Страница:
их.И его. И если бы мадмуазель Хайд способна была соображать, то фраза устроила бы и ее. Первые годы он не понимал, кто она такая… Мерд!
Он еще выговаривал «…рд», а ему уже пожимал руку небольшого роста тип с пышными усами, в черной шубе до пят. Токарев. В норковой шубе. Он слышал об Индиане. Индиана слышал о Токареве.
С народом
С врагами народа
Он еще выговаривал «…рд», а ему уже пожимал руку небольшого роста тип с пышными усами, в черной шубе до пят. Токарев. В норковой шубе. Он слышал об Индиане. Индиана слышал о Токареве.
С народом
Их провезли по заснеженной Москве в том же мини-автобусе, но без гроба. Индиана опять не узнал столицу. Снег. Мало огней. Крупные дома. Неуютно большие проспекты и улицы.
В морозном вестибюле клуба Культуры в Измайлово, — стеклянного куба в снегах, — находилось множество вооруженных милиционеров. «Это клуб Министерства внутренних дел?»— осведомился Индиана. «Нет, с чего вы взяли?»— сказала Алла Михайловна. «Столько милиции!» «А-аааа! Я забыла, что вы покинули нас очень давно. У нас теперь всякое массовое мероприятие охраняется. Ведь могут быть беспорядки…»
Усатый, грузный, с пистолетом, сдвинутым не по уставу вперед, к паху, майор совал ему блокнот. Он подумал, что его просят написать при входе в клуб его фамилию и время прибытия, так принято в американских офисах, и написал. Однако за майором его остановил еще милицейский чин с листком из тетради в клеточку. На листке он увидел уже подпись «Вик. Федорова», и только тогда до Индианы дошло, что у него просят автограф. «Я не актер», — попробовал он отказаться, но еще многие милиционеры протягивали ему листки, блокноты и соленовский бюллетень «Запрещено к печати», и он подчинился. Он осчастливил своим автографом пару десятков милиционеров, вовсе не обольщая себя гипотезой, что все они знают, кто он такой. Бюллетень Соленова издается тиражом два миллиона экземпляров. Краснознаменный журнал «Борьба» точно объявляет свой тираж: 980.000 экземпляров. Для приобретения известности у милиционеров в каком количестве экземпляров следует быть изданным? Он не знал цифры. А что если они знают, кто он такой? Он шел за актрисой в шубе и ее советским братом через кишки и придатки клуба, охраняемый милицией, и думал. Мысль начиналась с ругательств «Еб твою мать! Ни хуя себе!» — употребленных в данном случае совсем невинно для выражения степени удивления, потрясения даже тем фактом, что он, Индиана!.. Он, Индиана, выросший в рабочем поселке среди шпаны, криминальный подросток и позднее юноша, мечтавший о карьере преступника, впитавший в себя их, шпаны, взгляды на жизнь, их верования и неприязни, — даст автографы «мусорам»! Он — мусорам.Видел бы все это «Кот»! Индиана качал головой, бормотал нечленораздельные ругательства и с удовольствием уединился бы для того, чтобы осмыслить только что пережитый шок, но их привели в артистическую комнату клуба и познакомили со множеством мужчин и женщин. А сам Соленов, было сказано, давно сидит на эстраде с журналистами и разговаривает с залом, — с пятью тысячами человек.Следует дождаться перерыва, а после перерыва их выведут на сцену. В темноте. Сюрпризом. Так как они почетные гости, и их вызвали двоих, — из Америки, Индиану из Франции, — показать читателям соленовского бюллетеня. При чем здесь актриса? Но ведь еще в первом номере, мсье Индиана, Соленов объявил, что мать Виктории — актриса, и не просто, но великая русская, — Зоя Федорова была убита в декабре 1981 года в квартире дома 4/2 по Кутузовскому проспекту. Выстрелом в голову из иностранного пистолета «Зауэр». И теперь Соленов занимается публичным расследованием, публикуя результаты в бюллетене. Весь советский народ следит за результатами следствия… Индиана понял, что дом 4/2 должен быть видим из окон «Украины». И ему, и Виктории. Каково же ей будет всякое утро глядеть на дом, в котором убили ее мать… Он поискал взглядом актрису. Нашел ее сидящей у низкого стола с чашкой чая в руке. Стол уставлен тарелками с печеньями, бубликами и пирогами. «Хотите подкрепиться?» — спросила его администратор, — женщина с темным лицом. Он отказался.
Соленов встретил их за кулисами в полной темноте. По силуэту, — круглая голова, массивное туловище (дорогу им освещал проводник с зажигалкой, и временами силуэт в глубине сцены за занавесом становился видим), Индиана безошибочно понял, что это САМ. Сам прижал его к кактусовой щеке: «…дорогой, рад тебя видеть, милый!», и оставил для идущей следом актрисы. «Викуля, милая…» «Виленька Токарев, милый», шел последним. Вслед за Соленовым гусиным шагом они вышли на ту, публичную сторону занавеса. Ничто не указывало на присутствие в темноте пяти тысяч русских душ. Приличными детьми они сидели тихо.
Стуча стульями, их разместили среди уже сидевших на сцене. Индиана представил себе, что неправдоподобно, но что если все это соленовская шутка …и зал окажется полностью пустым. Вспыхнул свет.
Шапки, платки, обнаженные головы… Они сидели запертые в хорошо продуманное архитектурное пространство, в 270 по всей вероятности градусов, и в дальней глубине вверху еще градусов 200 балконов. Русские люди. Народ, к которому Индиана принадлежит по праву рождения, по крови. Пригнув к микрофону круглую голову в седой щетине, Соленов, автор 30 миллионов книг, советский Джон Ле Каррэ стал представлять их — своих сюрпризных гостей.
Они проаплодировали Виктории Федоровой. Она встала и поклонилась. Они проаплодировали шумно и энергично Вилли Токареву. И ему, Индиане, иностранцу в черном костюме и остроносых туфлях, объявленному как «наш французский писатель», они проаплодировали. Он встал и расшаркался. Сел… Слово дали уже присутствующему на сцене вполне бодрому старику. Разгребая кучу записок на столе, не спеша, явно наслаждаясь процессом, старик стал отвечать на вопросы, касающиеся советского правосудия. Неизвестного Индиане типа (Чудакова или Щербакова?) слишком слабо судили, считал старик; ему — взяточнику времен Брежнева следует дать больше… Индиана решился посмотреть на них. На его народ. Посмотрел.
