Страница:
— Шесть? Семь? Я не помню, — она посмотрела на Майка. — О, да ведь ты там был! Ты пытался остановить нас, — она повернулась к Такахаши. — By все сделал как надо?
Майк содрогнулся, вспоминая чернеющие глаза и зубы By.
— Стёрт, — подтвердил Такахаши.
Она кивнула, вздохнула и сделала глубокую затяжку.
— Ты присоединяешься к нам?
— Он думает об этом, — сказал Такахаши. Так ли это? — подумал Майк.
— Я буду спать миллион лет, — сказала Дон. Под её глазами были тёмные круги. Кожа была очень бледной. Она зевнула. Большие зубы и маленький рот. Как у той певицы, имя которой он не мог вспомнить.
— Спасибо за травку, Кио.
— Без проблем, сестрёнка.
— И тебе спасибо, мистер Глинн, — сказала женщина. — В первый раз? — Он кивнул. — Должно быть, испугался. — Он кивнул. Она ухмыльнулась. — Можешь представить, каково было мне. — Она заметила его разбитую челюсть и мягко дотронулась до неё рукой. — Это я?
— Угу.
— Прости, — она слегка улыбнулась, погладив её пальцами. — Хороший мальчик, помог мне.
Майк спросил, указывая кивком в направлении душевой:
— Это происходит со всеми вами? Дон посмотрела на него.
— С мёртвыми мертвецами, — пояснил Майк.
— Господи Иисусе Христе, — сказала Дон. — Этот парень что, только что появился?
— Ну да, — сказал Кио.
— И как это он сразу так высоко взял? Кио засмеялся.
— Это древний китайский секрет. Ты поверишь, если я скажу тебе, что он убил Дот?
— Едрен батон! — она снова уважительно посмотрела на Майка. — Ты, должно быть, сильно крутой мачо.
Майк спросил:
— Так что, все в результате кончают душевой?
— Мы — да. Это наш дом. Душ для нас — что-то вроде пароля.
Майк вспомнил, что женщина в «7-Eleven» спрашивала его, когда он в последний раз принимал душ. Кио сказал:
— Я знаю людей, которые умирали двадцать раз. Клиндер умирал по крайней мере девять. Однажды мы с ним умерли вместе.
— То есть мы все так же продолжаем умирать? — спросил Майк, пытаясь осознать это.
— Ну, дети… — начала Дон, но замолчала. Она повернулась к Кио и напряжённо спросила: — Это он?
— Ш-ш-ш, — сказал Кио.
— Что дети? — спросил Майк.
— Они не возвращаются, — объяснил Кио. — Они умирают только один раз.
— Почему?
— Не знаю, — сказал Кио. — Может быть, птицы дают им поблажку.
— В любом случае их здесь не так уж много, — сказала Дон. — В основном они не участвуют в игре. Счастливчики, блин.
Дети, — подумал Майк. В самолёте была девочка. И Клиндер говорил, что Шон тоже здесь. И Денни. Это означало, что они мертвы. Но как они попали сюда?
— Пора мне внести свой вклад, — сказала Дон, вставая.
— Ты должен увидеть это, — сказал Такахаши.
Идя следом за женщиной в купальном халате, Майк увидел, что из её левого кулака торчат мокрые хвостовые перья. Дон подошла к груде в углу раздевалки и швырнула свою колибри поверх других.
— За By, — сказала она.
Майк задумался, как переводчица объяснила бы этот ритуал. Он сомневался, что она смогла бы найти слово для этого. Странно, что она так неожиданно куда-то пропала. И действительно, куда она могла подеваться?
— На что это похоже? — спросил он у Дон. — Душ?
— Ну… Это больно, как черт знает что. Будто тебе втыкают иглы по всему телу. — Майк вздрогнул. — А потом, если ты не в первый раз, ты вспоминаешь, как ты влип в эту херню.
— А если в первый? — спросил Майк. Дон посмотрела на Кио.
— Рассказать ему? Кио пожал плечами.
— Рано или поздно он все равно узнает.
— О'кей. Ну, в первый раз… похоже, им нужно время, чтобы переписать все данные. В первый раз труднее вспомнить. Это как будто… как будто туман повсюду вокруг.
Туман, вспомнил Майк. Джунгли. Полет в Лос-Анджелес, который он не мог вспомнить. Вспышки воспоминания: он падал. Падал с большой высоты.
— Потом, если ты по-настоящему стараешься и держишься крепко, ты вспоминаешь конец своей жизни. Потом ты ссышь — так долго, как никогда не ссал за всю свою жизнь, — она зевнула. — А потом… у тебя встаёт так, как никогда не стоял, — она улыбнулась Майку своей белозубой улыбкой. — Хочешь, перепихнемся с тобой как-нибудь потом.
Кио ухмыльнулся.
— Дон! Опять белое мясо!
Дон расхохоталась и легонько шлёпнула Кио по плечу.
— Да у него их были миллионы!
Люсинда Уильямс. Вот кого Дон ему напоминала. Эту долговязую и хрупкую исполнительницу кантри, с откро-243
венным, сексуальным, слегка гнусавым голосом. Которая всегда говорила только правду. Он любил её песни.
— Стоило ли оно того? — спросил Майк. Она не колебалась.
— Для By? Каждая чёртова секунда!
ГОСПИТАЛЬ
СВЯЗУЮЩИЕ УЗЫ
АВРААМ И ИСААК
БУФФАЛО
Майк содрогнулся, вспоминая чернеющие глаза и зубы By.
— Стёрт, — подтвердил Такахаши.
Она кивнула, вздохнула и сделала глубокую затяжку.
— Ты присоединяешься к нам?
— Он думает об этом, — сказал Такахаши. Так ли это? — подумал Майк.
— Я буду спать миллион лет, — сказала Дон. Под её глазами были тёмные круги. Кожа была очень бледной. Она зевнула. Большие зубы и маленький рот. Как у той певицы, имя которой он не мог вспомнить.
— Спасибо за травку, Кио.
— Без проблем, сестрёнка.
— И тебе спасибо, мистер Глинн, — сказала женщина. — В первый раз? — Он кивнул. — Должно быть, испугался. — Он кивнул. Она ухмыльнулась. — Можешь представить, каково было мне. — Она заметила его разбитую челюсть и мягко дотронулась до неё рукой. — Это я?
— Угу.
— Прости, — она слегка улыбнулась, погладив её пальцами. — Хороший мальчик, помог мне.
Майк спросил, указывая кивком в направлении душевой:
— Это происходит со всеми вами? Дон посмотрела на него.
— С мёртвыми мертвецами, — пояснил Майк.
— Господи Иисусе Христе, — сказала Дон. — Этот парень что, только что появился?
