часть первая
Утро кровавое
Ночь заканчивалась. Медленно и неохотно светлело. На темном небе стали выясняться детали. Во всю ширину окна в сторону Москвы-реки протянулись две черные ленты. Под ними и меж ними розовый, но все более кровавый подсвет предвещал столице Союза Советских Социалистических Республик морозный день.
Он пошевельнулся. Дотянувшись до ночного столика, нажал на кнопку лампы, залил комнату желтым мокрым светом. Разрушил пепельно-кровавую мрачность. «Индиана в стране советских», так он стал представлять себя с первого шага на их земле, так он стал вести себя, — иностранцем. …И именно Индианой, — бравым героем фильмов Спилберга, — археологом и охотником за сокровищами, он и проснулся. Чужим среди чужих.
Он встал, и голый, лишь грудь прикрывала белая тишорт, прошел к окну. Далеко внизу по тринадцати путям трудно стремились, расхлестывая снег, автомобили. Тевтонской свиной полу-головой появились вдруг с зажженными фарами шесть снегоуборочных броненосных бульдозеров, каждый двигался на ширину бульдозерного лезвия в сторону и сзади предыдущего. Еще шесть таких же панцирных агрегатов быстро прошли по шести встречным путям, грязные, примитивные и надежные. Выяснилось, что черные ленты в небе берут начало в двух каменных трубах, возвышающихся далеко в стороне Киевского вокзала. Странным было, что дым не рассеивается и не клубится хотя бы, но формируется в аккуратные ленты. Их горизонтальность же, напротив, легко объяснялась направлением ветра… На другом берегу Кутузовского проспекта, далекие, простирались казарменно-германские, длинные бараки одной высоты. Большинство окон были освещены. «Самый большой германский город в мире, Москва, уже встал и живет, полупроснувшийся, кашляя и отхаркиваясь автомобилями и горлами», — сказал вслух Индиана. «Но ты, без сомнения, еще спишь, женщина Мадам Хайд, пьяным сном. И маловероятно, что ты спишь одна».
Он, некогда проживший в этом городе семь лет, был поражен, что город оказался немецким. Поражен тем, что город никак не соответствовал его воспоминаниям. С первых же часов встречи с Индианой он наотрез отказался быть уютным городом, в котором, романтическая, прошла юность Индианы. Он расположился в снегах, грубый, слишком громадный, чтобы его можно было игнорировать или не уважать, столица Империи, скогтившей воедино племена, говорящие на сто двадцать одном языке, простирающейся на двенадцать часовых поясов от жаркой Колхиды до ледяной Камчатки, Москва, — город царей и большевистских Цезарей. Не из этого города уезжал Индиана двадцать лет назад.
Снизу в голые ноги веяло слабым теплом от загнанного глубоко под подоконник радиатора центрального отопления, от чудовищных же размеров окна с двойными, старыми и гнилыми рамами разило в грудь холодом. Посему он поспешил отойти от окна. Вышел в ванную комнату и, заткнув сточную дыру в беньюаре унылой и постыдной каучуковой пробкой, открыл кран горячей воды. Первым ненужно закапал старый душ, затем из изъеденного крана, белая и шипучая, полилась как кислота вода, укладываясь в лужицу на дне.
Это было его первое утро в этой ванной, в мощном дряхлом отеле, в столице империи, в стране, где он когда-то родился и жил.
Сидя в белой воде (постепенно молочность прояснялась и ясно обозначились его ноги и пах — волоски, шрамы, пятна), он размышлял. Обо всем сразу. О том, что его опыт в области беньюаров необычайно обширен. Что он способен определить по ванной если не город, то государство, в котором находится. Американские «табс» несомненно ближайшие родственники советских. По размерам. По мощной уверенности, с какой их мускулистые торсы стоят на сильных коротких ногах. В отеле «Эмбасси» на Аппер-Бродвее он был обладателем чудовища с растрескавшимися под желтой кожей черными и синими капиллярами. Размеры его не только позволяли спокойно вытягивать ноги, но возможно было сделать свободный взмах «баттерфляем». Американские черные гиппопотамы, населявшие «Эмбасси», возможно не находили свои ванны большими, но хрупкий, родившийся на европейском континенте, в сердце Татарии, Индиана находил… Хрупкие же деликатные ванночки с архитектурными излишествами выдают немедленно свою принадлежность к одному из «цивилизованных» малых европейских народов. Он вспомнил свою первую французскую ванну, сидячую, высокую, как бочка, ванну в студии на рю дэз Аршивс в Париже и улыбнулся. Абсурдная фантазия французских пламэрс соединила почему-то беньюар с туалетом. Туалет этот, техническое чудо, был снабжен электропомпой, дабы выкачивать дерьмо через узкую вену-трубку в далекую канализационную артерию. Через несколько месяцев вена засорилась, и помпа стала выкачивать дерьмо в беньюар! То не было жилище для бедных (в студии был камин!), но построенный в начале 19 века дом не предусматривал туалетов в квартирах… Более или менее равнодушный к туалетам, Индиана однако пылко любил ванны. Горячая вода исправно служила ему, всегда бедному авантюристу, согревала его измученное шаганием по чужим городам тело.
Он оглядел сплошь кафельную (кафель взбирался к самому потолку) комнату. Собрание кафельных плиток всевозможных оттенков белого сложилось постепенно путем замены расколотых плитками сменяющихся эпох. Сильные сталинские преобладали, но было немало и хрущевских и брежневских, — потоньше и подешевле. Узкий обрезок зеркала. Убогий куб мыла, размером с половину спичечного коробка на полке под зеркалом. Три полотенца различных цветов и структур. Черной резины пупырчатый коврик. Туалетная чаша, накрытая белым пластиком. Грубые плиты пола. Все. Ванная исполинского дворца-крепости, из которой недавно восстававшая чернь выкорчевала все украшения. Если утрудить глаза, то можно обнаружить подробности микропейзажа: сырые щели меж плитами, сочащийся по-прежнему душевой прибор закис повсюду белой коркой, кожа беньюара продрана и закрашена поверх масляной краской. Несмотря на запущенность и общую грубость, несмотря на сходство с моргом, госпиталем и залом мясного магазина, беньюар обширен, потолок, распоротый трещинами, находится так высоко, как в соборе, ванна поражает жестоким величием. Поневоле задумаешься: для каких же людей строилось такое? Ответ пришел сам, без натуги. Для римлян. Для грубых, сильных и простых мужей, подобных римлянам.