Совсем простые русские лица. Баба в белой шапке в первом ряду, соленовский бюллетень в руках. Рядом с бабой — коротко остриженная девчушка, блондинка с мелкими чертами лица, Меховой воротник пальто. Парень в синтетической синей куртке. Лысый мужик. Лица напряжены. Слушают. Смотрят на сцену. Каким они видят его, Индиану? Дорого бы он отдал, дабы посмотреть на себя их глазами. Хотя бы двумя парами глаз. Житель Елисейских полей, иностранец Индиана. «Охуеть можно», — подумал он. Иначе как с помощью ругательства «охуеть», он свою мысль сформулировать не смог. Когда четверть века назад, непрошенный, явился он в столицу Империи с польским черным чемоданом из фанеры, никто не встречал его на Курском вокзале. …Юноша, прибывший покорять Москву, был одет по самой последней харьковской моде того времени. Фигуру его скрывало массивное черное пальто с воротником из каракуля, на голове красовалась грузинского стиля черная кепка «аэродром», на ногах — американские армейские сапоги. На сапоги спускались черные брюки с широченными штанинами. Брюки уходили вверх под черный жилет, а жилет был покрыт пиджаком той же ткани. Белая рубашка стягивала ансамбль воедино. Рубашка была застегнута на пуговицу, плотно зажимая горло. Галстука на юноше не было, ибо галстук противоречил харьковской моде того времени. С Курского вокзала юноша отправился под землей, минуя помпезные станции Московского метрополитена, в центр столицы. Достигнув станции Кировская, поднялся вверх на свет божий, и волоча за собой изрядно вымотавший его силы чемодан, бьющий его по бедру при каждом шаге, прибыл на Главный Почтамт. Здесь, после получаса ожидания под колоннами у входа, он наконец увидел направляющихся к нему женщину свою Анну и друзей Бахчанянов. Анна была направлена им в Москву на две недели ранее. Имевшая в семье из двух репутацию практичной и живой силы, Анна должна была арендовать плацдарм: комнату, откуда должно было начаться покорение Москвы. Оружием, с помощью которого юноша собирался подчинить себе столицу, должны были служить две ученические тетрадки со стихами. Обложки их юноша оклеил синим вельветом… Тетради покоились в чемодане…
Со стороны сцена выглядела более или менее обычно: встреча друзей у Главпочтамта. Мало ли встреч случаются у Главпочтамта всякий день! Но заинтересованное лицо — Индиана, не колеблясь, давно зачислил ее в разряд столь же знаменательных событий, как вступление Д'Артаньяна в Париж или момент, когда после похорон папаши Горио Растиньяк бросает с кладбища Пер-Лашез вызов городу. Честолюбец и столица. Кто кого? Столица сомнет храбреца и откусит ему голову или храбрец наденет узду на дикого зверя и обратит его в зверя домашнего?
В тот свежий осенний полдень они столпились четверо вокруг чемодана, как верующие у символа культа, и решили поскорее избавиться от этого громоздкого объекта, дабы предаться и удовольствиям первого дня столичной жизни. Чемодан решено было отбуксировать на Казарменный переулок, где снимали комнату в деревянном доме Бахчаняны. Продев под ручку чемодана толстую ветвь, мужчины взялись за ее концы…
Ему пришлось вернуться из глубин времени в измайловский клуб, ибо Соленов назвал его фамилию. Взяв две присланные ему из зала записки (Виктории Федоровой прислали пять, Токареву — много больше), Индиана встал и вышел к микрофону на авансцену. Таким образом продемонстрировав свою наглость. Он мог дотянуться до микрофона соседки Федоровой, но предпочел выйти, показаться своему народу. Эти пять тысяч собрались не ради него, но по причине соленовского бюллетеня, повествующего им об ужасных преступлениях, прошлых и настоящих. Они прочли пару его рассказов в бюллетене, и только. Он же, их родственник, сын, брат, их самозваный представитель на никогда не кончающихся ТАМ международных соревнованиях, захотел выйти сам. Смотрите, какой я есть — во весь рост. Не лучше вас, с простонародной рожей, Ванька, курносый нос, скулы, невидный рост, но я им там свою компактную ванькину внешность, там ИМ за границей наилучшим образом преподношу, не хуже чем Стив Маккуин свою преподносил. И от рождения у меня было не больше шансов, чем у вас, товарищи! — захотелось ему закричать. Он знал, что они не любят тех, кто выебывается, но не любят и тех, кто не выебывается. Индиана обнаружил, что очень хочет им понравиться. Спортсмен Индиана, Советский Союз! Ебаный Советский Союз …он клал на меня столько лет, и продолжает класть и сегодня. И приглашен я не Советским Союзом, не Родиной, которая положила с прибором на своих сыновей, но индивидуумом, «паханом» СОЛЕНОВЫМ, атаманом СОЛЕНОВЫМ, мафиози СОЛЕНОВЫМ. Он вспомнил, что ни единый советский журналист не явился на демонстрацию в Нью-Йорке, организованную хуй знает когда эмигрантами (во главе с ним, Индианой), к зданию Таймс. И вспомнил более позднюю обиду, — имперское телевидение отказалось явиться на Первые Поэтри Олимпикс в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Он, Индиана, читал свою поэму о Русской Революции:
Пять тысяч пар русских глаз смотрели на него. «Здравствуйте, русские люди!» — сказал он и сунул руки в карманы — как Маяковский. И подумал, что он опытный демагог и честный человек. Ибо так вот и хотелось ему сказать, чтоб было торжественно и чуть вульгарно. Он сообщил им, что двадцать лет не был на земле предков, что только час как приземлился, что еще не понял, что он чувствует, что сейчас ответит им на их записки. Зачитал первую.