— Ну да, — сказал Кио.
— И как это он сразу так высоко взял? Кио засмеялся.
— Это древний китайский секрет. Ты поверишь, если я скажу тебе, что он убил Дот?
— Едрен батон! — она снова уважительно посмотрела на Майка. — Ты, должно быть, сильно крутой мачо.
Майк спросил:
— Так что, все в результате кончают душевой?
— Мы — да. Это наш дом. Душ для нас — что-то вроде пароля.
Майк вспомнил, что женщина в «7-Eleven» спрашивала его, когда он в последний раз принимал душ. Кио сказал:
— Я знаю людей, которые умирали двадцать раз. Клиндер умирал по крайней мере девять. Однажды мы с ним умерли вместе.
— То есть мы все так же продолжаем умирать? — спросил Майк, пытаясь осознать это.
— Ну, дети… — начала Дон, но замолчала. Она повернулась к Кио и напряжённо спросила: — Это он?
— Ш-ш-ш, — сказал Кио.
— Что дети? — спросил Майк.
— Они не возвращаются, — объяснил Кио. — Они умирают только один раз.
— Почему?
— Не знаю, — сказал Кио. — Может быть, птицы дают им поблажку.
— В любом случае их здесь не так уж много, — сказала Дон. — В основном они не участвуют в игре. Счастливчики, блин.
Дети, — подумал Майк. В самолёте была девочка. И Клиндер говорил, что Шон тоже здесь. И Денни. Это означало, что они мертвы. Но как они попали сюда?
— Пора мне внести свой вклад, — сказала Дон, вставая.
— Ты должен увидеть это, — сказал Такахаши.
Идя следом за женщиной в купальном халате, Майк увидел, что из её левого кулака торчат мокрые хвостовые перья. Дон подошла к груде в углу раздевалки и швырнула свою колибри поверх других.
— За By, — сказала она.
Майк задумался, как переводчица объяснила бы этот ритуал. Он сомневался, что она смогла бы найти слово для этого. Странно, что она так неожиданно куда-то пропала. И действительно, куда она могла подеваться?
— На что это похоже? — спросил он у Дон. — Душ?
— Ну… Это больно, как черт знает что. Будто тебе втыкают иглы по всему телу. — Майк вздрогнул. — А потом, если ты не в первый раз, ты вспоминаешь, как ты влип в эту херню.
— А если в первый? — спросил Майк. Дон посмотрела на Кио.
— Рассказать ему? Кио пожал плечами.
— Рано или поздно он все равно узнает.
— О'кей. Ну, в первый раз… похоже, им нужно время, чтобы переписать все данные. В первый раз труднее вспомнить. Это как будто… как будто туман повсюду вокруг.
Туман, вспомнил Майк. Джунгли. Полет в Лос-Анджелес, который он не мог вспомнить. Вспышки воспоминания: он падал. Падал с большой высоты.
— Потом, если ты по-настоящему стараешься и держишься крепко, ты вспоминаешь конец своей жизни. Потом ты ссышь — так долго, как никогда не ссал за всю свою жизнь, — она зевнула. — А потом… у тебя встаёт так, как никогда не стоял, — она улыбнулась Майку своей белозубой улыбкой. — Хочешь, перепихнемся с тобой как-нибудь потом.
Кио ухмыльнулся.
— Дон! Опять белое мясо!
Дон расхохоталась и легонько шлёпнула Кио по плечу.
— Да у него их были миллионы!
Люсинда Уильямс. Вот кого Дон ему напоминала. Эту долговязую и хрупкую исполнительницу кантри, с откро-243
венным, сексуальным, слегка гнусавым голосом. Которая всегда говорила только правду. Он любил её песни.
— Стоило ли оно того? — спросил Майк. Она не колебалась.
— Для By? Каждая чёртова секунда!
ГОСПИТАЛЬ
— Начало пятидесятых. Я кончаю медицинское училище. По уши в долгах. И вот мой старый профессор вербует меня работать на правительство. Клиндер, говорит, ты нам нужен. — Клиндер сидел напротив Дэниела, откинувшись на спинку стула в комнате для совещаний; его бумажная пижама шуршала, его ноги в теннисках одна на другой торчали на столе между ними. — Серьёзный проект, — сказал он, наслаждаясь своим монологом. — Совершенно секретно, — он почесал ногу сквозь красно-зелёный полосатый носок. — НЛО.
— Почему вы? — спросил Дэниел.
— Дети, птицы и гипноз — моя специализация. Пришельцы повсюду — заполоняют нашу атмосферу, летают над нашими городами. Их невозможно проследить; самое большое, что мы можем увидеть — это клочок тумана на радаре. Правительство, официально отрицая, что ему о них что-либо известно, разумеется, отчаянно пыталось войти с ними в контакт, — Клиндер переложил ноги. — Ничего не помогало. Пока они не наткнулись на гипноз. Дети под гипнозом могли общаться с ними и передавать информацию. Несколько лет я отрабатывал этот метод.
— Дети? — переспросил Дэниел с сосущим ощущением в животе.
— Ну да, они — самый подходящий объект. Податливые. Открытые для внушения. Видишь ли, человек под гипнозом как бы раздваивается. Два сознания в одном мозгу. Одно выполняет указания. Другое наблюдает, но не имеет воли к действию — оно может только вспомнить все потом, и то только в том случае, если получит разрешение. Я предполагаю, что это раздвоение происходит таким же образом, каким они существуют в телах колибри. Но это только моя рабочая гипотеза, — прибавил он с гордостью.
— Дети?
— Дэниел. Ты должен понять. Самая важная работа в мире! И они предлагали её мне! Неограниченный бюджет для исследований. Никакой бюрократии. Полномочия руководителя самого секретного проекта в стране: синяя книга[56]. Я не должен был ни перед кем отчитываться. Авиация, армия, разведка. Для осуществления всех практических задач они работали на меня! Да учти ещё, в какое время это все происходило — люди жили тогда довольно скудно, уж поверь мне. И все это собралось одно к одному. Они давали мне шанс, какой выпадает один раз в жизни! Спасти планету! Скажи, что я должен был делать? Чего от меня ждали? Что я скажу «Нет, спасибо»?
— Дети?
— Да. — Клиндер вздохнул, по всей видимости разочарованный тем, что Дэниел не разделяет его восторга. — Такова была ставка. Мы перепробовали кучу детей. Но с вами, ребята, мы по-настоящему сорвали банк.
— Что?
— Они хотели, чтобы я провёл кое-какие эксперименты. Совершенствовали свою методику создания копий, как я понял позднее. Вы двое были безупречными объектами, — Клиндер мечтательно посмотрел в потолок.
Что вы сделали с нами, доктор? — подумал Дэниел. — Что?
