Страница:
Но эту отговорку я уже слышал и спросил напрямик:
— Такую повестку могла получить проститутка?
— Гм, если вы так ставите вопрос, то, в принципе, да…
— Но ведь это же ни в какие ворота не лезет! — взъярился я: какая-то непостижимая для здравого смысла юридическая заковыка всерьез оборачивалась против меня. — Как можно: таксиста, труженика, и проститутку судить по одной и той же статье?!
— Закон не учитывает род занятий правонарушителя…
Тут уж настал мой черед сказать «гм…»
Стараясь скрыть овладевающую мною робость, я с натугой выдавил из себя:
— А решение судьи по такому делу может повлиять на получение гражданства?
Однако участник юридического конгресса уже умаялся отвечать на мои вопросы.
— Vladimir, я не хочу вас запугивать… Как юрист я могу сказать вам только одно: в уголовный суд ни по какому поводу нельзя идти без адвоката.
— Да где же я возьму адвоката?! Откуда у меня деньги на адвокатов?
Мой пассажир достал визитную карточку, черкнул что-то на ее обороте и сказал:
— Это телефон очень хорошего адвоката, моего друга. Позвоните ему; он много с вас не возьмет…
6.
7.
8.
Глава семнадцатая. СУД
2.
3.
— Такую повестку могла получить проститутка?
— Гм, если вы так ставите вопрос, то, в принципе, да…
— Но ведь это же ни в какие ворота не лезет! — взъярился я: какая-то непостижимая для здравого смысла юридическая заковыка всерьез оборачивалась против меня. — Как можно: таксиста, труженика, и проститутку судить по одной и той же статье?!
— Закон не учитывает род занятий правонарушителя…
Тут уж настал мой черед сказать «гм…»
Стараясь скрыть овладевающую мною робость, я с натугой выдавил из себя:
— А решение судьи по такому делу может повлиять на получение гражданства?
Однако участник юридического конгресса уже умаялся отвечать на мои вопросы.
— Vladimir, я не хочу вас запугивать… Как юрист я могу сказать вам только одно: в уголовный суд ни по какому поводу нельзя идти без адвоката.
— Да где же я возьму адвоката?! Откуда у меня деньги на адвокатов?
Мой пассажир достал визитную карточку, черкнул что-то на ее обороте и сказал:
— Это телефон очень хорошего адвоката, моего друга. Позвоните ему; он много с вас не возьмет…
6.
Постепенно из моей речи исчезало обращение «сэр», вместо него я все чаще пользовался — нагловато-ухарским «мистер»… Когда, например, не захлопнувшаяся задняя дверца начинала тревожно дребезжать на ухабах, я говорил:
— Мистер, если вы сейчас, на повороте, вылетите из машины, кто тогда будет платить по счетчику?
Когда, полыхая сигнальными огнями и оглушая улицу сиреной, мой чекер обгоняли полицейские, я говорил:
— Знаете, мистер, куда они так спешат?
— Куда?
— Выпить кофе…
Туристов я угощал достопримечательностями Нью-Йорка, а поскольку для роли гида знал город недостаточно, то бессовестно пускал в ход фальшивки.
— В этом доме жили Рокфеллер и Никсон, — вполне добросовестно сообщал я клиентам, проезжая мимо здания 810 по Пятой авеню, но остановиться потом было трудно…
— А в этой церкви венчались Элизабет Тейлор и Ричард Бартон.
Дамы ахали, впросак я не попал ни разу, а самым большим успехом пользовался мой знаменитый соотечественник Барышников; за него — платили!
— Хороший был у вас день? — спрашивает меня измотанная сверхурочной работой машинистка. Разъезжать на такси ей, конечно же, не по карману. В мой кэб она села потому, что боится ночного метро. Но, приобщившись на несколько минут к комфорту, чувствуя, что ее усталое лицо помолодело в полумраке кэба, женщина расслабляется и, услышав от меня, что день был хороший, совсем уж легкомысленно толкует ответ таксиста.
— Вы, наверное, возили сегодня каких-нибудь знаменитостей?..
Нельзя же теперь ее разочаровывать.
— Только что — хотя вы все равно не поверите — в этом кэбе ехали Барышников и Лайза Миннелли.
Чуть слышный, приглушенный стон:
— О-ох!..
Таксисту, который вез Барышникова, американка не может дать на чай меньше, чем доллар. Даже машинистка. Я уж не рад, что наврал ей. Но пассажирке моей так отрадно предвкушать завтрашние свои рассказы: и сослуживцам, и боссу, и соседке — в каком кэбе ехала она вчера, что сейчас ей непременно хочется быть щедрее всех «звезд» «осчастлививших» мой чекер.
В дорожавших автоматических мойках я регулярно мыл свой кэб — за счет славы Барышникова, да еще за то, что показывал легковерным пассажирам «Женскую тюрьму»'..
Когда въезжаешь на мост Трайборо (а я въезжал на него ежедневно, вровень с высоко проложенной автострадой поднимается триада серых, с решетками на окнах, корпусов. Уж не помню, кто из таксистов сболтнул мне, будто это женская тюрьма. Было ли это правдой, я понятия не имел, но показывал корпуса всем подряд:
— А вот это, между прочим, женская тюрьма Нью-Йорка..
И самые шумные, развеселые из моих пассажиров — умолкали, становились тихими, задумчивыми… Женская тюрьма!..
— Мистер, если вы сейчас, на повороте, вылетите из машины, кто тогда будет платить по счетчику?
Когда, полыхая сигнальными огнями и оглушая улицу сиреной, мой чекер обгоняли полицейские, я говорил:
— Знаете, мистер, куда они так спешат?
— Куда?
— Выпить кофе…
Туристов я угощал достопримечательностями Нью-Йорка, а поскольку для роли гида знал город недостаточно, то бессовестно пускал в ход фальшивки.
— В этом доме жили Рокфеллер и Никсон, — вполне добросовестно сообщал я клиентам, проезжая мимо здания 810 по Пятой авеню, но остановиться потом было трудно…
— А в этой церкви венчались Элизабет Тейлор и Ричард Бартон.
Дамы ахали, впросак я не попал ни разу, а самым большим успехом пользовался мой знаменитый соотечественник Барышников; за него — платили!
— Хороший был у вас день? — спрашивает меня измотанная сверхурочной работой машинистка. Разъезжать на такси ей, конечно же, не по карману. В мой кэб она села потому, что боится ночного метро. Но, приобщившись на несколько минут к комфорту, чувствуя, что ее усталое лицо помолодело в полумраке кэба, женщина расслабляется и, услышав от меня, что день был хороший, совсем уж легкомысленно толкует ответ таксиста.
— Вы, наверное, возили сегодня каких-нибудь знаменитостей?..
Нельзя же теперь ее разочаровывать.
— Только что — хотя вы все равно не поверите — в этом кэбе ехали Барышников и Лайза Миннелли.
Чуть слышный, приглушенный стон:
— О-ох!..