Индиана представил себе, что он генерал-лейтенант, бравший Берлин. Молодой еще, но много раз раненный генерал-лейтенант Третьего Рима. Вот… Индиана увидел себя — с помощью денщика влазит он, голый, в шрамах, проконсул, в беньюар. Денщик, рыжий, лысый уже в свои 30 лет Иван, в сапогах, галифе и майке, подымает ногу проконсула и ставит ее в молочно-белую воду… Икра ноги необычайно тонка, сорвана была осколком. Синие сплетения вен и жил обернули ногу. Пятна болезни цезарей — экземы на ней. «Перегрел, сукин сын!» — морщится проконсул, опускаясь в воду. «Достукаешься, Ивашка, в деревню, домой отправлю».
Второе банное видение явилось на смену первому. Индиана — старый советский разведчик, чрезвычайно уставший (он вспомнил потрепанную физиономию разведчика Абеля), ушедший в отставку и поселившийся в крепости отеля «Украина», потому что привык за годы своих американских скитаний жить в отелях. Скромный и тихий, сидит он каждое утро в буфете своего этажа, ест вареные вкрутую яйца с колбасой и пьет чай из пиалы… Или же он — полнокровный и губастый торговец оружием из страны Ближнего Востока. Торговец оружием Индиана представился Индиане в виде полного молодого армянина (он успел узнать, что в комнате до него жил армянин), убитого выстрелом в затылок в беньюаре. Голова армянина соскользнула в воду… Представив кровавую воду, Индиана вздрогнул и встал.
Вытираясь, он думал, что если кровавая ванна и преувеличение, к каковому прибегла его взбудораженная визитом в империю фантазия (убитый армянин числился однако, да, среди его знакомых), отель «Украину» никак в категорию отелей не втиснешь. И построен он был, смесь протестантского храма с византийской тюрьмой, по приказу самого Цезаря Иосифа Сталина, предназначенный для отдыха сверхчеловеков, проконсулов и центурионов из многочисленных провинций Третьего Рима — Союза Социалистических Республик. И события должны свершаться в таком месте… жилище — он попытался найти для всего комплекса коридоров, холлов и номеров название, и остановился на «в такой крепости», — события должны совершаться экстраординарные. Могучие, страшные, торжественные.
Он пошевельнулся. Дотянувшись до ночного столика, нажал на кнопку лампы, залил комнату желтым мокрым светом. Разрушил пепельно-кровавую мрачность. «Индиана в стране советских», так он стал представлять себя с первого шага на их земле, так он стал вести себя, — иностранцем. …И именно Индианой, — бравым героем фильмов Спилберга, — археологом и охотником за сокровищами, он и проснулся. Чужим среди чужих.
Он встал, и голый, лишь грудь прикрывала белая тишорт, прошел к окну. Далеко внизу по тринадцати путям трудно стремились, расхлестывая снег, автомобили. Тевтонской свиной полу-головой появились вдруг с зажженными фарами шесть снегоуборочных броненосных бульдозеров, каждый двигался на ширину бульдозерного лезвия в сторону и сзади предыдущего. Еще шесть таких же панцирных агрегатов быстро прошли по шести встречным путям, грязные, примитивные и надежные. Выяснилось, что черные ленты в небе берут начало в двух каменных трубах, возвышающихся далеко в стороне Киевского вокзала. Странным было, что дым не рассеивается и не клубится хотя бы, но формируется в аккуратные ленты. Их горизонтальность же, напротив, легко объяснялась направлением ветра… На другом берегу Кутузовского проспекта, далекие, простирались казарменно-германские, длинные бараки одной высоты. Большинство окон были освещены. «Самый большой германский город в мире, Москва, уже встал и живет, полупроснувшийся, кашляя и отхаркиваясь автомобилями и горлами», — сказал вслух Индиана. «Но ты, без сомнения, еще спишь, женщина Мадам Хайд, пьяным сном. И маловероятно, что ты спишь одна».
Он, некогда проживший в этом городе семь лет, был поражен, что город оказался немецким. Поражен тем, что город никак не соответствовал его воспоминаниям. С первых же часов встречи с Индианой он наотрез отказался быть уютным городом, в котором, романтическая, прошла юность Индианы. Он расположился в снегах, грубый, слишком громадный, чтобы его можно было игнорировать или не уважать, столица Империи, скогтившей воедино племена, говорящие на сто двадцать одном языке, простирающейся на двенадцать часовых поясов от жаркой Колхиды до ледяной Камчатки, Москва, — город царей и большевистских Цезарей. Не из этого города уезжал Индиана двадцать лет назад.
Снизу в голые ноги веяло слабым теплом от загнанного глубоко под подоконник радиатора центрального отопления, от чудовищных же размеров окна с двойными, старыми и гнилыми рамами разило в грудь холодом. Посему он поспешил отойти от окна. Вышел в ванную комнату и, заткнув сточную дыру в беньюаре унылой и постыдной каучуковой пробкой, открыл кран горячей воды. Первым ненужно закапал старый душ, затем из изъеденного крана, белая и шипучая, полилась как кислота вода, укладываясь в лужицу на дне.
Это было его первое утро в этой ванной, в мощном дряхлом отеле, в столице империи, в стране, где он когда-то родился и жил.