Клиндер, кажется, наконец заметил выражение его лица.
— У нас был не такой уж богатый выбор, Дэниел. Они были как боги, требующие жертвы. Они сказали, что наступит конец света, если мы не отдадим вас.
— Жертвы? Клиндер сглотнул.
— Это был всего только месяц. Помнишь то лето, когда Майк жил с родственниками в Буффало, а ты лежал в госпитале с ангиной?
У Дэниела начался приступ кашля.
— В любом случае это была просто история для прикрытия, — признался Клиндер. — На самом деле вы были на их корабле.
На их корабле.
Месяц, подумал Дэниел.
Боже мой, это было так долго?
Возможно, именно отсюда и происходила его плохая память. Эксперименты пришельцев. Провал во времени.
Ему было всего лишь восемь лет.
Боже мой.
Его тошнило при мысли об этом. Госпиталь. Воспоминания были бессвязными, их было трудно как-то упорядочить — словно понятия-магниты в творении какого-нибудь поэта-экспериментатора — отдельные, случайно выбранные слова, которые требовалось сложить вместе, как кирпичи, чтобы они имели смысл. Уколы. Ноги медсёстры. Шаги доктора. Белая повязка у доктора на лице. Игла. Мокрая постель. Ремни. Пряжки. Отдалённые крики детей в соседней палате. Дети никогда не переставали плакать. И эта неоновая вывеска за окном. Изматывающе незавершённая. Вспыхивающая снова и снова. НОМ… НОМ… НОМ… Много лет спустя он все ещё пытался свести воедино имеющиеся кусочки. Заполнить пробелы. Номенклатура? Номинация? Ну что ж, по крайней мере у него была отдельная комната, думал он. По крайней мере, ему не приходилось делить койку с Майком. Это было так. Но тем не менее он все время звал Майка, надеялся, что он придёт. Он звал Майка до тех пор, пока не начинал хрипеть и у него не начинала идти горлом кровь. Кровь шла из горла, из ушей и из глаз. Кровь струйкой стекала по соломинке в ледяную воду. Единственным облегчением было это мерзкое фруктовое мороженое, оно сначала жгло, а потом замораживало открытые раны. Апельсиновое мороженое на палочке, которое хранилось в холоде на подоконнике. Тогда ещё не было комнатных холодильников. И медсёстры насильно клали его тебе в рот, когда ты уже больше не хотел.
И странный вибрирующий, трепещущий звук турбин, который наполнял всю комнату, доводя его до тошноты. Уколы. Белые медсёстры будили его среди ночи и делали болезненные уколы в ягодицу, в плечо, в бедро, в уголок глаза — уколы, от которых ему становилось так плохо, что он не мог. самостоятельно дойти до ванной; он постоянно обмачивал постель. И они не позволяли ему выходить наружу. Он начинал отбрыкиваться, когда видел приближающуюся иглу. Белый доктор поднимал вверх пухлый указательный палец, словно говоря: всего лишь один укол. Всего лишь один. И начинал обратный отсчёт, как перед стартом. Всего лишь пять, всего лишь четыре, всего лишь три, всего лишь два, всего лишь один. Но несмотря на то, что говорили цифры, у них всегда находился ещё один. И они пристёгивали его к кровати ремнями с пряжками — лодыжки, бедра, талию и грудь — так крепко, что он едва мог вздохнуть. Он ни за что на свете не хотел бы, чтобы такое повторилось в его жизни. И паучья резиновая рука держала его голову, пока втыкали иглу.
Он много спал. Он помнил это. Или точнее, он помнил восхитительное отсутствие, которое было его единственным способом бегства. Единственным временем, когда ему не было больно. Но они всегда будили его. И Денни дал клятву перед Богом, что если только ему удастся выбраться отсюда, он всегда будет хорошим мальчиком. Он будет хорошим до конца своей жизни. Он не сделает больше ни одного дурного поступка. Он поклялся в этом. Он поклялся.248
Но никто не пришёл, никто не посетил его. Никто, кроме этой странной кругленькой медсёстры, от которой пахло шоколадными крекерами «грэхем», которая читала ему комиксы и иногда дотрагивалась своим пухлым пальцем до его головы, между глаз. Он до сих пор помнил мягкое, прохладное ощущение, которое оставлял её палец, покидая кожу. Но в горячечном мороке он никогда не мог толком сфокусировать на ней взгляд. И эта боль. И огромная тоска по Майку. Каждый день. Впервые за всю свою жизнь они были разделены. Он тосковал по Майку. И хотел домой.
Стасис.
Это все произошло за один момент. Когда они лежали, застыв, на пшеничном поле. «Баррада. Никто». Были ли это волшебные слова? Они легли летом, а встали осенью. Месяц. Потерянное мгновение, которое длилось вечность.
После этого все стало по-другому. Денни прилежно исполнял своё обещание. Он был ещё более послушным, чем прежде. Он стал любимцем дядюшки Луи. Он решил, что никогда больше не будет играть роль молчаливого сообщника в Майковых проделках. Никогда не будет подстрекателем. В конце концов, Алоизиус наблюдал за ними. Но Майк, вернувшись из Буффало, стал ещё хуже, чем прежде: более злобным, более вспыльчивым. Оба глаза у него были обведены чернотой — безобразные отливающие жёлто-фиолетовым синяки. «Ты похож на енота!» — дразнил его Денни. «Кто бы говорил», — огрызался Майк, поскольку, разумеется, у Денни были точно такие же.
Так все и было. После этого Майк отказывался говорить о месяце, проведённом в Буффало. Вскоре после того, как он вернулся, он начал огрызаться на дядюшку Луи. И получал побои. И мытьё рта с мылом. Теперь он вспомнил это лето. Лето, когда они нашли рыбу.
— Я помню госпиталь, — отстраненно сказал Дэниел высоким голосом, ещё хранящим отзвуки детского тембра. — Это был их корабль?
Клиндер кивнул.
— Месяц! — Дэниел закашлялся, и его голос стал ниже. — Казалось, что это была вечность. Чего хотели пришельцы?
— Наконец-то, — сказал Клиндер, улыбаясь и прикуривая новую сигарету от своей «зиппо». — Правильный вопрос.
— Почему вы? — спросил Дэниел.
— Дети, птицы и гипноз — моя специализация. Пришельцы повсюду — заполоняют нашу атмосферу, летают над нашими городами. Их невозможно проследить; самое большое, что мы можем увидеть — это клочок тумана на радаре. Правительство, официально отрицая, что ему о них что-либо известно, разумеется, отчаянно пыталось войти с ними в контакт, — Клиндер переложил ноги. — Ничего не помогало. Пока они не наткнулись на гипноз. Дети под гипнозом могли общаться с ними и передавать информацию. Несколько лет я отрабатывал этот метод.
