Пронзительно завопил звонок, и учащиеся в трех униформах через окна и двери выскочили из классов. Радостно, как во всех школах мира. Этим шпионская школа ничем не отличалась от рядовых, нормальных школ. Джули Свэнсон с пачкой тетрадей вышла на террасу.
— Знаете, что написал Шэлдон? — Джули Свэнсон засмеялась.
Когда она смеялась, она становилась совсем простой деревенской девушкой. В сущности, она ею и была. — Я продиктовала классу: «Мы привели из разведки двух пленных». А этот идиот Шэлдон написал: «Мы привели из-под реки двух пленных…»
— Это он нарочно, чтобы повеселить вас, Джули… Клоун, кажется, в вас влюблен.
— Не до такой степени, чтобы допустить ошибку в решающем диктанте. От этого диктанта зависит его балл за год и как следствие — его дальнейшая судьба. Попадет ли он в школу в Сан-Педро или вернется в армию. Он хочет продолжать занятия…
— А что за школа в Сан-Педро? — полюбопытствовал я.
— Следующая ступень в формировании военного переводчика. Двухгодичная школа, откуда выходят уже с офицерским званием. Вот туда уже меня не возьмут. У них строгий отбор. У нас, в сравнении с Сан-Педро, — бордель. Даже беременные солдатки расхаживают. Вы еще не встретили беременных, господин Лимонов? — Львовский был явно доволен феноменом беременных солдаток. Он улыбался. — А вы что, господин Лимонофф, Париж на Монтерей решили променять?
Рядом с Джули Свэнсон я не сразу нашелся, что ему ответить.
— Кажется, решил… Кто такой major Николас Кук.
— Наш непосредственный босс. Должность его соответствует завучу в советской школе. Вы что, уже познакомились?
— Подвез меня в джипе, испугав предварительно. Я себе с удовольствием карабкаюсь в гору, взмок от пота, но хорошо, вокруг все, как в Крыму или французском Провансе, цикады орут… И вдруг останавливается джип. «Эдвард Лимонов, вы арестованы!» Шутник ваш завуч…
— Ладно, господин Лимонов, можно подумать, что вы испугались. Такой закаленный провокатор, как вы, должен был бы обрадоваться возможности…
— Кого здесь у вас провоцировать? Пыльные акации? Кузнечиков?
— Эди, мы собирались быстро поесть. У меня сегодня перерыв короткий. Я замеща-ю-ю-щая… — Справившись со «щающая», Джули Свэнсон извлекла из карманчика юбки ключи от машины и позвенела ими.
— ОК, — сказал Львовский, — не смею задерживать дружную пару. — И помрачнел. — Может быть, возьмете меня с собой? Вы куда, на fishermen's пристань?
— Возьмем? — спросил я.
— Хорошо, — согласилась Джули Свэнсон. — Он у нас одинокий сейчас совсем, Алик. Солдатку его Джекки выгнали из школы за развратное поведение. — Джули Свэнсон очень хорошо говорила по-русски, за что и являлась одной из всего нескольких американских преподавателей русского языка в школе, но «развратное поведение» вышло у нее как перфокарта из компьютера, туго и с большим количеством «р», чем необходимо.
Пока мы садились в синий автомобильчик Джули, Львовский с удовольствием объяснял, кто такая солдатка Джекки и почему ее отчислили из шпионской школы. Как обычно, Львовский выбрал самую паршивую овцу в стаде. У Джекки была репутация drug-addict и легкодоступной девушки. Как и во всех школах мира, связи студентов с преподавателями не поощрялись.
Голубой автомобильчик выехал к луже Великого Океана, к обширному бараку из старого дерева. Это здесь в 1847 году с помощью канонерки американцы во главе с командором Перри присоединили Калифорнию к Соединенным Штатам. Пока янки возились с бумагами на палубе канонерки, бросившей якорь в заливе, протягивали испанскому генерал-губернатору перо, орудия канонерки были наведены на барак, в котором янки содержали семью испанского генерал-губернатора, его родственников и именитых испанцев Монтерея. В те же годы, приблизительно такими же методами, Россия присоединяла к себе среднеазиатские ханства.
— Канонерка — очень убедительное средство в пользу присоединения, — сказал я Львовскому. — Однако отольются им однажды мексикано-испанские слезы. Народы долго не забывают унижения.
— Вы знаете, почему испанцы выбрали этот вшивый городок для резиденции генерал-губернатора? Потому что холодное течение, пронзающее Монтерейский залив, делает монтерейское лето более выносимым…
Старый хиппи в тельняшке с нахальной обезьянкой на плече (животное также в тельняшке) крутил ручку шарманки у въезда на пристань. Пахло подгоревшей рыбой. И порывами, с ветром, мокрой блевотиной. Чайки орали в небе, назойливой стаей опускаясь на только им видимые цели. Джули Свэнсон впереди, мы с Львовским на несколько шагов за нею затопали по старому настилу. Пристань была мощнейшим комплексным сооружением, десятки рыбных ресторанов и открытый рыбный рынок располагались на ней. Высоко вознесенная афиша с изображением водолазного шлема приглашала опуститься в специальной кабине под воду, поглядеть на мокрые пейзажи и жителей Великого Океана. Сотни людей слонялись по пристани, вытаскивая пальцами из картонных пенальчиков креветки, жареное филе тунца, моллюсков, жуя и попивая пиво из банок. Монтерей — малотуристское место, посему толпа на fishermen's-пристани состояла из местных — служащие, вышедшие на lunch.
— Погано выглядят американцы после европейцев, господин Лимонов? — Львовский заглянул мне в глаза.
— Ожиревшие… как бы… — Я задумался. — Человек, находящийся в глубокой депрессии, не бреется, махнул рукой на свой внешний вид, спит в одежде и в той же одежде ходит по улицам… Спасает их только загар.
— Но, — сказала Джули Свэнсон, — вы несправедливы, вы оба пристрастны. Монтерей — обыкновенный маленький город, но в LA, например, можно наблюдать другую крайность, одержимость внешним видом: Body builders, даже женщины — Body builders.
— Очень может быть, — сказал я. — Однако Лос-Анджелес или Сан-Франциско — города с мощным homosexual-населением и у них там свои местные моды. В основном же население Соединенных Штатов и состоит из жителей таких вот, как Монтерей, и даже меньших, чем он, городков. Здесь еще публика вполне цивилизованная, все же океан — выход во внешний мир, а вот во внутренних, континентальных штатах сто и двести килограммовые monstres по улицам разгуливают… — Закончив с monstres, я обнаружил причину запаха мокрой блевотины, до сих пор налетавшего на нас с порывами ветра. Тип в резиновых сапогах и синем комбинезоне вывалил в океан из большой тачки мерзкие рыбьи внутренности.
