Страница:
Генри подумал, что он забывает, дурак, что девчонка только девчонка, и что бы она на себя ни надела, сколько бы металлических шипов ни торчало с ее браслетов на руках и шее, еще совсем недавно, может быть, год или два назад, девчонка спала с каким-нибудь замусоленным медведем, зайцем или крокодилом в обнимку. Многие и до двадцати пяти лет спят так. Даже проститутки… Девчонке нужна ласка. Хотя бы время от времени. Потому Генрих подошел к девочке и лег рядом с нею, обнял ее и подышал немного ей в волосы, чтобы сделать их теплыми.
— Я, конечно, не могу заменить тебе твоего медведя, kid, — прошептал он на ухо девочке. — Я много тверже…
— Откуда ты знаешь про медведя? — спросила Элен-Алис шепотом.
— Догадался, — сознался Генрих. — Мне почему-то показалось, что такой человек, как ты, обязательно должен был спать с медведем.
— Такой человек, как я, — захихикала девчонка. — Ты иногда очень смешной, Супермен! Я больше люблю, когда ты смешной, чем когда ты грустный. Ты лучше медведя, Генри, намного лучше. — Девчонка опять хихикнула. — Знаешь почему?
— Почему?
— Ты можешь меня выебать. А медведь не мог. — Девчонка захохотала и в смущении вдруг спряталась в воротник своего пальто.
— Я думал, хотя бы маленькие девочки невинны.
— Фу, глупость, — девчонка повернулась к Супермену. — Если хочешь знать, маленькие девочки, может быть, самые грязные и неприличные существа на свете. Мне очень хотелось всегда, чтобы мой медведь меня выебал. Я очень его всегда прижимала к себе. Знаешь, как я с ним спала, Генри?
— Как?
— Я затискивала его между ног, — Алис смущенно захихикала. — И мне снились ужасные сны, в которых мой медведь, наглый и неприличный, лизал мои губы большим красным языком и потом ебал меня.
— Как неприлично. Сколько же тебе было лет, kid?
— Не знаю. Десять? Или одиннадцать. Утром я боялась посмотреть в лицо Магги. Я думала, она все должна понять… Что происходило ночью между медведем и мной…
— Ты нимфоманка, kid…
— Не думаю, Супермен. Другие девочки говорили мне о чем-то подобном…
— Они, наверное, трахались с зайцами, — вставил Супермен.
— Глупый Генрих, — девчонка закрыла ему рот рукой. В словах «Глупый Генрих» прозвучало кокетство.
Супермен, вслушавшись в это кокетство, запустив одну руку под юбку девчонки, ласкал ее бедрышки и думал, что такая Алис, Алис Кокетливая, вполне могла подставить свою щелку мальчику Джиму в туалете в перерыве между двумя дозами героина. Хотя героин и не помощник сексу. Скорее наоборот… Впрочем, Супермен быстро отмел эту мысль и сосредоточился на горячем животе девочки, которого он достиг, сдвинув вниз черный нейлон… Девчонка задышала глубже и издала стон. Потом еще один.
Супермен опять подумал о бритоголовом мальчике Джиме, ебущем нагероиненную девчонку его в туалете, девчонка в воображении Супермена стояла, согнувшись над туалетом, черное пальто заброшено ей на голову, белая попка оголена… Супермен чаще задышал, как и Алиска, и, стащив с горячей девчонки ее черный нейлон до самых лодыжек, содрал туфлю с ее одной ноги, потом нейлон, оставив нейлон висеть на другой ноге, и, высвободив из своих черных брюк уже твердый член, понес его вверх и вставил в мякоть его девочки… Там было невероятно хорошо. Вместе с бритоголовым Джимом Супермен вонзался в девчонку глубже и в стороны, и опять глубже, раскрывая, растворяя, раздирая ее плоть как можно шире. Дитя в ответ на грубый член в ее щелке выпустила откуда-то из глубин еще дополнительную порцию желе, встречая грубого, дерзкого завоевателя нежно и мягко. Добром отвечая на зло.
И вот теперь он шел на свидание. Глупо, опасно, как школьник поступал Супермен и понимал это. Однако шел. Каждый человек тщеславен. Самый простой, примитивный, тщеславен примитивно — надпись на могильном камне, дети и внуки, добившиеся чепуховых успехов, пусть что-то, но оставить на земле в знак того, что и «я тоже был». Новые времена вызвали к жизни новое тщеславие. Попасть в газету, например, лучше этого могло быть только интервью на TV.
Впрочем, человек — грустное животное, думал Супермен. Только определенная беззаботная легкомысленность позволяет ему жить. И, может быть, еще любопытство: а что дальше будет? Без легкомысленности и любопытства все эти существа, наполняющие города и равнины земли, кончали бы с собой в момент осознания своей смерти. В сущности, все ведь приговорены к смертной казни (один миллиард китайцев — тоже). Единственное облегчение в человеческой судьбе, поблажка — неизвестность точной даты приговора. В пределах восьмидесяти или ста лет. Некоторым удается оттянуть приговор и за сто. Есть и такие, которых приговор настигает в первые годы жизни… или даже месяцы. Такие счастливей других — они еще не успели привыкнуть к этому миру. Потому покидают его без особого сожаления…
«Нет, такое эфемерное и грустное существо просто не может быть нетщеславным, — оправдал себя Супермен, — нужно быть человеком среди людей, пусть я и Супермен». И с этими последними мыслями, приободрившись, он пошел во двор дома 95 по бульвару Сент-Мишель, где в квартире подруги ждал его Джей Джей Ди. Несмотря на то, что Супермен давно не верил людям, он не опасался увидеть полицейских, войдя в квартиру. Журналист — это прежде всего журналист. После того как Джей Джей Ди возьмет интервью у Супермена, он может его и заложить, но до интервью — нет, Супермен в это не верил. Непрофессионально.
Внизу, в холле дома, на алюминиевой лестнице стоял рабочий-маляр и докрашивал три настежь распахнутые двери. Увидев Супермена, маляр засвистел.
Генрих не поверил в принадлежность маляра к полицейской касте. Уж слишком тонкий трюк. Хватило бы пары-трех полицейских в квартире подруги журналиста. Супермен проверил «беретту» в кармане плаща и зашагал по пахнущей краской и еще заляпанной лестнице вверх. Тоже посвистывая.
На четвертом этаже он позвонил в дверь. Было сказано позвонить в дверь с табличкой «Доминик Си». Он и позвонил.