— Дети? — переспросил Дэниел с сосущим ощущением в животе.
— Ну да, они — самый подходящий объект. Податливые. Открытые для внушения. Видишь ли, человек под гипнозом как бы раздваивается. Два сознания в одном мозгу. Одно выполняет указания. Другое наблюдает, но не имеет воли к действию — оно может только вспомнить все потом, и то только в том случае, если получит разрешение. Я предполагаю, что это раздвоение происходит таким же образом, каким они существуют в телах колибри. Но это только моя рабочая гипотеза, — прибавил он с гордостью.
— Дети?
— Дэниел. Ты должен понять. Самая важная работа в мире! И они предлагали её мне! Неограниченный бюджет для исследований. Никакой бюрократии. Полномочия руководителя самого секретного проекта в стране: синяя книга[56]. Я не должен был ни перед кем отчитываться. Авиация, армия, разведка. Для осуществления всех практических задач они работали на меня! Да учти ещё, в какое время это все происходило — люди жили тогда довольно скудно, уж поверь мне. И все это собралось одно к одному. Они давали мне шанс, какой выпадает один раз в жизни! Спасти планету! Скажи, что я должен был делать? Чего от меня ждали? Что я скажу «Нет, спасибо»?
— Дети?
— Да. — Клиндер вздохнул, по всей видимости разочарованный тем, что Дэниел не разделяет его восторга. — Такова была ставка. Мы перепробовали кучу детей. Но с вами, ребята, мы по-настоящему сорвали банк.
— Что?
— Они хотели, чтобы я провёл кое-какие эксперименты. Совершенствовали свою методику создания копий, как я понял позднее. Вы двое были безупречными объектами, — Клиндер мечтательно посмотрел в потолок.
Что вы сделали с нами, доктор? — подумал Дэниел. — Что?
Клиндер, кажется, наконец заметил выражение его лица.
— У нас был не такой уж богатый выбор, Дэниел. Они были как боги, требующие жертвы. Они сказали, что наступит конец света, если мы не отдадим вас.
— Жертвы? Клиндер сглотнул.
— Это был всего только месяц. Помнишь то лето, когда Майк жил с родственниками в Буффало, а ты лежал в госпитале с ангиной?
У Дэниела начался приступ кашля.
— В любом случае это была просто история для прикрытия, — признался Клиндер. — На самом деле вы были на их корабле.
На их корабле.
Месяц, подумал Дэниел.
Боже мой, это было так долго?
Возможно, именно отсюда и происходила его плохая память. Эксперименты пришельцев. Провал во времени.
Ему было всего лишь восемь лет.
Боже мой.
Его тошнило при мысли об этом. Госпиталь. Воспоминания были бессвязными, их было трудно как-то упорядочить — словно понятия-магниты в творении какого-нибудь поэта-экспериментатора — отдельные, случайно выбранные слова, которые требовалось сложить вместе, как кирпичи, чтобы они имели смысл. Уколы. Ноги медсёстры. Шаги доктора. Белая повязка у доктора на лице. Игла. Мокрая постель. Ремни. Пряжки. Отдалённые крики детей в соседней палате. Дети никогда не переставали плакать. И эта неоновая вывеска за окном. Изматывающе незавершённая. Вспыхивающая снова и снова. НОМ… НОМ… НОМ… Много лет спустя он все ещё пытался свести воедино имеющиеся кусочки. Заполнить пробелы. Номенклатура? Номинация? Ну что ж, по крайней мере у него была отдельная комната, думал он. По крайней мере, ему не приходилось делить койку с Майком. Это было так. Но тем не менее он все время звал Майка, надеялся, что он придёт. Он звал Майка до тех пор, пока не начинал хрипеть и у него не начинала идти горлом кровь. Кровь шла из горла, из ушей и из глаз. Кровь струйкой стекала по соломинке в ледяную воду. Единственным облегчением было это мерзкое фруктовое мороженое, оно сначала жгло, а потом замораживало открытые раны. Апельсиновое мороженое на палочке, которое хранилось в холоде на подоконнике. Тогда ещё не было комнатных холодильников. И медсёстры насильно клали его тебе в рот, когда ты уже больше не хотел.
И странный вибрирующий, трепещущий звук турбин, который наполнял всю комнату, доводя его до тошноты. Уколы. Белые медсёстры будили его среди ночи и делали болезненные уколы в ягодицу, в плечо, в бедро, в уголок глаза — уколы, от которых ему становилось так плохо, что он не мог. самостоятельно дойти до ванной; он постоянно обмачивал постель. И они не позволяли ему выходить наружу. Он начинал отбрыкиваться, когда видел приближающуюся иглу. Белый доктор поднимал вверх пухлый указательный палец, словно говоря: всего лишь один укол. Всего лишь один. И начинал обратный отсчёт, как перед стартом. Всего лишь пять, всего лишь четыре, всего лишь три, всего лишь два, всего лишь один. Но несмотря на то, что говорили цифры, у них всегда находился ещё один. И они пристёгивали его к кровати ремнями с пряжками — лодыжки, бедра, талию и грудь — так крепко, что он едва мог вздохнуть. Он ни за что на свете не хотел бы, чтобы такое повторилось в его жизни. И паучья резиновая рука держала его голову, пока втыкали иглу.
Он много спал. Он помнил это. Или точнее, он помнил восхитительное отсутствие, которое было его единственным способом бегства. Единственным временем, когда ему не было больно. Но они всегда будили его. И Денни дал клятву перед Богом, что если только ему удастся выбраться отсюда, он всегда будет хорошим мальчиком. Он будет хорошим до конца своей жизни. Он не сделает больше ни одного дурного поступка. Он поклялся в этом. Он поклялся.248
Но никто не пришёл, никто не посетил его. Никто, кроме этой странной кругленькой медсёстры, от которой пахло шоколадными крекерами «грэхем», которая читала ему комиксы и иногда дотрагивалась своим пухлым пальцем до его головы, между глаз. Он до сих пор помнил мягкое, прохладное ощущение, которое оставлял её палец, покидая кожу. Но в горячечном мороке он никогда не мог толком сфокусировать на ней взгляд. И эта боль. И огромная тоска по Майку. Каждый день. Впервые за всю свою жизнь они были разделены. Он тосковал по Майку. И хотел домой.
Стасис.
Это все произошло за один момент. Когда они лежали, застыв, на пшеничном поле. «Баррада. Никто». Были ли это волшебные слова? Они легли летом, а встали осенью. Месяц. Потерянное мгновение, которое длилось вечность.