— Почему они сваливают рыбьи внутренности в океан?
— Кормят see-lions, «морских львов», — пояснила Джули Свэнсон.
— Посмотри, они там внизу, ждут уже.
Мы приблизились к перилам и заглянули вниз. Далеко между скользкими сваями настила скользили темные тюленьи тела. Усатые головы, всплывая, пикировали на кровавую требуху, хватая ее едва ли не в воздухе.
— Похожи на american men, — сказал я, желая позлить Джули Свзнсон, — такие же жирные и бесполые. Как можно отличить male от female?
Джули Свэнсон не услышала моей колкости, потому что уже подымалась по лестнице в ресторан «Yellow Submarin». (Никаких сюрпризов. Банальное название. Очевидно, ресторан принадлежит экс-хиппи, поклоннику «Битлз».) Однако даже если бы Джули Свэнсон услышала мою колкость, она не должна была бы обидеть ее, ибо она предпочитала мужчин-неамериканцев, я был второй русский мужчина Джули Свэнсон. До этого она около двух лет прожила с коллегой — преподавателем. Здоровенный блондин-алкоголик в конце концов стал бить инструктора 1-й категории, и инструктор ушла от него.
— Сядем на террасе или в аквариуме? У них подают отличные акульи стэйки. Вы уже пробовали мясо хищников-каннибалов, господин Лимонов? Или, выражаясь по-научному, антропофагов?
— На террасе ветер, — сказала Джули Свэнсон. — Алик любит жевать всякую гадость.
— Я хочу акулий стэйк, — заявил я, — из экзотизма. Но я не уверен, что хищников можно называть «антропофагами». По-моему, так называют лишь человеков, практикующих поедание человеков же.
— Я не буду с тобой целоваться, Эди, — пригрозила Джули Свэнсон.
— У вас, Джули, как у дамы, охотничий инстинкт менее развит, нежели у мужчин. Сожрать кусок тела хищника, каковой с удовольствием жрет человека, — в этом есть что-то мистически-специальное. Во всяком случае, жуешь с другим чувством, нежели макрель, или тунца, или salmon. — Львовский опустился за первый же от входа стол. Сели и мы с инструктором 1-й категории.
— Hello, красивые люди! — официантка с лицом маленькой стервы подошла — в руке блокнот. Есть такие блядские женские лица, потасканные, но притягательные. Крашеная blond, крошечная ярко-красная t-shirt прикрывает крупные груди, живот и пупок наружу, крошечная юбчонка прикрывает зад. Голые загорелые ноги кончаются Adidas и белыми носками. Я нравлюсь такому типу женщин. Обычно они трудятся в официантках, парикмахершах, продавщицах liqueur-stores, на почтах, медсестрами… Во что бы я ни был одет, в какой бы части белого света ни высадился, они меня тотчас узнают и высказывают мне симпатию.
— Выбрали? Начнем с тебя, beautiful? — Она ловко отерла меня бедром. Всего лишь одним точным движением.
Если бы я оказался в Монтерее один, без Джули Свэнсон, я бы завел роман с официанткой «Yellow Submarin». Мне нравятся простые блядовитые женщины не меньше, чем я им. Между прочим, они вовсе не легкая добыча. Заслужить их доверие и уважение тяжело. Они ищут в этой жизни «мужчину», а мужчина в их понятии — это и умение дать по морде другому мужчине, когда ситуация этого требует, и определенная авторитарность, потому что наглые и сильные девки и бабы эти всё же знают, что они — слабый пол, и желают, чтобы их твердой рукой удерживали от искушений. Я поднял глаза и посмотрел в ее светлые глаза. Произошел контакт без уклонения.
— Акулий стэйк, please…
— Очень кровавый, я догадываюсь… — Засмеялась коротко и моргнула мне.
Львовский обстоятельно выяснил, включен ли салат в блюдо «акулий стэйк», и, узнав, что включен, почему-то заказал себе вареные моллюски. Ренегат, что с него возьмешь! Разумная Джули Свэнсон попросила salmon-стэйк, хорошо прожаренный, и резко оборвала энтузиазм официантки, взявшейся предложить нам какой-то особый десерт.
— Это все, for the moment!
«For the moment» получилось у злой Джули Свэнсон великолепно, как у Хрущева его знаменитое стучание ботинком о трибуну ООН. Мы взяли литр калифорнийского белого шабли.
Уходя, официантка опять сумела отереть меня бедром.
— Господин Лимонов пользуется успехом у обслуживающего персонала. Вы заметили, коллега Свэнсон?
Джули Свэнсон фыркнула.
— Эта bitch… — начала она.
— Эй-эй! — вмешался я. — Только не впутывайте меня. Если девушке срочно нужен мужик, то скромный путешественник не ответственен.
— Эдвард любит стерв. Его последняя жена — яркая тому иллюстрация, — заявила Джули Свэнсон хмуро.
Я вздохнул. По мере продвижения в глубь лета (в сентябре я намеревался лететь в Нью-Йорк, а оттуда в Париж) Джули Свэнсон сделалась подвержена припадкам ревности. Однажды, напившись виски, она зло сказала мне: «Я знаю, Эдвард, я не в твоем вкусе, ты любишь красивых блядей, как твоя бывшая жена». Джули Свэнсон была несправедлива к себе самой. Красивая, высокая девушка если и выглядела проще, чем могла бы, то только по причине неукрашенности, оттого что отказывалась употреблять make-up. Постоянное чтение трех библий (я обнаружил в ее apartment именно три!), очевидно, ежедневно укрепляло ее в преимуществах простоты и монашески-кротких учительских одежд. К употреблению невинного, по разговорным стандартам ее поколения, словечка «bitch», то есть «сука», Джули Свэнсон прибегала лишь в исключительнейших ситуациях. Ниже «bitch» она никогда не опускалась. Два года Джули Свэнсон спасала алкоголика. В то лето мне порой казалось, что Джули Свэнсон спасает меня. В сущности, она принадлежала к той категории простых женщин, что и официантка с обнаженным пупком, они лишь развили, каждая, различные стороны своих натур, и только. Джули Свэнсон не понимала этого, но я понимал…
Акулий стэйк оказался «рыбнее» обычной рыбы. Клейче, вязче и солонее. Поедая акулий стэйк, я вспомнил прочитанную несколько дней назад в местной газете «Монтерей Таймз» историю об акуле в 15 футов длиной, съевшей двоих членов экипажа (из троих) потерпевшей кораблекрушение небольшой яхты. Акула выбрала молодого матроса и, переварив его, сожрала через десяток часов повара — двадцатилетнюю девушку…
— Представляете, вы плывете, а акула отгрызает вам ногу… — начал я.