Таксисту, который вез Барышникова, американка не может дать на чай меньше, чем доллар. Даже машинистка. Я уж не рад, что наврал ей. Но пассажирке моей так отрадно предвкушать завтрашние свои рассказы: и сослуживцам, и боссу, и соседке — в каком кэбе ехала она вчера, что сейчас ей непременно хочется быть щедрее всех «звезд» «осчастлививших» мой чекер.
В дорожавших автоматических мойках я регулярно мыл свой кэб — за счет славы Барышникова, да еще за то, что показывал легковерным пассажирам «Женскую тюрьму»'..
Когда въезжаешь на мост Трайборо (а я въезжал на него ежедневно, вровень с высоко проложенной автострадой поднимается триада серых, с решетками на окнах, корпусов. Уж не помню, кто из таксистов сболтнул мне, будто это женская тюрьма. Было ли это правдой, я понятия не имел, но показывал корпуса всем подряд:
— А вот это, между прочим, женская тюрьма Нью-Йорка..
И самые шумные, развеселые из моих пассажиров — умолкали, становились тихими, задумчивыми… Женская тюрьма!..
7.
Как-то в очереди на Морском вокзале досталась мне многодетная мамаша-наседка, вся в веснушках и в хлопотах, чрезвычайно озабоченная четырьмя своими дочками. Уменьшенные копии своей родительницы, тоже конопатые, сестренки были до того похожи друг на дружку, что, словно русские «матрешки», отличались только размерами… Чтобы маме было удобнее, я усадил ее на переднее сиденье, но всем своим существом она была там, сзади, — со своими твореньями, в которых даже сейчас, по дороге в «Ла-Гвардию», старалась запихнуть все хорошее, красивое, а главное — поучительное! — что только можно было почерпнуть за время поездки в такси…
— Поедем через Центральный парк? — закинул я, нацеливаясь лишний разок прокатиться по Трайборо.
— Слыхали?! — откликнулась мамаша. — Сейчас вы увидите Центральный парк!
— Здесь похоронен Христофор Колумб, — кивнул я, будто старому приятелю, на памятник великому мореплавателю, стоящий посреди площади, названной в его честь.
— Слыхали?! — теребит захлопотанная мамаша своих «матрешек».
Мы мчались по мосту Трайборо мимо серых корпусов:
— А это, между прочим, женская тюрьма Нью-Йорка…
— Слыхали?!
Мамаша была не только смешная, но и очень сердечная. Она сумела, превозмогая себя, оторваться на минутку от конопатых девочек с тем, чтобы частицу своего внимания уделить таксисту. И расспросы ее не сводились к вульгарному «как бизнес?». Она поинтересовалась, в котором часу я сегодня выехал. Долго ли мне еще предстоит работать?
Я отвечал, что, как и многие нью-йоркские кэбби, работаю примерно восемьдесят часов в неделю…
— Слыхали?!
— Но ни один кэбби во всей Америке, — совсем уж разошелся я, — не работает столько, сколько мама, у которой четверо детей!
— Слыха…
Бедняга не могла ни выдохнуть, ни вдохнуть. Будто муж поздравил ее с днем рождения по радио. Голубые глаза увлажнились, и она уставилась на меня, прижав руки к груди…
Потом я целый месяц рассказывал таксистам, какими был вознагражден за свой экспромт чаевыми, но поскольку я говорил правду, никто не хотел мне верить…
Когда это было? Весной? Летом? Осенью?.. Вертясь по Манхеттену, как белка в колесе, таксист теряет ощущение времени… Но если я подобрал «матрешек» на Морском вокзале (и стало быть, еще промышлял там), то случилось это, безусловно, до того, как я разгадал загадки швейцара Фрэнка, и стало быть, именно в тот тревожный период, когда надо мной уже вплотную нависло разбирательство в уголовном суде…
Разумеется, я позвонил по номеру, который записал для меня отзывчивый юрист, и его коллега, «недорогой адвокат», объяснил мне по телефону, что никакой необходимости срочно разбирать полицейские каракули — нет; мы встретимся прямо в суде и успеем наговориться. Дело мое, несомненно, будет улажено; однако, если я хочу, чтобы в назначенный день он действительно появился в суде, ТРИСТА долларов должны быть уплачены заранее. Не потому, что он мне не доверяет, а таково общее правило всех адвокатов по уголовным делам.
Я не знал, как поступить: и суда я боялся, и денег было жалко…
— Поедем через Центральный парк? — закинул я, нацеливаясь лишний разок прокатиться по Трайборо.
— Слыхали?! — откликнулась мамаша. — Сейчас вы увидите Центральный парк!
— Здесь похоронен Христофор Колумб, — кивнул я, будто старому приятелю, на памятник великому мореплавателю, стоящий посреди площади, названной в его честь.
— Слыхали?! — теребит захлопотанная мамаша своих «матрешек».
Мы мчались по мосту Трайборо мимо серых корпусов:
— А это, между прочим, женская тюрьма Нью-Йорка…
— Слыхали?!
Мамаша была не только смешная, но и очень сердечная. Она сумела, превозмогая себя, оторваться на минутку от конопатых девочек с тем, чтобы частицу своего внимания уделить таксисту. И расспросы ее не сводились к вульгарному «как бизнес?». Она поинтересовалась, в котором часу я сегодня выехал. Долго ли мне еще предстоит работать?
Я отвечал, что, как и многие нью-йоркские кэбби, работаю примерно восемьдесят часов в неделю…
— Слыхали?!
— Но ни один кэбби во всей Америке, — совсем уж разошелся я, — не работает столько, сколько мама, у которой четверо детей!
— Слыха…
Бедняга не могла ни выдохнуть, ни вдохнуть. Будто муж поздравил ее с днем рождения по радио. Голубые глаза увлажнились, и она уставилась на меня, прижав руки к груди…
Потом я целый месяц рассказывал таксистам, какими был вознагражден за свой экспромт чаевыми, но поскольку я говорил правду, никто не хотел мне верить…
Когда это было? Весной? Летом? Осенью?.. Вертясь по Манхеттену, как белка в колесе, таксист теряет ощущение времени… Но если я подобрал «матрешек» на Морском вокзале (и стало быть, еще промышлял там), то случилось это, безусловно, до того, как я разгадал загадки швейцара Фрэнка, и стало быть, именно в тот тревожный период, когда надо мной уже вплотную нависло разбирательство в уголовном суде…
Разумеется, я позвонил по номеру, который записал для меня отзывчивый юрист, и его коллега, «недорогой адвокат», объяснил мне по телефону, что никакой необходимости срочно разбирать полицейские каракули — нет; мы встретимся прямо в суде и успеем наговориться. Дело мое, несомненно, будет улажено; однако, если я хочу, чтобы в назначенный день он действительно появился в суде, ТРИСТА долларов должны быть уплачены заранее. Не потому, что он мне не доверяет, а таково общее правило всех адвокатов по уголовным делам.