Защелкал замок, зашелестела цепочка, еще замок, Доминик Си не доверяла этому миру. «Она тоже», — подумал Супермен и, не вынимая руки из кармана, положил палец на спусковой крючок «беретты». Открылась дверь, и худой высокий парень в вельветовом пиджаке и старых джинсах — костистое лицо украшали очки в круглой металлической оправе — появился на пороге. Он смущенно улыбался.
— Входите, — сказал парень и попятился, пропуская Супермена.
Тесная прихожая была пуста. Белые дверцы одежных шкафов могли, конечно, утаить от Генриха нескольких полицейских, но интуиция подсказывала, что в шкафах висела одежда Доминик Си, которой, журналист обещал, дома не будет. И Супермен прошел мимо шкафов, не заглянув в них, хотя ему и очень хотелось это сделать.
— Здесь только одна комната, — сказал парень, — извините.
«Почему он извиняется?» — подумал Генрих и прошел вслед за парнем в комнату, оглядев которую тотчас понял, что в ней живет одинокая женщина с неудавшейся жизнью. Плетеная бамбуковая мебель красноречиво повествовала о том, что хозяйка квартиры еще не осела в этой жизни наверняка и прочно, еще не покрылась защитной пленкой буржуазного благополучия, позволяющей ее обладателям переносить жизнь. И в то же время бамбуковая мебель была достаточно изношена, что свидетельствовало о долговременном пребывании хозяйки мебели именно на этом этапе жизни. Мягкие матерчатые куклы — Пьеро, Коломбины и Арлекины — во множестве свисали со шкафов и стен.
— Вашей подруге под тридцать? — спросил Супермен нахально, решив проверить свою наблюдательность.
— Да, — согласился Джей Джей. И пробормотал в оправдание: — Но мы не любовники, просто друзья… Садитесь, где вам удобно.
Не снимая плаща, Генрих присел в бамбуковое кресло у двери, ведущей на небольшой балкончик. Кресло жалобно взвизгнуло.
— Начнем? — спросил парень. — Я запишу вас на магнитофон, но не волнуйтесь, я сегодня же перепечатаю интервью и сотру пленку.
— О'кей, — согласился Супермен. Джей Джей Ди до сих пор внушал ему доверие, хотя он ожидал увидеть человека посолиднее. Но и такой Джей Джей Ди был понятен Супермену. Джей Джей Ди тоже был тщеславен. Похоже, что Джей Джей Ди, хотя и худой, и стройный, уже некоторое время назад перевалил за тридцать и, если судить по длинным волосам и типу очков; принадлежал в свое время к поколению хиппи и, несомненно, был гошистом. Длинные грязные волосы — неотъемлемый признак гошиста.
Генрих молча расстегнул плащ, затем пиджак и обнажил красную букву S на желтом фоне. При этом он улыбнулся Джей Джей Ди.
— Я и есть Супермен.
— Вкладываете ли вы какое-либо значение в этот псевдоним или вы выбрали его наугад?
— Прозвище «Супермен» я впервые получил от друзей, — решил быть честным Генрих. — За то, что всегда ходил в таких вот «суперменовских» свитерах. Позднее же, поразмыслив, решил, что я и есть Супермен, то есть Сверхчеловек в обоих — ницшеанском и комиксовом, а теперь, после фильмов «Супермен-1» и «Супермен-2», и популярном понимании. Я одинок, я ненавижу толпу, я враждебен толпе, и в то же время я защитник биологической справедливости.
— После известных полиции двадцати двух ограблений считаете ли вы себя профессиональным грабителем?
— Я экспроприатор, как бы прокурор, — улыбнулся Генрих. — Я не грабитель. Я восстанавливаю справедливость: отбираю награбленное. Я не граблю прохожих на улице, я потрошу богатых предпринимателей, богатых, — последнее слово Супермен подчеркнул.
Бесстрастно-профессиональный Джей Джей Ди не двинул и мускулом лица.
— При ограблении ресторана на улице «Коленкур» вы ранили полицейского и женщину-туристку. Прессе неизвестны случаи, в которых вы убили кого-либо в процессе ограбления. Но однажды это может случиться. Как вы к этому относитесь?
— Я сожалею, что ранил туристку. Полицейский получил по заслугам. Это он начал стрельбу. Заметьте, в переполненном посетителями зале. Я стрелял, защищаясь… Если мне придется кого-то убить, защищаясь, ну что же… я не буду сожалеть об этом. Право убить — такое же право человека, как право насытиться.
— Считаете ли вы себя последователем Ницше?
— Нет, вовсе нет. Понимание того, что я Супермен, пришло ко мне вовсе не через тяжеловесные и слишком пышные старомодные объяснения герра Ницше, но через практику моей жизни. И до Ницше история человечества была полна суперменами, Ницше был первым, кто изложил концепцию супермена на бумаге, выразил в словах, но не изобрел супермена.
— Вы не француз, кто вы? Как вы относитесь к общественному строю Франции?
— Я не француз, но я не могу вам сказать, кто я по национальности, из соображений личной безопасности. Во Франции, насколько я понимаю, социалистическое правительство и несоциалистический общественный строй — его принято называть «демократией». К демократии я отношусь резко отрицательно, демократия аморальна. Демократия — это господство посредственного, как обычно, большинства над талантливым и энергичным меньшинством. Над человеком высшего типа, господство пигмеев над Гулливером. Господство бизнесменов, служащих, бумагомарателей и мастеров риторики над собственно человеком действия. Продавцов готового платья и мясников над человеком с пистолетом.
Так долго скрываемые личные чувства и предубеждения Джей Джей Ди, бывшего хиппи и гошиста, наконец проявились. Его усохшее лицо изобразило брезгливо-недовольную гримаску.
— Какие у вас основания считать себя человеком высшего типа?
— Я не боюсь жизни. Я не боюсь жить совсем один с пистолетом. Я не разделяю предрассудков толпы и даже менее распространенных предрассудков толпы интеллектуальной. Я не похож ни на одного человека, которого я знаю. Мне скучно с людьми. Поведением моим руководят совершенно другие мотивы, чем их поведением, — наугад перечислил Супермен и замолчал.
— Вы считаете себя героем? — чуть насмешливо, как показалось Генриху, спросил бывший хиппи.
