Вызывает у меня особое чувство и одно из изданий басен Крылова. Иван Андреевич Крылов скончался 9 ноября: (ст. стиля) 1844 года. Его последним распоряжением было разослать всем знакомым и друзьям по экземпляру нового издания его басен ("Басни И. А. Крылова в девяти книгах. Санктпетербург. 1843").
(34) Душеприказчик Крылова Я. И. Ростовцев на рассвете того же дня, когда умер Крылов, распорядился, чтобы в типографии ручным способом была оттиснута на первом чистом листе каждого экземпляра следующая надпись:
9-го Ноября
41/2 часов утра.
По желанию Ивана
Андреевича Крылова.
Присланное душеприкащиком его
Яковом Ивановичем Ростовцевым.
В таком виде вместе с траурным объявлением экземпляры книги были в то же утро разосланы знакомым Крылова.
На экземпляре, который хранится в моей библиотеке, написано от руки следующее:
"1844. Через три часа с четвертью, после изъявления желания, чтобы всем знакомым его было послало по экземпляру басен, И. Крылов - скончался!..
Книга эта была прислана отцу моему в 4 часа пополудни вместе с приглашением па погребение поэта и немедленно отдана была мне.
В память траурной ея обертки из белого картона с черным ободочком я сделал настоящий ее переплет. Николай Арбузов".
Переплет, сделанный из белого муара с черным траурным ободком в точности воспроизводит картонную обложку. Николай Алексеевич Арбузов был, по-видимому, племянником поэта Н. А. Арбузова.
Трогательно не только предсмертное распоряжение Крылова, но и то, что наборщики успели в несколько часов тиснуть ручным способом дарственную посмертную надпись.
Два года назад я приобрел в Ленинграде то же издание басен Крылова, но с иным, уже печатным текстом на обложке:
Приношение.
На память об Иване Андреевиче.
По его желанию.
1844.
9-го Ноября.
8-го, утром.
(35) По печатному тексту обложки можно уточнить час смерти Крылова, а на экземпляре, принадлежавшем Арбузову, указан час, когда Крылов изъявил желание, чтобы всем знакомым было послано по экземпляру его книги: за три с четвертью часа до смерти.
Когда держишь в руках эти оба экземпляра басен Крылова, то наглядно представляешь себе и холодное ноябрьское утро в Петербурге и труд наборщиков типографии военно-учебных заведений, главным начальником которой был именно душеприказчик Крылова Я. И. Ростовцев... Добавим к этому строки из книжки академика Михаила Лобанова "Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова", изданной в 1847 году и хранящейся у меня с дарственной надписью вдовы автора Ольги Лобановой Я. И. Ростовцеву: "Его превосходительству Якову Ивановичу Ростовцеву, на память о его приятеле Иване Андреевиче Крылове и сочинителе его биографии Михаиле Евстафьевиче Лобанове, почитавшем их обоих. Вдова Ольга Лобанова. 25 Марта. 1847".
Вот что пишет Лобанов о последних часах жизни Крылова:
"За несколько часов до кончины он велел перенести себя в кресла, сказал: "тяжко мне!" и потребовал, чтобы снова положили его в постель. Вспомнив, что напечатано им новое издание его басен, еще не выпущенное в свет, он поручил окружавшим его разослать по экземпляру всем помнящим о нем. Не я один, а, конечно, многие заплакали, получив приглашение на похороны Крылова и вместе с тем экземпляр изданных им самим басен, на заглавном листе которых, очерченном траурной каймою, было напечатано: "Приношение. На память об Иване Андреевиче по его желанию".
Но есть некоторая неточность в утверждении Лобанова, что это издание басен еще не было выпущено в свет: у меня хранится отдельно обложка этих басен с автографом И. А. Крылова: "Милым маленьким Грубачевым от сочинителя И. Крылова". Следовательно, какое-то количество экземпляров было выпущено в свет еще при жизни баснописца.
Вот как много может рассказать короткая надпись на книге, если уметь прислушаться к ее, надписи, голосу.
Меня волнует, например, надпись И. С. Тургенева на пятой части его сочинений, изданной в 1874 году и открывающейся повестью "Первая любовь".
(36) "Екатерине Николаевне Кравченко-Половцевой на память незабвенного нашего вечера 15 М-а. СПБ. 1879. От Ив. Тургенева".
Вечер этот несомненно оставил глубокий след в душе собеседницы Тургенева, так как даже на корешке заказанного ею переплета для книги напечатано золотом "16 марта 1879".
Екатерина Николаевна Половцева, следует предполагать, была женой литератора Ан. Половцева, оставившего воспоминания об И. С. Тургеневе. В 1876 году, собирая материалы по истории быта крестьян Орловской губернии, Половцев заехал в Спасское познакомиться с Тургеневым; знакомство их продолжилось и в Петербурге.
Иногда о литературных судьбах или даже целых событиях в литературной жизни повествуют не только надписи на книгах, но и вклеенные в книги вырезки или дополнительные сведения: известный библиограф П. А. Ефремов зачастую вплетал в книги такого рода материалы, правда, не только обогащая ими будущих исследователей, но иногда и озадачивая.
Мне попал как-то в руки том стихотворений А. Н. Плещеева, изданный в 1887 году. В этот том вклеено было кем-то меню обеда в честь А. Н. Плещеева в одном из петербургских ресторанов 3 декабря 1885 года, когда Плещееву исполнилось шестьдесят лет. Это был, видимо, просто литературный обед, так как официальный юбилей А. Н. Плещеева праздновался 15 января 1886 года.
В письме к С. Я. Надсону от 23 ноября 1885 года Плещеев писал:
"Вы, конечно, не подозреваете, что вчера, в день моего рождения (мне исполнилось 60 лет. Невеселый возраст!), вы, вместе с некоторыми юными поэтами, преподнесли мне адрес с выражением сочувствия за то, что я на старости лет не исподлился. Инициатива шла от милейшего В. М. Гаршина, который не только сочинил и собственноручно написал этот задушевный и очень меня тронувший адрес, но и подписался за вас, да так удачно, что не отличишь его подписи от вашей".
А Гаршин, в свою очередь, писал Надсону в конце января 1886 года:
"Мы праздновали юбилей (А. Н.) Плещеева в два приема: во-первых, в большом виде, у Понсе, где было 120 человек, а затем в ред. "Сев. Вестника", где были все свои (38) люди, человек 15, поднесшие юбиляру венок (серебряный) и при этом обедавшие".