Я не знал, как поступить: и суда я боялся, и денег было жалко…
8.
В час «пик», когда такси нарасхват, высаживая очередного клиента у входа в Центральный парк, услышал я свист швейцара, доносившийся с противоположной стороны улицы. Возле отеля «Святой Мориц» маячил фибровый чемоданишко…
Уверенности, что несолидный этот чемодан поедет в аэропорт, у меня не было, а разделяла нас двойная желтая полоса. Если полицейский заметит, что я ее пересек…
Поняв мои колебания, швейцар опять дунул в свисток и при этом помахал руками, изображая порхающую птичку — стопроцентный аэропорт! Представляя эту пантомиму, швейцар ни в коем случае не обманет таксиста: подобными вещами не шутят… Я развернулся против движения вливающейся в парковую аллею Шестой авеню и — не зря! фибровый чемоданчик направлялся в «Ла-Гвардию».
— Въезжайте в Парк! — скомандовал клиент. Мне это было на руку: через Парк, значит, через мост Трайборо, но, закончив запрещенный разворот, я не мог отказать себе в невинном таксистском удовольствии — отчитать пассажира:
— Как у вас язык поворачивается говорить водителю подобные вещи! Швейцар показал мне, что вы опаздывает е на самолет, и я ради вас пошел на грубейшее нарушение. Зачем же вы заставляете меня сделать второе?
Мы уже углубились в Парк, а я все свербел:
— Штраф за меня, небось, платить не стали бы!
В ответ на мои наскоки нахал зевнул:
— Таксиста не могут оштрафовать, если я сижу в кэбе…
— А вот это совсем уже постыдное хвастовство! — полез я в бутылку.
Пассажир тоже повысил голос:
— Прикуси язык, кэбби! Ты знаешь, кто я?
— Да зачем мне это знать! Какое мне до этого дело?!
— Я комиссар полиции Чикаго! — цыкнул на меня пассажир, но его слова ничуть не охладили меня.
— Ага! — закричал я, еще пуще входя в раж: — Наконец-то, один из вас мне все-таки попался!
— Что за выражение — «попался»? Думай, что говоришь, кэбби!
Этот пятидесятилетний остряк, которому вздумалось подразнить меня, не догадывался, по-видимому, что на самом деле я вовсе не злюсь, ибо что может быть отраднее для издерганного кэбби, чем повод излить из своей души на чью-то голову наболевшее?
— Только и знаете, что издеваться над таксистами! — шумел я, прикидываясь будто бы и впрямь поверил, что он комиссар полиции. — У вас же времени не остается ловить настоящих преступников!
— Не болтай о том, чего не знаешь! — гудел самозванец. — Я всегда говорю моим ребятами: не трогайте кэбби, если он накрутит пару лишних долларов, как ты сейчас — намылился, небось, тащить меня через Трайборо?! Я тебя сразу раскусил!
— Так вы же сами сказали: «Езжай через Парк», — по-настоящему обиделся я.
— Представляю, какой «концерт» закатил бы ты мне, если бы я велел тебе ехать по мосту Квинсборо, — хмыкнул мой пассажир; тертый, видать, калач. — Да это уж ладно. Но если ты, сукин сын, вздумаешь развозить наркотики, вот тогда мы с Мак-Гвайром* живо возьмем тебя за одно место! Ты меня понял?!
— И буду! — кривлялся я. — И буду развозить наркотики. Потому что честно работать вы все равно не даете. Житья от вас нет! Повестки в уголовный суд ни за что раздаете!
— Полицейские не выписывают повестки в уголовный суд «НИ ЗА ЧТО». Это ты можешь рассказывать кому угодно, только не мне!
— Значит, «не выписывают»? — кричал я, дотягиваясь, не снижая скорости, до «бардачка». — А это что такое?! — И, не (* Комиссар полиции Нью-Йорка в конце семидесятых годов.) оборачиваясь, протянул на заднее сиденье замусоленную повестку. — Что это, спрашиваю я вас, такое?!..
— Ага: SOLICITING! — злорадно загоготал на удивление осведомленный клиент, сходу расшифровав и неразборчивую пропись ing-овой формы, и суть моего «преступления». — Сорок вторая улица и Парк-авеню! Все понятно…
— Что вам «понятно»? — по инерции огрызнулся я.
— Автобусная остановка возле билетных авиакасс! Ты воровал пассажиров у городского автобуса. Сколько человек ты успел затащить в свой кэб, прежде чем тебя сцапали?
— Троих, — немедленно сознался я, а странный этот тип аж хлопнул себя по колену от избытка непонятных мне чувств.
— Так я и знал, что он хороший хлопец!
— Кто?
— Полисмен!
— О, просто замечательный! — съехидничал я.
— Доброе сердце! — убежденно покачал головой пассажир: — Ты учти, он ведь имел полное право припаять тебе еще и «подсадку». Но он пожалел тебя…
— Он дал мне «Остановка запрещена».
— А мог бы инкриминировать «вымогательство»! Вот тогда ты попрыгал бы!
— Какое там «вымогательство»! — возмутился я. — Я брал по шесть долларов с человека до «Кеннеди»… Я понятия не имел, что таксистам запрещено подбирать клиентов на автобусной остановке. Я вообще это слово SOLICITING впервые услышал от полицейского.
Пассажир сразу же поверил мне и смягчился:
— Так вот почему ты вляпался, — сказал он. — Ты шкодничал по незнанию, а полицейский подумал, что ты совсем уж отпетый жулик. Ты войди в его положение: он стоит на посту, а тут прямо перед его носом какой-то кэбби откалывает «левые номера». Ты меня понял? Что, по-твоему, он должен был делать?
— Мне-то теперь что делать? — с горечью сказал я. — На днях суд, адвокат хочет триста долларов…
— А зачем тебе адвокат на первом слушании?
Ни один из профессиональных юристов ничего мне об этом не говорил.
— А разве будет еще и второе?
— А как же! Сейчас тебя вызывают на предварительное. Судья только спросит, признаешь ли ты себя виновным. Тридцать секунд — больше времени он тебе не уделит. Там таких фруктов как ты, будет, знаешь сколько… Ты меня понял?
Шлагбаум поднялся, впуская нас на мост Трайборо:
— Женская тюрьма, — кивнул я в сторону триады серых корпусов, угощая гостя из Чикаго достопримечательностью НьюЙорка.
— Только не врать! — отмахнулся гость. — Это диспансер для особо опасных психов…
Я смутился, а пассажир, почесав затылок, сказал:
— Учти, шанс выкрутиться у тебя есть только на первом слушании. Если ты виновным себя не признаешь, судья распорядится вызвать полисмена, который выписал повестку. Полисмен даст показания, и — пиши пропало.
— А если я признаю себя виновным, что мне будет? — спросил я, но тут добровольный мой консультант рассердился.