— Почему мне? Представьте, что она отгрызает ногу вам, господин Лимонов… — Львовский выковыривал своих моллюсков умело-профессионально. От его блюда, однако, обильно вздымался пар, и нам всем сделалось жарко.
— Мне не за что, — сказал я, вытирая лицо желтой, как submarin, салфеткой, — вам же она отгрызает ногу за предательство Родины.
Джули Свэнсон заулыбалась. Она съела свой саймон аккуратно и быстро и, оставив вилку, подобрала хлебом волокна с тарелки. Оправила нейлоновую кофточку.
— Я должна идти, мальчики. У меня еще два урока сегодня. Я сегодня заме-ща-ю-щая. Я замещаю Эмму Карлинскую. Сколько я должна? — Джули Свэнсон раскрыла кошелек.
— Я плачу, коллега Свенсон, идите себе… — Львовский, перегнувшись, силой защелкнул кошелек Джули Свэнсон.
— Спасибо, Алик. До вечера, Эдвард… — Поколыхивая длинной юбкой, инструктор 1-й категории ушла.
— Не говорите мне, что вы собираетесь прожить с инструктором 1-й категории Джули Свэнсон всю жизнь… — Львовский проглотил последнего моллюска и бросил скорлупу в чашу с моллюсками.
— Почему нет? Хорошая девушка…
— Хорошая… Однако к осени вы сбежите, держу пари. Вам с ней уже скучно… Разве нет? — Львовский почистил салфеткой усики, то есть промокнул их старательно. И погладил себя по животу. Я подумал, что с течением времени в нем все более проявляются восточные черты: лень, сладострастие, что еще?..
— Скучно, — согласился я. — Вы правы. Но я отлично знаю по опыту, что и с другой девушкой мне стало бы скучно. За последние годы я усвоил мудрую истину: все девушки одинаково годятся, чтобы с ними жить. Берите любую, не ошибетесь.
— Правильно… — одобрил Львовский и потянулся. — Если бы вы знали, господин Лимонов, как мне опротивел этот городишко, солнце, идиоты-солдаты, кретины-преподаватели. Тупая работа…
— Я так понимаю, что вы сами нашли себе эту работу. Выслали документы на конкурс…
— Слушайте, — мечтательно-сварливая до сих пор интонация превратилась в хмуро-серьезную, — мне нечего было жрать. Я возвратился в Штаты из Италии, где потерял работу на радио «Ватикан»… Что мне оставалось делать? Вы быстро забыли времена, когда вы сами были безработным…
— Я не опускался до продажи Родины. Я предпочитал грузить мебель…
— Достойная похвалы принципиальность! У вас хорошее здоровье, господин Лимонов. Вы счастливчик! А я вот не могу грузить мебель… У меня слабый живот. Насчет продался Родины — одно замечание: вы забыли свою службу в газете «Русское Дело»…
— Мы с вами работали в «Русском Деле» корректорами, мой дорогой друг. И меня выгнали, если вы помните, тотчас после положительной реакции советских газет на мои критикующие Америку статьи…
— Ладно, господин Лимонов, вы что, всерьез верите, что у журналиста или писателя может быть Родина? Кончайте вашу демагогию, лучше поговорим, как старые друзья.
— Давайте… как старые друзья. Только перестаньте называть меня господином, как в дореволюционной пьесе, а? Родина или нет, назовем ее потише: страной, где мы родились. Лишь для себя, не для нее, этой страны, или абстрактного общественного мнения, лишь для себя, я считаю унизительным и поганым занятием добывать себе хлеб насущный, диктуя местным солдатам: «Мы привели из разведки двух пленных…»
— В наших диктантах, насколько я знаю, никогда не упоминается конкретно, советские или русские это пленные. Пленный — и точка. Однако я лично не собираюсь защищаться. — Львовский взял солонку и стал почему-то высыпать соль себе на ладонь. — Вы правы. Я согласен с вами: обучать американских солдат русскому языку — грязное дело. Bo-время Великой Отечественной войны переводчиков вешали на площадях вместе с полицаями. Но себя, извините меня, я выделяю из двух сотен беспринципных мужчин и женщин по нескольким причинам. Во-первых, я написал о нашем гадюшнике книгу, где я их разоблачаю. Во-вторых, я стою над схваткой двух пауков — СССР и Соединенных Штатов. Ни один из пауков мне не близок. Я даже хотел бы, чтобы они друг друга высосали. Легче бы на планете дышалось… А почему вы такой старомодно-принципиальный стали, господин, пардон, мсье Лимонов? Куда девался ваш буйный анархизм… Помните наш лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!» Вот это был лозунг… А вы…
Выражение лица Львовского вдруг сменилось на почтительное. Он встал.
— Hello, полковник! — Львовский пожал руку появившемуся из-за моей спины грузному загорелому старику в белых брюках и синей рубашке polo.
— How are you, Алекс? — старик потряс руку Львовского.
— Познакомьтесь, полковник, это мой друг, писатель из Парижа.
— Полковник Брэкфорд. Париж, Франция или Париж, Нью-Джерси? — Старик сдавил мою ладонь с такой яростью, что я захотел спросить его, что он этим себе или мне хочет доказать.
— Франция, — сказал я.
— Полковник Брэкфорд — наш самый верховный шеф, начальник школы. Полковник командовал парашютистами в Корее. — Все это Львовский сообщил стоя. — Садитесь с нами, полковник. Мы, правда, уже покончили с lunch.
— У меня встреча, boys. Встреча с леди. Но я присяду. Леди еще нет.
Он опустился на стул. Появилась, еще сильнее выпятив загорелый живот, возможно довольная тем, что Джули Свэнсон покинула сцену, официантка.
— Heineken, полковник?
— Heineken, Сюзи…
— Белого вина, полковник? — Львовский поднял литровый графин с вином со стола и покачал им.
— От вина у меня изжога!.. Are you French? — Старик поглядел на меня и поскреб загорелый локоть загорелой ручищей.
— No, бывший советский, как Алекс…
— Ага, понятно… — лицо полковника озарилось, — значит, тоже шпион, как Алекс…
— Полковник считает меня советским шпионом. — Львовский довольно улыбался.
