Леженда Валентин. Античные хроники

   Долго думал Ээт, что делать с золотым механическим бараном, спасшим Фрикса с Геллой по поручению Гефеста.
   Сперва волшебник хотел оставить золотую игрушку себе. Но через неделю он резко передумал, терзаемый ужасной головной болью. Проклятое изделие Гефеста день и ночь трындело на псевдофилософские темы, и уговорить его заткнуться было совершенно невозможно.
   М-да, перемудрил божественный кузнец со своим новым изобретением, сильно перемудрил.
   После бескомпромиссного заявления, что земля, на которой находятся леса, моря и реки, круглая, Ээт не выдержал и решил трепливый механизм разобрать на части. Давно уже зрела в голове у волшебника эта заманчивая мыслишка.
   Но сказать — это одно, а вот сделать — это нечто совершенно противоположное.
   Сатиров баран словно читал его мысли.
   Задействовав армию, давно изнывавшую от безделья, царь Колхиды попытался поймать механическое копытное, однако сия затея так и не увенчалась успехом.
   Баран оказался на удивление прытким и на редкость язвительным. Он так остроумно издевался над солдатами, ловившими его в течение целой недели, что те под конец этой самой недели сдали оружие и ушли в горы, где сделались свободными пастухами-отшельниками.
   Гневу Ээта не было предела, и он нанял за морем новых солдат. Поимка божественного механизма повторилась, только на этот раз Ээт попросил самого Гефеста любезно помочь ему хотя бы советом.
   Гефест недолго думая ответил, что механического барана можно поймать на морковку.
   Царь Ээт при этом сначала смутился, покраснел, потом, разозлившись, заявил, что божественный кузнец попросту над ним издевается.
   А все дело было в том, что в Колхиде словом «морковка» называли один очень важный мужской атрибут.
   — Это что же? — гневно орал волшебник, топая ногами. — Мне, что ли, за бараном этим бегать, бородой перед его золотой мордой трясти?
   И царь нервно погладил свою морковкообразную бороду.
   — Да при чем тут растительность на твоем лице?!! — в свою очередь возмутился Гефест.
   Врезать Ээту в морду не позволял изобретателю тот факт, что волшебник был сыном Гелиоса.
   — Я имею в виду вовсе не бороду, а известный корнеплод, и вообще ты своими никчемными разговорами отрываешь меня от важных дел…
   «Небось нового говорящего барана мастерит», — недовольно подумал Ээт, но к совету кузнеца прислушался.
   Достали морковку.
   Купить ее было трудно, так как в Колхиде она не произрастала. Морковка была доставлена в единичном экземпляре из далекой Эфиопии в обмен на драгоценности и расшитые золотом одежды. Долго потом снилась эта морковка царю Ээту в ночных кошмарах. Казна, она ведь не бездонная. Хотя, с другой стороны, баран-то из золота!
   То-то!
   Подвесили солдаты морковку на дерево, а сами в кустах спрятались. Но баран, он ведь не идиот — вопреки бытующему среди пастухов и волков мнению.
   Во всяком случае, этот баран, созданный гением божественного кузнеца на светлом Олимпе, отличался редкой для своего рода сообразительностью. Пожалуй, он мог бы править Колхидой лучше самого Ээта. Но на самом деле у механического животного были довольно скромные потребности. Он просто хотел найти благодарных слушателей, а это в Колхиде да и, пожалуй, в любой другой части Греции было невозможно.
   То, что несло это механическое копытное, могло свести с ума кого угодно. Чего только стоила одна его коронная фраза: «А вы знаете, что наша Галактика вращается в очень опасной близости от гигантского хроносинклатического инфундибулума?»
   Многие греки с менее крепкими нервами, чем у Ээта, сразу же сходили с ума, услышав этот словесный перл механического болтуна…
   Не хотел баран подходить к дереву с висящей на самой нижней ветке морковкой: и кретину было ясно, что это ловушка. Но его механическая сущность вопила об обратном.
   Хитер был Гефест, заложив в железную голову своего изделия маленькую несообразность, благодаря которой уникальное копытное становилось уязвимым, как и любой его живой сородич.
   Механические ноги с тихим жужжанием сами понесли барана к морковке.
   Солдаты выждали и в решающий момент выпрыгнули из кустов.
   Но не тут-то было!