Сидя в белой воде (постепенно молочность прояснялась и ясно обозначились его ноги и пах — волоски, шрамы, пятна), он размышлял. Обо всем сразу. О том, что его опыт в области беньюаров необычайно обширен. Что он способен определить по ванной если не город, то государство, в котором находится. Американские «табс» несомненно ближайшие родственники советских. По размерам. По мощной уверенности, с какой их мускулистые торсы стоят на сильных коротких ногах. В отеле «Эмбасси» на Аппер-Бродвее он был обладателем чудовища с растрескавшимися под желтой кожей черными и синими капиллярами. Размеры его не только позволяли спокойно вытягивать ноги, но возможно было сделать свободный взмах «баттерфляем». Американские черные гиппопотамы, населявшие «Эмбасси», возможно не находили свои ванны большими, но хрупкий, родившийся на европейском континенте, в сердце Татарии, Индиана находил… Хрупкие же деликатные ванночки с архитектурными излишествами выдают немедленно свою принадлежность к одному из «цивилизованных» малых европейских народов. Он вспомнил свою первую французскую ванну, сидячую, высокую, как бочка, ванну в студии на рю дэз Аршивс в Париже и улыбнулся. Абсурдная фантазия французских пламэрс соединила почему-то беньюар с туалетом. Туалет этот, техническое чудо, был снабжен электропомпой, дабы выкачивать дерьмо через узкую вену-трубку в далекую канализационную артерию. Через несколько месяцев вена засорилась, и помпа стала выкачивать дерьмо в беньюар! То не было жилище для бедных (в студии был камин!), но построенный в начале 19 века дом не предусматривал туалетов в квартирах… Более или менее равнодушный к туалетам, Индиана однако пылко любил ванны. Горячая вода исправно служила ему, всегда бедному авантюристу, согревала его измученное шаганием по чужим городам тело.
Он оглядел сплошь кафельную (кафель взбирался к самому потолку) комнату. Собрание кафельных плиток всевозможных оттенков белого сложилось постепенно путем замены расколотых плитками сменяющихся эпох. Сильные сталинские преобладали, но было немало и хрущевских и брежневских, — потоньше и подешевле. Узкий обрезок зеркала. Убогий куб мыла, размером с половину спичечного коробка на полке под зеркалом. Три полотенца различных цветов и структур. Черной резины пупырчатый коврик. Туалетная чаша, накрытая белым пластиком. Грубые плиты пола. Все. Ванная исполинского дворца-крепости, из которой недавно восстававшая чернь выкорчевала все украшения. Если утрудить глаза, то можно обнаружить подробности микропейзажа: сырые щели меж плитами, сочащийся по-прежнему душевой прибор закис повсюду белой коркой, кожа беньюара продрана и закрашена поверх масляной краской. Несмотря на запущенность и общую грубость, несмотря на сходство с моргом, госпиталем и залом мясного магазина, беньюар обширен, потолок, распоротый трещинами, находится так высоко, как в соборе, ванна поражает жестоким величием. Поневоле задумаешься: для каких же людей строилось такое? Ответ пришел сам, без натуги. Для римлян. Для грубых, сильных и простых мужей, подобных римлянам.
Индиана представил себе, что он генерал-лейтенант, бравший Берлин. Молодой еще, но много раз раненный генерал-лейтенант Третьего Рима. Вот… Индиана увидел себя — с помощью денщика влазит он, голый, в шрамах, проконсул, в беньюар. Денщик, рыжий, лысый уже в свои 30 лет Иван, в сапогах, галифе и майке, подымает ногу проконсула и ставит ее в молочно-белую воду… Икра ноги необычайно тонка, сорвана была осколком. Синие сплетения вен и жил обернули ногу. Пятна болезни цезарей — экземы на ней. «Перегрел, сукин сын!» — морщится проконсул, опускаясь в воду. «Достукаешься, Ивашка, в деревню, домой отправлю».
Второе банное видение явилось на смену первому. Индиана — старый советский разведчик, чрезвычайно уставший (он вспомнил потрепанную физиономию разведчика Абеля), ушедший в отставку и поселившийся в крепости отеля «Украина», потому что привык за годы своих американских скитаний жить в отелях. Скромный и тихий, сидит он каждое утро в буфете своего этажа, ест вареные вкрутую яйца с колбасой и пьет чай из пиалы… Или же он — полнокровный и губастый торговец оружием из страны Ближнего Востока. Торговец оружием Индиана представился Индиане в виде полного молодого армянина (он успел узнать, что в комнате до него жил армянин), убитого выстрелом в затылок в беньюаре. Голова армянина соскользнула в воду… Представив кровавую воду, Индиана вздрогнул и встал.
Вытираясь, он думал, что если кровавая ванна и преувеличение, к каковому прибегла его взбудораженная визитом в империю фантазия (убитый армянин числился однако, да, среди его знакомых), отель «Украину» никак в категорию отелей не втиснешь. И построен он был, смесь протестантского храма с византийской тюрьмой, по приказу самого Цезаря Иосифа Сталина, предназначенный для отдыха сверхчеловеков, проконсулов и центурионов из многочисленных провинций Третьего Рима — Союза Социалистических Республик. И события должны свершаться в таком месте… жилище — он попытался найти для всего комплекса коридоров, холлов и номеров название, и остановился на «в такой крепости», — события должны совершаться экстраординарные. Могучие, страшные, торжественные.
Матрос, лишившийся благосклонности океана
Индиана прилетел в столицу империи накануне вечером. Рейсом Аэртранс 2982. Явился он на советскую территорию в костюме матроса, лишившегося благосклонности океана: бушлат, синие брюки, сапоги, на голове — капитанка. Он замаскировался. У выхода из передвижной кишки, ведущей из авиона на имперскую территорию, матроса встречали двое: полная зрелая блонд Алла Михайловна и тощий молодой человек с большим кадыком — Валерий. Двое отторгнули Индиану от дисциплинированной толпы французских пассажиров и ввергли его в привилегированные условия прибытия, на которые он, оказывается, имел право, будучи приглашен самим Соленовым. Алла Михайловна вызвала к гостю молоденького бледного таможенника с зелеными погонами и тот, не улыбаясь, поставил печать на его таможенную декларацию, не прочтя ее. Валерий, в красной куртке, получил от Индианы багажный талон и скрылся. Алла Михайловна провела гостя через несколько дверей, охраняемых солдатами. Воинственная когда-то империя продолжала употреблять свои легионы для служб, с которыми вполне могли справиться гражданские. Солдаты отворяли двери, не задавая ни Алле Михайловне, ни Индиане вопросов. Последняя дверь привела их в зал с синими креслами и двумя телевизорами. «Мы должны дождаться багажа. Садитесь», — сказала Алла Михайловна. И села. Только в этот момент включился для Индианы звук на территории империи. Шумели разными программами телевизоры.