После этого все стало по-другому. Денни прилежно исполнял своё обещание. Он был ещё более послушным, чем прежде. Он стал любимцем дядюшки Луи. Он решил, что никогда больше не будет играть роль молчаливого сообщника в Майковых проделках. Никогда не будет подстрекателем. В конце концов, Алоизиус наблюдал за ними. Но Майк, вернувшись из Буффало, стал ещё хуже, чем прежде: более злобным, более вспыльчивым. Оба глаза у него были обведены чернотой — безобразные отливающие жёлто-фиолетовым синяки. «Ты похож на енота!» — дразнил его Денни. «Кто бы говорил», — огрызался Майк, поскольку, разумеется, у Денни были точно такие же.
Так все и было. После этого Майк отказывался говорить о месяце, проведённом в Буффало. Вскоре после того, как он вернулся, он начал огрызаться на дядюшку Луи. И получал побои. И мытьё рта с мылом. Теперь он вспомнил это лето. Лето, когда они нашли рыбу.
— Я помню госпиталь, — отстраненно сказал Дэниел высоким голосом, ещё хранящим отзвуки детского тембра. — Это был их корабль?
Клиндер кивнул.
— Месяц! — Дэниел закашлялся, и его голос стал ниже. — Казалось, что это была вечность. Чего хотели пришельцы?
— Наконец-то, — сказал Клиндер, улыбаясь и прикуривая новую сигарету от своей «зиппо». — Правильный вопрос.
СВЯЗУЮЩИЕ УЗЫ
Они сидели у груды птиц, и Майк смотрел в глаза Кио. Тёмные блестящие глаза, выражение которых было не прочитать. Невозможно было знать, что таится под этими тяжёлыми веками, готовое выпрыгнуть наружу. Насмешка? Гнев? Смех? Нельзя было сказать, с кем ты говоришь. Иногда он был незнакомцем. Иногда казался другом. Когда он улыбался, улыбка не шла дальше уголков глаз — оазис открытости в пустыне сдержанности.
Дон куда-то ушла. Кио открыл один из шкафчиков, и они переоделись в спортивные свитера. Потом он вытащил из шкафчика банку с жидкостью для зажигалок и заправил свою «зиппо».
— Итак. Ты все же с нами или нет? — спросил Кио. — Три удара, и ты вне игры.
Три? Ну да, подумал Майк. Родственник, незнакомец и кто-то, кто тебе нравится. Он уже убил незнакомку — Дот. Он пока не встретил никого, кто бы ему нравился — кроме Дон, возможно. И он представить себе не мог, что убьёт родственника — это означало Денни. Что за бредовое уравнение.
— Как в точности это работает? Кио сказал:
— Насколько мы можем себе представить, это как-то относится к связям. Связующим узам. Ты разрушаешь семейные, братские и общественные связи, и ты можешь идти. Бах, бах, псст! О, что это за облегчение! Это ведь, по-настоящему, не смерть, ты же знаешь.
— Что?
— Это не настоящая смерть, разве не так? Если ты уже мёртв.
— Каким образом ты можешь произносить это слово? Кио улыбнулся и поднял вверх свою серебряную «зип-
по», словно это была медаль.
— Членство имеет свои привилегии. Майк сглотнул и спросил:
— Ты уже убил родственника?
— Нет, — признался Кио. — Нет, мои родители умерли очень давно. Я был единственным ребёнком.
Помолчав мгновение, Майк сказал:
— Так ты застрял здесь.
Майк понял, что попал в точку. В первый раз каменное лицо Кио не смогло скрыть своих эмоций. Это был талант, приобретённый Майком за то время, когда он был режиссёром. Он всегда мог сказать, когда актёры переигрывают, притворяются. Но когда они находили что-то действительно стоящее, что-то, что они на самом деле чувствовали, этого было не спрятать. Это был кадр. У Майка не было сомнений, что именно этого Кио желал больше всего на свете. И его небрежные слова не могли скрыть жажду.
— Ну да. Ты — мой единственный способ выбраться. Поэтому-то мне и нужна твоя помощь.
— Зачем мне помогать тебе? Кио улыбнулся.
— Тебе, возможно, стоит принять в расчёт, что Дэниел будет пытаться убить тебя.
Майк рассмеялся.
— Вот почему мы пытались убить его, — подтвердил Такахаши. — Серьёзно.
— Ерунда.
— Это единственное, благодаря чему Клиндер может победить.
— У него был шанс. Он даже не прикоснулся ко мне.
— Клиндер не может сделать этого. Только Дэниел. Перешедшие верят, что если Дэниел убьёт тебя, мы застрянем здесь. Все мы. Такое вот уравнение.
Хоть что-нибудь здесь имеет смысл?
— Каким, черт побери, образом ты можешь знать, во что верят Перешедшие?
— Я работаю на них. Клиндер приказал мне завербовать тебя и твоего брата. Он готовил тебя для схватки.
— На чьей ты стороне?
— Я на твоей стороне. Я Корректор.
Ну да: двойной агент. Дот говорила ему об этом.
— Ты не знаешь Денни. Он не сделает этого.
— Сделает, когда они расскажут ему о Джулии, — Кио внимательно посмотрел на него. — Я бы сказал, что это неплохой аргумент, как ты думаешь?
Бумажник, подумал Майк. Помолчав некоторое время, он спросил:
— Ты встречался с Денни?
— Да. Я нашёл его в Детройте.
— Почему же ты не убил его тогда?
— Мне ещё были нужны некоторые коды.
— Как… Как он там?
— Развалина. Спит круглые сутки. Думает о своей жене. Бедняга, подумал Майк.
— Каким образом он… они…
Кио предостерегающе поднял руку и покачал головой.
— Поверь мне. Ты не хочешь этого знать. Наступило долгое молчание. Наконец Кио спросил: — Итак. Ты с нами?
Майк встал.
— Думаешь, ты можешь показать мне пару чудес, ворох птиц — и бинго, и я убийца? Почему ты думаешь, что я соглашусь убить своего брата?
— Мы не хотим, чтобы ты убивал своего брата, Майк. Мы хотим, чтобы ты убил Птенца.
— Птенца?
— Шона, — сказал Такахаши. — Он представляет для птиц нечто особенное. Он единственный, с кем они говорят. Он их главное связующее звено, а для Клиндера он — ключ к власти. Мы планировали эту операцию годами, Майк. Мы хотим смертельно оскорбить пришельцев, пустить под откос все это существование. Мы хотим убраться отсюда. И ты — единственный. Ты — тот, кто может помочь нам. Все, что тебе нужно сделать — это убить мальчика и — что ещё? — кого-нибудь, кто тебе нравится, и ты свободен. Стёрт, — Кио улыбнулся. — Я бы предложил себя, но я не уверен, что достаточно нравлюсь тебе. Как ты смотришь на это?