   Божественный механизм действовал молниеносно. Слопав морковь, он легко выскользнул из навалившихся на него солдат, однако эта победа обернулась для него поражением. В руках потешающихся наемников осталась великолепная шкура золотого барана, или, как ее еще называли в Греции, золотое руно. Руно было выполнено с поражающим воображение мастерством из завивающейся спиралями стружки самого ценного в Греции металла.
   Победа царя Ээта была абсолютной.
   С триумфом поместил он золотое руно в священную рощу бога войны Ареса. А сторожить это самое руно посадил какой-то жуткий (по слухам) гибрид из самых ужасных греческих животных, который (опять же, по слухам) звался Дракониусом — Извергающим Пламя. Монстр был на редкость кровожадным и ни при каких обстоятельствах не смыкал своих многочисленных глаз.
   Никто, конечно, в эту чушь про Дракониуса не верил, но в священную рощу Ареса местные жители все же предпочитали не ходить, боясь получить по мордасам от личных наемных гвардейцев Ээта.
   Огнем гвардейцы, конечно, не дышали, но перегаром от них несло не менее оглушительно, и потому долгое время золотое руно оставалось неприкосновенным.
   А что же, вы спросите, случилось с тем механическим бараном?
   Да ничего с ним не случилось. Просто он наконец перестал доставать царя своими докучливыми разговорами, спрятавшись где-то в горах Колхиды. Он, видите ли, стеснялся появляться на глаза смертным без золотой шерсти, то бишь голый.
   Ну что тут еще можно сказать?
   Чудны дела твои, Гефестушка.
   Но, опять же, не это главное.
   Главное совсем в другом. Молва об этом самом золотом руне быстро разнеслась по всей Греции. И вот родственники царя Афаманта ни с того ни с сего вбили в свои тыквенные головы, что благополучие их жалкого рода зависит исключительно от обладания этим самым руном. Любой ценой эти ненормальные хотели — добыть удивительную золотую шкуру.
   И вот что из этого всего вышло…
   На берегу морского залива, на востоке Средней Греции, в Фессалии воздвиг брат царя Афаманта Кретей город Иолк.
   Славный был город, богатый. Название, правда, плохо запоминалось, но уж какое дали, такое дали.
   Когда Кретей умер, то править в Иолке стал его сын Эсон. (Нет, это еще не Ясон — и это не опечатка. — Авт.) Был он абсолютно бесхребетным, малодушным типом, совершенно неспособным править даже одним городом. В детстве таких слюнтяев совершенно справедливо обзывают маменькиными сынками, и жители славного города Иолка за глаза прозвали своего правителя тюфяком.
   Всем было ясно, что Эсон фигура промежуточная и что он будет править, лишь пока не явится кто-то, у кого хватит наглости отнять у убогого власть. Наглости хватило не кому-нибудь, а брату Эсона по матери, сыну самого Посейдона Пелию. (Во как! — Авт.)
   Пелию страшно надоел бардак, царивший в городе. Ночью по улицам, уже не скрываясь, шныряли сатиры, воруя все, что плохо лежит. А лежало плохо в Иолке много чего, в том числе и позолоченная колесница самого Пелия. Эта колесница и стала той последней каплей, которая переполнила кубок гнева брата Эсона (по матери).
   Пелий спокойно явился во дворец родственника, по которому (по дворцу, а не по Эсону) вовсю бродили куры и дикие утки. Нашел незадачливого братца в самой убогой комнате и, дав правителю хорошенько в глаз, изгнал из дворца. (И правильно, кстати, сделал! — Авт.)
   Пришлось Эсону жить в городе как простому гражданину. Пелий великодушно разрешил брату убирать навоз за колесницами, то и дело проезжавшими по улицам Иолка. Надо сказать, Эсон не особо и жаловался, дослужившись до начальника Службы городской ассенизации.
   Однако случилась беда, и у Эсона вскоре родился сын. (Только не спрашивайте о подробностях. Давайте лучше не будем.)
   Это была настоящая катастрофа. Ведь сынок Эсона не кто иной, как наследник Иолка! И если бездетный Пелий узнает о его рождении… О ужас! В тот же день Эсон потеряет свою работу, свой столь высокий почетный чин, к которому он стремился практически всю жизнь, добросовестно собирая кон-ское дерьмо на протяжении целых (место в рукописи неразборчиво. — Ред.)
   А ***** лет собирать конское дерьмо — это вам не как два пальца… оплевать.
   Жизнь рушилась на глазах.
   От ребенка следовало избавиться.
   Аборт, как понял Эсон, агукая над подброшенным под дверь его каморки младенцем, помочь уже не мог. Оставалось одно верное средство — подкинуть младенца кому-нибудь другому.
