишь и топором.
От судьбы не уйдешь.
— Я ее убил, — просто ответил Аякс, показывая рукой на покачивающийся на осине труп Клитемнестры.
— Ага, — обрадовался царь, — а я думал, это очередной казначей повесился. Ну что ж, молодец. Даже не знаю, как тебя теперь отблагодарить.
— Послушай мое новое стихотворение, — скромно предложил Аякс.
— Валяй…
И могучий герой навалял (в хорошем смысле этого слова, а не в том, в котором вы подумали. — Авт.).
Сбылось пророчество Аякса-златоуста.
Была убита Клитемнестра
В то роковое утро.
Возрадовался Агамемнон,
И воскликнул он торжественно: «Свобода!»
И воспарил от счастья он до самого до небосвода.
— А вот этого, пожалуй, не надо, — нахмурился царь — Пускай лучше в Аттике думают, что я скорблю по безвременно усопшей жене. Объявим, что Клитемнестра… мм…
Агамемнон задумчиво посмотрел на раскачивающийся на ветру труп жены с вывалившимся синим языком и удивленно выпученными глазами. Царю подумалось, что в таком виде его жена по-своему прекрасна. Во всяком случае, при жизни Клитемнестра выглядела намного хуже.
— Объявим, что царица стала жертвой несчастного случая, — принял геродотово решение Агамемнон.
— По мне так все равно, — пожал плечами Аякс, — что в лоб, что по зубам.
Последующие полчаса могучий герой с большим удивлением наблюдал, как царь собирает в небольшую котомку свои скромные пожитки (коллекцию черных жемчужин, аметистовые ожерелья, инкрустированный алмазами меч и т. п.).
— Секундочку, а куда это ты собрался? — поинтересовался Аякс.
— Помнишь, я недавно говорил тебе, что с детства мечтал стать странствующим философом? — напомнил другу Агамемнон.
— Ну, помню, ты мне это говорил перед тем, как с девками голыми резвиться.
— Гм… так вот, — царь откровенно смутился, — в общем… я решил осуществить давнюю мечту босоногого детства.
— Подожди-подожди, — Аякс недовольно поморщился, — это что же получается? Ты все сейчас возьмешь и бросишь? Когда мертва коварная жена, мешавшая тебе всю жизнь, когда трусливо бежал ее таинственный сумасшедший помощник, когда народ от счастья, что ты вернулся, упился до полусмерти…
— Да, — гордо подтвердил Агамемнон, — я решил уйти именно сейчас, в триумфальном расцвете своего правления.
— Агамемнон, да ты никак спятил!!
— Отнюдь, мой друг. Сейчас я трезв, как никогда. действительно хорошо, и, дабы мне стало совсем обалденно, я хочу немного попутешествовать по земле.
— А… — протянул Аякс. — Ну, так бы сразу и сказал. Я тоже не прочь прогуляться по Греции. А то я подумал, ты в свое царство возвращаться не собираешься.
— Еще чего, — фыркнул Агамемнон, — да они тут без меня такой бардак устроят — Олимп содрогнется. Я уже отправил гонца с посланием к сыну моему Оресту, который проживает сейчас в Фокиде у своего приемного отца царя Строфия. Пусть сынок немного поправит во время моего отсутствия, может, из него что-то путное и выйдет.
— А чего это он вдруг в Фокиде живет? — изумился Аякс.
— Да климат ему там больше нравится, — пожал плечами Агамемнон, считая тему разговора исчерпанной.
«Не хочешь правду говорить, дурак старый, ну и не надо», — раздраженно подумал Аякс.
Собрали великие герои манатки и незаметно царский дворец покинули, переступая через тела придворных, упившихся по случаю возвращения с Троянской войны Агамемнона. За пределами дворца картина была аналогичной, только вместо придворных на земле валялись простые граждане.
— Вот она, великая сила Диониса! — громко возвестил Аякс и три раза протрубил в свой любимый рог. — Куда пойдем, Агамемнушка?
— На север, — ответил царь, предусмотрительно надев поверх доспехов балахон странствующего философа из грубой ткани, — ибо этот путь будет лежать через наиболее живописные места моих владений.
— О, — воскликнул Аякс, — сколько духовной пищи! Сколько свежего материала для моих элегий! Воистину это просто гениальная идея — немного погулять по Греции.
Трудно сказать, что заставило Агамемнона принять такое странное решение. Не исключено, что виною всему был очередной приступ временного умопомрачения (очень распространенная в Древней Греции болезнь. — Авт.).