— Да, я герой, — пожал плечами Супермен. — Демократия же отрицает героизм. Ее идеал — законопослушный гражданин, переходящий улицу на зеленый свет, покидающий свое жилище в восемь утра, чтобы явиться на службу в девять, покидающий службу в пять, чтобы явиться домой в шесть, включающий ТВ в семь, чтобы выключить его в двенадцать, ебущий жену от 12 до часу ночи. При демократии нет места герою. При демократии он — преступник. И Александр, и Цезарь сгнили бы при демократии в тюрьме. Между тем они составили славу и гордость человечества, а не галльский или римский мясник или башмачник. Вы искусственно пытаетесь героизировать своих полицейских, однако человек, состоящий на службе, органически не может быть героем. Героизм в обмен на сколько — сто тысяч франков в год? Смешно… Герой работает на себя. Всегда на себя. Он один. Он не с толпой… Он против толпы. Он одинок.
— Простите, — сказал вдруг Джей Джей Ди. — Но какой же героизм в ограблении?
— Самый прямой. Я рискую максимум — жизнью и минимум — свободой всякий раз. Общество окружило «преступление» таким количеством ужасов, стараясь испортить репутацию смелому, активному действию — поступку, прославляя как добродетель покорность и бездействие, что теперь уже вряд ли кто решится, даже среди самых оригинально мыслящих людей нашего времени, защитить «преступление» как таковое, и «преступника» тем более. Я утверждаю, что «преступник» и есть самая интересная часть человечества, самая энергичная, как бы элита человечества.
— Что же вы предлагаете? Мир, в котором все будут убивать всех?..
— Снимите оковы с мира, распустите толпу, пусть человек будет свободен. Тогда сама собой восстановится нормальная человеческая справедливость. Демократия в любом случае неустойчива, ибо лучшие из лучших суперменов никогда не устанут штурмовать ее бастионы… И будут периодически разрушать ваши государства… ваши общества, ваш покой и, — Генрих улыбнулся, — ваши газеты.
— Честно говоря, я не ожидал найти у вас такие… — Джей Джей Ди подумал, — правые взгляды. Хорошо, скажите же мне, кто герои для вас в современном мире?
— Диктаторы, преступники, mercenaries… Люди, воюющие за себя, защищающие себя, люди храбрые, злые — Супермены, естественно.
— Но вы можете определить точно — кто такой Супермен?
— Супермен — это бунтарь. Он выше толпы. Он биологически выше. Личность осознает себя Суперменом, с удивлением обнаруживая себя в позиции отрицания «их всех», чувство отдельности, а не общности с толпой, со всеми, — вот знак Супермена. Супермен может принадлежать к любой расе и национальности.
— Хорошо, — сказал Джей Джей Ди и выключил магнитофон. — Я думаю, этого достаточно. Скажите, могу я вас спросить не для газеты, но для себя — вам не кажется, что ваше, — он замялся, — мировоззрение несколько наивно? Смесь ницшеанства с анархизмом…
Супермен засмеялся. Внутренний Джей Джей Ди в точности соответствовал своему внешнему облику.
— Можно я вам вкратце нарисую картинку идеального для вас мира, господин журналист? Конечно, для вас идеалом является наилучшим образом устроенное социалистическое общество. Там жирные рабочие разгуливают по зеленым лужайкам вместе с такими же жирными своими половинами, только на три или четыре часа в день заходят они поработать в светлые и большие фабрики. И за это брюхатики участвуют в прибылях промышленных предприятий… На тех же лужайках рука об руку гуляют, розовощекие и жирные тоже, гомосексуалисты и лесбиянки, и рабочие настолько сознательны, что не дают им в морду и не кричат им «faggots», но приветствуют их дружелюбно и с удовольствием. Чистые, без загрязнения, реки катят свои светлые воды к голубым морям. Жирные рабочие, не вступая в конфликты, питаются в больших открытых ресторанах, едят только филе и икру, пьют шампанское. На крышах зданий вертятся ветряные мельницы, собирая энергию, а солнечная энергия собирается солнечными батареями.
Прекрасное французское правительство как ангелы в синих костюмах с крылышками, впереди Миттеран — или будущий Миттеран — выходит из хрустального сената под музыку небесных сфер, размышляя по пути, как еще более уравновесить экономику и принести еще больше благ толстожопому рабочему.
Джей Джей Ди фыркнул. Может быть, он начал понимать Супермена?
— Где вы поместите себя, Супермен, в этом идеальном мире?
— В цветущих кустах, окаймляющих зеленую лужайку. Стреляю из «АК-47» по жирным рабочим, — с удовольствием и честно выпалил Супермен. — Целясь в брюхо.
— Да. — Журналист рассмеялся. — Вы знаете, но в таком раю, может, и я бы вместе с вами стрелял из-за кустов…
— А, то-то, — возликовал Супермен, — но ведь именно таким раем соблазняют толпу все без исключения ваши партии, и правые, и левые обещают обывателю все больше и больше еды и вещей. А заслужил ли обыватель все это? Он и так уже живет, во всяком случае, в развитых европейских странах и в Америке, в Канаде, в Австралии с таким комфортом, как в свое время и короли не жили. Разумеется, в отличие от королей, он раб, у него нет силы и власти, но он жирный раб, откормленный раб, несмотря на все безработицы и инфляции. Он летает по всему миру, но что он видит? Видит ли он? У него есть автомобиль, но заслуживает ли он поездок? Кто он? Ходячий желудок, и только. Послушайте, Джей Джей, — Супермен намеренно решил польстить журналисту, — это такие люди, как мы с вами, двигали человечество вперед — изобретали, пытливо лезли на гору, чтобы посмотреть, что за нею, переплывали океаны, писали книги, вглядывались через телескоп в звезды. Бесчисленные поколения Суперменов построили эту цивилизацию. А ходячие желудки, говноделательные машины, только используют завоеванное лучшими людьми человечества. Сколько можно их обслуживать? Сколько можно им служить? Власть должна принадлежать Суперменам, а не толпе.
— Как вы их сурово. Но вы забываете, что они тоже люди, — Джей Джей Ди укоризненно посмотрел на Супермена.
— Это-то еще нужно доказать, — проворчал Супермен.
— Да, — сказал Джей Джей, — в сочетании с двадцатью двумя ограблениями вы оказались очень интересной личностью. Супермен-практик, так сказать. Думаю, может получиться хорошая статья.
— Если вам позволят ее напечатать, — Проворчал Генрих, остывая от непривычного для него риторического подъема.
— Ну, отчего же нет, взгляды, которые вы высказали, вполне могут появиться на страницах газеты, потому что это взгляды «преступника». А, как вы справедливо заметили, «преступник» у толпы, у читателей, ассоциируется исключительно со злом. Ваши высказывания органичны для злодея. Кстати говоря, а как ваша подружка, как преступница?