   Удивительно, но полностью потраченная на собирание дерьма жизнь не убила в Эсоне чувство юмора.
   Недолго думая бывший правитель отнес младенца на склоны Пелиона, где и подбросил к пещере мудрого кентавра Хирона.
   Да, не ожидал такой подлянки от своей судьбы четвероногий мыслитель. К несчастью, первой обнаружила младенца жена Хирона по имени Оракло.
   Ох, не зря эта фемина носила такое звучное, красноречивое имя. От ее дикого вопля горы Пелиона чуть не перевернулись вверх дном. Хирон все понял слишком поздно, когда мощное копыто благоверной с силой врезалось в его мудрый широкий лоб.
   — Так вот зачем ты ездил по выходным в Иолк! — гневно взревела Оракло, но сию гениальную по своей прозорливости догадку кентавр уже не слышал, пребывая в абсолютной отключке.
   Страшная тайна была раскрыта.
   Хирон действительно каждую неделю наведывался в популярный городской бордель «В объятиях Эрота». Местные гетеры были в восторге от четвероногого любовника и деньги с конячки за развлечения брать категорически отказывались. Так что дыры в бюджете копытных супругов не было, и одно это успокаивало наивную Оракло, полагавшую, что муж ездит в город размяться на ипподроме.
   Но подброшенный под пещеру младенец все расставил по своим местам. Непонятным было одно: точему у ребенка нормальные ручки и ножки, а не копыта, как у развратного папочки?
   Но это супругу, руководствовавшуюся знаменитой женской логикой, нисколько не озаботило. Бабник, он и на четырех копытах бабник, а с супружеской изменой у кентавров было ой как строго. Копытом в ухо — это еще не самые страшные последствия.
   Но Оракло поступила по-своему. Она не любила скандалы. Собрав свои вещи, она вместе с табуном молодых жеребят гордо покинула пещеру развратника. И взгляды, что бросали маленькие кентаврята, пробегая мимо валявшегося в луже папаши, не предвещали в будущем двуличному предку ничего хорошего.
   Придя в себя после мощной оплеухи благоверной, Хирон на пошатывающихся копытах вошел в свою пещеру, и тут до него наконец ДОШЛО, что жена его бросила, забрав вместе с собой нажитых тридцать восемь детей.
   От нежданно-негаданно свалившегося на него счастья кентавр пил беспробудно целые сутки. А знаете, сколько неразбавленного вина нужно кентавру, чтобы окосеть?
   Но окончательно спиться от счастья Хирону не позволил хныкающий младенец в плетеной люльке, по-прежнему стоявшей у пещеры.
   Сначала кентавр принял детское хныканье за похмельный звон в голове, но, присмотревшись, понял, что разбивший его брак младенец не привиделся ему в пьяном угаре.
   Справедливо посчитав, что воспитывать одного ребенка несоизмеримо легче, чем аж тридцать восемь отпрысков, кентавр с радостью принял подброшенного каким-то мерзавцем человеческого ребенка.
   Так решилась судьба великого героя Греции Ясона!
   Именно Хирон окрестил Ясона Ясоном.
   Возможно, это имя кентавр выбрал из множества других не менее идиотских греческих имен, потому что младенец поначалу привиделся ему в пьяном сне, когда кентавр уже не мог адекватно отличать бред от реальности (в смысле: Я — сон. — Авт.).
   Да кто его знает?
   Однако следует отдать человекообразной конячке должное: Хирон честно научил чужого ребенка всему, что знал сам, а это ни много ни мало виртуозно владеть мечом и копьем, стрелять из тугого лука (даже если нет тетивы), сочинять музыку и философские трактаты и за один раз ублажать сразу восьмерых (!!!) гетер.
   Таким образом, не было равных Ясону в ловкости, силе и искусстве любви. Тем более что и наружностью парень обладал привлекательной, не то что его четвероногий наставник.
   До двадцати лет жил Ясон в пещере у Хирона, и десять из этих казавшихся бесконечными лет парню не давал покоя один навязчивый вопрос: почему у его отца четыре ноги, а у самого Ясона только две?
   И этот дурацкий хвост?
   Здесь явно была какая-то тайна, и в предвкушении долгожданной истины Ясон не спал целыми ночами, строя самые дурацкие и заведомо неверные предположения.
   Но вот герою стукнуло двадцать.
   Больно, однако, стукнуло, ибо Ясон наконец узнал страшную тайну своего рождения.