— Как на самую идиотскую вещь, какую я когда-либо слышал в своей жизни! Ты предлагаешь мне убить ребёнка? Моего племянника?
Тот поколебался, словно хотел что-то открыть ему, но потом передумал.
— Ты что, мать твою, с ума спятил? Кио сказал:
— Подумай об этом как об акте милосердия.
— Меня тошнит от вас, ребята, — сказал Майк.
— Я знаю. Это безумный мир. И мы хотим уйти из него. И мы готовы сделать все, что угодно, чтобы добиться этого.
— Даже убить ребёнка.
— Позволь мне спросить тебя кое о чем, Майк. Как ты думаешь, что они делают с Шоном там, в компаунде? Зачем, как ты думаешь, он им понадобился? Ты думаешь, Клиндер в игрушки играет? Учит его шахматам? — Он сунул руку в карман своего чёрного свитера и вытащил оттуда белого коня, держа его двумя пальцами. — Меня учил. Я был его любимцем.
Майк вспомнил чёрного коня, которого доктор дал ему. Когда ему было десять. И чем больше говорил Кио, тем более нервозным он становился. Потому что он слышал правду. И потому что он слышал и все то, чего Кио не говорил.
Кио положил белого коня обратно и вытащил зажигалку, в течение разговора открывая её большим пальцем и затем закрывая о ладонь руки. (Клик. Клак. )
— Тебя он тоже просил не говорить? Заставил пообещать молчать? (Клик. Клак. ) Послушай, я знал его большую часть своей жизни и всю свою смерть. Мы умерли вместе в авиакатастрофе девять лет назад. (Клик. Клак. ) С этих пор я всегда был его правой рукой, — Кио улыбнулся. — Он был единственным гипнотизёром на планете, который мог взять под контроль целую толпу. (Клик. Клак. ) Он доказал это на твоём классе, не так ли? Ты представляешь себе, насколько редко такое встречается? (Клик. Клак. ) Однажды он уже не смог меня больше гипнотизировать. Я не давался ему. (Клик. Клак. ) И в конце концов я увидел его таким, каков он есть. Клиндер — это человек, которого нет. (Клик. Клак. ) В этом его секрет. Он тот, кем ты хочешь, чтоб он был. (Клик.) Он скажет что угодно. (Клак. ) Он сделает что угодно. (Клик. ) Что угодно. (Клак. ) (Клик. Клак. ) Я был там, Майк. Я видел все своими глазами.
Майк смотрел на зажигалку. Наконец он взглянул в чёрные глаза Кио.
— О чем ты говоришь?
— Я был там.
Майк нахмурил брови.
— Где?
— На их корабле. В Буффало.
Все, что Майк мог сделать, — это не вскочить и не ринуться прочь из комнаты. Один взгляд на лицо Кио — и он вспомнил.
Кио был в аду вместе с ним.
Дон куда-то ушла. Кио открыл один из шкафчиков, и они переоделись в спортивные свитера. Потом он вытащил из шкафчика банку с жидкостью для зажигалок и заправил свою «зиппо».
— Итак. Ты все же с нами или нет? — спросил Кио. — Три удара, и ты вне игры.
Три? Ну да, подумал Майк. Родственник, незнакомец и кто-то, кто тебе нравится. Он уже убил незнакомку — Дот. Он пока не встретил никого, кто бы ему нравился — кроме Дон, возможно. И он представить себе не мог, что убьёт родственника — это означало Денни. Что за бредовое уравнение.
— Как в точности это работает? Кио сказал:
— Насколько мы можем себе представить, это как-то относится к связям. Связующим узам. Ты разрушаешь семейные, братские и общественные связи, и ты можешь идти. Бах, бах, псст! О, что это за облегчение! Это ведь, по-настоящему, не смерть, ты же знаешь.
— Что?
— Это не настоящая смерть, разве не так? Если ты уже мёртв.
— Каким образом ты можешь произносить это слово? Кио улыбнулся и поднял вверх свою серебряную «зип-
по», словно это была медаль.
— Членство имеет свои привилегии. Майк сглотнул и спросил:
— Ты уже убил родственника?
— Нет, — признался Кио. — Нет, мои родители умерли очень давно. Я был единственным ребёнком.
Помолчав мгновение, Майк сказал:
— Так ты застрял здесь.
Майк понял, что попал в точку. В первый раз каменное лицо Кио не смогло скрыть своих эмоций. Это был талант, приобретённый Майком за то время, когда он был режиссёром. Он всегда мог сказать, когда актёры переигрывают, притворяются. Но когда они находили что-то действительно стоящее, что-то, что они на самом деле чувствовали, этого было не спрятать. Это был кадр. У Майка не было сомнений, что именно этого Кио желал больше всего на свете. И его небрежные слова не могли скрыть жажду.
— Ну да. Ты — мой единственный способ выбраться. Поэтому-то мне и нужна твоя помощь.
— Зачем мне помогать тебе? Кио улыбнулся.
— Тебе, возможно, стоит принять в расчёт, что Дэниел будет пытаться убить тебя.
Майк рассмеялся.
— Вот почему мы пытались убить его, — подтвердил Такахаши. — Серьёзно.
— Ерунда.
— Это единственное, благодаря чему Клиндер может победить.
— У него был шанс. Он даже не прикоснулся ко мне.
— Клиндер не может сделать этого. Только Дэниел. Перешедшие верят, что если Дэниел убьёт тебя, мы застрянем здесь. Все мы. Такое вот уравнение.
Хоть что-нибудь здесь имеет смысл?
— Каким, черт побери, образом ты можешь знать, во что верят Перешедшие?
— Я работаю на них. Клиндер приказал мне завербовать тебя и твоего брата. Он готовил тебя для схватки.
— На чьей ты стороне?
— Я на твоей стороне. Я Корректор.
Ну да: двойной агент. Дот говорила ему об этом.
— Ты не знаешь Денни. Он не сделает этого.
— Сделает, когда они расскажут ему о Джулии, — Кио внимательно посмотрел на него. — Я бы сказал, что это неплохой аргумент, как ты думаешь?
Бумажник, подумал Майк. Помолчав некоторое время, он спросил:
— Ты встречался с Денни?
— Да. Я нашёл его в Детройте.
— Почему же ты не убил его тогда?
— Мне ещё были нужны некоторые коды.
— Как… Как он там?
— Развалина. Спит круглые сутки. Думает о своей жене. Бедняга, подумал Майк.
— Каким образом он… они…
Кио предостерегающе поднял руку и покачал головой.
— Поверь мне. Ты не хочешь этого знать. Наступило долгое молчание. Наконец Кио спросил: — Итак. Ты с нами?
Майк встал.