Начал говорить седой мужик в сером костюме с полосатым галстуком, высокозалысистый лоб, также приглашенный, как и они, но не издалека, начальник Уголовного Розыска МВД, «главный мусор» Вячеслав Панкин. Переживши подписание автографов бригаде милиционеров, Индиана уже вполне хладнокровно воспринял факт, что сидит за одним столом с главным мусором страны, с генерал-лейтенантом. Однако кривая улыбочка выделилась все же из его лица при мысли «Видел бы меня Кот!» Индиана посмотрел в ближайшую из телевизионных камер (встречу Индианы с русским народом снимали. Неизвестно было лишь «ан дирэкт» или для истории), словно из камеры на него смотрел бывший его подельник по юношеским шалостям — «Кот». Юношеские шалости в свое время привели восемнадцатилетнего Кота к высшей мере наказания — расстрелу, замененному, к счастью, при пересуде, длительным тюремным заключением. «Если ты жив, Кот, удивись неисповедимой воле судеб, посмотри, что происходит. Если ты думаешь, что я заслужил право сидеть за одним столом с главным мусором страны тем, что заложил кого-либо, то ты жестоко ошибаешься. Никого, никогда не заложил, и даже не отрекся от наших с тобой принципов». Главный мусор сообщил об обезвреживании группы «расхитителей и сбытчиков» сухого морфина из промышленного объединения СОВБИОФАРМ. Раскрыто тридцать восемь преступлений, в том числе одно убийство и три разбойных нападения. 22 преступника арестованы. Некто Дермухамедов, 1957 года рождения, возглавлявший банду, не арестован. «Видишь, Кот, — обратился Индиана к Коту, — мы бы с тобой тоже ввязались во все эти дела, я не сомневаюсь, да судьбы нам с тобой выпали иные, и разные. Пятьдесят седьмого года рождения этот чучмек, пацан совсем…»
Индиана качал коленом, менял положение ног, обменялся парой фраз вполголоса с актрисой Викторией. Подумал, а не попросить ли ему у Панкина помощи в розыске пропавшей подруги… Главный мусор страны покинул сцену. Неспешно выбирая записки, стал опять отвечать на вопросы некогда репрессированный Сталиным старик. У Индианы мелькнула мысль, что если Кот может быть наблюдает его сейчас по теле, то у Кота мелькает мысль (Индиана не побоялся дважды мелькнуть мыслями), что друг его Индиана попал-таки в точку, преуспел в осуществлении их мечты. Что живет Индиана в мире, где девочки(представленные красивой актрисой, мечтой мужчин) танцуют голые, где дамы в соболях(все та же Виктория, ее шуба), лакеи носят вина(после встречи с русским народом предполагалось пиршество в САМОМ их ресторане), а воры носят фрак. (Черный простой и старомодный костюм Индианы вполне представлял фрак, в Париже у него висел малоупотребляемый черный смокинг). «Отчасти это так, Кот, — сказал Индиана, — отчасти нет. Действительность куда более сложна, чем простые мечты воров-подростков, выраженные блатными песнями, Кот!»
Наслаждаясь микрофоном, старик резюмировал свою позицию затянувшейся заключительной речью. Он потребовал выяснения правд, не одной, но всех правд сразу, и «пролития света на все преступления всех периодов советской истории». Индиана беззлобно подумал, что «репрессированный» вреден Союзу Советских. Ибо мстительный, за свою отсидку готов он разрушить тюрьмы и всю страну. Кот, отсидевший больше, чем старик, но, разумеется, за уголовное преступление, согласился с Индианой. «Видали мы немало таких фраеров на Колыме, — процедил Кот, сдавливая зубами окурок. — Они пасть боялись в лагере открыть. Теперь, когда сам Новый Хозяин — антисоветчик, он расхрабрился. Погубят суки, страну». Последним выступал молодой парень в очках, по-видимому, любимый публикой журналист, ибо ему энергично аплодировали.
Соленов объявил конец представления. «Мы сидим уже четыре с половиной часа, и выступают не актеры и певцы, но журналисты и обозреватели…» И Соленов грубо польстил публике, возгласив: «Какая еще во всем мире аудитория, кроме советской, способна…» Соленов был силен в своем пафосе. Публика захлопала сама себе. Все встали, и Индиана встал, чтобы уйти. Но на сцену карабкались зрители. Первый отряд народа во мгновение залил не успевших убежать. «Пожалуйста, автограф»… Женщина в шапке светлого меха вставила ему в руки номер «Запрещено к печати». «И мне, пожалуйста… Это я послал вам вопрос о вашей жене…» «И мне, все три номера». Женщина в косынке, сбитой на плечи, подставляла ему сразу три номера, так что верхние углы оставались обнажены. Ясно было, что она профессиональная охотница за автографами. «И мне!» «И мне!» «Мне!» Не заботясь больше о качестве подписи, он влеплял что удавалось на подставляемые номера бюллетеня, на неизвестные ему книги, листки бумаг и даже входные билеты в клуб. Его несколько раз качнув, отнесло вместе с человеческим прибоем к занавесу. Рядом, он заметил, отбивается от их благожелательного внимания Вилли Токарев, седой шар головы опытного Соленова разумно уплывал за кулисы. Индиану так плотно стиснули, что если бы он захотел упасть, то толпа без труда удержала бы его на плаву, не позволила бы ему опуститься. В эти минуты он понял, почему Элвис Пресли убегал от толпы поклонниц через черный ход концертного зала. Он понял, почему «Роллинг Стоунс» нанимали «Ангелов Ада», дабы поддерживать порядок во время своих концертов. Он почувствовал себя одиноким Мик Джаггером, прижатым к стене сотнями «фанс». Лица, руки, давка, крики, нога Индианы зацепилась за выступ в сцене, он подумал, что следует попрощаться с единственной парой благородных туфель, взятых им в страну Советов. Но на помощь ему и Токареву, орудуя кулаками и тыкая в животы дубинками, протискивались милиционеры. Продолжая механически ставить подпись на все подставляемые ему поверхности (ему казалось, что его народ обидится, если он станет отступать в панике, отказавшись от распределения автографов), он передвигался, окруженный милицией и народом вперемежку, за кулисы. «Да вы хоть знаете, кто я такой?!» — прокричал он на ухо девушке с физиономией только что родившегося поросенка. «Знаю… Вы певец из Нью-Йорка!» «Га-га-га-га!» — захохотал щуплый мужик со вставными зубами. «Бедняжка спутала вас с Вилли. Я вас хорошо знаю, Индиана. Я слежу за вами с конца шестидесятых. Вот я подписал вам мой подарок. Если понравятся, пристройте повести на Западе». Щуплый сунул Индиане крупный пакет. Генеральный Секретарь Автономной Национал-демократической партии успел опустить ему в карман программу партии. «Передайте в Вашу прессу. Нас здесь репрессируют». Остроносый, серьезный и хмурый человек в очках передал ему описание своей «Единой теории фундаментального поля Земли». Когда Индиана, растрепанный и вспотевший, добрался наконец в артистическую комнату, он пожал руки двоим усатым «мусорам», прикрывавшим его отступление. «Извини, Кот, — пробормотал он… — грубые медвежьи ласки русского народа могли бы меня повредить».