Два угольно-черных человека в одинаковых серых пальто полулежали, спокойные, в креслах. Быстро вошел в папахе генерал в голубой шинели с погонами авиации. Навстречу ему из дальнего угла устремились несколько женщин. Генерал снял папаху и, разведши руки, принял женщин в свои объятия. Генерал был крупный, женщины тоже. И два черных были большими. Индиана почувствовал, что он маленький. «Где мы находимся?»
«В депутатском зале».
Индиана хотел было воскликнуть: «Ни хуя себе!», но вовремя одумался. Улетая два десятилетия тому назад плохим, гадким, уже бывшим гражданином империи, в среде других порченых кровяных шариков, — Родина выпускала из себя дурную кровь, — он вот прилетел почетным гостем, в депутатский зал! О! Некоторое время его согревала тщеславная мысль, что депутатский зал аэропорта столицы империи символизирует его триумфальный въезд на Родину. О! Однако, будучи типом честным и безжалостным к себе, он вынужден был признать, что только личный вес и связи Соленова позволили ему, Индиане, войти в этот зал и находиться в нем. Из прошлого пришло точное советское определение: «по блату».
Генерал был и депутатом одновременно. Возможно, даже космонавтом. И его встречали ответственные знаменитые местные тетки, может быть, тоже депутатши. Возможно также, что женщины были членами его семьи. Алла Михайловна ушла, оставив матроса наедине с двумя стихиями: океан его чувств сталкивался непрестанно с океаном его воображения. Следовательно, вначале он почувствовал себя матросом, лишившимся благосклонности океана, и только позднее Индианой, — чужим среди чужих. С чужими, — бывшими своими, он наконец соприкоснулся, лишь покинув депутатскую зону. Пройдя мимо депутатского буфета (несколько красивых девушек, несколько хорошо стриженных молодых людей, — дети советских бояр, без сомнения, — Империя спешно отменяла привилегии, — но они еще счастливо существовали), преодолев еще несколько дверей (багаж, сказал присоединившийся к ним Валерий, ждет его внизу), они вдруг оказались на террасе, выходящей на большой зал аэропорта Шереметьево-2. Глухой, неприязненный, враждебный рокот исходил снизу. Это звучали ОНИ. ЕГО НАРОД. Следуя в группе сопровождающих лиц (к ним присоединился шофер Василий Иваныч), он бросил несколько взглядов вниз, в зал. Темные массы людей угрожающе поколыхивались, стекались и растекались. Спустившись по лестнице, к массам, они устремились к цели. Хмурый носильщик стоял, сжимая ручки тележки, посреди зала. На тележке, непредставительная, покоилась единственная сумка матроса. Обыкновенно он летал и в отдаленные страны без багажа, на сей раз пришлось (подарки родителям) обагажиться. Алла Михайловна уже успела выдать ему несколько сотен рублей в депутатском зале. Так приказал Соленов. Однако самой мелкой банкнотой были в его кармане зеленые Пятьдесят рублей. «Сколько нужно дать носильщику?» — спросил он Валерия на ходу. «Не беспокойтесь. За свою работу он получает больше других рабочих». «А почему он такой хмурый?» «Не знаю. Такой уродился».
Матрос, отвергши руку Валерия, сам понес свою сумку к автомобилю. Весь зал уродился таким же, как и носильщик. Не видно было улыбающихся лиц. Зал был одет мрачно. В толпе должны были находиться и иностранцы, ожидающие отлета на свои родины, но и они, такие цветные и разные в аэропорту Шарль де Голль, здесь или предпочли замаскироваться в темное, или же их яркость была подавлена мрачностью аборигенов.
Автомобиль оказался мини-автобусом. Индиана предпочел бы, чтобы его ждал, как Ленина, броневик. В автобусе уже находился музыкальный гроб, принадлежащий американскому певцу Вилли Токареву. Матрос с удивлением узнал, что и Токарев вызван Селеновым из Америки и приглашен. Так же, как и актриса Виктория Федорова. Сближало матроса с ними лишь то, что все трое были они некогда гражданами империи. Перебравшись через музыкальный гроб, усевшись рядом с Валерием, матрос прислушивался к объяснению шофера Василия Ивановича с краснолицей статуей милиционера в тулупе. К первой статуе присоединилась вторая. К шоферу присоединилась Алла Михайловна. В момент наивысшего пика шершавой и грубой словесной активности сторон (речь шла о полулегальной парковке мини-автобуса) матрос, лишившийся благосклонности океана, заметил, что вокруг полно снега. Высокие снега завалили подъезды к аэропорту.
Они ехали по плохо освещенной снежной дороге с негустой толпой зимних автомобилей, и матрос вспоминал, как, мучаясь похмельем, двигался по этой же дороге с женой в такси, но в обратном направлении все эти годы тому назад. Потеряв жену в плаванье, вот он наведался один в родной порт.
Большую часть пути он посвятил разговору о тремя служащими Соленова. Ему хотелось убедить их в том, что он вполне хороший мужик, пусть и прожил за границей множество лет. Что он простой, незаносчивый, неизбалованный, не барин. Ему показалось, что он преуспел с шофером и Аллой Михайловной, но провалился с самым молодым, — Валерием. Тот скептически молчал в своей холодной красной куртке и отказался от пачки «Марлборо», ею матрос пытался добиться пусть слабой, но реакции. Валерий сказал, что он не курит. «Ну и хуй с тобой, юный «кон», — подумал чужеземный матрос и поглядел за окно. Москву он не узнавал. За исключением снега и русской речи в автобусе, все было чужое. Германско-азиатское.
На площади перед «Украиной» маневрировали в снегу человеки и автомобили.
К «Украине» вели циклопической ширины ступени. Высоко в черном небе, над двумя крыльями крепости-гостиницы возвышался шпиль.