— Если ты, рохля, брал всего по шесть долларов, а теперь собираешься признать себя виновным, то нечего морочить мне голову! Когда тебя обвиняют, надо защищаться! — Доброхот этот настолько завелся, что ему претило мое малодушие. — Выиграть, в принципе, было бы можно, но судья ведь не даст тебе рта открыть… Ты понял?
Досадуя, что я ни черта не понял, что всерьез обсуждать со мной мое дело нельзя, наморщив лоб и покусывая губу, пассажир размышлял вслух:
— Судья позволит тебе произнести только одну из двух стандартных формулировок: «Виновен» или «Не виновен». Можно воспользоваться третьей — «Виновен — при смягчающих обстоятельствах», но у тебя же никаких «смягчающих обстоятельств» нету. Что ты можешь сказать? Что ты не знал? Этого судьи терпеть не могут. Разозлится и влепит тебе так, что будешь знать!.. Ты, между прочим, не вздумай разговаривать с судьей так, как ты это себе со мной позволяешь. Хуже нет, как разозлить судью; ты понял?
Мы приближались к «Ла-Гвардии», а он, как назло, замолчал…
Отвернулся и смотрит в окно… Наверно, ему просто надоело ломать мозги из-за моих неприятностей… Я въезжал уже на рампу Главного вокзала, когда чекер вздрогнул от громоподобного «хха!-ха!», и какое-то сатанинское вдохновение озарило лицо пассажира.
— НЕ ВИНОВЕН — ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, — хрипловатым от волнения голосом произнес он.
«Бессмыслица какая-то», — с тоской подумал я.
Но мой клиент еще раз повторил эту бессмыслицу, смакуя каждое слово: «НЕ ВИНОВЕН — ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!» — Он прямо-таки корчился, восторгаясь своей уловкой, сути которой я никак не мог раскумекать.
— Допустим, я так скажу…
— Да ты понимаешь, что ни один судья такого никогда в жизни не слышал?!
— Ну и что?
— Судья удивится!
— Чем же это мне поможет?
Мы стояли лицом к лицу под вывеской «American Airlines».
— Ну, ты даешь! — с обидой сказал пассажир. Он вложил в мое дело столько изобретательности, столько души, что готов был полюбить меня, но я отталкивал его своей тупостью:
— Если судья удивится, он скажет: «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?» и, стало быть, позволит тебе говорить… Желаю удачи, Lobas!
Пассажир подхватил разделявший нас чемоданчик.
— Сэр, куда же вы?! — воскликнул я в отчаянии. — Как же вы после всего бросаете меня на произвол судьбы?!..
— Что еще такое?
— Как «что»? Судья-то, наверное, скажет: «Что случилось?», а вот что я ему скажу?
Мой добрый гений взглянул на часы, он опаздывал к самолету.
— Слушай меня внимательно! Когда судья произнесет: «Что случилось?», ты скажешь ему так: «Ваша честь: обратите внимание только на одно обстоятельство…»
Но я — не слушал! С криком: «Стойте! Погодите!» я метнулся к чекеру, схватил авторучку и путевой лист и на нем, на своей сегодняшней путевке, вкривь и вкось понесся строчить обрывки слов той потрясающей речи, которую научил меня произнести в уголовном суде незнакомец, выдававший себя за комиссара полиции Чикаго.
Ты еще услышишь эту речь, читатель; но всему свое время…
Уверенности, что несолидный этот чемодан поедет в аэропорт, у меня не было, а разделяла нас двойная желтая полоса. Если полицейский заметит, что я ее пересек…
Поняв мои колебания, швейцар опять дунул в свисток и при этом помахал руками, изображая порхающую птичку — стопроцентный аэропорт! Представляя эту пантомиму, швейцар ни в коем случае не обманет таксиста: подобными вещами не шутят… Я развернулся против движения вливающейся в парковую аллею Шестой авеню и — не зря! фибровый чемоданчик направлялся в «Ла-Гвардию».
— Въезжайте в Парк! — скомандовал клиент. Мне это было на руку: через Парк, значит, через мост Трайборо, но, закончив запрещенный разворот, я не мог отказать себе в невинном таксистском удовольствии — отчитать пассажира:
— Как у вас язык поворачивается говорить водителю подобные вещи! Швейцар показал мне, что вы опаздывает е на самолет, и я ради вас пошел на грубейшее нарушение. Зачем же вы заставляете меня сделать второе?
Мы уже углубились в Парк, а я все свербел:
— Штраф за меня, небось, платить не стали бы!
В ответ на мои наскоки нахал зевнул:
— Таксиста не могут оштрафовать, если я сижу в кэбе…
— А вот это совсем уже постыдное хвастовство! — полез я в бутылку.
Пассажир тоже повысил голос:
— Прикуси язык, кэбби! Ты знаешь, кто я?
— Да зачем мне это знать! Какое мне до этого дело?!
— Я комиссар полиции Чикаго! — цыкнул на меня пассажир, но его слова ничуть не охладили меня.
— Ага! — закричал я, еще пуще входя в раж: — Наконец-то, один из вас мне все-таки попался!
— Что за выражение — «попался»? Думай, что говоришь, кэбби!
Этот пятидесятилетний остряк, которому вздумалось подразнить меня, не догадывался, по-видимому, что на самом деле я вовсе не злюсь, ибо что может быть отраднее для издерганного кэбби, чем повод излить из своей души на чью-то голову наболевшее?
— Только и знаете, что издеваться над таксистами! — шумел я, прикидываясь будто бы и впрямь поверил, что он комиссар полиции. — У вас же времени не остается ловить настоящих преступников!
— Не болтай о том, чего не знаешь! — гудел самозванец. — Я всегда говорю моим ребятами: не трогайте кэбби, если он накрутит пару лишних долларов, как ты сейчас — намылился, небось, тащить меня через Трайборо?! Я тебя сразу раскусил!
— Так вы же сами сказали: «Езжай через Парк», — по-настоящему обиделся я.
— Представляю, какой «концерт» закатил бы ты мне, если бы я велел тебе ехать по мосту Квинсборо, — хмыкнул мой пассажир; тертый, видать, калач. — Да это уж ладно. Но если ты, сукин сын, вздумаешь развозить наркотики, вот тогда мы с Мак-Гвайром* живо возьмем тебя за одно место! Ты меня понял?!
— И буду! — кривлялся я. — И буду развозить наркотики. Потому что честно работать вы все равно не даете. Житья от вас нет! Повестки в уголовный суд ни за что раздаете!
— Полицейские не выписывают повестки в уголовный суд «НИ ЗА ЧТО». Это ты можешь рассказывать кому угодно, только не мне!
— Значит, «не выписывают»? — кричал я, дотягиваясь, не снижая скорости, до «бардачка». — А это что такое?! — И, не (* Комиссар полиции Нью-Йорка в конце семидесятых годов.) оборачиваясь, протянул на заднее сиденье замусоленную повестку. — Что это, спрашиваю я вас, такое?!..