Видно, сказались на психике царя неудавшиеся покушения и ужасный конец жены его Клитемнестры, оказавшейся самой настоящей кровавой маньячкой. Но, как говорится; с кем поведешься, от того и наберешься. Не прошло даром для Клитемнестры долгое близкое общение с любовником Эгисфом.
Ждали великих героев удивительные приключения, еще недостаточно наизмывался над ними всемогущий Рок.
Уже спешил в осиротевший царский дворец молодой наследник Орест, а Агамемнон с Аяксом уходили горной тропой на север, громко беседуя о вечном, о смысле земного бытия и о бренной жизни в целом.
Со стороны могло показаться, что великие герои сошли с ума, но это было далеко не так.
Исполненный поэтического духа, Аякс время от времени выдавал стихотворные перлы, сотрясая дремучий лес ужасными звуками боевого рога. В общем, все было ничего, пока не встретили великие герои очень странного путника. Странный путник сидел на обочине дороги и с выражением полного отвращения к окружающему пытался безуспешно залатать порванную правую сандалию.
— А… зараза, — вполголоса ругался странный путник, — а чтоб тебя…
Выглядел он колоритно: в порванной одежде, с сучковатым посохом и с запыленным вещевым мешком, болтающимся на веревке за спиной. Было ему при ближайшем рассмотрении лет девятнадцать, не больше, хотя издалека странный путник показался великим героям дряхлым стариком.
— Кто такой будешь? — недружелюбно спросил Агамемнон, не любивший бесцельно шляющихся по его владениям оборванцев. Вот так они шляются-шляются, милостыню просят, а завтра во дворце серебро столовое пропадает.
Странный путник поднял глаза и нагло так заявил:
— А ты кто будешь, добрый человек?
От такой дерзости Агамемнон лишился на время дара речи. Но тут царь вовремя вспомнил, что он не у себя во дворце и что надет на нем грубый балахон странствующего философа.
— Я владыка земель этих, — гордо ответил он, —царь Агамемнон.
— А я Аякс, сын Оилея, — в свою очередь представился Аякс.
— Да, вижу я, что передо мной стоят славные герои, — кивнул странный путник, — великие мужи Греции, легендарные эллины, недавно вернувшиеся с Троянской войны. Но не могу я стоя приветствовать вас, ибо натерла мне ногу проклятая сандалия.
Великие мужи Греции недоуменно переглянулись.
— Но как зовут тебя, о незнакомец? — несколько высокопарно спросил Агамемнон.
— О, лучше не знать вам мое имя, — запричитал странный путник, — ибо проклят я всемогущими богами.
— И все-таки… — настаивал Агамемнон.
— Что ж, завидно ваше упорство, откроюсь я вам. Зовут меня Эдипом, и я самый несчастный из всех сынов греческих.
Голос у Эдипа слегка дрожал, и герои подумали, что он либо в стельку пьян, либо готов прямо сейчас разрыдаться. Однако рыдать Эдип не собирался, с лукавством поглядывая на Агамемнона с Аяксом.
— О достопочтенные мужи Греции, — хитро прищурившись, произнес странный путник, — не найдется ли у вас пара новых сандалий сорок пятого размера, и, быть может, тогда поведаю я вам свою ужасную историю.
Великие герои снова переглянулись, причем переглянулись они с нескрываемым любопытством.
Тяжело вздохнув, Аякс полез в свою заплечную сумку и достал оттуда великолепную пару белых сандалий сорок пятого размера с золотыми бубенчиками.
— Правда, они женские, — виновато сказал могучий герой, протягивая обувь Эдипу, — но если тебе такие подойдут…
— Подойдут-подойдут, — обрадовался бродяга, жадно хватая новенькие сандалии.
— Эй, секундочку! — возмутился Агамемнон. — Это же сандалии моей жены Клитемнестры!!
— Ну и что? — Аякс явно не видел причин для возмущения. — Ей-то они больше не нужны.
Логика была убийственной, и Агамемнон, не найдя возражений, быстро успокоился. Знал бы он, что Аякс снял эти сандалии прямо с мертвой Клитемнестры в качестве боевого трофея. М-да, пригодился трофейчик.
Оторвав позвякивающие бубенчики, Эдип со счастливой улыбкой на давно немытой физиономии принялся надевать изящную обувь.
— Как раз по ноге, — радостно сообщил он. — Что ж, помогли вы мне. Даже не представляете, как вы меня выручили. Расскажу я вам за это свою жуткую историю, как и обещал.