Так, меню обеда в честь Плещеева, вклеенное в книгу его стихов, приоткрывает страницу литературной жизни прошлого, и притом страницу, связанную также и с именами Надсона и Гаршина. Это очень трогательная страница, и я с особым чувством храню книгу А. Н. Плещеева, который "не исподлился на старости лет".
ДВЕ ВСТРЕЧИ
Иван Иванович Дмитриев является автором прославленного стихотворения "Стонет сизый голубочек", ставшего народной песней. Дмитриева роднила с Державиным не только общность поэтических интересов, но и сердечная дружба между ними. Когда-то я приобрел переплетенные в один том две части "Сочинений Ивана Дмитриева", изданные в 1803 году. На первой чистой странице этой книги есть надпись: "Его Высокопревосходительству Милостивому государю Гавриилу Романовичу от автора. Москва. 1803 года. Сентября 21 дня". В книге есть следы руки и самого Державина, читателя взыскательного и радующегося удачам и находкам другого. Так, возле последних строк стихотворения "Подражание Петрарку" есть пометка Державина: "Прекрасно, прекрасно!!"
И страждущий Петрарк на камень упадает
Без памяти, без чувств, так холоден, как он,
Лишь эхо отдает глухой и томный стон.
(39) Есть одобрительная пометка Державина и возле другого стихотворения "Без друга и без милой брожу я по лугам...".
Мне вдвойне дорога эта книга, запечатлевшая перекличку двух славных поэтов прошлого. Пометки Державина представляются мне добрым примером внимания одного писателя к другому.
Во время минувшей войны мне привелось как-то побывать в качестве корреспондента газеты "Известия" в. Куйбышеве. В одном из магазинов старой книги, где торговали и канцелярскими принадлежностями, я увидел на прилавке стопку книг, видимо, таких, каких никто не покупает за их ненадобностью. Действительно, все это была так называемая "разбить", то есть отдельные тома сочинений или книги, которые библиотека ликвидировала за полным их обветшанием. Но в самом низу стопки лежала какая-то старенькая книжечка, судя по корешку с цветной наклейкой, и я не без труда вытащил ее. Книжечка оказалась третьей частью сочинений Ивана Дмитриева, вышедшей в 1805 году, и на обороте переплета был автограф Дмитриева: "Его Высокопревосходительству Милостивому Государю Гавриилу Романовичу Державину в знак душевного почтения от Издателя".
- Что вы там такого нашли? - поинтересовался продавец, вероятно, прочитав на моем лице то, что истинные книжники обычно скрывают под маской равнодушия: такова природа собирания. Я не захотел кривить душой и рассказал продавцу об изумительной находке: о том, что первые две части уже множество лет стоят у меня на книжной полке, а теперь - в войну, в Куйбышеве, неизвестно откуда взявшаяся, повстречалась мне и третья часть, тоже с авторским посвящением Державину.
- Ничего удивительного нет, -сказал мне продавец философски.- Книги прежде ходили пешком, а теперь они летают на самолетах, как и люди... мало ли кто мог привезти в эвакуацию эту книгу.
Я не внял трезвому голосу, я все же был поражен находкой, но в одном продавец был прав: книга вместе со мной прилетела на самолете из Куйбышева в Москву, и тридцать лет спустя все три части сочинений Дмитриева, подаренные им Державину, соединились у меня на книжной полке: это все-таки маленькое чудо.
(40) Впрочем, почти то же самое произошло с Пушкиным и Денисом Давыдовым. Тоже тридцать лет, если не больше, стоял у меня на полке томик "Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданный А. П." в 1831 году. Томик этот оклеен зеленоватой бумагой в прожилках, и корешок у него золотой, в сеточку, столь отличительный, что, увидев его раз, уже не забудешь.
Год назад в одном из книжных магазинов я увидел родного брата или, вернее, родную сестру этой книжечки: это был томик, оклеенный такой же зеленоватой бумагой в прожилках, с тем же узором на корешке, того же формата, что и "Повести Белкина"; на этот раз томик оказался стихотворениями Дениса Давыдова издания 1832 года. У меня было это издание, но в другом переплете, и я все же купил этот томик просто из-за разительного сходства с томиком Пушкина.
Дома, сравнив обе книжки, я увидел, что они не только из одной и той же библиотеки, но и но чернильному библиотечному номеру бывшего владельца стояли на его полке, разделенные лишь одной книгой: на томике Пушкина был № 267, на томике Давыдова - № 269.
"Что ж,- сказал я мысленно,- вот вы и соединились снова примерно через 120 лет, попробуйте сказать, что у книг нет своей судьбы и что судьбы эти нередко бывают удивительны".
Только я поставил их ныне рядом, и кто знает - не найду ли я со временем и третью книжку, которая разделяла их когда-то.
"ДУШЕНЬКА" У НОГ ДЕРЖАВИНА
В тридцатых годах во многих букинистических магазинах Москвы появился ряд старинных книг. На одних был штамп "Нарышкинская особая библиотека в г. Тамбове", на других - экслибрис-монограмма "ДВП", на третьих - надпись выцветшими чернилами "Ф. Д. Хвощин-ский". Была та пора, когда некоторые библиотеки, желая обновить свой фонд, без сожаления расставались со старыми изданиями, определяя значение книги только спросом па нее. В воспоминаниях старого книжника П. П. Шибанова "Полвека со старой книгой и ее друзьями", пока еще не напечатанных, рассказано, между прочим, о том, как таким же образом опустошалась в те годы морская библиотека в Севастополе, основанная адмиралом М.П. Лазаревым и пополнявшаяся книгами из собраний целого ряда русских мореплавателей. Сейчас, естественно, об этом можно вспомнить лишь с глубоким сожалением.
Свою судьбу и историю имели и книги со штампом "Нарышкинская особая библиотека в г. Тамбове". Тамбов - город культурных традиций. В Тамбове вышло в свое время не мало провинциальных изданий, в Тамбовской губернии было много дворянских библиотек, наконец, губернатором в Тамбове был в свое время Г. Р. Державин. Постепенно книжные сокровища стекались из помещичьих библиотек в Тамбов, где и была образована "Нарышкинская особая библиотека", включившая в себя и дворянские библиотеки Д. В. Поленова и Ф. Д. Хвощинского и, наконец, личную библиотеку самого Державина.
Собирателю книг всегда свойственно одно особое чувство; чувство жалости к редкой книге, если она по (42) небрежению, в силу случайности или недопонимания ее ценности рискует попасть в руки несведущего человека. Так, однажды я нашел в одном из книжных магазинов том стихотворений В. Жуковского с мельчайшей неразборчивой надписью выцветшими чернилами на титуле. Я долго пытался разобрать в полусумраке магазина надпись, так и не разобрал ее и решил перенести это на утро, легкомысленно не попросив отложить для меня книгу. Только вернувшись домой, я расшифровал надпись и утром поспешил в магазин. Но продавец сообщил мне, что всего четверть часа назад какой-то летчик, желая сделать своему сыну подарок в день рождения, купил эту хорошо переплетенную книгу стихотворений Жуковского.