— Она хорошо, — швырнул Генрих, не желая распространяться об Алис.
— Сколько ей лет, если не секрет? Свидетели утверждают, что девочка очень юная, тинейджер.
— Четырнадцать…
Вот тут-то Джей Джей Ди посмотрел наконец на Супермена с настоящим, нескрываемым уважением. Джей Джей имел Доминик Си, и Доминик Си, судя по ее квартире, была такая же истертая, как и ее бамбуковая мебель. Джей Джей мог оценить удовольствия, среди которых жил Генрих.
Они простились, и Генрих стал спускаться по лестнице.
— Я постараюсь, чтобы статья появилась в завтрашнем номере, — сказал ему вслед Джей Джей. — Good luck, Супермен.
— Good luck, Джей Джей, — сказал Генрих, не повернувшись. Ему опять стало грустно.
Голая, в номере отеля «Иль де Франс» было тепло, Евгения сидела совсем близко к Генриху, на соседней кровати, он и Алиска, естественно, воспользовались одной кроватью, и дружелюбно улыбалась. Генриху очень-очень хотелось Евгению, у него встал под одеялом член, и быстроглазая бывшая жена увидела вдруг образовавшийся холмик.
— Хочешь меня? — самодовольно спросила она. — Я бы с удовольствием, милый, но ты же знаешь условия…
— Ох, — вздохнул Генрих, — вечные условия, ограничения, неудобства… Всю жизнь ты сама создавала «табу» для себя и для меня.
— На сей раз это не мое условие, — вздохнула Евгения, — мне тебя тоже хочется, но это условие свыше… Ты же знаешь, если мы коснемся друг друга — я исчезну…
Генрих вздохнул еще раз. Холмик на одеяле медленно опал. Евгения тихо засмеялась.
— Вот видишь, Генрих, ты не считал бы предательством по отношению к девочке, если бы ты сделал со мною любовь. Видишь, как ты несправедлив… То, что делаешь ты, не предательство, это естественно, мои же поступки — отвратительны, обидны и «предательство» по отношению к тебе…
Генрих смутился.
— Не я первый начал, Джей, я только стал вынужденно следовать твоему примеру. Я до сих пор не понимаю, почему тебе понадобился любовник тогда, десять лет назад, я ведь вполне удовлетворял твою плоть, ты до сих пор говоришь, что я был самым лучшим мужчиной в твоей жизни.
— Одним из двух-трех самых лучших, — поправила его Евгения. — Зачем мне понадобился любовник? А не знаю, из любопытства, думаю. Мне хотелось узнать мир, узнать других мужчин. Ты забываешь, что ты был моим первым мужчиной.
— Седьмым, насколько я помню, — на сей раз уточнил Генрих.
— Ох, эти, до тебя, не считаются. Я ничего не чувствовала. Мой первый муж имел меня ровно три минуты, в темноте, затем отворачивался к стене и спал, а я бесшумно плакала. Ты же знаешь. Ты был первым, кто разбудил во мне женщину. Если хочешь знать, ты сам виноват, что через четыре года я ушла от тебя. Ты развратил меня. Вспомни. Ты приучил меня к овер-дозам секса. Потому я и ушла к тебе… И именно поэтому через четыре года я ушла от тебя. Ты мне надоел. Я решила побродить по миру и поискать. Мне нужен был опыт.
— Ну что, нашла? — буркнул Генрих.
— Нет, — просто сказала Евгения и, откинувшись чуть назад, уперлась руками в отельную постель, в мягкой постели кисти ее рук почти скрылись. — Нет, но я и не надеялась найти себе мужчину «навсегда». Как ты знаешь, Генрих, «навсегда» не существует для такого существа, как человек. Ты сам мне это внушил. Но мне нравится моя жизнь, и мне нравятся мужчины, прошлые, настоящие и будущие. Мне нравится весь мой опыт, вся моя жизнь. — Помолчав, она вдруг добавила, улыбнувшись: — Ты, кстати, сам такой же — ты никогда не застывал в одной форме, милый Генрих, и если бы не я первая начала, то, я думаю, ты начал бы первый…
— Я никогда бы не изменил тебе первый, — убежденно возразил Генрих.
— Ох, какая у нас короткая память, мистер Супермен. Ты изменял мне с Наташей, ты сам признался мне в этом, когда я от тебя уходила… И я верю, что ты не придумал эту «измену», что она была.
— Я делал это, только чтобы уберечь себя от боли, если вдруг обнаружилось бы, что ты мне изменяешь. Но я перестал спать с Наташей, как только поверил тебе.
— Ты находишь веские обоснования для своих «измен». Ты себя прощаешь. Моим изменам нет прощенья. — Бывшая жена весело смотрела на Генриха.
— Лисичка! Кошатина! — нежно сказал Генрих. — Я тебя люблю! Такая стала умненькая…
— Любишь меня? — опять самодовольно спросила женщина. — А как же девочка? — спросила она теперь уже ехидно, кивнув на спящую за спиной Супермена Алиску. — Значит, ты не любишь ее, если любишь меня…
— Сдаюсь, — Генрих смущенно заулыбался. — Я люблю и тебя, и ее, как хорошо было бы, если бы мы все жили вместе.
— Вот какая твоя мечта — две пизды на одного тебя, одна необыкновенно сладкая пизда зрелой и чувственной женщины, а другая — юная пизда, четырнадцатилетняя. Их владелец — Генрих Великолепный подлинно живет в раю. Имеет то одну, то другую, то обеих вместе… Время от времени все трое, одетые в красивые костюмы, отправляются на «роллс-ройсе» грабить очередной ресторан. — Евгения смеялась теперь уже безудержно. — А в газете «Либерасьон» каждый день отмечается колышками блистательный криминальный путь Генриха Супермена по городу Парижу…
— Смеешься, блядь. — Генрих и сам улыбался.
Евгения уже не смеялась.
— Кстати, пользуясь тем, что ты в таком — я бы назвала его трезвым — состоянии, обычно оно у тебя маниакальное, хочу тебя предостеречь. Если ты хочешь еще удовольствий в своей жизни, еще и еще опыта, случаев, женщин и стран, выбрось свой ужасный безумный «лист»… Забудь думать об этих людях. — Маленькое чувственное личико бывшей жены стало серьезным.
— Я, конечно, не могу заменить тебе твоего медведя, kid, — прошептал он на ухо девочке. — Я много тверже…
— Откуда ты знаешь про медведя? — спросила Элен-Алис шепотом.