Меж циклопическими дверьми отеля, и в первом зале вестибюля, топтались группы недружелюбных, грубого вида мужиков и парней различных национальностей, но одного типа. Та же страсть к обману и, если удастся, насилию открыто присутствовала и на физиономиях черноволосых азиатов и на блондинистых, разбухших от водки водянистых физиях славянского происхождения. Одетые для борьбы со стихиями в грубую одежду, взъерошенные самцы эти походили на голошеих стервятников, поджидающих обессилевших путников в долине смерти. Так пышно определил их сравнением Индиана. Во времена его проживания в Москве стервятники уже существовали, но власть не позволяла им выставлять свои сальные волосы и преступные физиономии в общественных местах такой важности, как гостиница «Украина». Смешки, вскрики и комментарии сопровождали прохождение жильцов отеля сквозь строй «мерзавцев», как без колебаний назвал их себе Индиана. Его также прокомментировали. Он услышал обрывок «…из Кронштадта». Из Кронштадта мог быть исключительно матрос. Матрос был в наличии один, — он.
«Что за люди?» — спросил он следовавшую за ним Аллу Михайловну.
«Всяческий сброд, И таксисты. — Блондинка поморщилась. — Кстати, хочу вас предупредить, чтобы вы не садились к этим… Просите дежурную по этажу, чтобы она вызывала вам такси».
«Неужели так сурово?» Он отдал свой паспорт и визу Валерию.
«Зачем рисковать? — Алла Михайловна улыбнулась, очевидно, чтобы смягчить сообщение. — Сейчас вроде бы такси функционируют нормально. Но в начале года было зарегистрировано полсотни случаев вооруженного ограбления одного и того же типа. Клиент садился у гостиницы в такси, где-то в условном месте такси останавливала автомашина с вооруженными бандитами…»
«Как же вы достукались до жизни такой? В мое время…» Индиана не закончил фразы. Он почувствовал себя едва ли не идеологом буржуазии, рассуждающим о необходимости закона и порядка, я застеснялся. Между тем, живя в Париже на розовом холодном чердаке, он зарабатывал литературой на существование, и не более того. У него никогда не было ни автомашины, ни мебели, ни сбережений. И в «Украине» ему проживать не полагалось. Это пахан Соленоввозвысил его до «Украины». (Правда и то, что в Вене он жил в отеле «Сашэр», в Будапеште — в отеле «Хилтон», но в этих случаях роль Соленова исполнялась американской «Витланд Фондэйшан».) «Меньше недели назад я был еще в Амстердаме, в Голландии. Никаких стервятников у отеля. В октябре я жил в отеле «Славян» в социалистическом Белграде. Зеро мерзавцев у отеля. А ведь у них тоже, как и у вас, — брожение умов. Почему не приедет взвод автоматчиков и не разгонит всех этих каналий. А если у вас здесь Дикий Запад, то есть Восток, то не препятствуйте въезду в вашу страну с оружием…»
Алла Михайловна улыбнулась, но не удостоила его ответом. Они стояли у низкого стола, сумка Индианы на полу. Вокруг в низких креслах сидели и чего-то ждали чернявые люди. Кавказцы, — привычно определил он. Славяне живут в отелях только в том случае, если за них платит организация. Славяне бедные.
Между тем Валерий с несколькими бумагами в руках достиг их. «Это вы отдадите дежурной на этаже, а это — ваш пропуск в отель». Валерий протягивал ему картонку и лист бумаги.
«А мой паспорт?»
«Вы сможете получить его завтра».
Его французский паспорт, — право на выход из этого мира (каковой уже ему начал не нравиться) — будет оставаться в ихруках до утра. Лифт, коридоры, и его комната, «номер», как назвала его дежурная по этажу, только подкрепили в нем уверенность, что он, — Индиана, оказавшийся в грубом мире полуразрушенного будущего, или прошлого? — пассажир машины времени.
Переодеваясь, он думал, что проходить ежедневно сквозь строй преступников и чувствовать себя добычей, за которой следят глаза стервятников, будет противно и унизительно. Подобные зловещие типы населяют в фильмах и комиксах БД мрачные полуразрушенные города будущего, откуда вынуждены были отступить закон и порядок. Его комната 971… Индиана распахивал двери и выдвигал ящики… подобна комнате журналистки Жилл в лондонском отеле «Савой» 2025 года. Индиана запомнил БД «Женщина-Западня», потому что Жилл — непонятным образом есть точнейший портрет заблудившейся, исчезнувшей, спрятавшейся где-то в снегах Москвы подруги его. Позвонить ее материсейчас? Матери женщины-западни…В определенном смысле, его подруга оказалась западней для него. Тощая адресная книжка на столе, зад в неудобном кресле, Индиана набрал номер.
Ее матьбыла дома. «Аллё…» — сказала она.
«Здравствуйте, это Индиана. На этот раз я звоню вам уже из Москвы. Ничего нового?»
«Здравствуйте, — сказала ее мать. — Нет, она больше не звонила. А вы где в Москве? Вы правда в Москве? Вас пустили?»
«В гостинице «УКРАИНА». Слушайте, я хотел бы поговорить с вами не по телефону. Мне вам многое нужно сказать. Мы могли бы встретиться как можно скорее? Скажем, сегодня?»
«Сегодня я не могу. Я ведь хоть и ушла на пенсию, подрабатываю в госпитале через день. Сегодня мой день. Хотите с утра в субботу?»
«Хорошо».
«У вас есть мой адрес?»
У него был ее адрес. Положив телефонную трубку, он сидел некоторое время, — локти на столе, ладони на затылке. Ее матьзвучала спокойно. Почему так спокойно? Может быть, она виделась с дочерью? Может быть, дочь даже сейчас находится у нее? Может быть, его, Индиану, водят за нос? Очень и очень маловероятно. Его подруга не способна на вынашивание заговора. Ею движут прямые и непосредственные эмоции. «Вери стюпид оф ю, Индиана!»
Переодевшись в черный костюм, красную рубашку, черный галстук и легкие туфли (он успел выведать у Василия Ивановича, что их не только отвезут, но и привезут обратно), он спустился в холл. У некогда фонтана, а ныне лужи в цементном блоке, Алла Михайловна стояла с тощей (Индиана понял, что это она) Викторией Федоровой в шубе. И каким-то высоким типом в иностранной куртке, но с советским лицом. Их представили. «Виктория Федорова… Мой брат…» «Я — брат…» «Индиана…»
Чтобы сразу же заявить, что она своя? Чтобы сделать ему приятное?.. Виктория, — высока, мелко завитые кудряшки волос, рыжая шуба актрисы, — начала с вопроса! «А где живет сейчас Ваша экс?»