В морозном вестибюле клуба Культуры в Измайлово, — стеклянного куба в снегах, — находилось множество вооруженных милиционеров. «Это клуб Министерства внутренних дел?»— осведомился Индиана. «Нет, с чего вы взяли?»— сказала Алла Михайловна. «Столько милиции!» «А-аааа! Я забыла, что вы покинули нас очень давно. У нас теперь всякое массовое мероприятие охраняется. Ведь могут быть беспорядки…»
Усатый, грузный, с пистолетом, сдвинутым не по уставу вперед, к паху, майор совал ему блокнот. Он подумал, что его просят написать при входе в клуб его фамилию и время прибытия, так принято в американских офисах, и написал. Однако за майором его остановил еще милицейский чин с листком из тетради в клеточку. На листке он увидел уже подпись «Вик. Федорова», и только тогда до Индианы дошло, что у него просят автограф. «Я не актер», — попробовал он отказаться, но еще многие милиционеры протягивали ему листки, блокноты и соленовский бюллетень «Запрещено к печати», и он подчинился. Он осчастливил своим автографом пару десятков милиционеров, вовсе не обольщая себя гипотезой, что все они знают, кто он такой. Бюллетень Соленова издается тиражом два миллиона экземпляров. Краснознаменный журнал «Борьба» точно объявляет свой тираж: 980.000 экземпляров. Для приобретения известности у милиционеров в каком количестве экземпляров следует быть изданным? Он не знал цифры. А что если они знают, кто он такой? Он шел за актрисой в шубе и ее советским братом через кишки и придатки клуба, охраняемый милицией, и думал. Мысль начиналась с ругательств «Еб твою мать! Ни хуя себе!» — употребленных в данном случае совсем невинно для выражения степени удивления, потрясения даже тем фактом, что он, Индиана!.. Он, Индиана, выросший в рабочем поселке среди шпаны, криминальный подросток и позднее юноша, мечтавший о карьере преступника, впитавший в себя их, шпаны, взгляды на жизнь, их верования и неприязни, — даст автографы «мусорам»! Он — мусорам.Видел бы все это «Кот»! Индиана качал головой, бормотал нечленораздельные ругательства и с удовольствием уединился бы для того, чтобы осмыслить только что пережитый шок, но их привели в артистическую комнату клуба и познакомили со множеством мужчин и женщин. А сам Соленов, было сказано, давно сидит на эстраде с журналистами и разговаривает с залом, — с пятью тысячами человек.Следует дождаться перерыва, а после перерыва их выведут на сцену. В темноте. Сюрпризом. Так как они почетные гости, и их вызвали двоих, — из Америки, Индиану из Франции, — показать читателям соленовского бюллетеня. При чем здесь актриса? Но ведь еще в первом номере, мсье Индиана, Соленов объявил, что мать Виктории — актриса, и не просто, но великая русская, — Зоя Федорова была убита в декабре 1981 года в квартире дома 4/2 по Кутузовскому проспекту. Выстрелом в голову из иностранного пистолета «Зауэр». И теперь Соленов занимается публичным расследованием, публикуя результаты в бюллетене. Весь советский народ следит за результатами следствия… Индиана понял, что дом 4/2 должен быть видим из окон «Украины». И ему, и Виктории. Каково же ей будет всякое утро глядеть на дом, в котором убили ее мать… Он поискал взглядом актрису. Нашел ее сидящей у низкого стола с чашкой чая в руке. Стол уставлен тарелками с печеньями, бубликами и пирогами. «Хотите подкрепиться?» — спросила его администратор, — женщина с темным лицом. Он отказался.
Соленов встретил их за кулисами в полной темноте. По силуэту, — круглая голова, массивное туловище (дорогу им освещал проводник с зажигалкой, и временами силуэт в глубине сцены за занавесом становился видим), Индиана безошибочно понял, что это САМ. Сам прижал его к кактусовой щеке: «…дорогой, рад тебя видеть, милый!», и оставил для идущей следом актрисы. «Викуля, милая…» «Виленька Токарев, милый», шел последним. Вслед за Соленовым гусиным шагом они вышли на ту, публичную сторону занавеса. Ничто не указывало на присутствие в темноте пяти тысяч русских душ. Приличными детьми они сидели тихо.
Стуча стульями, их разместили среди уже сидевших на сцене. Индиана представил себе, что неправдоподобно, но что если все это соленовская шутка …и зал окажется полностью пустым. Вспыхнул свет.
Шапки, платки, обнаженные головы… Они сидели запертые в хорошо продуманное архитектурное пространство, в 270 по всей вероятности градусов, и в дальней глубине вверху еще градусов 200 балконов. Русские люди. Народ, к которому Индиана принадлежит по праву рождения, по крови. Пригнув к микрофону круглую голову в седой щетине, Соленов, автор 30 миллионов книг, советский Джон Ле Каррэ стал представлять их — своих сюрпризных гостей.
Они проаплодировали Виктории Федоровой. Она встала и поклонилась. Они проаплодировали шумно и энергично Вилли Токареву. И ему, Индиане, иностранцу в черном костюме и остроносых туфлях, объявленному как «наш французский писатель», они проаплодировали. Он встал и расшаркался. Сел… Слово дали уже присутствующему на сцене вполне бодрому старику. Разгребая кучу записок на столе, не спеша, явно наслаждаясь процессом, старик стал отвечать на вопросы, касающиеся советского правосудия. Неизвестного Индиане типа (Чудакова или Щербакова?) слишком слабо судили, считал старик; ему — взяточнику времен Брежнева следует дать больше… Индиана решился посмотреть на них. На его народ. Посмотрел.