— Догадался, — сознался Генрих. — Мне почему-то показалось, что такой человек, как ты, обязательно должен был спать с медведем.
— Такой человек, как я, — захихикала девчонка. — Ты иногда очень смешной, Супермен! Я больше люблю, когда ты смешной, чем когда ты грустный. Ты лучше медведя, Генри, намного лучше. — Девчонка опять хихикнула. — Знаешь почему?
— Почему?
— Ты можешь меня выебать. А медведь не мог. — Девчонка захохотала и в смущении вдруг спряталась в воротник своего пальто.
— Я думал, хотя бы маленькие девочки невинны.
— Фу, глупость, — девчонка повернулась к Супермену. — Если хочешь знать, маленькие девочки, может быть, самые грязные и неприличные существа на свете. Мне очень хотелось всегда, чтобы мой медведь меня выебал. Я очень его всегда прижимала к себе. Знаешь, как я с ним спала, Генри?
— Как?
— Я затискивала его между ног, — Алис смущенно захихикала. — И мне снились ужасные сны, в которых мой медведь, наглый и неприличный, лизал мои губы большим красным языком и потом ебал меня.
— Как неприлично. Сколько же тебе было лет, kid?
— Не знаю. Десять? Или одиннадцать. Утром я боялась посмотреть в лицо Магги. Я думала, она все должна понять… Что происходило ночью между медведем и мной…
— Ты нимфоманка, kid…
— Не думаю, Супермен. Другие девочки говорили мне о чем-то подобном…
— Они, наверное, трахались с зайцами, — вставил Супермен.
— Глупый Генрих, — девчонка закрыла ему рот рукой. В словах «Глупый Генрих» прозвучало кокетство.
Супермен, вслушавшись в это кокетство, запустив одну руку под юбку девчонки, ласкал ее бедрышки и думал, что такая Алис, Алис Кокетливая, вполне могла подставить свою щелку мальчику Джиму в туалете в перерыве между двумя дозами героина. Хотя героин и не помощник сексу. Скорее наоборот… Впрочем, Супермен быстро отмел эту мысль и сосредоточился на горячем животе девочки, которого он достиг, сдвинув вниз черный нейлон… Девчонка задышала глубже и издала стон. Потом еще один.
Супермен опять подумал о бритоголовом мальчике Джиме, ебущем нагероиненную девчонку его в туалете, девчонка в воображении Супермена стояла, согнувшись над туалетом, черное пальто заброшено ей на голову, белая попка оголена… Супермен чаще задышал, как и Алиска, и, стащив с горячей девчонки ее черный нейлон до самых лодыжек, содрал туфлю с ее одной ноги, потом нейлон, оставив нейлон висеть на другой ноге, и, высвободив из своих черных брюк уже твердый член, понес его вверх и вставил в мякоть его девочки… Там было невероятно хорошо. Вместе с бритоголовым Джимом Супермен вонзался в девчонку глубже и в стороны, и опять глубже, раскрывая, растворяя, раздирая ее плоть как можно шире. Дитя в ответ на грубый член в ее щелке выпустила откуда-то из глубин еще дополнительную порцию желе, встречая грубого, дерзкого завоевателя нежно и мягко. Добром отвечая на зло.
48
Только после своего звонка в «Либерасьон» и короткого разговора с Джей Джей Ди Супермен впервые в жизни понял, что он тщеславен. Ничем другим было невозможно объяснить поступок Генриха. Мало того, когда в ответ на шутливую благодарность Супермена за несколько статей в газете Джей Джей Ди предложил Супермену взять у него интервью и клятвенно пообещал, что ручается за безопасность Супермена во время этого свидания, тщеславный Генрих согласился. Неожиданно для самого себя.И вот теперь он шел на свидание. Глупо, опасно, как школьник поступал Супермен и понимал это. Однако шел. Каждый человек тщеславен. Самый простой, примитивный, тщеславен примитивно — надпись на могильном камне, дети и внуки, добившиеся чепуховых успехов, пусть что-то, но оставить на земле в знак того, что и «я тоже был». Новые времена вызвали к жизни новое тщеславие. Попасть в газету, например, лучше этого могло быть только интервью на TV.
Впрочем, человек — грустное животное, думал Супермен. Только определенная беззаботная легкомысленность позволяет ему жить. И, может быть, еще любопытство: а что дальше будет? Без легкомысленности и любопытства все эти существа, наполняющие города и равнины земли, кончали бы с собой в момент осознания своей смерти. В сущности, все ведь приговорены к смертной казни (один миллиард китайцев — тоже). Единственное облегчение в человеческой судьбе, поблажка — неизвестность точной даты приговора. В пределах восьмидесяти или ста лет. Некоторым удается оттянуть приговор и за сто. Есть и такие, которых приговор настигает в первые годы жизни… или даже месяцы. Такие счастливей других — они еще не успели привыкнуть к этому миру. Потому покидают его без особого сожаления…
«Нет, такое эфемерное и грустное существо просто не может быть нетщеславным, — оправдал себя Супермен, — нужно быть человеком среди людей, пусть я и Супермен». И с этими последними мыслями, приободрившись, он пошел во двор дома 95 по бульвару Сент-Мишель, где в квартире подруги ждал его Джей Джей Ди. Несмотря на то, что Супермен давно не верил людям, он не опасался увидеть полицейских, войдя в квартиру. Журналист — это прежде всего журналист. После того как Джей Джей Ди возьмет интервью у Супермена, он может его и заложить, но до интервью — нет, Супермен в это не верил. Непрофессионально.
Внизу, в холле дома, на алюминиевой лестнице стоял рабочий-маляр и докрашивал три настежь распахнутые двери. Увидев Супермена, маляр засвистел.
Генрих не поверил в принадлежность маляра к полицейской касте. Уж слишком тонкий трюк. Хватило бы пары-трех полицейских в квартире подруги журналиста. Супермен проверил «беретту» в кармане плаща и зашагал по пахнущей краской и еще заляпанной лестнице вверх. Тоже посвистывая.
На четвертом этаже он позвонил в дверь. Было сказано позвонить в дверь с табличкой «Доминик Си». Он и позвонил.
Защелкал замок, зашелестела цепочка, еще замок, Доминик Си не доверяла этому миру. «Она тоже», — подумал Супермен и, не вынимая руки из кармана, положил палец на спусковой крючок «беретты». Открылась дверь, и худой высокий парень в вельветовом пиджаке и старых джинсах — костистое лицо украшали очки в круглой металлической оправе — появился на пороге. Он смущенно улыбался.
— Входите, — сказал парень и попятился, пропуская Супермена.