Индиана привычно ответил, что в Италии. Бывшая жена перестала его интересовать давным-давно, у него хватает забот с нынешней подругой. Мадмуазель ХАЙД (лишь иногда бывающая солнечной мадмуазель Джакиль), — тяжела и разрушительна. Он вспомнил свое возвращение из Будапешта в Париж, всего лишь за неделю до ее отбытия в Москву. Он вернулся на день раньше, чем собирался, но не сумел позвонить и предупредить, что вернется раньше. Дав три коротких предупредительных, «его», звонка, Индиана собирался открыть дверь своим ключом, но дверь открылась сама изнутри. Его высокая подруга в узкой юбке, на каблуках, один глаз заплыл черным пятном, скула запеклась кровью, предстала перед ним, покачиваясь. Лицо ее исказилось гримасой изумления. Она ожидала увидеть не его. Мгновенно покрывшись холодный потом, он прошел мимо мадмуазель Хайд в квартиру. Запила! Пока он был в Венгрии на международной конференции, дискутировал с коллегами-писателями, наглотавшись алкоголя, подруга его превратилась в мадмуазель Хайд… Вскрытая, с перекрученным бельем постель, перевернутые на полу пепельницы, забрызганный вином паркет… Через десяток минут в дверь зазвонили. Он резко отворил. Белесый славянин в кожаном пиджаке, и с ним, на две ступени ниже, сюрприз в скосившей щенячьей морде, некто ноль, — певец русского ресторана. «Индиана?»
«Моя подруга в плохом состоянии. Больна… Прошу вас зайти в другой раз», — нашелся Индиана. Фраза, позднее он много думал о происшествии, была сформулирована верно, и предназначалась для мгновенного удаления ненужных свидетелей падения их семьи. Свидетелей, вызванных ею, без сомнения. От этой фразы никому обиды не было, быстрая и незлая, она всех реабилитировала и устраивала. И
Два угольно-черных человека в одинаковых серых пальто полулежали, спокойные, в креслах. Быстро вошел в папахе генерал в голубой шинели с погонами авиации. Навстречу ему из дальнего угла устремились несколько женщин. Генерал снял папаху и, разведши руки, принял женщин в свои объятия. Генерал был крупный, женщины тоже. И два черных были большими. Индиана почувствовал, что он маленький. «Где мы находимся?»
«В депутатском зале».
Индиана хотел было воскликнуть: «Ни хуя себе!», но вовремя одумался. Улетая два десятилетия тому назад плохим, гадким, уже бывшим гражданином империи, в среде других порченых кровяных шариков, — Родина выпускала из себя дурную кровь, — он вот прилетел почетным гостем, в депутатский зал! О! Некоторое время его согревала тщеславная мысль, что депутатский зал аэропорта столицы империи символизирует его триумфальный въезд на Родину. О! Однако, будучи типом честным и безжалостным к себе, он вынужден был признать, что только личный вес и связи Соленова позволили ему, Индиане, войти в этот зал и находиться в нем. Из прошлого пришло точное советское определение: «по блату».
Генерал был и депутатом одновременно. Возможно, даже космонавтом. И его встречали ответственные знаменитые местные тетки, может быть, тоже депутатши. Возможно также, что женщины были членами его семьи. Алла Михайловна ушла, оставив матроса наедине с двумя стихиями: океан его чувств сталкивался непрестанно с океаном его воображения. Следовательно, вначале он почувствовал себя матросом, лишившимся благосклонности океана, и только позднее Индианой, — чужим среди чужих. С чужими, — бывшими своими, он наконец соприкоснулся, лишь покинув депутатскую зону. Пройдя мимо депутатского буфета (несколько красивых девушек, несколько хорошо стриженных молодых людей, — дети советских бояр, без сомнения, — Империя спешно отменяла привилегии, — но они еще счастливо существовали), преодолев еще несколько дверей (багаж, сказал присоединившийся к ним Валерий, ждет его внизу), они вдруг оказались на террасе, выходящей на большой зал аэропорта Шереметьево-2. Глухой, неприязненный, враждебный рокот исходил снизу. Это звучали ОНИ. ЕГО НАРОД. Следуя в группе сопровождающих лиц (к ним присоединился шофер Василий Иваныч), он бросил несколько взглядов вниз, в зал. Темные массы людей угрожающе поколыхивались, стекались и растекались. Спустившись по лестнице, к массам, они устремились к цели. Хмурый носильщик стоял, сжимая ручки тележки, посреди зала. На тележке, непредставительная, покоилась единственная сумка матроса. Обыкновенно он летал и в отдаленные страны без багажа, на сей раз пришлось (подарки родителям) обагажиться. Алла Михайловна уже успела выдать ему несколько сотен рублей в депутатском зале. Так приказал Соленов. Однако самой мелкой банкнотой были в его кармане зеленые Пятьдесят рублей. «Сколько нужно дать носильщику?» — спросил он Валерия на ходу. «Не беспокойтесь. За свою работу он получает больше других рабочих». «А почему он такой хмурый?» «Не знаю. Такой уродился».
Матрос, отвергши руку Валерия, сам понес свою сумку к автомобилю. Весь зал уродился таким же, как и носильщик. Не видно было улыбающихся лиц. Зал был одет мрачно. В толпе должны были находиться и иностранцы, ожидающие отлета на свои родины, но и они, такие цветные и разные в аэропорту Шарль де Голль, здесь или предпочли замаскироваться в темное, или же их яркость была подавлена мрачностью аборигенов.