— Ага: SOLICITING! — злорадно загоготал на удивление осведомленный клиент, сходу расшифровав и неразборчивую пропись ing-овой формы, и суть моего «преступления». — Сорок вторая улица и Парк-авеню! Все понятно…
— Что вам «понятно»? — по инерции огрызнулся я.
— Автобусная остановка возле билетных авиакасс! Ты воровал пассажиров у городского автобуса. Сколько человек ты успел затащить в свой кэб, прежде чем тебя сцапали?
— Троих, — немедленно сознался я, а странный этот тип аж хлопнул себя по колену от избытка непонятных мне чувств.
— Так я и знал, что он хороший хлопец!
— Кто?
— Полисмен!
— О, просто замечательный! — съехидничал я.
— Доброе сердце! — убежденно покачал головой пассажир: — Ты учти, он ведь имел полное право припаять тебе еще и «подсадку». Но он пожалел тебя…
— Он дал мне «Остановка запрещена».
— А мог бы инкриминировать «вымогательство»! Вот тогда ты попрыгал бы!
— Какое там «вымогательство»! — возмутился я. — Я брал по шесть долларов с человека до «Кеннеди»… Я понятия не имел, что таксистам запрещено подбирать клиентов на автобусной остановке. Я вообще это слово SOLICITING впервые услышал от полицейского.
Пассажир сразу же поверил мне и смягчился:
— Так вот почему ты вляпался, — сказал он. — Ты шкодничал по незнанию, а полицейский подумал, что ты совсем уж отпетый жулик. Ты войди в его положение: он стоит на посту, а тут прямо перед его носом какой-то кэбби откалывает «левые номера». Ты меня понял? Что, по-твоему, он должен был делать?
— Мне-то теперь что делать? — с горечью сказал я. — На днях суд, адвокат хочет триста долларов…
— А зачем тебе адвокат на первом слушании?
Ни один из профессиональных юристов ничего мне об этом не говорил.
— А разве будет еще и второе?
— А как же! Сейчас тебя вызывают на предварительное. Судья только спросит, признаешь ли ты себя виновным. Тридцать секунд — больше времени он тебе не уделит. Там таких фруктов как ты, будет, знаешь сколько… Ты меня понял?
Шлагбаум поднялся, впуская нас на мост Трайборо:
— Женская тюрьма, — кивнул я в сторону триады серых корпусов, угощая гостя из Чикаго достопримечательностью НьюЙорка.
— Только не врать! — отмахнулся гость. — Это диспансер для особо опасных психов…
Я смутился, а пассажир, почесав затылок, сказал:
— Учти, шанс выкрутиться у тебя есть только на первом слушании. Если ты виновным себя не признаешь, судья распорядится вызвать полисмена, который выписал повестку. Полисмен даст показания, и — пиши пропало.
— А если я признаю себя виновным, что мне будет? — спросил я, но тут добровольный мой консультант рассердился.
— Если ты, рохля, брал всего по шесть долларов, а теперь собираешься признать себя виновным, то нечего морочить мне голову! Когда тебя обвиняют, надо защищаться! — Доброхот этот настолько завелся, что ему претило мое малодушие. — Выиграть, в принципе, было бы можно, но судья ведь не даст тебе рта открыть… Ты понял?
Досадуя, что я ни черта не понял, что всерьез обсуждать со мной мое дело нельзя, наморщив лоб и покусывая губу, пассажир размышлял вслух:
— Судья позволит тебе произнести только одну из двух стандартных формулировок: «Виновен» или «Не виновен». Можно воспользоваться третьей — «Виновен — при смягчающих обстоятельствах», но у тебя же никаких «смягчающих обстоятельств» нету. Что ты можешь сказать? Что ты не знал? Этого судьи терпеть не могут. Разозлится и влепит тебе так, что будешь знать!.. Ты, между прочим, не вздумай разговаривать с судьей так, как ты это себе со мной позволяешь. Хуже нет, как разозлить судью; ты понял?
Мы приближались к «Ла-Гвардии», а он, как назло, замолчал…
Отвернулся и смотрит в окно… Наверно, ему просто надоело ломать мозги из-за моих неприятностей… Я въезжал уже на рампу Главного вокзала, когда чекер вздрогнул от громоподобного «хха!-ха!», и какое-то сатанинское вдохновение озарило лицо пассажира.
— НЕ ВИНОВЕН — ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, — хрипловатым от волнения голосом произнес он.
«Бессмыслица какая-то», — с тоской подумал я.
Но мой клиент еще раз повторил эту бессмыслицу, смакуя каждое слово: «НЕ ВИНОВЕН — ПРИ СМЯГЧАЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!» — Он прямо-таки корчился, восторгаясь своей уловкой, сути которой я никак не мог раскумекать.
— Допустим, я так скажу…
— Да ты понимаешь, что ни один судья такого никогда в жизни не слышал?!
— Ну и что?
— Судья удивится!
— Чем же это мне поможет?
Мы стояли лицом к лицу под вывеской «American Airlines».
— Ну, ты даешь! — с обидой сказал пассажир. Он вложил в мое дело столько изобретательности, столько души, что готов был полюбить меня, но я отталкивал его своей тупостью:
— Если судья удивится, он скажет: «ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?» и, стало быть, позволит тебе говорить… Желаю удачи, Lobas!
Пассажир подхватил разделявший нас чемоданчик.
— Сэр, куда же вы?! — воскликнул я в отчаянии. — Как же вы после всего бросаете меня на произвол судьбы?!..
— Что еще такое?
— Как «что»? Судья-то, наверное, скажет: «Что случилось?», а вот что я ему скажу?
Мой добрый гений взглянул на часы, он опаздывал к самолету.
— Слушай меня внимательно! Когда судья произнесет: «Что случилось?», ты скажешь ему так: «Ваша честь: обратите внимание только на одно обстоятельство…»
Но я — не слушал! С криком: «Стойте! Погодите!» я метнулся к чекеру, схватил авторучку и путевой лист и на нем, на своей сегодняшней путевке, вкривь и вкось понесся строчить обрывки слов той потрясающей речи, которую научил меня произнести в уголовном суде незнакомец, выдававший себя за комиссара полиции Чикаго.
Ты еще услышишь эту речь, читатель; но всему свое время…
Глава семнадцатая. СУД
1.
Подъезжая к «Мэдисону», я вспомнил, что с утра ничего не ел. Повернул за угол, к боковому входу, отдал ключи аргентинцу Альберто: подвинешь, мол, мой чекер, если очередь тронется, и — бегом за два квартала, к тележке под полосатым зонтом. Пожадничал: купил не тоненькую сосиску, а толстенную сардельку. С луком, с горчицей! И — назад. Уселся на капоте и, попеременно дуя на сардельку и пробуя ее губами: остывает ли? можно ли уже куснуть? — стал наблюдать за «чокнувшимся» швейцаром.