   Но ничего захватывающего в этой тайне не было. Четвероногий (к счастью) оказался неродным отцом Ясона, а настоящий отец парня (к несчастью) заведовал уборкой конского навоза в городе Иолке. Но зато Ясон (к счастью) оказался единственным законным наследником правителя этого Иолка, однако (к несчастью) богатым городом давно правил его коварный дядя по имени Пелий.
   Все это и поведал кентавр Хирон в двадцатую годовщину Ясона, почерпнув свои сведения из городских сплетен, да и местные пастухи, хлебнув лишнего, тоже много чего ему понарассказывали.
   — Иди, Ясон, в город Иолк, — строго приказал приемному сынишке кентавр. — Пришло время покинуть тебе уединенные склоны Пелиона, а то, глядишь, и у тебя хвост вырастет. Да и девочки в городе не в пример лучше местных кобылок, на двух ногах, как и ты. Думаю, они должны тебе понравиться.
   — Да, отец, — хмуро кивнул Ясон, справедливо полагая, что двуногим девушкам будет ой как далеко до местных неистовых в любви кобылиц.
   — И еще одно. — Хирон грохнул по дубовому столу могучим кулаком. — Ты это, отца своего найди, спасибо ему от меня передай. Есть мне теперь чем гордиться. Кто из моих сородичей может похвастаться, что двуногого сына воспитал? И какого сына! Наследника целого славного города! Ступай к дяде своему Пелию и потребуй у старого хрыча, чтобы он власть тебе законную отдал. Не захочет… хрясни его как следует, а впрочем… — кентавр на минуту задумался, — ну его все к сатиру под хвост. Будь что будет. Но старика своего навести…
   Ясон почтительно кивнул.
   Хирону действительно было чем гордиться. Юноша рос не по годам умный, уверенный, собранный — глядишь, и вправду власть над Иолком получит. Хотя в жизни, конечно, не все так просто.
   Простился Хирон с Ясоном. По-мужски простился, без слез и слюнявого лобзания. Ушел Ясон, покинув склоны Пелиона. Не знал он, сколько еще приключений на его несчастную голову выпадет, а и знал бы, все равно в город ушел, так как в последнее время стал нащупывать у себя странное уплотнение на копчике — черенок растущего конского хвоста.
   И вот явился Ясон в Иолк.
   Конечно, парню пришлось яростно бороться со страстным желанием направить свои стопы прямо в местный бордель и там же опробовать местных двуногих конячек. Но что-то подсказывало юноше, что это вполне может подождать. Это он всегда успеет. Молод ведь еще, только вчера двадцать стукнуло.
   Однако, войдя в знаменитый город, который был неоспоримой собственностью Ясона, парень стал привлекать к себе внимание, потому что одет он был не так, как все жители Иолка.
   На широкие плечи юноши была накинута пестрая шкура им же убитого гепарда, а на ногах не было даже жалких сандалий.
   Кентавры-то обуви не знали, вот и Ясон не ведал, что это такое.
   Прохожие останавливались, нагло пялясь на прекрасного, как Аполлон, юношу в звериной шкуре.
   Многие тыкали в Ясона пальцем, а кое-кто даже бросил камень.
   Но парень, к счастью, сдержался и не побежал, иначе он наверняка так и не совершил бы своих будущих подвигов, ибо, как известно, честному человеку бегать по городу не пристало. А кто бежит, значит, вор. Ату его, братцы!!!
   Да и нечего Ясону было бояться с двумя длинными копьями на плече, способными пробить мчащуюся на полном ходу колесницу вместе с возницей. Именно эти копья и не позволяли жителям Иолка в своих едких насмешках переступать черту дозволенного.
   Спокойно насвистывая себе под нос наспех сочиненный мотивчик, Ясон и не заметил, как оказался на городской площади.
   Так уж случилось, что по площади в этот момент проезжал в роскошной боевой колеснице сам правитель Пелий. (Бывают же в жизни чудеса?!! — Авт.)
   Ясно, что правитель не мог не обратить внимание на полуголого дикаря в звериной шкуре, с открытым ртом застывшего посередине площади.
   Как понял Пелий, юношу поразила великолепная колесница, на которой он, Пелий, ехал. Чем-то лицо этого странного отрока показалось правителю знакомым. Он даже приказал вознице остановить повозку, дабы получше рассмотреть дикаря.