Совсем простые русские лица. Баба в белой шапке в первом ряду, соленовский бюллетень в руках. Рядом с бабой — коротко остриженная девчушка, блондинка с мелкими чертами лица, Меховой воротник пальто. Парень в синтетической синей куртке. Лысый мужик. Лица напряжены. Слушают. Смотрят на сцену. Каким они видят его, Индиану? Дорого бы он отдал, дабы посмотреть на себя их глазами. Хотя бы двумя парами глаз. Житель Елисейских полей, иностранец Индиана. «Охуеть можно», — подумал он. Иначе как с помощью ругательства «охуеть», он свою мысль сформулировать не смог. Когда четверть века назад, непрошенный, явился он в столицу Империи с польским черным чемоданом из фанеры, никто не встречал его на Курском вокзале. …Юноша, прибывший покорять Москву, был одет по самой последней харьковской моде того времени. Фигуру его скрывало массивное черное пальто с воротником из каракуля, на голове красовалась грузинского стиля черная кепка «аэродром», на ногах — американские армейские сапоги. На сапоги спускались черные брюки с широченными штанинами. Брюки уходили вверх под черный жилет, а жилет был покрыт пиджаком той же ткани. Белая рубашка стягивала ансамбль воедино. Рубашка была застегнута на пуговицу, плотно зажимая горло. Галстука на юноше не было, ибо галстук противоречил харьковской моде того времени. С Курского вокзала юноша отправился под землей, минуя помпезные станции Московского метрополитена, в центр столицы. Достигнув станции Кировская, поднялся вверх на свет божий, и волоча за собой изрядно вымотавший его силы чемодан, бьющий его по бедру при каждом шаге, прибыл на Главный Почтамт. Здесь, после получаса ожидания под колоннами у входа, он наконец увидел направляющихся к нему женщину свою Анну и друзей Бахчанянов. Анна была направлена им в Москву на две недели ранее. Имевшая в семье из двух репутацию практичной и живой силы, Анна должна была арендовать плацдарм: комнату, откуда должно было начаться покорение Москвы. Оружием, с помощью которого юноша собирался подчинить себе столицу, должны были служить две ученические тетрадки со стихами. Обложки их юноша оклеил синим вельветом… Тетради покоились в чемодане…
Со стороны сцена выглядела более или менее обычно: встреча друзей у Главпочтамта. Мало ли встреч случаются у Главпочтамта всякий день! Но заинтересованное лицо — Индиана, не колеблясь, давно зачислил ее в разряд столь же знаменательных событий, как вступление Д'Артаньяна в Париж или момент, когда после похорон папаши Горио Растиньяк бросает с кладбища Пер-Лашез вызов городу. Честолюбец и столица. Кто кого? Столица сомнет храбреца и откусит ему голову или храбрец наденет узду на дикого зверя и обратит его в зверя домашнего?
В тот свежий осенний полдень они столпились четверо вокруг чемодана, как верующие у символа культа, и решили поскорее избавиться от этого громоздкого объекта, дабы предаться и удовольствиям первого дня столичной жизни. Чемодан решено было отбуксировать на Казарменный переулок, где снимали комнату в деревянном доме Бахчаняны. Продев под ручку чемодана толстую ветвь, мужчины взялись за ее концы…
Ему пришлось вернуться из глубин времени в измайловский клуб, ибо Соленов назвал его фамилию. Взяв две присланные ему из зала записки (Виктории Федоровой прислали пять, Токареву — много больше), Индиана встал и вышел к микрофону на авансцену. Таким образом продемонстрировав свою наглость. Он мог дотянуться до микрофона соседки Федоровой, но предпочел выйти, показаться своему народу. Эти пять тысяч собрались не ради него, но по причине соленовского бюллетеня, повествующего им об ужасных преступлениях, прошлых и настоящих. Они прочли пару его рассказов в бюллетене, и только. Он же, их родственник, сын, брат, их самозваный представитель на никогда не кончающихся ТАМ международных соревнованиях, захотел выйти сам. Смотрите, какой я есть — во весь рост. Не лучше вас, с простонародной рожей, Ванька, курносый нос, скулы, невидный рост, но я им там свою компактную ванькину внешность, там ИМ за границей наилучшим образом преподношу, не хуже чем Стив Маккуин свою преподносил. И от рождения у меня было не больше шансов, чем у вас, товарищи! — захотелось ему закричать. Он знал, что они не любят тех, кто выебывается, но не любят и тех, кто не выебывается. Индиана обнаружил, что очень хочет им понравиться. Спортсмен Индиана, Советский Союз! Ебаный Советский Союз …он клал на меня столько лет, и продолжает класть и сегодня. И приглашен я не Советским Союзом, не Родиной, которая положила с прибором на своих сыновей, но индивидуумом, «паханом» СОЛЕНОВЫМ, атаманом СОЛЕНОВЫМ, мафиози СОЛЕНОВЫМ. Он вспомнил, что ни единый советский журналист не явился на демонстрацию в Нью-Йорке, организованную хуй знает когда эмигрантами (во главе с ним, Индианой), к зданию Таймс. И вспомнил более позднюю обиду, — имперское телевидение отказалось явиться на Первые Поэтри Олимпикс в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Он, Индиана, читал свою поэму о Русской Революции:
Ново-Зеландское телевидение примчалось заснять своего поэта, австралийское явилось, но эти курвы… Между тем газета «Сандэй Миррор» вынуждена была удостоить его бронзовой медали. Читал он по-английски… Придя к микрофону, он однако не стал оглашать им свои обиды.
«Я целую мою Русскую Революцию…
Белая моя, белая…
Красная моя, красная…
Веселая моя и красивая…»
Пять тысяч пар русских глаз смотрели на него. «Здравствуйте, русские люди!» — сказал он и сунул руки в карманы — как Маяковский. И подумал, что он опытный демагог и честный человек. Ибо так вот и хотелось ему сказать, чтоб было торжественно и чуть вульгарно. Он сообщил им, что двадцать лет не был на земле предков, что только час как приземлился, что еще не понял, что он чувствует, что сейчас ответит им на их записки. Зачитал первую.