Фрэнк то ли снова собрал таксистов, то ли вообще не отпускал их от себя. Он расхаживал перед шеренгой, приговаривая в такт шагам:
— ОТЕЦ И СЫН ЕХАЛИ В АВТОМОБИЛЕ.
Ать-два!
— ПОПАЛИ В АВАРИЮ, И ОТЕЦ ПОГИБ…
— Бедняга! — фальшиво посочувствовал Ким Ир Сен чужому несчастью; Фрэнк поморщился и продолжал:
— КОГДА ПОСТРАДАВШИХ ДОСТАВЛЯЮТ В ГОСПИТАЛЬ, ДОКТОР ЗАЯВЛЯЕТ…
Ать-два!
— Я НЕ МОГУ ОПЕРИРОВАТЬ ЭТОГО МАЛЬЧИКА, ОН МОЙ СЫН…
— У меня никогда не было аварии, — хвастливо заявил Акбар, выуживая из термоса кусок мяса. — Я хороший водитель!
Властным жестом приказав болтуну заткнуться, Фрэнк замер на месте и вдруг озадачил таксистов довольно-таки неожиданным вопросом:
— КТО ЭТОТ ДОКТОР?
Ким Ир Сен, Акбар и Альберто угрюмо молчали.
— КТО ЭТОТ ДОКТОР? — повторил швейцар, но несчастные, съежившиеся под его гневливым взглядом кэбби безмолвствовали.
Из вращающейся двери показался гость, и Фрэнк издевательски хмыкнул:
— Такси, сэр?
— Пожалуйста! — откликнулся гость, не догадываясь, что симпатичный, открывающий перед ним дверцу кэба швейцар действует как настоящий садист.
— Мистер Фрэнк! — взмолился Альберто: — Лучше я заплачу вам доллар…
— Два — если вынесут «Кеннеди», — лебезил кореец.
Но — напрасно. Фрэнк усадил клиента в первый кэб и отправил Альберто на площадь Колумбa. Ким и Акбар переглянулись, как приговоренные…
— КТО ЭТОТ ДОКТОР? — терзал таксистов неумолимый Фрэнк.
Я проглотил остаток сардельки, и в этот момент откуда-то с неба ко мне слетел невидимый ангел, сел рядышком на капот чекера и шепнул мне: «МАТЬ»…
— МАТЬ! — сказал я вслух.
Ложка с горкой риса застыла у рта сирийца. Фрэнк скосил глаза в мою сторону… Я почувствовал, что в моей жизни опять настала минута исключительной важности.
Тишину нарушил писклявый голос корейца:
— Конечно, доктор — это мать мальчика, — произнес он безразличным тоном. — Потому-то она и не решилась его оперировать…
Видали прохвоста! Никогда бы не подумал я, что мой друг Ким способен на такую подлость. Но справедливый Фрэнк не обратил внимания на болтовню корейца и шагнул ко мне:
— Как ты догадался?
Я скромно потупился.
— Здорово! — сказал Фрэнк. — В нашем кубрике только я один сумел разгадать эту загадку.
Швейцар последовательно осмотрел мою лысину, чахлую, с седыми волосками грудь, плохо заправленную в джинсы рубаху, давненько не чищенную обувь. Наверное, на всем крейсере, где он служил, не было такого неопрятного матроса…
— А ну-ка, послушай! — испытующе произнес Фрэнк. — ПОЕЗД ДЛИНОЙ В ОДНУ МИЛЮ ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ ТУННЕЛЬ, ПРОТЯЖЕННОСТЬ КОТОРОГО ТАКЖЕ СОСТАВЛЯЕТ ОДНУ МИЛЮ.
Навострил уши интриган Ким Ир Сен; словно саблю в ножны, сунул ложку в термос обжора-Акбар.
— ПРИ СКОРОСТИ 60 МИЛЬ В ЧАС — СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПОНАДОБИТСЯ ПОЕЗДУ, ЧТОБЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ ТУННЕЛЬ?
— Одна минута! — выпалил кореец. Фрэнк даже не посмотрел в его сторону, а я тем временем мучительно напрягал свой мозг: не завалялись ли случайно в складках моего серого вещества остатки премудростей, которые в незапамятные времена вдалбливал в мою вихрастую тогда голову наш вернувшийся с фронта учитель физики в старой шинели, с деревянной колодкой вместо правой ноги?.. Нет, не даром, видать, он ругал меня: «Лобас, у тебя в голове ветер! Не будет из тебя толку, пойдешь в дворники!». Он оказался пророком: ибо даже здесь, на другом конце света, в Америке, я стал если не дворником, так шоферюгой-таксистом, которого, к тому же, на днях будут судить, как проститутку, поскольку закон не учитывает рода занятий преступника…
— Так сколько времени понадобиться поезду? — уже нетерпеливо переспросил Фрэнк, но тут мое ухо опять ощутило чье-то нежное дыхание: «TWO». На этот раз я смекнул, что мне помогает местный, американский ангел, поскольку подсказки свои нашептывает он — на английском языке…
— Две минуты! — сказал я, и Фрэнк хлопнул меня по спине:
— Молодец!
— Одна минута! — заспорил кореец.
— Одна! — ерепенился Акбар.
— Стойте возле своих машин! — приструнил их Фрэнк, обнимая меня за талию. Он смотрел на мою физиономию с такой радостью, словно это было личико испаночки.
— Ты русский? — спросил Фрэнк.
— Русский, — ответил я. Однако на том наш разговор — иссяк.
Фрэнк искренне хотел подружиться с близким ему по уровню интеллекта человеком, но он не знал, о чем со мной говорить… Мне же еще сильней, чем Фрэнку, хотелось закрепить нашу только что родившуюся дружбу; однако как это сделать, я тоже не знал… О чем я мог беседовать с молодым швейцаром? О девушках?.. О бейсболе?..
Отлично понимая, что если я когда-нибудь расскажу эту историю, то мне никто не поверит: ну, скажут, это ты уж точно выдумал! — я попросил Фрэнка переписать для меня загадки про Доктора и про Поезд — своей рукой. Просьбу мою Фрэнк охотно согласился исполнить, тут же примостился переписывать и даже добавил еще одну загадку, очень сложную, про десять яблок, которую потом ни я и никто из моих знакомых, включая профессора Стенли, не смог разгадать. Зато Стенли сказал, что, переписывая загадки, Фрэнк не сделал ни единой грамматической ошибки и что все запятые в его автографе, который я бережно храню и по сей день, стоят на местах…
Фрэнк то ли снова собрал таксистов, то ли вообще не отпускал их от себя. Он расхаживал перед шеренгой, приговаривая в такт шагам:
— ОТЕЦ И СЫН ЕХАЛИ В АВТОМОБИЛЕ.
Ать-два!
— ПОПАЛИ В АВАРИЮ, И ОТЕЦ ПОГИБ…
— Бедняга! — фальшиво посочувствовал Ким Ир Сен чужому несчастью; Фрэнк поморщился и продолжал:
— КОГДА ПОСТРАДАВШИХ ДОСТАВЛЯЮТ В ГОСПИТАЛЬ, ДОКТОР ЗАЯВЛЯЕТ…
Ать-два!