Тесная прихожая была пуста. Белые дверцы одежных шкафов могли, конечно, утаить от Генриха нескольких полицейских, но интуиция подсказывала, что в шкафах висела одежда Доминик Си, которой, журналист обещал, дома не будет. И Супермен прошел мимо шкафов, не заглянув в них, хотя ему и очень хотелось это сделать.
— Здесь только одна комната, — сказал парень, — извините.
«Почему он извиняется?» — подумал Генрих и прошел вслед за парнем в комнату, оглядев которую тотчас понял, что в ней живет одинокая женщина с неудавшейся жизнью. Плетеная бамбуковая мебель красноречиво повествовала о том, что хозяйка квартиры еще не осела в этой жизни наверняка и прочно, еще не покрылась защитной пленкой буржуазного благополучия, позволяющей ее обладателям переносить жизнь. И в то же время бамбуковая мебель была достаточно изношена, что свидетельствовало о долговременном пребывании хозяйки мебели именно на этом этапе жизни. Мягкие матерчатые куклы — Пьеро, Коломбины и Арлекины — во множестве свисали со шкафов и стен.
— Вашей подруге под тридцать? — спросил Супермен нахально, решив проверить свою наблюдательность.
— Да, — согласился Джей Джей. И пробормотал в оправдание: — Но мы не любовники, просто друзья… Садитесь, где вам удобно.
Не снимая плаща, Генрих присел в бамбуковое кресло у двери, ведущей на небольшой балкончик. Кресло жалобно взвизгнуло.
— Начнем? — спросил парень. — Я запишу вас на магнитофон, но не волнуйтесь, я сегодня же перепечатаю интервью и сотру пленку.
— О'кей, — согласился Супермен. Джей Джей Ди до сих пор внушал ему доверие, хотя он ожидал увидеть человека посолиднее. Но и такой Джей Джей Ди был понятен Супермену. Джей Джей Ди тоже был тщеславен. Похоже, что Джей Джей Ди, хотя и худой, и стройный, уже некоторое время назад перевалил за тридцать и, если судить по длинным волосам и типу очков; принадлежал в свое время к поколению хиппи и, несомненно, был гошистом. Длинные грязные волосы — неотъемлемый признак гошиста.
49
— Скажите, почему в своем письме ко мне вы подписались «Супермен»?Генрих молча расстегнул плащ, затем пиджак и обнажил красную букву S на желтом фоне. При этом он улыбнулся Джей Джей Ди.
— Я и есть Супермен.
— Вкладываете ли вы какое-либо значение в этот псевдоним или вы выбрали его наугад?
— Прозвище «Супермен» я впервые получил от друзей, — решил быть честным Генрих. — За то, что всегда ходил в таких вот «суперменовских» свитерах. Позднее же, поразмыслив, решил, что я и есть Супермен, то есть Сверхчеловек в обоих — ницшеанском и комиксовом, а теперь, после фильмов «Супермен-1» и «Супермен-2», и популярном понимании. Я одинок, я ненавижу толпу, я враждебен толпе, и в то же время я защитник биологической справедливости.
— После известных полиции двадцати двух ограблений считаете ли вы себя профессиональным грабителем?
— Я экспроприатор, как бы прокурор, — улыбнулся Генрих. — Я не грабитель. Я восстанавливаю справедливость: отбираю награбленное. Я не граблю прохожих на улице, я потрошу богатых предпринимателей, богатых, — последнее слово Супермен подчеркнул.
Бесстрастно-профессиональный Джей Джей Ди не двинул и мускулом лица.
— При ограблении ресторана на улице «Коленкур» вы ранили полицейского и женщину-туристку. Прессе неизвестны случаи, в которых вы убили кого-либо в процессе ограбления. Но однажды это может случиться. Как вы к этому относитесь?
— Я сожалею, что ранил туристку. Полицейский получил по заслугам. Это он начал стрельбу. Заметьте, в переполненном посетителями зале. Я стрелял, защищаясь… Если мне придется кого-то убить, защищаясь, ну что же… я не буду сожалеть об этом. Право убить — такое же право человека, как право насытиться.
— Считаете ли вы себя последователем Ницше?
— Нет, вовсе нет. Понимание того, что я Супермен, пришло ко мне вовсе не через тяжеловесные и слишком пышные старомодные объяснения герра Ницше, но через практику моей жизни. И до Ницше история человечества была полна суперменами, Ницше был первым, кто изложил концепцию супермена на бумаге, выразил в словах, но не изобрел супермена.
— Вы не француз, кто вы? Как вы относитесь к общественному строю Франции?
— Я не француз, но я не могу вам сказать, кто я по национальности, из соображений личной безопасности. Во Франции, насколько я понимаю, социалистическое правительство и несоциалистический общественный строй — его принято называть «демократией». К демократии я отношусь резко отрицательно, демократия аморальна. Демократия — это господство посредственного, как обычно, большинства над талантливым и энергичным меньшинством. Над человеком высшего типа, господство пигмеев над Гулливером. Господство бизнесменов, служащих, бумагомарателей и мастеров риторики над собственно человеком действия. Продавцов готового платья и мясников над человеком с пистолетом.
Так долго скрываемые личные чувства и предубеждения Джей Джей Ди, бывшего хиппи и гошиста, наконец проявились. Его усохшее лицо изобразило брезгливо-недовольную гримаску.
— Какие у вас основания считать себя человеком высшего типа?
— Я не боюсь жизни. Я не боюсь жить совсем один с пистолетом. Я не разделяю предрассудков толпы и даже менее распространенных предрассудков толпы интеллектуальной. Я не похож ни на одного человека, которого я знаю. Мне скучно с людьми. Поведением моим руководят совершенно другие мотивы, чем их поведением, — наугад перечислил Супермен и замолчал.
— Вы считаете себя героем? — чуть насмешливо, как показалось Генриху, спросил бывший хиппи.
— Да, я герой, — пожал плечами Супермен. — Демократия же отрицает героизм. Ее идеал — законопослушный гражданин, переходящий улицу на зеленый свет, покидающий свое жилище в восемь утра, чтобы явиться на службу в девять, покидающий службу в пять, чтобы явиться домой в шесть, включающий ТВ в семь, чтобы выключить его в двенадцать, ебущий жену от 12 до часу ночи. При демократии нет места герою. При демократии он — преступник. И Александр, и Цезарь сгнили бы при демократии в тюрьме. Между тем они составили славу и гордость человечества, а не галльский или римский мясник или башмачник. Вы искусственно пытаетесь героизировать своих полицейских, однако человек, состоящий на службе, органически не может быть героем. Героизм в обмен на сколько — сто тысяч франков в год? Смешно… Герой работает на себя. Всегда на себя. Он один. Он не с толпой… Он против толпы. Он одинок.