Усевшись на свои походные сумки, великие герои приготовились с интересом слушать. Эдип громко прокашлялся:
— А началось все вот с чего…
* * *
У царя Фив Полидора и жены его Нюктиды был сын с совершенно идиотским именем Лабдак, который, естественно, и наследовал власть в Фивах, когда его папаша скончался от чрезмерных любовных утех с одной молодой гетерой. (Все тут чертовски сложно и запутанно, так что лучше внимательно следите за текстом.)
Злые языки болтали, что гетеру ту подсунул любвеобильному папочке коварный сыночек. Но кто в. те благословенные времена серьезно относился к слухам, кроме пьяной матросни в приморских питейных заведениях?
Преемником царя Лабдака стал его сын Лай, как видите сами, с не менее идиотским именем, чем у отца. Что ни говори, чтили фиванские цари свои традиции, поэтому никак не мог царь Лабдак назвать своего сына каким-нибудь нормальным именем, ну, скажем, Минилаем или Гипергавом, а назвал он его просто Лаем. Раз у самого имя, мягко говоря, странноватое, так пусть и сыночек помучается от издевательств сверстников.
Но оказался этот Лай редкой сволочью.
Ну, знаете, как в царских родах бывает. Один царь нормальный, второй тоже, а вот третий — сволочь. Да это прямо закон генной инженерии, которой в Аттике в то время заведовал бог плотской любви Эрот.
Все припомнил своему папаше жестокий Лай: и имя свое обидное, и издевательства сверстников, и нелюбовь девушек, которые никогда не садились к нему в колесницу в отличие от колесниц прочих знатных молодых людей.
До того задразнили сверстники сына Лабдака, что от него и в самом деле стало псиной вонять. Все окрестные собаки так прямо и сбегались, когда Лай на колеснице круги вокруг царского дворца наяривал в поисках симпатичной молоденькой фемины.
Отравил в один прекрасный день Лай Лабдака (однако как здорово звучит! — Авт.). Отравил скисшей настойкой столетника, когда его отец немного простудился.
Перешел после смерти отца царский трон к неблагодарному Лаю, и первое, что сделал новый владыка Фив, так это…
А вы что подумали?
Ну конечно же истребил всех бродячих собак.
Зря, глупо, но такой уж он был человек, Лай этот. Помнил обиды — и правильно делал.
Правда, вся Аттика над молодым фиванским царем после истребления бродячих собак смеялась, но Лай не унывал и все оскорбления на покрытые воском дощечки старательно записывал.
Ох и много собралось в царском дворце этих самых дощечек, весь тронный зал был ими завален.
Но особенно потешался над Лаем некий царь Пелопс, чувство юмора у которого было особенно сильно развито. И вот решил фиванский царь отомстить Пелопсу, жестоко отомстить.
Поехал он однажды к царю-юмористу в гости в далекую Пису (это не опечатка! — Авт.). Погостил, покуралесил, провонял псиной все царские покои и через неделю домой вернулся, прирезав напоследок двух любимых царских болонок. Но не в этом заключалась страшная месть жестокого Лая. Похитил он у царя Пелопса сына, которого звали и вовсе не переводимо на нормальный язык, а потому все его величали попросту — Хрисиппом.
Хрисипп вечно шатался по дворцу Пелопса в сандалию пьяный, и похитить его не представляло никакого труда.
Да и не похищал на самом деле его Лай, ибо сам Хрисипп попросил увезти себя из Писы, так как достали его нарекания престарелого отца, что он де ничего целыми днями не делает, а лишь вино хлещет и на расстроенной эоле бренчит.
Лай сразу же предложил Хрисиппу воспользоваться верной скисшей настойкой столетника и тра-вануть задержавшегося на этом свете папашу. Он даже достал из-за пазухи заветный флакончик и продемонстрировал его чудесное действие на местном садовнике, который скончался в ужасных судорогах. Но, как оказалось, становиться царем в планы ленивого юноши совершенно не входило. Договорились они, что вроде как похитит Лай Хрисиппа и пошлет через некоторое время с гонцом безутешному отцу отрезанную ногу наследника. Хрисипп с готовностью согласился на ампутацию, но Лай не был садистом, несмотря на свою вопиющую кровожадность. Он приказал отрезать ногу одному мертвому эфиопу, попавшему под колесницу. Ну и что с того, что нога была черная? Может быть, на чужбине Хрисипп сильно загорел.
Короче, доконала эта нога несчастного Пелопса, и в припадке старческого слабоумия проклял он Лая, попросив всемогущих богов покарать похитителя сына.
При этом слабоумный идиот даже сумел уточнить как. Молил он богов, чтобы погубил Лая его же родной сын.
Ну, олимпийцы, понятное дело, просьбе царя вняли. Сделать кому-нибудь гадость — это было у них за милое дело. А вот если кто молил их урожайный год послать, то тут всемогущие боги были глухи к просьбам смертных.