— Я НЕ МОГУ ОПЕРИРОВАТЬ ЭТОГО МАЛЬЧИКА, ОН МОЙ СЫН…
— У меня никогда не было аварии, — хвастливо заявил Акбар, выуживая из термоса кусок мяса. — Я хороший водитель!
Властным жестом приказав болтуну заткнуться, Фрэнк замер на месте и вдруг озадачил таксистов довольно-таки неожиданным вопросом:
— КТО ЭТОТ ДОКТОР?
Ким Ир Сен, Акбар и Альберто угрюмо молчали.
— КТО ЭТОТ ДОКТОР? — повторил швейцар, но несчастные, съежившиеся под его гневливым взглядом кэбби безмолвствовали.
Из вращающейся двери показался гость, и Фрэнк издевательски хмыкнул:
— Такси, сэр?
— Пожалуйста! — откликнулся гость, не догадываясь, что симпатичный, открывающий перед ним дверцу кэба швейцар действует как настоящий садист.
— Мистер Фрэнк! — взмолился Альберто: — Лучше я заплачу вам доллар…
— Два — если вынесут «Кеннеди», — лебезил кореец.
Но — напрасно. Фрэнк усадил клиента в первый кэб и отправил Альберто на площадь Колумбa. Ким и Акбар переглянулись, как приговоренные…
— КТО ЭТОТ ДОКТОР? — терзал таксистов неумолимый Фрэнк.
Я проглотил остаток сардельки, и в этот момент откуда-то с неба ко мне слетел невидимый ангел, сел рядышком на капот чекера и шепнул мне: «МАТЬ»…
— МАТЬ! — сказал я вслух.
Ложка с горкой риса застыла у рта сирийца. Фрэнк скосил глаза в мою сторону… Я почувствовал, что в моей жизни опять настала минута исключительной важности.
Тишину нарушил писклявый голос корейца:
— Конечно, доктор — это мать мальчика, — произнес он безразличным тоном. — Потому-то она и не решилась его оперировать…
Видали прохвоста! Никогда бы не подумал я, что мой друг Ким способен на такую подлость. Но справедливый Фрэнк не обратил внимания на болтовню корейца и шагнул ко мне:
— Как ты догадался?
Я скромно потупился.
— Здорово! — сказал Фрэнк. — В нашем кубрике только я один сумел разгадать эту загадку.
Швейцар последовательно осмотрел мою лысину, чахлую, с седыми волосками грудь, плохо заправленную в джинсы рубаху, давненько не чищенную обувь. Наверное, на всем крейсере, где он служил, не было такого неопрятного матроса…
— А ну-ка, послушай! — испытующе произнес Фрэнк. — ПОЕЗД ДЛИНОЙ В ОДНУ МИЛЮ ПРОХОДИТ ЧЕРЕЗ ТУННЕЛЬ, ПРОТЯЖЕННОСТЬ КОТОРОГО ТАКЖЕ СОСТАВЛЯЕТ ОДНУ МИЛЮ.
Навострил уши интриган Ким Ир Сен; словно саблю в ножны, сунул ложку в термос обжора-Акбар.
— ПРИ СКОРОСТИ 60 МИЛЬ В ЧАС — СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ ПОНАДОБИТСЯ ПОЕЗДУ, ЧТОБЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ ТУННЕЛЬ?
— Одна минута! — выпалил кореец. Фрэнк даже не посмотрел в его сторону, а я тем временем мучительно напрягал свой мозг: не завалялись ли случайно в складках моего серого вещества остатки премудростей, которые в незапамятные времена вдалбливал в мою вихрастую тогда голову наш вернувшийся с фронта учитель физики в старой шинели, с деревянной колодкой вместо правой ноги?.. Нет, не даром, видать, он ругал меня: «Лобас, у тебя в голове ветер! Не будет из тебя толку, пойдешь в дворники!». Он оказался пророком: ибо даже здесь, на другом конце света, в Америке, я стал если не дворником, так шоферюгой-таксистом, которого, к тому же, на днях будут судить, как проститутку, поскольку закон не учитывает рода занятий преступника…
— Так сколько времени понадобиться поезду? — уже нетерпеливо переспросил Фрэнк, но тут мое ухо опять ощутило чье-то нежное дыхание: «TWO». На этот раз я смекнул, что мне помогает местный, американский ангел, поскольку подсказки свои нашептывает он — на английском языке…
— Две минуты! — сказал я, и Фрэнк хлопнул меня по спине:
— Молодец!
— Одна минута! — заспорил кореец.
— Одна! — ерепенился Акбар.
— Стойте возле своих машин! — приструнил их Фрэнк, обнимая меня за талию. Он смотрел на мою физиономию с такой радостью, словно это было личико испаночки.
— Ты русский? — спросил Фрэнк.
— Русский, — ответил я. Однако на том наш разговор — иссяк.
Фрэнк искренне хотел подружиться с близким ему по уровню интеллекта человеком, но он не знал, о чем со мной говорить… Мне же еще сильней, чем Фрэнку, хотелось закрепить нашу только что родившуюся дружбу; однако как это сделать, я тоже не знал… О чем я мог беседовать с молодым швейцаром? О девушках?.. О бейсболе?..
Отлично понимая, что если я когда-нибудь расскажу эту историю, то мне никто не поверит: ну, скажут, это ты уж точно выдумал! — я попросил Фрэнка переписать для меня загадки про Доктора и про Поезд — своей рукой. Просьбу мою Фрэнк охотно согласился исполнить, тут же примостился переписывать и даже добавил еще одну загадку, очень сложную, про десять яблок, которую потом ни я и никто из моих знакомых, включая профессора Стенли, не смог разгадать. Зато Стенли сказал, что, переписывая загадки, Фрэнк не сделал ни единой грамматической ошибки и что все запятые в его автографе, который я бережно храню и по сей день, стоят на местах…
2.
Пока Фрэнк писал, Ким с Акбаром прогоняли клиентов от входа в отель, но вот швейцар вернулся на свой пост, и «аэропортщики» приуныли. Из вращающейся двери показалась грузная женщина с модным портфелем.
— Такси? — спросил Фрэнк.
— Да, пожалуйста…
— Куда едете? — поинтересовался Фрэнк, и мы, все трое, насторожились. Это было что-то новенькое. До сих пор ч е — с т н ы й швейцар никому такого вопроса не задавал…
Женщина ответила, что едет в «Кингс-госпиталь», в Бруклин и добавила еще какое-то слово, которого ни один из нас не расслышал. Но даже не расслышав, мы, таксисты, догадались. что слово это чрезвычайно важное…
— Ты хочешь, — спросил Фрэнк корейца, — поехать в «Кингс-госпиталь»?
— Всю жизнь мечтал! — отрезал Ким, подчеркивая, что он замечает перемену в поведении швейцара.