— Простите, — сказал вдруг Джей Джей Ди. — Но какой же героизм в ограблении?
— Самый прямой. Я рискую максимум — жизнью и минимум — свободой всякий раз. Общество окружило «преступление» таким количеством ужасов, стараясь испортить репутацию смелому, активному действию — поступку, прославляя как добродетель покорность и бездействие, что теперь уже вряд ли кто решится, даже среди самых оригинально мыслящих людей нашего времени, защитить «преступление» как таковое, и «преступника» тем более. Я утверждаю, что «преступник» и есть самая интересная часть человечества, самая энергичная, как бы элита человечества.
— Что же вы предлагаете? Мир, в котором все будут убивать всех?..
— Снимите оковы с мира, распустите толпу, пусть человек будет свободен. Тогда сама собой восстановится нормальная человеческая справедливость. Демократия в любом случае неустойчива, ибо лучшие из лучших суперменов никогда не устанут штурмовать ее бастионы… И будут периодически разрушать ваши государства… ваши общества, ваш покой и, — Генрих улыбнулся, — ваши газеты.
— Честно говоря, я не ожидал найти у вас такие… — Джей Джей Ди подумал, — правые взгляды. Хорошо, скажите же мне, кто герои для вас в современном мире?
— Диктаторы, преступники, mercenaries… Люди, воюющие за себя, защищающие себя, люди храбрые, злые — Супермены, естественно.
— Но вы можете определить точно — кто такой Супермен?
— Супермен — это бунтарь. Он выше толпы. Он биологически выше. Личность осознает себя Суперменом, с удивлением обнаруживая себя в позиции отрицания «их всех», чувство отдельности, а не общности с толпой, со всеми, — вот знак Супермена. Супермен может принадлежать к любой расе и национальности.
— Хорошо, — сказал Джей Джей Ди и выключил магнитофон. — Я думаю, этого достаточно. Скажите, могу я вас спросить не для газеты, но для себя — вам не кажется, что ваше, — он замялся, — мировоззрение несколько наивно? Смесь ницшеанства с анархизмом…
Супермен засмеялся. Внутренний Джей Джей Ди в точности соответствовал своему внешнему облику.
— Можно я вам вкратце нарисую картинку идеального для вас мира, господин журналист? Конечно, для вас идеалом является наилучшим образом устроенное социалистическое общество. Там жирные рабочие разгуливают по зеленым лужайкам вместе с такими же жирными своими половинами, только на три или четыре часа в день заходят они поработать в светлые и большие фабрики. И за это брюхатики участвуют в прибылях промышленных предприятий… На тех же лужайках рука об руку гуляют, розовощекие и жирные тоже, гомосексуалисты и лесбиянки, и рабочие настолько сознательны, что не дают им в морду и не кричат им «faggots», но приветствуют их дружелюбно и с удовольствием. Чистые, без загрязнения, реки катят свои светлые воды к голубым морям. Жирные рабочие, не вступая в конфликты, питаются в больших открытых ресторанах, едят только филе и икру, пьют шампанское. На крышах зданий вертятся ветряные мельницы, собирая энергию, а солнечная энергия собирается солнечными батареями.
Прекрасное французское правительство как ангелы в синих костюмах с крылышками, впереди Миттеран — или будущий Миттеран — выходит из хрустального сената под музыку небесных сфер, размышляя по пути, как еще более уравновесить экономику и принести еще больше благ толстожопому рабочему.
Джей Джей Ди фыркнул. Может быть, он начал понимать Супермена?
— Где вы поместите себя, Супермен, в этом идеальном мире?
— В цветущих кустах, окаймляющих зеленую лужайку. Стреляю из «АК-47» по жирным рабочим, — с удовольствием и честно выпалил Супермен. — Целясь в брюхо.
— Да. — Журналист рассмеялся. — Вы знаете, но в таком раю, может, и я бы вместе с вами стрелял из-за кустов…
— А, то-то, — возликовал Супермен, — но ведь именно таким раем соблазняют толпу все без исключения ваши партии, и правые, и левые обещают обывателю все больше и больше еды и вещей. А заслужил ли обыватель все это? Он и так уже живет, во всяком случае, в развитых европейских странах и в Америке, в Канаде, в Австралии с таким комфортом, как в свое время и короли не жили. Разумеется, в отличие от королей, он раб, у него нет силы и власти, но он жирный раб, откормленный раб, несмотря на все безработицы и инфляции. Он летает по всему миру, но что он видит? Видит ли он? У него есть автомобиль, но заслуживает ли он поездок? Кто он? Ходячий желудок, и только. Послушайте, Джей Джей, — Супермен намеренно решил польстить журналисту, — это такие люди, как мы с вами, двигали человечество вперед — изобретали, пытливо лезли на гору, чтобы посмотреть, что за нею, переплывали океаны, писали книги, вглядывались через телескоп в звезды. Бесчисленные поколения Суперменов построили эту цивилизацию. А ходячие желудки, говноделательные машины, только используют завоеванное лучшими людьми человечества. Сколько можно их обслуживать? Сколько можно им служить? Власть должна принадлежать Суперменам, а не толпе.
— Как вы их сурово. Но вы забываете, что они тоже люди, — Джей Джей Ди укоризненно посмотрел на Супермена.
— Это-то еще нужно доказать, — проворчал Супермен.
— Да, — сказал Джей Джей, — в сочетании с двадцатью двумя ограблениями вы оказались очень интересной личностью. Супермен-практик, так сказать. Думаю, может получиться хорошая статья.
— Если вам позволят ее напечатать, — Проворчал Генрих, остывая от непривычного для него риторического подъема.
— Ну, отчего же нет, взгляды, которые вы высказали, вполне могут появиться на страницах газеты, потому что это взгляды «преступника». А, как вы справедливо заметили, «преступник» у толпы, у читателей, ассоциируется исключительно со злом. Ваши высказывания органичны для злодея. Кстати говоря, а как ваша подружка, как преступница?
— Она хорошо, — швырнул Генрих, не желая распространяться об Алис.
— Сколько ей лет, если не секрет? Свидетели утверждают, что девочка очень юная, тинейджер.