«В Лит. газете несколько лет назад была опубликована статья, в которой сообщалось, что вы за границей моете посуду, а ваша супруга пошла на панель. Как сложилась ваша судьба на самом деле?»Индиана переступил с ноги на ногу, усмехнулся и сообщил им, что да, посуду он мыл, но быстро возвысился по служебной лестнице до помощника официанта и официанта. Работал он и землекопом и каменщиком и даже мажордомом у мультимиллионера. Но зазорного в мытье посуды он ничего не видит. И в стране Советов он работал в свое время сталеваром, грузчиком, поваром и портным. Что же касается его бывшей жены, то на панель она не пошла, но напротив вышла замуж за графа. Зал одобрительно зашумел. Индиана подумал, что по меньшей мере половина девушек в зале видели во сне, что они выходят замуж за графов, принцев и королей, и потому им несомненно приятно достижение их соотечественницы. Улыбнувшись, Индиана добавил: «За графа с древней породистой кровью». Зал зааплодировал.
«Как вы думаете, будем мы жить когда-нибудь так, как живете вы там, у вас во Франции?»— гласила записка номер два. «Ну…» Индиана спрятал записку, в карман, «там у нас во Франции мы живем… Нас там много, пятьдесят пять миллионов, и все мы живем по-разному. Я, скажем, снимаю холодный, красивый и романтический чердак, но предпочел бы менее романтическое, менее дорогое и более теплое жилище. Не следует представлять Париж как сплошное Шампс Элизе, в сущности это бедный город и во многих домах до сих пор еще существуют туалеты с двумя бетонными башмаками по обе стороны дыры…» Он добавил, что не знает, будут ли они когда-либо жить так, как живет средний француз (на самом деле он был уверен, что никогда), но надеется, что они будут счастливы (демагогия!) и есть счастливы сегодня. На самом деле он был убежден, что удовольствия простого человека всегда будут ограничены и никакой режим не спасет простого человека от его собственной посредственности. Правда и то, что у каждого есть выбор: быть спящим или проснуться. И Индиана сел. Под аплодисменты зала. Простой человек, ставший не простым, благодаря собственной энергии и настойчивости. Они убедились, что он ОК. Не стесняется, не мямлит, наглый. Если б они были американцами, то могли бы заключить, что у этого Индианы есть «гатс».
Начал говорить седой мужик в сером костюме с полосатым галстуком, высокозалысистый лоб, также приглашенный, как и они, но не издалека, начальник Уголовного Розыска МВД, «главный мусор» Вячеслав Панкин. Переживши подписание автографов бригаде милиционеров, Индиана уже вполне хладнокровно воспринял факт, что сидит за одним столом с главным мусором страны, с генерал-лейтенантом. Однако кривая улыбочка выделилась все же из его лица при мысли «Видел бы меня Кот!» Индиана посмотрел в ближайшую из телевизионных камер (встречу Индианы с русским народом снимали. Неизвестно было лишь «ан дирэкт» или для истории), словно из камеры на него смотрел бывший его подельник по юношеским шалостям — «Кот». Юношеские шалости в свое время привели восемнадцатилетнего Кота к высшей мере наказания — расстрелу, замененному, к счастью, при пересуде, длительным тюремным заключением. «Если ты жив, Кот, удивись неисповедимой воле судеб, посмотри, что происходит. Если ты думаешь, что я заслужил право сидеть за одним столом с главным мусором страны тем, что заложил кого-либо, то ты жестоко ошибаешься. Никого, никогда не заложил, и даже не отрекся от наших с тобой принципов». Главный мусор сообщил об обезвреживании группы «расхитителей и сбытчиков» сухого морфина из промышленного объединения СОВБИОФАРМ. Раскрыто тридцать восемь преступлений, в том числе одно убийство и три разбойных нападения. 22 преступника арестованы. Некто Дермухамедов, 1957 года рождения, возглавлявший банду, не арестован. «Видишь, Кот, — обратился Индиана к Коту, — мы бы с тобой тоже ввязались во все эти дела, я не сомневаюсь, да судьбы нам с тобой выпали иные, и разные. Пятьдесят седьмого года рождения этот чучмек, пацан совсем…»
Индиана качал коленом, менял положение ног, обменялся парой фраз вполголоса с актрисой Викторией. Подумал, а не попросить ли ему у Панкина помощи в розыске пропавшей подруги… Главный мусор страны покинул сцену. Неспешно выбирая записки, стал опять отвечать на вопросы некогда репрессированный Сталиным старик. У Индианы мелькнула мысль, что если Кот может быть наблюдает его сейчас по теле, то у Кота мелькает мысль (Индиана не побоялся дважды мелькнуть мыслями), что друг его Индиана попал-таки в точку, преуспел в осуществлении их мечты. Что живет Индиана в мире, где девочки(представленные красивой актрисой, мечтой мужчин) танцуют голые, где дамы в соболях(все та же Виктория, ее шуба), лакеи носят вина(после встречи с русским народом предполагалось пиршество в САМОМ их ресторане), а воры носят фрак. (Черный простой и старомодный костюм Индианы вполне представлял фрак, в Париже у него висел малоупотребляемый черный смокинг). «Отчасти это так, Кот, — сказал Индиана, — отчасти нет. Действительность куда более сложна, чем простые мечты воров-подростков, выраженные блатными песнями, Кот!»
Наслаждаясь микрофоном, старик резюмировал свою позицию затянувшейся заключительной речью. Он потребовал выяснения правд, не одной, но всех правд сразу, и «пролития света на все преступления всех периодов советской истории». Индиана беззлобно подумал, что «репрессированный» вреден Союзу Советских. Ибо мстительный, за свою отсидку готов он разрушить тюрьмы и всю страну. Кот, отсидевший больше, чем старик, но, разумеется, за уголовное преступление, согласился с Индианой. «Видали мы немало таких фраеров на Колыме, — процедил Кот, сдавливая зубами окурок. — Они пасть боялись в лагере открыть. Теперь, когда сам Новый Хозяин — антисоветчик, он расхрабрился. Погубят суки, страну». Последним выступал молодой парень в очках, по-видимому, любимый публикой журналист, ибо ему энергично аплодировали.