Автомобиль оказался мини-автобусом. Индиана предпочел бы, чтобы его ждал, как Ленина, броневик. В автобусе уже находился музыкальный гроб, принадлежащий американскому певцу Вилли Токареву. Матрос с удивлением узнал, что и Токарев вызван Селеновым из Америки и приглашен. Так же, как и актриса Виктория Федорова. Сближало матроса с ними лишь то, что все трое были они некогда гражданами империи. Перебравшись через музыкальный гроб, усевшись рядом с Валерием, матрос прислушивался к объяснению шофера Василия Ивановича с краснолицей статуей милиционера в тулупе. К первой статуе присоединилась вторая. К шоферу присоединилась Алла Михайловна. В момент наивысшего пика шершавой и грубой словесной активности сторон (речь шла о полулегальной парковке мини-автобуса) матрос, лишившийся благосклонности океана, заметил, что вокруг полно снега. Высокие снега завалили подъезды к аэропорту.
Они ехали по плохо освещенной снежной дороге с негустой толпой зимних автомобилей, и матрос вспоминал, как, мучаясь похмельем, двигался по этой же дороге с женой в такси, но в обратном направлении все эти годы тому назад. Потеряв жену в плаванье, вот он наведался один в родной порт.
вспомнилась русская песня. И всплыли последующие строки:
«Я много лет без отпуска
Служил в чужом краю…» —
Эту часть песни ему предстоит пережить чуть позже. Мать… отец… они и не догадываются, что сын в этот момент уже катит по земле, по снегу Союза Советских Социалистических. Все случилось так быстро. Телеграмма Соленова, звонок Аллы Михайловны. Виза. Он попытался себе представить, как подымается по лестнице дома на окраине Харькова, где живут его родители. Он воображал себе эту сцену последний десяток лет. Во снах или наяву, шагая по бульвару Сэнт-Мишель или у голландских каналов, воображал, как нажимает кнопку звонка и ему открывает мать… И влепляет ему, сорокашестилетнемуматросу с сединой в волосах, пощечину! После публикации в их журнале его романа, перечитав текст, он вдруг понял, что у его родителей должна быть совсем иная психология чем у него — их блудного сына, психология простых советских (как определить класс его родителей? «Лоуэр-миддл-класс»?) людей. И им не понять… Они не смогут понять его психологии свободного художника, аморального моралиста, «сэлф-мэйд» писателя. Если еще перестрадают «великие годы»,где он вольно пишет о личных отношениях между ними, его родителями, о том, что мать подавила его отца (прочли они уже роман или не прочли?), то его первый роман их убьет. Без сомнения. Даже для американских родителей такая книга явилась бы тяжким ударом. Впервые он пожелал, чтоб эту его книгу подольше не публиковали в империи… Покосившись на Валерия, тот, сунув нос в воротник куртки, кажется, задремал, матрос подумал, что не знает советской терминологии для социальных категорий, о которых размышляет. А размышляет он всегда на смеси трех языков. И эта смесь трех языков и есть его настоящий язык, и он желал бы писать на нем, не ему, увы, приходится переводить себя на их языки…
«В своей домашней кофточке
В косыночке с горошками
Седая, долгожданная
Меня встречает мать…»
Большую часть пути он посвятил разговору о тремя служащими Соленова. Ему хотелось убедить их в том, что он вполне хороший мужик, пусть и прожил за границей множество лет. Что он простой, незаносчивый, неизбалованный, не барин. Ему показалось, что он преуспел с шофером и Аллой Михайловной, но провалился с самым молодым, — Валерием. Тот скептически молчал в своей холодной красной куртке и отказался от пачки «Марлборо», ею матрос пытался добиться пусть слабой, но реакции. Валерий сказал, что он не курит. «Ну и хуй с тобой, юный «кон», — подумал чужеземный матрос и поглядел за окно. Москву он не узнавал. За исключением снега и русской речи в автобусе, все было чужое. Германско-азиатское.
На площади перед «Украиной» маневрировали в снегу человеки и автомобили.
К «Украине» вели циклопической ширины ступени. Высоко в черном небе, над двумя крыльями крепости-гостиницы возвышался шпиль.
Меж циклопическими дверьми отеля, и в первом зале вестибюля, топтались группы недружелюбных, грубого вида мужиков и парней различных национальностей, но одного типа. Та же страсть к обману и, если удастся, насилию открыто присутствовала и на физиономиях черноволосых азиатов и на блондинистых, разбухших от водки водянистых физиях славянского происхождения. Одетые для борьбы со стихиями в грубую одежду, взъерошенные самцы эти походили на голошеих стервятников, поджидающих обессилевших путников в долине смерти. Так пышно определил их сравнением Индиана. Во времена его проживания в Москве стервятники уже существовали, но власть не позволяла им выставлять свои сальные волосы и преступные физиономии в общественных местах такой важности, как гостиница «Украина». Смешки, вскрики и комментарии сопровождали прохождение жильцов отеля сквозь строй «мерзавцев», как без колебаний назвал их себе Индиана. Его также прокомментировали. Он услышал обрывок «…из Кронштадта». Из Кронштадта мог быть исключительно матрос. Матрос был в наличии один, — он.
«Что за люди?» — спросил он следовавшую за ним Аллу Михайловну.
«Всяческий сброд, И таксисты. — Блондинка поморщилась. — Кстати, хочу вас предупредить, чтобы вы не садились к этим… Просите дежурную по этажу, чтобы она вызывала вам такси».
«Неужели так сурово?» Он отдал свой паспорт и визу Валерию.
«Зачем рисковать? — Алла Михайловна улыбнулась, очевидно, чтобы смягчить сообщение. — Сейчас вроде бы такси функционируют нормально. Но в начале года было зарегистрировано полсотни случаев вооруженного ограбления одного и того же типа. Клиент садился у гостиницы в такси, где-то в условном месте такси останавливала автомашина с вооруженными бандитами…»
«Как же вы достукались до жизни такой? В мое время…» Индиана не закончил фразы. Он почувствовал себя едва ли не идеологом буржуазии, рассуждающим о необходимости закона и порядка, я застеснялся. Между тем, живя в Париже на розовом холодном чердаке, он зарабатывал литературой на существование, и не более того. У него никогда не было ни автомашины, ни мебели, ни сбережений. И в «Украине» ему проживать не полагалось. Это пахан Соленоввозвысил его до «Украины». (Правда и то, что в Вене он жил в отеле «Сашэр», в Будапеште — в отеле «Хилтон», но в этих случаях роль Соленова исполнялась американской «Витланд Фондэйшан».) «Меньше недели назад я был еще в Амстердаме, в Голландии. Никаких стервятников у отеля. В октябре я жил в отеле «Славян» в социалистическом Белграде. Зеро мерзавцев у отеля. А ведь у них тоже, как и у вас, — брожение умов. Почему не приедет взвод автоматчиков и не разгонит всех этих каналий. А если у вас здесь Дикий Запад, то есть Восток, то не препятствуйте въезду в вашу страну с оружием…»
Алла Михайловна улыбнулась, но не удостоила его ответом. Они стояли у низкого стола, сумка Индианы на полу. Вокруг в низких креслах сидели и чего-то ждали чернявые люди. Кавказцы, — привычно определил он. Славяне живут в отелях только в том случае, если за них платит организация. Славяне бедные.