— Думаешь, ты можешь показать мне пару чудес, ворох птиц — и бинго, и я убийца? Почему ты думаешь, что я соглашусь убить своего брата?
— Мы не хотим, чтобы ты убивал своего брата, Майк. Мы хотим, чтобы ты убил Птенца.
— Птенца?
— Шона, — сказал Такахаши. — Он представляет для птиц нечто особенное. Он единственный, с кем они говорят. Он их главное связующее звено, а для Клиндера он — ключ к власти. Мы планировали эту операцию годами, Майк. Мы хотим смертельно оскорбить пришельцев, пустить под откос все это существование. Мы хотим убраться отсюда. И ты — единственный. Ты — тот, кто может помочь нам. Все, что тебе нужно сделать — это убить мальчика и — что ещё? — кого-нибудь, кто тебе нравится, и ты свободен. Стёрт, — Кио улыбнулся. — Я бы предложил себя, но я не уверен, что достаточно нравлюсь тебе. Как ты смотришь на это?
— Как на самую идиотскую вещь, какую я когда-либо слышал в своей жизни! Ты предлагаешь мне убить ребёнка? Моего племянника?
Тот поколебался, словно хотел что-то открыть ему, но потом передумал.
— Ты что, мать твою, с ума спятил? Кио сказал:
— Подумай об этом как об акте милосердия.
— Меня тошнит от вас, ребята, — сказал Майк.
— Я знаю. Это безумный мир. И мы хотим уйти из него. И мы готовы сделать все, что угодно, чтобы добиться этого.
— Даже убить ребёнка.
— Позволь мне спросить тебя кое о чем, Майк. Как ты думаешь, что они делают с Шоном там, в компаунде? Зачем, как ты думаешь, он им понадобился? Ты думаешь, Клиндер в игрушки играет? Учит его шахматам? — Он сунул руку в карман своего чёрного свитера и вытащил оттуда белого коня, держа его двумя пальцами. — Меня учил. Я был его любимцем.
Майк вспомнил чёрного коня, которого доктор дал ему. Когда ему было десять. И чем больше говорил Кио, тем более нервозным он становился. Потому что он слышал правду. И потому что он слышал и все то, чего Кио не говорил.
Кио положил белого коня обратно и вытащил зажигалку, в течение разговора открывая её большим пальцем и затем закрывая о ладонь руки. (Клик. Клак. )
— Тебя он тоже просил не говорить? Заставил пообещать молчать? (Клик. Клак. ) Послушай, я знал его большую часть своей жизни и всю свою смерть. Мы умерли вместе в авиакатастрофе девять лет назад. (Клик. Клак. ) С этих пор я всегда был его правой рукой, — Кио улыбнулся. — Он был единственным гипнотизёром на планете, который мог взять под контроль целую толпу. (Клик. Клак. ) Он доказал это на твоём классе, не так ли? Ты представляешь себе, насколько редко такое встречается? (Клик. Клак. ) Однажды он уже не смог меня больше гипнотизировать. Я не давался ему. (Клик. Клак. ) И в конце концов я увидел его таким, каков он есть. Клиндер — это человек, которого нет. (Клик. Клак. ) В этом его секрет. Он тот, кем ты хочешь, чтоб он был. (Клик.) Он скажет что угодно. (Клак. ) Он сделает что угодно. (Клик. ) Что угодно. (Клак. ) (Клик. Клак. ) Я был там, Майк. Я видел все своими глазами.
Майк смотрел на зажигалку. Наконец он взглянул в чёрные глаза Кио.
— О чем ты говоришь?
— Я был там.
Майк нахмурил брови.
— Где?
— На их корабле. В Буффало.
Все, что Майк мог сделать, — это не вскочить и не ринуться прочь из комнаты. Один взгляд на лицо Кио — и он вспомнил.
Кио был в аду вместе с ним.
АВРААМ И ИСААК
Клиндер выдвинул ящик из стола в комнате для совещаний и вытащил оттуда книгу в коричневом кожаном переплёте.
— Когда мы спросили пришельцев, чего они хотят, они указали на этот пассаж из книги Бытия.
— Из Библии? — спросил Дэниел.
— Они цитировали её довольно часто. Слушай. Посмотрим, будет ли это иметь для тебя какой-то смысл. — Он прочёл:
— Авраам и Исаак?
— Именно, — сказал Клиндер, и его горделивая улыбка с облегчением поглотила это секундное помутнение. — Я же говорил им, что ты умница!
Что-то произошло с Дэниелом в это мгновение, когда он уловил отблеск возникшей на дне глаз Клиндера потусторонней печали, когда он читал ему отрывок. Мгновение пришло и ушло, как выскочившая из воды рыба. Но за это мгновение какая-то часть его, которая долгое время спала, внезапно пробудилась. После того как он вспомнил госпиталь, другие воспоминания полезли из него валом. Он пытался свести их воедино, слушая Клиндера.
Это как-то касалось рыбы. Какой рыбы?
— Здесь есть комментарий, который мне особенно нравится. «Авраам, будучи верным и преданным слугой Господа, должен был не просто убить своего сына, но убить его в качестве жертвы, убить его искренне, убить его согласно обряду, убить его со всей пышностью и церемониями, спокойствием и собранностью ума, с которыми он обычно приносил свои всесожжения. Считать ли отца всех верных чудовищем из всех отцов?» — Клиндер глубоко вздохнул. — Потом пришёл ангел…
Рыба, думал Дэниел. Сосунок. Сосунок, которого они поймали тем летом на ручье. Которого они положили в дождевую бочку.
— Таково было их испытание, — сказал Клиндер. — Вот чего они хотели. Полного Послушания.
— Жертва, — горько сказал Дэниел. — Как могло правительство пойти на это? Принести двух невинных детей в жертву за все остальное человечество?
— Я бы назвал это честным обменом. Биллионы — за двоих. Но правительство не делало этого, Дэниел. Это сделал я. Вот почему это сработало. Видишь ли, они говорили совершенно буквально. Им нужны были сыновья.
Дэниел нахмурился.
— Что вы имеете в виду? Клиндер испустил вздох.
— Ты мой сын.
Дэниел молчал, исполненный отвращения.
— Майк тоже. Он не знает.
Господи, от этого человека можно ждать чего угодно.
— Я удивлён, что ты до сих пор не узнал мой голос, — сказал Клиндер.
— Ваш голос?
— Я Алоизиус, — ответил он, улыбаясь. — Это моё второе имя.
— Когда мы спросили пришельцев, чего они хотят, они указали на этот пассаж из книги Бытия.
— Из Библии? — спросил Дэниел.