Соленов объявил конец представления. «Мы сидим уже четыре с половиной часа, и выступают не актеры и певцы, но журналисты и обозреватели…» И Соленов грубо польстил публике, возгласив: «Какая еще во всем мире аудитория, кроме советской, способна…» Соленов был силен в своем пафосе. Публика захлопала сама себе. Все встали, и Индиана встал, чтобы уйти. Но на сцену карабкались зрители. Первый отряд народа во мгновение залил не успевших убежать. «Пожалуйста, автограф»… Женщина в шапке светлого меха вставила ему в руки номер «Запрещено к печати». «И мне, пожалуйста… Это я послал вам вопрос о вашей жене…» «И мне, все три номера». Женщина в косынке, сбитой на плечи, подставляла ему сразу три номера, так что верхние углы оставались обнажены. Ясно было, что она профессиональная охотница за автографами. «И мне!» «И мне!» «Мне!» Не заботясь больше о качестве подписи, он влеплял что удавалось на подставляемые номера бюллетеня, на неизвестные ему книги, листки бумаг и даже входные билеты в клуб. Его несколько раз качнув, отнесло вместе с человеческим прибоем к занавесу. Рядом, он заметил, отбивается от их благожелательного внимания Вилли Токарев, седой шар головы опытного Соленова разумно уплывал за кулисы. Индиану так плотно стиснули, что если бы он захотел упасть, то толпа без труда удержала бы его на плаву, не позволила бы ему опуститься. В эти минуты он понял, почему Элвис Пресли убегал от толпы поклонниц через черный ход концертного зала. Он понял, почему «Роллинг Стоунс» нанимали «Ангелов Ада», дабы поддерживать порядок во время своих концертов. Он почувствовал себя одиноким Мик Джаггером, прижатым к стене сотнями «фанс». Лица, руки, давка, крики, нога Индианы зацепилась за выступ в сцене, он подумал, что следует попрощаться с единственной парой благородных туфель, взятых им в страну Советов. Но на помощь ему и Токареву, орудуя кулаками и тыкая в животы дубинками, протискивались милиционеры. Продолжая механически ставить подпись на все подставляемые ему поверхности (ему казалось, что его народ обидится, если он станет отступать в панике, отказавшись от распределения автографов), он передвигался, окруженный милицией и народом вперемежку, за кулисы. «Да вы хоть знаете, кто я такой?!» — прокричал он на ухо девушке с физиономией только что родившегося поросенка. «Знаю… Вы певец из Нью-Йорка!» «Га-га-га-га!» — захохотал щуплый мужик со вставными зубами. «Бедняжка спутала вас с Вилли. Я вас хорошо знаю, Индиана. Я слежу за вами с конца шестидесятых. Вот я подписал вам мой подарок. Если понравятся, пристройте повести на Западе». Щуплый сунул Индиане крупный пакет. Генеральный Секретарь Автономной Национал-демократической партии успел опустить ему в карман программу партии. «Передайте в Вашу прессу. Нас здесь репрессируют». Остроносый, серьезный и хмурый человек в очках передал ему описание своей «Единой теории фундаментального поля Земли». Когда Индиана, растрепанный и вспотевший, добрался наконец в артистическую комнату, он пожал руки двоим усатым «мусорам», прикрывавшим его отступление. «Извини, Кот, — пробормотал он… — грубые медвежьи ласки русского народа могли бы меня повредить».
С врагами народа
Протиснувшись между автобусами телевидения, исходящими паром, словно кузнечные машины, он выбрался вместе с другими в снег. К природе. Бушлат расстегнут, матросское кепи в руке. Высокий Яша в очках, заместитель Соленова в возрасте Индианы, по виду совсем американец, посоветовал ему надеть кепи и застегнуть бушлат. «Вы отвыкли от наших морозов. Простудитесь и не заметите». Индиана послушался. Небольшая толпа сотрудников организации топталась на снегу, пытаясь распределиться по имеющимся автомобилям. Вышел Соленов в длинном черном пальто и в скандинавской мелкой шапочке, выглядевшей чужеземно на котле его большой головы, взял под руку Викторию в шубе и с цветами в руке и побрел с нею, разговаривая, ведомый шофером Василием Ивановичем. И Индиана предпочёл устремиться за главным персонажем. Народ успел исчезнуть (как и куда они вылились?), и только небольшие команды любопытных подростков, прячась за автомобилями, наблюдали за актрисой, Соленовым и Индианой, — за знаменитостями. Индиана подумал, что любой из этих подростков может, если захочет, запросто выстрелить в них троих, уложить любую знаменитость, если захочет, но Соленов по-видимому не разделял его опасений. Посему он себе молчал, слушая, как снег хрустит под его французскими туфлями. Индиана забыл, как хрустит снег, и разучился ходить по снегу при минусовой температуре… Они влезли в свой мини-автобус, отыскав его.
Ругая шофера за то, что другие персонажи только что проигранного на сцене спектакля исчезли («Еб твою мать, Василий Иванович, да что ж ты смотрел…») тотчас извиняясь («Извини, Василий Иванович…»), чтобы опять изругать его за то, что он не знает дороги («Да еб же ж твою мать, Василий Иванович, ты же не первый раз туда едешь…»), советский феодал вел себя, как ведут себя американские и французские феодалы. Индиану всегда притягивали такие типы, энергичные и не устающие от возни с людьми, вечно командующие няньками, бабками, телохранителями, шоферами и сотрудниками, женами и детьми. Сам Индиана мог кричать и общаться с людьми не менее энергично, чем Соленов, но обыкновенно скоро уставал от толпы и нуждался в большой порции одиночества. «Не забудь, что дорога там перекрыта, Василий Иваныч…»
Сидя на ближайшем к шоферу сидении, Индиана догадался вдруг, что мимо проплывают знакомые стены и башни. «Новодевичий?!» — вскричал он к шоферу. «Ну да… Узнали?» «Я жил тут рядом, Василий Иванович, на Погодинской». Быстро побежал рядом с мини-автобусом заснеженный бульвар, забранный в невысокие решетки. По ту сторону бульвара жила когда-то чужая жена-девочка (он успел увидеть меж черными деревьями призрак многоквартирного дома), и была у нее собака — большой белый пудель и старый муж. Старому мужу было, о ужас, столько же лет, сколько Индиане сейчас. Потом девочка была некоторое время женой Индианы… Арифметика воспоминаний смутила Индиану, и весь остальной путь он молчал, погруженный в мысли о времени. О том, что город этот населен помимо живых людей еще и толпами призраков.