Надпись же, какую я с опозданием расшифровал, была сделана рукой Жуковского: "Дымной печурке от Светланы"; по кличкам известного литературного общества "Арзамас" (1815-1818) "Дымной печуркой" именовался А. Ф. Воейков, а кличкой самого Жуковского была "Светлана". Можно почти с уверенностью сказать, что том стихотворений Жуковского с его автографом навсегда погиб.
Книги из попавшей частично в продажу "Нарышкинской особой библиотеки" заинтересовали меня. В большинстве случаев это были первые издания русских поэтов и путешествия русских прославленных мореходов. Но, просматривая книги, я увидел на одной из них - на "Стихотворениях Анакреона Тийского", выпущенных в 1794 году в переводе Николая Львова,- такую надпись:
"Любезному Другу моему Гавриилу Романовичу. Числа 12. С. П.-бург".
Н. А. Львов, один из первых собирателей русских народных песен, поэт, композитор и архитектор, был другом Державина. В Гатчине до сих пор сохранилась построенная Львовым пристройка к Приоратскому дворцу на Черном озере - одно из чудеснейших архитектурных творений.
Надпись Львова на книге свидетельствовала, что "Анакреон" из библиотеки Державина. Порывшись в привезенных книгах, я нашел и другой томик, принадлежавший некогда Державину, с его инициалами на корешке,- "Душеньку" И. Ф. Богдановича.
В русской литературе есть немало примеров, когда имя писателя прочно закрепилось благодаря одной вещи. Богданович был человеком просвещенным. Он составил один (44) из первых сборников русских пословиц, изданный в 1785 году, сборники стихов и драматических произведений. Но его "древняя повесть в вольных стихах" "Душенька" не только прочертила яркий след в литературе, но именно с нею и связана писательская известность Богдановича. "Душенька" издавалась множество раз; она выходила и миниатюрными изданиями, и с иллюстрациями, и как текст оперы с превосходнейшими гравюрами - заставками и концовками.
Но экземпляр из библиотеки Державина был самый непритязательный: первое издание 1783 года; он отличался лишь авторской надписью на титуле: "Гавриле Романовичу Державину приносит сама Душинька".
Однако выискал я не только книги, подаренные авторами Державину, но и книгу самого Державина с его необычайно трогательной надписью, некогда хранившуюся, наверно, под зеленой тафтой, как одна из самых близких сердцу драгоценностей.
В 1794 году у Гавриила Романовича Державина умерла его первая жена. В его "Записках", изданных "Русской беседой" в 1860 году, есть такая запись:
"Июля 15-го числа 1794 году скончалась у него первая жена. Не могши быть спокойным о домашних недостатках и по службе неприятностях, чтоб от скуки не уклониться в какой разврат, женился он Генваря 31 дня 1795 года на другой жене, девице Дарье Алексеевне Дьяковой.
...В одно время, сидя в приятельской беседе, первая супруга Державина и вторая, тогда бывшая девица Дьякова, разговорились между собой о счастливом супружестве. Державина сказала, ежели бы она г-жа Дьякова вышла за г. Дмитриева, который всякой день почти в доме Державина и коротко был знаком, то бы она не была безсчастна. "Нет, отвечала девица, найдите мне такова жениха, каков ваш Гаврила Романович, то я пойду за него, и надеюсь, что буду с ним счастлива". Посмеялись, и начали другой разговор. Державин, ходя близь их, слышал отзыв о нем девицы, который так в уме его напечатлелся, что, когда он овдовел и при мысли искать себе другую супругу, она всегда в воображении его встречалась".
Книга Державина, которую я нашел, оказалась его "Анакреонтическими песнями", изданными в Петрограде (примечание LDN: наверно в Санкт-Петербурге?!) в 1804 году. На первой чистой страничке этой книжки, переплетенной в красный марокен, есть дарственная (45) надпись Державина. Надпись эта, однако, зачеркнута автором так, что можно разобрать только слова: "Ее превосходительству Дарье Алексеевне Дьяковой автор...". Внизу же вместо зачеркнутой надписи Державин вписал двустишие:
Пышная надпись черна
В память Дашиньке дана.
Вторая надпись последовала, когда Д. А. Дьякова стала его женой.
В книжке много стилистических и смысловых поправок рукой Державина, но наибольший интерес представляет шуточный вариант его известного стихотворения "Пчелка". Слева печатный текст стихотворения, справа написанный на полях рукой Державина вариант:
ПЧЕЛКА
Пчелка златая,
Что ты жужжишь?
Всё вкруг летая
Прочь не летишь,
Или ты любишь
Лизу мою?
Соты ль душисты
В желтых власах,
Розы ль огнисты
В алых устах,
Сахар ли белой
Грудь у нея?
Пчелка златая,
Что ты жужжишь?
Слышу, вздыхая,
Мне говоришь:
К меду прилипнув,
С ним и умру.
Каша златая,
Что ты стоишь?
Пар испущая,
Вкус мой манишь.
Или ты любишь
Пузу мою?
Зерны ль златисты
Полбы в крупах,
Розы ль огнисты
Гречи в горшках,
Сахар ли белой
Проса с млеком?
Каша златая,
Что ты стоишь?
Слышу, вздыхая,
Мне говоришь:
К каше привыкнув,
С тем и умрешь.
Литературовед Дмитрий Дмитриевич Благой, редактируя новое издание сочинений Державина, тщательно изучал у меня экземпляр "Анакреонтических песен". Экземпляр этот был в свое время в руках у Я. К. Грота, но Д. Д. Благой нашел не только разночтения, но и неправильно расшифрованные Гротом исправления Державина, сделанные мягким коричневым и черным карандашами, а кое-где и гусиным пером.
(47) Я рад, что мой экземпляр послужил редактору и комментатору: в новое издание стихотворений Державина, вышедшее в большой серии "Библиотеки поэта" в 1957 году, внесены все поправки.
ИЗ КНИГ ЕФРЕМОВА
Имя П. А. Ефремова осталось не только в истории нашей литературы. Оно осталось, и, пожалуй, в не меньшей степени, и в истории книжного собирательства. Я без раздумья приобретаю книгу, на которой есть овальная печать "Петр Александрович Ефремов" или зеленоватый библиотечный ярлык "Из книг П. А. Ефремова". Зряшных книг Ефремов не держал, и зачастую в книгах из его библиотеки можно найти что-нибудь неожиданное.