— А кто ты, Алекс? Здоровый экс-советский мужчина тридцати пяти лет, работающий преподавателем в американской военной школе, не может не быть шпионом. Ты шпион — Алекс. Но это нормально. Я думаю, у Алекса чин капитана… А у тебя, Париж, Франция?
Я решил, что следует рассмеяться. И рассмеялся.
— Майор.
— Полковник не шутит, — сказал Львовский. — У него, однако, есть своя теория по этому поводу. Он считает, что военные давно бы договорились между собой, если бы не «ебаные политиканы»… Позвольте, полковник, я посвящу нашего друга в основы?
Сюзи принесла пиво. Стала выливать его, наклонив бокал, из бутылки в бокал. Полковник вырвал у нее бутылку.
— Будь ты проще, Сюзи! Что за церемонии… Валяй, Алекс, объясняй…
— Полковник считает, что военным Соединенных Штатов и России следует договориться и эксплуатировать планету разумно. Прагматически. В любом случае две суперстраны доминируют над современным миром. Но гражданские власти, считает полковник, всегда оперируют полумерами, и именно в этом состоит слабость белой цивилизации. Вместо того чтобы довести колонизацию планеты до логического конца — подавить все другие типы цивилизаций, «ебаные политиканы» везде оставили корни местных традиций. И эти невыкорчеванные до конца корни, считает полковник, погубят в конце концов белую цивилизацию. В качестве самого опасного примера он приводит Иран. Единственное спасение — союз между сильными белыми людьми в униформах.
— Союз между general Джонсон и general Соколоф, — сказал полковник, оторвавшись от бутылки «Heineken». — Только так. И железной рукой — всех хуесосов к земле. У двух наших народов больше общего, нежели разногласий.
— А что с европейцами? — поинтересовался я.
— Не доверять проституткам. Две последние войны — их вина. Поставить Европу под управление объединенного советско-американского военного командования. Как оккупированные территории. Никаких национальных правительств. Постепенное интегрирование…
— А Африка?
— Будут существовать, как в девятнадцатом веке. Отозвать всю экономическую помощь, всю медицинскую помощь и снизить рождаемость. Тоже самое проделать с Азией и Латинской Америкой. Ирану — ультиматум. Сорок восемь часов на размышление… То же самое с Ливаном…
В дальней части ресторана открыли окно, и стал слышен шум океана, крики чаек, рокот отходящего или подходящего к Fishersmen's-пристани бота. Полковник встал.
— Леди прибыла. То есть моя супруга. До следующей встречи, шпионы… Передайте мои предложения по инстанции кому надо. — Чуть прихрамывая, большой полковник ушел от нас по направлению к открытому окну. Сюзи усаживала там высокую седую женщину.
— А, каково, господин Лимонов… Видите, какие оригиналы встречаются в рядах United States Army… Он не шутит. Все это серьезно. За исключением того, разумеется, что он не верит в мое или ваше шпионство. Пусть он всего лишь старый полковник, дослуживающий военную карьеру в мягком климате на административной должности начальника школы переводчиков, однако сама тенденция существует в американской армии. — Львовский поправил очки и вдруг вздохнул: — Ох, что бы ни было, лишь бы не было всегда, как сейчас! Лишь бы что-нибудь изменилось…
Я был с ним согласен.
— Да. Хорошо бы все разлетелось к такой-то матери. Как вы думаете, многие еще желают, как мы с вами, чтобы мир подвергся брожению?
— Не знаю, — сказал Львовский задумчиво. — Наверное, многие. Но что мне до них? Меня мои личные проблемы дергают. Я вот money собираю, чтобы свалить отсюда. Хочу уехать в Нью-Йорк, найти издателя для книги. А вы-то что, между прочим, дергаетесь? У вас все ОК, вы скоро не будете желать, чтобы мир изменился, будете желать, чтобы он застыл. Вы уже писатель, автор известной книги, выпустите еще пару книг и поймете, что мир уже ваш…
— Хэй, — сказал я, — что это вы меня таким несложным представляете. Писателем хорошо, конечно, жить, но я бы себе и другую судьбу хотел. Мне бы, может, интереснее ощущение разведки испытать, двух моих пленных привести…
— Романтизм в вас еще играет. Хотите, поменяемся судьбами?
— Поменяем лучше местоположение, пойдемте отсюда, а? Видите, солнце уже из одних окон в другие переместилось, а мы все сидим…
Мы покинули ресторан «Желтая Подлодка».
— А я, между прочим, книгу написал, сильнее вашей, — сказал мне Львовский, когда мы прощались у барака, замешанного в историю отказа испанцев от Калифорнии. Львовский взглянул на меня иронически и заносчиво.
— Дай вам Бог, — сказал я.
В нас дунуло жарким ветром, песком, и мы разошлись. Бывшие друзья. Он стал взбираться в гору к шпионской школе, я отправился к дороге, ведущей в соседний городок, где я жил в квартире инструктора 1-й категории Джули Свэнсон. Я быстро шагал вдоль Монтерейского залива и думал о планете, о полковнике, о бывшем друге Львовском.
Проанализировав вышеупомянутые элементы во взаимодействии, вставляя ключ в замок Джули Свэнсон, я пришел к выводу, что, как обычно, на земле творится черт знает что… Хотя вроде бы все тихо…
Вскоре я сбежал от Джули Свэнсон. Вернулся в Париж, Франция. И состоялись годы. То есть они прошли. Пройдя, они сделали ясными несколько судеб, поставили, где надо, точку или многоточие.
Инструктор 1-й категории вышла замуж за коллегу-преподавателя. Американца. Несчастливо попала в железные руки маленького человека, и тот, от нечего делать, подавил ее.
Львовский — информацию о нем совершенно неожиданно принесла мне толстая бельгийская анархистка — живет в Нью-Йорке, в квартире, данной ему «городом».
Книга Львовского, увы, не выбилась на большой рынок, изданная лишь по-русски за авторский счет, она принесла ему две сотни врагов на берегах Монтерейского залива. Живя в квартире, данной «городом», Львовский, как всегда непоследовательный, сотрудничает под псевдонимом в газете «Голос Родины» (имеется в виду советская Родина).
Полковник Брэкфорд умер, вынимая тунца из океана. Инфаркт поразил его на рыбной ловле, на палубе катера. Начальником школы стал майор Кук. Несмотря на сближение между Соединенными Штатами и СССР, количество преподавателей русского увеличилось в школе до 300 человек. Для поддержания здоровья такого большого государства, как Соединенные Штаты, ему нужен большой враг. Идеям полковника Брэкфорда еще не пришло время.