— Они цитировали её довольно часто. Слушай. Посмотрим, будет ли это иметь для тебя какой-то смысл. — Он прочёл:
Дай мне твоего единственного сына;Клиндер сделал паузу, несколько раз моргнул и сглотнул. Это длилось всего несколько секунд, но его лицо на эти несколько секунд приобрело давно и хорошо знакомое Дэниелу выражение. Словно он пытался убедить себя в чем-то. В чем-то, чему не хотел верить, но по какой-то причине должен был. Оправдывающееся. Дэниел уже видел раньше такое выражение. На лице дядюшки Луи. После того, как тот устраивал Майку порку. Он до сих пор помнил его вопли.
твоего единственного сына от Сарры, Исаака[57].
— Авраам и Исаак?
— Именно, — сказал Клиндер, и его горделивая улыбка с облегчением поглотила это секундное помутнение. — Я же говорил им, что ты умница!
Что-то произошло с Дэниелом в это мгновение, когда он уловил отблеск возникшей на дне глаз Клиндера потусторонней печали, когда он читал ему отрывок. Мгновение пришло и ушло, как выскочившая из воды рыба. Но за это мгновение какая-то часть его, которая долгое время спала, внезапно пробудилась. После того как он вспомнил госпиталь, другие воспоминания полезли из него валом. Он пытался свести их воедино, слушая Клиндера.
Это как-то касалось рыбы. Какой рыбы?
— Здесь есть комментарий, который мне особенно нравится. «Авраам, будучи верным и преданным слугой Господа, должен был не просто убить своего сына, но убить его в качестве жертвы, убить его искренне, убить его согласно обряду, убить его со всей пышностью и церемониями, спокойствием и собранностью ума, с которыми он обычно приносил свои всесожжения. Считать ли отца всех верных чудовищем из всех отцов?» — Клиндер глубоко вздохнул. — Потом пришёл ангел…
Клиндер закрыл книгу.
Не поднимай руки твоей на отрока сего,
и не делай над ним ничего;
Ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога,
и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня.
Воистину Я благословляя благословлю тебя,
и умножая умножу твоё семя,
как звезды небесные
и как песок на берегу моря;
и овладеет семя твоё вратами врагов их.
И благословятся в семени твоём все народы земли
за то, что ты послушался гласа Моего[58].
Рыба, думал Дэниел. Сосунок. Сосунок, которого они поймали тем летом на ручье. Которого они положили в дождевую бочку.
— Таково было их испытание, — сказал Клиндер. — Вот чего они хотели. Полного Послушания.
— Жертва, — горько сказал Дэниел. — Как могло правительство пойти на это? Принести двух невинных детей в жертву за все остальное человечество?
— Я бы назвал это честным обменом. Биллионы — за двоих. Но правительство не делало этого, Дэниел. Это сделал я. Вот почему это сработало. Видишь ли, они говорили совершенно буквально. Им нужны были сыновья.
Дэниел нахмурился.
— Что вы имеете в виду? Клиндер испустил вздох.
— Ты мой сын.
Дэниел молчал, исполненный отвращения.
— Майк тоже. Он не знает.
Господи, от этого человека можно ждать чего угодно.
— Я удивлён, что ты до сих пор не узнал мой голос, — сказал Клиндер.
— Ваш голос?
— Я Алоизиус, — ответил он, улыбаясь. — Это моё второе имя.
БУФФАЛО
Майк сидел в раздевалке вместе с Кио. Но в его мозгу вставали картины ада.
Ад был гостиницей в Буффало; за забранными сеткой окнами беспрестанно вспыхивала и гасла красная неоновая надпись; буквы шли задом наперёд. ТЕН ВОРЕМОН. Все было задом наперёд.
Ему было десять. Длинная комната. Кровать. Туго натянутые простыни, пеленавшие его. Не дававшие двигаться. Темно. Там всегда было темно. Кирпичные стены, с них постоянно капало. На потолке не было лампочки. Там были дети в кроватях. Много плачущих детей. Многие из них были его одноклассниками. Те, кого загипнотизировал Клиндер, сказав: «Вы не будете помнить ничего. Прохладный ветерок с прекрасного озера. Тёплый летний день, вы играете в песке. Замечательная экскурсия к побережью. Вот все, что вы будете помнить».
Но с Майком это не сработало. Он помнил все. Кроме имён.
Он не хотел этого, но не мог ничего поделать.
Ерундистика, говорил он себе.
Сон, говорил он себе.
Но это не могло заставить его память замолчать.
Он помнил, как доктор в белом ходил взад и вперёд по проходам между койками. Несмотря на белую маску, он знал, что это был Клиндер. Он узнал его глаза.
У него была игла. И одному за другим, по одному ребёнку за раз, каждый день он погружал её в уголки их глаз. Не имело значения, сколько раз ты просил его не делать этого. Не имело значения, как вежливо ты просил. Это никогда не имело значения. И никто не менял им простыни. Спелёнутые так туго, что можно было разглядеть тела и ноги под белым материалом. И пятна, просачивающиеся сквозь них. Запахи. И пока игла делала своё дело, она шевелилась в руке доктора. И издавала вибрирующий гул. Он никогда не мог забыть этого.
Ад был гостиницей в Буффало; за забранными сеткой окнами беспрестанно вспыхивала и гасла красная неоновая надпись; буквы шли задом наперёд. ТЕН ВОРЕМОН. Все было задом наперёд.
Ему было десять. Длинная комната. Кровать. Туго натянутые простыни, пеленавшие его. Не дававшие двигаться. Темно. Там всегда было темно. Кирпичные стены, с них постоянно капало. На потолке не было лампочки. Там были дети в кроватях. Много плачущих детей. Многие из них были его одноклассниками. Те, кого загипнотизировал Клиндер, сказав: «Вы не будете помнить ничего. Прохладный ветерок с прекрасного озера. Тёплый летний день, вы играете в песке. Замечательная экскурсия к побережью. Вот все, что вы будете помнить».
Но с Майком это не сработало. Он помнил все. Кроме имён.
Он не хотел этого, но не мог ничего поделать.
Ерундистика, говорил он себе.
Сон, говорил он себе.
Но это не могло заставить его память замолчать.
Он помнил, как доктор в белом ходил взад и вперёд по проходам между койками. Несмотря на белую маску, он знал, что это был Клиндер. Он узнал его глаза.
У него была игла. И одному за другим, по одному ребёнку за раз, каждый день он погружал её в уголки их глаз. Не имело значения, сколько раз ты просил его не делать этого. Не имело значения, как вежливо ты просил. Это никогда не имело значения. И никто не менял им простыни. Спелёнутые так туго, что можно было разглядеть тела и ноги под белым материалом. И пятна, просачивающиеся сквозь них. Запахи. И пока игла делала своё дело, она шевелилась в руке доктора. И издавала вибрирующий гул. Он никогда не мог забыть этого.