— А ты, — спросил Фрэнк Акбара, — этот госпиталь знаешь?
— Я в Бруклин не поеду! — с вызовом отвечал сириец.
Швейцар, однако, не стал ругаться с обнаглевшими таксистами, а просто открыл дверцу моего чекера и пригласил женщину садиться…
Теперь, убежденные, что швейцар схитрил и обвел их вокруг пальца, оба кэбби ощерились:
— Первый кэб получает первую работу!
— Здесь очередь!
— Ты и ты! — гаркнул на них Фрэнк. — Чтоб вашего духу тут больше не было! Ясно? Вот первый кэб! — и швейцар указал на «додж» стоявшего позади меня черного таксиста…
— Такси? — спросил Фрэнк.
— Да, пожалуйста…
— Куда едете? — поинтересовался Фрэнк, и мы, все трое, насторожились. Это было что-то новенькое. До сих пор ч е — с т н ы й швейцар никому такого вопроса не задавал…
Женщина ответила, что едет в «Кингс-госпиталь», в Бруклин и добавила еще какое-то слово, которого ни один из нас не расслышал. Но даже не расслышав, мы, таксисты, догадались. что слово это чрезвычайно важное…
— Ты хочешь, — спросил Фрэнк корейца, — поехать в «Кингс-госпиталь»?
— Всю жизнь мечтал! — отрезал Ким, подчеркивая, что он замечает перемену в поведении швейцара.
— А ты, — спросил Фрэнк Акбара, — этот госпиталь знаешь?
— Я в Бруклин не поеду! — с вызовом отвечал сириец.
Швейцар, однако, не стал ругаться с обнаглевшими таксистами, а просто открыл дверцу моего чекера и пригласил женщину садиться…
Теперь, убежденные, что швейцар схитрил и обвел их вокруг пальца, оба кэбби ощерились:
— Первый кэб получает первую работу!
— Здесь очередь!
— Ты и ты! — гаркнул на них Фрэнк. — Чтоб вашего духу тут больше не было! Ясно? Вот первый кэб! — и швейцар указал на «додж» стоявшего позади меня черного таксиста…
3.
Выезжая через несколько минут на шоссе, я уже знал, какое мы не дослышали слово: «И ОБРАТНО…»
«В „Кингс-госпиталь“ и ОБРАТНО!» — вот что сказала Фрэнку женщина с модным портфелем. Улавливаете нюанс? Разве Ким и Акбар отказались бы отвезти эту пассажирку в Бруклин, если бы знали, что счетчик будет превесело стрекотать и всю обратную дорогу — в Манхеттен?! Кому охота возвращаться из Бруклина пустым? Но чем, скажите на милость, дальний рейс в Бруклин и н а з а д — хуже аэропорта?..
"Позволь, позволь, — слышится мне вопрос, — а как же ты повез эту женщину? Неужто ты знал, где находится «Кингсгоспиталь»?
Господи, да конечно же, не знал! Но ведь я понимал, что Фрэнк подсовывает мне эту работу! Как же я мог ляпнуть, что не знаю дороги?.. Таксист не знает дороги только в том случае, если ехать невыгодно. Спросите любого кэбби, где находится город Брехунец и он, не задумываясь, ответит, что не раз там бывал!.. Если только нужный вам адрес находится за городской чертой и, стало быть, оплата д в о й— н а я, мы все знаем!.. Чем трудней будет найти адрес, чем больше я наделаю ошибок, тем больше — заплатит клиент!
Ну, а если бы пассажирка твоя, когда ты начал у всех встречных переспрашивать дорогу к госпиталю, возмутилась бы, как же, мол, так: взялся везти, а куда — представления не имеешь?!..
Пусть бы только попробовала! Да посмей она пикнуть, я бы знаете как ее отчитал! В краску вогнал бы! Застыдил… За что? За черную неблагодарность. Ведь все остальные кэбби вообще отказались ее взять! О, я уж выдал бы!..
Но женщина ничем не возмущалась. Направляясь по шоссе имени Рузвельта на юг, крайне смутно представляя себе, в какую точку огромного Бруклина моей клиентке нужно попасть я знал куда более важные вещи, чем место расположения какого-то дурацкого госпиталя. Я знал, что моя пассажирка — психиатр из Хьюстона. Что в Нью-Йорк она прилетела всего на один день (т.е. времени жаловаться на таксиста у нее нет) и, наконец, что ей нужна квитанция! Эта врачиха не только не знала НьюЙорка, но еще и собиралась платить мне чужими деньгами, и я с чистой совестью несся по самому длинному маршруту — по Кольцевой дороге!
«В „Кингс-госпиталь“ и ОБРАТНО!» — вот что сказала Фрэнку женщина с модным портфелем. Улавливаете нюанс? Разве Ким и Акбар отказались бы отвезти эту пассажирку в Бруклин, если бы знали, что счетчик будет превесело стрекотать и всю обратную дорогу — в Манхеттен?! Кому охота возвращаться из Бруклина пустым? Но чем, скажите на милость, дальний рейс в Бруклин и н а з а д — хуже аэропорта?..
"Позволь, позволь, — слышится мне вопрос, — а как же ты повез эту женщину? Неужто ты знал, где находится «Кингсгоспиталь»?
Господи, да конечно же, не знал! Но ведь я понимал, что Фрэнк подсовывает мне эту работу! Как же я мог ляпнуть, что не знаю дороги?.. Таксист не знает дороги только в том случае, если ехать невыгодно. Спросите любого кэбби, где находится город Брехунец и он, не задумываясь, ответит, что не раз там бывал!.. Если только нужный вам адрес находится за городской чертой и, стало быть, оплата д в о й— н а я, мы все знаем!.. Чем трудней будет найти адрес, чем больше я наделаю ошибок, тем больше — заплатит клиент!
Ну, а если бы пассажирка твоя, когда ты начал у всех встречных переспрашивать дорогу к госпиталю, возмутилась бы, как же, мол, так: взялся везти, а куда — представления не имеешь?!..
Пусть бы только попробовала! Да посмей она пикнуть, я бы знаете как ее отчитал! В краску вогнал бы! Застыдил… За что? За черную неблагодарность. Ведь все остальные кэбби вообще отказались ее взять! О, я уж выдал бы!..
Но женщина ничем не возмущалась. Направляясь по шоссе имени Рузвельта на юг, крайне смутно представляя себе, в какую точку огромного Бруклина моей клиентке нужно попасть я знал куда более важные вещи, чем место расположения какого-то дурацкого госпиталя. Я знал, что моя пассажирка — психиатр из Хьюстона. Что в Нью-Йорк она прилетела всего на один день (т.е. времени жаловаться на таксиста у нее нет) и, наконец, что ей нужна квитанция! Эта врачиха не только не знала НьюЙорка, но еще и собиралась платить мне чужими деньгами, и я с чистой совестью несся по самому длинному маршруту — по Кольцевой дороге!