— Знаете, что написал Шэлдон? — Джули Свэнсон засмеялась.
Когда она смеялась, она становилась совсем простой деревенской девушкой. В сущности, она ею и была. — Я продиктовала классу: «Мы привели из разведки двух пленных». А этот идиот Шэлдон написал: «Мы привели из-под реки двух пленных…»
— Это он нарочно, чтобы повеселить вас, Джули… Клоун, кажется, в вас влюблен.
— Не до такой степени, чтобы допустить ошибку в решающем диктанте. От этого диктанта зависит его балл за год и как следствие — его дальнейшая судьба. Попадет ли он в школу в Сан-Педро или вернется в армию. Он хочет продолжать занятия…
— А что за школа в Сан-Педро? — полюбопытствовал я.
— Следующая ступень в формировании военного переводчика. Двухгодичная школа, откуда выходят уже с офицерским званием. Вот туда уже меня не возьмут. У них строгий отбор. У нас, в сравнении с Сан-Педро, — бордель. Даже беременные солдатки расхаживают. Вы еще не встретили беременных, господин Лимонов? — Львовский был явно доволен феноменом беременных солдаток. Он улыбался. — А вы что, господин Лимонофф, Париж на Монтерей решили променять?
Рядом с Джули Свэнсон я не сразу нашелся, что ему ответить.
— Кажется, решил… Кто такой major Николас Кук.
— Наш непосредственный босс. Должность его соответствует завучу в советской школе. Вы что, уже познакомились?
— Подвез меня в джипе, испугав предварительно. Я себе с удовольствием карабкаюсь в гору, взмок от пота, но хорошо, вокруг все, как в Крыму или французском Провансе, цикады орут… И вдруг останавливается джип. «Эдвард Лимонов, вы арестованы!» Шутник ваш завуч…
— Ладно, господин Лимонов, можно подумать, что вы испугались. Такой закаленный провокатор, как вы, должен был бы обрадоваться возможности…
— Кого здесь у вас провоцировать? Пыльные акации? Кузнечиков?
— Эди, мы собирались быстро поесть. У меня сегодня перерыв короткий. Я замеща-ю-ю-щая… — Справившись со «щающая», Джули Свэнсон извлекла из карманчика юбки ключи от машины и позвенела ими.
— ОК, — сказал Львовский, — не смею задерживать дружную пару. — И помрачнел. — Может быть, возьмете меня с собой? Вы куда, на fishermen's пристань?
— Возьмем? — спросил я.
— Хорошо, — согласилась Джули Свэнсон. — Он у нас одинокий сейчас совсем, Алик. Солдатку его Джекки выгнали из школы за развратное поведение. — Джули Свэнсон очень хорошо говорила по-русски, за что и являлась одной из всего нескольких американских преподавателей русского языка в школе, но «развратное поведение» вышло у нее как перфокарта из компьютера, туго и с большим количеством «р», чем необходимо.
Пока мы садились в синий автомобильчик Джули, Львовский с удовольствием объяснял, кто такая солдатка Джекки и почему ее отчислили из шпионской школы. Как обычно, Львовский выбрал самую паршивую овцу в стаде. У Джекки была репутация drug-addict и легкодоступной девушки. Как и во всех школах мира, связи студентов с преподавателями не поощрялись.
Голубой автомобильчик выехал к луже Великого Океана, к обширному бараку из старого дерева. Это здесь в 1847 году с помощью канонерки американцы во главе с командором Перри присоединили Калифорнию к Соединенным Штатам. Пока янки возились с бумагами на палубе канонерки, бросившей якорь в заливе, протягивали испанскому генерал-губернатору перо, орудия канонерки были наведены на барак, в котором янки содержали семью испанского генерал-губернатора, его родственников и именитых испанцев Монтерея. В те же годы, приблизительно такими же методами, Россия присоединяла к себе среднеазиатские ханства.
— Канонерка — очень убедительное средство в пользу присоединения, — сказал я Львовскому. — Однако отольются им однажды мексикано-испанские слезы. Народы долго не забывают унижения.
— Вы знаете, почему испанцы выбрали этот вшивый городок для резиденции генерал-губернатора? Потому что холодное течение, пронзающее Монтерейский залив, делает монтерейское лето более выносимым…
Старый хиппи в тельняшке с нахальной обезьянкой на плече (животное также в тельняшке) крутил ручку шарманки у въезда на пристань. Пахло подгоревшей рыбой. И порывами, с ветром, мокрой блевотиной. Чайки орали в небе, назойливой стаей опускаясь на только им видимые цели. Джули Свэнсон впереди, мы с Львовским на несколько шагов за нею затопали по старому настилу. Пристань была мощнейшим комплексным сооружением, десятки рыбных ресторанов и открытый рыбный рынок располагались на ней. Высоко вознесенная афиша с изображением водолазного шлема приглашала опуститься в специальной кабине под воду, поглядеть на мокрые пейзажи и жителей Великого Океана. Сотни людей слонялись по пристани, вытаскивая пальцами из картонных пенальчиков креветки, жареное филе тунца, моллюсков, жуя и попивая пиво из банок. Монтерей — малотуристское место, посему толпа на fishermen's-пристани состояла из местных — служащие, вышедшие на lunch.
— Погано выглядят американцы после европейцев, господин Лимонов? — Львовский заглянул мне в глаза.
— Ожиревшие… как бы… — Я задумался. — Человек, находящийся в глубокой депрессии, не бреется, махнул рукой на свой внешний вид, спит в одежде и в той же одежде ходит по улицам… Спасает их только загар.
— Но, — сказала Джули Свэнсон, — вы несправедливы, вы оба пристрастны. Монтерей — обыкновенный маленький город, но в LA, например, можно наблюдать другую крайность, одержимость внешним видом: Body builders, даже женщины — Body builders.
— Очень может быть, — сказал я. — Однако Лос-Анджелес или Сан-Франциско — города с мощным homosexual-населением и у них там свои местные моды. В основном же население Соединенных Штатов и состоит из жителей таких вот, как Монтерей, и даже меньших, чем он, городков. Здесь еще публика вполне цивилизованная, все же океан — выход во внешний мир, а вот во внутренних, континентальных штатах сто и двести килограммовые monstres по улицам разгуливают… — Закончив с monstres, я обнаружил причину запаха мокрой блевотины, до сих пор налетавшего на нас с порывами ветра. Тип в резиновых сапогах и синем комбинезоне вывалил в океан из большой тачки мерзкие рыбьи внутренности.