В тридцатых годах я приехал как-то в Ленинград. Я давно знал и весьма уважал А. С. Молчанова, одного из старейших и корректнейших книжников, отличного знатока книги и приятного человека. В книгах в ту пору я разбирался не очень-то; Андрей Сергеевич был на этот счет хорошим наставником.
Когда оглядываешь свои книжные полки, вспоминаешь и историю приобретения книг. С разных концов стекаются книги к собирателю; а поездив немало по городам и весям, я всегда старался привезти с собой какую-нибудь книжку на память о том или другом городе. Есть у меня книги, привезенные мной из Владивостока и Каунаса, Воронежа и Риги, Ростова-Ярославского и Харькова... Есть книги из Парижа и Праги, из Милана и Лондона, из Осло (48) и Франкфурта-на-Майне: таковы судьбы книг, связанные и с судьбой человека.
- Устройте мне какую-нибудь книжечку,- попросил я Андрея Сергеевича в тот приезд в Ленинград. Он задумался.
- Да ничего такого нет,- сказал он, как говорят обычно книжники.-Мало что стало попадаться.-Потом он поглядел на меня, как-то внутренне примерился и сказал вдруг: - Хорошо. Устрою вам одну книжечку. Вы несомненно будете вспоминать Молчанова.
Он ушел в соседнюю комнату и принес тоненькую маленькую книжечку, переплетенную в зеленый марокен с золотом, как переплетают лишь любители и лишь какую-либо книжную драгоценность. На переплете золотом было оттиснуто "Письмо к другу". Я повертел в руках книжечку; я ничего о ней не знал и поколебался.
- Возьмите,- сказал Молчанов твердо, даже немного сурово.- Возьмите. Это будет у вас одна из лучших книг.
Так я приобрел редчайшую книгу Радищева, отпечатанную им самим в виде пробы в собственной типографии, почти апокрифическую по редкости,- "Письмо к другу, жительствующему в Тобольске".
Об этой книге рассказал Н. П. Смирнов-Сокольский в своих "Рассказах о книгах": ее у него не было и, сколько я знаю, его библиофильское сердце сжималось при мысли, что у него нет этой книги. Смирнов-Сокольский рассказал зато о "Житии Ушакова" Радищева, тоже величайшей редкости, которую он по незнанию не приобрел в свое время, и ему подарил ее впоследствии Демьян Бедный. Могу добавить к этому рассказу, что книжка была у меня первого в руках, и я не купил ее тоже по незнанию. Я но сожалею об этом: у Смирнова-Сокольского ей жилось не хуже, чем жилось бы у меня.
На моем экземпляре "Письма к другу" есть белая наклейка библиотеки для чтения А. Смирдина и ее реестровый номер 6370. Вероятно, в "Росписи" книг А. Ф. Смирдина она и значится под этим номером.
С книгами, как известно, Ефремов обращался весьма своевольно: в одни он вклеивал портреты и иллюстрации, из других вырезал их, и по ефремовским экземплярам никогда нельзя составить точной описи, скажем, русских иллюстрированных изданий: его экземпляры могут привести в отчаяние не одного собирателя, которому будет (50) казаться, что его экземпляр неполный. Но поступал Ефремов с некоторыми книгами безжалостно и по другим поводам.
В свое время он переиздал журналы восемнадцатого века "Живописец" и "Трутень". Это было, несомненно, отличное начинание, но вот в моей библиотеке есть горестный подлинный экземпляр "Живописца"; по этому экземпляру набирали ефремовское переиздание, и на каждой странице стоит внизу подпись цензора. Правда, книжка благодаря этому приобрела как бы двойную историю, но невольно вспоминаешь при этом щаповский экземпляр "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева, который наборщики разобрали на листки для набора суворинского переиздания в 100 экземплярах. Классическая смерть владельца книг последовала именно в результате этого вандализма; но Ефремов хладнокровно распоряжался книгами, и они в его руках то непомерно распухали, то тощали, то просто служили оригиналом для набора, несмотря на свою редкость.
И. Л. Андроников однажды, посетив меня, с недоумением взял в руки два огромных, неизвестных ему тома сочинений Лермонтова. Это было ефремовское издание, прихоть Ефремова: может быть, два или пять экземпляров, отпечатанных па особой бумаге большого формата, с неизвестным портретом Лермонтова и дарственной надписью издателя собирателю Е. Н. Тевяшеву. В другом случае один из известных крылововедов с таким же интересом и недоумением разглядывал у меня толстый том сочинений Крылова издания 1815 года, куда Ефремов вплел почти неизвестные "Три новые басни", а также оттиски листов с гравюрами и без них, видимо, оставшиеся в процессе работы в типографии.
Таинственная прелесть книг из ефремовской библиотеки, однако, не в этих причудах и особенностях. Его книги всегда хранят след заботы и мысли владельца, книги не были для него просто книгами, они казались ему одухотворенными существами, со своей жизнью и судьбой, и многим из них Ефремов дал вторичную жизнь, переиздав их - самоотверженно, за свой счет, несомненно, всегда в убыток: 10 или даже 100 экземпляров не могли, конечно, оправдать его расходов. Это был чудесный книжник, особенный и неповторимый - Петр Александрович Ефремов.
(51)
ТРУЩОБНЫЕ ЛЮДИ
В книге "Москва и москвичи", давно ставшей популярной, писатель Владимир Алексеевич Гиляровский подробно рассказывает о своей первой книге - "Трущобные люди", сожженной в 1887 году московской цензурой. Книга была сожжена в Сущевской пожарной части, и Гиляровский горестно вспоминает, что уцелело всего два экземпляра: один, полученный им в несброшюрованном виде, и второй, посланный в цензурный комитет. Правда, он вспоминает еще, что ему удалось добыть у пожарных восемь страничек книги, отложенных на цигарки.
Судьбы книг показывают, что счет уцелевшим экземплярам бывает обычно не точным. Так, даже канонический счет сохранившимся экземплярам "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева испытывает время от времени колебание: появляются еще экземпляры.
Книга Гиляровского уцелела, несомненно, не в двух экземплярах, а, может быть, в нескольких, но суть не в этом. Однажды старейший московский книжник, милейший и благороднейший человек, Степан Степанович Романов, просматривая в Книжной лавке писателей присланные из Ленинграда книги, отвел меня в сторону:
- Вот вам на память о Романове,- сказал он так же, как сказал в свое время А. С. Молчанов, вручая мне "Письмо к другу" Радищева.