Между тем Валерий с несколькими бумагами в руках достиг их. «Это вы отдадите дежурной на этаже, а это — ваш пропуск в отель». Валерий протягивал ему картонку и лист бумаги.
«А мой паспорт?»
«Вы сможете получить его завтра».
Его французский паспорт, — право на выход из этого мира (каковой уже ему начал не нравиться) — будет оставаться в ихруках до утра. Лифт, коридоры, и его комната, «номер», как назвала его дежурная по этажу, только подкрепили в нем уверенность, что он, — Индиана, оказавшийся в грубом мире полуразрушенного будущего, или прошлого? — пассажир машины времени.
Переодеваясь, он думал, что проходить ежедневно сквозь строй преступников и чувствовать себя добычей, за которой следят глаза стервятников, будет противно и унизительно. Подобные зловещие типы населяют в фильмах и комиксах БД мрачные полуразрушенные города будущего, откуда вынуждены были отступить закон и порядок. Его комната 971… Индиана распахивал двери и выдвигал ящики… подобна комнате журналистки Жилл в лондонском отеле «Савой» 2025 года. Индиана запомнил БД «Женщина-Западня», потому что Жилл — непонятным образом есть точнейший портрет заблудившейся, исчезнувшей, спрятавшейся где-то в снегах Москвы подруги его. Позвонить ее материсейчас? Матери женщины-западни…В определенном смысле, его подруга оказалась западней для него. Тощая адресная книжка на столе, зад в неудобном кресле, Индиана набрал номер.
Ее матьбыла дома. «Аллё…» — сказала она.
«Здравствуйте, это Индиана. На этот раз я звоню вам уже из Москвы. Ничего нового?»
«Здравствуйте, — сказала ее мать. — Нет, она больше не звонила. А вы где в Москве? Вы правда в Москве? Вас пустили?»
«В гостинице «УКРАИНА». Слушайте, я хотел бы поговорить с вами не по телефону. Мне вам многое нужно сказать. Мы могли бы встретиться как можно скорее? Скажем, сегодня?»
«Сегодня я не могу. Я ведь хоть и ушла на пенсию, подрабатываю в госпитале через день. Сегодня мой день. Хотите с утра в субботу?»
«Хорошо».
«У вас есть мой адрес?»
У него был ее адрес. Положив телефонную трубку, он сидел некоторое время, — локти на столе, ладони на затылке. Ее матьзвучала спокойно. Почему так спокойно? Может быть, она виделась с дочерью? Может быть, дочь даже сейчас находится у нее? Может быть, его, Индиану, водят за нос? Очень и очень маловероятно. Его подруга не способна на вынашивание заговора. Ею движут прямые и непосредственные эмоции. «Вери стюпид оф ю, Индиана!»
Переодевшись в черный костюм, красную рубашку, черный галстук и легкие туфли (он успел выведать у Василия Ивановича, что их не только отвезут, но и привезут обратно), он спустился в холл. У некогда фонтана, а ныне лужи в цементном блоке, Алла Михайловна стояла с тощей (Индиана понял, что это она) Викторией Федоровой в шубе. И каким-то высоким типом в иностранной куртке, но с советским лицом. Их представили. «Виктория Федорова… Мой брат…» «Я — брат…» «Индиана…»
Чтобы сразу же заявить, что она своя? Чтобы сделать ему приятное?.. Виктория, — высока, мелко завитые кудряшки волос, рыжая шуба актрисы, — начала с вопроса! «А где живет сейчас Ваша экс?»
Индиана привычно ответил, что в Италии. Бывшая жена перестала его интересовать давным-давно, у него хватает забот с нынешней подругой. Мадмуазель ХАЙД (лишь иногда бывающая солнечной мадмуазель Джакиль), — тяжела и разрушительна. Он вспомнил свое возвращение из Будапешта в Париж, всего лишь за неделю до ее отбытия в Москву. Он вернулся на день раньше, чем собирался, но не сумел позвонить и предупредить, что вернется раньше. Дав три коротких предупредительных, «его», звонка, Индиана собирался открыть дверь своим ключом, но дверь открылась сама изнутри. Его высокая подруга в узкой юбке, на каблуках, один глаз заплыл черным пятном, скула запеклась кровью, предстала перед ним, покачиваясь. Лицо ее исказилось гримасой изумления. Она ожидала увидеть не его. Мгновенно покрывшись холодный потом, он прошел мимо мадмуазель Хайд в квартиру. Запила! Пока он был в Венгрии на международной конференции, дискутировал с коллегами-писателями, наглотавшись алкоголя, подруга его превратилась в мадмуазель Хайд… Вскрытая, с перекрученным бельем постель, перевернутые на полу пепельницы, забрызганный вином паркет… Через десяток минут в дверь зазвонили. Он резко отворил. Белесый славянин в кожаном пиджаке, и с ним, на две ступени ниже, сюрприз в скосившей щенячьей морде, некто ноль, — певец русского ресторана. «Индиана?»
«Моя подруга в плохом состоянии. Больна… Прошу вас зайти в другой раз», — нашелся Индиана. Фраза, позднее он много думал о происшествии, была сформулирована верно, и предназначалась для мгновенного удаления ненужных свидетелей падения их семьи. Свидетелей, вызванных ею, без сомнения. От этой фразы никому обиды не было, быстрая и незлая, она всех реабилитировала и устраивала. И