— Почему они сваливают рыбьи внутренности в океан?
— Кормят see-lions, «морских львов», — пояснила Джули Свэнсон.
— Посмотри, они там внизу, ждут уже.
Мы приблизились к перилам и заглянули вниз. Далеко между скользкими сваями настила скользили темные тюленьи тела. Усатые головы, всплывая, пикировали на кровавую требуху, хватая ее едва ли не в воздухе.
— Похожи на american men, — сказал я, желая позлить Джули Свзнсон, — такие же жирные и бесполые. Как можно отличить male от female?
Джули Свэнсон не услышала моей колкости, потому что уже подымалась по лестнице в ресторан «Yellow Submarin». (Никаких сюрпризов. Банальное название. Очевидно, ресторан принадлежит экс-хиппи, поклоннику «Битлз».) Однако даже если бы Джули Свэнсон услышала мою колкость, она не должна была бы обидеть ее, ибо она предпочитала мужчин-неамериканцев, я был второй русский мужчина Джули Свэнсон. До этого она около двух лет прожила с коллегой — преподавателем. Здоровенный блондин-алкоголик в конце концов стал бить инструктора 1-й категории, и инструктор ушла от него.
— Сядем на террасе или в аквариуме? У них подают отличные акульи стэйки. Вы уже пробовали мясо хищников-каннибалов, господин Лимонов? Или, выражаясь по-научному, антропофагов?
— На террасе ветер, — сказала Джули Свэнсон. — Алик любит жевать всякую гадость.
— Я хочу акулий стэйк, — заявил я, — из экзотизма. Но я не уверен, что хищников можно называть «антропофагами». По-моему, так называют лишь человеков, практикующих поедание человеков же.
— Я не буду с тобой целоваться, Эди, — пригрозила Джули Свэнсон.
— У вас, Джули, как у дамы, охотничий инстинкт менее развит, нежели у мужчин. Сожрать кусок тела хищника, каковой с удовольствием жрет человека, — в этом есть что-то мистически-специальное. Во всяком случае, жуешь с другим чувством, нежели макрель, или тунца, или salmon. — Львовский опустился за первый же от входа стол. Сели и мы с инструктором 1-й категории.
— Hello, красивые люди! — официантка с лицом маленькой стервы подошла — в руке блокнот. Есть такие блядские женские лица, потасканные, но притягательные. Крашеная blond, крошечная ярко-красная t-shirt прикрывает крупные груди, живот и пупок наружу, крошечная юбчонка прикрывает зад. Голые загорелые ноги кончаются Adidas и белыми носками. Я нравлюсь такому типу женщин. Обычно они трудятся в официантках, парикмахершах, продавщицах liqueur-stores, на почтах, медсестрами… Во что бы я ни был одет, в какой бы части белого света ни высадился, они меня тотчас узнают и высказывают мне симпатию.
— Выбрали? Начнем с тебя, beautiful? — Она ловко отерла меня бедром. Всего лишь одним точным движением.
Если бы я оказался в Монтерее один, без Джули Свэнсон, я бы завел роман с официанткой «Yellow Submarin». Мне нравятся простые блядовитые женщины не меньше, чем я им. Между прочим, они вовсе не легкая добыча. Заслужить их доверие и уважение тяжело. Они ищут в этой жизни «мужчину», а мужчина в их понятии — это и умение дать по морде другому мужчине, когда ситуация этого требует, и определенная авторитарность, потому что наглые и сильные девки и бабы эти всё же знают, что они — слабый пол, и желают, чтобы их твердой рукой удерживали от искушений. Я поднял глаза и посмотрел в ее светлые глаза. Произошел контакт без уклонения.
— Акулий стэйк, please…
— Очень кровавый, я догадываюсь… — Засмеялась коротко и моргнула мне.
Львовский обстоятельно выяснил, включен ли салат в блюдо «акулий стэйк», и, узнав, что включен, почему-то заказал себе вареные моллюски. Ренегат, что с него возьмешь! Разумная Джули Свэнсон попросила salmon-стэйк, хорошо прожаренный, и резко оборвала энтузиазм официантки, взявшейся предложить нам какой-то особый десерт.
— Это все, for the moment!
«For the moment» получилось у злой Джули Свэнсон великолепно, как у Хрущева его знаменитое стучание ботинком о трибуну ООН. Мы взяли литр калифорнийского белого шабли.
Уходя, официантка опять сумела отереть меня бедром.
— Господин Лимонов пользуется успехом у обслуживающего персонала. Вы заметили, коллега Свэнсон?
Джули Свэнсон фыркнула.
— Эта bitch… — начала она.
— Эй-эй! — вмешался я. — Только не впутывайте меня. Если девушке срочно нужен мужик, то скромный путешественник не ответственен.
— Эдвард любит стерв. Его последняя жена — яркая тому иллюстрация, — заявила Джули Свэнсон хмуро.
Я вздохнул. По мере продвижения в глубь лета (в сентябре я намеревался лететь в Нью-Йорк, а оттуда в Париж) Джули Свэнсон сделалась подвержена припадкам ревности. Однажды, напившись виски, она зло сказала мне: «Я знаю, Эдвард, я не в твоем вкусе, ты любишь красивых блядей, как твоя бывшая жена». Джули Свэнсон была несправедлива к себе самой. Красивая, высокая девушка если и выглядела проще, чем могла бы, то только по причине неукрашенности, оттого что отказывалась употреблять make-up. Постоянное чтение трех библий (я обнаружил в ее apartment именно три!), очевидно, ежедневно укрепляло ее в преимуществах простоты и монашески-кротких учительских одежд. К употреблению невинного, по разговорным стандартам ее поколения, словечка «bitch», то есть «сука», Джули Свэнсон прибегала лишь в исключительнейших ситуациях. Ниже «bitch» она никогда не опускалась. Два года Джули Свэнсон спасала алкоголика. В то лето мне порой казалось, что Джули Свэнсон спасает меня. В сущности, она принадлежала к той категории простых женщин, что и официантка с обнаженным пупком, они лишь развили, каждая, различные стороны своих натур, и только. Джули Свэнсон не понимала этого, но я понимал…
Акулий стэйк оказался «рыбнее» обычной рыбы. Клейче, вязче и солонее. Поедая акулий стэйк, я вспомнил прочитанную несколько дней назад в местной газете «Монтерей Таймз» историю об акуле в 15 футов длиной, съевшей двоих членов экипажа (из троих) потерпевшей кораблекрушение небольшой яхты. Акула выбрала молодого матроса и, переварив его, сожрала через десяток часов повара — двадцатилетнюю девушку…
— Представляете, вы плывете, а акула отгрызает вам ногу… — начал я.