В руках у Романова был аккуратно переплетенный томик с красным сафьяновым корешком и золотым обрезом, так называемым "золотой головкой": переплет, достойный только очень хорошей книги.
(34) Душеприказчик Крылова Я. И. Ростовцев на рассвете того же дня, когда умер Крылов, распорядился, чтобы в типографии ручным способом была оттиснута на первом чистом листе каждого экземпляра следующая надпись:
9-го Ноября
41/2 часов утра.
По желанию Ивана
Андреевича Крылова.
Присланное душеприкащиком его
Яковом Ивановичем Ростовцевым.
В таком виде вместе с траурным объявлением экземпляры книги были в то же утро разосланы знакомым Крылова.
На экземпляре, который хранится в моей библиотеке, написано от руки следующее:
"1844. Через три часа с четвертью, после изъявления желания, чтобы всем знакомым его было послало по экземпляру басен, И. Крылов - скончался!..
Книга эта была прислана отцу моему в 4 часа пополудни вместе с приглашением па погребение поэта и немедленно отдана была мне.
В память траурной ея обертки из белого картона с черным ободочком я сделал настоящий ее переплет. Николай Арбузов".
Переплет, сделанный из белого муара с черным траурным ободком в точности воспроизводит картонную обложку. Николай Алексеевич Арбузов был, по-видимому, племянником поэта Н. А. Арбузова.
Трогательно не только предсмертное распоряжение Крылова, но и то, что наборщики успели в несколько часов тиснуть ручным способом дарственную посмертную надпись.
Два года назад я приобрел в Ленинграде то же издание басен Крылова, но с иным, уже печатным текстом на обложке:
Приношение.
На память об Иване Андреевиче.
По его желанию.
1844.
9-го Ноября.
8-го, утром.
(35) По печатному тексту обложки можно уточнить час смерти Крылова, а на экземпляре, принадлежавшем Арбузову, указан час, когда Крылов изъявил желание, чтобы всем знакомым было послано по экземпляру его книги: за три с четвертью часа до смерти.
Когда держишь в руках эти оба экземпляра басен Крылова, то наглядно представляешь себе и холодное ноябрьское утро в Петербурге и труд наборщиков типографии военно-учебных заведений, главным начальником которой был именно душеприказчик Крылова Я. И. Ростовцев... Добавим к этому строки из книжки академика Михаила Лобанова "Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова", изданной в 1847 году и хранящейся у меня с дарственной надписью вдовы автора Ольги Лобановой Я. И. Ростовцеву: "Его превосходительству Якову Ивановичу Ростовцеву, на память о его приятеле Иване Андреевиче Крылове и сочинителе его биографии Михаиле Евстафьевиче Лобанове, почитавшем их обоих. Вдова Ольга Лобанова. 25 Марта. 1847".
Вот что пишет Лобанов о последних часах жизни Крылова:
"За несколько часов до кончины он велел перенести себя в кресла, сказал: "тяжко мне!" и потребовал, чтобы снова положили его в постель. Вспомнив, что напечатано им новое издание его басен, еще не выпущенное в свет, он поручил окружавшим его разослать по экземпляру всем помнящим о нем. Не я один, а, конечно, многие заплакали, получив приглашение на похороны Крылова и вместе с тем экземпляр изданных им самим басен, на заглавном листе которых, очерченном траурной каймою, было напечатано: "Приношение. На память об Иване Андреевиче по его желанию".
Но есть некоторая неточность в утверждении Лобанова, что это издание басен еще не было выпущено в свет: у меня хранится отдельно обложка этих басен с автографом И. А. Крылова: "Милым маленьким Грубачевым от сочинителя И. Крылова". Следовательно, какое-то количество экземпляров было выпущено в свет еще при жизни баснописца.
Вот как много может рассказать короткая надпись на книге, если уметь прислушаться к ее, надписи, голосу.
Меня волнует, например, надпись И. С. Тургенева на пятой части его сочинений, изданной в 1874 году и открывающейся повестью "Первая любовь".
(36) "Екатерине Николаевне Кравченко-Половцевой на память незабвенного нашего вечера 15 М-а. СПБ. 1879. От Ив. Тургенева".
Вечер этот несомненно оставил глубокий след в душе собеседницы Тургенева, так как даже на корешке заказанного ею переплета для книги напечатано золотом "16 марта 1879".
Екатерина Николаевна Половцева, следует предполагать, была женой литератора Ан. Половцева, оставившего воспоминания об И. С. Тургеневе. В 1876 году, собирая материалы по истории быта крестьян Орловской губернии, Половцев заехал в Спасское познакомиться с Тургеневым; знакомство их продолжилось и в Петербурге.
Иногда о литературных судьбах или даже целых событиях в литературной жизни повествуют не только надписи на книгах, но и вклеенные в книги вырезки или дополнительные сведения: известный библиограф П. А. Ефремов зачастую вплетал в книги такого рода материалы, правда, не только обогащая ими будущих исследователей, но иногда и озадачивая.
Мне попал как-то в руки том стихотворений А. Н. Плещеева, изданный в 1887 году. В этот том вклеено было кем-то меню обеда в честь А. Н. Плещеева в одном из петербургских ресторанов 3 декабря 1885 года, когда Плещееву исполнилось шестьдесят лет. Это был, видимо, просто литературный обед, так как официальный юбилей А. Н. Плещеева праздновался 15 января 1886 года.
В письме к С. Я. Надсону от 23 ноября 1885 года Плещеев писал:
"Вы, конечно, не подозреваете, что вчера, в день моего рождения (мне исполнилось 60 лет. Невеселый возраст!), вы, вместе с некоторыми юными поэтами, преподнесли мне адрес с выражением сочувствия за то, что я на старости лет не исподлился. Инициатива шла от милейшего В. М. Гаршина, который не только сочинил и собственноручно написал этот задушевный и очень меня тронувший адрес, но и подписался за вас, да так удачно, что не отличишь его подписи от вашей".
А Гаршин, в свою очередь, писал Надсону в конце января 1886 года:
"Мы праздновали юбилей (А. Н.) Плещеева в два приема: во-первых, в большом виде, у Понсе, где было 120 человек, а затем в ред. "Сев. Вестника", где были все свои (38) люди, человек 15, поднесшие юбиляру венок (серебряный) и при этом обедавшие".
Так, меню обеда в честь Плещеева, вклеенное в книгу его стихов, приоткрывает страницу литературной жизни прошлого, и притом страницу, связанную также и с именами Надсона и Гаршина. Это очень трогательная страница, и я с особым чувством храню книгу А. Н. Плещеева, который "не исподлился на старости лет".