Дорогу перерезала ограда. Вышел мрачный тип в кожаном пальто, с красной повязкой на рукаве, каждая рука как бревно. Соленов, оторвавшись от актрисы, высунулся в приоткрытую шофером дверь. «СОЛЕНОВ! Узнаешь?» Бревнорукий узнал, отвел створку ворот, и мини-автобус помчался по еще более заснеженной и густо поросшей елями территории спортивного комплекса «Лужники».
В вестибюле ресторана находилось четверо мусоров в сапогах и шинелях и с пистолетами. Эти милиционеры не потребовали у прибывших автографов, но во все глаза глядели на вопиюще иностранную, не по-советски худую актрису. Отдавая свой жиденький бушлат в гардеробную, красивому мужчине средних лет, Индиана засомневался в себе, подумал, что облик матроса, лишившегося благосклонности океана, был выбран им возможно ошибочно. Следовало остричь череп не на 2/3, но весь — а ля «скинхэд» и одеться в маскировочные брюки, высокие ботинки и куртку парашютиста. Возможно, на него было бы обращено больше агрессивного внимания, но он выглядел бы суровее. Матрос, лишившийся благосклонности океана, может вызвать у них мягкие ассоциации с матросом Пазолини, в том случае, если они читали Пазолини, разумеется… В конце концов Индиана оправдал свою матросскость, ибо целью ее было замаскироваться и не выделяться на улицах, оставаясь однако Индианой. Соленов уже прилегал на груди нескольких мужчин, оказавшихся в вестибюле. Представил мужчинам актрису и Индиану. Зная, что у него мускулиста, в мозолях от перекладины (проделав дыры в шкафу квартирной хозяйки и в стене, Индиана установил перекладину), ладонь, Индиана с удовольствием тряс их крепкие ладони. Актриса, Соленов и последним Индиана, вошли наконец в зал «Олимпа» и оказались… в русском ресторане в Бруклине.
Ругая шофера за то, что другие персонажи только что проигранного на сцене спектакля исчезли («Еб твою мать, Василий Иванович, да что ж ты смотрел…») тотчас извиняясь («Извини, Василий Иванович…»), чтобы опять изругать его за то, что он не знает дороги («Да еб же ж твою мать, Василий Иванович, ты же не первый раз туда едешь…»), советский феодал вел себя, как ведут себя американские и французские феодалы. Индиану всегда притягивали такие типы, энергичные и не устающие от возни с людьми, вечно командующие няньками, бабками, телохранителями, шоферами и сотрудниками, женами и детьми. Сам Индиана мог кричать и общаться с людьми не менее энергично, чем Соленов, но обыкновенно скоро уставал от толпы и нуждался в большой порции одиночества. «Не забудь, что дорога там перекрыта, Василий Иваныч…»
Сидя на ближайшем к шоферу сидении, Индиана догадался вдруг, что мимо проплывают знакомые стены и башни. «Новодевичий?!» — вскричал он к шоферу. «Ну да… Узнали?» «Я жил тут рядом, Василий Иванович, на Погодинской». Быстро побежал рядом с мини-автобусом заснеженный бульвар, забранный в невысокие решетки. По ту сторону бульвара жила когда-то чужая жена-девочка (он успел увидеть меж черными деревьями призрак многоквартирного дома), и была у нее собака — большой белый пудель и старый муж. Старому мужу было, о ужас, столько же лет, сколько Индиане сейчас. Потом девочка была некоторое время женой Индианы… Арифметика воспоминаний смутила Индиану, и весь остальной путь он молчал, погруженный в мысли о времени. О том, что город этот населен помимо живых людей еще и толпами призраков.
Дорогу перерезала ограда. Вышел мрачный тип в кожаном пальто, с красной повязкой на рукаве, каждая рука как бревно. Соленов, оторвавшись от актрисы, высунулся в приоткрытую шофером дверь. «СОЛЕНОВ! Узнаешь?» Бревнорукий узнал, отвел створку ворот, и мини-автобус помчался по еще более заснеженной и густо поросшей елями территории спортивного комплекса «Лужники».
В вестибюле ресторана находилось четверо мусоров в сапогах и шинелях и с пистолетами. Эти милиционеры не потребовали у прибывших автографов, но во все глаза глядели на вопиюще иностранную, не по-советски худую актрису. Отдавая свой жиденький бушлат в гардеробную, красивому мужчине средних лет, Индиана засомневался в себе, подумал, что облик матроса, лишившегося благосклонности океана, был выбран им возможно ошибочно. Следовало остричь череп не на 2/3, но весь — а ля «скинхэд» и одеться в маскировочные брюки, высокие ботинки и куртку парашютиста. Возможно, на него было бы обращено больше агрессивного внимания, но он выглядел бы суровее. Матрос, лишившийся благосклонности океана, может вызвать у них мягкие ассоциации с матросом Пазолини, в том случае, если они читали Пазолини, разумеется… В конце концов Индиана оправдал свою матросскость, ибо целью ее было замаскироваться и не выделяться на улицах, оставаясь однако Индианой. Соленов уже прилегал на груди нескольких мужчин, оказавшихся в вестибюле. Представил мужчинам актрису и Индиану. Зная, что у него мускулиста, в мозолях от перекладины (проделав дыры в шкафу квартирной хозяйки и в стене, Индиана установил перекладину), ладонь, Индиана с удовольствием тряс их крепкие ладони. Актриса, Соленов и последним Индиана, вошли наконец в зал «Олимпа» и оказались… в русском ресторане в Бруклине.