— Почему мне? Представьте, что она отгрызает ногу вам, господин Лимонов… — Львовский выковыривал своих моллюсков умело-профессионально. От его блюда, однако, обильно вздымался пар, и нам всем сделалось жарко.
— Мне не за что, — сказал я, вытирая лицо желтой, как submarin, салфеткой, — вам же она отгрызает ногу за предательство Родины.
Джули Свэнсон заулыбалась. Она съела свой саймон аккуратно и быстро и, оставив вилку, подобрала хлебом волокна с тарелки. Оправила нейлоновую кофточку.
— Я должна идти, мальчики. У меня еще два урока сегодня. Я сегодня заме-ща-ю-щая. Я замещаю Эмму Карлинскую. Сколько я должна? — Джули Свэнсон раскрыла кошелек.
— Я плачу, коллега Свенсон, идите себе… — Львовский, перегнувшись, силой защелкнул кошелек Джули Свэнсон.
— Спасибо, Алик. До вечера, Эдвард… — Поколыхивая длинной юбкой, инструктор 1-й категории ушла.
— Не говорите мне, что вы собираетесь прожить с инструктором 1-й категории Джули Свэнсон всю жизнь… — Львовский проглотил последнего моллюска и бросил скорлупу в чашу с моллюсками.
— Почему нет? Хорошая девушка…
— Хорошая… Однако к осени вы сбежите, держу пари. Вам с ней уже скучно… Разве нет? — Львовский почистил салфеткой усики, то есть промокнул их старательно. И погладил себя по животу. Я подумал, что с течением времени в нем все более проявляются восточные черты: лень, сладострастие, что еще?..
— Скучно, — согласился я. — Вы правы. Но я отлично знаю по опыту, что и с другой девушкой мне стало бы скучно. За последние годы я усвоил мудрую истину: все девушки одинаково годятся, чтобы с ними жить. Берите любую, не ошибетесь.
— Правильно… — одобрил Львовский и потянулся. — Если бы вы знали, господин Лимонов, как мне опротивел этот городишко, солнце, идиоты-солдаты, кретины-преподаватели. Тупая работа…
— Я так понимаю, что вы сами нашли себе эту работу. Выслали документы на конкурс…
— Слушайте, — мечтательно-сварливая до сих пор интонация превратилась в хмуро-серьезную, — мне нечего было жрать. Я возвратился в Штаты из Италии, где потерял работу на радио «Ватикан»… Что мне оставалось делать? Вы быстро забыли времена, когда вы сами были безработным…
— Я не опускался до продажи Родины. Я предпочитал грузить мебель…
— Достойная похвалы принципиальность! У вас хорошее здоровье, господин Лимонов. Вы счастливчик! А я вот не могу грузить мебель… У меня слабый живот. Насчет продался Родины — одно замечание: вы забыли свою службу в газете «Русское Дело»…
— Мы с вами работали в «Русском Деле» корректорами, мой дорогой друг. И меня выгнали, если вы помните, тотчас после положительной реакции советских газет на мои критикующие Америку статьи…
— Ладно, господин Лимонов, вы что, всерьез верите, что у журналиста или писателя может быть Родина? Кончайте вашу демагогию, лучше поговорим, как старые друзья.
— Давайте… как старые друзья. Только перестаньте называть меня господином, как в дореволюционной пьесе, а? Родина или нет, назовем ее потише: страной, где мы родились. Лишь для себя, не для нее, этой страны, или абстрактного общественного мнения, лишь для себя, я считаю унизительным и поганым занятием добывать себе хлеб насущный, диктуя местным солдатам: «Мы привели из разведки двух пленных…»
— В наших диктантах, насколько я знаю, никогда не упоминается конкретно, советские или русские это пленные. Пленный — и точка. Однако я лично не собираюсь защищаться. — Львовский взял солонку и стал почему-то высыпать соль себе на ладонь. — Вы правы. Я согласен с вами: обучать американских солдат русскому языку — грязное дело. Bo-время Великой Отечественной войны переводчиков вешали на площадях вместе с полицаями. Но себя, извините меня, я выделяю из двух сотен беспринципных мужчин и женщин по нескольким причинам. Во-первых, я написал о нашем гадюшнике книгу, где я их разоблачаю. Во-вторых, я стою над схваткой двух пауков — СССР и Соединенных Штатов. Ни один из пауков мне не близок. Я даже хотел бы, чтобы они друг друга высосали. Легче бы на планете дышалось… А почему вы такой старомодно-принципиальный стали, господин, пардон, мсье Лимонов? Куда девался ваш буйный анархизм… Помните наш лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!» Вот это был лозунг… А вы…
Выражение лица Львовского вдруг сменилось на почтительное. Он встал.
— Hello, полковник! — Львовский пожал руку появившемуся из-за моей спины грузному загорелому старику в белых брюках и синей рубашке polo.
— How are you, Алекс? — старик потряс руку Львовского.
— Познакомьтесь, полковник, это мой друг, писатель из Парижа.
— Полковник Брэкфорд. Париж, Франция или Париж, Нью-Джерси? — Старик сдавил мою ладонь с такой яростью, что я захотел спросить его, что он этим себе или мне хочет доказать.
— Франция, — сказал я.
— Полковник Брэкфорд — наш самый верховный шеф, начальник школы. Полковник командовал парашютистами в Корее. — Все это Львовский сообщил стоя. — Садитесь с нами, полковник. Мы, правда, уже покончили с lunch.
— У меня встреча, boys. Встреча с леди. Но я присяду. Леди еще нет.
Он опустился на стул. Появилась, еще сильнее выпятив загорелый живот, возможно довольная тем, что Джули Свэнсон покинула сцену, официантка.
— Heineken, полковник?
— Heineken, Сюзи…
— Белого вина, полковник? — Львовский поднял литровый графин с вином со стола и покачал им.
— От вина у меня изжога!.. Are you French? — Старик поглядел на меня и поскреб загорелый локоть загорелой ручищей.
— No, бывший советский, как Алекс…
— Ага, понятно… — лицо полковника озарилось, — значит, тоже шпион, как Алекс…
— Полковник считает меня советским шпионом. — Львовский довольно улыбался.