Вскоре женился царь Лай на молодой красавице Иокасте и жил себе в Семивратных Фивах, проблем никаких не зная.
Но вот незадача — не было у них с царицей детей. Лай даже к Эроту обращался, мол, может, не то что-то делаю? Но Эрот, незримо присутствуя в спальне супругов, сказал царю, что все он правильно делает, вот только кряхтит слишком громко.
Но разве это помеха для обыкновенного зачатия?
Отправился Лай по совету бога плотской любви в Дельфы, в храм Аполлона, вопросить о причине этой своей бездетности. (Почему именно Аполлона, не знаю. Но так у Куна. — Авт.)
Странный ответ дала жрица храма пифия (не путать с пифосом — бочкой для вина). Сначала она заявила, что Аполлон согласен помочь с зачатием, проведя ночь любви с женой Лая.
На это Лай послал бога подальше, пригрозив забрать принесенные слугами дары: десять коз, десять баранов и всевозможную птицу. Аполлон призадумался, и вот что заявила Лаю впавшая в наркотический транс жрица:
— Всемогущие боги выполнят твое желание. Родится у тебя скоро сын. Но знай, что погибнешь ты от его руки, и тогда исполнится проклятие царя Пелопса. (Ей-богу, мне эти олимпийцы начинают нравиться все больше и больше. — Авт.)
— Ах так!!! — гневно взревел Лай и увел из храма всех коз, баранов и птиц, оставив бога Аполлона с длинным эллинским носом.
И ведь был прав.
Вернулся домой разгневанный Лай, и вскоре, как по волшебству, родился у них с Иокастой сын. Тут-то фиванский царь и забеспокоился уже на полном серьезе.
Тут ему уже стало не до шуток.
Лай даже к люльке с младенцем боялся подойти, дабы тот ненароком не огрел родного папулю погремушкой.
Решил фиванский царь от сынишки избавиться, но только не убить. Упаси Зевс, такой кошмар Лаю даже в страшном сне привидеться не мог.
Убить собственного сына?!
Это потом историки вроде алкоголика Софоклюса наврали с три короба. На самом же деле Лай на сына даже руки никогда не поднимал. Да он вообще, как уже было сказано, опасался к нему ближе чем на двадцать шагов подходить.
Как только исполнилось безымянному ребенку фиванского царя пять лет, так и решил Лай отдать сыночка на воспитание бездетному царю Полибу, проживавшему в горах Средней Греции.
С радостью взял себе царь приемного сына, назвав его вполне нормальным именем — Эдип. Так и рос Эдип во дворце у царя Полиба и жены его Меропы, которые называли его сыном, да и сам Эдип считал их своими родными предками.
Но однажды случилось непоправимое.
Присутствовал возмужавший Эдип на одном из многочисленных пиров вместе со своими друзьями. Много вина было выпито в тот день, развязались у молодых людей языки. Как оно бывает обычно, в подпитии слово стало опережать мысль. И вот один из друзей Эдипа по имени Полиний вдруг ни с того ни с сего обозвал Эдипа байстрюком.
Понятное дело, завязалась всеобщая драка, и обезображенный труп Полиния на следующее утро выловили из ближайшей речки рыбаки.
Но страшное слово было произнесено.
А слово, как известно, не дурной воробей — вылетит и лови его потом по всей Аттике.
Задумался Эдип над своим рождением.
Вызвал он Полиба с Меропой на откровенный разговор.
Но не желали колоться предки, утверждая, что они и есть его родные (в смысле биологические) отец и мать. А тогда в Греции тест на ДНК только всемогущие боги друг другу делали, погрязнув во всевозможных заговорах. Куда там до них простым смертным. Только с чужих слов о своих родителях и узнаешь. Но не было в то время веры чужим языкам, ибо врали они много. Со злобы, по невежеству, из зависти, да мало ли из-за чего? Попробуй потом разберись во всем этом бреде на трезвую голову.
Но Эдип был упорным молодым человеком. Встретил он однажды в одном борделе бога Эрота, и тот, выслушав подробный рассказ юноши о проблеме, послал его в Дельфы к той же. самой пифии, что беседовала некогда с его настоящим отцом Лаем. А ведь Эрот прекрасно знал, кто родители бедняги, но молчал мерзавец, ибо очень не хотелось ему получить по мордасам от самого всемогущего Зевса, контролировавшего весь процесс фамильного проклятия.