ДВЕ ВСТРЕЧИ
Иван Иванович Дмитриев является автором прославленного стихотворения "Стонет сизый голубочек", ставшего народной песней. Дмитриева роднила с Державиным не только общность поэтических интересов, но и сердечная дружба между ними. Когда-то я приобрел переплетенные в один том две части "Сочинений Ивана Дмитриева", изданные в 1803 году. На первой чистой странице этой книги есть надпись: "Его Высокопревосходительству Милостивому государю Гавриилу Романовичу от автора. Москва. 1803 года. Сентября 21 дня". В книге есть следы руки и самого Державина, читателя взыскательного и радующегося удачам и находкам другого. Так, возле последних строк стихотворения "Подражание Петрарку" есть пометка Державина: "Прекрасно, прекрасно!!"
И страждущий Петрарк на камень упадает
Без памяти, без чувств, так холоден, как он,
Лишь эхо отдает глухой и томный стон.
(39) Есть одобрительная пометка Державина и возле другого стихотворения "Без друга и без милой брожу я по лугам...".
Мне вдвойне дорога эта книга, запечатлевшая перекличку двух славных поэтов прошлого. Пометки Державина представляются мне добрым примером внимания одного писателя к другому.
Во время минувшей войны мне привелось как-то побывать в качестве корреспондента газеты "Известия" в. Куйбышеве. В одном из магазинов старой книги, где торговали и канцелярскими принадлежностями, я увидел на прилавке стопку книг, видимо, таких, каких никто не покупает за их ненадобностью. Действительно, все это была так называемая "разбить", то есть отдельные тома сочинений или книги, которые библиотека ликвидировала за полным их обветшанием. Но в самом низу стопки лежала какая-то старенькая книжечка, судя по корешку с цветной наклейкой, и я не без труда вытащил ее. Книжечка оказалась третьей частью сочинений Ивана Дмитриева, вышедшей в 1805 году, и на обороте переплета был автограф Дмитриева: "Его Высокопревосходительству Милостивому Государю Гавриилу Романовичу Державину в знак душевного почтения от Издателя".
- Что вы там такого нашли? - поинтересовался продавец, вероятно, прочитав на моем лице то, что истинные книжники обычно скрывают под маской равнодушия: такова природа собирания. Я не захотел кривить душой и рассказал продавцу об изумительной находке: о том, что первые две части уже множество лет стоят у меня на книжной полке, а теперь - в войну, в Куйбышеве, неизвестно откуда взявшаяся, повстречалась мне и третья часть, тоже с авторским посвящением Державину.
- Ничего удивительного нет, -сказал мне продавец философски.- Книги прежде ходили пешком, а теперь они летают на самолетах, как и люди... мало ли кто мог привезти в эвакуацию эту книгу.
Я не внял трезвому голосу, я все же был поражен находкой, но в одном продавец был прав: книга вместе со мной прилетела на самолете из Куйбышева в Москву, и тридцать лет спустя все три части сочинений Дмитриева, подаренные им Державину, соединились у меня на книжной полке: это все-таки маленькое чудо.
(40) Впрочем, почти то же самое произошло с Пушкиным и Денисом Давыдовым. Тоже тридцать лет, если не больше, стоял у меня на полке томик "Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданный А. П." в 1831 году. Томик этот оклеен зеленоватой бумагой в прожилках, и корешок у него золотой, в сеточку, столь отличительный, что, увидев его раз, уже не забудешь.
Год назад в одном из книжных магазинов я увидел родного брата или, вернее, родную сестру этой книжечки: это был томик, оклеенный такой же зеленоватой бумагой в прожилках, с тем же узором на корешке, того же формата, что и "Повести Белкина"; на этот раз томик оказался стихотворениями Дениса Давыдова издания 1832 года. У меня было это издание, но в другом переплете, и я все же купил этот томик просто из-за разительного сходства с томиком Пушкина.
Дома, сравнив обе книжки, я увидел, что они не только из одной и той же библиотеки, но и но чернильному библиотечному номеру бывшего владельца стояли на его полке, разделенные лишь одной книгой: на томике Пушкина был № 267, на томике Давыдова - № 269.
"Что ж,- сказал я мысленно,- вот вы и соединились снова примерно через 120 лет, попробуйте сказать, что у книг нет своей судьбы и что судьбы эти нередко бывают удивительны".
Только я поставил их ныне рядом, и кто знает - не найду ли я со временем и третью книжку, которая разделяла их когда-то.
"ДУШЕНЬКА" У НОГ ДЕРЖАВИНА
В тридцатых годах во многих букинистических магазинах Москвы появился ряд старинных книг. На одних был штамп "Нарышкинская особая библиотека в г. Тамбове", на других - экслибрис-монограмма "ДВП", на третьих - надпись выцветшими чернилами "Ф. Д. Хвощин-ский". Была та пора, когда некоторые библиотеки, желая обновить свой фонд, без сожаления расставались со старыми изданиями, определяя значение книги только спросом па нее. В воспоминаниях старого книжника П. П. Шибанова "Полвека со старой книгой и ее друзьями", пока еще не напечатанных, рассказано, между прочим, о том, как таким же образом опустошалась в те годы морская библиотека в Севастополе, основанная адмиралом М.П. Лазаревым и пополнявшаяся книгами из собраний целого ряда русских мореплавателей. Сейчас, естественно, об этом можно вспомнить лишь с глубоким сожалением.
Свою судьбу и историю имели и книги со штампом "Нарышкинская особая библиотека в г. Тамбове". Тамбов - город культурных традиций. В Тамбове вышло в свое время не мало провинциальных изданий, в Тамбовской губернии было много дворянских библиотек, наконец, губернатором в Тамбове был в свое время Г. Р. Державин. Постепенно книжные сокровища стекались из помещичьих библиотек в Тамбов, где и была образована "Нарышкинская особая библиотека", включившая в себя и дворянские библиотеки Д. В. Поленова и Ф. Д. Хвощинского и, наконец, личную библиотеку самого Державина.
Собирателю книг всегда свойственно одно особое чувство; чувство жалости к редкой книге, если она по (42) небрежению, в силу случайности или недопонимания ее ценности рискует попасть в руки несведущего человека. Так, однажды я нашел в одном из книжных магазинов том стихотворений В. Жуковского с мельчайшей неразборчивой надписью выцветшими чернилами на титуле. Я долго пытался разобрать в полусумраке магазина надпись, так и не разобрал ее и решил перенести это на утро, легкомысленно не попросив отложить для меня книгу. Только вернувшись домой, я расшифровал надпись и утром поспешил в магазин. Но продавец сообщил мне, что всего четверть часа назад какой-то летчик, желая сделать своему сыну подарок в день рождения, купил эту хорошо переплетенную книгу стихотворений Жуковского.