— А кто ты, Алекс? Здоровый экс-советский мужчина тридцати пяти лет, работающий преподавателем в американской военной школе, не может не быть шпионом. Ты шпион — Алекс. Но это нормально. Я думаю, у Алекса чин капитана… А у тебя, Париж, Франция?
Я решил, что следует рассмеяться. И рассмеялся.
— Майор.
— Полковник не шутит, — сказал Львовский. — У него, однако, есть своя теория по этому поводу. Он считает, что военные давно бы договорились между собой, если бы не «ебаные политиканы»… Позвольте, полковник, я посвящу нашего друга в основы?
Сюзи принесла пиво. Стала выливать его, наклонив бокал, из бутылки в бокал. Полковник вырвал у нее бутылку.
— Будь ты проще, Сюзи! Что за церемонии… Валяй, Алекс, объясняй…
— Полковник считает, что военным Соединенных Штатов и России следует договориться и эксплуатировать планету разумно. Прагматически. В любом случае две суперстраны доминируют над современным миром. Но гражданские власти, считает полковник, всегда оперируют полумерами, и именно в этом состоит слабость белой цивилизации. Вместо того чтобы довести колонизацию планеты до логического конца — подавить все другие типы цивилизаций, «ебаные политиканы» везде оставили корни местных традиций. И эти невыкорчеванные до конца корни, считает полковник, погубят в конце концов белую цивилизацию. В качестве самого опасного примера он приводит Иран. Единственное спасение — союз между сильными белыми людьми в униформах.
— Союз между general Джонсон и general Соколоф, — сказал полковник, оторвавшись от бутылки «Heineken». — Только так. И железной рукой — всех хуесосов к земле. У двух наших народов больше общего, нежели разногласий.
— А что с европейцами? — поинтересовался я.
— Не доверять проституткам. Две последние войны — их вина. Поставить Европу под управление объединенного советско-американского военного командования. Как оккупированные территории. Никаких национальных правительств. Постепенное интегрирование…
— А Африка?
— Будут существовать, как в девятнадцатом веке. Отозвать всю экономическую помощь, всю медицинскую помощь и снизить рождаемость. Тоже самое проделать с Азией и Латинской Америкой. Ирану — ультиматум. Сорок восемь часов на размышление… То же самое с Ливаном…
В дальней части ресторана открыли окно, и стал слышен шум океана, крики чаек, рокот отходящего или подходящего к Fishersmen's-пристани бота. Полковник встал.
— Леди прибыла. То есть моя супруга. До следующей встречи, шпионы… Передайте мои предложения по инстанции кому надо. — Чуть прихрамывая, большой полковник ушел от нас по направлению к открытому окну. Сюзи усаживала там высокую седую женщину.
— А, каково, господин Лимонов… Видите, какие оригиналы встречаются в рядах United States Army… Он не шутит. Все это серьезно. За исключением того, разумеется, что он не верит в мое или ваше шпионство. Пусть он всего лишь старый полковник, дослуживающий военную карьеру в мягком климате на административной должности начальника школы переводчиков, однако сама тенденция существует в американской армии. — Львовский поправил очки и вдруг вздохнул: — Ох, что бы ни было, лишь бы не было всегда, как сейчас! Лишь бы что-нибудь изменилось…
Я был с ним согласен.
— Да. Хорошо бы все разлетелось к такой-то матери. Как вы думаете, многие еще желают, как мы с вами, чтобы мир подвергся брожению?
— Не знаю, — сказал Львовский задумчиво. — Наверное, многие. Но что мне до них? Меня мои личные проблемы дергают. Я вот money собираю, чтобы свалить отсюда. Хочу уехать в Нью-Йорк, найти издателя для книги. А вы-то что, между прочим, дергаетесь? У вас все ОК, вы скоро не будете желать, чтобы мир изменился, будете желать, чтобы он застыл. Вы уже писатель, автор известной книги, выпустите еще пару книг и поймете, что мир уже ваш…
— Хэй, — сказал я, — что это вы меня таким несложным представляете. Писателем хорошо, конечно, жить, но я бы себе и другую судьбу хотел. Мне бы, может, интереснее ощущение разведки испытать, двух моих пленных привести…
— Романтизм в вас еще играет. Хотите, поменяемся судьбами?
— Поменяем лучше местоположение, пойдемте отсюда, а? Видите, солнце уже из одних окон в другие переместилось, а мы все сидим…
Мы покинули ресторан «Желтая Подлодка».
— А я, между прочим, книгу написал, сильнее вашей, — сказал мне Львовский, когда мы прощались у барака, замешанного в историю отказа испанцев от Калифорнии. Львовский взглянул на меня иронически и заносчиво.
— Дай вам Бог, — сказал я.
В нас дунуло жарким ветром, песком, и мы разошлись. Бывшие друзья. Он стал взбираться в гору к шпионской школе, я отправился к дороге, ведущей в соседний городок, где я жил в квартире инструктора 1-й категории Джули Свэнсон. Я быстро шагал вдоль Монтерейского залива и думал о планете, о полковнике, о бывшем друге Львовском.
Проанализировав вышеупомянутые элементы во взаимодействии, вставляя ключ в замок Джули Свэнсон, я пришел к выводу, что, как обычно, на земле творится черт знает что… Хотя вроде бы все тихо…
Вскоре я сбежал от Джули Свэнсон. Вернулся в Париж, Франция. И состоялись годы. То есть они прошли. Пройдя, они сделали ясными несколько судеб, поставили, где надо, точку или многоточие.
Инструктор 1-й категории вышла замуж за коллегу-преподавателя. Американца. Несчастливо попала в железные руки маленького человека, и тот, от нечего делать, подавил ее.
Львовский — информацию о нем совершенно неожиданно принесла мне толстая бельгийская анархистка — живет в Нью-Йорке, в квартире, данной ему «городом».
Книга Львовского, увы, не выбилась на большой рынок, изданная лишь по-русски за авторский счет, она принесла ему две сотни врагов на берегах Монтерейского залива. Живя в квартире, данной «городом», Львовский, как всегда непоследовательный, сотрудничает под псевдонимом в газете «Голос Родины» (имеется в виду советская Родина).
Полковник Брэкфорд умер, вынимая тунца из океана. Инфаркт поразил его на рыбной ловле, на палубе катера. Начальником школы стал майор Кук. Несмотря на сближение между Соединенными Штатами и СССР, количество преподавателей русского увеличилось в школе до 300 человек. Для поддержания здоровья такого большого государства, как Соединенные Штаты, ему нужен большой враг. Идеям полковника Брэкфорда еще не пришло время.