Облачился Эдип в бедные одежды и спустя пару лет (??? — Авт.) в Дельфы потопал. Гнетущие мысли обуревали юношу. Все не шел у него из головы хитроумный Одиссей, отцом которого оказался чудовищный циклоп Полифем. (Хронология в данной книге самым наглым образом нарушена, так что ничему не удивляйтесь. Искусство требует жертв. — Лет.)
Не перенес бы Эдип такого позора, но участь, его ожидавшая, была намного страшнее участи хитроумного царя Итаки.
Приобрел Эдип на рынке у храма Аполлона хромого старого козлика, дабы принести его в жертву великому богу, и, понуро опустив голову, взошел по высоким ступеням в храм.
Мрачные предчувствия мучили его. Зря он, конечно, весь этот сыр-бор затеял, но идти на попятную было уже поздно. Да и жертвенный козлик смотрел на Эдипа уж больно жалостно, так и просился на алтарь под ритуальный нож — видно, опостылела несчастному жизнь скотская.
Грустно вздохнул Эдип и прямо к припадочной пифии (всегда находившейся при храме) решительно подошел.
— С великим Аполлоном хочу побеседовать, — говорит.
Пифия на него с сомнением посмотрела, затем перевела взгляд на козлика, с усилием поборола зевок и сказала, чтобы молодой человек подождал, пока ей прислужницы отварят зелье из мухоморов.
Присел Эдип у алтаря и принялся ждать.
Ближе к вечеру снова возникла у алтаря пифия, заметно посвежевшая и с безумными огоньками в широко раскрытых глазах.
— Ужасна твоя судьба, Эдип, — выдает, а саму от мухоморов на смех пробивает, так и давится смешками. — Сказал лучезарный Аполлон, ой, не могу…
И пифия, закрыв лицо полами белоснежной одежды, затряслась в приступе неистового хохота.
Представляете, каково было несчастному Эдипу?
Тут решается его судьба, а эта дура с ног от смеха валится. Но стерпел будущий царь и это унижение, хотя руки у него так и чесались эту пифию за волосы хорошенько оттягать.
Выпила жрица холодной водички и вроде как немного успокоилась.
— Слушай сюда, — говорит, а сама лыбу так и тянет. — Аполлон просил тебе передать, что… убьешь ты свою мать и… ой, не могу… извини… и женишься… женишься на своем отце. И от этого брака… нет, я больше не могу…
Согнувшись пополам, пифия скрылась за черной дверью у алтаря Аполлона, и еще долго из недр храма доносился ее истерический смех.
После этого к красному как рак Эдипу вышла другая жрица. Старая карга, лет девяносто, с абсолютно ничего не выражающим серым лицом. Смеяться эта образина перестала с того самого дня, как увидела в зеркале свое пакостное отражение.
— Весь обслуживающий персонал храма бога Аполлона просит у тебя, юноша, прошения за нашу неопытную сотрудницу, — прохрипела старуха голосом полоумного удавленника. — Бог Аполлон просил передать тебе, что убьешь ты свою мать и женишься на своем отце. И от этого брака родятся дети, проклятые богами и ненавидимые всеми людьми. Извини. Такова божественная воля. Ступай с миром, и пусть у тебя все будет хорошо…
Последняя фраза старухи окончательно добила Эдипа. И он, взяв старого козла за задние ноги, огрел уродливую жрицу им по голове, от чего оба тут же на месте и скончались. Козлик от инфаркта, а старуха от сотрясения мозга.
Но говорят, что Аполлон принесенной ему жертвой остался доволен.
В довольно идиотскую ситуацию попал будущий царь, ибо непонятно было, какие из его родителей имелись в виду. Убьет ли он Меропу и женится на Полибе или все эти приятные вещи он проделает со своими настоящими родителями?
Да и существовали ли эти настоящие родители на самом деле?
Нет, не заслужил обманщик Аполлон даже той убогой жертвы, которую преподнес ему Эдип…
Не знал бедолага, что теперь делать. Одно было ясно: домой ему возвращаться ни в коем случае теперь нельзя. Подальше ему нужно держаться от Меропы и особенно от Полиба.
Решил Эдип стать вечным скитальцем без роду, без племени, без родины. Даже имя хотел он себе поменять на Агасфера, но вовремя одумался, так как его вполне могли принять за иудея и побить камнями.
Но разве можно избежать веления всемогущего Рока, будь он трижды неладен?
Конечно нельзя.
Не ведал Эдип, что чем больше он будет трепыхаться в тщетных попытках избежать своей кошмарной участи, тем скорее будет приближать то ужасное, что непременно должно с ним произойти.
Что записано в книге великого Фатума, то, как говорится, не вырубишь и топором.
От судьбы не уйдешь.