Надпись же, какую я с опозданием расшифровал, была сделана рукой Жуковского: "Дымной печурке от Светланы"; по кличкам известного литературного общества "Арзамас" (1815-1818) "Дымной печуркой" именовался А. Ф. Воейков, а кличкой самого Жуковского была "Светлана". Можно почти с уверенностью сказать, что том стихотворений Жуковского с его автографом навсегда погиб.
Книги из попавшей частично в продажу "Нарышкинской особой библиотеки" заинтересовали меня. В большинстве случаев это были первые издания русских поэтов и путешествия русских прославленных мореходов. Но, просматривая книги, я увидел на одной из них - на "Стихотворениях Анакреона Тийского", выпущенных в 1794 году в переводе Николая Львова,- такую надпись:
"Любезному Другу моему Гавриилу Романовичу. Числа 12. С. П.-бург".
Н. А. Львов, один из первых собирателей русских народных песен, поэт, композитор и архитектор, был другом Державина. В Гатчине до сих пор сохранилась построенная Львовым пристройка к Приоратскому дворцу на Черном озере - одно из чудеснейших архитектурных творений.
Надпись Львова на книге свидетельствовала, что "Анакреон" из библиотеки Державина. Порывшись в привезенных книгах, я нашел и другой томик, принадлежавший некогда Державину, с его инициалами на корешке,- "Душеньку" И. Ф. Богдановича.
В русской литературе есть немало примеров, когда имя писателя прочно закрепилось благодаря одной вещи. Богданович был человеком просвещенным. Он составил один (44) из первых сборников русских пословиц, изданный в 1785 году, сборники стихов и драматических произведений. Но его "древняя повесть в вольных стихах" "Душенька" не только прочертила яркий след в литературе, но именно с нею и связана писательская известность Богдановича. "Душенька" издавалась множество раз; она выходила и миниатюрными изданиями, и с иллюстрациями, и как текст оперы с превосходнейшими гравюрами - заставками и концовками.
Но экземпляр из библиотеки Державина был самый непритязательный: первое издание 1783 года; он отличался лишь авторской надписью на титуле: "Гавриле Романовичу Державину приносит сама Душинька".
Однако выискал я не только книги, подаренные авторами Державину, но и книгу самого Державина с его необычайно трогательной надписью, некогда хранившуюся, наверно, под зеленой тафтой, как одна из самых близких сердцу драгоценностей.
В 1794 году у Гавриила Романовича Державина умерла его первая жена. В его "Записках", изданных "Русской беседой" в 1860 году, есть такая запись:
"Июля 15-го числа 1794 году скончалась у него первая жена. Не могши быть спокойным о домашних недостатках и по службе неприятностях, чтоб от скуки не уклониться в какой разврат, женился он Генваря 31 дня 1795 года на другой жене, девице Дарье Алексеевне Дьяковой.
...В одно время, сидя в приятельской беседе, первая супруга Державина и вторая, тогда бывшая девица Дьякова, разговорились между собой о счастливом супружестве. Державина сказала, ежели бы она г-жа Дьякова вышла за г. Дмитриева, который всякой день почти в доме Державина и коротко был знаком, то бы она не была безсчастна. "Нет, отвечала девица, найдите мне такова жениха, каков ваш Гаврила Романович, то я пойду за него, и надеюсь, что буду с ним счастлива". Посмеялись, и начали другой разговор. Державин, ходя близь их, слышал отзыв о нем девицы, который так в уме его напечатлелся, что, когда он овдовел и при мысли искать себе другую супругу, она всегда в воображении его встречалась".
Книга Державина, которую я нашел, оказалась его "Анакреонтическими песнями", изданными в Петрограде (примечание LDN: наверно в Санкт-Петербурге?!) в 1804 году. На первой чистой страничке этой книжки, переплетенной в красный марокен, есть дарственная (45) надпись Державина. Надпись эта, однако, зачеркнута автором так, что можно разобрать только слова: "Ее превосходительству Дарье Алексеевне Дьяковой автор...". Внизу же вместо зачеркнутой надписи Державин вписал двустишие:
Пышная надпись черна
В память Дашиньке дана.
Вторая надпись последовала, когда Д. А. Дьякова стала его женой.
В книжке много стилистических и смысловых поправок рукой Державина, но наибольший интерес представляет шуточный вариант его известного стихотворения "Пчелка". Слева печатный текст стихотворения, справа написанный на полях рукой Державина вариант:
ПЧЕЛКА
Пчелка златая,
Что ты жужжишь?
Всё вкруг летая
Прочь не летишь,
Или ты любишь
Лизу мою?
Соты ль душисты
В желтых власах,
Розы ль огнисты
В алых устах,
Сахар ли белой
Грудь у нея?
Пчелка златая,
Что ты жужжишь?
Слышу, вздыхая,
Мне говоришь:
К меду прилипнув,
С ним и умру.
Каша златая,
Что ты стоишь?
Пар испущая,
Вкус мой манишь.
Или ты любишь
Пузу мою?
Зерны ль златисты
Полбы в крупах,
Розы ль огнисты
Гречи в горшках,
Сахар ли белой
Проса с млеком?
Каша златая,
Что ты стоишь?
Слышу, вздыхая,
Мне говоришь:
К каше привыкнув,
С тем и умрешь.
Литературовед Дмитрий Дмитриевич Благой, редактируя новое издание сочинений Державина, тщательно изучал у меня экземпляр "Анакреонтических песен". Экземпляр этот был в свое время в руках у Я. К. Грота, но Д. Д. Благой нашел не только разночтения, но и неправильно расшифрованные Гротом исправления Державина, сделанные мягким коричневым и черным карандашами, а кое-где и гусиным пером.
(47) Я рад, что мой экземпляр послужил редактору и комментатору: в новое издание стихотворений Державина, вышедшее в большой серии "Библиотеки поэта" в 1957 году, внесены все поправки.
ИЗ КНИГ ЕФРЕМОВА
Имя П. А. Ефремова осталось не только в истории нашей литературы. Оно осталось, и, пожалуй, в не меньшей степени, и в истории книжного собирательства. Я без раздумья приобретаю книгу, на которой есть овальная печать "Петр Александрович Ефремов" или зеленоватый библиотечный ярлык "Из книг П. А. Ефремова". Зряшных книг Ефремов не держал, и зачастую в книгах из его библиотеки можно найти что-нибудь неожиданное.