   Осмотр юноши неприятно удивил Пелия. Парень находился в крайней степени возбуждения, и смотрел он своими излучавшими откровенное вожделение глазами отнюдь не на великолепную колесницу, а на двойку стройных черных молодых кобыл, запряженных в нее.
   «Какая мерзость!» — с отвращением подумал царь и хотел уже было дать команду ехать дальше, но что-то его задержало.
   Черты лица! Да, черты лица юноши были Пелию определенно знакомы. Вот только где он их?… Ну конечно же! Он видел их пять минут назад, проезжая мимо телеги с навозом, на козлах которой в почетной коричневой тоге сидел глава гильдии ассенизаторов Иолка, его непутевый брат (по матери) Эсон. Вот оно! Пророчество! Сбылось!
   Царь Пелий судорожно зашарил рукой в области сердца. И тут он совершенно случайно бросил короткий взгляд на ноги незнакомца… Старческое сердце сжали холодные пальцы неотвратимости.
   Правая нога юноши была по щиколотку (да, именно по щиколотку!) измазана свежим конским навозом.
   Это казалось немыслимым! Сбылось предсказание сумасшедшего оракула, открывшего правителю страшную тайну, что грозит ему гибель от человека, который придет в Иолк с гор, и что правая нога этого человека будет по щиколотку вымазана в свежем конском навозе.
   Оракул сказал, что этот человек окажется сыном Эсона и что он неизбежно погубит силой или хитростью своего дядю. (Во как! — Авт.)
   Воистину эта сатирова нога в навозе оказалась символичной! Это было проклятие, ужасное проклятие брата Пелия (по матери) Эсона, главы гильдии ассенизаторов Иолка. (Господи! На что я выкинул потом и кровью заработанные деньги?!! — Неизвестный читатель.)

Глава 3
В КОТОРОЙ ЯСОН СОБИРАЕТСЯ В ПОХОД ЗА ЗОЛОТЫМ РУНОМ

   Однако быстро справился со своим испугом правитель Пелий.
   Глупо пугаться неизбежного.
   Он во всем должен был разобраться до конца.
   — Откуда ты, юноша, родом? — высокомерно спросил правитель, отмечая при этом, что поджилки у него по-прежнему трясутся. — К какому народу ты принадлежишь?
   Ясон вздрогнул.
   Мутная пелена вожделения нехотя сошла с его глаз. Парень неприязненно посмотрел на Пелия. Понятное дело, он не знал, кто перед ним, и, несмотря на это, сразу же возненавидел противного старикашку в расшитой золотом одежде.
   — Я принадлежу к народу кентавров! — нехотя ответил Ясон.
   Возница правителя и его телохранители во второй боевой колеснице громко заржали. Пелий очень нехорошо посмотрел на потешающихся подчиненных, и те мгновенно умолкли.
   И тут на Ясона внезапно что-то нашло. Проснувшийся дар красноречия заставил юношу открыть рот и произнести довольно объемную речь, подтвердившую самые худшие опасения правителя.
   — Целых двадцать лет прожил я в пещере кентавра Хирона, — надменно заявил юноша. — Теперь я вернулся домой, в родной город Иолк, дабы навестить своего отца Эсона. А еще я хочу вернуть себе власть над Иолком, ибо я наследник всех этих земель. Знаю, что отнял власть у отца моего некий коварный злодей по имени Пелий. Думаю, при встрече с ним я здорово надеру ему задницу.
   Услышав последнюю фразу наглеца, правитель невольно усмехнулся. Приказать солдатам прямо сейчас схватить мерзавца? Искушение было велико, но Пелий сдержался. Слишком много собралось вокруг добропорядочных граждан, могли правителя и камнями закидать.
   Ох, не следовало Пелию месяц назад налоги на сандалии поднимать, ох и не следовало.
   Добропорядочные граждане смотрели на правителя с порицанием. Ведь, в отличие от наивного юнца, они знали, кто этот «коварный злодей по имени Пелий».
   Убедившись, что его худшие опасения подтвердились, Пелий дал знак вознице, и великолепные повозки стремительно покинули городскую площадь.
   — Хорошие лошадки! — с сожалением успел крикнуть вслед колесницам Ясон, заметив явное замешательство во взгляде обернувшегося на крик противного старикашки.
   Что ж, в первую очередь Ясону требовалось посетить своего отца, ведь недаром ему сказал Хирон: «Ты это, отца своего найди, спасибо от меня передай!»