— Четырнадцать…
Вот тут-то Джей Джей Ди посмотрел наконец на Супермена с настоящим, нескрываемым уважением. Джей Джей имел Доминик Си, и Доминик Си, судя по ее квартире, была такая же истертая, как и ее бамбуковая мебель. Джей Джей мог оценить удовольствия, среди которых жил Генрих.
Они простились, и Генрих стал спускаться по лестнице.
— Я постараюсь, чтобы статья появилась в завтрашнем номере, — сказал ему вслед Джей Джей. — Good luck, Супермен.
— Good luck, Джей Джей, — сказал Генрих, не повернувшись. Ему опять стало грустно.
50
— Я никогда не хотела тебя обижать, — сказала Евгения. — Тебе казалось, что я тебя обижаю, на самом же деле я совершала «мои» поступки, и только. Если я спала с мужчинами, с другими мужчинами, то я просто спала с другими мужчинами. Ты же называл мои действия «изменой тебе», «предательством». Между тем я любила тебя и люблю. Я не захотела жить с тобой только потому, что жить нам вместе было бы практически неудобно — ты своей любовью ограничивал мою свободу. Но я повторяю, я любила тебя и люблю больше, чем кого бы то ни было в этом мире.Голая, в номере отеля «Иль де Франс» было тепло, Евгения сидела совсем близко к Генриху, на соседней кровати, он и Алиска, естественно, воспользовались одной кроватью, и дружелюбно улыбалась. Генриху очень-очень хотелось Евгению, у него встал под одеялом член, и быстроглазая бывшая жена увидела вдруг образовавшийся холмик.
— Хочешь меня? — самодовольно спросила она. — Я бы с удовольствием, милый, но ты же знаешь условия…
— Ох, — вздохнул Генрих, — вечные условия, ограничения, неудобства… Всю жизнь ты сама создавала «табу» для себя и для меня.
— На сей раз это не мое условие, — вздохнула Евгения, — мне тебя тоже хочется, но это условие свыше… Ты же знаешь, если мы коснемся друг друга — я исчезну…
Генрих вздохнул еще раз. Холмик на одеяле медленно опал. Евгения тихо засмеялась.
— Вот видишь, Генрих, ты не считал бы предательством по отношению к девочке, если бы ты сделал со мною любовь. Видишь, как ты несправедлив… То, что делаешь ты, не предательство, это естественно, мои же поступки — отвратительны, обидны и «предательство» по отношению к тебе…
Генрих смутился.
— Не я первый начал, Джей, я только стал вынужденно следовать твоему примеру. Я до сих пор не понимаю, почему тебе понадобился любовник тогда, десять лет назад, я ведь вполне удовлетворял твою плоть, ты до сих пор говоришь, что я был самым лучшим мужчиной в твоей жизни.
— Одним из двух-трех самых лучших, — поправила его Евгения. — Зачем мне понадобился любовник? А не знаю, из любопытства, думаю. Мне хотелось узнать мир, узнать других мужчин. Ты забываешь, что ты был моим первым мужчиной.
— Седьмым, насколько я помню, — на сей раз уточнил Генрих.
— Ох, эти, до тебя, не считаются. Я ничего не чувствовала. Мой первый муж имел меня ровно три минуты, в темноте, затем отворачивался к стене и спал, а я бесшумно плакала. Ты же знаешь. Ты был первым, кто разбудил во мне женщину. Если хочешь знать, ты сам виноват, что через четыре года я ушла от тебя. Ты развратил меня. Вспомни. Ты приучил меня к овер-дозам секса. Потому я и ушла к тебе… И именно поэтому через четыре года я ушла от тебя. Ты мне надоел. Я решила побродить по миру и поискать. Мне нужен был опыт.
— Ну что, нашла? — буркнул Генрих.
— Нет, — просто сказала Евгения и, откинувшись чуть назад, уперлась руками в отельную постель, в мягкой постели кисти ее рук почти скрылись. — Нет, но я и не надеялась найти себе мужчину «навсегда». Как ты знаешь, Генрих, «навсегда» не существует для такого существа, как человек. Ты сам мне это внушил. Но мне нравится моя жизнь, и мне нравятся мужчины, прошлые, настоящие и будущие. Мне нравится весь мой опыт, вся моя жизнь. — Помолчав, она вдруг добавила, улыбнувшись: — Ты, кстати, сам такой же — ты никогда не застывал в одной форме, милый Генрих, и если бы не я первая начала, то, я думаю, ты начал бы первый…
— Я никогда бы не изменил тебе первый, — убежденно возразил Генрих.
— Ох, какая у нас короткая память, мистер Супермен. Ты изменял мне с Наташей, ты сам признался мне в этом, когда я от тебя уходила… И я верю, что ты не придумал эту «измену», что она была.
— Я делал это, только чтобы уберечь себя от боли, если вдруг обнаружилось бы, что ты мне изменяешь. Но я перестал спать с Наташей, как только поверил тебе.
— Ты находишь веские обоснования для своих «измен». Ты себя прощаешь. Моим изменам нет прощенья. — Бывшая жена весело смотрела на Генриха.
— Лисичка! Кошатина! — нежно сказал Генрих. — Я тебя люблю! Такая стала умненькая…
— Любишь меня? — опять самодовольно спросила женщина. — А как же девочка? — спросила она теперь уже ехидно, кивнув на спящую за спиной Супермена Алиску. — Значит, ты не любишь ее, если любишь меня…
— Сдаюсь, — Генрих смущенно заулыбался. — Я люблю и тебя, и ее, как хорошо было бы, если бы мы все жили вместе.
— Вот какая твоя мечта — две пизды на одного тебя, одна необыкновенно сладкая пизда зрелой и чувственной женщины, а другая — юная пизда, четырнадцатилетняя. Их владелец — Генрих Великолепный подлинно живет в раю. Имеет то одну, то другую, то обеих вместе… Время от времени все трое, одетые в красивые костюмы, отправляются на «роллс-ройсе» грабить очередной ресторан. — Евгения смеялась теперь уже безудержно. — А в газете «Либерасьон» каждый день отмечается колышками блистательный криминальный путь Генриха Супермена по городу Парижу…
— Смеешься, блядь. — Генрих и сам улыбался.
Евгения уже не смеялась.
— Кстати, пользуясь тем, что ты в таком — я бы назвала его трезвым — состоянии, обычно оно у тебя маниакальное, хочу тебя предостеречь. Если ты хочешь еще удовольствий в своей жизни, еще и еще опыта, случаев, женщин и стран, выбрось свой ужасный безумный «лист»… Забудь думать об этих людях. — Маленькое чувственное личико бывшей жены стало серьезным.