В тридцатых годах я приехал как-то в Ленинград. Я давно знал и весьма уважал А. С. Молчанова, одного из старейших и корректнейших книжников, отличного знатока книги и приятного человека. В книгах в ту пору я разбирался не очень-то; Андрей Сергеевич был на этот счет хорошим наставником.
Когда оглядываешь свои книжные полки, вспоминаешь и историю приобретения книг. С разных концов стекаются книги к собирателю; а поездив немало по городам и весям, я всегда старался привезти с собой какую-нибудь книжку на память о том или другом городе. Есть у меня книги, привезенные мной из Владивостока и Каунаса, Воронежа и Риги, Ростова-Ярославского и Харькова... Есть книги из Парижа и Праги, из Милана и Лондона, из Осло (48) и Франкфурта-на-Майне: таковы судьбы книг, связанные и с судьбой человека.
- Устройте мне какую-нибудь книжечку,- попросил я Андрея Сергеевича в тот приезд в Ленинград. Он задумался.
- Да ничего такого нет,- сказал он, как говорят обычно книжники.-Мало что стало попадаться.-Потом он поглядел на меня, как-то внутренне примерился и сказал вдруг: - Хорошо. Устрою вам одну книжечку. Вы несомненно будете вспоминать Молчанова.
Он ушел в соседнюю комнату и принес тоненькую маленькую книжечку, переплетенную в зеленый марокен с золотом, как переплетают лишь любители и лишь какую-либо книжную драгоценность. На переплете золотом было оттиснуто "Письмо к другу". Я повертел в руках книжечку; я ничего о ней не знал и поколебался.
- Возьмите,- сказал Молчанов твердо, даже немного сурово.- Возьмите. Это будет у вас одна из лучших книг.
Так я приобрел редчайшую книгу Радищева, отпечатанную им самим в виде пробы в собственной типографии, почти апокрифическую по редкости,- "Письмо к другу, жительствующему в Тобольске".
Об этой книге рассказал Н. П. Смирнов-Сокольский в своих "Рассказах о книгах": ее у него не было и, сколько я знаю, его библиофильское сердце сжималось при мысли, что у него нет этой книги. Смирнов-Сокольский рассказал зато о "Житии Ушакова" Радищева, тоже величайшей редкости, которую он по незнанию не приобрел в свое время, и ему подарил ее впоследствии Демьян Бедный. Могу добавить к этому рассказу, что книжка была у меня первого в руках, и я не купил ее тоже по незнанию. Я но сожалею об этом: у Смирнова-Сокольского ей жилось не хуже, чем жилось бы у меня.
На моем экземпляре "Письма к другу" есть белая наклейка библиотеки для чтения А. Смирдина и ее реестровый номер 6370. Вероятно, в "Росписи" книг А. Ф. Смирдина она и значится под этим номером.
С книгами, как известно, Ефремов обращался весьма своевольно: в одни он вклеивал портреты и иллюстрации, из других вырезал их, и по ефремовским экземплярам никогда нельзя составить точной описи, скажем, русских иллюстрированных изданий: его экземпляры могут привести в отчаяние не одного собирателя, которому будет (50) казаться, что его экземпляр неполный. Но поступал Ефремов с некоторыми книгами безжалостно и по другим поводам.
В свое время он переиздал журналы восемнадцатого века "Живописец" и "Трутень". Это было, несомненно, отличное начинание, но вот в моей библиотеке есть горестный подлинный экземпляр "Живописца"; по этому экземпляру набирали ефремовское переиздание, и на каждой странице стоит внизу подпись цензора. Правда, книжка благодаря этому приобрела как бы двойную историю, но невольно вспоминаешь при этом щаповский экземпляр "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева, который наборщики разобрали на листки для набора суворинского переиздания в 100 экземплярах. Классическая смерть владельца книг последовала именно в результате этого вандализма; но Ефремов хладнокровно распоряжался книгами, и они в его руках то непомерно распухали, то тощали, то просто служили оригиналом для набора, несмотря на свою редкость.
И. Л. Андроников однажды, посетив меня, с недоумением взял в руки два огромных, неизвестных ему тома сочинений Лермонтова. Это было ефремовское издание, прихоть Ефремова: может быть, два или пять экземпляров, отпечатанных па особой бумаге большого формата, с неизвестным портретом Лермонтова и дарственной надписью издателя собирателю Е. Н. Тевяшеву. В другом случае один из известных крылововедов с таким же интересом и недоумением разглядывал у меня толстый том сочинений Крылова издания 1815 года, куда Ефремов вплел почти неизвестные "Три новые басни", а также оттиски листов с гравюрами и без них, видимо, оставшиеся в процессе работы в типографии.
Таинственная прелесть книг из ефремовской библиотеки, однако, не в этих причудах и особенностях. Его книги всегда хранят след заботы и мысли владельца, книги не были для него просто книгами, они казались ему одухотворенными существами, со своей жизнью и судьбой, и многим из них Ефремов дал вторичную жизнь, переиздав их - самоотверженно, за свой счет, несомненно, всегда в убыток: 10 или даже 100 экземпляров не могли, конечно, оправдать его расходов. Это был чудесный книжник, особенный и неповторимый - Петр Александрович Ефремов.
(51)
ТРУЩОБНЫЕ ЛЮДИ
В книге "Москва и москвичи", давно ставшей популярной, писатель Владимир Алексеевич Гиляровский подробно рассказывает о своей первой книге - "Трущобные люди", сожженной в 1887 году московской цензурой. Книга была сожжена в Сущевской пожарной части, и Гиляровский горестно вспоминает, что уцелело всего два экземпляра: один, полученный им в несброшюрованном виде, и второй, посланный в цензурный комитет. Правда, он вспоминает еще, что ему удалось добыть у пожарных восемь страничек книги, отложенных на цигарки.
Судьбы книг показывают, что счет уцелевшим экземплярам бывает обычно не точным. Так, даже канонический счет сохранившимся экземплярам "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева испытывает время от времени колебание: появляются еще экземпляры.
Книга Гиляровского уцелела, несомненно, не в двух экземплярах, а, может быть, в нескольких, но суть не в этом. Однажды старейший московский книжник, милейший и благороднейший человек, Степан Степанович Романов, просматривая в Книжной лавке писателей присланные из Ленинграда книги, отвел меня в сторону:
- Вот вам на память о Романове,- сказал он так же, как сказал в свое время А. С. Молчанов, вручая мне "Письмо к другу" Радищева.
В руках у Романова был аккуратно переплетенный томик с красным сафьяновым корешком и золотым обрезом, так называемым "золотой головкой": переплет, достойный только очень хорошей книги.