   Не хотелось юноше своего настоящего папашу навещать. Ведь тот, по сути, был чужим Ясону человеком, подлым и трусливым. Избавился, значит, от мальца, подбросив дитятко кентаврам, а сам все эти двадцать лет жил себе и бед никаких не знал.
   Но приказ Хирона был для парня законом. Уважал Ясон мудрого кентавра. Решил юноша у прохожих расспросить, где найти старого Эсона. Но добропорядочные граждане шли на контакт с дикарем с большой неохотой и преимущественно громко смеялись в ответ. Правда, один иудей предложил купить у Ясона его звериную шкуру, но парень с гневом отверг в общем-то выгодное торговое предложение И даже замахнулся на наглеца копьем. Боевые трофеи, как известно, не продаются.
   Отыскать отца в Иолке оказалось проще простого.
   Один на редкость вонючий нищий поведал Ясону, что Эсон работает в городе главным ассенизатором и ездит на большой повозке с дерьмом, в которую запряжены сатиры. Ясон, конечно, удивился, но вслух ничего не сказал.
   Ну мало ли чудес на белом свете.
   Покинув площадь, юноша сразу наткнулся на родного папулю, горделиво восседавшего на козлах огромной повозки с навозом. Вид у Эсона был величественный. Он с царственной ленцой руководил группой инородцев с клеймеными лбами, которые медными палками суетливо отдирали от мостовой засохший навоз. Четыре сатира, запряженные в повозку с дерьмом, страшно ругались, так и норовя укусить кого-нибудь из прохожих.
   Ситуация была идиотской.
   «Да и что я ему вообще скажу? — думал Ясон, почесывая молодую румяную щеку. — Здравствуй, папа, я твой сын, от которого ты избавился, подбросив меня кентаврам».
   Что и говорить, ненавидел Ясон своего папашу и только теперь понял это со всей беспощадной ясностью. Было за что ненавидеть. То, что Эсон от сына избавился, это еще полбеды, но ведь… как можно было так низко пасть?!! Без борьбы променять власть в городе на должность главного ассенизатора и при этом быть счастливым?!!
   Непостижимо!
   Заехав в глаз ближайшему сатиру, скалившему кривые клыки, Ясон невозмутимо прошествовал мимо папаши, даже не удостоив того презрительным взглядом.
   Убогий и этого не заслуживал.
   Весть о возвращении наследника Иолка в родной город разнеслась по Греции с непостижимой быстротой.
   Но оно всегда так бывает со сплетнями, и выяснить истоки этой информации совершенно нереально.
   Система ОГС действовала безотказно.
   Спросите, что это за система такая?
   Расшифровываю: система ОГС означает — Один Грек Сказал. Ну а дальше пошло-поехало. И уже через пару дней новость о возвращении Ясона в Иолк с пеной у рта обсуждали даже псинофаги, люди с собачьими головами, живущие, по бытовавшим в Греции поверьям, за самым краем земли.
   Не менее быстро слух о возвращении наследника Эсона дошел и до родных братьев юноши. Да-да, Эсон успел наплодить новых детей. Но на этот раз, подбрасывая их кому-либо, главный ассенизатор города Иолка снабжал плетеные люльки вощеными дощечками с именем и родословной ребенка. А чтобы детки по достижении зрелости не претендовали на город Иолк, строго указывал, что у младенцев уже есть старший брат.
   Родные братья Ясона оказались не в пример удачливее немного диковатого юноши. Их люльки Эсон подбросил к дворцам двух разных царей, специально предприняв для этого довольно рискованное морское путешествие. Но все затраты с лихвой окупились.
   Средний брат по имени Ферет стал царем Фер, а младший по имени Амфаон был владыкой Мес-сении.
   И вот прибыли братья Ясона в Иолк вместе со своими тридцатилетними (?) сыновьями Адметом и Маламподом. (Здесь, по всей видимости, в древнегреческих мифах допущена чудовищная ошибка! Или я, может, что напутал… — Авт.)
   Ох и загуляли братья в честь своей знаменательной встречи, тем более что у Ясона в заплечной сумке не водилось ни гроша, а братья его были царями. Несчастный Иолк содрогнулся от невиданного пира детишек главного ассенизатора города.
   — Интересно, — сказал Ферет, наливая братьям в кубки отличное, фиванское вино. — Где сейчас наш отец?
   — Да навоз на дороге выковыривает, — весело рассмеялся Амфаон, подмигивая немного окосевшему от выпитого Ясону. — Эх, братья, когда это мы еще посидим вот так все вместе, как в старые добрые времена?!